Энн Наполитано

Привет, Красавица

Ann Napolitano

Hello Beautiful



Книга издана при содействии Jenny Meyer Literary Agency



Перевод с английского Александра Севастьянова

Редактор Игорь Алюков

Оформление обложки Елены Сергеевой



Hello Beautiful by Ann Napolitano

Copyright © 2023 by Ann Napolitano



© «Фантом Пресс», перевод, оформление, издание, 2024

* * *

Думал ли кто, что родиться на свет — это счастье? Спешу сообщить ему или ей, что умереть — это такое же счастье, и я это знаю. Я умираю вместе с умирающими и рождаюсь вместе с только что обмытым младенцем, я весь не вмещаюсь между башмаками и шляпой. Я гляжу на разные предметы: ни один не похож на другой, каждый хорош. Земля хороша, и звезды хороши, и все их спутники хороши[1]. Уолт Уитмен, «Песня о себе», стих 7


Уильям

Февраль 1960 — декабрь 1978

Первые шесть дней жизни Уильям Уотерс был не единственным ребенком в семье. У него имелась трехлетняя сестра, рыжеволосая Каролина. Немые кадры домашней кинохроники запечатлели ее вместе со смеющимся отцом. Таким Уильям его не видел никогда. На пленке отец выглядит счастливым, его рассмешила рыженькая кроха, которая, натянув подол на голову, со смехом носится кругами. Уильям с мамой еще были в роддоме, когда у Каролины взлетела температура и возник кашель. По возвращении мамы с малышом домой девочка вроде бы пошла на поправку, хотя кашель по-прежнему был скверный, но однажды утром родители, зайдя в детскую, нашли ее в кроватке мертвой.

С той поры отец с матерью никогда не говорили о Каролине. В гостиной на журнальном столике стояла ее фотография, которую Уильям иногда разглядывал, удостоверяясь, что у него все-таки была сестра. Семейство переехало в крытый синей черепицей дом на другом конце Ньютона, пригорода Бостона, и в том жилище Уильям был единственным ребенком. Отец, служивший бухгалтером, надолго отбывал в деловую часть города. После смерти дочери лицо его всегда было замкнутым. В гостиной мать дымила сигаретами и пила бурбон, иногда одна, иногда в компании соседки. У нее была коллекция мятых кухонных фартуков, и она переживала из-за всякого пятна, во время готовки посаженного на передник.

— Может, лучше его не надевать? — однажды сказал Уильям, когда мать, вся красная, чуть не плакала, глядя на темную кляксу подливки. — Обвяжись посудным полотенцем, как миссис Корнет.

Мать посмотрела на него так, словно он заговорил по-гречески.

— Миссис Корнет, соседка, — повторил Уильям. — Посудное полотенце.

С пяти лет он почти ежедневно уходил в парк неподалеку, прихватив с собою баскетбольный мяч, поскольку в баскетбол, в отличие от бейсбола и футбола, можно играть одному. В парке была безнадзорная площадка, обычно пустая, и Уильям часами бросал мяч в кольцо, воображая себя игроком «Бостон Селтикс». Кумиром его был Билл Расселл[2], но для роли центрового требуется партнер, чьи броски можно блокировать, и потому Уильям представлял себя Сэмом Джонсом, лучшим атакующим защитником, стараясь подражать его идеальной игровой манере, а деревья вокруг площадки изображали шумных болельщиков.

Как-то раз, уже лет в десять, он пришел в парк и увидел, что площадка занята. Человек шесть мальчишек, его, наверное, ровесники, гоняли мяч от кольца к кольцу. Уильям хотел уйти, но один паренек окликнул: «Эй, будешь играть?» — и, не дожидаясь ответа, прибавил: «Давай за синих». Чувствуя, как бухает сердце, Уильям мгновенно влился в игру. Он получил мяч и тотчас отдал пас, не отважившись на бросок, ибо промах выставил бы его паршивым баскетболистом. Через несколько минут матч резко закончился, поскольку кому-то было пора домой, игроки разбежались. На пути к дому сердце Уильяма все еще колотилось. С тех пор мальчишки иногда появлялись на площадке. Визиты их были бессистемны, но они всегда принимали Уильяма в игру как своего, что неизменно поражало. Обычно и дети, и взрослые смотрели сквозь него, словно он был невидимкой. Родители вообще глядели мимо. Уильям к тому привык, объясняя это своим скучным, незапоминающимся обликом. Главной особенностью его внешности была блеклость: белесые волосы, светло-голубые глаза, очень бледная кожа, унаследованная от английских и ирландских предков. Уильям сознавал, что внутренний мир его столь же тускл и безынтересен, как и наружность. В школе он ни с кем не общался, с ним никто не играл. Но вот ребята с баскетбольной площадки дали ему шанс заявить о себе без помощи слов.

В пятом классе к нему подошел физрук:

— Я тут увидел, как ты бросаешь по кольцу. Какого роста твой отец?

— Не знаю. — Уильям стушевался. — Нормального.

— Что ж, из тебя, может, выйдет атакующий защитник. Но тебе надо поработать над дриблингом. Знаешь Билла Брэдли? Ну, того детину из «Нью-Йорк Никс»? Вот как он тренировался мальчишкой: наклеит кусочки картона на очки, чтобы не видеть своих ног, и туда-сюда гоняет по улице, ведет мяч. Выглядел он, конечно, чокнутым, но зато приобрел бесподобный дриблинг. У него обалденное чутье на отскок, он вообще не смотрит на мяч.

В тот день Уильям помчался домой, чувствуя зуд во всем теле. Впервые в жизни взрослый его заметил, смотрел ему прямо в глаза, и от такого внимания он едва ли не разболелся. Перемогая приступ чиханья, Уильям отыскал игрушечные очки в ящике своего стола, но дважды наведался в туалет, прежде чем аккуратными картонками заклеил нижнюю часть оправы.

При всяком недомогании он думал, что умирает. Минимум раз в месяц после уроков Уильям забирался в постель, уверенный в том, что неизлечимо болен. Родителям ничего не говорил, ибо в семье запрещалось болеть. Кашель считался наиболее ужасным предательством. Когда случалась простуда, Уильям позволял себе кашлять, лишь укрывшись в гардеробе и зарывшись лицом в школьные рубашки с воротничками на пуговках. Знакомое покалывание в спине и загривке еще ощущалось, когда он, надев очки и схватив мяч, выскочил на улицу. Но сейчас болеть и бояться было некогда. Казалось, будто каждый фрагмент его личности, щелкнув, встал на свое место. Ребята на площадке и физрук его признали. Наверное, Уильям не сознавал, кто он такой, но жизнь ему подсказала: баскетболист.

Физрук дал пару советов по оттачиванию игровых навыков: «Защита — толкай противника плечом и бедром, судьи не сочтут это фолом. Скорость — на резком старте обводи соперника». Вдобавок Уильям работал над пасом, чтобы снабжать центрового ассистом. Он хотел сохранить свое место в парковой команде и понимал, что полезные передачи обеспечат ему репутацию ценного игрока. Он умел поставить заслон, обеспечив шутеру[3] возможность его фирменного броска. После удачного матча партнеры хлопали Уильяма по плечу и предлагали всегда играть за них. Подобное одобрение приглушало его затаенный страх, он знал, что ему делать на баскетбольной площадке.

Старшеклассником Уильям был уже достаточно хорош для школьной команды. Ростом пять футов восемь дюймов, он играл на позиции разыгрывающего. Усердные тренировки в заклеенных очках дали результат: Уильям определенно был лучшим дриблером в команде и неплохо бросал со средней дистанции. Своим ведением мяча он обеспечивал нападающим проход к щиту противника. Пасовал он неизменно точно, и партнеры признавали, что присутствие Уильяма на площадке гарантирует успешную игру. В команде он был единственным девятиклассником, и старшие товарищи никогда не приглашали его попить пивка в доме кого-нибудь из игроков, чьи родители на подобное смотрели сквозь пальцы. Уильям ошеломил своих партнеров и вообще всех, когда после десятого класса за лето вырос на пять дюймов. Казалось, тело его, начав расти, уже не может остановиться, и к окончанию школы он вымахал до шести футов семи дюймов. Организм не поспевал за темпами роста, и потому Уильям был невероятно тощ. Когда по утрам он, пошатываясь, входил в кухню, мать смотрела на него испуганно; она постоянно заставляла его что-нибудь съесть, поскольку отвечала за питание сына и полагала, что его худоба выставляет ее в дурном свете. От случая к случаю родители приходили на баскетбольные матчи и чинно сидели на трибуне, глядя на абсолютно незнакомых игроков.

Их не было на той игре, когда Уильям ринулся подобрать отскок и, нарвавшись на мощный блок, взлетел в воздух. В падении он изогнулся, неловко приземлившись на правое колено. Сустав принял вес всего тела. Раздался хруст, в глазах поплыл туман. Тренер, у которого было всего два регистра — ор и бурчанье, рявкнул Уильяму в ухо: «Ты в порядке, Уотерс?» Обычно в ответ на его вопль или ворчание Уильям, не обладавший достаточной верой в себя, вместо утверждения прибегал к вопросительной форме. Сейчас же он откашлялся и сквозь густую вуаль тумана, пропитанного исходящей из колена болью, выговорил «нет».

Трещина в коленной чашке означала, что Уильям пропустит последние семь учебных недель в одиннадцатом классе. С загипсованной ногой ему предстояли два месяца на костылях. То есть впервые с пятилетнего возраста он не мог играть в баскетбол. В своей комнате Уильям, сидя за письменным столом, бросал шарики скомканной бумаги в мусорную корзину у дальней стены. Туман в голове так и не рассеялся, противное ощущение холодной испарины тоже осталось. Врач сказал, что к следующему учебному году Уильям восстановится полностью и сможет играть, однако неотвязный страх не пропал. Время тянулось нескончаемо. Казалось, Уильям навеки закован в гипс, пригвожден к стулу, заточен в доме. Возникла мысль о невозможности дальнейшего пребывания в этой поломанной оболочке. Вспомнилась сестра Каролина, ее смерть. Уильям думал об ее уходе, которого не понимал, и, глядя на минутную стрелку, еле-еле переползавшую с одного деления на другое, хотел и сам умереть. Вне баскетбольной площадки от него никакого проку. Никто о нем не затоскует. Если он сгинет, покажется, что его не было вовсе. Каролину не вспоминают, и о нем тоже забудут. Лишь после того, как с Уильяма сняли гипс и он вновь смог бегать и бросать по кольцу, туман растаял, а мысли об исчезновении заглохли.

Перспективный баскетболист с приличным школьным аттестатом, Уильям получил изрядно приглашений от колледжей, команды которых играли в Первом студенческом дивизионе. Посулы стипендии и гарантия места в составе игроков весьма радовали, поскольку родители даже не обмолвились о готовности оплатить высшее образование сына. Уильям мечтал покинуть Бостон, от которого пока что отъезжал не дальше девяноста миль, но зной болотного Юга его пугал, и потому он принял предложение Среднезападного университета в Чикаго. В конце августа 1978 года Уильям, прощаясь на вокзале, поцеловал мать и пожал руку отцу. В тот момент его посетило странное чувство, что он, наверное, больше никогда не увидит родителей, у которых, похоже, был всего один ребенок, и звали его не Уильям.



В колледже Уильям, записываясь на лекции, отдавал предпочтение историческим наукам. Он ощущал зияющие пробелы в своем знании того, как устроен мир, а история, казалось, на все имела ответ. Уильям ценил ее способность взглянуть на разрозненные факты и создать схему: если происходит это, получается вот что. Ничто не бывает абсолютно случайным, и, стало быть, можно прочертить линию от убийства австрийского эрцгерцога к Первой мировой войне. Университетская жизнь была непредсказуемо нова, и Уильям пытался не утратить самообладания, когда в шумном коридоре общаги оголтелые студенты приветствовали его возгласом «Дай пять!». Он распределял свое время между занятиями в библиотеке, тренировками на баскетбольной площадке и посещением лекций в аудиториях, зная, что нужно делать в каждом из этих мест. Юркнув на скамью лекционного зала, он раскрывал тетрадь и чувствовал неимоверное облегчение, когда преподаватель начинал говорить.

На занятиях Уильям редко обращал внимание на других студентов, но Джулия Падавано выделялась среди участников семинара по европейской истории, ибо, разгорячившись, изводила вопросами профессора, пожилого англичанина с огромным носовым платком, зажатым в кулаке. Отбросив с пылающего лица длинные кудрявые волосы, девушка выдавала что-нибудь вроде «Во всем этом меня интересует роль Клементины[4]. Верно ли, что она была главным советником Черчилля?» или «Профессор, не объясните ли систему военных кодов? В смысле, как она работает? Хорошо бы привести конкретный пример».

Уильям никогда не выступал на семинарах и не обращался к преподавателям за консультацией. Он считал долгом всякого студента держать рот на замке и впитывать как можно больше знаний. Реплики кудрявой студентки порой казались ему интересными, но он разделял мнение профессора, что ее постоянные встревания попросту невежливы. В благоговейной тишине аудитории преподаватель усердно ткал словесный ковер мудрости, а эта девчонка постоянно дырявила эту ткань, словно не желала признавать ее существование.

Уильям оторопел, когда однажды после занятий она вдруг подошла к нему.

— Привет. Меня зовут Джулия.

— Я Уильям. Привет. — Пришлось откашляться, поскольку он заговорил впервые за день.

Большие глаза ее смотрели на него в упор. Солнечный свет золотил пряди в каштановых волосах. Она казалась освещенной снаружи и изнутри.

— Почему ты такой высокий?

Уильям привык к замечаниям о своем росте, он знал, что его удивительная долговязость вызывает желание как-нибудь ее прокомментировать, и неизменно слышал вопрос: «Как оно там наверху?»

Однако теперь подозрительный взгляд девушки его рассмешил. Они стояли на дорожке, пересекавшей квадратный университетский двор. Уильям смеялся редко, но сейчас почувствовал, как по рукам забегали мурашки, словно он отлежал руки во сне. Но это было ощущение приятной щекотки. Позже, вспоминая эту встречу, он понял, что тогда-то и влюбился в Джулию. Вернее, его тело влюбилось в нее. Внимание особенной девушки, проявленное к нему во дворе, породило смех во всех закутках его тела. Измаянное скучной нерешительностью мозга, тело устроило фейерверк в нервах и мышцах, подавая знак, что происходит нечто важное.

— Чего ты ржешь? — насупилась Джулия.

Уильяму почти удалось подавить смех.

— Не обижайся, пожалуйста, — сказал он.

Девушка досадливо качнула головой:

— И не думала.

— Я не знаю, почему такой вымахал. — Вообще-то втайне он был уверен, что усилием воли приказал себе вырасти. Рост серьезного баскетболиста должен быть не меньше шести футов трех дюймов, и Уильям так этим озаботился, что сумел попрать законы генетики. — Я играю в здешней баскетбольной команде.

— Ну, значит, есть хоть какая-то польза, — сказала Джулия. — Может, как-нибудь загляну на игру. В принципе, я спортом не интересуюсь и сюда приезжаю только на занятия. — Она помолчала, потом чуть смущенно проговорила: — Ради экономии я живу дома.

Перед уходом Джулия дала свой номер телефона, который Уильям записал в тетрадь по истории, и они условились о звонке следующим вечером. Было немного странно, что их отношения завязались прямо посреди двора. Похоже, девушка сама решила, что они будут парой. Позже она призналась, что на занятиях уже давно наблюдала за Уильямом и ей нравились его собранность и серьезность. «Ты не выглядел таким слабоумным, как другие парни», — сказала Джулия.

Даже после встречи с ней баскетбол по-прежнему занимал бóльшую часть времени и мыслей Уильяма. В школьной команде он был лучшим игроком, а теперь с ужасом понял, что считается одним из самых слабых. Пусть он выделялся ростом, но другие ребята были гораздо крепче, ибо давно качались в тренажерном зале, а Уильям даже не знал о таком элементе подготовки. На тренировках его легко отпихивали и сбивали с ног. Он стал тягать штангу и после тренировки подолгу отрабатывал броски с разных углов. Вечно голодный, запасался бутербродами, рассовывая их по карманам куртки. Уильям понял, что ему отведена роль этакого спайщика команды. Не выдающийся талант, он был полезен точными передачами, хорошими бросками и умелой защитой. Главным его достоинством было то, что он почти не допускал ошибок. «Отлично мыслит на паркете, но не прыгуч», — сказал о нем тренер, не зная, что Уильям его слышит.

Условием стипендии была работа в студенческом городке, и он, ознакомившись со списком вариантов, выбрал занятие в спортивном корпусе, где можно было заодно и тренироваться. В означенное время Уильям появился в прачечной, занимавшей подвальный этаж огромного здания, где его встретила худая женщина в очках и с прической «афро».

— Ты ошибся местом, — покачав головой, сказала она. — Кто тебя сюда направил? Белые не работают в прачечной. Тебе надо в библиотеку или досуговый центр. Туда и ступай.

Уильям оглядел длинное помещение, вдоль одной стены которого выстроились три десятка стиральных машин, а вдоль другой столько же сушилок. Похоже, здесь и впрямь не было белых, кроме него.

— Какая разница? — возразил он. — Я согласен на эту работу. Возьмите меня.

Женщина опять так мотнула головой, что подпрыгнули очки, но сказать ничего не успела, ибо кто-то хлопнул Уильяма по спине, пробасив его имя. Обернувшись, он увидел тяжелого форварда Кента, тоже новичка в команде, только совершенно иных баскетбольных качеств. Атлетического сложения игрок, он исполнял зрелищные броски сверху, ожесточенно сражался за подбор, бешено носился по паркету, однако плохо читал игру, нередко терял мяч и не умел занять верную позицию в защите. Тренер хватался за голову, чумея от несоответствия физической мощи и скоростных данных этого парня с его ошибками на площадке.

— Привет, и ты сюда надумал? Если угодно, мэм, я введу его в курс дела. — Кент одарил суровую даму широкой обаятельной улыбкой, и та смягчилась.

— Ладно, бог с вами. Забирай новенького, а я притворюсь, что его здесь не было.

С тех пор Уильям и Кент так составляли график своих смен, чтобы работать вместе. Они перестирали уйму полотенец и спортивной формы всех видов. Самой трудоемкой была футбольная форма, пропотелая и во въевшихся травяных пятнах, которые требовали специального отбеливателя. Парни разработали алгоритм каждого этапа стирки, сосредоточившись на согласованной продуктивности своих действий, и потому их работа напоминала продолжение баскетбольной тренировки. Время в прачечной они использовали для разбора матчей и поиска путей для улучшения командной игры.

Складывая полотенца в громадную кипу, Уильям говорил:

— Вот смотри, взаимодействие двух игроков: большой ставит заслон и освобождает легкого от опеки защитника. — Он сделал паузу, удостоверяясь, что Кент следит за его мыслью. — Сам большой может провалиться под щит или отвалиться на бросок с дистанции.

— Пик-н-ролл!

— Именно. Если большой отдаст форварду, повторяется гибкий рывок.

— Слишком явно! А тренер велит раз за разом использовать этот прием.

— Потому что от него нет надежной защиты. Если все исполнить правильно, даже не самая сильная команда создаст угрозу…

— Ребя, вы сами-то себя слышите? — вмешался парень у соседней сушилки. — Не, я люблю баскет, но ни хрена не понял, о чем это вы.

Кент и Уильям только ухмыльнулись в ответ. После смены они поднялись в спортзал, где было на двадцать градусов прохладнее, и стали бросать по кольцу.

Родом из Детройта, Кент, имевший устоявшееся мнение обо всех игроках и командах НБА, частенько перемежал свою речь глупыми шутками, что летали по раздевалке, точно бумажные самолетики. На тренировках он то и дело получал от тренера выволочку за выпендреж, извинялся, но, не в силах сдержаться, через минуту уже вновь паясничал. «Освой азы!» — заходился наставник.

Кент уверял в своем родстве с Мэджиком Джонсоном[5], который в то время был выпускником Мичиганского университета и которому безоговорочно отдавали первый номер в предстоящем драфте НБА. Кент, всеобщий любимчик, легко сходился с людьми, и Уильям гадал, почему этот парень предпочел его общество. Видимо, ему глянулась молчаливость Уильяма, позволявшая верховодить в их дружбе. В основном балаболил Кент, и Уильям не сразу понял, что тот говорит о личном, дабы подвигнуть его на ответную откровенность. Выслушав историю о лейкемии бабушки Кента (болезнь эта ввергла в шок всю семью, верившую заявлениям чрезвычайно властной старухи, что она будет жить вечно), Уильям сказал, что за все это время лишь один раз обменялся письмами с родными и на рождественские каникулы не поедет домой.

Однажды после долгой вечерней тренировки приятели шли через притихший двор, чувствуя, как ноют натруженные мышцы.

— Когда тренер не ценит моей прекрасной игры, орет на меня и держит в запасе, я говорю себе, что все это хрень собачья, — сказал Кент. — Я собираюсь поступать в медицинскую школу. Так что не он определяет мое будущее.

— Ты собираешься стать врачом? — удивился Уильям.

— Стопроцентно. Пока не знаю, во что это обойдется, но еще прикину. А ты чем займешься после колледжа?

У Уильяма мерзли пальцы. Ноябрьский воздух, проникая в легкие, казался ледяным. Уильям сознательно не загадывал свое будущее, не думал о том, что станет делать после колледжа. Он хотел бы сказать «играть в баскетбол», но понимал, что недостаточно хорош для профессионального спорта. И вопрос Кента это подтверждал.

— Не знаю, — промямлил Уильям.

— Ладно, что-нибудь тебе подыщем. Ты способный, а время еще есть.

«Я способный?» — подумал Уильям. Он не знал за собой никаких талантов вне баскетбольной площадки.

В начале декабря, пятничным вечером, на игру пришла Джулия. Когда Уильям увидел ее на трибуне, у него поплыло в глазах и он упустил мяч, которым завладел соперник.

— Эй, что за дела? — рявкнул Кент, промчавшийся мимо.

Однако затем, играя в защите, Уильям сделал два перехвата, после которых счет изменился в пользу «Диких котов», а в атаке отдал пас форварду, открывшемуся в углу площадки. Перед вторым перерывом Кент крикнул:

— Я понял! Здесь твоя девушка! Где она сидит?

После матча, в котором «Коты» победили, Уильям, проведший свою лучшую игру в сезоне, поднялся на трибуну поздороваться с Джулией и лишь тогда увидел, что рядом с ней сидят три похожие на нее девушки с такими же буйными кудрями до плеч.

— Познакомься, это мои сестры, — сказала Джулия. — Привела их оценить твою игру. Они вроде как скауты — так у вас говорят?

Уильям кивнул. Под пристальными взглядами четырех девушек он вдруг устыдился своих коротких спортивных трусов и растянутой майки.

— Нам понравилось, — сказала одна из сестер, с виду младшая. — Но спорт изматывающий. Я в жизни так не потела, как вы на площадке. Меня зовут Цецилия, а это моя сестра-близняшка Эмелин. Нам по четырнадцать.

Девочки одарили Уильяма дружелюбными улыбками, и он улыбнулся в ответ. Джулия и еще одна девушка, сидевшая по другую руку от нее, разглядывали его, точно ювелиры — драгоценный камень. Он бы не удивился, если б кто-нибудь из них достал из сумочки лупу оценщика и приладил ее к глазу.

— В игре ты смотрелся очень… мощно, — сказала Джулия.

Уильям покраснел, у Джулии тоже порозовели щеки. Эту красивую девушку явно влекло к нему, и он не верил своей удаче. Прежде никто никогда его не желал. Вот бы подхватить ее на руки на глазах у сестер и всех зрителей, но подобная смелость была не в его характере. Кроме того, он насквозь мокрый от пота. Джулия вновь заговорила:

— А вот моя сестра Сильвия. Я старше ее, но всего на десять месяцев.

— Приятно познакомиться, — сказала девушка.

Волосы у нее были чуть темнее, она была миниатюрнее и не такая пышная, как сестра. Она все так же пристально разглядывала Уильяма, а Джулия сияла, напоминая павлина, распустившего хвост. На блузке ее, обтягивавшей грудь, расстегнулась одна пуговка, открыв край розового лифчика. Перехватив взгляд Уильяма, Джулия быстро устранила непорядок.

— А сколько у тебя братьев-сестер? — спросила одна из близняшек. Не сказать чтобы девочки были на одно лицо, но Уильям их не отличал из-за одинаково смуглой кожи и темно-русых волос.

— У меня? Никого, — сказал он, хотя, конечно, подумал о фотографии рыженькой малышки в гостиной родительского дома.

Джулия уже знала, что он единственный ребенок в семье (вопрос о братьях-сестрах был одним из начальных в их первом телефонном разговоре), но три другие девушки уставились на него в ошеломлении.

— Это ужасно! — ахнула Эмелин/Цецилия.

— Мы должны пригласить его на семейный обед, — сказала Сильвия, и близнецы дружно закивали. — Он такой одинокий.

Вот так за четыре месяца учебы Уильям впервые обзавелся подругой, да еще новой семьей.

Джулия

Декабрь 1978 — июль 1981

В огороде на задах дома, четырехугольной делянке восемнадцать на шестнадцать футов, обнесенной деревянным заборчиком, Джулия наблюдала, как мать собирает остатки картофеля. Вот-вот должен был подойти Уильям. Он, конечно, явится минута в минуту, и кто-нибудь из близняшек впустит его в дом. Наверное, Уильям опешит от вопроса отца, знает ли он какие-нибудь стихи наизусть, и нескончаемой болтовни туда-сюда снующих Эмелин и Цецилии. Сильвия еще на работе в библиотеке, так что он будет избавлен от ее испытующего взгляда. За пару минут в обществе отца и сестер Уильям поймет, до чего они милые, а затем его ждет главный приз — впечатляющий выход Джулии. В семье она этим славилась, поскольку единственная из домочадцев всегда выбирала момент для своего появления. Малышкой Джулия с возгласом «Та-дам!» любила влетать в гостиную или кухню.

Интересно, как Уильям воспримет их маленький дом, втиснутый в ряд однотипных приземистых кирпичных зданий на Восемнадцатой улице? Семья Падавано обитала в Пльзене[6], рабочем районе, полном иммигрантов. Здесь стены домов были расписаны яркими граффити, а в супермаркете испанская и польская речь звучали не реже английской. Джулия боялась, что и район, и сам дом покажутся гостю захудалыми. Кушетка с пестрой обивкой, затянутая пленкой. Деревянное распятие на стене. Обрамленные иконки святых женского пола возле обеденного стола. Чем-нибудь расстроенная, мать Джулии устремляла взор на лики мучениц и вслух перечисляла всех поименно, словно умоляя их оградить семейство от бед. Аделаида, Агнесса Римская, Екатерина Сиенская, Клара Ассизская, Бригитта Ирландская, Мария Магдалина, Филомена, Тереза Авильская, Мария Горетти. Все четыре девочки Падавано могли отчеканить эти имена не хуже молитвы. Обычно ни один семейный обед не завершался без отцовской декламации стихов или материнского перечня святых.

Джулия поежилась. Она вышла без пальто, хотя термометр показывал всего плюс пять, но чикагцы признавали холодом только значения ниже нулевой отметки.

— Он мне нравится, — сказала Джулия в спину матери.

— Парень не пьяница?

— Нет. Он спортсмен, баскетболист. И отличник. Специализируется в истории.

— Значит, умный, как ты?

Джулия задумалась. Бесспорно, Уильям был умен. Голова у него работала. Вопросы его говорили о том, что он хочет понять Джулию. Однако ум его не выражался в твердых мнениях. Любознательный и сомневающийся, Уильям был податлив. Несколько раз он вместе с Джулией занимался в библиотеке имени Руди Лозано[7], находившейся неподалеку от дома Падавано. Библиотеку, в которой работала Сильвия, окрестные жители использовали как место встреч, но для Уильяма занятия в ней означали позднее возвращение — целый час пешком. При составлении планов на выходные он говорил: «Сделаем, как ты хочешь, у тебя всегда прекрасные идеи».

До недавнего посещения баскетбольного матча Джулия никогда не задумывалась о «разуме тела», и ее поразило, насколько волнующим зрелищем оказалась игра. Уильям предстал совершенно иным — он отдавал команды партнерам, он, рослый и крепкий, служил мощной преградой на пути соперников к кольцу. Джулия не интересовалась баскетболом и не знала правил, но прыжки и пробежки красивого парня были полны такой устремленной чувственности, что она поймала себя на мысли «С ним — да».

— Он надежный, — сказала Джулия. — И серьезно относится к жизни, как и я.

Мать выпрямилась. Стороннего наблюдателя ее вид позабавил бы, но Джулия уже привыкла к такому наряду. Для возни в огороде Роза облачалась в слегка переделанную форму бейсбольного кетчера и темно-синее сомбреро. Все это она отыскала на помойке. В их квартале жили сплошь итальянцы, но соседние улицы заполонили семьи мексиканцев, и после очередного празднования Синко де Майо[8] Роза выудила сомбреро из чьего-то мусорного бака. Снаряжение кетчера она раздобыла после того, как соседа Фрэнка Чеккони, подсевшего на наркотики, поперли из школьной бейсбольной команды. В огромных ножных щитках и нагруднике, к которому она пришила карманы для садовых инструментов, Роза выглядела готовой к игре, вот только неясно какой.

— Стало быть, он не умнее тебя. — Она сняла шляпу и пригладила волосы, кудрявые, как у дочерей, но уже отмеченные сединой.

Роза выглядела куда старше своего возраста и давно отменила всякие празднования своих дней рождения, объявив личную войну течению времени. Она посмотрела на грядки. Неубранными остались только картофель и лук, теперь главной заботой стала подготовка огорода к зиме. Тут засевался каждый клочок земли, кроме узкой тропки, в конце которой притулилось к ограде белое изваяние Девы Марии. Роза вздохнула:

— Наверное, оно и к лучшему. Я-то в тысячу раз умнее вашего отца.

«Умный» — коварное слово, подумала Джулия. Чем измерить ум, если никто из ее родителей не учился в колледже? Однако мать была права. Джулия видела фото, где в начале их совместной жизни Роза, красивая, элегантная, веселая, вместе с Чарли позирует на фоне этого самого огорода, но в конечном счете она, смирившись, облачилась в свое огорчительное супружество, как вот в этот нелепый наряд для возни на грядках. Все ее неимоверные усилия направить мужа на путь успешности и финансовой стабильности окончились провалом. Теперь вотчиной отца был дом, а убежищем Розы — огород.

Небо потемнело, воздух сделался еще холоднее. С наступлением холодов окрестность затихнет, однако нынче она гомонила, будто стараясь выговориться напоследок, — отдаленный детский ор и смех, щебет старой миссис Чеккони в саду, троекратный чих мотоцикла, прежде чем заведется мотор.

— Наверное, пора в дом, — сказала Роза. — Тебя не смущает одеяние твоей старой матушки?

— Ничуть.

Джулия знала, что все внимание Уильяма будет отдано ей. Она обожала его полный надежды взгляд, точно у шкипера, высматривающего безопасную гавань. Уильям вырос в хорошем доме, у него были деятельный отец, большая лужайка и своя комната. Он явно знал, что такое благополучие, и было несказанно приятно от того, что он видит возможность вновь его обрести рядом с Джулией.

Роза пыталась создать прочную жизнь, но Чарли отлынивал либо крушил возводимое ею строение. Еще не закончив первый разговор с Уильямом, Джулия решила, что он — ее мужчина. В нем было все, что она искала, и потом, он ей просто нравился. Увидев его, она улыбалась и ужасно любила, когда он брал ее маленькую руку в свои большие ладони. Они станут отличной командой — Уильям, изведавший жизнь, к которой стремилась Джулия, направит ее неиссякаемую энергию в строительстве их совместного будущего. Когда они поженятся и обустроят свой дом, Джулия поможет родным. Крепкая основа ее семьи выдержит всех.

Она едва не рассмеялась, увидев, с каким облегчением Уильям воспринял ее появление в гостиной. Он сидел на скрипучей кушетке рядом с Чарли, который обхватил его за плечи. Цецилия развалилась поперек старого красного кресла, Эмелин поправляла прическу, глядя в настенное зеркало возле входной двери.

— У тебя великолепный нос, Уильям, — серьезно произнесла Цецилия.

— Кхм… спасибо, — растерянно поблагодарил Уильям.

— Не обращай внимания, это в ней говорит художник, — усмехнулась Джулия.

Цецилия занималась в школьной изостудии и во всем видела материал для своих будущих работ. Как-то раз Джулия, заинтригованная невероятно сосредоточенным видом сестры, спросила, о чем она задумалась, и та ответила: «О пурпурном цвете».

— У тебя и вправду красивый нос, — вежливо сказала Эмелин, заметив, что Уильям покраснел, и желая его ободрить. Она чутко улавливала эмоциональный настрой любой компании и стремилась, чтобы всем было уютно и хорошо.

— Он не знает ни строчки из Уитмена, представляешь? — возвестил Чарли. — Парень очень вовремя к нам попал. Я бросил ему спасательный круг в виде пары четверостиший.

— Уитмена не знает никто, кроме тебя, папа, — сказала Цецилия.

Для Джулии незнакомство Уильяма с творчеством Уолта Уитмена стало лишним подтверждением того, что он иной, нежели ее отец. По голосу родителя было ясно, что он навеселе, но еще не пьян. Чарли держал в руке стакан, наполовину заполненный тающими кубиками льда.

— В библиотеке я могу отложить для тебя «Листья травы», если хочешь, — предложила Сильвия. — Почитать стоит.

Джулия не сразу заметила сестру, стоявшую в проеме кухонной двери. Видимо, Сильвия только что вернулась с работы, ярко-красные губы свидетельствовали, что она целовалась с кем-то из своих ухажеров, укрывшись за книжными стеллажами. Сильвия оканчивала школу и все свободное время работала в библиотеке, чтобы накопить деньги на двухгодичный муниципальный колледж. В отличие от Джулии, она не могла рассчитывать на академическую стипендию, поскольку не обладала ее упорством. Отличница в интересовавших ее предметах, по всем остальным Сильвия имела сплошные тройки. А вот напористость Джулии была этакой газонокосилкой, которой она обработала лужайку школы, держа на прицеле очередной участок.

— Спасибо, — сказал Уильям. — К сожалению, я мало знаком с поэзией вообще.

Джулия знала, что он не обратит внимания на распухшие губы ее сестры, а если и заметит, то не догадается о причине. Сильвия была ей ближе других сестер, но только она порою ставила ее в тупик, лишая дара речи. Всегдашним и единственным увлечением Сильвии было чтение, она поглотила уйму романов, выудив из них для себя цель жизни: найти большую любовь, какая встречается раз в сто лет. Мечта детская, но до сих пор Сильвия держалась за нее обеими руками. Каждый божий день она высматривала его, свою родственную душу. А в библиотеке обжималась с парнями, практикуясь для встречи с любовью.

— Это же нехорошо, — увещевала ее Джулия, когда, погасив свет, они укладывались в кровати, стоящие рядом. — И потом, любовь, которую ты ищешь, выдумка. Главная мысль всех этих книг — «Грозовой перевал», «Джейн Эйр», «Анна Каренина» — в том, что страсть — разрушительная сила. Это же сплошь трагедии, Сильвия. Задумайся: все эти романы заканчиваются безысходностью или смертью.

— Суть не в трагедии, — вздыхала сестра. — Мы и сегодня читаем эти книги, потому что история любви так истинна и безмерна, что от нее нельзя отвернуться. И страсть не уничтожает, она, я бы сказала, обогащает. Если мне посчастливится изведать такую любовь… — Сильвия умолкала, не в силах облечь в слова всю грандиозность этого.

Сейчас, глядя на ее распухшие губы, Джулия покачала головой, уверенная, что подобная мечта непременно выйдет боком. Сестра слишком уж зашорена своими иллюзиями. Дело кончится тем, что она прослывет шалавой, а потом выйдет за красавца-неудачника, ибо он смотрел на нее совсем как Хитклифф[9].

Эмелин сообщила о своем классном руководителе, которому назначили испытательный срок за курение марихуаны.

— Он очень честный. Рассказал нам, как попался, и все такое. Я переживаю, что своей откровенностью он накличет на себя что-то похуже. По-моему, он не знает правил взрослой жизни — о чем говорить и о чем помалкивать. Так и хочется его остеречь: тсс!

— И заодно посоветуй ему завязать с травкой, — сказала Цецилия.

— Не пора ли нам за стол? — Роза успела привести себя в порядок и переодеться в нарядное домашнее платье. — Очень рада познакомиться, Уильям. Ты любишь красное вино?

Уильям встал с кушетки, выпрямился во весь рост и кивнул.

— Здравствуйте, мэм.

— Пресвятая Богоматерь! — Глядя на него, Роза запрокинула голову. Сама она еле дотягивала до пяти футов. — Джулия, что ж ты не предупредила, что он великан?

— Дивный парень, правда? — воскликнул Чарли. — Сумел обтесать острые края нашей Джулии, что я считал абсолютно невозможным. Посмотри, как она улыбается!

— Папа! — возмутилась Джулия.

— На какой позиции играешь? — спросил Чарли.

— Маленького форварда.

— Ха! Если ты маленький, не хотел бы я встретиться с большим!

— Интересно, как объяснить подобный рост с точки зрения эволюции? — вопросила Сильвия. — Разве нам нужны дозорные, которые через крепостные стены заметят приближение врага?

Все рассмеялись, включая Уильяма, но Джулии показалось, что он слегка задет этим обсуждением. Она подошла к нему и прошептала:

— Достали мы тебя?

Уильям нежно стиснул ей руку, что читалось знаком «и да и нет».

Обед был невкусный. Несмотря на свои огородные удачи, Роза терпеть не могла готовку и через силу стряпала по очереди с дочерьми. Кроме того, ее отменные овощи предназначались не для стола, а на продажу — каждые выходные близняшки торговали ими на рынке богатого пригорода. Нынче кухаркой была Эмелин, что означало блюда из замороженных полуфабрикатов. Право выбора предоставили гостю, Уильям высказался в пользу индейки, которую ему подали на лотке с отделениями для пюре, горошка и клюквенной подливки. Члены семейства беспечно последовали его примеру и приступили к трапезе. В меню еще значились рогалики, также разогретые в духовке. Их встретили с изрядным энтузиазмом и смели за десять минут.

— В детстве мама кормила меня такими же обедами, — сказал Уильям. — Спасибо вам за приятное воспоминание.

— Я рада, что ты не обескуражен нашим угощением, — ответила Роза. — Позволь узнать, ты воспитан католиком?

— Я окончил бостонскую католическую школу.

— В профессиональном плане пойдешь по стопам отца? — осведомился Чарли.

Вопрос этот удивил Джулию и насторожил ее сестер. Чарли никогда не говорил о работе и никого не спрашивал о сфере деятельности. Свою работу на бумажной фабрике он ненавидел. По словам Розы, мужа ее не увольняли только потому, что предприятием владел его друг детства. Чарли постоянно твердил дочерям, что не работа создает личность.

«А что создает твою личность, папа?» — однажды спросила Эмелин, в очередной раз услышав эту сентенцию. Вопрос был задан нежным тоном дочки, которую в семье считали самой искренней и ласковой.

«Твоя улыбка, — сказал Чарли. — Ночное небо. Цветущий кизил в палисаднике миссис Чеккони».

Джулия, свидетель того разговора, подумала: «Чепуха все это. И бесполезно для мамы, которая каждую неделю стирает чужое белье, чтобы оплатить счета».

Наверное, Чарли пытался поддержать беседу, какую, по его мнению, другие отцы вели бы с приятелями своих дочерей. Задав вопрос, он осушил стакан и вновь потянулся за бутылкой.

«Папа-то выглядел испуганным, — позже скажет Сильвия, когда они с Джулией улягутся и погасят свет. — Раньше ты слышала от мамы слово „обескуражен“? Она так не разговаривает. Они оба выставлялись перед Уильямом».

— Нет, сэр, — ответил Уильям. — Отец занимается бухгалтерией, а я…

Он замешкался, и Джулия подумала: «Ему трудно, потому что он не знает ответа. У него вообще нет ответов». По спине ее пробежал холодок удовольствия, ибо она по части ответов была докой. Едва научившись говорить, Джулия уже командовала сестрами, указывала на возникшие проблемы и подсказывала пути их решения. Порой девочки злились, однако признавали ценность того, что в доме имеется свой «спец по устранению неполадок». То одна, то другая прибегала к ней и робко говорила: «Джулия, у меня проблема». Речь шла о мальчике, строгом учителе или потере монисто, взятого поносить. Джулия загоралась и, потирая руки, намечала план действий.

— Если ничего не выйдет с баскетболом, я, вероятно… — Уильям осекся, вид у него был такой же растерянный, как у Чарли минуту назад; он завис — будто в надежде, что концовка фразы чудодейственно возникнет сама.

— Вероятно, станешь преподавателем, — пришла на помощь Джулия.

— Здорово! — одобрила Эмелин. — Тут неподалеку живет один симпатичный преподаватель, за ним женщины ходят табуном. У него такие классные пиджаки.

— И что он преподает? — спросила Сильвия.

— Не знаю. Какая разница?

— Большая.

— Преподаватель! — произнес Чарли таким тоном, словно речь шла об астронавте или президенте Соединенных Штатов. Жена его всегда мечтала об учебе, но образование ее закончилось на средней школе, а сам он бросил колледж после рождения Джулии. — Это что-то с чем-то.

Уильям кинул на Джулию взгляд, в котором сквозили благодарность и что-то еще, застольная беседа потекла дальше.

Вечером, когда вдвоем они вышли прогуляться, Уильям спросил:

— С чего ты взяла, что я буду преподавать?

У Джулии запылали щеки.

— Я хотела помочь, а Кент сказал, ты пишешь книгу по истории баскетбола.

— Вон оно что. — Уильям даже не заметил, как выпустил ее руку из своей ладони. — Это всего лишь наброски. Я даже не уверен, станут ли они книгой. Еще неизвестно, во что это выльется.

— Все равно это круто. Я не знаю другого такого студента, который в свободное время пишет книгу. Это очень серьезно, вполне в духе будущего профессора.

Уильям пожал плечами, но идея в него явно проникла.

Джулия шагала в тени высоченного Уильяма. Мужчина, только еще юный. Пльзень притих под темно-синим небом. Уильям и Джулия вошли в проулок. Правее виднелся шпиль церкви Святого Прокопия, в которую семья Падавано ходила на воскресные службы. Джулия представила младшую сестру, которая, укрывшись за стеллажом с научной фантастикой, целуется, не обращая внимания на резкий свет потолочных ламп. Она взяла Уильяма за лацканы пиджака и потянула к себе: пригнись.

Он понял и нагнулся. Его губы встретились с ее губами, нежными, теплыми, и они прижались друг к другу в центре улицы, в центре своей любви, в центре Пльзеня. Джулии понравилось целоваться с Уильямом. До него она целовалась лишь с парой мальчиков, которые подходили к поцелую так, будто раздался стартовый выстрел перед спринтом. Финишной чертой предполагался, видимо, секс, но ни один из мальчишек и не надеялся зайти столь далеко и лишь старался одолеть максимум дистанции, прежде чем Джулия отменит гонку. Поцелуй в щеку, поцелуй в губы, быстро переходящий во французский поцелуй, а затем мальчик ощупывал ее грудь, словно пытался определить размер. Джулия никому не позволяла продвинуться дальше, но вся эта процедура была такой напряженной, что оставляла впечатление чего-то мокрого и ненужного. С Уильямом было иначе. Его поцелуй был медленный и совсем не напоминал гонку, что помогло Джулии расслабиться. Она чувствовала себя в полной безопасности, все ее тело отозвалось на поцелуй, и она нежно прижалась к Уильяму. Впервые она сама хотела большего. Она желала его. Но вот их губы разъединились, и Джулия, уткнувшись в грудь Уильяму, прошептала:

— Я хочу выбраться отсюда.

— В смысле? Из родительского дома?

— И вообще из этого района. После колледжа, когда… — Джулия помешкала, — начнется моя настоящая жизнь. Здесь этого не будет, ты же видел мою семью. Тут завязнешь. — Она представила землю в их огороде, богатую перегноем, на ощупь жирную, и, будто испачкавшись, отерла ладонь о рукав Уильяма. — В Чикаго есть районы гораздо лучше. Там совершенно другой мир. А ты, наверное, вернешься в Бостон?

— Мне нравится здесь, — сказал Уильям. — И семья твоя понравилась.

Джулия поймала себя на том, что затаила дыхание, ожидая его ответа. Она решила связать с ним свою жизнь, но не была вполне уверена, что у него такие же планы, хоть на это и надеялась.

— Я тоже их люблю, однако не хочу в них превратиться.

Когда поздно вечером Джулия прокралась в их с Сильвией маленькую спальню, там ее поджидали все сестры, облаченные в ночные рубашки. Они встретили ее торжествующими улыбками.

— Чего вы? — шепотом спросила Джулия и, не сдержавшись, улыбнулась сама.

— Ты влюбилась! — прошептала Эмелин.

Девчонки праздновали грандиозное событие: старшая сестра первой отдала свое сердце мужчине. Вся троица сгрудилась на ее кровати. Они это делали бессчетно и, даже повзрослев, исхитрялись так уложить руки-ноги, чтоб поместиться всем.

Рассмеявшись, Джулия зажала рот, дабы не услыхали родители. В объятьях сестер она вдруг почувствовала, как подступают слезы.

— Похоже, так, — призналась Джулия.

— Мы одобряем, — сказала Сильвия. — Он смотрит на тебя благоговейно, но ты и впрямь богиня.

— А мне нравится цвет его глаз, — поделилась Цецилия. — Необычный оттенок голубого. Я напишу его портрет.

— Но это не та любовь, о какой мечтаешь ты, Сильвия. — Джулия решила внести ясность. — У нас разумная любовь.

— Конечно, ты же у нас умница-разумница. — Сестра поцеловала ее в щеку. — И мы очень рады за тебя.



Уильям сделал ей предложение, когда они были на третьем курсе. Таков был план — план Джулии. Они поженятся после завершения учебы. Прослушав увлекательный курс организационной психологии, Джулия поменяла специализацию с гуманитарной на экономическую. Она узнала о сложной механике бизнеса, о том, что он сводится к комплексу из мотиваций и действий. Что если одна из этих частей выйдет из строя, то сломается вся компания. Профессор Купер, ее наставник, консультировал компании, помогал организовывать рабочий процесс «экономично» и «эффективно». На каникулах перед последним курсом Джулия работала с ним — вела документацию, чертила деловые графики градостроительного проекта. Родные посмеивались над ее темно-синими жакетом с юбкой и туфлями в тон, но ей нравилось входить в кондиционированную прохладу офиса, где все одевались так, что было сразу ясно — тут относятся серьезно и к себе, и к работе, ей нравились даже облака сигаретного дыма в женском туалете. Мужчины полностью соответствовали ее представлению о том, как должны выглядеть мужчины, и потому в подарок Уильяму на день рожденья она купила элегантную белую рубашку с воротничком на пуговках. На Рождество она собиралась надеть вельветовый пиджак. Уильям решил последовать ее совету и стать преподавателем истории. Джулия любовалась изящностью своего плана: помолвка этим летом, а следующим — свадьба и поступление Уильяма в аспирантуру. Вот и настала жизнь здесь и сейчас, а не где-то вдалеке. Все детство она ждала этого момента, о котором возвестят колокола взрослости.

Свое последнее студенческое лето Уильям проводил на тренировочных сборах, и в конце дня Джулия часто его навещала, чтобы вместе поужинать. Иногда во дворе она сталкивалась с Кентом, который, закончив тренировку раньше, спешил на работу в университетском медпункте. Он нравился Джулии, и все же с ним было как-то неуютно. Похоже, их жизненные ритмы были настолько не согласованы, что оба говорили одновременно — например, стоило Уильяму что-нибудь сказать, как Джулия и Кент тотчас, перебивая друг друга, ему отвечали. Однако Джулия уважала стремление Кента получить медицинское образование и считала, что он хорошо влияет на Уильяма. Ощущение дискомфорта возникало у нее еще и потому, что она старалась понравиться Кенту, но не знала, удается ли. В его обществе Джулия перебирала в голове возможные темы беседы, которые позволят ей чувствовать твердую почву под ногами.

— Привет, генерал, — поздоровался Кент, встретив ее однажды вечером. — Я слышал, ты горишь в корпоративном мире.

— Не называй меня так, — сказала Джулия, но тут же улыбнулась. Обижаться на Кента было невозможно, тон его и добродушная улыбка просто не позволяли этого. — Как там баскетбол?

— Прекрасно, — произнес Кент в той же манере, в какой Цецилия говорила о насыщенном пурпуре. — Сегодня наш парень в ударе. Приятно видеть, как он радуется лету.

Джулия уловила упрек, но не поняла, в чем виновата. Разве она не хочет, чтоб Уильям радовался?

Кент ушел, а Джулия, сев на скамью, покачала головой, досадуя, что ее задели слова этого парня. Потом достала из сумочки помаду и, глядя в зеркало пудреницы, подкрасила губы. В дверях спортзала показалась группа долговязых нескладных ребят, среди которых был и ее красивый жених. Недавно Джулия встретила знакомую, с которой на первом курсе посещала занятия по биологии, и та сказала: «Говорят, ты обручилась с тем высоким парнем, у которого красивые глаза? Он ужасно милый». По дороге в кафе Джулия крепко держала Уильяма за руку.

Уильям двигался замедленно и толком не мог поддержать беседу, пока не забросит в себя тысячу калорий, которые вернут краску его лицу. Джулия, напротив, сама не своя от волнения, говорила без умолку, рассказывая обо всех событиях дня.

— Профессор Купер сказал, что я природный решатель проблем.

— Он прав. — Уильям разрезал печеную картофелину вдоль, затем поперек и отправил четвертинку в рот.

— Я хотела спросить, продолжаешь ли ты свои записи. — Джулия усвоила, что от слова «книга» лучше воздерживаться. — Ты бы мог представить их как дипломную работу.

— С этим неразбериха. Совсем нет времени, вдобавок я все никак не соображу, как скомпоновать материал.

— Я бы охотно прочла твои заметки.

Уильям помотал головой.

Джулия едва не спросила: «А Кент читал?» — но сдержалась, опасаясь услышать «да». Ей было бы любопытно ознакомиться с книгой, чтобы понять, насколько она хороша и сможет ли способствовать карьерному росту автора.

— Теперь я буду выходить в стартовом составе, — сказал Уильям. — Тренер говорит, что у меня качественный скачок.

— Что значит — в стартовом?

— Буду начинать игру в составе лучшей пятерки. Скауты НБА меня увидят сразу.

— Здорово! А я стану болеть за тебя.

— Спасибо, — улыбнулся Уильям.

— Ты уже сказал родителям о нашей помолвке?

— Еще нет. — Уильям покачал головой. — Я знаю, сказать надо, только… — Он помолчал. — Не уверен, что им это интересно.

Джулия изобразила улыбку, чувствуя, какой натянутой она вышла. Уильям все откладывал разговор с родителями. Наверное, стыдился сообщить им, что сделал предложение девушке из бедной итальянской семьи. С его слов Джулия знала, что отец занимает внушительную должность, а потому мать может не работать. Вероятно, от своего единственного ребенка они ожидали высокого полета, но Уильям в этом не признается, а Джулия не выскажет своих тревог напрямую.

— Не глупи, они твои родители, — проговорила она сдавленным голосом, под стать ее вымученной улыбке.

— Знаешь, я понимаю, было бы странно не позвать родителей на свадьбу, но, по-моему, не стоит их приглашать. — Он посмотрел на Джулию и добавил: — Я говорю честно. Хоть все это необычно.

— Позвони им прямо сегодня, — предложила Джулия. — Мы вместе поговорим с ними. Я обаятельная, они меня полюбят.

Прикрыв глаза, Уильям молчал, словно мыслями был где-то далеко. Потом взглянул на Джулию, как на проблему, требующую решения.

— Ты же меня любишь, — сказала она.

— Да, — ответил он, и слово это как будто перевесило чашу весов. — Ладно, будь по-твоему.

Часом позже они втиснулись в старомодную телефонную будку в вестибюле общежития и, усевшись вдвоем на жесткий деревянный табурет, позвонили в Бостон. Ответила мать Уильяма, он поздоровался. Похоже, на том конце провода звонку удивились, хотя говорили вежливо. Потом трубку взяла Джулия; она слышала собственное громкое эхо, словно вещала через мегафон, а вот собеседница ее звучала как с другого края земли. Мило, что вы женитесь, сказала мать Уильяма, только, знаете, мне надо бежать, у меня там кое-что в духовке.

Весь разговор не занял и десяти минут.

Джулия повесила трубку, однако не сразу отдышалась от попыток пробиться к далекому абоненту и, лишь придя в себя, сказала:

— Ты был прав. Ей неинтересно.

— Извини. Я знаю, как ты расстроена. Тебе виделась свадьба со всеми родственниками.

Они сидели на узком табурете, прижавшись друг к другу. В будке было душно и жарко. Пережитое огорчение только усилило сочувствие Джулии к этому парню, который заслуживал таких же родителей, как у нее — всегда готовых поцеловать своего ребенка. Они с Уильямом условились, что до свадьбы у них не будет секса, хотя раз или два чуть не нарушили эту договоренность. Но вот далекая женщина в телефоне так легко отдала своего сына, будто они уже принесли супружеские клятвы. Теперь она, Джулия, будет заботиться о нем, любить его каждой клеточкой тела. И сделать это нужно прямо сейчас. Джулию кинуло в жар, она поправила юбку, перекрутившуюся вокруг талии из-за неудобного табурета, — она должна стать как можно ближе к нему, и тогда все будет в порядке.

— Ты ведь сейчас один в комнате? — спросила Джулия.

Уильям недоуменно кивнул — сосед его уехал на каникулы.

Джулия взяла его за руку, отвела к нему в комнату и заперла дверь.

Сильвия

Август 1981 — июнь 1982

Библиотека имени Лозано стояла на Т-образном перекрестке в центре Пльзеня. Сильвия любила каждый уголок этого просторного здания с окнами от пола до потолка, из которых открывался вид на город, солнечный или пасмурный. Ей нравилась приветливость персонала, вдумчиво отвечавшего на всякий вопрос читателя, даже мудреный или глупый. В библиотеке она работала с тринадцати лет, начав с книгохранилища, и к двадцати годам доросла до младшего библиотекаря.

Сильвия расставляла на полке экземпляры «Какого цвета ваш парашют?»[10], когда в проходе меж стеллажами возник улыбающийся Эрни, ее одногодок с ямочкой на подбородке. Они вместе учились в школе, и порой Эрни заглядывал в библиотеку после своих утренних занятий в электротехникуме. Удостоверившись, что поблизости никого, Сильвия позволила себя обнять. Поцелуй длился около полутора минут, в течение которых пара исполнила два медленных пируэта, а рука Эрни съехала на ягодицы партнерши. Затем Сильвия похлопала его по плечу, и он сгинул.

Сильвия не лукавила, говоря сестре, что целуется с парнями для практики в ожидании большой любви. И потом, это было так здорово. Все школьные годы она выискивала среди одноклассников своего Гилберта Блайта, персонажа «Энн из Зеленых Крыш»[11]. Пока что он так и не появился, но ей нравилось волнение, охватывавшее ее в мужских объятьях. По природе застенчивая книгочейка, Сильвия вспыхивала под прямым взглядом того же Эрни. «От поцелуев я делаюсь лучше, — сказала она как-то раз Джулии перед сном. — Это, безусловно, приобретаемый навык». Сестра покачала головой: «О тебе уже идут разговоры. Если мама узнает…» Договаривать было не нужно, обе знали, что мать взбеленится. Попытайся Сильвия объяснить ей, мол, она просто готовится к любви всей своей жизни, ошарашенная мама навеки заточит ее в комнате. Роза никогда не произносила слово «любовь», но выражала это чувство неистовой заботой о дочерях, знавших, что она точно так же, не тратя слов, любит мужа. Потому-то мать, разочарованная своим супружеством, страстно желала, чтобы девочки ее, сильные и образованные, прочно стояли на ногах и были неуязвимы для чего-то столь каверзного и ненадежного, как любовь.

Джулия тоже отвергала это чувство, но вот влюбилась же в Уильяма Уотерса. Сильвии было забавно видеть, как сестра, которую она знала лучше, чем кто-либо другой, отдается нежной страсти. Теперь всегда улыбчивая Джулия больше не раздражалась из-за того, что отец прикладывается уже ко второму или третьему стакану, Цецилия вечно опаздывает к столу, а Эмелин, забыв о своем возрасте, играет с соседской малышней. Сестра стала веселее и мягче, хотя, в отличие от Сильвии, считала любовь не смыслом существования, но составляющей хорошо налаженной жизни.

Джулия верила в череду правильных шагов: образование — это ступень к удачному замужеству, которое обеспечит разумным числом детей, финансовым благополучием и собственным домом. Поведение Сильвии ее огорчало, ибо поцелуи с разными парнями и позволенье лапать себя за грудь, невзирая на то что в двух шагах восседает заведующая библиотекой Элейн (не признававшая иного обращения), выглядели нечистоплотной распущенностью. «Встречайся с кем-нибудь одним, как нормальная девушка», — увещевала Джулия, пытаясь направить сестру на путь благоразумия. «Меня это не интересует, — отвечала Сильвия. — Для свиданий надо расфуфыриться, а потом притворяться милой и мечтающей лишь о замужестве и детях. Но я об этом не думаю, мне противно из себя что-то изображать. — Она приподнималась на локте, стараясь разглядеть Джулию в полумраке. — Знаешь, сегодня, расставляя книги на полке, я придумала такой образ: пока что я просто дом, но после встречи с большой любовью стану целым миром. Любовь откроет мне столько всего, чего сама я не увижу». — «Глупости», — говорила Джулия, однако в темноте улыбалась, ибо, разнеженная собственной влюбленностью, желала счастья этой взбалмошной мечтательнице.

Не сказать что Сильвия была совершенно непрактична. Она собиралась защитить диплом по английской литературе, чтобы лучше понять тайну, прелесть и гармонию своих любимых романов и получить должную квалификацию для преподавания или работы в издательстве. Сэкономленные деньги она будет отдавать матери, чтобы облегчить ей жизнь. Правда, они не особо ладили, между ними то и дело вспыхивали мелкие свары. Сильвию бесило, что мать повсюду оставляет грязные тарелки и стаканы, и близняшки делали то же самое, но им это прощалось ввиду их малолетства. Роза, в свою очередь, жаловалась, что дочь не помогает ей в огороде. Так оно и было, поскольку Сильвия заявила, что ее хозяйственные обязанности ограничиваются домом, и на заднем дворе появлялась лишь затем, чтобы развесить выстиранное белье на многоярусных веревках. Застав ее за чтением, мать корчила гримасу и шумно вздыхала. Этого Сильвия не понимала — чего же кривиться, если сама хотела, чтобы все ее дочери получили образование? Вдвоем с Джулией мать сидела в мирном молчании, но стоило ей оказаться наедине с Сильвией, как воздух в кухне будто потрескивал от электрических разрядов.

Роза причесывала близняшек и пестовала их, как маленьких, что девочки охотно принимали. Они занимались прополкой огорода, помогали складывать высушенное белье. Похоже, двойняшки нуждались только в обществе друг друга и часто выглядели приятно удивленными проявлением любви со стороны родителей и старших сестер. Особенно Эмелин казалась опешившей, если кто-нибудь из семейства вторгался в ее разговор с Цецилией, — она будто забывала, что в доме есть еще какие-то люди. Девочки изобрели свой собственный язык, на котором общались до конца начальной школы, да и сейчас прибегали к его вокабулам, оставшись вдвоем.

Замерев с книгой в руке, Сильвия прикрыла глаза, вспоминая поцелуй Эрни. Недоумки те, кто считает ее доступной потаскухой. Никому — ни Эрни, ни Майлзу, ни бровастому парню в костюме-тройке — не дозволялось больше, чем поцелуй и тисканье. Кавалеры, похоже, были этим довольны, а временной лимит в полторы минуты гарантировал, что ничего серьезнее не произойдет, и Сильвию это вполне устраивало. Если принять, что существует лишь два пути — постоянный партнер либо неразборчивость в связях, то она отыскала третий путь. И мысль о том, что в будущем найдутся и другие пути, воодушевляла. Родственная душа, соответствующая всем высоким требованиям, станет ей не просто другом и мужем, но будет взирать на нее как бы сквозь прозрачное стекло, не желая ничего в ней менять. Сильвия видела ежедневные попытки матери переделать отца, а теперь еще наблюдала, как Джулия нежно заталкивает Уильяма в ипостась идеального мужа. Нет уж, ее любовь будет иной. Она воспримет любимого таким, какой он есть, станет познавать его непохожесть и с головой погрузится в беспримесно чистую любовь.

«Сердце мое открыто», — сказала себе Сильвия и задумалась, откуда эта фраза. Может, стихотворная строка, произнесенная отцом? Она разделяла его любовь к Уитмену. Когда отец декламировал стихи, Сильвия представляла себе бородатого поэта на площадке последнего вагона, и к глазам ее подступали слезы от слов о красоте мира.

Расставив книги на стеллаже, Сильвия откатила пустую тележку в зал, где увидела Джулию с Уильямом, сидевших за своим любимым столом. Частично скрытый несущей балкой стол создавал иллюзию уединенности, но пара ничего себе не позволяла, только иногда держалась за руки. Сейчас, склонившись над столом, оба не сводили глаз друг с друга. Глубокая сосредоточенность Джулии была понятна — она все поставила на Уильяма Уотерса, который станет ей мужем, несущей балкой ее будущего. Упорная, она мощным локомотивом устремлялась вперед. «Я понимаю, чем он тебе так нравится, — поддразнивала ее Цецилия. — Беспрекословным исполнением твоих приказов».

Разумеется, Сильвия не знала Уильяма столь хорошо, как сестру, однако угадывала в нем этакий испуг, хоть он и выглядел уверенным и спокойным. Интересно, почему парень хватается за Джулию, точно за спасательный плот? Не любительница сплетен, Сильвия все же хотела уяснить сюжетную канву истории, поняв образ долговязого мужчины, которого любимая сестра вводила в их семью.

Она подкатила тележку к столу пары, которая приветливо ей улыбнулась.

— Хорошо вам, занимаетесь! — Сильвия окинула голодным взглядом разложенные на столе книги. Ей пришлось оставить колледж, после того как отцу снова урезали жалованье. Теперь она без устали пахала в библиотеке, чтобы скопить деньги и восстановиться в списке студентов.

— Я не такой умный, как твоя сестра, — сказал Уильям. — Приходится зубрить, иначе завалю экзамены и не смогу играть в баскетбол.

— Скоро ты вернешься на учебу, — утешила сестру Джулия.

Сильвия пожала плечами, чувствуя, что краснеет. Ей не хотелось говорить о своих финансовых проблемах в присутствии будущего зятя.

— Как подготовка к свадьбе? — спросила она. — Будет приятно познакомиться с твоей семьей, Уильям.

На лице его промелькнуло странное выражение, и Сильвия обеспокоилась, не сказала ли чего-нибудь лишнего.

— Вообще-то его родители не приедут на свадьбу, — поспешно вмешалась Джулия. — Не хотят.

Сильвия тряхнула головой, пытаясь уразуметь услышанное. Бывает, люди не хотят делать зарядку, есть салат или вставать спозаранку. Но чтоб родители не хотели приехать на свадьбу собственного сына? Это что-то несусветное.

— Я не понимаю, — сказала она.

Уильям казался усталым, он как будто поблек в тон своим светло-голубым глазам.

— Наверное, вам с Джулией этого не понять, — проговорил он. — В вашей семье все друг друга любят. А вот мои родители ко мне равнодушны.

Похоже, собственная откровенность удивила его не меньше, чем Сильвию, которая присела на свободный стул. Джулия накрыла ладонью руку Уильяма и решительно произнесла:

— Наша свадьба будет прекрасной и без них.

— Конечно! — подхватила Сильвия. — Прости, что я об этом заговорила… я не знала…