– …отвлечь городскую стражу танцами живота…

– У Шехмета больше двух сотен стражников, каждому дадим по танцовщице?!

– …или пожаром, и…

– И спалим на фиг половину Бухары! Тебя точно зовут Ходжа, а не Нерон?

– …перелезть через стену дворца, поднять суматоху и панику, выгнать всех на улицу, найти сокровищницу, отыскать там пузырёк с остатками зелья, передать его мне и смело бесчестить гарем! Как устанешь, возвращайся, я буду ждать тебя в чайхане с вином и кебабом на палочках. Но не обижайся, если я выпью пиалу-другую до твоего возвращения…

– Да на здоровье, – со вздохом разрешил бывший москвич. – С твоим «продуманным планом» можешь всех угостить за помин моей души. Стратег хренов в парандже!

– На себя посмотри, э? Ты вообще ничего не предлагаешь! И на женщину ты не похож, и походка у тебя как у горбатого павлина, и ноги кривые, и… и…

То есть до палатки башмачника соучастники так и дошли – не спеша, не утруждаясь бегом по жаре, не обливаясь солёным потом и не прекращая непринуждённой дружеской болтовни. Правда, Насреддин уже начал переходить на личности, а Оболенский бы такое нипочём не спустил, но всерьёз ссориться ни тот ни другой не намеревались. Так, изливали адреналин, не до конца реализованный в еврейском квартале.

– Как думаешь, они догадались покормить двух ослов?

– Если ты о Рабиновиче и эмире, то, думаю, да. А если о том, что ради нас они готовят пир, то…

Неправыми оказались оба. В том смысле, что увиденное настолько ошарашило Льва и Ходжу, что аппетит у них пропал резко и надолго. Во-первых, в шатре дрожали два стреноженных ишака с перепуганными мордами и кляпами в зубах! Во-вторых, столь же надёжно связанный Ахмед с заткнутой в рот собственной тюбетейкой валялся на полу, ногами в холодном плове, а головой в готовой башмачной продукции. Его жены и маленькой дочери видно не было. Но, в принципе, дедуктивным методом можно было предположить, куда они направились и что им за это светит…

Глава 30

У каждой радости свои гадости. Вроде только полапал, а уже – папа… Надпись на стене кировского роддома
– Итак, буквально пара-тройка несложных вопросов. Кто тебя так красиво увязал? Судя по богатству и разнообразию узлов, это какой-нибудь моряк или мастерица макраме? И куда делась твоя красавица-жена с милашкой-дочерью? Это я так, на всякий случай, вдруг они рядом? Если ты меня правильно понял – кивни!

Ахмед издал нечленораздельное мычание, подмигнул поочерёдно левым и правым глазом, чихнул, пожевал кляп и резко повернул голову налево.

– Он кивнул? – не понял Лев.

– Нет, он назвал тебя козлобрюхим тушканчиком, застрявшим в выходном отверстии пустынной ящерицы-варана, и призвал Аллаха в свидетели своих слов.

– Не ври, Ходжа, я же обижусь и пну его!

– Давай мы оба пнём, с разбега, – охотно поддержал домулло, и башмачник вытаращился на него, как на изменника всего мусульманского мира.

Он мигом выплюнул кляп, легко выскользнул из верёвок, вскочил на ноги и сжал кулаки с криком:

– Я буду защищаться, волки безобразные!

– Вот видишь, уважаемый, этот нехороший человек, этот неверный муж, этот фальшивый друг и незаботливый отец просто притворялся. Наверняка благородная Ирида аль-Дюбина отправилась поговорить с госпожой Зейнаб о том, как её одежда оказалась на чужом супруге. А он, зная, что Ириду ответ её не обрадует, связал наших ослов, связался сам и лежал, вызывая жалость, уже придумав страшную сказку о том, что его избили и ограбили. Жена с дочкой проявили бы жалость и не прибили бы его сразу, а уж потом…

– Это ты… это вы… это не я! – взвыл уязвлённый в обе почки сразу недавний торговец аладдинистыми тапками. – Вы во всём виноваты! Вы меня втянули, напоили, бросили, заставили пойти за этой порочной женщиной, возлечь с ней и… и… Я не виноват!

– О, так там что-то было?! Колись, братан, и какова эта корова в постели? Попробуй муа-муа, попробуй джага-джага…

– Чего он хочет от честного мусульманина?! – взвизгнул Ахмед, бросаясь на колени перед невозмутимым Ходжой. – Зачем говорит обо мне, что я «джага-джага» с коровой в постели делал! Не было там никакого домашнего животного!

– А Зейнаб? – напомнил домулло.

Ахмед начал биться узким лбом об землю так, что из ковра полетела пыль. Его трудновоспроизводимые вопли и стенания в целом сводились в одну простенькую тему: да, он пришёл куда-то с какой-то женщиной, они разделись, она разлила вино на две пиалы, отвернулась зевнуть, а он, видимо, возможно случайно, не думая, для смеха поменял пиалы местами. В результате чаровница рухнула, не допив до дна. Башмачник умудрился вспомнить, что его ждут дома, и, наскоро во что-то одевшись, на автопилоте добрался до базара.

Больше он не помнил ничего вплоть до сегодняшнего утра, когда его дражайшая супруга устроила допрос тем, кто в четыре руки толкнул его на путь греха. И хотя самого факта прелюбодеяния вроде бы зафиксировано не было, но могучая Ирида была решительно настроена найти дом, где поселилась мошенница Зейнаб, и уточнить всё из первых уст. Что-то вроде тихого разговора в туалете «между нами, девочками». Для чего она надела кольчугу и шлем, опоясалась саблей и дала малышке настоящий ножик, а уходя, пообещала ему вернуться, дабы сравнить две версии произошедшего со слов обеих сторон, непонятно…

– Нам пора, – заторопился Лев. – Кончай болтовню, пошли их искать, пока там мама с дочей гору трупов не наваляли. Эта мелкая Рэмбо пол-Бухары перережет и не поморщится…

– Не смей клеветать на моё невинное дитя! – тигром бросившись на Оболенского, взревел Ахмед.

Насреддин, задумчиво качая головой, позволил этим двоим помесить друг друга и выпустить пар. Но уже через десять минут три «красавицы» в непроницаемых чадрах настырно выспрашивали базарных торговцев, где остановилась недавно приехавшая мошенница Зейнаб?

Развязанные Рабинович с эмиром тоже изо всех сил рвались на диверсию, но Ходжа проявил похвальное благоразумие, оставив обоих охранять палатку. Белый ишак воспринял это как знак уважения и доверия, встав у входа, грозно раздувая ноздри и скаля крепкие зубы. Наш серый герой сначала надулся, но, поразмыслив и прикинув, что к чему, вдохновенно изложил на ухо товарищу самую примитивную (а чем шайтан не шутит!), действенную идею. Хозяева ушли, в палатке никого, помещение полно ходового товара, так в чём проблема? Кто сказал, что два осла (один получивший высокое дворцовое, а другой практичное уличное воспитание) не сумеют наторговать на горстку овса и пару морковок?.. Эмир и Рабинович стукнули копытом о копыто и ударились в бизнес…

А три разноформенные ханум (не очень удачное выражение, но как сказать, если одна низкая и толстоватая, вторая высокая и здоровенная, а третья длинная и тощая, как кочерга) широким мужским шагом плечом к плечу (и какого чёрта я оправдывался, раз в принципе всё так и было – разноформенные они, и баста!) топали вдоль базара, не обращая внимания на отдельных представителей противоположного пола, непременно лезущих с комментариями:

– Ай, как хорошо идут, красавицы! Носок тянут, шаг печатают, грудь колесом, подбородок вверх! У меня верблюдица была, тоже так ходила…

– Вах, какой красивый, нежный, стройный девушек сразу три! Зачем туда-сюда пешком ходишь, э? Скучаешь, наверно, да? Давай со мной ты все три познакомишься, никому скучно не будет! Я тебе такое покажу, ты такое ни с одной линейкой не видел, мамой клянусь!

– Вай мэ, куда вы идёте, бесстыдницы? Где ваши мужья, что отпустили одних так нагло ходить по базару? И главное, что совсем ничего-ничего-ничего у меня не купив!

Героической троице с величайшим трудом удавалось сохранять спокойствие.

Собственно, если бы не Ходжа, так Лев непременно бы съездил по зубам узбекскому купцу, обозвавшему его верблюдицей, а Ахмед почти сцепился с персиянином, угрожавшим «линейкой». Домулло твёрдой рукой навёл порядок в отделении и заставил обоих товарищей, скрипя зубами, продолжить движение. Наводящих вопросов теперь никому уже задавать не приходилось – уличные мальчишки орали на весь базар, что в ближайшем караван-сарае могучая женщина учинила драку с безобразиями!

– Зачем они такое врут о моей нежно любимой супруге? Она просто пошла поговорить с Зейнаб, мирно, чисто по-женски, как сестры…

– Ага, и мирно, чисто по-женски, за разговорами подожгла караван-сарай!

– Лёва-джан, нельзя его так пугать, – упрекнул Насреддин, поддерживая под локоток обомлевшего башмачника. – А ты не подгибай ноги, как перепуганный баран, которого рано утром не до конца проснувшаяся гадюка сонно лизнула в курдюк!

В попытке мысленно нарисовать себе эту картину Ахмед даже несколько ободрился и ускорил шаг, а за ближайшими домами действительно поднимались к небу клубы чёрного дыма. Пару минут спустя нашим героям уже пришлось проталкиваться сквозь плотные толпы народа, сбежавшегося смотреть на пожар. Слышались тревожные крики, сновали люди с вёдрами и кувшинами, все беспокоились, как бы огонь не перекинулся на соседние дома.

Это только кажется, что глинобитные дома плохо горят, на деле пламя в считаные часы охватывает целые кварталы! Специально выделенных пожарных частей тогда ещё не существовало, и пожар бездарно пытались локализовать перемазанные грязью и сажей городские стражники Шехмета. В принципе, каким-то чудом они умудрялись не давать огню расползаться, но главное здание было безвозвратно потеряно – оранжевые языки пламени били из всех окон и щелей.

Глава 31

Не каждую Моську засунешь в авоську! Задолбавшийся слон в супермаркете
– Подруги, мы опоздали… – сипло выдохнул Оболенский, обнимая друзей за плечи.

На самом краю крыши двухэтажного здания были отчётливо видны две женские фигуры, таскающие друг дружку за волосы. Зейнаб, как вы помните, была несколько выше ростом аль-Дюбины, но, разумеется, внебрачная дочь визиря хорошо превосходила её по массе и чисто физической силе. Мошенница с воплем удирала от пышущей гневом супруги тощего башмачника, и обе женщины уже здорово напоминали кошек на раскалённой крыше…

– Зейнаб, доченька моя, прыгай, мы тебя поймаем! – раздался истошный голос слева, где шестеро стражников под руководством деятельной старухи Далилы уже растягивали чей-то плащ.

– Маманя-а… – надсадно выла Зейнаб, но не прыгала, переминаясь с ноги на ногу. – Я не могу! Мужчины увидят моё лицо-о!

– Всем закрыть глаза, о дети иблиса, и не сметь лицезреть красоту жены Али Каирская ртуть, который есть племянник вашего господина Шехмета!

Стражники переглянулись и послушно закрыли глаза. Командирскому голосу и самообладанию старой аферистки можно было только позавидовать.

– Зейнаб, девочка моя, скинь свои одежды, ибо они уже горят сзади! – неожиданно завопил Насреддин, изо всех сил подражая голосу Далилы. Та изумлённо обернулась, но опознать «преступника» под паранджой было практически невозможно. А недалёкая дочь, нимало не чинясь, кинулась раздеваться прямо на крыше, кидаясь деталями туалета в надвигающуюся Ириду!

– Вай мэ… – мечтательно признали толпившиеся горожане, и не думавшие закрывать глаза. – В любой чайхане за такое бесстыдство надо платить кучу таньга, а тут всё даром…

– Доченька, прикройся и прыгай!!! – верещала старуха, пытаясь руководить стражниками.

Но попробуйте матом и пинками гонять вокруг горящего здания шестерых мужчин с закрытыми глазами, да ещё удерживающих натянутый, как парус, плащ. Двое споткнулись, круг разорвался, одного стражника почти затоптали, и в этот весёлый момент мстительная богатырша аль-Дюбина нанесла роковой удар ногой сзади!

– Маманя-а-а… – Голая туша мошенницы Зейнаб, перевернувшись в воздухе, рухнула на зажмурившихся стражников, успешно придавив и саму Далилу.

Толпа дружно разразилась аплодисментами, криками одобрения, свистом и подбрасыванием вверх тюбетеек.

Отчаянная Ирида, исполнив свой священный долг, без малейшего страха спрыгнула вниз. Ахмед, сбросив паранджу, кинулся ей на шею. Супруги слились в умиротворяющем поцелуе…

– А можно я тоже кого-нибудь убью? – раздался звонкий детский голосок из самого дальнего окна.

Народ замер…

– Где Амука? – нежно спросила Ирида.

– Я думал, она с тобой, – осторожно ответил Ахмед.

Парочка, не веря собственным глазам и ушам, недоумённо уставилась друг на друга, в то время как неизвестная плечистая ханум оттолкнула свою товарку, вылила на себя ведро воды и бросилась в горящее жерло здания.

Все только ахнули…

– Какая женщина-а!..

– Какая, к шайтану, женщина?!! – взвыл Ходжа, бросаясь вслед за Оболенским, но его удержали.

Мгновение спустя в окне возник почти чёрный от сажи и гари россиянин и самым аккуратнейшим образом выкинул из горящего помещения восторженно верещащее дитя.

– Мама, я ещё так хочу! Можно, можно, можно? – вопила маленькая Амударья, попав в заботливые руки родителей.

Лев только-только успел по пояс высунуться из того же окна, как подпорки не выдержали и стена рухнула…

– Лёва-джан! – страшно закричал Насреддин, но его голос потонул в грохоте и треске пламени.

…Бывший помощник прокурора лежал на спине, всё вокруг было сияющим и серебряным. В чём-то похоже на его визит к инопланетянам в колеснице святого Хызра, но не оно. Он словно бы неспешно плыл куда-то Млечным Путём, не видя своего тела, но зная, что оно было, оно лишь на время стало прозрачным ничем, ибо ощущать себя чистым разумом сложно даже во сне. А это был не сон…

Волшебная явь несла его вне привычного мира современной России или сказочной Бухары, без направления, против всех привычных ощущений скорости или движения, словно его некое глубинное внутреннее «я», бывшее недавно Львом Оболенским, рассыпалось в звёздную пыль и стало чьим-то будущим дыханием. Легко, красиво и беззаботно…

– Я не очень помешаю, почтеннейший?

– Бабудай-Ага? Да нет, не знаю, наверное…

– Э-э?..

– Не помешаешь, конечно, только я тебя не вижу. А по идее, и слышать не должен. Блин, да и как я тебе отвечаю, тоже непонятно… Меня же нет!

– Ты прав, о сомневающийся, перейдём в более привычную для тебя среду образов и видений.

Лев до хруста в шее покачал головой, пару раз хлопнул себя ладонью по уху, выбивая остатки мелкой звёздной россыпи, и, поджав под себя левую ногу, уселся на большом персидском ковре. Рука неведомого мастера быстро нарисовала под ним прохладные барханы, расставила финиковые пальмы оазиса, опустила на ничто разукрашенный созвездиями полог ночи и осторожно поставила перед ним хрустальный бокальчик с ароматным арабским кофе…

– Это правильно, – вслух согласился мой друг, с удивлением отмечая, что на нём нет даже следов сажи и гари. – А то мы с Ходжой всё больше винищем злоупотребляем. Ну не привыкну я никак к их зелёному чаю, особенно если ещё и с маслом, молоком и бараньими выжирками вприкуску, бр-р…

Мускулистый чёрный джинн с более азиатскими, чем африканскими, чертами лица и зыбкой фигурой расположился напротив. Перед ним возник кальян на арбузе, и сладковатый белый дым мягкими клубами начал подниматься над его обритой головой, словно неземная корона всех царей.

– Я умер? А что-то ни ангелов, ни гурий…

– Нет, уважаемый. Но ты был на краю гибели, а мой нынешний хозяин и господин, да поразит его шайтан слюной в печень, ещё утром возжелал лично видеть тебя, и лишь поэтому я появился вовремя.

– Ну, вообще-то, по-любому гран мерси. – Лев отхлюпнул самый маленький глоточек, памятуя о том, что чашечку кофе положено растягивать на полчаса.

Джинн благодушно пожал круглыми плечами:

– Он ждёт тебя.

– Пару минут перетопчется, у меня вопрос.

– Я не знаю ответа.

– Ты даже не выслушал.

– Почтеннейший, – Бабудай-Ага глубоко затянулся и выпустил дым двумя витиеватыми струйками из носа, – я не знаю, когда ты вернёшься домой, не знаю, вернёшься ли вообще, не знаю, сколько и чего тебе надо здесь сделать, чтобы вернуться… Ибо в прошлый раз я сам пригласил тебя, а сейчас я служу опасному безумцу и не имею над тобой собственной воли.

– То есть могу даже не рыпаться?

– Всё в руках Аллаха, он давно начертал на скрижалях твою судьбу, а при рождении переписал её тебе на ладони. И уже ты сам работой, мозолями или порезами невольно дополнял её. Но не изменил сущность…

– Ты становишься занудой, – без улыбки подмигнул Лев. – Ладно, вернёмся в прежнее русло. Чего от меня надо твоему нынешнему боссу?

– Поговорить.

– А больше не с кем? У него же вроде целое войско преданных фанатов, на крайняк мог бы и с зеркалом побеседовать.

– Прояви хитрость и не заставляй его приказать мне убить тебя. – В голосе джинна, быть может впервые, мелькнули угрожающие нотки. – Помни, я обязан беречь его никчёмную жизнь.

– Угу, с попытками удушения на диктатора не бросаться? Отметил, буду корректен, как Жирик!

– Я знаю, кто это, – строго напомнил джинн. – Но не заставляй меня…

– Ладно, пошутил, допью кофе, и мчимся на рандеву. Где он меня ждёт?

– Здесь.

Глава 32

Попытка самоубийства является преступлением, карающимся смертью! Реальный британский закон 1845 года
Чернокожий Бабудай-Ага исчез, а перед давно не изумляющимся всяким чудесам москвичом появился тот, чьё имя стало бичом для неверных и инакомыслящих. Шейх Хайям-Кар собственной персоной шагнул на ковёр и встал над Оболенским, словно пытаясь растереть его в пыль одним взглядом. Что ж, попытка не пытка, хотя результат обречённый…

– Так вот что за человек стоит на моём пути? – Старик цедил слова, словно бы каждое имело ценность в золотом эквиваленте. – И как только ты дерзнул сидеть перед старшим, не склоняя головы, презренный вор, любитель чужих гаремов и запрещённого вина?!

«Не беда, что вино мне милей, чем вода,Труд любовный – желанней любого труда.Мне раскаянья Бог никогда не дарует,Сам же я не раскаюсь ни в чём никогда!» —

задумчиво процитировал голубоглазый москвич, наслаждаясь остатками кофе и глядя словно бы сквозь своего собеседника.

– Мне ведомо, что ты чтишь память старого пьяницы, называя его дедом.

– Дедушкой, – строго поправил Лев.

– Пусть так. Но он был далеко не так прост, как тебе кажется! Слабые умы принимали его рубаи за чистую монету. Для них в его строчках звучали лишь вино, красавицы, плотская любовь – и ничего больше. Слепцы! Глупцы! Безумцы! Ведомо ли тебе, что в иносказаниях учёного человека вино обозначает мудрость, кувшин – непрочитанную книгу, глина – бренность существования, могила – равнодушие тупиц, любовь – стремление души к Аллаху, красавица – жажду познания, роза – кратковременность удовольствия, солнце – свет страниц Корана…

– Слышал и о такой версии, – сказал Оболенский, с сожалением отставляя хрусталь. – Я мало виделся с дедушкой, всё как-то набегами, не с руки, впопыхах… Но иногда он был потрясающе прямолинеен, без этих восточных иносказательностей, и называл дурака – дураком, а мерзавца – мерзавцем!

– Тебе ведомо, что я могу убить тебя в любой миг? – Хайям-Кар вздёрнул седую бороду.

Лев молча кивнул.

– Ты знаешь, почему я этого не делаю?

Лев так же молча пожал плечами. Хайям-Кар впился в него сверлящим взглядом. Возможно, на почтительных восточных людей это и производило впечатление, но закалённый перестройками и демократией житель великой России даже не почесался…

– Я терпелив с тобой лишь потому, что хочу понять, чем именно такое ничтожество может угрожать моим планам? – Хищный старик в чёрных одеждах уже не улыбался, он был более чем серьёзен. – Умрёшь ты, но… Кто знает, не появится ли другой? Всем ведомо, что мою руку ведёт сам Всевышний! Аллах да не допустит меня оступиться или совершить недостойное деяние, а значит, всё, что я делаю, – истина в Его глазах!

– Прямо святой Пётр, – непритворно умилился Оболенский. – Но его история запомнила, у нас даже культурную столицу в честь его назвали. А вот о тебе в современном исламе… ни гугу.

– Мир запомнит меня! Я перепишу историю! Имя шейха Хайям-Кара будет на устах каждого правоверного мусульманина!

– Флаг в руки, я что, против, что ли? Экспериментируй, не жалко…

– Ты – вор! Не тебе жалеть или не жалеть меня! – взревел поборник «праведной веры», наконец-то засучивая рукава и хватаясь за золочёную рукоять кривого кинжала. – Честь умереть от моей руки слишком велика для такого негодяя, но ещё слово, и…

– Я буду нем как рыба, – честно пообещал потомок русского дворянства и, молча встав на ноги, так врезал кулаком в скулу чёрного шейха, что тот отлетел шагов на пять в кусты, растеряв остроносые тапки. – А теперь слушай меня! Я буду краток. Беги, урод! Быстро, далеко и без разговоров! Потому что я – Багдадский вор, Лев Оболенский, и если я увижу тебя ещё раз на расстоянии вытянутой руки, то…

Закончить свою пылкую речь он просто не успел, ибо было некому. Оазис, пальмы, пески, пустыня и звёзды исчезли. Мой друг стоял на тихой улочке на окраине базара. Впереди, в густеющих сумерках, угадывалась полосатая палатка башмачника Ахмеда. А слева от неё, обвив за шеи двух ослов, серого и белого, плакал невысокий мужчина в драном халате и старой тюбетейке. Сердце Оболенского невольно кольнуло, уж слишком искренней оказалась боль Ходжи, да и оба ишака скорбно склонили головы…

– Да, ты умеешь заварить шурпу из мусора и грязи, – с едва заметным оттенком восхищения пробормотал знакомый голос у его левого уха. – Шейх требовал твоей немедленной смерти, ибо теперь ему придётся дней пять закрывать лицо рукавом, пряча страшный синяк от твоей руки! А ещё он умудрился прикусить язык…

– Шепелявит?

– Чуть-чуть, – усмехнулся джинн. – Я убедил его сделать твою смерть страшной и запоминающейся, на главной площади благородной Бухары, при большом скоплении народа! Так, чтобы ты молил о пощаде и унижался в пыли, славя имя Хайям-Кара…

– С меня пиво, Бабудай-Ага, – подтвердил Оболенский.

– Замётано, Лёва-джан!

Помахав рукой исчезающему в воздухе старому другу, бывший москвич, не скрываясь, подошёл к домулло и хлопнул его по плечу.

– Изыди, призрак, – уныло откликнулся Ходжа, оба ослика поддержали его, демонстративно повернувшись ко Льву крупами.

– Братан, не дури. Тебя пощекотать или ущипнуть?

– О настырное привидение моего недавно сгоревшего друга, погибшего на глазах всего базара под развалинами караван-сарая при сотнях свидетелей. Траурные одежды надели все его друзья, плачет по нём гарем повелителя Бухары, плачут красавицы Коканда, Самарканда, Хорезма, Басры и…

– Эй, я там не отметился!

– Поэтому и плачут, – развёл руками Насреддин, объясняя очевидность женской логики. – Но зачем ты пришёл ко мне, о призрак Багдадского вора? Что ты не успел сделать в этом мире, отчего твоя неупокоенная душа вновь вернулась в этот бренный мир смущать мою кровь и рвать на куски моё сердце ржавыми клещами…

– Слышь, Ходжуля, – Оболенский за шиворот приподнял друга, подкинул, перехватил за грудки халата и крепко встряхнул, – ты что-то курил без меня или просто набрался с горя?

Вместо ответа он неожиданно получил такой чудовищный четырёхкопытный удар в правый бок, что отлетел шагов на пять, три или четыре раза перекувыркнувшись по дороге! Боль была такая, словно бы из него в один миг выкачали весь воздух, не позволили вдохнуть новый, да ещё и переломали по ходу три-четыре ребра. Пока наш незадачливый герой заново пытался сфокусировать зрение, к нему осторожно подошли сразу четыре домулло, зеркально повторяющие движения друг друга и говорящие в один голос…

– Храни нас Аллах, если бы ты был призраком, то развеялся бы, а не упал. Неужели…

Лев всё равно не мог ответить, потому что считал ослов. Вроде бы сначала их было восемь, но серый так вертелся и подпрыгивал, исполняя сальто, что ещё дополнительно троился в глазах. Такие сложные математические заключения были уже не под силу пришибленной голове бывшего помощника прокурора.

– Лёвушка-а, – опускаясь на колени и обнимая его, но разумно не делая попыток поднять, прослезился Насреддин. – Я даже боюсь спрашивать: ты ли это? Потому что когда мусульманин задаёт вопросы с очевидным ответом, то значит, что он не верит своим глазам, а чему же тогда ещё верить?! Конечно, весь город видел, как ты сгорел в страшном пламени, все очень огорчились, многие плакали, даже стражники не скрывали своего горя, ибо твоя голова дорого стоит, а мешок золота на дороге не валяется-а…

Лев понимающе кивнул, и оба ослика восприняли это как сигнал к действию, с двух сторон кинувшись «умывать» бедолагу языками. Тот, кого хоть раз вылизывал сумасшедший от радости ишак, подтвердит, что это удовольствие куда ниже среднего…

– Да, да, о алмаз моих очей, видишь, как они рады? Даже эмир! А уж он-то мог бы и воздержаться от столь открытого проявления чувств, свойственного больше простолюдинам. Я бы тоже охотно покрыл твои щёки братскими поцелуями, но мне почему-то кажется, что ты не обрадуешься. Давай я ещё раз тебя обниму, а потом станцую на радостях «бум-балаки-дон».

– Сначала… психов этих слюнявых… убери, – кое-как попросил Оболенский, не в силах выдержать тройного дружеского напора.

С помощью Ходжи ему удалось встать, морщась от боли, сесть на гордого Рабиновича и под тихие приплясывания домулло отправиться в долгое путешествие на другой конец города. Нет, по идее, наверное, проще и разумнее было бы остановиться у друзей, в палатке Ахмеда. Ходжа так и предложил, но Лев был категорически против. Как москвич, он очень критически относился к гостям-полуночникам и отнюдь не горел желанием сам становиться таким же.

Согласитесь, в тот день могучая Ирида и её щуплый муж столько пережили: драку, пожар, чудесное спасение маленькой дочери, гибель (пусть иллюзорную) верного друга и тому подобное. Наверняка взрослые выпили вина, успокоили нервы, выплакались, отревелись, помирились, а тут заявится наша парочка, разбудят ребёнка – и всё пойдёт по второму кругу?! Надо же хоть иногда иметь совесть и давать отдохнуть от себя, любимого…

Пусть выспятся люди, завтра-послезавтра всё равно придётся подключать их к хитроумным планам Насреддина, а пока домулло радостным шёпотом делился с другом последними событиями. Их было немного, но все такие яркие…

Глава 33

Институт религии сродни финансовой пирамиде – чем больше адептов, тем богаче Я! Рон Хаббард о дианетике
– Стражи Шехмета доложили ему, что Зейнаб со своей мамой учинила жуткий пожар на постоялом дворе в центре города. На храбрую Ириду аль-Дюбину никто не возложил вины, все знают о плутнях старухи Далилы, и люди только рады, что кто-то посмел выступить против их семейки. Говорили, что сам шайтан дал голой Зейнаб коленом под зад, сбрасывая её с крыши. После такого позора обе женщины спрятались во дворце визиря, ибо на улицах Бухары их осыпают насмешками и свистят вслед. Господин Шехмет делает вид, что недоволен этим, но ты же помнишь, как он ненавидит и старуху, и её дочь…

Вот тут, кстати, не стоило расслабляться. Да, глава городской стражи не одобрял женитьбу своего единственного племянника, с готовностью закрывая глаза на унижения его супруги и тёщи. Но это отнюдь не значило, что он стал хоть на грош лояльнее к ворам и возмутителям спокойствия. Попадись к нему в руки Лев и Ходжа уже по второму разу, без специального приказа эмира, он бы, не раздумывая, повесил обоих своей властью!

– Но скажи же, наконец, и моему исстрадавшемуся сердцу, о вечная боль моей души и язва желудка, каким чудесным образом тебе удалось спастись? Ведь все видели, как на твою голову обрушился целый дом!

– Бабудай-Ага вытащил. Не по своей воле, конечно, но появился вовремя.

– Не по своей? О Всевышний, неужели это опять происки Хайям-Кара?!

– Угу… На этот раз старый хрыч пожелал видеть меня лично. Наговорил кучу всякой ерунды, обзывался, вёл себя самым невежливым образом…

– Да, да, он такой. Чтоб шайтан каждое утро подставлял ему свою порочную задницу для глубокого поцелуя!

– Предложу, как встречу, – зевнув, пообещал задрёмывающий россиянин. – Ну, короче, потом мы там цапнулись на разночтениях дедушкиных рубай, и я… дал ему разок с левой в кость!

– Ты знаешь, как красиво закончить дипломатическую беседу на любом уровне! – похвалил домулло, снял халат, укрыл засыпающего друга и взглядом попросил осликов цокать потише.

Утомлённый за день Оболенский вырубился почти мгновенно, даже звёзды притушили свой свет, а луна ушла за вершину минарета. В ту короткую ночь никто не встретился им на дороге, ночные сторожа стучали своими колотушками где-то далеко, дозоры городской стражи сами спали, укрывшись щитами и не имея ни малейшего желания шастать по неосвещённым улицам. Страшные пустынные гули, одинокие иблисы, кровожадные городские дэвы в ту ночь ходили другими кварталами, а может, тоже честно дрыхли под землёй, ни к кому не приставая. Просто ночь, просто тишина, просто сон, как же нам иногда не хватает просто этого…

В дешёвый караван-сарай они пришли уже за полночь. Насреддин сгрузил друга на ковёр в отведённый им уголок, поставил ослов в стойло и честно завалился спать. Вот только ненадолго, ибо…

– Ходжа-а… Ходжа-а… Не спать на посту, Родину проспишь, – с громким шёпотом Оболенский беззастенчиво растолкал сладко сопящего друга и силой развернул к себе лицом. – У меня есть план!

– А я больше не курю.

– Вот не можешь ты не нарываться, да? Мазохизм прёт и суицидные наклонности на пике? Короче, кажется, я знаю, как нам остановить Хайям-Кара!

– Разбудишь, как меня, посреди ночи и доконаешь безумными речами? – буркнул домулло.

– Ты меня не слушаешь…

– А ты не даёшь мне спать!

– Да пошёл ты… знаешь куда?! – рявкнул было Оболенский, но опомнился и, зажав себе рот, от души пнул соучастника коленом в пузо, хотя оно у Ходжи было непробиваемое.

Герой народных анекдотов демонстративно развернулся спиной и захрапел.

– Ладно, гад, тогда я тебе ещё колыбельную спою, – мстительно поклялся бывший помощник прокурора. – Спи, моя радость, усни-и! В доме погасли огни, мышки турум-пум-пум-пум, рыбки ти-рям-пам-пам-пам…

– Замолчи, о шепчущий столь неподобающим голосом, что и сам шайтан устыдился бы подобного ослиного пения! – сорвался Насреддин, столь же быстро оборачиваясь и отвешивая коленом ответный пинок приятелю.

Кстати, в отличие от Льва, уж он-то попал, куда целился. Багдадский вор заткнулся, выпучив глаза и лихорадочно хватая ртом воздух.

Убедившись, что они никого не разбудили, оба приятеля выползли из-под навеса и взяли друг друга за грудки.

– Ты что-то говорил о плане против Хайям-Кара, почтеннейший? Поделись!

– Было такое… Сейчас дам тебе сдачи и поделюсь.

Мгновенно появившийся рядом с ними шайтан захлопал в ладоши и только-только открыл рот, чтобы вякнуть что-нибудь поощряющее, как Лев и Ходжа дружно плюнули в его сторону. Обиженный нечистый подпрыгнул, показал им язык и свалил, не дожидаясь худшего…

– Ладно, проехали. – Оболенский первым протянул руку для примирения. – В общем, идея-то проста до примитива, раз этот сволочной джинн…

– Уважаемый Бабудай-Ага, – вежливо поправил Насреддин.

– …прислал меня сюда по приказу почтеннейшего шейха Хайям-Кара…

– Законченного мерзавца и подлеца, – опять дополнил честно расставляющий приоритеты домулло. – Я уловил, кажется, ход твоих мыслей. Ты пытаешься мне намекнуть, что раз чёрный шейх потребовал привести тебя из твоего благословенного мира в нашу неблагополучную Бухару, то он почему-то очень боится тебя. Но что же такого страшного в тебе есть, о мой голубоглазый соучастник, даже представить себе не могу?

– Ум, красота, мышечная масса, плюс я ещё в детстве боксом занимался, – пустился загибать пальцы широкоплечий москвич, но быстро вернулся к серьёзному тону: – А если по делу, то реально бояться он может лишь одного – что я его обворую!

– Пойдёшь и украдёшь лампу с джинном?

– Именно.

– Вот просто так, завтра утречком, после первого намаза, выйдешь за ворота города, побежишь по пескам пустыни, теряя тапки, найдёшь лагерь войска сторонников Хайям-Кара, проберёшься туда, переодевшись восточной танцовщицей, и украдёшь у новоявленного «пророка» то, чем он дорожит больше всего на свете?!

– Ну-у… примерно.

– Раньше я считал, что человеку может напечь голову солнце, – печально вздохнул Насреддин. – Но теперь вижу, что и прохладный лунный свет так шарахнул тебя по кумполу, что обращаться к врачам уже поздно… Ты не сошёл с ума?

– Нет.

– Все сумасшедшие так говорят, ты не исключение.

– Как думаешь, эмир даст на время свой ковёр-самолёт?

– Завтра спрошу, – зевнул Ходжа. – Очучан-палас прекрасно выдерживает двоих. Ты же не думал, что полетишь один, ибо я здесь просто лопну от любопытства и тоски… в столь долгой разлуке…

Лев хотел ещё раз честно предупредить боевого товарища, что дело почти безнадёжное и риск слишком велик, но передумал. В конце концов, а когда вообще их дела-делишки были безопасными и невинными? Я с ходу даже и не припомню такого…

Ходжа Насреддин, как герой эпоса народов всей Азии и печально известный возмутитель спокойствия, ходил, наверное, уже под сотней, если не под тысячей смертных приговоров. Умереть в своей постели, в кругу рыдающей родни, тихой и благопристойной смертью праведного мусульманина ему всё равно не светило, хоть тресни!

Знаменитый Багдадский вор и посрамитель шайтана, слава те господи, не так примелькался своей румяной русской физиономией, но уголовного компромата и на него тоже было не намного меньше. Лев – крал, Ходжа – мошенничал, и то и другое в равной степени не одобрялось Шариатом, чьи законы эта парочка нарушала на каждом шагу. Так что, как говорится, семь бед – один ответ!

Примерно с этими мыслями друзья вернулись под навес, тихо устроились на выделенном им коврике и безмятежно продрыхли до самого утра. А утро началось неласково. Ну, в том плане, что, как известно, все самые продуманные планы вечно сталкиваются с какой-нибудь непредвиденной мелочью, песчинкой в часах и мухой в супе. Это образно выражаясь. А на самом деле «причина» оказалась отнюдь не маленькой.

– Доброе утро, почтеннейшие! Я словно знала, что вы оба выжили и спаслись! Как хорошо, что вы ещё никуда не успели убежать и я быстро вас нашла, – ласково пропел женский голос за спинами наших героев, пока они совершали традиционное утреннее омовение. – Мне так нужна ваша помощь!

Глава 34

Господь, возможно, всё простит, но уж точно ничего не забудет! Достоверный хадис
– Ирида, мать твою… да сохранит её Аллах и помилует, – с трудом откашлялся Лев, от неожиданности едва не утонувший в тазике. – Не подкрадывайся ко мне так сзади, я нервничаю…

– И я, – признал Ходжа, хлопая друга по спине. – У меня больное сердце, мне снились дурные сны, а один голубоглазый немусульманин ещё и разбудил посреди ночи пообщаться на тему этичности кражи светильника у духовного лица… Но простите за болтовню, что же привело вас к нам, ничтожным?

– Мама, можно я их убью?! – счастливо выскочило из-за подола богатырши милое дитя, и могучая аль-Дюбина смущённо потупила оленьи очи…

– Ну… собственно… вот… не могли бы вы… То есть нам с Ахмедом очень надо сегодня решить кое-какие неотложные дела. Он поедет к кади, разобраться с налогами и процентами, а я отправлюсь в пригород, догнать караванщиков, забывших оплатить нам товар. Это ведь очень важно, понимаете?

– Нет! – в один голос взвыли Оболенский и Насреддин, прекрасно поняв, что от них хотят. – Мы не можем! Мы тоже очень заняты! Нам никак! Мы вообще её боимся-а-а!!!

– Амука – милейшая девочка…

– А то мы не знаем?!!

– Она будет вас слушаться. Правда, о моя кареглазая жемчужинка? Ну-ка, скажи двум добрым дядям «да»! Вот видите, она хорошая?!

Угу. Как же… В ответ малышка так улыбнулась и провела себе ногтем под горлом, гася на корню все последние сомнения и надежды, что сразу стало понятно – никто так НЕ ЗНАЕТ своих же детей, как их любящие родители. Но и, с другой стороны, никаких возможностей отказаться от навязанного ребёнка у нашей преступной парочки по-любому не было. Ирида аль-Дюбина так умоляюще смотрела им в глаза, одновременно закатывая рукава и клятвенно обещая:

– Она будет вас слушаться, уважаемые! Клянусь выдранной по волоску бородой святого Хызра!

Мстительный, исподлобья, взгляд девочки говорил о том, что она как минимум принимала в этом участие…

– Всего лишь до вечера!

И Лев, и Ходжа, мрачно переглянувшись, честно признали, что до вечера могут и не дожить…

– Она мало ест, никого не обижает и никуда от вас не убежит!

Последняя надежда оставить малолетнюю разбойницу где-нибудь при медресе почила в бозе на углу мусульманского кладбища…

– Вы настоящие друзья нашего дома! – Пылкая Ирида так обняла обоих соучастников, что у них затрещали кости. – Ахмед меня отговаривал, но я всегда верила в благородство ваших сердец! Да благословит Аллах вашу доброту и любовь к детям! Приведёте Амударью домой до заката. Опоздаете – пришибу…

Когда фигура первой феминистки Востока скрылась за углом, Лев вдруг осознал, что кто-то взял его за руку.

– Я с тобой, Багдадский вор! Где плохие?

– Ходжа, забери от меня эту камикадзе!

– А почему я? Ты, кажется, ей понравился.

– Потому что мне, между прочим, надо кое-куда слетать и кое-что спереть, если ты не забыл! – прошипел бывший москвич, страшно вращая глазами. – Вот и побудь с ребёнком, пока я быстренько смотаюсь туда и обратно!

– Ты моей смерти хочешь, что ли?! – взвыл домулло, и малышка согласно поддержала его:

– Вот этого дядю надо убить? Я убью!

Примерно полчаса, пока правоверные мусульмане возвращались с утренней молитвы, два главных героя нашего повествования орали друг на друга, как коты на крыше, а маленькая улыбчивая девочка, щуря смешливые глаза, прыгала вокруг них на одной ножке и, размахивая кривым деревянным мечом, распевала в голос: «Бум-балаки-дон!» Поняв, что кулаками и голосом ничего не решишь, соучастники были вынуждены сесть и думать…

– А если попросить Рабиновича? – наугад бросил Лев, и Ходжа вдруг радостно закивал:

– Воистину, о мой преступный собрат с большим сердцем и широкой душой, какое же дитя откажется прокатиться на живом ослике?! Купим ей лепёшку, чтоб не голодала, а Рабинович с эмиром уж как-нибудь на пару управятся с одной-единственной девочкой!

Соучастники церемонно пожали друг другу руки, найдя наконец-то компромиссное решение наболевшей проблемы. Мнение маленькой дочки Ахмеда и Ириды аль-Дюбины в расчёт не бралось, кому оно интересно…

– Значит, слушай сюда, брат мой лопоухий…

– Воистину! – подтвердил Ходжа.

– В смысле, ты намекаешь, что я брат ослу?! – Оболенский вынужденно отодвинул внимающую морду Рабиновича и, нахмурив брови, развернулся к Ходже.

– Почтеннейший, мне глубоко до минарета наизнанку (если ты уловил изящество моего пассажа), кем и зачем ты приходишься моему ослу, – ни капли не испугавшись, ответил тот. – Но имей в виду, он – мой осёл! Что, разумеется, не мешает ему быть твоим родственником.

– Так, короче, не слушай этого узкоглазого дауна, – ровно предложил серому ишаку бывший помощник прокурора. – Твоя задача на сегодня – изображать во всей красе деревянную лошадку на карусели. То есть поступаешь в распоряжение вон той маленькой мясорубки с ручкой и катаешь её до вечера, пока сама не свалится и не уснёт. Задача ясна?

Если бы серый ослик мог ответить «яволь, майн фюрер», наверняка бы он так и сделал. Увы, говорить Рабинович не умел, немецкого не знал, а посему просто отсалютовал передним копытом. Домулло попытался было влезть с комментариями, но быстро понял, что это не в его интересах, и лишь с поклоном уточнил:

– Но великий эмир Сулейман аль-Маруф не будет против?

Слуга двух господ изобразил непередаваемое передёргивание ушами, видимо, обозначающее, что по этому вопросу они уж сами между собой договорятся.

– А ковёр-самолёт мы можем позаимствовать до вечера? Вернём, честное пионерское!

Вот на этот вопрос серый ослик не мог дать однозначного ответа сразу. Оба ишака отошли в дальний угол стойла, о чём-то там пошептались, пару раз даже поорали друг на друга и погашались крупами, но потом, видимо, пришли к обоюдному согласию, и эмир Бухары легко процокал к Багдадскому вору, неся в зубах свёрнутый очучан-палас.

Лев искренне пожал копыто белого осла и, развернув коврик, кивнул Ходже:

– Присаживайся. Быстрее улетим – быстрее вернёмся. А мартышке с саблей скажи, чтобы каталась на ослике и никуда не лезла. Будет возникать, пригрози, что поставишь в угол!

– Э-э, милая девочка, – опустившись перед дитятей на корточки, начал Ходжа, – мы с дядей Львом (р-р-р!) быстренько слетаем (как птички!) по делам и назад. А ты кушай вот эту вкусную лепёшку и катайся на двух осликах! Хочешь – сразу, хочешь – по очереди. Будешь вести себя хорошо, мы…

– Я всех убью!

– Непременно, – с ангельским терпением подтвердил домулло. – Только не слезай со спины вот этого серого ишака, он будет твоим волшебным боевым конём! И да хранит тебя Аллах и Рабинович…

С этими словами успокоенный Насреддин пересел на расстеленный ковёр к Оболенскому, прошептал тайные (известные любому читателю «Тысячи и одной ночи») слова, и очучан-палас немедленно взмыл в воздух! Соучастники облегчённо выдохнули, задавая нужное направление, и лишь где-то на уровне облаков обратили внимание на счастливейший детский визг за спиной:

– Я лечу всех уби-ить!

Бросившийся на крик Оболенский уже буквально кончиками пальцев успел поймать отлетающую от края ковра малышку Амударью с куском бахромы в кулаке. Ходжа не одобрил этот поступок:

– Быть может, её отец сказал бы нам спасибо…

– А её мама?

Домулло разумно заткнулся, ибо радость целой тысячи Ахмедов не спасла бы их от гнева всего одной внебрачной дочери багдадского визиря. Поворачивать назад было и поздно, и бессмысленно. Маленькая Амука, доверчиво прижавшись к широкой груди Оболенского, мирно пригрелась и даже задремала.

– Человек предполагает, а Аллах воистину знает, как и что должно случиться…

Утешившись этой простенькой мудростью, друзья продолжили путь. Очучан-палас, или ковёр-самолёт (кому как привычнее, меня устраивают оба названия), с хорошей крейсерской скоростью нёс их в заданном направлении.

Пользуясь случаем, я не поленился спросить у Насреддина, как оно в целом? Ну, какие ощущения испытываешь при перелёте на колышущейся плоскости ковра при сильном встречном ветре и без всяких заградительных перил по бортам. Домулло спокойно припоминал, что ветер не такой уж и сильный, сидеть надо спокойно, близко к краям не лезть, а в идеале вообще лежать на пузе, наблюдая за пейзажем. Учитывая мой личный опыт летания на метле и боевом драконе, должен признать, что очучан-палас выглядел куда как комфортнее и безопаснее. Со слов Ходжи, разумеется…

До военно-религиозно-полевого лагеря Хайям-Кара они добрались примерно за полтора часа. Плюс-минус десять минут, точно никто не считал.

– И что, вот эта разболтанная, неорганизованная толпа и есть спаянное религиозной дисциплиной войско? – не поверил глазам бывший москвич, осторожно кивая на расположившихся в оазисе людей. Осторожно – это чтобы раньше времени не разбудить милейшую доченьку аль-Дюбины.

– Лёва-джан, ты имеешь в виду отсутствие пулемётных вышек, окопов с заградительной колючей проволокой и минных полей? – уныло припомнил домулло, мягко сажая ковёр-самолёт за бархан. – Эти люди – обманутые мусульмане, фанатично преданные своему «пророку». По одному мановению его мизинца они предадут, украдут, убьют, сделают всё самое страшное, на что только способен человек, и умрут в радости, ибо свято исполнили волю чёрного шейха! А уж он наверняка позаботится, чтобы Аллах вспомнил о них в день Страшного суда.

Лев, разумеется, не хуже Насреддина понимал, что такое религиозный фанатизм и чего от него ждать. Перед его мысленным взором вставали страшные кадры взрывов в московском метро. Бесчисленные смерти, искалеченные судьбы, человеческая кровь на ступенях эскалатора и душащее чувство несправедливости, противоестественности и невероятной дикости всего происходящего…

– Сколько их примерно?

– Около пяти сотен, но на нас двоих более чем достаточно, – вздохнул Ходжа. – Нам нужна чёрная ткань, намотанная на голову, и есть шанс затеряться в толпе. Вряд ли они все так уж близко знают друг друга…

– Держи. – Лев аккуратно вынул из-за пазухи две длинные полосы чёрного шёлка.

– Откуда?

– Упёр заранее. Не думаешь же ты, что я очертя башку ринулся в такую авантюру, даже близко не подготовившись?

– А её куда? – Ходжа осторожно погладил по затылку просыпающуюся Амуку.

– Оставляю под твою ответственность, – пожал плечами Багдадский вор. – Моя задача – выкрасть лампу с Бабудай-Агой, твоя – не потерять ребёнка и унести всех нас в нужный момент на ковре-самолёте. Ну, примерно как в гангстерских боевиках с ограблением банка. Справишься?

– Ты вновь используешь слова, непонятные слуху мусульманина, но я постараюсь.

– А я, дядя Лёва-джан? – сонно приоткрыло ротик мирное дитя.

– А ты, крошка, будешь слушаться дядю Насреддина.

– У-у… он скучный, он не даст мне никого убить…

– Неправда, – воспрянул уязвлённый в самую печень домулло. – Клянусь Аллахом, я очень весёлый и… как это… прикольный! Мы сейчас же пойдём и до смерти напугаем всех тушканчиков! А если нам встретится настоящий шайтан, обещаю, что позволю тебе самой отрубить ему его порочный хвост!

– Можно?! – не поверила ушам мигом проснувшаяся Амука, бросаясь ему на шею.

– О да, – умилённо пробормотал полузадушенный Насреддин. – Убей его смело, дитя моё!

– Ну вот и ладушки, – удовлетворённо потянулся Оболенский, с наслаждением хрустя костями. – Всё, детсад, мне пора. Не ссорьтесь и не деритесь, а то обоих поставлю в угол и оставлю без компота!

Придавленные столь страшной угрозой, домулло и девочка испуганно кивнули, а наш герой, неумело намотав на тюбетейку широкую полосу чёрной тряпки, отважно двинулся в путь.

Глава 35

Из двух выстрелов предупредительным должен быть второй! Первое правило Шарпа
Яркое солнце Востока, огромное и безбрежное, как улыбка Творца, сияло в небе самой надёжной и самой большой из всех путеводных звёзд! Раскалённый песок пустыни жёг пятки Льва даже через толстую подошву кожаных тапок, раскинувшийся оазис манил зеленью финиковых пальм, его сердце пело, его душа была полна предвкушения битвы за справедливость, его…

– А там будет кого убить?

– О милое дитя, там все плохие, так что ты не ошибёшься. Главное, в пылу своей праведной ярости пощади нас с Багдадским вором…

– Вы хорошие, мне мама говорила.

– Маму надо слушаться.

– Ходжа, – изумлённо обернулся Лев, наливаясь краской. – Какого вы за мной попёрлись?! Вы должны сидеть вон там, за барханом, играть в песочек и типа ждать!

– Солнце уже высоко, ребёнок может перегреться на жаре, – спокойно объяснил домулло, старательно скрывая истинную причину. – Мы не будем тебе мешать. Попьём воды из колодца, вкусим фиников, быть может, помолимся со всеми и…

– И всех убьём! – грозно довершила Амука, размахивая деревянным мечом.

– Она хоть какие-нибудь другие слова знает?