– Может, вы домой поедете, поздно уже. А то я гляжу, засыпаете…
– А как же допрос женщин? Может быть, кто-то из них…
– Мы не будем их сегодня допрашивать, – махнул рукой фон Шпинне, – езжайте. Сейчас сворачиваться будем, завтра продолжим.
Доктор быстро, как ученик, которого отпустили с уроков, собрался, простился и уехал. Когда за Викентьевым закрылась дверь, начальник сыскной снова вернулся к Протасову.
– Алтуфьев знал про Новоароновского?
– Нет, мы ему ничего не говорили!
– Только про Семенова? – Фон Шпинне впервые за все время назвал агента по фамилии.
– Да! – вяло кивнул Николай, он тоже, как и прочие, хотел спать.
– Когда Алтуфьев сказал, что у вас будет обыск и от тела Семенова нужно избавиться, он объяснил почему?
– Нет, сказал только – так нужно, и все…
– Ну что же, пока у меня нет к вам вопросов… – начальник сыскной задумался и, подняв указательный палец, уточнил: – Пока! Сейчас вас уведут, посидите, повспоминайте, возможно, вы что-то хотели сказать, но запамятовали…
– Я все сказал…
Глава 44. Допросы продолжаются
Привели Никиту. Он сразу же, без приглашения, сел на стул. Выглядел спокойным и, что удивительно, бодрым, на лице Никиты не угадывалось даже тени усталости.
– Вы подумали? – спросил фон Шпинне.
– Да! – кивнул Никита.
«А ведь он еще больше похож на отца, чем Николай! – подумал начальник сыскной. – И вовсе не внешним сходством, а поведением, манерой держаться, говорить. Наверное, он не так хорошо учился в гимназии, как хотелось бы отцу, но что-то было в Никите. Покойный Савва Афиногенович, возможно, это просмотрел…»
– И что? Будете говорить?
– Буду, только не знаю, с чего начать…
– Это не страшно, я помогу. Буду задавать вопросы, а вам останется сущий пустяк – отвечать на них. Договорились?
– Да!
– Кто нашел тело Новоароновского? – В лоб спросил Фома Фомич, решил не ходить вокруг да около, время было позднее, а еще предстояло очень многое сделать.
– Какое тело? Я вам уже говорил…
– Я помню, что вы говорили, а теперь хочу услышать от вас другое…
– Что другое?
– Правду! Вы должны мне рассказать, как все было на самом деле и кто нашел тело Новоароновского.
– Ну, я не знаю…
– Верно, вы не знаете, потому что его нашел другой человек и, возможно, не поставил вас в известность! – медленно проговорил фон Шпинне. – Это, конечно, маловероятно, однако я допускаю, что так и было – вам не сказали.
– Да я их и не спрашивал… – чуть обиженно бросил Никита. Начальник сыскной про себя отметил эту едва заметную обиду, которая указывала, что между братьями не все благополучно, есть раскол и непонимание. Это давало возможность Фоме Фомичу кого-нибудь из них перетащить на свою сторону.
– От кого вы узнали о трупе?
– О каком трупе? – Никита даже глазом не моргнул.
– Новоароновского!
– От Николая!
– Когда он вам это сообщил, не припоминаете?
– Три дня назад, утром…
– Он вам сказал, куда они с Сергеем спрятали тело?
– Да, в подвал!
– Вы спускались туда?
– Зачем? – Никита удивился и непонимающе уставился на фон Шпинне.
– Чтобы посмотреть! – взмахнул рукой полковник.
– Нет, я не люблю на мертвяков глядеть, они мне потом ночью снятся…
Начальник сыскной вспомнил, о том же говорила и Руфина Яковлевна, будто бы ей будут сниться мертвяки. Странная семейка.
– Николай высказывал какое-нибудь предположение относительно убийцы Новоароновского?
– Высказывал…
– Что говорил? – Фома Фомич повернулся к Никите левым ухом, точно плохо слышал.
– Да… – Протасов поскреб затылок, – вроде как ему показалось, будто в доме был Леонтий…
– И как же он смог проникнуть в дом? Я так понимаю, дорога туда ему была закрыта!
– Вы сами знаете, какие у него отношения с Руфиной, она ему открыла…
– Мне другое непонятно – зачем приживалка открыла дверь сразу двоим: конюху и Новоароновскому. Если у нее в тот момент был управляющий, то впускать Леонтия было безумием.
– Я тоже не могу понять, может быть… – Никита замолчал, раздумывая, говорить или нет.
– Ну, ну! – торопил его начальник сыскной.
– Может, она так задумала, хотела от одного любовника избавиться руками другого…
– Интересное предположение! – откинувшись на спинку стула, кивнул фон Шпинне. – Но что заставило ее так поступить, ведь она собиралась замуж за управляющего и вдруг вступила в сговор с Леонтием?
– Она сама мне говорила, что надоел ей этот Новоароновский и что конюх милее… – подняв брови, точно сплетница, тихо проговорил Никита.
– А почему она с вами делилась такими интимными подробностями своей жизни, у вас с ней были хорошие отношения?
– Да нет, обычные. Просто накипело, наверное, вот она первому попавшемуся и рассказала…
– Она говорила вам, что хочет избавиться от своего жениха? – спросил, наивно глядя в глаза Никиты, начальник сыскной.
Ах, какой у Протасова был соблазн сказать: «Говорила, да, говорила! Даже объяснила, как это будет делать», но он понял – нельзя, слишком все нарочито получается. Приходит к нему приживалка и начинает мало того что на жизнь жаловаться, так еще и сообщает, как будет убивать одного из своих любовников… А у начальника сыскной лицо сонное, но глаза ишь как смотрят по-волчьи, из-под бровей, того и ждет, чтобы ухватиться, только руку дай…
– Нет, ничего такого она мне не говорила!
– Но вы ведь все равно ее подозреваете?
– А больше некого. Все беды у нас от нее. Может, и отец погиб по ее вине, кто же это знает…
– Поясните. Вы знаете что-то такое, чего не знаю я?
– Нет, – мотнул головой Протасов, – я ничего не знаю, просто мне кажется, что Руфина руку к смерти отца приложила…
– Вы же еще недавно утверждали, будто его убила обезьяна. Передумали?
– Нет, я и сейчас так считаю. Только ведь она не могла сама до этого додуматься, кто-то игрушку направлял. А почему не Руфина?
Странные вещи говорил Никита. Это еще раз убеждало начальника сыскной в том, что второй сын Протасова обладал изощренным умом. Ведь не говорит прямо – Руфина виновата, а только лишь предполагает.
– Вы считаете, приживалка заводила обезьяну?
– Нет, тут речь не о том, кто заводил… – Никита замолчал, его глаза испытующе уставились на фон Шпинне.
– А о чем же?
– Руфина, это мне точно известно, ворожит…
– Ворожит?
– Ведьма она. Вот так, если честно сказать, ведь страшна она с виду, а мужики к ней льнут, почему? Вот! А я слыхал, в деревнях есть такие, кто даже умерший скот на ноги поднимают и по двору бегать заставляют. Вот она оживила обезьяну и заставила убить отца…
– И дядю Евсея! – добавил начальник сыскной.
– Его, – Никита замолчал и, подумав, добавил: – Его, мне так кажется, обезьяна по ошибке задушила…
– Да, да, – кивнул фон Шпинне. И, принимая правила игры, сказал: – А вы, Никита, никогда не думали, что, возможно, вашего отца обезьяна тоже убила по ошибке?
– А кого же она тогда собиралась убивать? – спросил Никита, скорее всего, у себя, чем у Фомы Фомича.
– Вас, например, – начальник сыскной проговорил так, будто речь шла о чем-то малосущественном и давно забытом.
– Меня? – Глаза у Никиты широко открылись, похоже, он никогда не думал о такой возможности.
– А что в этом невероятного, – взглянул на него полковник, – ведь убила же она дядю Евсея, и я не думаю, что это была ошибка! Вот с вашим отцом она, может быть, и ошиблась. А дядя Евсей – не ошибка, его убили намеренно, скорее всего, он что-то знал…
– Да что он мог знать? – воскликнул Никита с уверенностью.
– Многое, – не согласился с Протасовым начальник сыскной. – Ведь вы считали его глухим и обо всем болтали в присутствии старика, а он сидел, слушал, да на ус мотал. Потому что хитрым был, правда, в конце концов проговорился, это его и сгубило.
– Вы о чем? – настороженно посмотрел на Фому Фомича Никита.
– Все что угодно, – пожал плечами начальник сыскной. – При нем могли вестись всякие разговоры, даже секретные. Никто и не думал, что глухой как пень старик слышит! Вот и болтали…
– Все равно не понимаю, – мотнул головой Протасов, – что он мог услышать…
– Да хотя бы то, что кто-то задумал убийство…
– Да кто его мог задумать? – удивился Никита.
– А кто убил четверых?
– Но это же не мы!
– Кто знает… – тихо, но так, чтобы Протасов услышал, проговорил Фома Фомич и полоснул того взглядом. – Еще ничего не ясно, убийцей может быть кто угодно, любой в этом доме, начиная от вас и заканчивая Руфиной Яковлевной…
– Но убийца-то все равно кто-то один!
– Этого сейчас никто не знает, – начальник сыскной опустил руки, те повисли, как плети. Поводил головой из стороны в сторону, разминая шею. – На сегодня, пожалуй, достаточно, – сказал, глядя на Протасова. – Сейчас вас проводят в комнату, и я бы хотел вас попросить не выходить из нее до особых распоряжений…
– А когда они будут?
– Уже скоро!
Никиту увели.
– Кого следующего? – спросил, вращая осоловевшими от недосыпа глазами, Кочкин.
– Никого! – бросил вполоборота фон Шпинне.
– И что мы теперь будем делать?
– Возьмем с собой Николая, Никиту, Сергея и… – начальник сыскной прищурился, – и Руфину Яковлевну. Да, чуть не забыл, еще конюха. Разместим всех в подвале сыскной, пусть посидят. Завтра вернемся и допросим остальных.
– А если они сговорятся? – сказал Меркурий.
– Как? – Фома Фомич мотнул головой в сторону чиновника особых поручений. – Как они смогут сговориться, когда половина обитателей этого дома будет сидеть в нашем подвале под замком?
– А оставшиеся?
– Они могут сговориться, но без тех, кого мы заберем в сыскную, это будет уже не сговор.
Глава 45. Следующий после ночи допросов день
Фома Фомич дал возможность всем, кто принимал участие в обыске протасовского дома, поспать подольше. Сам же только лег, сразу поднялся – не спалось, мысли донимали. Просто валяться не хотелось, поэтому он оделся и отправился на службу.
Улицы еще тонули во мраке, но на востоке небо понемногу розовело… До Пехотнокапитанской добрался за полчаса быстрым шагом. На пути попался только один, пугливо жавшийся к забору, прохожий. «Какой-нибудь поздний гуляка…» – мелькнуло в голове полковника.
Дежурный его не ждал, потому был взволнован. Фон Шпинне даже заподозрил непорядок в сыскной, но, быстро обойдя караульную комнату, арсенал и прочие подсобные помещения, ничего не обнаружил. Нервное поведение агента отнес на счет своего внезапного появления.
Поднявшись в кабинет, начальник сыскной зажег свет и отворил форточку, впуская свежий предрассветный воздух. Сел за стол и задумался. Маятник мерно тикающих часов без устали качался из стороны в сторону. Итак, что сыскная полиция имела на сегодняшний день? Четыре трупа, два из которых приписывались механической игрушке, а два других – конюху Леонтию.
– Конюх Леонтий, – вслух проговорил фон Шпинне и подумал, почему бы сегодняшний день не начать с допроса конюха, ведь ночью до него очередь так и не дошла. Нужно исправить это недоразумение.
Фома Фомич вызвал дежурного.
– Слушаю вас! – выкрикнул тот с порога и поджал губы.
– Давай мне сюда протасовского конюха, зовут Леонтий… Знаешь такого?
– Так точно, ваше высокоблагородие, знаю. Он у нас в самой первой камере сидит!
– Тогда веди и смотри внимательно, чтобы, не дай бог, не сбежал, а то он такой…
– У меня не сбежит! – бодро заявил дежурный и поднял острый, покрытый синеватой щетиной подбородок.
Всю свою жизнь начальник сыскной опасался такой вот уверенности, по личному опыту знал – все беды от нее, но махнул рукой – веди!
Через пять минут конюх сидел перед столом фон Шпинне на свидетельском стуле. Как только Леонтий вошел, полковник почувствовал крепкий, острый запах, исходящий от протасовского работника. Вот, значит, о чем говорила Руфина Яковлевна! Да, с ее носом лучше держаться от Леонтия подальше…
– Знаешь, за что ты здесь? – без уточнения имени спросил фон Шпинне.
– Нет! – мотнул головой конюх.
Начальник сыскной осмотрел его. Худощав, но в плечах широк, это указывало одновременно на силу и выносливость. Лицо с хитрецой, щеки впалые, хрящеватый нос. Волосы на голове темные, короткие. Глаза беспокойные.
– Какие отношения у тебя были с Руфиной Яковлевной… – фон Шпинне запнулся, он не знал ее фамилии. При упоминании приживалки лицо Леонтия мгновенно поглупело, он смутился.
– Ну, мы это с ней… – кадык на жилистой шее дернулся, – у нас с ней отношения…
– Какие? Она тебе бороду расчесывает или что?
– Так нету же у меня бороды? – Конюх коснулся руками лица.
– Вы с Руфиной Яковлевной были любовниками?
– Нет, я на ней жениться хотел…
– А чего же не женился, чего тянул?
– Да она говорит, выйду за тебя, если лошадей своих бросишь. Мол, пахнет от тебя крепко…
– Ну а ты что?
– Куда мне от лошадей? Это же моя служба. Лошадей брошу, и куда? Получается – некуда! Я ей говорю: «Это запах с непривычки, а вот обвыкнешься, тогда не будешь замечать…» А она: «Нет, я к этому запаху никогда не привыкну!»
– Стало быть, вы расстались с ней на почве запаха?
– Да, я несогласный был лошадей бросить, а она не согласна была на запах. Вот и не сошлись.
– Ты знаешь, что у нее другой появился?
– Знаю! Новоароновский, но ведь его же убили!
– Тебе откуда про убийство известно? – с тихой ленцой спросил Фома Фомич, начиналась самая интересная часть допроса.
– Все про это говорили в доме, вот и я слыхал!
– А ты слыхал, что тебя все подозревают в убийстве, даже не подозревают, что я такое говорю, тебя все обвиняют!
– Меня? – Судя по выражению лица, конюху это было не известно. А может быть, он только разыгрывал неведение. Фон Шпинне много всяких ловкачей насмотрелся, чтобы вот так вот сразу поверить.
– Ты любил Руфину Яковлевну, а Новоароновский ее отбил. Это – повод для ревности, а ревность – повод для убийства, все сходится!
– Да какая там любовь! – отмахнулся конюх и даже фыркнул, точно лошадь. – Не было у нас с ней никакой любви!
– А что было?
– Просто так сложилось: она одинокая, я одинокий, почему, думаю, нам не соединиться. Она всю жизнь по чужим углам, а у меня, как-никак, дом свой, хозяйство, сбережения, да и жалованье тоже вот получаю… Соглашайся только!
– Значит, не было любви?
– Нет, я уже не в том возрасте, чтобы влюбляться, а потом еще и ревновать… Я, если знать хотите, и не приставал к ней вовсе, потому как мне это и не нужно…
– Вы с ней не спали? – удивленно взглянул на конюха фон Шпинне. Леонтий открывался для него с иной стороны. Вот тебе и разговоры – бабник, а он к Руфине и не приставал… Может, врет? Но непохоже, не видно в глазах блудливости, свойственной любителям женского пола.
– До свадьбы какое спанье! – возмущенно проговорил конюх.
– Выходит, врали люди, когда про ваши горячие встречи болтали?
– Конечно, врали!
– А может, ты так говоришь только затем, чтобы тебя в убийстве Новоароновского не обвинили?
– Я так говорю, потому что это правда!
– И к смерти управляющего ты никакого отношения не имеешь?
– Нет!
– А вот некоторые люди утверждают, будто бы ты его убил, и даже видели, как ты это делал!
– Да ну! – флегматично проговорил конюх. Он не вскакивал со стула, не протестовал, размахивая руками, не кричал, что он в этот момент находился где-то далеко, он просто сидел и, не выказывая никакого суетного беспокойства, смотрел на фон Шпинне.
– Значит, не ты убил? – спросил тот с притворным сомнением в голосе.
– Не мое это дело – людей убивать, я человек смирный, покладистый…
– Так уж и покладистый? – не поверил фон Шпинне.
– Бывает, кого-то сгоряча огрею, да и то – за дело. По конской части, если непорядок какой, с нашим братом нужно… Где похвалить, а где и… – он сжал правую руку в кулак и погрозил невидимому нарушителю порядка.
– Согласен, мне такая педагогика по душе. Но бывает же, порой и смирный человек из себя выходит. Тогда держись – убить может…
– Может, не отрицаю, у самого такие мысли были…
– Какие мысли? – не дослушав до конца, фон Шпинне перебил конюха.
– Убить!
– И кого же?
– Да вы не знаете, это еще по молодости, давно. Но было, в том и сознаюсь!
– А что же тебе тогда помешало?
– Да не знаю, кто-то за руку придержал, или что-то придержало… – конюх замолчал, глаза подернулись дымкой воспоминаний, он тряхнул головой и закончил, – я уж и примерился, и замахнулся…
– Чем?
– Что? – Взгляд рассеянный, непонимающий.
– Я спрашиваю, чем замахнулся?
– Топором!
– Это была женщина, и она в тот момент спала? – спросил начальник сыскной.
– Вы так говорите, будто рядом со мной стояли! – удивленно уставился на фон Шпинне Леонтий.
– Нет, не был я там, просто служба у меня такая – догадки строить… А что ты, Леонтий, можешь сказать про вашего нового дворника?
– Что говорить? Хотел к себе на конюшню забрать, так он пропал куда-то… А работник он справный, не чета нашим. Если бы его на конюшню, вот бы мы там с ним порядок навели, любо-дорого посмотреть… – конюх говорил, мечтательно щуря глаза, словно не было в его жизни ареста, одиночной камеры, допроса…
«Да, – подумал начальник сыскной, – куда ему от лошадей…»
– Значит, говоришь, пропал? И ты не знаешь, где он?
– Нет, не знаю, – Леонтий едва заметно улыбался, он находился не в кабинете фон Шпинне, а у себя на конюшне. – Как в дом забрали, так и пропал!
– А ведь его, так же как и Новоароновского, убили! – сказал полковник, не отрывая взгляда от лица конюха.
– Как убили? – сорвался с места Леонтий, эта новость была для него ошеломляющей.
– Задушили! И все в доме почему-то уверены, что это ты…
– А я-то здесь при чем, при чем здесь я? – Конюх обессиленно рухнул на стул. – Зачем мне этого дворника убивать?
– Да я тоже думал, зачем? В чем он перед тобой провинился? Стал выяснять, и нашептали мне шептуны разные, что, дескать, были у него, у дворника, какие-то шуры-муры с Руфиной Яковлевной, и за это конюх Леонтий его порешил… Его и управляющего. Сделал все в доме, потому как там трупы нашли… Что ты на это скажешь?
– Я в дом не хожу, кто меня туда впустит? От меня ведь пахнет плохо! – ошалело вращая глазами, оправдывался Леонтий.
– Поговаривают, будто бы Руфина тебя по ночам впускала, и ты вроде всегда оставался у нее до утра…
– Да вранье все это! Я в доме ни разу не был. Не знаю, где там и что, какие комнаты, и кто в них живет… Нет моей вины в этих убийствах! – тяжело мотнул головой конюх.
– А ведь они еще одно душегубство на тебя свалить хотят… – сверля глазами Леонтия, тихим голосом добавил начальник сыскной.
– Это какое же? Небось говорят, это я хозяина придушил?
– Нет, с фабрикантом они все сходятся в одном – его убила обезьяна, а вот дядю Евсея – ты!
– А его-то за что мне убивать? – Конюх выглядел потрясенным нелепостью и в то же время тяжестью обвинений. Такое в его жизни, похоже, случилось впервые, и он не знал, как себя вести.
– Да все из-за Руфины Яковлевны!
– Это получается, у нее и с дедом что-то было?
– Поговаривают, но сама отрицает.
– Значит, она не думает, что это я Евсея убил?
– Сказала, не знает, может, и конюх…
– Вот стерва такая! На невинного напраслину возводит! – зло, с брызгами изо рта бросил Леонтий. – Ну, с Новоароновским еще ладно, можно на меня подумать, хоть я его и не убивал, а с дядей Евсеем – это уже через край! Это никуда не годится! Получается, я боялся, что она от меня к старику сбежит, да еще к какому – глухому и трухлявому…
– Ну, как оказалось, не был он глухим, – проговорил начальник сыскной, украдкой наблюдая за конюхом.
– Что это значит?
– А то и значит – не был! Он все слышал, а глухим только притворялся…
– Может, его потому и убили, что он чего-нибудь услыхал?
– Я тоже так думаю! – радостно воскликнул начальник сыскной. – Он что-то услышал, чего слышать было не нужно. И ладно бы услышал, ведь сказал, будто знает такое, от чего никому не поздоровится, если он это расскажет. Савва Афиногенович на эти слова сильно обиделся, и у них с дядей Евсеем ссора случилась…
– Не может такого быть! – возразил Леонтий.
– Почему? – насторожился начальник сыскной.
– Я знаю, как Савва Афиногенович к дяде Евсею относился – уважительно, и чтобы он ему когда плохое слово сказал…
– А я ведь был при этой ссоре, сам все видел. Или ты мне не веришь?
– Верю, конечно… – озабоченно смотрел перед собой конюх, – просто для меня то, что вы говорите, как-то непривычно. Вот я и сказал про их отношения друг к другу…
– Нет, Леонтий, ты мне сказал, как Савва Афиногенович относился к дяде Евсею, и ни словом не обмолвился, как дядя относился к племяннику…
– Ну, а что дядя Евсей? Мы же все думали – он глухой, все время молчал. Придет, бывало, на конюшню, сядет и молчит. Ему, я так понял, лошади нравились.
– Старик, когда приходил к вам, говорил о чем-нибудь?
– Нет! – отрицательно мотнул головой конюх.
– А вы в его присутствии не упоминали о чем-нибудь таком?
– О чем?
– Что старику слышать не полагалось, секреты какие-нибудь, тайны…
– Да какие тайны у нас на конюшне? Только и разговоров что про лошадей… Ну, может быть, ругнемся порой, а так – нет, ничего, что могло бы старика обидеть!
– Ну, еще бы знать, что его могло обидеть! – бросил разочарованно начальник сыскной и продолжил: – Часто старик приходил на конюшню?
– Поначалу нет, а потом зачастил, чуть ли не каждый день. Мы его уже под конец и замечать перестали – обвыклись!
– Под какой конец?
– Ну перед тем, как умер он…
– Вы никогда не вступали с ним в разговор?
– Нет! – с улыбкой ответил конюх, его, похоже, забавляла мысль о беседе с глухим.
– Значит, как я понял, отношения у Евсея с Протасовым-старшим были очень хорошие?
– Да! – кивнул Леонтий. – Отеческие!
– Ты можешь этого и не знать, но я все же спрошу, какие отношения были между Саввой Афиногеновичем и сыновьями?
– Да какие… – конюх задумался, по лицу было видно, обуревают его сомнения: откровенничать с начальником сыскной или нет.
– Об этом разговоре никто не узнает! – тихо сказал фон Шпинне, тонко уловив настроение Леонтия.
– Да, я понимаю, но все ж как-то неудобно мне говорить…
– Если так, то это значит, отношения между ними были не самые лучшие, или я ошибаюсь?
– Нет, не ошибаетесь, порой они ругались, – конюх почему-то перешел на шепот, – особенно с Николаем!
– Со старшим, значит. Ну, это и понятно, ведь он после отца главный! А как Савва Афиногенович относился к младшему?
– К Сергею?
– Да!
– Я бы не сказал, что они ругались, однако…
– Что?
– Ходят слухи, что он ему неродной сын, что Арина Игнатьевна понесла от кого-то другого…
– Слухам тоже верить! – отмахнулся фон Шпинне, но глаза заинтересованно сощурились.
– А другие говорят, я сам слышал, что Сергей – это вообще не ихний сын!
– Чей же тогда?
– Говорят… – голос конюха стал совсем тихим, Фоме Фомичу пришлось напрячь слух. – Говорят, это сын Руфины!
Глава 46. Допрос Руфины Яковлевны
– Вот как? – метнул острый взгляд в сторону конюха фон Шпинне. – А кто об этом говорит?
– Да я уж и не помню… – опустил голову Леонтий.
«Если конюх утверждает, что не помнит, то, скорее всего, это сболтнула сама Руфина Яковлевна. Ведь как можно забыть человека, который поведал тебе такую тайну: Сергей – сын приживалки!» – подумал начальник сыскной. Он решил немного поднажать и заставить Леонтия сказать правду. Фома Фомич еще не задумывался, на самом деле Сергей сын Руфины, или это только чей-то досужий вымысел. Его сейчас интересовало другое – кто распространяет эти слухи? Если сама приживалка, то с какой целью? Неспроста же она рассказала об этом Леонтию…
– Когда при родной матери кто-то усыновляет ребенка, это значит, мать от него отказалась… – начал фон Шпинне, но не договорил.
– Нет, она не отказывалась, его у нее отняли! – выпалил с жаром Леонтий.
Фома Фомич укрепился в мысли, что конюху известно намного больше, чем говорит.
– Кто это может знать? – бросил он недоверчиво.
– Я знаю!
– Ты же служишь у Протасовых десять лет, а история с ребенком произошла намного раньше? Если его отнимают, то непременно в младенчестве.
– А я знаю! – настаивал на своем конюх.
– Откуда?
– Руфина мне рассказала…
– За что же ты был удостоен такой чести?
– Я как-то спросил у нее, почему она одна живет и никого у нее нету: ни мужа, ни детей. И только я заикнулся про детей, ее давай трясти, прямо лихорадка началась. Еле успокоил, пришлось даже воды в лицо плескануть… После этого она мне и открылась.
– Ты спрашивал, кто отец Сергея?
– Спрашивал, – дернул правой щекой конюх, – ничего не сказала, твердила только – молодая была, молодая была…
– Молодая была… – в задумчивости повторил начальник сыскной, потом добавил: – Все мы были когда-то молодыми… Ладно, Леонтий, думаю, беседу нашу надо заканчивать. Отпустить тебя пока не могу, потому посидишь еще у нас…
– А когда…
– Когда выпустим? Завтра… Наверное! Надо все следственные мероприятия провести, доктор должен дать заключение относительно того, как именно были убиты Новоароновский и дворник… – фон Шпинне упорно продолжал называть покойного Семенова дворником, так было проще смириться с тем, что убит агент сыскной полиции.
После того как конюха увели, Фома Фомич велел привести Руфину Яковлевну.
– Долго вы меня еще будете здесь держать? – резким, визгливым голосом закричала она прямо с порога.
– Да вы проходите, садитесь! – внимательно осматривая Руфину, мирно ответил фон Шпинне. – Спали, наверное, плохо?
Приживалка действительно выглядела не лучшим образом. Платье зеленого сатина измялось, чепец с незавязанными тесемками сидел на голове криво, лицо посерело.
– Да какой у вас тут сон! Разве уснешь, клопы, наверное, водятся…
– Это неправда, клопов нет! – оскорбленно глянул на женщину фон Шпинне. – Привидения в подвале живут, а клопов нет! Я часто думал, почему у нас не водятся эти мерзкие кровососы, и не находил ответа, а теперь понял – их нет, потому что в подвале живут привидения.
– Какие еще привидения? – садясь на стул и поправляя при этом чепец, зло спросила Руфина Яковлевна, всем своим видом показывая, что женщина она серьезная и говорить о всяких глупостях не расположена.
– Да от прежнего хозяина дома остались, никак избавиться не можем. Что только не делали: и яд крысиный по углам рассыпали, и капканы ставили, но все тщетно!
– Вы, наверное, шутите? – недовольно блеснула глазами приживалка.
– Какие уж тут шутки! – почесал бровь фон Шпинне. – А вы что же, не видели никого?
– Нет!
– Ну, в следующую ночь обязательно увидите, – проговорил успокоительным тоном начальник сыскной.
– Вы хотите сказать, я останусь тут еще на одну ночь? – Руфина Яковлевна подалась вперед.
– Нет, – мотнул головой полковник. – Я хочу сказать, что не знаю, на сколько ночей вы здесь останетесь, может быть, навсегда! Одно мне известно точно, дата вашего освобождения из жутких подвалов сыскной полиции полностью зависит от вас!