– Что касается девочки, то не знаю. По соседству много было разных детей. Это я помню.
– А звуки? – спрашивает она.
– Звуки?
– Ну да.
– У меня шум вентилятора вызвал ассоциацию со звуками, которые издают насекомые. Возможно, они тогда, в горах, и подхлестнули мою память. Мне кажется, я слышала нечто похожее в детстве. У тебя такого не было? Гудение вентилятора или что-то в этом роде не вспоминается?
– Да, как будто ничего такого. Все так мутно и расплывчато. Как в тумане.
Я поднимаю глаза на потолок.
– А что было с этим ребенком? Ну, которого закопали? Это правда? Мы что, кого-то убили и похоронили в песочнице?
– Как сказать…
Аки наморщила лоб в задумчивости.
– Думаю, что нет. Должно быть, это такая метафора.
– Метафора?
– У снов же не всегда прямой смысл. Вот человеку приснился сон, и он думает: «Почему мне это приснилось? Наверное, из-за ссоры, которая была накануне днем». Или это связано с неприятной встречей с каким-то гадким животным. С тобой не бывает так, что видишь сон и думаешь: «А! Это потому-то и потому», и сразу все становится понятно?
– Бывает.
– Ну вот. Со мной и случилось нечто подобное. Дети, которых я видела во сне, существовали на самом деле, а закапывание кого-то в песок, наверное, означает что-то другое.
– Понимаю. Например, есть противный мальчишка. Ты его терпеть не можешь и хочешь, чтобы его не стало. Было у тебя такое? Чтобы ты злилась на него так, что готова была закопать в землю. Или на девчонку. Не помнишь?
– Хм-м, да вроде нет.
Судя по выражению лица, она раздосадована.
Это понятно, ведь у нее всегда была хорошая память. И тут вдруг она не может вспомнить. Удивительно, как она еще извлекла из памяти тот эпизод, когда прошло столько времени. Странно, что толчком для этого ей послужил вентилятор, а я ничего похожего вспомнить не могу…
Помолчав, мы сделали по глотку сётю.
Аки, похоже, всерьез собирается покопаться в детских воспоминаниях, но этот разговор все больше становится мне безразличен. В конце концов, это всего лишь сон, и что в нем правда, а что нет, никому неизвестно.
И потом, это же ее сон, не мой.
Куда больше меня волнует другое: Аки не вязала из травы ничего, за что мог запнуться тот человек. Она вообще ничего с травой не делала. От осознания этого факта мне становится еще тяжелее.
Ведь это означает, что ответственность за смерть проводника ложится на меня.
Когда я снова над этим думаю, на душе становится погано.
Глядя на Аки, делается обидно. Она уже вне подозрений. Поэтому может сосредоточиться на воспоминаниях о детстве.
Не вижу смысла сейчас ломать над этим голову. Если бы даже в тот день в горах ничего не случилось, на следующий день могло бы произойти что-то другое, например автомобильная катастрофа. Не надо мне на этом зацикливаться. Так я стараюсь себя утешить, но стоит вспомнить о том происшествии, как снова начинаю о нем думать.
– Послушай, Хиро! А ты помнишь адрес дома, где мы вместе жили?
– Что?
Неожиданный вопрос приводит меня в замешательство.
– Там же и мама выросла. Точный адрес знаешь?
– Не могу вспомнить.
– Ну хоть квартал.
Я делюсь с ней смутными воспоминаниями на этот счет, она благодарит и снова погружается в раздумья.
Мамин адрес… О чем она думает? Зачем он ей?
Глядя на нее, понимаю: что-то решила. Она начинает убирать с чемодана стаканы и тарелки, на которых лежала еда.
– Что ты делаешь?
– Подожди. Сейчас обратно поставлю.
Она ловко приподнимает крышку чемодана и достает ноутбук.
– Зачем он тебе?
– Подожди.
Вытаскивает связку кабелей и начинает распутывать. Под моим взглядом подползает к телефонной розетке в углу комнаты и вставляет в нее разъем. Ей понадобился интернет.
Мне это не нравится.
Я собрался провести этот вечер и ночь наедине с Аки, отключенным от внешнего мира. Смерть того человека, ее обстоятельства меня больше не интересовали. Неужели ей недостаточно знать, что это была моя вина?
Я знал, что гладко наша последняя встреча не пройдет и хотел избежать трений, и чего уж мне совсем не хотелось в последнюю ночь, так это чтобы наш разговор прерывался телефонными звонками или компьютером.
Мой осуждающий взгляд, однако, не помешал Аки включить ноутбук и начать что-то искать в интернете.
– Извини, я быстро. Только проверю, – говорит она, не отрываясь от экрана компьютера.
Что это значит? Имеет ли к нам отношение? Что можно найти о нас в интернете?
Я достаю сигарету и закуриваю.
Не знаю, какую по счету. Перестал считать.
На часах начало второго. Глубокая ночь.
Смотрю в окно. Во многих окнах все еще горит свет. Японцы и впрямь превратились в сов.
Пальцы бегают по клавиатуре: клац-клац-клац!
Всего какие-то двадцать лет назад в редком доме можно было услышать эти звуки, такие холодные и обезличенные.
Возможно, она считает, что говорить со мной уже больше не о чем. Сейчас похожее клацанье звучит во многих домах, там, где люди не говорят друг с другом.
Повисла ночь.
Но летом рассветает рано. К тому времени, когда мы решим прилечь на татами, чтобы немного отдохнуть, за окном уже начнет светлеть. Мы поднимемся, сонно протирая глаза, щурясь от лучей восходящего солнца, и с затуманенными головами будем ждать, когда придут мастера…
Во рту кисло. Хлебнув еще сётю, я парю между небом и землей и вдруг замечаю, что клавиатура стала сбоить.
Аки всегда печатает бойко и без ошибок, но теперь ее пальцы ударяют по клавишам как-то странно – беспорядочно, неритмично.
Наконец после еще одного резкого удара наступает тишина. Вероятно, она ждет, что появится на дисплее после нажатия Enter.
– Что?.. Что это? – говорит она тихо.
Глава 20
Я смотрю на экран и не могу оторваться.
Как понимать то, что я вижу?
Что это означает?
Интуиция подсказывает, что открывшаяся мне информация имеет чрезвычайно важное значение, но я еще не осознала этого до конца.
Скажу больше: изменилась сама атмосфера в комнате. Такое впечатление, будто в ночь, где были только мы, наполненную взаимной подозрительностью, неожиданно ворвалась реальность.
Реальность. Как странно звучит это слово.
Я была уверена, что эта ночь, наша последняя ночь вместе, и есть наша реальность, но оказалось, что нас окружает еще одна, более живая, мощная и обезличенная.
Эта жесткая реальность настолько ошеломляет, что я не знаю, как на нее реагировать.
Я открыла сайт местной газеты, издаваемой в том районе, где родилась наша мать, ни на что особо не рассчитывая.
Смутное предчувствие. Смутная тревога. Меня в первую очередь беспокоил сон, в котором было две девочки, два моих «я». Это и заставило меня открыть компьютер. Не успела я подумать, как руки уже все сделали.
Пальцы сами забегали по клавиатуре в поиске непонятно чего.
Детям, которых я увидела во сне, было, как мне показалось, где-то от двух до четырех.
Я стала искать в газете информацию, относящуюся к временам, когда мне было примерно столько же.
Закапывание ребенка должно что-то символизировать.
Наши воспоминания иногда подавлены. Во всяком случае, у меня такое чувство.
И тут мое внимание привлекла одна заметка.
– Что? – встревоженно спрашивает Хиро, с неудовольствием следивший за моими действиями, и пододвигается ближе.
– Вот. Что скажешь?
Я с напряжением в лице киваю на экран.
ДЕВОЧКА РАЗБИЛАСЬ НАСМЕРТЬ НА СТРОИТЕЛЬНОЙ ПЛОЩАДКЕ20-го числа около семи часов утра рабочие, пришедшие на площадку по адресу: город S, Сакаэ-мати, квартал 1, где ведется строительство жилого дома, обнаружили тело маленького ребенка, провалившегося в колодец в фундаментной конструкции. Девочка была мертва. Предполагается, что смерть наступила в результате падения.
Строительная площадка, где имело место данное происшествие, огорожена забором и брезентом. Судя по всему, ребенок проник туда через щель. Погибшую девочку трех лет зовут Миюки Такахаси. Накануне она играла с другими детьми на близлежащей игровой площадке и исчезла. Поступило заявление о поиске пропавшего ребенка.
– Миюки Такахаси… – Хиро вперился взглядом в дисплей с заметкой. – Думаешь, это имеет какое-то отношение? Адрес рядом, тот же первый квартал Сакаэ-мати.
Моя тревога растет. Может, заметка никак не связана с моим сном. Хотя интуиция подсказывает, что это не так.
Он ничего не говорит. Видимо, собирается с мыслями.
Я складываю руки и говорю:
– Тоже Такахаси… Думаешь, просто совпадение?
– Нет… возможно… – Его лицо напряжено и серьезно. – Какой это год?
Проверив дату публикации, он отодвигается от компьютера и тяжело опускается на татами. Обхватывает руками колени, погружается в раздумье, надеясь что-то выудить из памяти.
Я ищу на сайте какого-нибудь продолжения о гибели девочки, но безрезультатно.
На этой заметке все и кончается.
Отключаюсь от интернета, выключаю компьютер.
Дисплей гаснет.
Захлопнув крышку ноутбука, я вздыхаю с облегчением и покидаю гибельную реальность, чтобы вернуться в наш собственный индивидуальный мир, где нас снова двое.
Странно, но эта комната, вызывавшая прежде ощущение тесноты и замкнутости, теперь вдруг кажется безопасным пристанищем.
– Возможно… нет… скорее всего…
Хиро потер себе лицо.
Он в замешательстве.
Вечно невозмутимый, он теряет спокойствие. Это усиливает мою тревогу. Что меня так волнует?
Хиро бросает на меня взгляд, говорящий, что он потрясен не менее моего.
– Подтверждения нет, но… – Он нервно облизывает губы. – Думаю, это дочь тетушки.
– Что?!
Его ответ заставляет меня на мгновение замереть.
– Помнишь, я говорил тебе о тетушке Фунахаси?
– Хочешь сказать, это ее ребенок? Наша двоюродная сестра?
Он согласно кивает.
– Я знаю, было время, когда мама после развода вернулась в родительский дом. А тетушка после смерти мужа вернула себе девичью фамилию. Вот так совпало.
– То есть она тоже переехала к родителям?
– Нет. Она часто болела. Вроде лечилась где-то.
Мы почему-то вопросительно смотрим друг на друга.
Натянутые взгляды, встревоженный вид. Что заставляет нас так волноваться?
У меня нет ответа на этот вопрос. Между тем волнение только нарастает.
– Мама что-то такое вроде говорила, что ее сестра в молодости потеряла ребенка. Не прямо, а как-то вскользь. Во всяком случае я помню, что слышал об этом. Но я подумал, что это случилось при родах, потому что тетушка была слаба здоровьем. – Его голос звучит вяло и тихо. – Мне кажется, что Миюки Такахаси – ее дочь.
– Выходит, с ней произошел несчастный случай, – говорю я.
Мы неловкими движениями наливаем себе еще сётю, подносим стаканы ко рту.
Чувство смутной тревоги никуда не девается.
– Интересно, мы с ней вместе играли? Ей же было примерно сколько нам, и, когда тетушка приезжала навестить родителей, мы вполне могли затеять общие игры.
– Да, могли, – негромко отвечает он, кивая головой.
– Ведь на это и указывает сон, что приснился средь бела дня. Разве на так?
Я не могу не задать этого вопроса, хотя знаю, что Хиро нечего на него ответить. Ведь это не его сон, а мой.
– Все может быть, – уклончиво отвечает Хиро. Теперь его голос звучит жестко.
– Да. Точно. Мы играли вместе, и я запомнила, как она исчезла.
Мы прекрасно понимаем, что его притворное поддакивание проблемы не решает.
Двадцать лет назад произошел несчастный случай – погибла наша двоюродная сестра.
Почему я вдруг вспомнила о ней год назад в тот день, в том самом месте? Хотя раньше, после стольких лет, моя память к ней не возвращалась.
Совершенно очевидно, что Хиро задает те же вопросы.
– Значит, это была девочка.
Миюки Такахаси. В три года дети такие милые и славные. Но за ними нужен глаз да глаз, чуть отвлечешься – и бегай потом, ищи. Вот она и нырнула в дырку в заборе – и случилась беда.
– А у тетушки еще есть дети?
– Она вышла замуж второй раз, у нее два мальчика. Старший скоро школу оканчивает, младший в восьмом классе.
– Понятно.
Я делаю глоток сётю и думаю о девочке, которой было бы сейчас примерно сколько мне, будь она жива. Всего один момент судьбы отделяет жизнь от смерти.
Как, должно быть, страшно для матери потерять ребенка.
– Почему же ты увидела во сне именно тот момент?
Он глядит на меня с удивлением, покачивая в руке стакан, в котором плещется сётю. Мы с ним думаем об одном и том же.
– Да, это вопрос, – озадаченно говорю я. – Я не могла не подумать об этом. Возможно, на меня повлияло присутствие отца, который шел с нами вместе, и детские воспоминания, лежавшие в подсознании, стали выходить на поверхность.
– Все может быть.
Хоть он и согласился с моим предположением, выражение его лица, как и мое тоже, говорит о том, что полной уверенности у нас нет.
Миюки Такахаси…
Где-то должна быть точка соприкосновения с этой девочкой. Как она хоть выглядела?
* * *
Двое играют в песочнице. Я и Тихиро. Девочка повернута ко мне спиной.
К нам подбегает еще одна девочка.
* * *
И тут вдруг встает вопрос.
А не была ли это Миюки Такахаси?
– Послушай, ты сказал, что тетушка долго где-то лечилась.
– Ну да.
– А кто же тогда присматривал за Миюки?
– Э-э…
Он опять погружается в раздумья. Через несколько секунд широко открывает глаза, будто вспомнил.
– Точно! Я слышал, девочка оставалась с соседкой. Она раньше работала няней в детском саду и часто присматривала за соседскими детьми, брала их к себе домой. Очень многим помогала.
Чем больше Хиро говорит, тем больше оживает его память. Он уже не подбирает слова, они текут сами собой.
– Да-да. Очень приятная и добрая женщина. Кажется, я тоже был у нее один раз. Не помню, почему меня к ней отправили, но в памяти осталось ее жилье. Оно располагалось на втором этаже, над химчисткой, и летом у нее стояла жуткая жара.
Я чувствую, как напряглось все тело.
Почему? Что произошло?
На спине выступил холодный пот.
Так организм реагировал на эти его слова.
В чем дело? На что конкретно такая реакция?
Я отчаянно стараюсь восстановить в памяти все, что он говорил, но зацепиться за что-нибудь не получается. От раздражения по лицу пробегает нервный тик. А Хиро продолжает рассуждать, больше обращаясь к самому себе:
– А была ли у той женщины регистрация? Это же вроде яслей или сада получалось. Здесь ведь вопрос ответственности. Кто будет отвечать, если вдруг что-то случится с ребенком? В наше время вот так просто няню для ребенка не найдешь. Но та бабуля правда была очень хорошая.
Ясли, сад. Бабуля. Няня.
Я проверяю свою реакцию на эти слова. Нет, не в них дело. Он еще что-то говорил…
Химчистка. Жуткая жара.
Вдруг в ушах раздается громкое жужжание.
И в следующий момент в голове что-то кликнуло и стало на место.
З-з-з-з!.. Вокруг головы кружится бронзовка. Как я его не гоню, назойливый звук крылышек не стихает, то удаляясь, то приближаясь.
Вентилятор.
Это слово мелькает в голове, и я слышу его гудение. Жуткая жара. На втором этаже, над химчисткой, монотонно гоняет воздух вентилятор.
Я снова вижу перед собой пронзительную в своей четкости картину.
Грежу наяву.
Тихиро и я играем в песочнице. Я сижу спиной, поэтому лица своего не вижу. К нам подбегает другая девочка. Я знаю ее. Это я. То есть это значит…
– Хиро!
– Да.
Он поворачивается ко мне.
– Мне кажется, я поняла.
– Что?
Рот заполняет горечь. Этого не может быть. Не сейчас! Почему именно сейчас?
Как такое возможно?.. Однако факты говорят за это.
Поверить не могу!..
Я чувствую на себе его взгляд, как бы говорящий: «Ну что же ты? Продолжай», но не могу сказать ни слова.
Глава 21
Факты.
Правда. Истина.
Что означают эти понятия? Какова их цена?
Последнее время я много думаю об этом.
В кино и телесериалах персонажи восклицают:
«Говори правду!»
«Правда очень важна!»
«От правды не скроешься!»
«Правда – вещь суровая!»
Так ли это? В самом ли деле правда – важнее всего?
Насколько мне известно, что следует из моего не очень богатого жизненного опыта, правда чаще приносит людям боль. В каком-нибудь крошечном фактике может заключаться разрушительная сила, нередко способная развалить до основания жизнь обычного человека.
Более того, когда дело касается таких вещей, как «правда» и «истина», жестокость иногда выходит за рамки воображения.
У нас с Аки за долгое время накопилось много самых разных «фактов».
«Факты» установившиеся, «факты», обнаруженные нами, «факты», нами созданные.
Но что такое «правда»?
Существовала ли между нами «правда»?
Вот сейчас Аки сидит передо мной и пытается мне что-то сказать. «Правда» это или нет – не знаю. Одно могу сказать точно: она хочет что-то разрушить.
* * *
– Мне кажется, я была там, – вздохнув, говорит она.
– Где ты была?
– Там. На втором этаже, над химчисткой.
– Ты?! Что тебе там было делать?
– Меня ей отдали.
– Тебя?!
Взгляд ее темных, полных уверенности глаз словно пронизывает меня насквозь.
– Мы не жили вместе, когда были маленькими.
– То есть как?
– У меня в памяти осталось, что рядом все время кто-то плакал. Так вот, это был не ты. У нас с тобой нет общих воспоминаний.
У меня голова идет кругом. Что она такое говорит?
Нет! Не надо себя обманывать, делать непонимающее лицо. Еще до того, как она начала говорить, я подозревал, что в центре всего этого есть ядро – какой-то тревожащий факт.
Однако мой ум отвергает это, не хочет понимать. Я знать ничего не желаю.
– Послушай, Хиро! Ты, правда, не понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать?
Она говорит так, будто видит меня насквозь.
Я не отвечаю.
По своему обыкновению я боюсь брать на себя последнее слово, а вместе с ним ответственность.
Аки пристально смотрит на меня и наконец произносит тихо:
– Это я умерла тогда. Тот несчастный случай, о котором написано в газете, произошел со мной.
Какой она сильный человек!
Вот что привлекло меня в ней, вызвало восхищение. Сила, от которой я пытаюсь убежать.
Она и сейчас сказала. То, что должно было быть сказано.
Сказала вместо меня.
– Умерла?! Ты?!
Даже в такую минуту я разыгрываю невинность.
– А с кем я тогда разговариваю?
На ее лице проявляется едва заметная усмешка.
– Будто ты не знаешь. Ты же всегда это знал. А говорить – эту роль всегда уступал мне.
Она видит меня насквозь.
Ей все известно.
– Я – Миюки Такахаси.
Что-то резко оборвалось.
То, что связывало нас. То, что мы создавали вместе.
Всего секунда. Три слова, и все оборвалось с обескураживающей легкостью.
Это правда? В этом «правда», существовавшая между нами?
– Наши матери – твоя и моя – оказались в тяжелой ситуации. У той и другой было по маленькому ребенку. Твоя мать оказалась на грани физического и финансового истощения и решила отдать свою дочь другим людям.
Она осторожно выбирает слова: твоя мать, моя мать.
Нас родили разные матери, родные сестры.
– Похоже, до того как случилось несчастье, мать приняла это решение. Может, и деньги уже получила или другую материальную помощь от приемной семьи. Но перед самой сделкой Тиаки пошла погулять и случилось то, что случилось. Как-то пролезла на строительную площадку и провалилась в колодец. Эту трагедию никто не мог предвидеть.
У нее всегда была замечательная интуиция. Она докапывалась до истины раньше меня. Спокойная, собранная, логически мыслящая.
– Мать не знала, что делать. Она уже приняла вознаграждение и, надо полагать, потратила какую-то часть, – без всяких эмоций, как ни в чем не бывало, продолжает она. – И не могла просто так сказать: «Я не отдам вам свою девочку».
Они с сестрой стали советоваться.
У сестры положение было еще хуже. У нее тоже была дочка. Муж умер. Сама она лежала в больнице и не могла о ней заботиться. За ребенком по доброте души пока ухаживали соседи.
И сестры приняли решение: выдать Миюки Такахаси за Тиаки и передать приемным родителям.
Почему ее слова долетают до меня отрывками, как кадры в смонтированном документальном фильме? Как странно: звуки доходят до ушей словно кусочки мозаики и укладываются в голове на положенные места. И такое происходит не только с голосом Аки, но и с ее зрительными образами, отражающимися в глазах, как кадры-вставки. Все это еще больше приводит меня в замешательство.
А она продолжает:
– Как они выпутались из этой ситуации, я не знаю. Ведь в розыск должны были объявить именно Тиаки. Может, им помогала та добрая бабуля. Так или иначе, каким-то образом им удалось представить дело так, будто пропала не Тиаки, а Миюки. Возможно, они заявили, что пропали обе девочки, но потом вернулась одна Тиаки.
Возраст девочек был примерно одинаковый. Матери – сестры, поэтому дочки походили друг на друга. Видели ли уже приемные родители Тиаки или нет, я не знаю, но маленькие дети быстро меняются, поэтому удочерители могли не понять, что им передали не ту девочку.
Так Миюки Такахаси превратилась в Тиаки Такахаси, переселилась к новым родителям и стала Тиаки Фудзимото.
* * *
В комнате снова повисает тишина.
Нить оборвалась. Соединить ее снова нечем, да никто и не хочет ее связывать – ни она, ни я.
– Ну, как тебе моя теория? Скажи, она все объясняет? – немного подождав, спрашивает она с ясной улыбкой на лице и продолжает: – Потому тебя и нет в моих детских воспоминаниях. И замечательных часов с резьбой, как в храме Тосёгу, тоже нет. И то, что привиделось мне в горах, было вызвано гудением вентилятора в комнате на втором этаже, над химчисткой, – нараспев говорит она.
– Жужжание насекомых. Шум вентилятора.
Ее вроде как забавляла сложившаяся ситуация.
– Иногда ты приходил поиграть. Это все, что я помню о тебе. А вот звуки, которые меня окружали, всегда жили во мне где-то глубоко. И в тот день они вышли на поверхность.
Ее взгляд затуманился.
Мне кажется, я тоже слышу гудение вентилятора, эхом отдающееся в ее голове.
– Вот как объясняется мой сон.
Она вдруг переводит взгляд на свои ладони.
Представляет, как ребенком закапывает что-то в песке?
– Две Тиаки. Лица той Тиаки, что играла с Хиро, не видно. И хотя я считала себя Тиаки, настоящая Тиаки – другая. Я не была Тиаки, я ею стала… Подбежавшая девочка стала Тиаки. Поэтому Тиаки было две. Я это запомнила. Став Тиаки, я похоронила Тиаки настоящую… То есть ту Тиаки, которая умерла, которая была настоящая. Но хоронила ее не только я, но и ты, Хиро, и все хоронили. Скрыли этот факт.
Вот, значит, как…
Выходит, я тоже соучастник.
И эту «Тиаки», видимо, сразу после несчастного случая передали новым родителям. Я потерю своей второй половины всерьез не воспринял. Сделался маменькиным сынком, наслаждавшимся маминой любовью, и относился к этому как к должному.
– Удивительная вещь – память.
Она всматривается в ладони. Как будто на них выгравированы ее воспоминания.
– Кто бы мог подумать, что я вспомню. Из-за вентилятора вспомню, что произошло год назад.