Донато Карризи

Воспитание бабочек

Donato Carrisi: “L\'educazione delle farfalle”, 2023 Перевод: Л. А. Карцивадзе
Посвящается Саре, которая заполняет пробелы между словами


Деревянный дом горит в ночи, словно маленький вулкан, извергающийся в центре долины.

Яркие языки поднимаются в черное небо среди безмятежных гор. Пламя поражает свирепой красотой. Окрашивая белый снег красным, оно навсегда лишает пейзаж чистоты и невинности. Кто-то освободил его из тайной тюрьмы, и теперь оно силой возвращает себе законное место среди природы. Чтобы продемонстрировать свою мощь, пламя избрало этот деревянный дом, который уже гибнет в пожаре, не в силах ему противостоять.

В величественной тишине слышен лишь рев огня.

Когда колокола альпийской деревеньки начинают звонить, призывая спасателей, трехэтажное здание со скатной крышей уже полностью охвачено пылкими объятиями. Подобно пойманной, но еще живой добыче, дом время от времени пытается вырваться из лап пожирающего его хищника, но все его усилия тщетны.

С разных сторон доносятся взволнованные голоса. Пламя отвечает гневом, бросая вызов любому, кто посмеет вмешаться, чтобы его остановить. Людям не остается ничего иного, кроме как поддаться страху и зачарованно смотреть на это разрушительное зрелище. Оно было бы красиво, если бы не было так ужасно.

Посреди маленького ада — следы босых ножек на свежем снегу.

Озябшие девочки в ночных рубашках. Шестилетние девочки. Их, промокших под дождем из пожарных оросителей, собрали на безопасном расстоянии. На лицах маски из сажи, исполосованные слезами, в волосах — странные серебряные нити. Маленькие феи вокруг огромного ритуального костра. Дыхание превращается в пар на ночном морозе. Широко распахнутые глаза. Девочки жмутся друг к другу, напуганные, но невредимые.

Девочки не одни. С ними три воспитательницы, ответственные за их благополучие и безопасность.

Вот-вот начнется последний день каникул в прелестном местечке, где дети учились кататься на лыжах и коньках, спускались со склонов на санках, проводили дни за игрой в «Монополию», «Pictionary»[1] или «Веселую анатомию», а вечерами потягивали горячий шоколад, слушая сказки на ночь перед большим камином. Еще несколько часов — и юные гостьи вернулись бы к семьям: все с красивым смуглым румянцем и уймой рассказов о своих чудесных впечатлениях.

Но теперь, вернувшись, они уже не будут прежними.

Сегодняшняя ночь отравит все воспоминания об этой неделе. Каждое из них провоняет дымом и теплой мочой, стекающей между ног. Оно будет звучать, как смех преследующего их огня. И на вкус будет горьким, как страх. Этот вкус затаится глубоко в памяти девочек и даже во взрослом возрасте снова будет возникать у них во рту каждый раз, когда чутье укажет им на опасность.

Прогнать из глаз всполохи пламени будет непросто и трем воспитательницам. Сейчас двум из них не удается даже моргнуть. Третья же продолжает метаться от одной девочки к другой. Она считает их вполголоса. А потом пересчитывает снова. Для верности. Еще не думая об именах. С именами легче ошибиться. Поэтому, чтобы не запутаться, она присваивает им номера. Первая, вторая, третья и так далее. Она переходит от одной девочки к другой, кладя руку каждой на голову, будто заново их крестит.

В глубине души женщина не перестает надеяться, что итоговое число изменится. Но оно прежнее, снова и снова. И она отважно начинает счет заново.

«Их не всего одиннадцать, их не всего одиннадцать», — повторяет она про себя, даже не глядя им в лицо, чтобы не пришлось узнать, кто они.

Если бы она это сделала, ей пришлось бы подумать и об имени отсутствующей. Двенадцатой.

А она пока не хочет знать это имя. Она еще не готова. Поэтому она упорно продолжает пересчет. Но, полагаясь на математику, сложно ошибиться.

Воспитательница, ведущая подсчет, поворачивается спиной к дому, который за это время полностью исчез в пламени. Она не может этого знать, но уже не видно даже конька крыши. Эта женщина, стоящая среди зевак и спасателей, — единственная, кого не заворожило огненное шоу.

Ей не хватает смелости взглянуть на него.

Но внезапно ее заставляет обернуться зловещий шум. Жуткий, неожиданный, горестный рев, подобный последнему стону поверженного великана.

И в одно мгновение все рушится.

Дома в горах больше нет, его словно поглотили раскаленные недра земли. На прощание разрушительный огонь дарит своим зрителям последнее ужасающее чудо. В звездное небо поднимаются мириады золотистых искр.

Прежняя жизнь

1

Стеклянный город походил на мираж среди широкой равнины. Таким она увидела его из иллюминатора самолета, когда прибыла туда впервые. Хрустальные башни, дрожащие в разреженном воздухе. Блики солнца на стали. Небо, отражающееся в зданиях.

С той секунды Серена привыкла представлять себе город, где решила поселиться, именно так: Милан — огромный зеркальный собор.

Она переехала туда, едва получив магистерскую степень в области корпоративных финансов в международной школе бизнеса Хальта. Лондон никогда не казался ей подходящим местом для жизни и, пожалуй, был слишком очевидным выбором для брокера. Но Милан пришелся Серене как раз по душе.

Ее место было на высоте. И она никогда больше не собиралась спускаться на землю. Город в облаках стал идеальной аллегорией ее амбиций.

Ее офис находился на двадцать третьем этаже одного небоскреба, а квартира — на девятнадцатом этаже другого. Вид оттуда открывался изумительный, но мало того: ритм жизни в городе в облаках стремителен, а значит, приходилось всегда быть в курсе событий, причем не только в мире бизнеса. Иначе она рисковала безнадежно отстать и оказаться не у дел.

Обычно Серена спускалась на улицу только для того, чтобы прогуляться, пройтись по бутикам Квадрилатеро[2], попробовать экспериментальную кухню в очередном новом ресторане, выпить в одном из модных заведений или посетить театр «Ла Скала». Обитатели города в облаках были беспечны и сознавали собственное легкомыслие. Тот, кто не отличается легкостью, не может летать. Живя, как языческие божества, они распрощались с духовностью. Их гуру были шеф-повара и бармены, а единственными советчиками — личные тренеры. Избавившись от идеи вечной жизни, они получили взамен обещание немедленного, гарантированного удовольствия — эфемерное счастье, за которое им не приходилось чувствовать себя ни обязанными, ни виноватыми.

До того июньского дня этот идеальный образ жизни и поведения разделяла и Серена. Но теперь все ее опоры грозили рухнуть. Сейчас все казалось несовершенным или, во всяком случае, неприемлемым для нее.

Начиная с этого стерильного процедурного кабинета.

Неправдоподобная голубизна стен, которые ее окружали. Плакаты с безликими пейзажами, развешенные на них без какой-либо эстетической подоплеки, просто чтобы заполнить пустоту. Неоновая люстра, висевшая над ее головой и горевшая даже днем. Койка, на которой она сидела, свесив ноги. Шероховатая бумага, покрывающая поверхность под ее ягодицами. Тощие ступни, которые она засунула в нелепые розовые пластиковые тапочки, такие большие, что пальцы торчали наружу, и, казалось, эти шлепанцы вот-вот один за другим свалятся на застеленный линолеумом пол. Дурацкая сорочка в цветочек, которую ей выдали в обмен на ее дизайнерскую одежду.

Все явно было неправильно. А может, это она, Серена, не на своем месте. Возможно, ей попросту не следовало здесь находиться. Да, так и есть.

Но самой непростительной ошибкой в этом чужом месте было окно, выходившее во внутренний двор. Там стояли мусорные баки многоквартирного дома, рядом — двигатели систем кондиционирования, соединенные с металлическим трубопроводом, который поднимался до самой крыши и неумолчно шумел, якобы незаметно, но пронзительно и невыносимо. За единственным ограждением виднелся поток машин и прохожих.

Серене все это было в новинку. Лица людей, идущих по улице или садящихся в трамвай, их несуразная одежда, повадки, то, как они взаимодействовали друг с другом. Казалось, они из другого времени, с другой планеты.

Даже соседние квартиры, которые виднелись в окнах, и те выглядели странно. Пустые жилища, тихо и неподвижно ожидавшие возвращения хозяев, были обставлены предметами, которые она бы ни за что не купила. Однако, как ни удивительно, кто-то их приобрел. Светильник с портретом Мэрилин Монро. Мебель в стиле «шебби-шик»[3]. Зверушки из искусственного хрусталя. Эти вещи — не просто ширпотреб. Они объективно безобразны. И свидетельствовали не просто о неудачном выборе или дурном вкусе.

За каждой из них скрывалась целая череда неверных жизненных решений.

На одной кухне суетилась молодая женщина — вполне вероятно, ровесница Серены. Одного этого было достаточно, чтобы до некоторой степени отождествить ее с собой. Сам факт, что эта женщина хлопотала по дому, вместо того чтобы быть на работе, привел Серену в ужас. А может, именно в этом и заключалась ее работа. И она проводила время в чужом доме. Эта мысль тоже была неприятной.

«Что я здесь делаю?» — спрашивала себя Серена. Она поняла, что никогда не останавливалась, чтобы понаблюдать за городом снизу. Ей это не нравилось, она хотела вернуться на уровень, который ей соответствовал. Уровень, с высоты которого другие люди в окне казались ничтожно маленькими.

Вместо этого Серена торчала здесь уже несколько часов, полуголая и во власти незнакомых врачей, которые подвергли ее целой череде более или менее инвазивных обследований, задавали все более и более неловкие вопросы. А теперь, когда пытки и допросы вроде бы наконец завершились, врач бросила ее в этой комнатушке, пообещав вскоре вернуться с ответами.

Между тем «скоро» превратилось в сорок пять бесконечно долгих минут.

Серене хотелось пи́сать, и, что еще хуже, у нее не было с собой смартфона. Мобильник помог бы ей скоротать время, но он лежал в сумке, которую она оставила в раздевалке вместе с одеждой. Она не попросила, чтобы ей вернули телефон по окончании обследования, поскольку даже представить себе не могла, что ожидание ответа продлится так долго и превзойдет пределы ее терпения. Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, она вынужденно оглядывалась по сторонам и смотрела в проклятое окно, исследуя мир, к которому не принадлежала.

А виной всему — чертово несварение желудка.

Расстройство началось две недели назад. Когда посреди ужина в мишленовском этническом ресторане ей пришлось вскочить из-за стола и выбежать в туалет, чтобы извергнуть наружу целую тарелку куранто[4]. Затем она поклялась себе, что никогда больше не будет есть мясо и морепродукты, смешанные в одном блюде. С того времени тошнота, сопровождавшаяся желудочными спазмами и головокружением, не покидала ее. Серена питалась пищевыми добавками, крекерами и хлебцами. Однако иной раз ей не удавалось проглотить вообще ничего.

Она возглавляла стратегический отдел высокорисковых и высокоприбыльных инвестиций в инвестиционном банке и стала такой же неприлично богатой, как и ее клиенты. В финансовых кругах ее называли белокурой акулой, уважали и боялись. Но, как правило, белокурые акулы не могут позволить себе ни малейшей слабости. К тому же приближался конец первого полугодия, и Серене нужно было сформировать новый портфель ценных бумаг и перераспределить бюджет. Короче говоря, самая напряженная пора в году была в разгаре, и она не могла облажаться.

Опасаясь повторения той же досадной ситуации, что и тем вечером в ресторане, она выстроила свой график таким образом, чтобы встречи с клиентами или подчиненными длились не дольше получаса. Но этого было недостаточно. Она уже дважды откладывала командировку во Франкфурт и выходные на Форментере, отменяла занятия пилатесом и пропускала ежедневные двухчасовые тренировки в спортзале. Вынужденная диета, в которой она совершенно не нуждалась, отрицательно сказывалась на ее мышцах, особенно на плоском животе. Но когда она пыталась есть белковую пищу, организм отвергал ее, будто яд.

Мало того, Серена либо вообще не могла заснуть, либо с трудом просыпалась по утрам. Она теперь выглядела изможденнее и, чтобы скрыть это, прибегала к такому количеству макияжа, которое ей, всегда гордившейся своей сияющей от природы кожей, казалось невообразимым. Изо рта плохо пахло, даже ногти слоились. Светлые волосы потеряли объем и выпадали сильнее обычного.

Заподозрив у себя какую-то неизлечимую болезнь, Серена наконец решилась обратиться к тем, кто мог бы определить причину ее недуга. У нее не было никакого плана действий на случай, если диагноз действительно окажется смертельным, что было странно для такого человека, как она, который привык все контролировать.

Положиться на семью Серена не могла. Отношения с отцом и матерью она давным-давно почти не поддерживала. Она была единственным ребенком, и ее родители развелись. Впоследствии оба вступили в новые браки, и она никогда не общалась с младшими братьями. Других контактов, у нее по сути, не было.

Что до друзей, то их было немного, и те тщательно отобранные. Эти связи строились специально для того, чтобы делиться приятными впечатлениями, не чувствуя себя обязанными делать то же самое в отношении неприятных. Поэтому она не могла бы винить друзей, если бы те не пожелали возиться с ее смертельной болезнью. В соответствии с негласным договором ее на их месте тоже избавили бы от любых моральных обязательств.

На данном этапе Серена не жалела, что не обзавелась ни мужем, ни детьми. В тридцать лет мысль завести семью была ей чужда, и наверняка все осталось бы так и в пятьдесят. Ее образ жизни был тем, чего она желала, к чему стремилась и решительно планировала. Даже ее необыкновенная красота требовала стольких усилий, что никто не мог счесть ее несправедливым преимуществом. Ее кредо всегда была сдержанность. Со своим умом и упорством она никогда не нуждалась в поиске легких путей.

Но сейчас, когда ее волосы были собраны в хвост резинкой, а руки почти час теребили бумажный платок, уже изорванный в клочки, Серена испытывала огромную жалость к себе. Жалость и дискомфорт. Ее мочевой пузырь, казалось, грозил лопнуть, и, хотя кондиционеры в процедурном кабинете были настроены на поддержание стабильной температуры в двадцать три градуса, ей было холодно.

Она твердила себе, что это просто «чертово несварение». Одно из тех пищевых отравлений, которые могут длиться неделями, прежде чем организм полностью очистится. Но отдаленная часть ее разума не могла не задаваться вопросом, что же на самом деле таит в себе ее идеальное на вид тело. Нежеланного гостя с одним из тех сложных названий, которые знают только врачи. Когда слышишь его впервые, понимаешь, что вскоре оно станет хорошо знакомо и тебе. Подобно родственнику со стороны мужа — действует на нервы, но приходится его терпеть, хотя он не кровь от твоей крови.

Серена старалась отогнать мрачные мысли. Вот почему она упорно смотрела в окно. Возможно, ей следовало бы позавидовать женщине, занятой домашними хлопотами на кухне в квартире по ту сторону двора. Но, как бы она ни пыталась, она не могла силой вызвать у себя желание оказаться на ее месте.

«К черту домохозяек и матерей семейств. К черту женушек. К черту тех, кто довольствуется только одним мужчиной. К черту тех, кто дает только затем, чтобы почувствовать себя желанными. К черту тех, кто довольствуется малым».

Серена ругалась про себя в тишине, ставшей настолько тягостной, что выдерживать ожидание стало невозможно, и тут дверь открылась: врач не потрудилась постучать.

Закрыв за собой дверь, она подошла к кушетке, прижимая к груди папку. Вытащив оттуда первый лист, она протянула его Серене.

— Вот результаты обследования, — объявила она.

Серена с напускной невозмутимостью взяла листок бумаги, но ее рука слегка дрожала. Затем она прочла, что там написано. И впала в ступор. Все ее домыслы и предположения оказались ошибочными.

— Вы точно уверены? — спросила она с совсем иным ужасом в голосе.

Врач взглянула на Серену так, словно та только что чертыхнулась в церкви.

— Да, — удивленно, но втайне забавляясь подтвердила она.

Серена инстинктивно положила руки на живот, но ей не хватило смелости опустить взгляд на свой рельефный пресс, в данный момент скрытый под нелепой сорочкой в цветочек.

Врач сочла своим долгом добавить маленькую уточняющую подробность:

— Иногда явные признаки отсутствуют вплоть до четвертого месяца.

2

На обратном пути в свой офис в верхнем городе, пока нижний город проносился за окном такси, Серена вспоминала сюрреалистический диалог с врачом, который последовал за новостью о ее беременности.

— Итак, что мы можем сделать? — тут же спросила она, намекая этим множественным числом, что не примет ответ, не предполагающий решения. В тоне вопроса слышалась завуалированная угроза, как будто Серена считала врача в полной мере виновной в происходящем только потому, что та ей о нем сообщила.

Женщина снисходительно улыбнулась, вероятно заметив, что глаза Серены расширились от ужаса:

— В отсутствие реальной опасности для физического или психического здоровья матери закон запрещает проводить искусственное прерывание беременности при сроке более девяноста дней, что соответствует двенадцати неделям и шести дням.

— Ну вы же только что сказали, что я еще не на четвертом месяце, — с надеждой возразила Серена.

Улыбка врача сменилась сочувственной гримасой:

— Вы превысили установленный законом срок на пару недель.

«Аккурат период моего желудочного расстройства», — подсчитала Серена, приспустив окно такси. Маленькое существо, плавающее у нее внутри, словно предвидя ее реакцию на эту новость, затаилось на время, необходимое, чтобы преодолеть назначенный законом порог. Оказавшись вне опасности, оно решило заявить о своем присутствии самым жестоким образом. «Оно хорошо меня знает и даже владеет азами права», — сказала себе Серена, думая, что списывать это совпадение на случайность значило бы слишком сильно преуменьшить собственную проницательность. Доказательством служило то, что, как только она узнала о беременности, тошнота мгновенно прекратилась.

Плоду больше не требовалось привлекать к себе внимание.

У Серены вырвалась веселая усмешка. Но она почти сразу же ее подавила. Она не собиралась свыкаться с мыслью о том, что в животе у нее живет другой человек.

Как ни странно, до сих пор она не задавалась вопросом, как он туда попал.

Прежде всего: когда это произошло? Надо было спросить у врача, но Серене внезапно нестерпимо захотелось скорее снять сорочку в цветочек и спешно покинуть процедурный кабинет.

— Сходите к своему гинекологу, чтобы встать на учет, — порекомендовала напоследок врач, когда Серена шагнула за порог стерильной комнатушки в поисках раздевалки с одеждой.

Ее гинеколог была последним человеком, к которому она стала бы обращаться, учитывая, что спираль, которая должна была уберечь ее от подобных проблем, не сработала. Мало того, из-за прогестерона в противозачаточном средстве у нее прекратились менструации, лишив ее драгоценного тревожного звоночка.

«Я забеременела между январем и февралем», — сказала себе Серена, самостоятельно разгадав загадку времени. После чего стало возможным ответить на второй вопрос, пришедший ей в голову. Сообразить, где это произошло, оказалось просто: на Бали, во время недельного отпуска с четырьмя подругами на курорте «Булгари резорт». Они ни в чем себе не отказывали в эти семь дней, почти целиком проведенных то на пляже, то на вечеринках, то на пляжных вечеринках.

«Где» и «когда» определены — оставалось установить, «кто». Задача посложнее. Что-то в ней сопротивлялось мысли называть этого человека «отец», поскольку тогда ей пришлось бы считать себя «матерью».

Соучастником мог быть серфер с пляжа Пандава. Длинные волосы, голубые глаза. Вся его одежда состояла из саронга, повязанного вокруг талии, и кораллового ожерелья. Широкие плечи и потрясающий пресс. Татуировка: дракон на правой икре.

Серена заметила его у большого костра, когда садилось солнце.

Он тоже смотрел на нее. Какое-то время они пожирали друг друга глазами, а потом, пока оркестр гамелан[5] заставлял присутствующих танцевать вокруг костра под звуки мистической мелодии, отделились от маленького племени и молча, рука об руку, побрели вдоль берега. Когда они поняли, что отошли достаточно далеко от ритма барабанов и ксилофонов, он уложил ее на песок и под покровом звездной ночи снял с нее белое льняное платье, развязал свой саронг и забрался на нее сверху. Серена еще помнила тепло его загорелого тела, соленый вкус его кожи и воздух, наполненный запахами леса. Она предоставила инициативу ему, и он сделал с ней все, что хотел. Достигнув желаемого, она встала и без единого слова вернулась на вечеринку в одиночестве.

Ей не понадобилось даже его имя.

Или это был блондин-норвежец в нелепой рубашке с большими золотыми орхидеями. С ним все было иначе, потому что до близости они даже поболтали. Они познакомились в баре в заливе Беноа. Серена помнила, что назвалась вымышленным именем, и, вероятно, он сделал то же самое, так как в начале вечера представился Кевином, а потом стал Карлом. Для искренности не было причин, поскольку оба знали, что после того вечера больше не увидятся.

Этот секс должен был стать приятным сувениром на память, о котором можно было бы фантазировать и тем самым утешать себя, когда настанет зима жизни.

Чтобы обеспечить себе алкогольное алиби, они пили арак с фруктовым соком. Норвежец нес что-то о работе программиста и стартапе, который он только что продал за несколько миллионов. Серена притворялась, будто ей интересно, а потом, почувствовав себя достаточно раскованной, взяла его руку и сунула себе между ног.

Номер в отеле неподалеку. Свет и уличный шум, проникавшие сквозь бамбуковые жалюзи. Лопасти вентилятора, лениво вращавшиеся на потолке, смешивая горячий воздух с ароматами специй и различных блюд и выхлопными газами проезжающих машин.

На рассвете они попрощались без сожалений.

Третьим в балийском списке был пятидесятилетний мужчина, которого Серена встретила за день до возвращения в Милан, — он отдыхал на том же курорте в одиночестве. Ни жены, ни девушки, ни друзей. Превосходные манеры и слегка восточная внешность; сказал, что его зовут Нил, — и больше ничего. Торговец ювелирными изделиями, он прилетел, чтобы доставить важному клиенту какую-то уникальную драгоценность, но затем решил задержаться и позволить себе небольшой отпуск. Нил безупречно говорил по-английски и по-французски, но ей не удалось определить, откуда он родом. Они познакомились днем на пляже — оказались на соседних шезлонгах. Серена не помнила, как завязалась беседа, но они почти сразу заговорили о том, что, по странному совпадению, все местные сотрудники курорта, как мужчины, так и женщины, носили одни и те же несколько имен. Нил вежливо объяснил, что на Бали детям дают имена в соответствии с порядком рождения. Первенца называют Вайан, второго ребенка — Маде, третьего — Ньоман, четвертого — Кетут. А если в семье рождается больше четырех детей, цикл повторяется с добавлением второго имени — Балик, что означает «еще один». Таким образом, Вайан Балик — это «еще один или еще одна Вайан». Точно так же появляются «еще один или еще одна Маде», Ньоман Балик или Кетут Балик.

Серена почувствовала себя неловко в роли типичной туристки, которая почти ничего не знает о культуре принимающей страны. Он мгновенно избавил ее от смущения, переведя тему на чтение: Серена взяла с собой на пляж романы Мартина Эмиса и Орианы Фаллачи и, как обычно, в зависимости от настроения переключалась с одного на другой. Нила позабавила эта ее привычка. Они провели вместе целый день, делясь литературными предпочтениями и музыкальными вкусами. Во время полового акта он был внимательным и чутким — качества, редко встречавшиеся у мужчин, с которыми Серена имела дело прежде. Попрощался Нил, как настоящий джентльмен, и во избежание смущенных взглядов не появился вечером на общем ужине. Но в день отъезда кто-то оставил для нее на стойке регистрации книгу Гиллиан Флинн.

Теперь, сидя в такси, застрявшем в миланской пробке, Серена невольно задумалась, не он ли избранник судьбы. Возможно, неспроста они, едва познакомившись, заговорили об именах и детях?

Прелесть отпусков заключается в том, что их можно оставить позади и спланировать следующие. Но Серена подозревала, что теперь ее представление об отдыхе изменится навсегда. Следующая развлекательная поездка пройдет под гнетом воспоминаний об этом опыте.

Она еще раз перебрала в памяти образы троих полунезнакомцев, которые вошли в ее жизнь и ушли из нее со скоростью хорошего перепихона. Один из них никогда не узнает, что он отец непрошеного гостя в ее лоне, продолжит жить своей жизнью в блаженном неведении без каких-либо предчувствий и тревог. И когда-нибудь умрет без малейших угрызений совести.

Если бы пришлось угадывать, кому из троих приписать эту честь, Серена не смогла бы выбрать. Будь то голубоглазый серфер, блондин-норвежец или джентльмен Нил с восточными чертами, для нее это мало что меняло, ведь пульсирующая тайна, которая пряталась в ее утробе, была совершенно нежеланной.

Серена могла бы определить отцовство по внешности новорожденного. Но она уже решила, что этого не случится.

Поскольку беременность достигла слишком позднего срока и аборт не представлялся возможным, она ухватилась за совет врача:

— Выносив ребенка, вы сможете отдать его на усыновление. Разумеется, вы не будете первой, такое происходит гораздо чаще, чем вы думаете. Весь процесс полностью анонимен. Социальные службы заберут его прямо из родильной палаты. Вам даже не обязательно его видеть.

3

Серена, привыкшая планировать все сферы своей жизни, решила так же подойти и к беременности. Строгая организация — самый эффективный способ избежать неожиданностей и, прежде всего, эмоциональной вовлеченности. Чтобы абстрагироваться, необходимо рассматривать происходящее как операцию, которую следует довести до конца.

Двадцать пять недель. Нужно потерпеть всего двадцать пять недель. Потом все разрешится само собой.

Чтобы придать себе оптимизма относительно исхода дела, Серена сразу же подумала о том, что случится после. Покончив с формальностями, она вознаградит себя за усилия — упорхнет на какой-нибудь отдаленный островок в одиночестве и понежится на солнце. А по возвращении полностью обновит обстановку квартиры, спустив неприличную сумму на дизайнерскую мебель из всевозможных миланских студий.

Определившись с наградой, Серена позаботилась и об остальном.

Она выбрала тактичного и понимающего гинеколога, который будет наблюдать за ней до родов, намеченных на ноябрь. Она изменит свой режим питания и образ жизни в соответствии с указаниями врача и станет тщательно придерживаться всех предписаний. Она будет проходить необходимые осмотры и плановые анализы. Ведя себя как образцовая беременная, она выполнит долг по отношению к будущему ребенку.

После чего у нее не останется перед ним или ней никаких обязательств.

Чтобы ни среди знакомых, ни на работе не догадались о ее новом положении, она изменит имидж, перейдя на более просторную одежду, которая скроет неизбежные округлости. А в последние месяцы, когда такие уловки станут бесполезными, исчезнет вместе с друзьями и начнет разъезжать по зарубежным филиалам инвестиционного банка. Перед иностранными коллегами, к которым она будет наведываться лишь ненадолго, ей не придется оправдываться за свой живот, а в Милан она вернется только за пару недель до родов.

Для этого Серена уже подобрала частную клинику. Одноместная палата со всеми удобствами.

Во избежание подобных инцидентов в будущем она записалась на то же время на двустороннюю сальпингэктомию. Удаление обеих труб помешает ей снова зачать. Но это решение не далось ей тяжело. То, что с ней происходило, только укрепило ее решимость. Серена сознавала, что многие женщины осудили бы ее за такой поступок. По правде говоря, ей было наплевать. Тем не менее она решила оставить свой выбор в тайне.

На регулярных обследованиях УЗИ в последующие недели она ни разу не наблюдала за развитием плода на мониторе, предпочитая отводить взгляд, не желала слушать сердцебиение и никогда не спрашивала пол будущего ребенка.

Крошечное существо росло у нее внутри, но Серена так и не передумала.

Она не могла контролировать свои гормоны, поэтому боялась, что перепады настроения заставят ее поколебаться. Лишь однажды у нее случилось нечто вроде срыва, но не в том смысле, что в ней внезапно проснулся материнский инстинкт.

Это произошло в самом начале, в спортзале, в самый обычный вечер.

По совету врача Серена сильно сократила физическую активность, чтобы не повредить здоровью плода. Для нее это была большая жертва: ее организм подсел на эндорфины и серотонин, выделявшиеся благодаря интенсивным тренировкам. Они требовались Серене на уровне мозга, чтобы всегда чувствовать себя продуктивной и энергичной на работе. В ее окружении многие прибегали к наркотикам, особенно к кокаину. Но такие, как она, Серена, достигали аналогичного эффекта за счет стараний и труда. Завязать с такой зависимостью было нелегко, но ей прекрасно удавалось.

Кроме одного злополучного дня.

Около одиннадцати часов вечера спортзал опустел, и Серена осталась одна. Она занимала крайнюю в ряду беговую дорожку перед большим окном с видом на ночной город. В соответствии с рекомендацией врача, она бежала в неизменном темпе, не требующем излишнего напряжения. На заднем плане — классическая музыка. Поверх шорт на Серене была черная толстовка. Волосы она завязала в хвост, а на шею повесила белое полотенце, которым время от времени вытирала капельки пота с лица.

Согласно дисплею, на таймере, который Серена установила перед началом бега, оставалась еще пара минут, но она уже пробежала восемь километров. Ей показалось, этого достаточно. Протянув руку, чтобы остановить движущую дорожку, она нечаянно нажала кнопку, увеличивающую скорость. И поддалась неожиданному порыву. Вместо того чтобы исправить ошибку, она уступила тренажеру и побежала быстрее, все так же удерживая руку на сенсорном экране.

Вскоре она снова нажала кнопку увеличения скорости. Один раз, затем второй, третий. Она бежала, пока не почувствовала, что икры пульсируют совсем как раньше, когда преодолевать этот предел было для нее в порядке вещей. Мышцы задрожали, с лица и спины градом потек пот. Ей захотелось избавиться от проклятой толстовки. Серена стиснула зубы от злости, отчаянно отдаваясь безумному и одинокому стремлению бросить вызов собственным ограничениям. Она не понимала, что на нее нашло. А может, понимала слишком хорошо. В глубине души ей хотелось, чтобы ребенок устал жить у нее внутри и освободил ее.

Давай покончим с этим. Здесь и сейчас.

Бессмысленную попытку вытравить его прервала острая резь внизу живота, от которой Серена согнулась пополам, мгновенно нажав кнопку экстренной остановки. Дорожка под ней остановилась, от боли перехватило дыхание и подогнулись колени. Она едва успела удержаться за поручень, а другой рукой обхватила живот. Спазм не проходил и был так силен, что Серена не могла снова открыть глаза. Она заподозрила, что умирает. Затем боль исчезла так же, как и появилась, не оставив и следа. И ей снова стало хорошо, как будто ничего и не было. Однако угроза прозвучала в голове слишком явно.

Ты от меня так просто не избавишься. И если придется, мы погибнем вместе. С тех пор у Серены больше не возникало искушения повторить эксперимент.

Она где-то вычитала, что между четырнадцатой и двадцатой неделями, когда беременные женщины начинают чувствовать шевеления плода, с ними происходит что-то волшебное. Именно по этой причине Серена сочла, что для нее этот период может оказаться самым трудным. Хотя она была тверда в своих убеждениях и уверена, что у нее нет материнского инстинкта, она не могла знать, как отреагирует на то, с чем никогда раньше не сталкивалась и что вызывает потрясение у других беременных.

До этого Серена не до конца осознавала, что, куда бы она ни шла и что бы ни делала, с ней всегда другой человек.

Однажды днем он заявил о себе на трапе самолета, вылетавшего в Нью-Йорк. Это было почти неощутимо. Это легко можно было принять за обыкновенные желудочные колики. Но их продолжительность убедила Серену, что дело совсем в другом. Секундой меньше, и у нее остались бы сомнения. А так все было однозначно.

Движение исходило не от нее. Его вызвал кто-то другой у нее внутри.

С тех пор этот опыт повторялся все чаще и чаще, не вызывая у Серены эмоционального отклика, который побудил бы ее сменить планы. Она не потеряла самообладания, даже когда последовали толчки, больше напоминавшие меткие удары по различным внутренним органам. Неудобство было терпимым. Кроме как по ночам, когда землетрясения внутри мешали ей спать.

Но и эта проблема успешно решилась.

Толкая по проходам супермаркета тележку, полную полезных продуктов, Серена вдруг остановилась перед банкой «Нутеллы». Каждый вечер перед сном она съедала три чайные ложки этой коричневой дряни и обнаружила, что ее неугомонного гостя это замечательно унимает.

В остальном все шло хорошо, и Серена быстро двигалась к родам, которые должны были покончить со всеми ее неприятностями.

Она все больше убеждалась в том, что мальчика или девочку лучше оставить на воспитание кому-то другому, и никогда не упускала возможности указать себе на положительные стороны этого решения. Например, все будущие осложнения, связанные с воспитанием сына или дочери. Она избавит себя от подростковых выкрутасов и необходимости выбирать направление в учебе. От первой любви, пробуждения сексуальности, первых разочарований. В ближайшей перспективе ей не придется даже беспокоиться о «приданом» для новорожденного, покупке колыбельки или коляски и подготовке детской. Никаких кормлений грудью или бутылочек посреди ночи. Никаких педиатров, газовых колик и первых зубок. Никаких срыгиваний и детского питания. Никаких подгузников.

Первые ползунки новорожденному предоставит частная клиника — они входили в стоимость услуг, которые она оплатила.

И ей не придется выбирать имя. Эта задача, как и все прочие, ляжет на плечи приемной семьи.

Серена никогда не узнает, кто эти приемные родители. Никогда их не увидит. А может, и увидит — в будущем, случайно. Но не поймет, что это они. Как не узнает и своего будущего ребенка, если когда-нибудь встретит его или ее. В этом она была уверена.

Зов крови — хорошая отговорка для романтиков, не имеющая под собой никаких оснований в реальной жизни. Серена слышала, что более сорока процентов людей не знают, что они не дети своих отцов. А поскольку сама она не чувствовала никакой связи с семьей, которую покинула много лет назад, возможно, и плод, который она вынашивает, унаследует этот счастливый ген. Тот самый, что так облегчал ей достижение цели, которую она перед собой поставила.

Отделаться от ребенка раз и навсегда.

Мысль об этом должна была хоть как-то ее ранить. К примеру, в двенадцать лет ей подарили ангорского кролика. В то время она жила с мамой и отчимом. Всего через три дня родителям пришлось избавиться от животного из-за неожиданной аллергии у сводного брата. В тот раз Серена испытала прежде неведомую, почти невыносимую боль. Память об этом не потускнела до сих пор, и она боялась, что после родов испытает такие же страдания. Сравнение было не самым удачным, но страх — более чем обоснованным. Тем не менее по мере приближения судьбоносного момента беспокойство утихало, потому что Серена была уверена: она крайне мало может предложить малышу как с точки зрения материнского инстинкта, так и простого сочувствия.

Убежденная, что она права, что она не передумает и что она приняла наилучшее решение, Серена, как и планировала, вернулась из последней зарубежной командировки за две недели до того, как лечь в клинику.

Поздно вечером, приехав домой из аэропорта, она заварила простой травяной чай и выпила его стоя, в темноте и спокойствии своей кухни. Затем приняла горячий душ, собираясь поскорее лечь спать. С тех пор как ее живот стал огромным, она бросила смотреться в зеркало, ограничиваясь беглым оценивающим взглядом, чтобы по беспощадному отражению понять, выглядит ли она хоть немного презентабельно.

Так или иначе, ее невзрачные дни подходили к концу. Невысказанное обещание заключалось в том, что потом вернется прежняя Серена. А вместе с ней — туфли на высоких каблуках, одежда подходящего размера, алкоголь, суши, устрицы и прошутто крудо.

Но той же ночью тщательно и неустанно выполнявшийся план претерпел резкие изменения. Около трех часов ночи Серену разбудило внезапное и необъяснимое недомогание. Она поймала себя на том, что ошарашенно бродит по дому, опираясь на стены, чтобы не потерять равновесие.

Несмотря на туман в голове, она сознавала серьезность того, что вот-вот должно было произойти.

Она схватила телефон, чтобы вызвать «скорую», но не была уверена, что сможет говорить. На излете сознания она вспомнила о шнурах экстренного вызова — они имелись во всех санузлах квартиры. Если дернуть за шнур, в швейцарской роскошного небоскреба, где она жила, зазвучит сигнал тревоги и кто-нибудь придет ей на помощь. По крайней мере, так уверяла брошюра, предоставленная престижным агентством недвижимости, которое продало ей жилье.

Ближайший шнур находился в маленьком санузле, который уборщица использовала в качестве кладовой.

Войдя, Серена включила свет на зеркале. Она нашла взглядом шнур, висевший в ду́ше, которым никогда не пользовались, и поплелась к нему. Неловко передвигаясь в тесноте, она споткнулась о шланг пылесоса и сшибла с полок несколько бутылок моющего средства, которые упали ей под ноги. Серена прокляла домработницу Адмету, но не сдалась. Она потянулась к красному шарику на конце шнура. Ей показалось, что она коснулась его, но наверняка бы не сказала, потому что маленький мир вокруг внезапно перевернулся у нее перед глазами. Или, что вероятнее, это она потеряла сознание и упала на кафельный пол.

«Дернула ли я за него?» — спросила она себя, охваченная ужасными сомнениями.

Ее щека и скула прижимались к холодной кафельной плитке, силы стремительно покидали ее, и, прежде чем окончательно отключиться, Серена обнаружила, что смотрит на синюю бутылку жидкого средства для стирки, которая, как и она, упала на пол.

«Аромат Авроры», — прочла она на этикетке.

Что это за запах? И что бессмысленнее — название, данное каким-то маркетологом аромату явно химического происхождения, или то, что в подобный момент она задается таким вопросом?

Затем кто-то словно выключил свет.

Наступившая тьма была такой кромешной, что, когда Серена снова открыла глаза, ей показалось, что прошло всего несколько мгновений.

Кома, в которую она погрузилась, рассеялась. Серена ожидала увидеть перед собой синюю бутылку средства для стирки с ароматом Авроры, но лежала в палате реанимации.

Первым делом она отметила, что ей все-таки удалось дернуть за шнур. Иначе то, что она очутилась здесь, было бы необъяснимо.

Вскоре пришла медсестра, а затем и врач. Оба успокаивали ее, уверяли, что ей очень повезло, что она станет такой же здоровой, как и раньше, и что скоро ее выпишут.

От них она также узнала, что прошло три недели.

За это время случилось много чего. Хирурги спасли ей жизнь, устранив маточное кровотечение. И вместо частной клиники она попала в крупную больницу, где никто не знал, что она хочет отдать будущего ребенка на усыновление.

Ей показали маленького уродца, который, по их словам, был девочкой; врачи не знали, как называть ребенка, и Серену спросили, какое имя она выбрала. Не в силах ни возражать, ни объяснять, она решила сказать первое, что пришло в голову.

Имя «Аромат Авроры» звучало бы немного диковато.

— Аврора, — только и произнесла она.

4

Из-за невероятных обстоятельств, при которых Аврора появилась на свет, знакомым и коллегам Серены одновременно стало известно и о том, что ее жизнь в опасности, и о ее беременности. Она отдавала себе отчет, что будет непросто рассказать им, почему она скрывала беременность, и тем более — что она хотела отдать дочь. Простейший способ отвлечь всех от многомесячной лжи и избежать лишних вопросов — принять тот факт, что она мать.

Существование Авроры исключало любые сплетни, любые домыслы. И любую критику.

Правды никто бы не понял. Серену просто заклеймили бы как женщину, которая неспособна умерять свои сексуальные аппетиты и кончила тем, что залетела от первого встречного на Бали.

И если уж говорить об отце, Аврора не походила ни на одного из трех претендентов на эту роль. У нее не было ни голубых глаз серфера, ни скандинавской внешности норвежского программиста, ни восточных черт джентльмена.

Увидев ее впервые, Серена поняла, что дочь — ее копия, будто она зачала ее единолично.

«Я дождевой червь», — сказала себе Серена: ей пришел на ум партеногенез, которым размножаются некоторые черви.

Единственное, что отличало их друг от друга, — светлые волосы. У дочери они были не просто волнистыми, а кудрявыми. Копна золотых кудрей, которые, когда Аврора вырастет, станет ее самой уникальной чертой, особой приметой, позволяющей узнать ее среди миллиона других девочек.

Все вокруг Серены задавались вопросом, какая из нее выйдет мать. Тем же вопросом задавалась и она. В последующие годы она очень старалась, чтобы дочь получала лучшее образование и ни в чем не знала нужды. Няни с блестящими рекомендациями, превосходные детские сады, уроки фехтования, верховой езды и плавания.

Серена старалась, чтобы Аврора всегда была опрятна и вела себя безупречно. Заботилась о том, чтобы девочка была добра ко всем и все были добры к ней. К своей родительской роли Серена относилась очень серьезно.

Но эта картина была не совсем правдивой.

Думать, будто, родив, ты вдруг обнаруживаешь, как чудесно быть матерью, — довольно распространенная ошибка, особенно среди мужчин. Материнство не приносит никакого озарения. Серена поняла это сразу.

И поэтому с самого рождения Авроры она создала вокруг нее нечто вроде защитной сети, состоявшей из людей, которые могли удовлетворить все потребности ребенка и которым она могла делегировать большинство задач. Няня Мэри. Уборщица Адмета. Кухарка Порция. Водитель Уолтер. Периодически к ним присоединялись также швейцар Армандо и Фабрицио, личный помощник Серены.

Потому что она была продуктивной мамой, пусть и совершенно неспособной на порывы нежности.

Аврора никогда не жаловалась. Она рано научилась обходиться без поцелуев, объятий и ласки. Возможно, отчасти поэтому на свой шестой день рождения она попросила в подарок кота.

Пожалуй, роль Гаспара, который для простоты сразу стал Гасом, заключалась в том, чтобы восполнять отсутствие физического контакта между матерью и дочерью. Они выбрали его вместе в приюте для брошенных животных, и после хорошего мытья и необходимых прививок он стал третьим членом семьи и получил в полное распоряжение квартиру на девятнадцатом этаже небоскреба.

Гас мгновенно почуял, что, если ластиться к Авроре по-умному, та мигом начнет его баловать. А вот у Серены, которой в детстве пришлось расстаться со своим ангорским кроликом из-за аллергии у сводного брата, развилась неприязнь к животным. Кот сразу понял и это, но из любви к Авроре оба держали презрение при себе и игнорировали друг друга. После нескольких месяцев совместной жизни Серена смирилась с тем, что об эмоциональных потребностях ее дочери заботится животное.

К тому же Аврору это вполне устраивало.

Она была тихой и послушной, но от нее ничего не ускользало. Во многих отношениях она была более развитой, чем сверстники. Смышленая девочка, которая, казалось, уже поняла, как устроен мир и чего он, а главное, ее мать ожидают от нее.

— Тебе уже шесть, пора научиться кататься на лыжах, — объявила Серена однажды утром за завтраком. Сама она терпеть не могла горы и, прежде всего, снег. Но это еще не значило, что ту же неприязнь должна перенять и Аврора.

Многие родители передают детям свои антипатии, а иногда и фобии. Серена считала это крайне неправильным и несправедливым. Ей хотелось, чтобы Аврора располагала всеми возможностями, независимо от того, что нравилось или не нравилось ее матери.

— А Гаса мы с собой возьмем? — спросила девочка, решив, что они проведут каникулы все вместе.

— Гас останется со мной, — тотчас ответила Серена, чтобы избежать любых недопониманий. — Я записала тебя в лагерь, — сообщила она.

Было погожее февральское утро, и они сидели за большим кухонным столом.

— В лагерь? — спокойно переспросила Аврора, откусывая гренок.

— Двенадцать маленьких счастливиц, — подтвердила мать, подчеркивая, как повезло Авроре попасть в эту небольшую группу. — У вас будет целое шале в Вионе, в Швейцарии. Вот увидишь, там замечательно. Тебе выделят собственную комнату, и каждый день вы будете заниматься с лыжным инструктором. Еще ты сможешь кататься на санках и коньках. Недельная программа, в том числе чудесная прогулка на санях, запряженных лошадьми, с перекусом в лесу. Днем и вечером ты будешь играть и веселиться с подружками.

— Я кого-нибудь из них знаю?

— Нет, но это не важно, — отрезала Серена, пресекая в зародыше возможное нытье. — Вряд ли кто-то из девочек между собой знаком, вы подружитесь уже на месте.

Они ведь ровесницы, все должно сложиться идеально.

Аврора не возразила, вообще ничего не ответила, как будто тщательно обдумывала то, что ей предлагали. Как всегда, Серена не понимала, что творится в голове у дочери, рада она или разочарована. Безусловно, девочка умела ценить преимущества их безбедной жизни, но частенько не проявляла должного восторга. Вернее, откликалась не так, как ожидала Серена. У нее самой в детстве не было подобных привилегий. Не то чтобы она чем-то попрекала дочь. Однако ей хотелось, чтобы Аврора была хоть немного благодарна судьбе, которая подарила ей такой дом и такую мать.

Аврора была отрешенна и невозмутима до фатализма. Она никогда не ревела, не истерила и потому казалась мудрее своих шести лет. Серену это раздражало. Иногда она с трудом сохраняла спокойствие — Аврора умела простым молчанием дать Серене понять, что та неадекватна. На миг Серене почудилось, будто она заново переживает отношения с матерью, поменявшись с ней ролями, — в детстве она постоянно вела себя невыносимо только матери назло. Из-за этого, хотя до сих пор дочь лишь задавала невинные вопросы, у Серены создалось впечатление, будто они яростно спорят.

Она глотнула еще кофе, изумляясь тому, что вообще ведет с Авророй эти препирательства.

— Тебе будет весело, — заявила она, положив конец спору, который даже и не начинался.

5

— Maman?[6] — произнес по-французски звонкий детский голос в трубке.

— Hello, — отозвалась Серена по-английски. — Who’s speaking?[7] — спросила она, потому что говорила явно не Аврора.

— Орели, — неуверенно ответил голос. — Mom, is that you?[8]

«Нет, я не твоя мама», — подумала Серена. Имена Аврора и Орели звучат похоже — вероятно, поэтому воспитательница, ответившая на звонок, перепутала их и передала трубку не той девочке.

— Could you please tell Aurora to come to the phone?

— Of course. Goodbye![9] — вежливо попрощалась собеседница.

Дожидаясь, пока маленькая француженка найдет Аврору и позовет к телефону, Серена посмотрелась в зеркало в спальне и разгладила складочку на подоле черного платья от «Армани». На вечер она запланировала аперитив, а затем ужин с друзьями и не хотела опаздывать.

При зачислении в лагерь родителям разъяснили, что всю эту неделю общение маленьких гостий с семьями будет происходить ежедневно после ужина, в шесть вечера, по стационарному телефону.

Серена понимала, что это разумное решение: иначе родственники, наплевав на все, звонили бы, когда заблагорассудится. Однако из-за ограничительного правила ей пришлось почти тридцать пять минут ждать, пока линия освободится. Она звонила и звонила, но телефон все время был занят, потому что другие родители, конечно, тоже пытались связаться с шале в Вионе.

Серена подумала, что ее звонок почти бесполезен: каникулы закончились и завтра водитель Уолтер заберет Аврору домой. Какие бы новости ни появились у девочки после их недавнего телефонного разговора, завтра вечером Серена услышит их от дочери лично. Она уже запланировала, что они вместе поужинают вкусной пиццей. Аврора наверняка обрадуется: в лагере ежедневное меню от шеф-повара состояло из слишком изысканных для шестилеток блюд.

Серена надумала позвонить, потому что ее беспокоило легкое чувство вины. За всю неделю она звонила всего дважды. И во время их последнего разговора, накануне вечером, Аврора, кажется, явно хотела на это указать. Как и всегда, дочь не высказалась прямо, но по ее тону это чувствовалось. В тот момент Серена подумала, что остальным девочкам, вероятно, родственники звонят ежедневно. И представила, как Аврора, сидя в уголке, печально наблюдает за процессией подружек, сменяющих друг друга у телефона, и тщетно ждет, когда же настанет ее очередь. Серена знала, что это глупая мысль. Возможно, ничего подобного вовсе и не было. Но нечистая совесть уже проснулась, и Серена решилась на экспромт.

В шале кто-то схватил трубку.

— Мама? — спросила Аврора, несомненно удивившись, что Серена звонит ей два вечера подряд.

— Привет, — весело поздоровалась та. Тон был примерно таким: та-да-а-а, сюрприз!

Но девочка не обратила внимания.

— Что-то случилось с Гасом? — встревожилась она.

— У него все прекрасно, — заверила Серена.

Почему что-то должно случиться с этим чертовым котом? Разве она не может позвонить просто потому, что захотелось? Недоверие дочери было унизительно, но Серена решила не принимать его близко к сердцу.

— Наверняка теперь, когда каникулы подходят к концу, ты хочешь остаться еще на несколько дней.

— Завтра, когда мы уедем, приедут другие девочки, — рассудительно возразила Аврора. Возможно, она опасалась, что мать позвонила ей, потому что хотела оставить ее в пансионе подольше. — И потом, в понедельник мне в школу.

— Да я так, к слову, — пояснила Серена. — Естественно, тебе пора в Милан. И потом, в понедельник тебе в школу, — повторила она, чтобы подчеркнуть, что беспокоиться об этом следует прежде всего матери.

— Тогда увидимся завтра вечером, — сказала девочка, как бы давая понять, что в звонке не было необходимости.

Серену это задело за живое. Она уже опоздала на вечер с друзьями и, вместо того чтобы потягивать второй бокал шампанского, заботливо позвонила Авроре. Неблагодарная девчонка не заслуживает такого внимания.

— Завтра ужинаем пиццей, — объявила Серена, надеясь добиться хоть капли признательности.

— Отлично, — без всякого воодушевления отозвалась Аврора. — Но сейчас мне пора к остальным. Мы готовимся — вечером у нас праздник фей-бабочек.

Серена поняла, что ей не стоило ожидать большего. За эти годы она сама отучила дочь от подобных сюрпризов. И что только взбрело ей в голову? Ведь было очевидно, что ее звонок не вызовет ничего, кроме подозрений.

— Конечно, беги к подружкам, — ответила она. — Я поглажу за тебя Гаса.

Вероятно, даже ее последняя фраза показалась Авроре странной — та сразу дала понять, что это лишнее.

— Просто не забывай его кормить, — попросила она, прежде чем повесить трубку.

Дав отбой, Серена на несколько мгновений застыла с мобильником в руке. «Просто не забывай его кормить», — нараспев повторила она про себя.

Может, стоило поинтересоваться, как проходили телефонные разговоры между другими девочками и их матерями. Сюсюканья вроде «милая», «солнышко» и «я тебя люблю» не в ее стиле. Серена не сомневалась, что от таких слов неловко стало бы не только ей, но и Авроре. Но затем она вспомнила радостный голосок Орели, когда та взяла трубку, полагая, что звонит ее мама.

«Maman?»

Казалось бы, восторгу девочки следовало позавидовать. Но Серена лишь укрепилась во мнении, что телячьи нежности вредны для характера.

«Я делаю ее сильнее, — сказала она себе. — Когда Аврора вырастет, она поймет и будет мне благодарна». Хотя она была бы не прочь узнать, что это за «праздник фей-бабочек». Судя по названию, наверняка там весело.

Тут на пороге спальни появился кот — он вырвал ее из раздумий, и Серена еле подавила испуганный крик. Проклятая тварь. Она перевела дух, а Гас бросил на нее мимолетный взгляд и как ни в чем не бывало зашагал дальше.

Ласки он не ждал — все равно без толку.

6

Мобильник зазвонил в три часа ночи. Серена резко проснулась. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы очухаться. Она заметила, что сбросила одеяло и вспотела, но не помнила, какой сон ей снился.

Все еще заторможенная, она потянулась к прикроватной тумбочке. На телефоне отразился незнакомый номер. Она села, откашлялась и ответила:

— Кто говорит?

— Это Берта из вионского пансиона, — с напускным спокойствием представилась воспитательница.

Однако Серена мгновенно уловила в ее голосе дрожь. Какое-то жуткое та-да-а-а, сюрприз!

— Что случилось? — спросила она. Сердце застучало быстрее.

Но сейчас мне пора к остальным. Мы готовимся — вечером у нас праздник фей-бабочек.

— С Авророй все в порядке, — тут же заверила Берта.

— Но?.. — поторопила ее Серена, предположив, что это еще не вся правда.

— Но сегодня ночью в пансионе произошел пожар.

«Пожар», — повторила Серена про себя, пытаясь уложить в голове возникшую проблему. Однако на ум настойчиво возвращался «праздник фей-бабочек».

— Нам удалось вывести девочек, они отделались легким испугом.

Серена представила себе, как чудесное шале, которое она видела только в брошюре, охватывает пламенем.

— Никто не пострадал?

— Они немного надышались дымом, у некоторых есть признаки переохлаждения или обморожения, потому что сегодня ночью температура опустилась до минус восемнадцати. Но врачи их уже осмотрели и говорят, что беспокоиться не о чем.

Снова легкий надлом…

На сей раз он был гораздо отчетливее. Что-то смутно болезненное, грустный призрак, играющий в прятки среди слов. По сути, воспитательница не ответила на ее вопрос. Ей следовало бы сказать, что все девочки в порядке, но она лишь обрисовала расплывчатую общую картину.

Праздник фей-бабочек. Праздник фей-бабочек. Праздник фей-бабочек.

— Итак, Берта, вы уверяете меня, что и моя дочь, и остальные девочки целы и невредимы, — произнесла Серена.

Последовала секундная заминка, от которой она похолодела.

— Да, — подтвердила женщина.

Сердце у Серены оборвалось. «Она лжет», — сказала она себе.

— Как зовут девочку, которую не спасли? — спросила она, уверенная, что не ошиблась.

— Я не… — промямлила загнанная в угол воспитательница.

Но Серене необходимо было знать.

— Она погибла?

— Пропала, — поправила ее женщина, повторив то, что, вероятно, слышала от спасателей.

Та-да-а-а, сюрприз!

Так я и знала.

— Она француженка, — добавила Берта, имея в виду, что Серене беспокоиться не о чем.

Аврора уцелела, однако стала свидетельницей такой трагедии, а ей всего шесть лет. Она никогда этого не забудет, пронесет воспоминания через всю оставшуюся жизнь.

— Вы несли за них ответственность, — в ярости выпалила Серена. — Как это вообще могло случиться?

— Послушайте, как вы можете… нельзя же… — залепетала женщина с неопределенной угрозой в голосе. Она говорила сбивчиво, но все равно была в ярости.

Поскольку страх Серены сменился гневом, ей требовалось выплеснуть напряжение и она уже готова была растерзать воспитательницу голыми руками. Но затем подумала о неизвестной девочке. И вообразила телефонный звонок, на который другая мама ответила — или еще не ответила — сегодня ночью. Серена не могла знать, в курсе ли уже эта другая мама. Само собой, если ей кто и позвонил посреди ночи, то не Берта, а сотрудник полиции. Оставалось лишь надеяться, что этот человек был готов сообщить подобную новость. Говорил он, наверное, совсем другим тоном. И совсем другие слова. Так что Серене, считай, повезло.

— Я бы хотела побеседовать с дочерью, пожалуйста, — попросила она, смягчаясь.

— Сейчас девочки с психологом. Скоро мы дадим им позвонить родственникам.