После Надя целовала мне руки — так делали все послушницы, — затем в лоб — это послушницам не дозволялось, но Наде я разрешала, это был наш с ней секрет. Она говорила, что я — сильная, как тот пловец. И обязательно увижу тот прекрасный остров.
Надя была скромной, много смеялась и много танцевала на обрядах — «изгоняла демонов гордыни», которые, как говорил отец, приходят из Нижнего мира. Поэтому и изгонять их следовало из нижнего уровня тела — таза и ног. Пляски «Сияния» проходили в «месте великой энергии», которое должно было даровать мудрость. Послушницы танцевали до изнеможения, пока не разбивали босые ноги о корни деревьев. При этом они все пели мантры, которые я не смогла найти нигде. Должно быть, и здесь отцу было виднее.
Демонов лени послушницы изгоняли, убираясь у нас дома. Они готовили, стирали, присматривали за мной, когда мама уходила по делам.
Надя плясала. Надя убиралась. Надя изгоняла своих демонов усердно.
Потом она пришла на речной берег и утопилась.
Местный житель обнаружил ее торчащие из реки сапожки, а затем и ее всю. На голове у Нади был пластиковый пакет. Сама его надела и затянула, вот официальная версия. В газетах опубликовали прижизненную фотографию: лицо заблюрено, белая рубашка, бейдж, на шее бубенчик. Ее даже показывали в одном из эпизодов «Криминальной России» — о да, пару лет спустя мы стали знамениты.
Наркоманка какая-то, сказала тогда соседка. Нанюхаются клея, потом топятся. Она мимоходом бросила это другой соседке вместо стандартных фраз о погоде и взлетевших ценах. Она сказала это так, как будто знала Надю.
Надя была красивой, очень. Она была похожа на русалку.
Наверное, поэтому духи позвали ее купаться.
выдох четвертый
Ника ждет у ДК «Рассвет», курит, наблюдая, как послушников — или как там их называют в «Белом солнце» — выстроили и окуривают можжевельником еще раз, на прощание. Якута среди шаманов нет. Ветер сметает дым в сторону проезжающих машин; в многоэтажках, что высятся за ДК, загораются окна. Люди пробегают мимо, пряча лица в шарфы и воротники, тащат пакеты с продуктами.
Якут выходит из ДК позже, без многослойного костюма и шапки с перьями. Быстрым шагом он идет к машине, та мигает ему фарами, начинает прогреваться. Он с кем-то говорит по телефону, но, увидев Нику, прерывает разговор.
Она стягивает перчатку, подает Якуту руку татуировкой вверх.
— Лариса? — уточняет тот.
— Света, — отвечает Ника.
Якут и так знает, кто перед ним, это видно, и имя здесь не играет роли.
— Нам надо поговорить.
Якут беспомощно оглядывается на заведенную машину.
— Может, в другой день? У меня дела.
Ника качает головой.
— Сейчас. Папа говорил, что духи ждать не любят.
Ника вызывает такси — она не идиотка лезть к Якуту в машину. Вызову тебе еще одно обратно, до машины, обещает она. Якут угрюмо кивает.
Торговый центр — монстр, бронированный квадратной белой плиткой, с ярким названием «Огни». Рядом с вывеской эмблема — оранжевый шар с присосками, похожий на вирусную частицу. Вируса потребления, должно быть. На стоянке суета, ведь завтра выходной, и Ника с Якутом вливаются в постбудничную взмыленную толпу, ныряют в душное нутро. Лишь в тепле Ника ощущает, насколько ее лицо успело замерзнуть, пока она шла от машины, — совершенно незаметно, но очень быстро. Щеки оттаивают, их покалывает.
Они с Якутом садятся на фудкорте на верхнем этаже, там больше камер и людей. Якут подминает собой маленький стульчик, кладет локти на стол и, подавшись вперед, впивается взглядом в Нику. Ника не торопится, берет себе бургер и газировку, радостно хлюпает ею через трубочку.
— И что это было? — спрашивает она. — Настоящая истерика на весь ДК.
Якут мрачнеет.
— Думаешь, мы твоему появлению радоваться должны?
— Я ничего не думаю. И кто эти «мы»?
Якут молчит, Ника кусает бургер.
— Я думала, вас всех пересажали, — говорит она.
— Чего ты до меня-то доебалась? — цедит Якут, перегнувшись через стол. — Я свое за «Сияние» отсидел, теперь не могу работу найти. Приходишь, сразу узнают, что было две ходки, и не берут. В одно место взяли, так потом выперли. В сети есть форумы со списками, они посмотрели и уволили.
— Сейчас распла́чусь. Повезло, что вас не линчевали прямо перед городской администрацией. И ты же нормальную выручку стрижешь с дураков. Постучал в бубен, собрал по двадцать тысяч с носа — и все, можно месяц не работать.
— Настоящим шаманам нельзя брать деньги. Это пожертвования на наш храм, на «приют», на организацию и костюмы.
Ника успела сунуть остатки бургера в рот и, захохотав, им давится. Теперь стол усыпан кусочками пережеванной котлеты.
Якут мрачнеет.
— Считаешь, ты сильно отличаешься от Дагаева? — спрашивает она. — По-моему, ты просто организовал секту по мотивам. Я много чего знакомого увидела.
— Я ничего не организовывал. И у нас профсоюз, мы налоги платим.
Ника хохочет еще громче.
— И не лезла бы ты в это дело, мой тебе совет, — добавляет Якут. — Тебе, наверное, отомстить им хочется, но вот не лезь, реально.
— Почему?
Он молчит. Он не угрожает, скорее выглядит испуганным.
— Зачем ты пришла? — Он задает правильный вопрос.
— Я тут увлеклась статистикой. Потрясающе интересная наука, я даже не ожидала. Так вот, оказалось, что в Староалтайске и его окрестностях высокий процент самоубийств.
— Это духи, — говорит Якут. — Здесь место злое. Поэтому людям нужна защита, людям нужны мы.
— Людям нужны образование, деньги и отопление в домах, — отмечает Ника. — Так вот, удивительное дело, но в основном самоубийцы девушки, все как одна наркоманки, сумасшедшие, проститутки.
Якут пожимает плечами — и что, мол?
— Причем довольно давно это длится. В нашей старой квартире нашли мертвую девушку, — Ника трогает себя за воротник, — с бубенчиком на шее.
— Их все носят. На каждом углу продают.
— Еще одна пропала, говорят, ходила к вам. А до того в Алейке нашли утопленницу, слышал? Наверное, тоже искала просветления. Сказали, что наркоманка, депрессия, все дела. Про Надю тоже так говорили.
— Надя не была наркоманкой, — быстро говорит Якут.
Ника поднимает руки — бинго.
— Вот и я о том же! До «Сияния» — точно не была. Употребленное на ритуале не считается же, верно? Ты видел их зрачки?
— Они говорили с духами.
— Надя тоже говорила. И где она сейчас?
Ника вытирает рот салфеткой, бросает ее на поднос.
— Ты знаешь, что папа ей сказал за день до ее смерти?
Якут едва заметно морщится, качает головой.
— «Ты не стараешься». Он позвал ее к своим друзьям на дачу, она не поехала. И папа сказал ей, что она мало старается и толку от нее не будет.
Скажи мне правду, просит Ника уже по-хорошему. Ради Нади.
Ника находит нужное фото на телефоне, показывает его Якуту, и он рассказывает: да, похожая девушка была у них, ходила пару месяцев, привели ребята из «приюта» в Октябрьском районе. Она жила с ними, больше ничего не знаю. Ника записывает адрес, записывает имена.
Мне кажется, искать ее уже нет смысла, говорит Якут. Она была бедовая, таких сразу видно. Дольше чем на пару месяцев их не хватает, появляются и исчезают. Может, вообще уехала из города.
Ника отлучается в туалет. Тот прячется за магазином с шубами, рядом с аварийным выходом. Внутри никого, и Ника спокойно снимает перчатки, умывается под треск лампочек.
Папа приехал домой, папа может, слышится ей сквозь шум воды.
Она выключает воду, звук остается. Приглушенный, дребезжащий, будто кто-то включил ролик на телефоне, он доносится из кабинки за спиной.
Ника оборачивается. Дверь кабинки прикрыта, но у ручки зеленая отметка — свободно.
Папа может, папа может.
Она заглядывает в кабинку снизу — пусто. По белому фаянсовому боку унитаза стекает капля, оставляя алый рваный след. За ней бежит еще одна, еще.
Ника толкает дверь ногой.
Вода в унитазе бурлит, она непроглядно-алая, темная, переливается через ободок, плещет на пол.
Ника делает глубокий вдох, считает до десяти, щелкая резинкой по запястью. Наводит камеру телефона — на экране унитаз бел и почти чист. Обычная кабинка.
В туалет заходит уборщица, и Ника торопливо убирает телефон. Блогеры проклятые, слышит она вслед.
По пути обратно на фудкорт она останавливается у магазина с косметикой — многослойный запах духо́в, красивые девушки на рекламе и подиумный холодный свет гипнотизируют. Подумав, Ника переступает границу магазинного пространства — осторожно, будто выходит в космос. Рассматривает на ближайшем стенде ряд блестящих, сплюснутых и округлых, как речные камни, упаковок с пудрой. Светлая, цвета загара, матовая, с блестками и без — Ника даже теряется от разнообразия.
— Могу я вам чем-то помочь? — спрашивает девушка-консультант, похожая на усталую куклу. Заметив, куда смотрит Ника, она добавляет: — Ищете хайлайтер? Вот этот прекрасно ложится, очень естественно. Для свежего вида, когда нужно подчеркнуть скулы или галочку над губами.
Она наносит хайлайтер на тыльную сторону своей ладони, демонстрирует Нике получившуюся блестящую полоску, поворачивает руку так и сяк, чтобы полоска бликовала в свете ламп.
— Смотрите, как сияет, — говорит она.
Вздрогнув, Ника торопится прочь.
Якута за столиком уже нет. Куда-то сам свалил — ну и отлично, не надо тратиться на такси. Ника берет еще один бургер. У девушки за кассой подвеска — отполированный металлический диск размером с ноготь.
— В Тибете его называют мелонг. — Ника указывает на подвеску.
— Что? — хмурится кассир.
— Мелонг. Шаманское зеркало. Говорят, что если ты в него заглянешь, то увидишь свои прошлые поступки и судьбу.
Ника забирает заказ, садится на прежнее место, включает телефон. Стул под ней холоден, как речной лед, — это нормально. На миг ей кажется, что у женщины за соседним столиком отсутствуют глаза — это нормально тоже, аппетит это не испортит. Просто стресс, слишком много стресса и никаких таблеток.
Ее сообщение Рома так и не прослушал — видимо, до сих пор осаждает следователя. Последний раз, когда они созванивались, он был у отделения полиции, пытался узнать, готово ли тело к опознанию.
Но есть сообщение от мамы. Прочитав его, Ника откладывает бургер и вытирает руки. Теперь есть не хочется.
Она снова пишет Роме, затем звонит ему.
Рома не отвечает.
выдох последний
Информации о личности найденной девушки нет уже третий день. Рома не понимает, зачем затягивать? Они там вообще не работают, что ли? Все следователи ушли в отпуск? Размораживаем тело, ждите, говорят. Сутки-двое, обычная практика.
Размораживаем. Можно подумать, речь идет о пельменях из морозилки, а не о человеке.
Рома снова и снова смотрит на присланное Никой фото и все больше убеждается, что Снегурочка — так ее прозвали в газетах — это Света. Косая тень лежит через лицо, конечно, может искажать, и телефон плохо снимает при дерьмовом освещении, но…
Мобильный вибрирует: от Ники пришло голосовое, длинное, минут на пятнадцать. Рома решает прослушать его потом. Он идет к дому матери через детскую площадку, форсирует ледяные наросты на дорожке. Дверь в подъезд распахнута, окна на всех пролетах открыты, батареи отапливают улицу. Стены заиндевели, и в инее начертаны рисунки, будто дети изрисовали пальцем: солнце, луна, звезды, медведь, лес, дом, мужчина с птичьей головой. Похоже на выцветший рисунок на Никиной ладони.
Мама. Снова вызывала каких-то шарлатанов.
Рома со злостью захлопывает дверь и окна, поднимается пешком на третий, отпирает дверь. В коридоре темно, в квартире тихо. В глубине что-то тоненько свистит, как сдувающийся шарик.
— Да откуда у тебя только бабки на это! — орет Рома в сумрак, лишь затем догадывается включить свет. — Мама! Ну так же невозможно!
Доносится шарканье тапок. Из тьмы комнаты показывается лицо, белое, как луна, Рома даже вздрагивает. Мать не плачет, но оттого и страшно: глаза пустые, жуткие.
— Дядя звонил, — говорит она высоким голосом. Она покачивается, словно пол вдруг стал зыбким, цепляется за косяк, и Рома подходит ближе, чтобы успеть подхватить. — Говорит, опознал девушку с Потока, нужно, чтобы мы приехали и подтвердили. Это Света. Это Света, Ромочка.
Душа пятая
выдох первый
В день похорон был плотный снегопад. Кремировать Свету Рома с матерью не захотели, но попрощаться все равно не удалось — хоронили в закрытом гробу, «чтобы лик покойной остался в вашей памяти нетронутым», как им сообщили в бюро. Из родственников практически никто не смог приехать, все живут далеко. Пришли две Светкины одноклассницы, подруги матери, ее соседки и Скопенко, который выбрался из спортивной тачки на пять минут, пожал всем руки, даже матери, вручил Роме конверт и, прежде чем Рома сообразил, что произошло, уехал восвояси. Из-под манжеты на правой руке Скопенко выглядывала татуировка — черный полукруг, какие-то линии, галочки, будто ребенок рисовал.
В конверте оказалось пятьдесят кусков пятитысячными купюрами. Сперва Рома хотел поехать на скопенковский шиномонтаж и всучить деньги обратно. Но потом передумал, вспомнив пустое предложение жениться и то, как заходил к Скопенко пару месяцев назад, просил хоть что-то рассказать — где можно поискать, откуда могли взяться Светкины брошюры, — но получил только «сочувствую, мужик». Подумав, Рома решил после поминок на досуге пробить Скопенко покрышки, все четыре.
Внезапно приехала Наташа с рынка. Вся в черном, глаза обведены подводкой — жирнее, чем обычно, как будто после похорон по расписанию был клуб. Она шла с трудом, цепляясь каблуками за узкую кладбищенскую тропку, несла две гвоздики, которые подвяли и безутешно качали бутонами.
Рома и парни из похоронки тащили гроб, снег бил в лицо, а в груди разливался холод. Он кристаллизовался изнутри, и инородная структура колола ребра, подпирала горло.
Рома будто до сих пор находится в морге. «Вы — заявитель по делу Светланы Баевой?» — уточнили у него на входе, проверив паспорт. Рома кивнул. «Пройдемте». И Рома пошел, чувствуя себя так, словно его тоже вот-вот вскроют. Перед опознанием устроили целый допрос: кем приходилась ему покойная, когда он видел ее в последний раз, помнит ли он, во что была одета и обута Света. Особые приметы: татуировки, шрамы, родинки — татуировок Света не делала, шрамов Рома не помнил. От фото ее тела у Ромы осталось странное впечатление — казалось, он смотрел на работу умелого таксидермиста. Светино лицо как будто натянули на каркас.
Дальше были длинный коридор, кафель, тело на каталке. Ступни связаны бинтом, на пальце ноги бирка. Откинули голубую простыню, и Рома кивнул: да, она. Потом показали одежду. Круглого, похожего на железную бусину бубенчика среди них не было. Рома даже про него спросил — нет, не находили.
Все это время он запрещал себе эмоции. Представлял, что смотрит документальное кино, тру-крайм. Он отвечал на вопросы, говорил только по делу, кивал. Потом вышел из морга, вспомнились орехи на сковороде, Новый год, прогулки, речка, школа, и тут уже вынесло напрочь, полчаса трясло.
Могла ли Светка покончить с собой? Да, она принимала наркотики. Да, она сильно расстроилась, когда вылетела из института. Но вскрыть себе вены? О смерти она говорила лишь со смехом — что когда-нибудь умрет из-за конфет «Коровка». Их она ела десятками, оставляя следы из рыжих фантиков.
Доля наркозависимых в общем числе суицидов по области за последние четыре года не превышает 6,5 процентов, вспоминает Рома статистику, которую зачем-то читал недавно. 95 процентов из них мужчины, доминирует самоповешение. Самопорезы составляют 9 процентов.
Что если Света ждала его? А он так и не пришел. Глупая мысль, конечно, откуда бы он понял, но вина все равно разъедает Рому изнутри, как будто он мог прийти в ту квартиру вовремя и поговорить, возможно переубедить. Он представляет, как Светка садится за стол, как садилась много раз в другой, их заброшке, и сидит в тишине. Затем достает из сумки нож и режет себе вены.
Нашли ли нож в том доме? Была ли сумка? Если нет, то куда они делись?
Рома и парни из похоронки несут гроб через метель, опускают в заготовленную яму — долбили ее сутки: срезáли верхний слой бензопилой, прогревали с помощью костра. За утро земляные комья вновь окаменели, грохают о крышку гроба, вот-вот ее проломят. Мать воет, ее подхватывают, усаживают на лавочку у соседней могилы. Рядом ее подруга, на нее плач накатывает волнами: она то успокаивается, то беззвучно рыдает. Когда Рома был мелким, она тайком подсовывала им со Светкой конфеты, набивала ими карманы и подмигивала: это наш секрет.
Рома же понимал, что Светка мертва. Что этим дело кончится. Он знал, когда увидел у нее на шее бубенчик. Когда искал подробности о тренингах в оставленной Светкой брошюре. Когда пришел к Китаеву просить о подработке в «Мелонге». Он понимал уже тогда и просто хотел убедиться, что не ошибается.
Рому трогают за локоть, возвращают в пасмурное настоящее. Наташа заглядывает ему в лицо. Ее глаза темны, как воды подо льдом Алейки. Она спрашивает, как обнаружили тело. Света правда покончила с собой? Рома неохотно кивает.
А правда, что ее нашла дочка Дагаева?
Рома пожимает плечами.
Говорят, что да. Удивительно. Как она узнала-то вообще, где сестру твою искать?
Рома делает глубокий вдох. Пожимает плечами снова.
Ты же с ней общаешься, да?
Ему хочется спросить, откуда Наташе об этом известно, ведь сам он не рассказывал. Но не успевает, сбивается, заметив краем глаза движение. В старой части кладбища в мягкой морозной дымке идет медведица. Она посматривает на собравшихся, втягивает воздух, поднимая черный нос. Рома смотрит на нее, готовый разогнать весь похоронный вой и потащить мать к машине, петляя между оградами — как быстрее? Он и не помнит дорогу, тут лабиринт. Но медведица топает дальше, скрывается за пеленой снегопада и исчезает — будто и не было.
Рома долго еще всматривается в ту сторону. Слышит шепот за спиной — одна соседка говорит другой: помните, осенью в Октябрьском районе наркоманку нашли. Месяц лежала в заброшке. Надела на голову пакет и задохнулась.
На нее шикают, но разговор все равно продолжается.
Соседи организовали дежурство.
Это хорошо.
Да мало тут хорошего.
Говорят, она в секте была.
Может, и в секте, может, тоже наркоманка, кто их разберет сейчас.
А вы читали новости сегодня? Шамана убили. В ДК камлал по средам. Зарезали в его же доме, представляете? Во Власихе жил.
Господи прости…
Люди совсем с ума посходили. Уж святого человека-то за что? Он бездомным и наркоманам помогал, общежитие организовал.
Ну уж святой, ты загнула… Язычники.
Вот и допомогался. Они же его небось и зарезали. Говорят, расчленили.
Ужасно, говорят, как свинью разделали.
Рома ежится, ловит на себе внимательный Наташин взгляд.
Наркоманы, продолжают бабки. Продают же всякую гадость на улицах. Пишут, наркотик новый появился.
Может, Светка тоже на него подсела? Вот и того.
Дочка Дагаева в городе. Что если Светку она порешила? Ее папаша гипнозом занимался, сатанистом был, такую жуть творил, во всех газетах писали. Девки мерли…
— Когда Света умерла, Ники Дагаевой не было в городе, — громко говорит Рома. — Лежала в дурке, справка есть. А теперь можно уже варежку закрыть, тут не скамейка у подъезда, бля.
выдох второй
Ника отжимается: пять подходов по тридцать.
Пьет чай.
Пьет таблетки: сегодня болит за глазами, сильно, и ощущение, будто они вот-вот выскочат из черепной коробки от давления.
Проверяет холодильник — еды нет. Ника решает не идти в магазин, сегодня есть не очень хочется.
Она садится на диван, поджимает ноги, чтобы те не мерзли. Около часа листает новости в телефоне под белый шум работающего телевизора. Иногда из телевизионных недр всплывает что-то неожиданное и даже интересное. Вообще, говорит ухоженная женщина интервьюеру, декоративность должна начинаться после шестидесяти.
Как это, уточняет интервьюер, поднимая бровь.
Очень просто: декоративные цветы, декоративные собачки, декоративные мужчины — декоративное существование нужно лишь в зрелом возрасте. А до шестидесяти нужно гореть. Женщина смотрит прямо в камеру, медленный зум на ее идеальные скулы, тонкий нос и глаза, подведенные пепельным серым. Нужно жить на полную катушку, ты понимаешь, Ника?
Ника понимает, не нужно так орать. Толку-то от этого понимания. Она возвращается к новостной ленте — отличное средство от скуки, в мире все время что-то происходит, можно скроллить сутки напролет.
На экране телефона поверх новостей всплывает уведомление: получено письмо. Отправитель будто следит за Никой и дает о себе знать, лишь когда она остается одна. Электронный адрес тот же. Ника пыталась выяснить, кто это, просила Андрея проверить — у него есть человек, который занимается продажей данных. Ничего, ящик анонимный.
Только для вас и только сегодня! — указано в теме.
Ника думает, открывать или нет. Но иконка с письмом жжется, сама подставляется под пальцы. Внутри реклама противопожарных систем:
…проводка в старых домах на чердаках…
…ряд правил, которые обеспечат пожарную безопасность объекта…
…работы должны проводиться компетентными сотрудниками в соответствии с правилами пожарной безопасности. У нас молодые амбициозные специалисты…
…бесплатно проведем полный аудит пожарной безопасности объекта…
…будем сопровождать при проверках пожарного надзора…
…дадим цену на 10 процентов ниже текущего договора…
…мы готовы помочь вам…
…скидки закончатся 20.02 в 22:00, спешите.
И адрес компании: находится в Староалтайске. Ника ищет нужный дом по навигатору. Он существует, но в нем ни единого офиса.
20.02 — это сегодня. На часах 21:00.
Ника набирает Роме — номер недоступен. Наверное, он все еще на поминках. Стоит ли вообще его дергать в такой момент? Взвесив все за и против, Ника пишет ему сообщение, глотает еще одну таблетку, одевается теплее и торопится в сторону автовокзала.
Идти не очень далеко. Сталинский трехэтажный дом похож на ржавый торт «Наполеон» — угол осыпался, обнажив каменные наслоения разных оттенков. Фасад пересекает глубокая трещина. С крыши капает, там тает снег — потепление накрыло Алтайский край. Дом напоминает бараки на Потоке, но не расселен — недостаточно аварийный, по мнению властей. В некоторых окнах горит свет, слышны голоса, шкворчит масло и пахнет жареной картошкой. Ника прячет нос в шарф — вдруг сильно захотелось есть.
Дверь подъезда подперта обломком кирпича. Ника заходит. Под лестницей свалены санки и ледянки, на первом этаже сплошь жилые квартиры, никаких офисных помещений. На втором тоже. Картошка, судя по запаху, стала подгорать.
На последнем этаже Ника закуривает. Откуда-то доносится тихая музыка, обычный индийский лаунж, который любят включать в массажных салонах и лавках с благовониями.
Когда Ника собирается уйти, наверху раздается стук, будто что-то тяжелое поставили на пол. Слышны всхлипы, плач. Ника поднимает голову — лаз на чердак открыт.
— Есть здесь кто? — кричит она, не имея ни малейшего желания забираться по ржавой лестнице.
— Помогите, пожалуйста, — доносится сверху девичий голос. Ника бросает сигарету, торопливо лезет на чердак.
Там холодно и сумрачно, ярко горит лежащий на полу мобильник, музыка играет из него. Сквозь дыры между деревянными стропилами пробивается свет фонарей, разрезает сумрак на слои. Под слоями сидит девушка лет двадцати: в руке зажигалка, с пуховика капает. В нос бьет вонь бензина — рядом пустая канистра.
— Я так виновата, — говорит девушка, глядя в телефон. — Я не хотела. Я очень старалась, поймите. Я домой хочу, я хочу к маме, к маме, к ма…
Она переводит взгляд на Нику, и ее зареванное лицо вдруг разглаживается.
— А, это ты, — говорит она другим, спокойным голосом. — Хорошо, что ты пришла. Смотри, как я сияю.
Чиркает кремень, и Ника цепенеет. Просто смотрит, как занимаются куртка и волосы девушки, огонь проглатывает ее тело в момент. Ника в панике озирается. Нет ни песка, ни снега, ни воды, одни деревянные перекрытия. Ника бросает сигарету, на четвереньках ползет к девушке, набрасывает на нее свою куртку, но и та вспыхивает — проклятый синтепон.
Дым, гарь, запах паленого мяса. Ника задыхается.
Она выбирается с чердака, спускается, стуча во все двери, кричит «пожар» и «вызовите скорую», вываливается на улицу вместе с дымом и вызывает скорую и пожарных сама. В окнах загорается свет, хлопают двери. Прохожие останавливаются, кто-то снимает происходящее. А Ника никак не может отделаться от запаха горелого мяса, она им пропиталась и наелась. Лицо все мокрое, и, лишь сняв перчатки и вытерев его, Ника понимает, что это слезы. Она снова звонит в скорую, деревянным голосом ей отвечают, что машина выехала, ждите, не надо истерик, девушка.
К Нике подходят люди, спрашивают, что с ней, вызвала ли она пожарных, кто-то бежит в подъезд, кто-то отдает Нике куртку — она стоит в одной футболке. Наружу торопятся жильцы.
В конце дома, за припаркованными у тротуара машинами, стоит медведица. Она глядит на Нику, на суетящихся людей, и не спеша заходит за угол.
выдох третий
— Меня зовут Яна, я родственница погибшей Светланы Баевой.
Начальник УМВД Староалтайска Александр Яковлевич Широков машет на нее рукой.
— Прекрати. Я знаю, как тебя зовут и кто ты, Вероника Леонидовна. Садись давай.
Ника заходит в кабинет, закрывает за собой дверь. Из стула для посетителей и кожаного кресла, стоящего в углу, выбирает кресло.
От горящего дома Нику увезли в отделение, где задавали кучу вопросов: что произошло, как она оказалась на чердаке, как зовут погибшую, откуда Ника ее знает, откуда бензин, — я же сказала вам, что я ее не знаю, отвечала Ника, и про бензин не знаю тоже. Полицейские не поясняли ничего — они и не были обязаны. Письма их тоже не впечатлили, они без особого интереса сообщили, что проверят. Потом, видимо, пробили, кто Ника такая, и вообще оставили в допросной комнате, забрали телефон, сказали, свяжутся с родителями. Но мама и Китаев все не ехали, а чуть позже Нику отвели этажом выше, где ее ждал Широков.
Ника не видела его лет десять. За прошедшие годы он чуть оплыл и теперь будто придавливает собой не только кресло, в котором сидит, но и стол, на который опирается локтями, и даже пол в комнате не кажется столь же тяжелым и плотным, как Широков. Лицо желтоватое, под глазами мешки, взгляд тусклый, усталый, но не злой. На безымянном пальце левой руки кольцо «спаси и сохрани».
— Как ты выросла, смотри-ка. Чай, кофе? — спрашивает Широков. — Сам не сделаю, но вон там чайник с чашками.
Он показывает в угол комнаты, где на небольшом холодильнике стоят электрический чайник, пакетики, чашки и ложки. Как в больничной палате.
— Нет, спасибо.
— Сразу к делу, значит? Хорошо. — Он прихлопывает слово «хорошо» ладонью. — Чего не сидится дома?
Ника снова рассказывает про спам, наводки в письмах, снова видит скепсис.
— С какой целью ты виделась с Бардаховым?
— С Якутом?
Широков кивает.
— А почему спрашиваете?
— Не могу сказать.
— Ну а я не помню ничего. Все как в тумане.
Широков качает головой.
— Давай без этого. Ты же встречалась с ним дважды, последний раз на этой неделе, вы вместе уехали.
— Знаете, я вот только одно помню. Что вы не можете говорить со мной без опекунов.
— Все верно.
— Тогда почему мамы или Китаева здесь нет?
Широков вздыхает, откидывается в кресле, скрестив руки на груди.
— Слушай, мы с тобой сейчас просто болтаем, как старые знакомые. Не под запись.
— Поддерживаю, — кивает Ника. — Поболтать я готова. Делу сектанток дали ход? Нашли, кто тут у вас доводит девушек до самоубийства?
По лицу Широкова идет мелкая рябь. Занавеска за спиной Широкова колышется, за ней кто-то стоит.
— Ты о чем?
— Одна в реке утопилась, другая вскрыла вены на Потоке. Разве вы не в курсе? Почему о них не говорят?
— А чего о них говорить? Наркоманки кончают с собой, вот это новость.
— И никого не интересует, почему это происходит?
— Да почему это должно кого-то интересовать? Ты город видела? Это тебе не Сочи. Чему ты удивляешься? Не хватило денег на дозу, поругалась с парнем, за косичку дернули, мало ли ситуаций… И кто они были? Девушки неблагополучные. Ты мне про реку говоришь… — Он находит в стопке на столе папку, раскрывает. — На реку у нас пришла… Петрова Анастасия Рафаиловна девяносто пятого года рождения. Не замужем, детей нет, состояла на учете в диспансере. — Он отрывает взгляд от страницы. — Смотри-ка, прямо как ты. Образование среднее, постоянного места работы нет, жила с отцом, год назад ушла из дома.
— Куда ушла?
— Да кто ж ее знает куда. Где-то по впискам моталась, наверное. У мужика, может.
— Она тоже ходила в «Белое солнце»?
— «Белое солнце»? Это те, что в «Рассвете»?
— Да, секта. Все девушки увлекались нью-эйджем, шаманизмом.
— Тем более, чего ты от них хочешь? Такие только и топятся. И секта — очень громко сказано. Сидят в ДК и молятся.
Сощурившись, он всматривается в Нику.
— Ты поэтому к Бардахову ходила?
— Я искала Светлану Баеву. Мне сказали, что она была в секте.
— Так. Это тебе Бардахов сказал, где она с собой покончила?
Ника качает головой.
— Ты общалась с кем-нибудь еще из «Сияния»?
Ника вспоминает Андрея, его глупый смех.
— Нет.
Из-за занавески за спиной Широкова показывается узкая женская рука. Она сжимает ткань, сдвигает ее в сторону.
— Самоубийства… — Широков вздыхает. — А где их нет? Вот настоящая проблема у нас в городе — наркомания. И наркоманки, которые себя поджигают по чердакам. День города на носу, а тут такое, все на ушах стоят.
— Особые староалтайские наркотики, наверное? После которых бензином обливаются. Она сказала, что виновата, просила у кого-то прощения.
— И что? Имена называла?
— Нет.
— Ну и что здесь искать, скажи мне? — Широков опирается на стол, склоняется ближе к Нике, наставив на нее палец. — Хочешь добрый совет? Не лезь туда, куда не просят. Прекращай играть в детектива, Шерлок. Это в романах у нас следствие ведут все кто ни попадя, от санитарки до монтера, а в жизни на это есть следственные органы. У нас всё под контролем.
— Не сомневаюсь.
Из-за занавески показываются длинные темные волосы, сероватый лоб, белесый глаз, разбитый нос, второй глаз заплыл — Айта. Ее не стало перед Никиным десятым днем рождения.
— Я бы хотела, чтобы вы завели дело, — говорит Ника. — Расследовали. Может, до самоубийства их доводят, как в «Сиянии»?
— А ты правда хочешь, чтобы я расследовал? Вот серьезно.
— Конечно.
— То есть хочешь присесть.
— А я-то здесь при чем?
Широков понимающе улыбается, мол, нашла кому вешать лапшу.
— Мало кто в курсе, что ты здесь, но слухи расходятся быстро. Дочка Дагаева в городе. Может, это ты ту бабу подожгла? Заманила на чердак, облила бензином и того. А Толя тебя отмазывает, как дурак. Может, ты такая же чокнутая, как папаша твой, а? Труп нашла в заброшке. Это совпадение или кто-то тебе сказал, что он там?
— Я же говорю про письма.
— Письма, да. Ты говоришь со спамом. И что на это скажет суд, а?
Айта выходит из-за занавески, встает за спиной Широкова. Лицо ее разбито, нос свернут набок, хрящ торчит белым наростом. В руке у Айты кусок сырого мяса.
Широков оборачивается, смотрит сквозь Айту.
— Что там?
Ника качает головой.
— Ничего. Вы помните Айту?
Широков замирает, внимательно смотрит на Нику.
— Какую?
— Айта. Разбила себе голову в загородном доме.
Он помнит, это заметно. Снова оборачивается на занавеску, складывает два и два.
— Значит, галлюцинируешь вовсю.
— Просто я шаманка. Шаманская болезнь, астральный мир. Мы с Якутом это обсуждали. Он сказал, что здесь место силы, духи громче говорят.
Широков хмыкает.
— Слушай, ну я знал, что все плохо, но не подозревал, что настолько. Тебе, может, опять прилечь в больничку, отдохнуть? Тут и здоровый человек кукухой поедет, труп найти, потом еще самоубийца, пожар…
— Это не мне решать. Если захотят, положат сразу же. А Айту вы должны помнить. Вы же к ней приезжали.
— Ты все перепутала. И это не твое дело, — повторяет Широков с нажимом.
— С каких пор оно стало не моим?
— С тех пор, как помер твой отец. Оставь это. Лечись, живи спокойно.
— Вы к нему ходили.
— К нему ходили все.
— Не все ходили так, как вы.
Широков щурится.
— А ты сейчас одна живешь, получается? — спрашивает он. — Или с тем парнем? Забыл имя, все время к тебе приезжает. А, брат Баевой. Как у них дела? Видел его мать недавно. Она работает тут неподалеку.
Ника молчит, представляет, как Ромина мать возвращается из магазина, тащит пакеты, старается не навернуться на ледяных заносах. Что если кто-то ударит ее по голове? Или толкает, и она падает на лед. На ограждение у тротуара. На ступеньку. Падает с моста — самоубийство, так потом скажут. Дочь схоронила и не выдержала.
— Толя делает все, чтобы тебе было хорошо, — говорит Широков. — Прикрывает тебя как может, как родной отец за тебя впрягается. Цени это. Пришли мне эти письма, если они так тебя тревожат. Посмотрю, что там за отправитель.
Айта склоняется к Широкову, прижимается синей щекой к его щеке. Смотрит на Нику и прикладывает палец к губам.
— Они не сохранились, — отвечает Ника. — Показалось, наверное. Мне часто кажется всякое.
— Вот и умница, — улыбается Широков. — Но если что-то будет, ты мне сообщи, хорошо?
Ника кивает.
На этом Широков отпускает Нику — похоже, выяснил все, что хотел. Ну или просто убедился, что никто ей не поверит.
— Забыла спросить о вашем здоровье, — говорит она на прощание. — Как оно?
— Как обычно, хорошо, — устало отвечает Широков. Айта сжимает мясо в кулаке, оно сочится темной кровью.