Эва Бьёрг Айисдоттир

Ты меня не видишь

От всей души благодарю моего дедушку, Йоуханна Аурсайльссона, за стихотворение на стр. 295.
Эту книгу я посвящаю моей семье. Надеюсь, что следующий Новый год будет не таким богатым на события, как в этой книге.
Тише, тише; помолчим.Здесь опасно в поздний час.Слышал я: дышал в ночикто-то под окном у нас.Тоурд Магнуссон с хутора Стрьюг, 16-й век
Серия «Скандинавский нуар»



Eva Björg Ægisdóttir

ÞÚ SÉRÐ MIG EKKI



Перевод с исландского Ольги Маркеловой





© 2021 Eva Björg Ægisdóttir

© Маркелова О., перевод, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2025



В книге присутствуют упоминания социальных сетей, относящихся к компании Meta, признанной в России экстремистской, и чья деятельность в России запрещена.



Семейство Снайбергов



Ночь на воскресенье, 5 ноября 2017 года

Музыка из гостиницы больше не слышна.

Холод пробирает до костей. Сколько она ни кутается в пальто, ни натягивает шапку поплотнее – ветер все равно задувает всюду.

Каждый нерв в теле буквально умоляет ее вернуться назад. Вот так выбежать вон среди ночи в этой местности, плохо знакомой ей, – это добром не кончится. Она думает о семье, по-прежнему продолжающей свое застолье в гостинице. Учитывая, в каком они все сейчас состоянии, никто сразу и не заметит, что она ушла. И если что-нибудь случится, едва ли кто-то вызовет помощь раньше следующего утра.

И все же она наклоняет голову вперед и продолжает идти. Пытается шевелить пальцами на руках и ногах, но она их больше не чувствует. Краем глаза замечает движение и резко оборачивается вбок. Когда она видит поблизости очертания человеческой фигуры, ее сердце начинает биться сильнее, но потом становится ясно, что это всего лишь глыба лавы, похожая на человеческую фигуру. Ей давно было бы пора к этому привыкнуть.

Она продвигается вперед, шаг за шагом, стараясь не думать слишком много. Наверно, время как-то идет, но она не отдает себе отчет в том, как долго уже шагает. В кромешной тьме и метели времени и пространства как будто больше нет.

Потом она слышит шаги, словно кто-то подходит к ней. Она поворачивается и сначала ничего не видит – черная вьюга застилает ей взор, – а затем она явственно различает очертания. Она узнает лицо и вздыхает с облегчением. Но подойдя поближе, замечает, что глаза человека черны почти так же, как вьюга. Он смотрит не на нее, а за нее, и лицо его искажено гневом. А потом он пускается бежать.

И только тогда ей становится по-настоящему страшно.



Двумя днями ранее

Пятница, 3 ноября 2017

Ирма, сотрудница гостиницы

Я просыпаюсь и открываю глаза тотчас, как будто лампочку включили. Из кухни, расположенной над моей комнатой, доносится далекий аромат кофе, и я глубоко дышу, переворачиваюсь на спину и потягиваюсь.

Сегодня пятница, и работа у меня начинается с полудня: я дежурю с двенадцати до двенадцати, как и в другие пятницы. А сейчас на часах всего восемь, и я могла бы еще немножко поваляться, снова заснуть или почитать книгу, лежащую на тумбочке, но мне слишком не терпится.

Я чувствую себя как в молодости перед походом в увеселительные места. В животе то самое ощущение: сейчас тебе предстоит что-то увлекательное.

«Они приедут сегодня», – поет у меня в голове, и я улыбаюсь, как ребенок на рождественском празднике.

Я понимаю, что испытывать такую эйфорию глупо. Вроде бы, само по себе это событие не бог весть какое, по крайней мере для большинства: в эти выходные в нашей гостинице состоится своеобразная встреча родственников. Или, вернее сказать, юбилей. Та, что позвонила и сняла гостиницу, сказала, что ее дедушке в воскресенье исполнилось сто лет и по этому поводу его потомки собираются провести выходные вместе. Они сняли для себя всю гостиницу целиком, хотя не факт, что члены этой семьи заполнят все номера.

Может, это само по себе не особенно интересно, но ведь семья это не простая. Семейство Снайбергов – один из самых богатых и влиятельных родов в Исландии. Ингоульв – тот человек, которому исполнилось сто лет, – основал фирму «Снайберг», которую знают все, ведь это финансовый гигант с сотнями сотрудников и оборотом капитала по миллиарду в год.

Хотя, в общем, не знаю я, какие там у этой фирмы финансовые дела или как она возникла. Я знаю только одно: семья эта страшно богата.

Я поднимаюсь на колени и раздвигаю занавески. На улице темно, ведь до рассвета еще целый час, хотя можно разглядеть поросшее мхами лавовое поле, раскинувшееся вокруг гостиницы. С тех пор, как я начала здесь работать, я регулярно раздумывала над тем, смогу ли я когда-нибудь возвратиться в город. В мою квартирку, в которой вид из окна – это окно соседа да мусорные баки во дворике внизу.

Я беру со стола ноутбук и снова забираюсь в постель. Вбиваю в поисковик фамилию той семьи и смотрю на открывшиеся фотографии. На них узнаваемые лица людей, заявивших о себе в бизнесе или в политике. А также и другие – более молодые члены семьи, ведущие активную светскую жизнь; некоторые из них даже не могут спокойно куда-нибудь пойти или что-нибудь запостить в интернет – все это тотчас становится достоянием СМИ.

Один из этих молодых членов семьи Снайбергов – Хаукон Ингимар. Не так давно его возлюбленной была исландская певица, но когда их союз распался, он нашел себе португальскую топ-модель.

Я нажимаю на свежую новость про Хаукона Ингимара и вижу, что на самом деле они с топ-моделью разорвали отношения. Однако репортаж об этом разрыве сопровождается фотографией, на которой они обнимаются. Он – в рубашке с закатанными рукавами, загорелый, светловолосый, голубоглазый: такому человеку скорее место в кинофильме или в рекламе парфюмерии. Его возлюбленная выглядит так, что большинство девушек в сравнении с ней меркнут: губы накачаны, ноги стройные, длинные.

Оба так красивы, что им просто невозможно не завидовать. Трудно перестать думать, каково это – быть ими: богатыми, красивыми, могущими делать буквально что душе угодно. Внезапно рвануть в Париж на выходные, ходить по модным магазинам и покупать именно то, что хочется. А я даже еды спокойно купить не могу: когда протягиваю свою карточку, у меня внутри все сжимается.

Хаукон Ингимар в таких ситуациях явно никогда не бывал. Достаточно лишь посмотреть соцсети, чтоб увидеть, что в деньгах у него недостатка нет. Там на фотографиях он щеголяет в одежде известных брендов (или почти безо всякой одежды), пьет вино в пятизвездочных отелях в окружении друзей и почитателей. Хаукон Ингимар явно никогда не бывал одинок. Он для этого слишком популярный.

А вот я никогда не могла похвастаться популярностью. Мне всегда стоило немалого труда заводить друзей и удерживать их. Я как раз была той, кто стучится в двери или звонит. Иногда мне заявляли, что я слишком настойчивая, даже назойливая. Но правда заключается в том, что назойливым становишься, если тебя не хотят видеть рядом. Наверно, большинству хотелось бы, чтоб рядом были люди вроде Хаукона Ингимара.

Я делаю глубокий вдох и думаю про себя, что это сравнение ни к чему не приведет. И этой семье не все само приплыло в руки, во всяком случае, в начале. Ингоульв, прадедушка Хаукона, основал свою первую фирму в возрасте семнадцати лет, вокруг небольшого суденышка, на котором занимался рыболовным промыслом на Западных фьордах. Чтоб добыть свое богатство, он всю жизнь трудился не покладая рук. А дальше его потомки продолжили приумножать капиталы; может, им пришлось чуточку полегче, чем тем, кто начинал с нуля, но все же, чтоб удержать это богатство, им так или иначе пришлось попотеть.

Я отлистываю ленту назад и натыкаюсь на имя «Петра»: это тоже правнучка Ингоульва. Насколько мне известно, Петра Снайберг не работает в семейной фирме, но, разумеется, извлекла пользу из ее благосостояния. Она дизайнер интерьеров, и у нее собственная фирма, специализирующаяся на дизайне и консультациях. В соцсетях у нее много тысяч подписчиков, она сотрудничает со многими предприятиями. Реклама с ее лицом бросается в глаза, стоит только открыть газету или страничку с новостями в интернете, а текст у нее такой: «Пригласи Петру в гости – преврати свой дом в надежное прибежище!»

Слово «прибежище» на все лады склоняется во всех статьях, которые я читала о ней, ведь: «Дом, в котором ты живешь – это прежде всего прибежище, где тебе спокойно. Это место, которое отражает твое внутреннее “я”».

Если бы о моем внутреннем «я» люди судили по моей квартирке в столице, то я и знать не хочу, что бы они тогда решили. Вещи там расставлены без каких-либо особых соображений. Они стоят там, где стоят, просто потому, что оказались именно там. Полки у меня – это просто полки, чтоб складывать на них предметы. Моя квартира – это просто квартира; если честно, я не воспринимаю ее как какое-то там особое прибежище.

Я захожу на страничку Петры в «Фейсбуке» и листаю ее фотографии.

Ее мужа зовут Гест, и глядя на фотографии, трудно понять, как они вообще оказались вместе. Сам по себе он наверняка ужасно обаятельный. Гест работает программистом в фармацевтической компании, но в конце концов наверняка переберется в семейную фирму, как и большинство тех, кто входит в семью Снайбергов. На самом деле для меня полная неожиданность, что он до сих пор не там.

У Геста и Петры двое детей: Ари и Сигрун Лея, которую обычно зовут просто Лея. Коротенькие миленькие имена, подходящие для малышей, но не для взрослых. И сами они на своих старых фотографиях ужасно миленькие: Ари в спортивном костюмчике, с почти белыми волосами, летом; Лея – крепенькая, улыбающаяся во весь рот, с крупными передними зубами. Ее длинные черные волосы спускаются ниже талии.

Лея старше Ари, но ненамного: года на два, на три. Я нажимаю на ее имя, но на ее страничке информации мало. В Инстаграме она поактивнее. В той соцсети можно увидеть маленькую девочку с крупными передними зубами – теперь уже с губками трубочкой и в майке на полпуза. Она больше не крепенькая, просто худая, ее длинные волосы собраны в хвостик, кроме двух прядей, обрамляющих лицо. Она похожа на певицу – все забываю, как ее зовут, – такую же миниатюрную, худощавую, с длинными волосами и темно-карими глазами.

Я смотрю на задний план на фотографиях Леи и пытаюсь заглянуть в ее комнату, в ее жизнь, но не вижу ничего, что привлекло бы мое внимание. Ничего, что рассказало бы мне еще что-нибудь о том, кто она или чем занимается. Многие фотографии на ее страничке сделаны за границей: и в больших городах, и на курортах. Вот Лея в бикини на пляже, а на другой фотографии она на Таймс-сквер с пакетом из «Сефоры», а вот она возле «Лондонского глаза» с пакетом с надписью «Гуччи». Всего шестнадцать лет, а уже объездила больше стран, чем я. Интересно, сколько раз в год она ездит за границу? И в каких гостиницах они останавливаются?

Я отодвигаю ноутбук и громко говорю самой себе: «Ну все, хватит». Завидовать другим – это не в моем стиле. Но сколько бы я ни напоминала самой себе, что им ведь наверняка приходится бороться со всякими проблемами, как и всем, – все равно не прекращаю фантазировать, каково это – быть ими.

А потом они все приедут в нашу гостиницу, и я собственными глазами увижу, действительно ли они так идеальны, как кажется. Может, мне сильнее всего не терпится увидеть все эти маленькие трещинки, при пристальном рассмотрении таящиеся под безупречной поверхностью. Ибо, конечно, они не идеальны.

Ничто в мире не идеально.



Сейчас

Воскресенье, 5 ноября 2017

Сайвар, сотрудник отдела расследований полиции г. Акранеса

В горе было большое ущелье, словно ее кто-то рассек надвое гигантским острым ножом. Сайвар скользил взглядом вверх по утесам, к краю обрыва на многометровой высоте над ним, и у него слегка ослабли колени. Упасть с такой высоты и остаться в живых было очевидно невозможно – доказательство чего лежало перед ним.

– Высоко же здесь падать, – сказал Хёрд, хотя это и так было ясно.

– Да. – Голос у Сайвара был хрипловат, и он откашлялся. И снова стал смотреть вниз, но на этот раз сосредоточил взгляд на своих ботинках и заморгал. Боязнь высоты преследовала его с тех пор, как он маленьким мальчиком увидел, как его друг упал со второго этажа дома. Они лазили и подбивали друг друга висеть на перилах балкона снаружи. Когда друг сорвался и упал спиной в кусты смородины внизу, Сайвар был уверен, что он разбился насмерть. К счастью, друг отделался переломом руки и парой царапин, которыми щеголял еще много недель.

После этого Сайвару долго снились сны, в которых он ощущал, как летит вниз, а вокруг вихрится воздух, – словно это он тогда сорвался, а не друг. Просыпался он, вцепившись мертвой хваткой в одеяло, иногда на полу, но чаще всего на кровати, в поту, с бешено колотящимся сердцем. И до сих пор он не мог находиться на большой высоте и не мог даже представить себе такую ситуацию без волнения.

Так что Сайвар сосредоточился на мертвом теле, лежащем перед ними. Издалека оно казалось частью окружающего ландшафта. Серая зимняя куртка придавала ему сходство с выглядывающим из-под снега камнем, но если подойти поближе, можно было увидеть тело в неестественной позе, чуть припорошенное снегом.

Он смотрел, как Хёрд наклонился и простерся на земле, а потом вынул фотоаппарат. Щелчки фотоаппарата диссонировали с мирным тихим пейзажем.

Сайвар достаточно хорошо знал Хёрда, чтоб понять: это надолго. Хёрд обычно работал медленно и очень скрупулезно. Они проработали вместе несколько лет, но Хёрд стал начальником Сайвара лишь два года назад, когда перевелся в отдел расследований. Сейчас они все дни напролет трудились бок о бок; они входили в команду отдела расследований, состоящую из трех человек и действующую по всей западной Исландии.

Сайвар осмотрелся. Горы красовались белыми вершинами, а за ними посверкивали заснеженные склоны ледника Снайфетльсйёкюля. Несколько птиц легко парили на такой громадной высоте, и он никак не мог различить, что это за вид, а издалека, с моря, доносился гомон чаек. На шоссе недалеко от них движения было мало, лишь изредка проносились машины и исчезали из виду, спускаясь со склона.

Ночью бушевала метель, хотя сейчас от нее почти не осталось следов, лишь рассеянные тут и там сугробы. Сейчас вся местность выглядела умиротворенно и живописно. «Затишье после бури», – подумал Сайвар. А может, затишье перед бурей? Он точно не помнил.

Но не успел он продолжить любоваться пейзажем, как его окликнул Хёрд:

– Ты это видишь?

Сайвар приблизился. И снова у него закружилась голова, и он сглотнул образовавшуюся слюну. У него возникло ощущение, что высота над ним – это угроза, хотя разум и убеждал его, что бояться нечего.

– Что ты сказал? Что я должен видеть?

– Вот, – Хёрд указал на руку жертвы.

Сайвар не сразу сообразил, что имеет в виду Хёрд, но вскоре сам заметил: эта рука сжимала прядь темных волос.



Двумя днями ранее

Пятница, 3 ноября 2017

Петра Снайберг

Я все утро носилась по дому как угорелая. Я уже не в первый раз проклинаю величину этого распрекрасного дома. Триста шестьдесят пять квадратных метров – благодарю покорно! Два этажа, подвал и двойной гараж. Конечно, я была рада возможности выделить комнаты детям не на том же этаже, что и нашу с Гестом спальню, но поддерживать в доме чистоту между приходами домработницы – это просто кошмар какой-то! А уж о том, как искать там какую-нибудь пропажу, я вообще молчу. Например, только что куда-то буквально испарились все зарядные устройства, что вообще невероятно, учитывая, сколько их у нас в доме. Сдается мне, они все валяются на полу в комнате у Ари или Леи, но, конечно же, меня не пустят туда поискать самой, а сами дети категорически отрицают, что зарядники у них. Готова поспорить на что угодно – они даже не удосужились проверить.

– Ари и Лея! – в который раз кричу я в подвал. – Нам через десять минут выезжать. Поднимайтесь, выносите вещи, папа уже нагружает машину.

Я некоторое время жду ответа, но его, разумеется, нет.

Ну, не хотят – как хотят! Я провожу рукой по волосам и осматриваюсь вокруг. После завтрака до сих пор не убрано. На кухонном столе миски с молоком и размокшими овсяными колечками – и я не могу допустить, чтоб они так и стояли все выходные.

Прибираясь, я перебираю в уме все, что предстоит сделать, и все, что я, наверно, забыла. После вчерашнего весь дом буквально вверх дном. После того, как Гест вчера пришел домой поздно, все как-то сбилось, и я легла спать, так и не сделав ничего из того, что наметила себе на тот вечер.

Протянуть со сбором вещей до самого вечера – на меня такая неорганизованность непохожа. Обычно я готовлюсь заранее ко всему: дням рождения, походам в гости, застольям. Я – тот человек, который составляет списки предстоящих задач. Мало что приносит мне такую радость, как возможность отметить крестиком уже выполненное. У меня в компьютере – заранее приготовленные списки на случай поездок на курорт, в большой город, в сельскую местность. Неорганизованности здесь места нет. Если б я была неорганизованной, мне ни за что не удалось бы одновременно заниматься и семьей, и фирмой.

Большинство считают, будто мне все досталось уже в готовом виде, раз у меня такая родня, но это далеко от истины. Я сама выстраивала всю работу «Интерьера» – фирмы, специализирующейся на дизайне интерьеров и консультациях. И прежде чем она начала приносить реальный доход, прошло несколько лет.

Поскольку Гест по образованию программист и экономист, он помог разобраться с практическими вопросами, например созданием плана работ и финансовых смет. Я поначалу занималась всем остальным: поиском заказов, дизайном интерьеров, ведением страниц в соцсетях. Но для выполнения некоторых задач я нашла сотрудников, так что сейчас моя роль сводится в основном ко встречам с клиентами. На этих встречах мы перебрасываемся идеями, и тогда я лучше понимаю, чего именно хочется клиенту. Это сложнее, чем кажется, ведь часто люди и сами не знают, чего хотят.

Поначалу ко мне обращались в основном частные лица, но в последние годы я делаю дизайн всего – от жилых домов до рабочих мест. На сегодняшний день у меня пятнадцать сотрудников, из них восемь – дизайнеры интерьеров, считая и меня, и уже недалек тот день, когда мне придется нанять дополнительных. Заказы так и текут ко мне нескончаемым потоком, и в последний год я смогла вернуть родителям все до последней кроны, что они вложили в мою фирму вначале.

Когда я слышу, что, мол, я уже получила все готовенькое, мне становится обидно: те, кто так говорит, обесценивают мою работу за последние десять лет. Конечно, родители финансово вложились в мою фирму и помогли ей встать на ноги, но всю работу сделала я сама. Я разработала логотип, позаботилась о маркетинге, создала клиентскую базу и, наконец, подобрала персонал. До сих пор все шло нормально. Да что там – отлично! И я должна была бы быть жутко счастлива.

Посудомоечная машина не заполнена до конца, но я все равно закрываю дверцу и включаю ее. Прислоняюсь к кухонной тумбе и слушаю ритмичный шум механизма.

На столе со вчерашнего дня стоит бутылка из-под вина; я чувствую, как из нее поднимается запах, и выбрасываю ее в мусорное ведро, запихав поглубже, чтоб ее не было заметно. Большую часть содержимого я выпила одна вчера перед телевизором, пока Геста не было. Мне было необходимо чем-то успокоить нервы. В последние недели у меня в голове все звучит этот голос, считающий, сколько дней осталось до встречи с семьей: «три, два, один…»

Когда Ари наконец поднимается по лестнице, я улыбаюсь ему, но улыбка исчезает, когда он берет миску и вынимает овсяные хлопья, которые я только что убрала.

– Ты что делаешь? – спрашиваю я.

– Как что, поесть собираюсь, – отвечает Ари тем самым тоном, присущим подросткам. В нем звучит эдакое «ну и что?».

– Ари, я же только что все убрала. Мы сейчас выезжаем. – В моем голосе звучат жалобные нотки.

Ари что-то мычит в ответ и выливает в миску молоко.

Я какое-то время стою и молча смотрю на него. На эти красивые светлые волосы: они сильно отросли, но ему очень идет. Когда он был маленьким, у него были белые кудряшки, а сейчас пряди только волнистые – но это тоже красиво. Кожа у него гладкая – любой косметолог обзавидуется. Угловатые челюсти не дают назвать его лицо чересчур изящным.

Ари всегда был моей слабой стрункой: я не могу сказать этому ребенку «нет» и во всем уступаю. Этот ребенок всегда заставляет меня улыбнуться – даже сама мысль о нем. Рассердиться на Ари я просто не в состоянии.

– Что у тебя с пальцами? – спрашивает он.

– Ничего, – отвечаю я, сжимая кулаки так, чтоб не было заметно ногтей. Кутикула и кожа ниже ногтей давно не бывали в таком жутком состоянии. У меня привычка грызть ногти, я бы все пальцы сгрызла до основания, если б не могла держать себя в руках. Но всерьез я их не грызла уже много лет, с подросткового возраста, а сейчас, видимо, сделала это во сне. Когда я проснулась, у меня на наволочке повсюду были мелкие капельки крови, а во рту привкус железа. Сейчас два пальца у меня замотаны пластырями с изображением зверушек – единственными, что удалось найти, – словно я маленький ребенок.

Ари хмурит брови; они у него чуть темнее, чем светлая шевелюра. В детстве он был – одни глаза. И длинные темные ресницы, как у куклы.

В кухню вошел Гест, а с ним ворвался холодный сквозняк. Он забыл закрыть входную дверь: я вижу краем глаза кусты перед домом. Ветер гоняет по тротуару увядшие листья. Шелест их о тротуар на удивление громкий, словно кто-то прибавил мощности звука. А во всем остальном убавил. «Три, два, один…»

– Я заправил машину, – сказал Гест.

– Отлично. – Я широко улыбаюсь и скрещиваю руки. – Значит, можно выезжать.



Триггви

В группе в «Фейсбуке», которую семья создала для подготовки к предстоящей поездке, больше всего места занимало обсуждение погоды – кроме последних трех дней. Ведь согласно первым прогнозам погода обещала быть необыкновенно хорошей для ноября: солнце, безветрие, относительно тепло и преимущественно без осадков. На страничке люди в шутку спрашивали друг друга, не купили ли они солнцезащитный крем. Но во вторник прогноз круто изменился: сейчас обещали осадки и сильный ветер, первый циклон зимы – в субботу, которая выдастся необычно холодной; по крайней мере, так сказал вчера синоптик в выпуске новостей, предостерегая зрителей от всяческих поездок. Мне ужасно хочется повторить шутку про солнцезащитный крем, но не уверен, что у них хватит чувства юмора оценить ее. К счастью, циклон обещают во второй половине дня, а значит, поплавать на корабле по Брейда-фьорду в полдень мы, скорее всего, еще успеем.

По-моему, немного забавно, что про этот новый прогноз никто и не вспомнил, а в последние дни Оддни отходила от телевизора, едва начинался прогноз погоды. Мне кажется, это из-за того, что она не желала ему верить и попросту решила не обращать на него внимания.

Может, она считает, что на семью Снайбергов плохие прогнозы не распространяются. Кажется, родня моей Оддни иногда думает, что на нее вообще действуют иные законы, чем на остальных.

Я смотрю на Оддни на пассажирском сиденье рядом со мной. Она привела себя в порядок, накрасилась и взбила прическу. А вот одежда на ней будничная: светло-коричневая флисовая кофта на молнии и черные брюки. Нарядно, но не чересчур. Оддни всегда умела в совершенстве балансировать на грани.

Она в хорошем настроении: прибавляет громкости радио, где передают песню «Бон Джови» о жизни в молитве[1]. Краем глаза я вижу, как пальцы Оддни барабанят в такт мелодии.

– Надо бы остановиться у «Перекрестка», – предлагает она. – Перекусим чем-нибудь.

– Почему бы и нет.

– Я сегодня не завтракала. Не отказалась бы снова от супа из даров моря.

Однажды мы уже ездили на запад страны и ночевали в дачном домике, принадлежащем родственникам Оддни. Эта дача в скверном состоянии, ее необходимо привести в порядок. Когда мы ездили туда, я вовсю расстарался: покрасил террасу, сделал в разных местах мелкий ремонт, но этого, кажется, никто не заметил – во всяком случае, никто ничего не сказал.

– Давно же мы твою сестру не видели, – говорю я. – Когда мы с ней в последний раз встречались? Прошлой весной на конфирмации[2]?

– Да, наверно, – отвечает Оддни. – Только не удивляйся: она так изменилась!

– В каком смысле – изменилась?

Оддни торжествует:

– Подтяжку лица сделала. Знаешь, растянула кожу, чтоб морщины разгладились. Наша Эстер ведь зациклена на внешности. Ингвар, брат, сказал, что сейчас она выглядит так, будто слишком долго стояла лицом против ветра.

– Правда?

– Да. – Оддни опускает козырек на стекле, смотрит в зеркальце на его внутренней стороне и приглаживает бровь. – А еще она ни в чем не признается. Как, например, когда она сделала операцию на веках и потом притворялась, как будто так и было. Я уверена, что ее Халли заставил это сделать.

– Халли? – удивляюсь я. – Ты так считаешь? – Харальд – натура властная. У него этого не отнять, но вряд ли он станет приказывать жене пойти к пластическому хирургу.

– Ты же знаешь, каков он, – произносит Оддни, снова закрывая козырек. И, улыбаясь мне, прибавляет: – Как же мне повезло по сравнению с сестрой!

– Я в твоей внешности ничего не хочу менять, – признаюсь я, и каждое мое слово – всерьез.

На самом деле это мне повезло, что я встретил Оддни: она для меня слишком хороша. И ее родня считает точно так же. Они не понимают, что она нашла в побитом непогодой неимущем плотнике – да и сам я тоже не понимаю.

Я принадлежу этой семье не так давно – и мне странно говорить, что я «принадлежу» ей. Если начистоту, то мы с Оддни – полные противоположности. Общего у нас мало.

Приехав в «Перекресток», мы заказали суп и бутерброд, сели за столик у окна и стали молча смотреть на проезжающие машины. Я съел полбутерброда, как вдруг слышу: кто-то зовет Оддни по имени с вопросительной интонацией.

Оддни просветлела лицом, увидев своего брата Ингвара и его жену Элин. И вот она отставляет свой стакан с водой и быстро встает.

– Вы здесь? – Голос у Оддни такой звонкий и громкий, что ее слышно абсолютно всем.

Мы оба встаем, чтоб поздороваться. Объятия, поцелуи в щеку, расспросы о новостях.

– Давайте чокнемся! – предлагает Элин и вместе с Оддни спешит к прилавку.

Ингвар расспрашивает о нашей с Оддни поездке в Испанию в прошлом месяце.

– Хорошо было съездить в жаркие страны?

– Да, очень, – киваю я; ведь как раз такой ответ все и хотят услышать. Но по правде, мне кажется, что жару хвалят зря; мне не нравится, когда я в полной праздности лежу у бассейна, осоловев от зноя. Обычно мне и дышать нормально невозможно, пока я не вернусь на родину, под холодный бодрящий северный ветер.

Женщины возвращаются с двумя маленькими бутылочками белого вина и двумя стаканами пива.

– Вот оно как, – говорит Ингвар, а сестры прыскают, как маленькие девочки.

Никто ни слова не произносит о том, что нам еще ехать, пусть и недолго. Но я не прикасаюсь к алкоголю, и Оддни знала это заранее, и когда она допивает свое вино, я незаметно пододвигаю ей мой стакан.

– Хаукон Ингимар не приедет? – спрашивает Ингвар.

– Приедет, только чуть попозже, – отвечает Оддни, нежно улыбаясь, как и всегда, когда речь заходит об ее сыне. – Хаукон всегда страшно занят.

– Да, конечно, – произносит Ингвар, явно намекая на все эти новости про Хаукона Ингимара, в которых показано, как он блещет на светских мероприятиях, каждый раз под ручку с новой девушкой.

– Он в рекламе снимается! – В голосе Оддни сквозит гордость. – На леднике.

– Каком леднике?

– Он не сказал. Но рекламирует он походную одежду.

– А разве на леднике не плавки надо рекламировать? – спрашивает Ингвар.

Мы смеемся, а я припоминаю, что как раз где-то видел фотографию Хаукона Ингимара зимой в плавках. Потом разговор переключается на грядущие выходные: кто приедет, а кто не приедет и чьи дети чем занимаются.

У Оддни брат и сестра: Ингвар и Эстер, у обоих семья и дети, причем у кого-то даже один приемный. Я долго не мог запомнить, у кого из них какие дети и как кого зовут, а сейчас худо-бедно затвердил – по крайней мере, я так надеюсь. А еще нельзя забывать про Хаукона, их отца, который приедет в субботу, чтоб присутствовать на застолье. Ему всего около восьмидесяти, а у него уже какое-то дегенеративное заболевание, которое диагностировали пару лет назад, и с тех пор оно все прогрессирует.

До того, как Оддни встретила меня, у нее уже родилось двое детей: Хаукон Ингимар, а потом Стефания или, как ее обычно называют, Стеффи. Хаукон Ингимар, или, как его зовет кое-кто, Хаукон-младший, если разобраться, немного сам по себе. Оддни всегда притворяется, будто у него ужасно много дел, но насколько мне известно, он днями напролет только и знает, что пялится в объективы фотоаппаратов, а по большей части – в собственный телефон, с которым не расстается. Но тут уж не мне судить, ведь я вырос совсем в другие времена и, возможно, являюсь порождением какой-то иной реальности.

Стефанию я видел редко: она живет в Дании и работает там в какой-то косметической фирме. У нее очень крутое образование – инженерное, хотя я точно не помню, на какого именно инженера она училась.

Сам я обзавелся детьми лишь в тридцать лет, когда встретил женщину, у которой был трехлетний мальчик. Его я воспитал как собственного сына, и с тех пор он так и следовал за мной, хотя с Нанной мы уже давно развелись и перестали общаться. У этого мальчика не было отца, во всяком случае такого, о котором можно говорить, и я счел за честь сыграть эту роль в жизни ребенка. Я понятия не имел, как много труда требует – и в то же время как много дает человеку – ответственность за сына. Все эти великие и малые моменты его взросления: я проводил его в первый раз в школу, учил читать, водил на занятия по плаванию, смотрел на школьный выпускной с подступающими к горлу слезами. Отцовство – лучшее, что было в моей жизни, и с этим ничто не сравнится.

– Ну, нам пора, – говорит Оддни, допивая из моего стакана.

Вставая, она роняет на пол сумочку, и они с золовкой вдосталь смеются. Щеки у Оддни раскраснелись, как и всегда после выпивки. Я ощущаю небольшую тревогу, но отгоняю ее прочь. В этот раз все наверняка будет не так плохо.

За тот год с небольшим, который мы провели вместе, я не мог не заметить, что семья Оддни непростая. Конечно, я и так знал, что такое семейство Снайбергов, но особо не следил за их жизнью, ведь я редко читаю светскую хронику или деловые газеты, но если б читал, то, возможно, был бы лучше подготовлен ко всему.

В их семье много людей со взрывным характером, и эти взрывы бывают весьма громкие. Я и раньше наблюдал у этого семейства, как одно-единственное незначительное замечание может спровоцировать бурную ссору. Где кто-нибудь скажет такое, о чем лучше промолчать, а другой выбежит вон. Чтоб понять, какие они, лучше всего представить себе стадо бегемотов в тесном озерце: все постоянно сталкиваются друг с другом. Когда сходятся такие сильные личности, никогда не знаешь, что произойдет, лишь одно ясно: в какой-то момент непременно дойдет до точки кипения.



Петра Снайберг

– Скажите «чи-из»! – Я держу телефон и фотографирую нас всех в машине. Подростки на заднем сиденье вяло улыбаются, а в голове возникает картинка, когда они были маленькими и миленькими и улыбались до ушей, крича «чи-из!». А сейчас оба сидят со своими беспроводными наушниками в ушах, и их лица ничего не выражают. Многое изменилось с тех времен, когда все поездки на машинах приходилось планировать тщательно, с остановками длиной в час, детскими песенками или сказками, включенными на полную громкость, пока сам ты держал пальцы крестом, надеясь, что спокойствие не нарушится. А сейчас в машине царит молчание, так что я даже начинаю скучать по детским крикам. Скучаю по тому периоду, когда главной проблемой моих детей было кому выбирать, какую песенку сейчас послушать.

– Все в порядке? – спрашивает Гест так тихо, что детям не слышно.

– Да, конечно, – отвечаю я с деланой радостью в голосе.

Гест знает меня хорошо и сразу видит, что я притворяюсь.

– Тебе сегодня ночью снился кошмар. А я-то думал, они уже прекратились.

– Правда?

Гест не отвечает. Он знает, что у меня есть несносное обыкновение заполнять паузы в разговоре, а также знает, что я вру: сегодняшний сон я помню хорошо. Этот сон преследует меня с подросткового возраста. Я стою одна посреди дороги недалеко от горы Акрафьятль. Вокруг темень, хоть глаз выколи, а вскоре начинается снегопад. Все тихо и мирно. И вдруг – резкий белый свет, он слепит меня, и тут я просыпаюсь. Вскакиваю, словно произошло что-то ужасное.

Из-за этих снов я несколько месяцев не могла спать, и мама послала меня к специалисту. Как и во многом другом, родители считали, что здесь необходима помощь профессионалов. Когда в пятом классе мне с трудом давалась математика, пригласили репетитора – и еще потом, когда я была в Акранесском общеобразовательном колледже. А еще, когда я начала делать нелепые ошибки в игре на скрипке, позвали психолога. Для того, чтоб исправить ситуацию, родители всегда звали кого-нибудь постороннего вместо того, чтоб просто сесть и поговорить со мной. Понимаю, что они так поступали из лучших побуждений, но все же порой я задавалась вопросом, почему они не пытаются сначала выяснить у нас самих, в чем дело.

И все же я осознаю: я ни за что не сказала бы им, что сама совершенно точно знаю, откуда у меня такие кошмары.

– И эта ерунда с ногтями, – спокойным тоном прибавляет Гест.

«Ерундой с ногтями» он называет мою привычку грызть заусенцы.

– Да это так, ничего, – говорю я, а сама непроизвольно зажимаю пальцы между ляжек.

И снова нас окутывает молчание. В отличие от меня Гесту не трудно выносить паузы. Они не мешают ему так сильно, как мне.

Я сосредоточиваю внимание на виде за окном. Погода солнечная, видимость хорошая, а по радио звучит старая песня, напоминающая о прошлом больше, чем хотелось бы.

Я хочу, чтоб в эти выходные все прошло хорошо. Давно мы не собирались всей семьей. Мы всегда так тесно общались, пока я была моложе и жила в Акранесе. Бабушка с дедушкой жили в соседнем доме, и мамины сестры тоже, так что я переходила из дома в дом как мне заблагорассудится. Моими лучшими друзьями были кузены – Виктор и Стефания. Со Стеффи мы родились в один год и росли почти как сестры, мы были не разлей вода. «Как сиамские близнецы», – говорил мой папа.

Я часто думаю о Стеффи. Ее лицо в самые неожиданные моменты возникает у меня в голове: по вечерам перед сном, когда я смотрю на дочь в кругу подруг или слышу громкий звонкий детский смех. Смесь тоски, печали и дум о том, как все могло бы быть…

Как странно: детские и подростковые годы – всегда такая значимая часть человеческой личности, хотя и довольно короткая часть.

Мы проезжаем под горой Хапнарфьятль, где разросся березняк и деревца по-зимнему полуголые, а по ту сторону фьорда открывается вид на город Боргарнес.

– Мама, – подает голос Ари, и я убавляю громкость музыки. – А можно мы остановимся в «Вершине»? Я пить захотел.

– Я тоже. – Лея вынимает один наушник. – А еще мне в туалет надо.

– Остановимся в «Вершине», – соглашается Гест, и я вижу, как они с Леей посылают друг другу улыбки в зеркало заднего вида.

С отцом у Леи контакт совершенно иной, нежели со мной. Они вместе ходят на прогулки, а иногда и в бассейн перед школой и работой. Иногда, когда я прихожу домой, Лея сидит с Гестом в гостиной и смотрит телевизор, а когда я остаюсь дома, она в основном обретается у себя в комнате. Если я пытаюсь с ней поболтать, ей как будто кажется, что за этим кроется что-то другое: будто я пытаюсь уговорить ее на что-нибудь или ищу к чему придраться.

Мы паркуемся на стоянке возле «Вершины», и дети спешат к прилавку. Я предоставляю Гесту удовлетворять их желания, а сама покупаю газировку и зубную щетку.

Заплатив за покупки, я вынимаю из сумочки таблетку обезболивающего и быстро проглатываю. Гест считает, что я принимаю обезболивающее буквально по каждому поводу, так что я начала глотать его тайком, словно мне есть что скрывать. Но чувствую я себя так, словно выпитая вчера бутылка барабаном отдается у меня в голове.

Я шарю в сумочке в поисках солнечных очков и вдруг слышу свое имя:

– Петра? – Передо мной стоит Виктор с распростертыми объятиями. – Ты ли это?

Я улыбаюсь и падаю в его объятия. Подростком Виктор ужасно любил обниматься, и сейчас это по-прежнему так. Обнимается он крепко и от всей души. Его лицо так близко, что мне видно каждую пору, каждую морщинку, даром что он не морщинист. На самом деле с годами он лишь похорошел. Черты лица стали четче, улыбка ласковее.

– Как у тебя дела? – Виктор все еще держит меня за плечи и разглядывает. – Давненько я тебя не видел.

– Да, – отвечаю я. – Много месяцев.

Раньше мы с Виктором встречались регулярно. Иногда он заходил в гости по вечерам, в основном когда Гест уходил на репетиции хора, угощал вином и чем-нибудь сладким: шоколадкой или небольшим десертом. Но со временем поддерживать общение стало все труднее и труднее, и настал момент, когда это начало казаться мне какой-то повинностью. Я начала придумывать предлоги, чтоб отсрочить визит Виктора, и в последние годы промежутки между нашими встречами становились все длиннее и длиннее.

В конце концов Виктор, видимо, сообразил, что желание продолжать общение исходило лишь с одной стороны. Звонил мне всегда только он, а я вечно притворялась, что занята.

– Так долго? Это ужасно, Петра, просто ужасно. Надо нам исправиться. – Виктор покачал головой. – А так, что ты сейчас делаешь?

– Ах, то же, что и раньше. Занимаюсь фирмой и семьей. А в остальном все спокойно.

– Что-то ты никогда не хотела, чтоб вокруг тебя было спокойно. – Виктор напоминает, насколько хорошо он меня знает. Ему отлично известно, что я не могу усидеть на месте, мне надо постоянно хлопотать.

Я собираюсь добавить, что он сам не лучше, но тут рядом вырастает молодая девчонка и протягивает ему хот-дог.

– Острой горчицы у них не было, – сообщает она.

– Вот зараза, – ругается Виктор, а потом произносит: – А это Майя, моя девушка. Майя, это Петра, я тебе про нее рассказывал.

– Да, конечно. Рада знакомству, Петра. – Майя протягивает тонкую руку и улыбается. Меня поражает, какая она молоденькая. Наверняка младше Виктора лет на десять. Ближе по возрасту к Лее, чем ко мне. Внешность у нее чужеземная: волосы черные, кожа смуглая – похожа на самого Виктора, которого усыновили из Индонезии. Ингвар, мамин брат, и Элин усыновили его в 1984 году, и мне иногда кажется, что я помню, как увидела его в первый раз, и какой непривычной показалась его внешность. Но вряд ли это правда, ведь мне тогда было всего два года.

– Я тоже, – Я беру руку Майи. – Я не была уверена, приедешь ли ты, Виктор.

– Я ни за что не хотел это пропустить, – Я не могу понять, есть ли в голосе Виктора ирония. – Но, если честно, мне не терпелось увидеть тебя.

– Не знаешь, Стеффи приедет? – спрашиваю я. Когда я интересовалась у мамы, то было непонятно, объявится ли Стефания. По-моему, мама и сама толком не знала.

– Приедет, – отвечает Виктор. – Я с ней вчера разговаривал.

– Здорово, – Даже мне слышна фальшивая нота в собственном голосе.

– И все будет как в старые добрые времена, – смеется Виктор.

– Вот именно, – бормочу я, ковыряя заусенцы.

Виктор выбрасывает бумажку от хот-дога в мусорное ведро, и они прощаются и уходят. Я стою и провожаю их взглядом. Виктор обнимает Майю за плечи, а она с улыбкой смотрит на него снизу вверх.

Виктор сильно изменился: с тех пор, как он был подростком, у него прибавилось и расслабленности, и уверенности в себе. Сейчас его окружает ореол беззаботности, который заставляет меня чувствовать себя взвинченной дамой средних лет, так что в его присутствии меня охватывает неуверенность. Мне показалось, что я едва узнала его – а в то же время мы так хорошо знакомы друг с другом.

Ко мне приходит мысль, что, пожалуй, поверхностное общение не вполне естественно, если вы когда-то были близки друг другу. Виктор был со мной в тот день, когда у меня впервые начались месячные, и когда я впервые напилась. В тот период, когда я засыпала в слезах, Виктор всю ночь держал меня в объятиях. Сейчас время создало между нами некую дистанцию, несмотря на эти разрозненные встречи в течение многих лет. Но поскольку Виктор точно знает, когда и с кем я потеряла невинность, вести светские беседы как минимум нелепо.

– Кто это был? – спрашивает Гест, возвратившись, нагруженный сластями и напитками.

– Виктор.

– А он тоже туда приедет? – Я киваю. – Он был один?

– Нет, – отвечаю я. – Со своей девушкой.

– Не знал, что у него есть девушка.

– И я не знала.

– Он молодец, – говорит Гест, но тон у него не особенно радостный.

Они с Виктором никогда не ладили. Несколько раз мы приглашали Виктора на обед, но наши разговоры не клеились и были принужденными. Виктору кажется, что Гест слишком чопорный, а Гесту – что Виктор с двадцатилетнего возраста застрял на одном месте.

Порой у меня складывалось ощущение, что Гест ревнует к Виктору. Мы с Виктором – двоюродные и все время были знакомы. И то, что наши разговоры льются рекой, и мы знаем (или знали) друг о друге почти все, – вполне естественно, и я уверена, что Гест это вполне осознает. А может, просто такова суть мужчин: не хотеть, чтоб у жены был близкий контакт с другим, даже с родственником.

«С ним ты так не похожа на себя», – как-то сказал Гест, когда мы только начали жить вместе. Не помню, что я тогда ответила, но помню, подумала я, что как раз все наоборот: с Виктором я – это я сама, а с Гестом – какая-то другая.

– Ах, Петра! – вдруг восклицает Гест, скорчив мне гримасу.

– Что? – отвечаю я, отдергивая руку ото рта. Когда облизываю губы, чувствую привкус крови.

В машине я нахожу в бардачке новые пластыри и наклеиваю их взамен пластырей со зверушками. Думаю про себя, что я ничуть не лучше Леи, которая когда-то сгрызала ногти до основания, или мамы, которая вечерами в былые времена всегда выщипывала себе ресницы. Меня до сих пор дрожь берет при мысли о частичках туши, осыпавшихся вниз по ее щекам, и о ресницах на журнальном столике.

Вот мы проезжаем мимо водопада Бьяртнарфосс, и я делаю попытку разрядить атмосферу в машине:

– Вы знаете, что кое-кто видит в этом водопаде женщину?

– Что? – Ари снимает наушники, а Лея что-то набирает в телефоне и даже не поднимает глаз. Щеки у нее раскраснелись, она поминутно улыбается. По-моему, у нее завелся возлюбленный или, по крайней мере, сейчас она переписывается с каким-нибудь мальчиком, но когда я спрашиваю, она только фыркает и закатывает глаза.

– Говорят, посреди этого водопада сидит женщина и расчесывает волосы, – рассказываю я.

Ари выглядывает в окно:

– Круто, – и снова вдевает наушники.

Я улыбаюсь Ари и незаметно разглядываю Лею. Дневной свет падает на ее темно-русые волосы, забранные в хвостик на макушке.

В последнее время Лея необычайно молчалива. Я уверена: ее что-то мучает, но не пойму, что именно. Я помню, каково это – быть шестнадцатилетней, но убеждена, что Лея мне не поверит. Ей кажется, что того же, что она, не переживал никто в целом мире, а уж я – тем более. В какой-то степени она права: у сегодняшних подростков окружающая действительность не такая, как двадцать-тридцать лет назад. Но я помню, каково это: выстраивать собственное отношение к себе на основе того, как о тебе судят другие. Пытаться найти баланс между тем, чтобы соответствовать группе и выделяться из нее. Быть как все и в то же время особенной.

Судя по всему, подростковый возраст не повлиял так на Ари, который всегда остается таким, какой есть. По сравнению с Леей у него все проходит без труда. Вчера утром он спросил меня о гостинице, куда мы едем, и я показала ему фотографии.

Гостиница эта совсем новая, построенная на лавовом поле недалеко от ледника Снайфетльсйёкюль, не доезжая Артнастапи[3]. Раньше на этом участке стоял хутор, принадлежавший хреппоправителю[4] и его семье. На сайте гостиницы написано, что после пожара 1921 года хутор был заброшен, и на участке еще видны развалины дома. Подробности истории таковы, что в этом пожаре погибла жена хреппоправителя с двумя младшими детьми. Я закрыла страничку раньше, чем Ари успел дочитать до этого места.

Сама гостиница построена в соответствии с экологическими требованиями. Стены у нее бетонные, что гармонирует с лавой вокруг. Для работы над освещением снаружи и внутри приглашали специального дизайнера по освещению. Уличные фонари там все спрятаны в земле и подсвечивают стены. Они очень медленно вращаются и призваны создать иллюзию, что и сам дом в движении. Движение света должно, в свою очередь, создавать оптический обман, чтоб казалось, будто стены шевелятся как живые. Как сказал дизайнер, на это его вдохновила богатая история места, где издавна и до наших дней существовала вера в сверхъестественное.

Так что снаружи гостиница производит впечатление довольно холодной и сырой, ведь ее вид вдохновлен окружением: ледником, лавой, горами. Но несмотря на это, внутри она выглядит приветливо: с неброской дизайнерской мебелью и кроватями фирмы «Йенсен». К тому же гостиница оснащена новейшими гаджетами, что привлекло внимание Ари. Всем там можно управлять с помощью приложений на смартфоне: освещением в номере, температурой воздуха, замком на двери и напором воды в душе. То есть буквально всем-всем.

Местность за окном становится все более знакомой. Я хорошо знаю эту дорогу, с самого детства ездила по ней бессчетное количество раз. Здесь у каждого камня, холма, пригорка свое имя и своя история. Скалы в горной гряде приняли форму всяких чудовищ, а в больших валунах и холмах живут альвы или скрытники[5], в горах – тролли, а в море – водяные.

Конечно, мне известно, что все эти рассказы – вымысел, пережиток старины, когда люди знали не столько, сколько сейчас, но какая-то часть меня верит, что как раз тогда они знали больше, сами были более открытые и чувствовали острее.

Когда я приезжаю на мыс Снайфетльснес и вижу, как меня встречают ледник, горы и эти гигантские скалы в море, меня не покидает ощущение, что здесь живем не только мы одни.



Лея Снайберг

Мама поворачивается к нам и указывает на какой-то водопад. Ари притворяется, что ему интересно, а мне неохота говорить ей, что она уже миллион раз показывала нам этот водопад и я уже знаю историю про эту женщину, которая сидит там и причесывается.

Я опускаю глаза на телефон и вижу, что Биргир уже прислал сообщение: «Вы приехали?»

«Нет, все еще в машине, – отвечаю я. – Я тебе отпишусь, когда приеду».

Я некоторое время жду, но Биргир не отвечает, и я начинаю думать, вдруг я брякнула глупость. Может, он и не хочет знать, когда я приеду.

Я снова листаю его фотографии. Биргир мало активен в соцсетях, но иногда шлет фото, которые я сохраняю. Он на год старше меня. А познакомились мы два месяца назад. Мы никогда не встречались, ведь он в возрасте пяти лет уехал в Швецию, а в Исландии гостит редко. Но все-таки его семья собирается приехать на Рождество, и тогда мы наконец увидимся.

Хотя мы и не встречались, я много знаю о Биргире, а он – обо мне, может быть, даже больше, чем другие. Я знаю, что он ходит на тренировки по баскетболу и что его собака Капитан всегда спит у его кровати. А еще я знаю, что он хочет в будущем работать с детьми: или школьным учителем, или спортивным тренером. Я никогда не слышала его голоса, не ощущала его запаха и не знаю, каким будет это чувство: наконец увидеться после всего, что мы уже сказали друг другу.

С тех пор, как мы познакомились, мы переписывались каждый день, и не просто о какой-нибудь ерунде: мы вели глубоко осмысленные разговоры о том, чем мы хотим заниматься и как нам живется. Биргир – единственный, кому я рассказывала обо всем, что происходило в моей старой школе. В смысле, по-настоящему рассказывала. Конечно, я ходила к психологу (это была папина идея), и мы там много чего обсуждали, но даже тогда казалось – я не могу взять и рассказать обо всем том, о чем сейчас рассказала Биргиру. Обычно я стараюсь как можно меньше думать о тех временах, но когда я рассказала о случившемся Биргиру, все стало иначе. Мы с ним просто болтали о школьной жизни, и я как-то упомянула, что сменила школу. Он спросил: «Не трудно было?»

Я ответила: «На самом деле нет».

Он: «Это же, наверно, трудно – расставаться со всеми подругами, хотя я и не думаю, что девочке вроде тебя сложно заводить новых друзей».

Я помню, что посмотрела на эти слова и подумала про себя: «Интересно, какова она – «девочка вроде меня»? Что Биргир имел в виду?»

Иногда мне кажется, что я всю жизнь только и занимаюсь тем, что опровергаю предвзятые мнения других людей обо мне. А люди думают, что я самоуверенная и задираю нос – потому что я из такой семьи, как моя. И здесь мне тоже захотелось опровергнуть, что я – такая девочка, за какую меня принимает Биргир, и я ответила: «На самом деле мы переехали как раз из-за меня».

Он: «Почему из-за тебя?»

Я: «Потому что ребята из моей старой школы не хотели, чтоб я там была».

И я рассказала ему все-все. Про то, как однажды я пришла в школу, а моя лучшая подруга решила, что мне нельзя с ней сидеть. Как все одноклассники перешептывались и посмеивались, пока я пыталась найти в классе другое место. Что после урока я обнаружила у себя в волосах размокшие бумажки, а когда пошла домой, ощутила подозрительный запах и обнаружила, что моя куртка сзади обмочена. Рассказала, как пыталась прятать портфель, придя домой, и как пронесла его в ванную и выуживала из него учебники и тетради, облитые молоком. И даже после того, как постирала портфель в ванне, от него исходил молочный запах, который со временем только ухудшился.

Биргир некоторое время молчал. А потом прислал сообщение: «Лея, давай начистоту».

«Что?» – спросила я, и когда я набирала буквы, пальцы у меня дрожали, а дыхание стало чаще: ведь пока я писала обо всем, что произошло, я снова пережила всё те же чувства, и это было нелегко. Даже просто вспоминать и то было нелегко.

А Биргир сказал: «Давай начистоту: твои родители не из-за тебя переехали. Твоей вины здесь нет».

И тут внутри меня что-то прорвалось. Я плакала, пока не заболел живот и не начало щипать глаза. Я была рада, что Биргир за тысячу километров от меня, а дома никого нет и никто не заметит, в каком я виде.

Но сейчас я не хочу об этом думать. И снова включаю телефон и рассматриваю фотографии, которые загрузила на свою страничку. На большинстве из них я в какой-нибудь поездке. Пляж в Лос-Кабос, озеро возле нашей дачи и крыло самолета, на котором мы прошлой весной летали в Лондон.

Мама на днях заходила ко мне в комнату и просила удалить одну фотографию, потому что на ней я слишком по-взрослому выгляжу. Она сказала, что в жизни я выгляжу совсем не так, как на этом фото. Это меня сильно задело: ведь именно этим снимком я была по-настоящему довольна. Я потратила много времени, чтоб привести себя в порядок. Собрала волосы в хвостик, загладила гелем все маленькие волосинки и нанесла макияж, как в одном ролике с Ютуба. Мне говорили, что там я немного похожа на Ариану Гранде. Мы с ней обе миниатюрные, кареглазые, с темными прямыми волосами, и в том ролике, который я смотрела, объяснялось, как сделать себе макияж как у нее. Я жирно подвела глаза карандашом и провела линию слегка вверх, чтоб глаза получились более кошачьими. Нанесла коричнево-розовую помаду и надела крупные серьги.

Макияж получился по-настоящему удачным, и за эту фотографию мне поставили столько «лайков», сколько никогда не ставили, и удалять ее я не собиралась. К тому же я почти сразу получила сообщение от Биргира, в котором он хвалил фотографию, но маме я об этом ни за что не стала бы рассказывать. Она и так нервничает из-за того, что какой-то мужик пишет под всеми моими фотографиями комменты. Честно признаться, мне это тоже немного неприятно.

Началось это несколько месяцев назад: какой-то человек с ником «Гюлли58» стал моим подписчиком, а на следующий день меня уже ждало сообщение: «Привет, милочка, как дела?»

Сначала я об этом не задумывалась: мне за день приходит много подобных сообщений, обычно от каких-нибудь иностранцев, но иногда и от исландцев. Я на них не отвечаю, просто игнорирую, а тех, кто понаглее, баню. Но если забанить всех, кто пишет мне сообщения, то я лишусь ощутимого количества подписчиков, а значит, тогда будет меньше «лайков» и комментов. Как бы то ни было, именно от этих людей я могу рассчитывать на «лайки» у каждой фотографии или комменты о том, какая я красивая и сексуальная. Конечно, это сплошь какие-то чудаки, и не то чтобы я для них была какой-то особенной – они со всеми девчонками себя так ведут, и часто бывает, что и мне, и всем моим подругам пишет один и тот же мужик. Так уж оно бывает. А сами они безобидные.

Но Гюлли58 моим подругам никаких сообщений не слал. И я не видела, чтоб он комментировал фотографии у кого-то из них. При этом ничего такого неприличного он не пишет. Обычно он пишет, какая я красавица или какие-нибудь соображения по поводу моих подписей под фотографиями – и довольно странные.

Например, на днях я запостила фотографию, на которой держу на руках нового щенка моей подруги Агнес. Под фото я написала: «А можно я его себе заберу?»

Мне пришло несколько комментариев от разных людей, которые написали, что, мол, можно, но Гюлли58 написал вот что: «Это кавалер-кинг-чарльз? У меня был лабрадор, но он несколько лет назад умер. Определенно миленький щеночек».

Чуть раньше я запостила селфи, на котором я загораю на даче, и подписала по-английски: «Until you‘ve heard my story, you have no idea»[6].

Ну ладно, понимаю, что звучит грустненько, но эту фразу я просто нашла на просторах интернета, пока искала подходящую подпись, и эта показалась удачной. Не то чтобы я намекала на что-нибудь жутко личное. Многие подписывают свои фотографии такими вот английскими фразочками, и все знают, что за ними ничего такого не стоит.

Но Гюлли58 расценил эту подпись как крик о помощи, потому что написал мне в личку и заявил, что если мне не с кем поговорить, то он рядом. Я, конечно, не стала отвечать и уже собралась забанить его, но потом подумала, что он ведь из лучших побуждений… Он, наверное, какой-нибудь одинокий мужчина, в «Инстаграме» новичок и еще не совсем понял, как устроен тамошний мир.

Но почему-то я не могу отделаться от неприятного ощущения каждый раз, когда вижу его комменты к моим фотографиям или замечаю, что он первым посмотрел видео, которые я опубликовала в «Снапчат». А ведь он всегда первый, как будто у него нет других дел – только ждать, пока я что-нибудь опубликую.

– Вот мы и приехали, – сообщает папа и выключает мотор.

Я смотрю в окошко на гостиницу. Она серая, с большими окнами и плоской крышей, больше напоминает скалу посреди лавового поля, а не постройку.

Я отстегиваю ремень безопасности и выхожу. После долгой поездки на машине хорошо вдохнуть свежий воздух, и я смотрю на небо: оно голубое, и на нем ни облачка.

Вдруг я замечаю прямо над нами большую птицу. Размах крыльев у нее широкий, кажется, она без всяких усилий парит в воздухе, лишь чуть-чуть шевеля крыльями.

– Орел, – предполагаю я. – Это ведь орел?