– Да.

Глубокий вдох.

– Ну наконец-то.

– У вас хватает денег?

– Потихоньку копил. Сейчас, думаю, уже достаточно.

– Слава Господу.

– Господь не отправлял мне денег, отец.

– Всё происходит волей Господа.

– Как скажете.

– Лишь через Бога можно заработать отпущение грехов.

– Воля ваша.

– Могу я спросить, куда вы теперь направитесь?

Удо Граф прислонился спиной к стене. Куда он направится? За прошедший год он побывал во многих местах. Сначала сбежал из Польши – лишь благодаря советским солдатам, которые оказались достаточно глупы, чтобы вместо тюрьмы отправить его в больницу. Один из санитаров связался со знакомыми Удо в Кракове, после чего среди ночи пришли двое мужчин и вызволили немца. Он получил серьёзное ранение в ногу от выстрела того солдата, поэтому до машины его несли на руках, что жутко задевало его гордость.

Ехали до утра. По приезде в Австрию Удо стал прятаться у одной состоятельной семьи, по-прежнему придерживающейся нацистской идеологии. Спал в гостевом доме на заднем дворе и иногда приходил с ними ужинать, однако от любых обсуждений своих действий в Аушвице воздерживался, называя себя офицером среднего ранга и уверяя, что просто следовал приказам. По ночам он курил в своей комнате и слушал немецкую музыку на виктроле[6].

Как только Удо встал на ноги, его провели через горы в Италию, в один из монастырей, где ему дали приют. Подобные пути отхода немцы называли rattenlinien, то есть «крысиными тропами», предназначенными для побега. В этих рискованных переходах им в значительной мере помогали католические священники в Италии и Испании. Наверное, вы спросите, почему люди в церковных облачениях, которые, казалось бы, должны служить Господу, добровольно помогали виновным в смертях стольких невинных людей. Однако священнослужители при желании способны искажать меня так же просто, как и все остальные.

«Это была несправедливая война».

«Его преступления преувеличены».

«Лучше раскаиваться на свободе, чем гнить в тюремной камере».

Удо прятался в задней комнате кафедрального собора в Мерано, Италии, неподалёку от альпийской коммуны Сарентино, и по утрам часто вглядывался в заснеженные горные вершины, размышляя о том, как развалился гениальный план Волка. Через несколько месяцев он переехал в Рим, где ему сделали паспорт на другое имя. После этого, вооружившись своей новой личностью, Удо пришёл в церковь рядом с портовым городом Генуей, где его ожидала приличная сумма денег и необходимые для выезда за границу документы. В глубине души ему казалось унизительным доверять своё спасение католикам, в то время как сам никак не относился к их вере и не уважал их помпезные ритуалы. Но зато у них было много вина. Этим Удо пользовался.

Куда он направится? Очевидным вариантом была Южная Америка. Несколько государств на этом континенте ясно намекнули, что готовы закрыть глаза на въезжающих нацистских офицеров в случае, если те решат искать у них пристанища.

– В Аргентину, – ответил он священнику. – Поеду в Аргентину.

– Да присмотрит за вами Господь.

– Как пожелаете.

Но Удо лгал. Слишком многих его знакомых офицеров СС уже перегнали в Южную Америку. Будучи стратегом, он рассудил, что, если кого-то из них выследят, не составит труда выйти и на остальных.

Нет, Удо был намерен продолжать борьбу, закончить начатое Волком, а для этого необходимо было узнать врага изнутри. Священнику он сказал об Аргентине, но это был лишь временный вариант. Про себя он уже определился с убежищем получше.

Он поедет в Штаты.

Часть IV

Что происходило дальше

Если бы наша история была декоративным снежным шаром, то текущие события можно было бы представить как момент, когда шар хорошенько встряхивают и хлопья снега плавно кружатся, танцуя, прежде чем опуститься на новое место.

Прошли десятилетия. Места действия сменились. Кто-то нашёл работу. У кого-то родились дети. Но, даже разделяемые океанами, Нико, Себастьян, Фанни и Удо по-прежнему влияли на жизни друг друга, сплетённые правдой и ложью каждого.

Шар встряхнули, и вот где, спустя двадцать два года после нашей последней встречи с ними, приземлился каждый из героев.

Нико стал богат.

Себастьян стал одержим.

Фанни стала матерью.

А Удо стал шпионом.

А теперь, с вашего позволения, поподробнее.

Начнём с истории Нико

Моё драгоценное дитя, всегда говорящее только правду, после Аушвица навсегда ускользнуло из моих рук. Увидев собственными глазами, как Волк убивает его народ и превращает тела в пепел, – и осознав, что непреднамеренно этому поспособствовал, – честный мальчик стал жить в мире, где меня не существует.

Психологи называют это «патологической ложью». Это ложь, которая не служит никакой цели и ничем не полезна лгущему. Просто череда выборов, спровоцированных каким-либо нарушением, психическим заболеванием или, в случае Нико, травмой от правды настолько ослепительной, что она навсегда обожгла его глаза.

Нико, которому ложь помогла достичь практически невозможного – пробраться в Аушвиц, – начал лгать о простейших вещах. О том, какие книги любит. Что ест на завтрак. Где покупает одежду. Он ничего не мог с этим поделать. Каждая прямая линия становилась кривой.

* * *

Я упомянула, что Нико разбогател. Этому поспособствовала ложь.

К 1946 году он вернулся в Венгрию, надеясь снова встретиться с Каталин Каради. По-прежнему носил с собой инструменты для подделки документов, а вот деньги из сумки Удо почти закончились. Нико нужны были средства к существованию.

В поезде по пути в Будапешт спящего Нико растолкала проводница и попросила показать билет и документы. Спросонья Нико потянулся к сумке и начал доставать оттуда немецкий паспорт, но, осознав свою ошибку, быстро заменил его венгерским. Проводница не заметила этого. А вот сидящий рядом пассажир заметил. На вид ему было около тридцати, на левой руке виднелся шрам. Он сверлил Нико взглядом до тех пор, пока проводница не ушла. А потом наклонился и заговорил на немецком.

– Можешь достать мне такой?

– Кого? – спросил Нико.

– Венгерский паспорт.

– Не понял.

– Всё ты понял. Я видел у тебя немецкий паспорт. Не пытайся меня надуть. В наши дни человек с двумя паспортами может достать и третий.

– Я не понимаю, о чём вы говорите.

– Да брось. Не просто так ты говоришь по-немецки. Достань мне венгерский паспорт, а я тебя не обижу. – Он протянул руку. – Гюнтер. Из Гамбурга.

Нико на секунду задумался.

– Ларс, – сказал он.

– Откуда будешь?

– Из Штутгарта.

– У тебя акцент.

– Семья переехала в Венгрию, когда я был маленьким.

– А сейчас тебе сколько – шестнадцать, семнадцать?

– Восемнадцать.

– Послушай, Ларс. Мне нужен этот паспорт.

– А почему не поедете домой в Германию?

Мужчина отвел взгляд.

– Не могу. Нужно кое-что сделать, а когда закончу, начну жизнь с чистого листа.

– Что ж, я не могу вам помочь, – сказал Нико. – Простите.

Гюнтер фыркнул и посмотрел в окно, словно обдумывая свой следующий шаг.

– Слушай, – прошептал он. – Я могу сделать нас богатыми.

Нико окинул взглядом попутчика. Свитер с воротником, серые брюки-слаксы, грязное пальто, меховая шапка. Он не выглядел человеком, способным помочь кому-то разбогатеть.

– Каким образом?

– Недавно прошёл поезд, больше двадцати вагонов. Золото, украшения, деньги – всё, что мы забрали у евреев. Ехал в Германию для нужд рейха.

– И что?

– Он делал остановки.

Нико выжидающе молчал.

– Он делал остановки, – повторил Гюнтер. – И во время одной из остановок несколько ящиков… были сняты с поезда.

Гюнтер откинулся на спинку сиденья.

– Я ехал там охранником. Много нас было. Но только несколько человек знают, где спрятаны те ящики.

– Где?

Мужчина ухмыльнулся.

– Конечно, тебе хочется знать. А я не скажу. Скажу только, что есть в Венгрии одна церквушка, и содержимого её подвала хватит, чтобы обеспечить тебя на всю жизнь.

Он смерил Нико взглядом.

– Сделаешь паспорт, и я тебя туда отведу.

* * *

Три месяца спустя, сырой безлунной ночью, в грязной траве рядом с заброшенной церковью в романском стиле в городке Жамбек стоял большой грузовик. В XVII веке эту древнюю церковь разрушили турки, после чего она так и не была восстановлена. До войны церквушка являлась достопримечательностью и притягивала туристов. Теперь же люди бывали здесь нечасто.

Как понял Нико, Гюнтер и ещё один охранник поезда, с которым они должны были проводить ночную инвентаризацию, тайно выгрузили несколько ящиков золота, наличных и украшений и среди ночи привезли их сюда. По словам Гюнтера, они заплатили ночному сторожу, чтобы тот позволил спрятать всё в подвале. Дверь заперли на висячий замок.

– Что случилось с вашим напарником? – спросил Нико.

– Умер, – ответил Гюнтер. – Русские схватили его.

– А ночной сторож? Разве он не знал, что вы делаете?

– Понятия не имею.

– Как вы можете быть уверены, что он не проболтался?

– Не проболтался. Об этом мы позаботились.

Каменный пол церкви был влажным и пах плесенью. Нико и Гюнтер нашли массивную дверь с навесным замком, который Гюнтер сбил топором. Они открыли дверь и осветили помещение фонарями. Перед ними стояли четыре ящика.

– Ну вот, что я тебе говорил? – сказал Гюнтер с широкой ухмылкой на лице.

Нико и Гюнтер выносили по одному ящику, с трудом таская их по старой лестнице. Гюнтер еле сдерживался.

– Ларс, здесь столько всего, за всю жизнь не истратишь! – По тяжести ящиков Нико понимал, что Ларс прав.

Больше часа ушло на то, чтобы загрузить всё в грузовик. Нико весь вымок от пота. Он постоянно оглядывался, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает, но в округе не было ни горящих окон, ни шума, только ночной стрекот сверчков. Когда последний ящик запихнули в грузовик, Гюнтер откинулся на спинку сиденья и громко выдохнул куда-то в темноту.

– Вот чего я ждал! Всю эту проклятую войну! Наконец-то. Хоть какая-то польза!

– Поехали отсюда, – прошептал Нико.

– Погоди, погоди, покажу тебе наш улов.

– Потом.

– Не будь таким lusche, – сказал он. – Неужели не хочешь увидеть, каким богатым ты стал?

Он направлял фонарик снизу вверх, чтобы осветить своё лицо.

– Посмотри на меня, Ларс. Погляди! Это лицо богатого новоиспечённого венгр…

Пуля прилетела раньше, чем Нико услышал выстрел. Голова Гюнтера запрокинулась, а воротник окрасился алой кровью. Вторая пуля пробила ему грудь, и он упал, как мешок с мукой, а фонарик разбился о землю.

Нико застыл. Он услышал приближающиеся шаги. В следующий миг на него уже была направлена винтовка в руках рыжеволосого мальчика, который тем временем разглядывал мёртвое тело Гюнтера, скорченное под задним колесом грузовика.

Нико поднял руки, но мальчик, посмотрев на него, опустил оружие. На вид ему было около десяти лет.

– Почему? – выдохнул Нико.

– Он убил моего отца, – невозмутимо ответил мальчик. – Я каждую ночь ждал его возвращения. Его и другого солдата.

Он выдержал паузу.

– Но ты не он.

– Не он, – выпалил Нико. – Это был не я, клянусь.

Мальчик сжал губы. Казалось, он пытается сдержать слёзы.

– Твой отец, – сказал Нико. – Он работал ночным сторожем?

– Да.

– Мне очень жаль. Я не знал.

– А где второй солдат?

– Мёртв.

– Хорошо.

Он пнул тело Гюнтера. Оно плюхнулось в грязь.

– Пойду домой, расскажу матери.

Он развернулся, чтобы уйти.

– Стой. – Нико указал на грузовик. – А ящики тебе не нужны?

– А что в них?

– Золото, наверное. Деньги. Драгоценности.

– Они не мои, – ответил мальчик.

Он склонил голову набок.

– Может, твои?

– Нет, – сказал Нико, – это всё не моё.

– Ну. Может, тогда вернёшь ящики тому, у кого они их забрали?

Мальчик перебросил ремень винтовки через плечо, шагнул через луч фонаря и исчез в сумраке.

* * *

С той ночи произошло так много событий, что всего не перескажешь. Скажу лишь, что Нико потратил часть богатств на обучение, осознавая, что последний урок у него был в одиннадцать лет, в тот день, когда немцы ввалились в дом. Сначала выдавая себя за венгерского подростка в Будапеште, затем за французского студента в Париже, а потом, отточив свой английский, за учащегося Лондонской школы экономики в 1954 году, Нико под именем Томаса Гергеля получил хорошее образование, в первую очередь в сфере бизнеса. Он хотел научиться зарабатывать деньги, понимая, что это позволит ему пережить военные годы. На занятиях демонстрировал свою зрелость, и профессора им восхищались. Ящики из церкви позволили Нико завести личный банковский счёт, размер которого поразил бы его сокурсников, однако Нико жил вместе со всеми в общежитиях и часто жаловался, что едва хватает денег на еду. Симпатичный парень привлекал внимание многих девушек, и он никогда не был одинок, только если сам этого не хотел. Нико рассказывал своим спутницам, что всех его родных из Венгрии убили во время войны, поэтому о матери, отце или доме, куда можно было бы приехать на каникулы, речь не заходила. Его романтические отношения были яркими, но непродолжительными. Нико не хотел слишком сближаться.

Он окончил университет с отличием, а когда получил диплом, отнёс его в номер отеля рядом с аэродромом в Саутгемптоне. Как это часто бывает у патологических лжецов, ему захотелось начать всё сначала. При помощи своих инструментов удалил с пергамента имя «Томас Гергель».

Нико вспомнил детство, своего деда, поездку к Белой башне и историю о еврее-заключённом, который вызвался покрасить всё сооружение ради своей свободы. Выпускник университета взял ручку и идеальным почерком написал на дипломе имя того заключённого: «Натан Гуидили».

Утром он сел на свой первый самолёт – это был первый этап путешествия, которое вело его всё дальше и дальше на запад, пока не привело под лучи ослепительного солнца штата Калифорния и Голливуда, где лицедейство было не только стилем жизни многих людей, но и профессией.

Каталин Каради как-то сказала Нико: «Твоё место на киноэкранах».

И совсем скоро, благодаря состоянию юного богача, так и случилось.

Вернёмся к Себастьяну и Фанни, которые теперь носили одну фамилию

Они поженились в еврейском центре соцобеспечения через три недели после воссоединения в Салониках. Фанни была в белом льняном платье, которое ей одолжил социальный работник. Оно было слишком велико, и Фанни приходилось следить за тем, чтобы не споткнуться о подол. На Себастьяне было тёмное пальто и галстук, подаренные ему раввином.

Церемония была короткой, в качестве свидетелей пригласили двух портовых рабочих. У Себастьяна и Фанни не было ни родственников, ни друзей, лишь призраки, которых они представляли рядом с собой, пока их клятвы отражались от стен пустой комнаты. Обменявшись кольцами, они неловко поцеловались, и Фанни стало стыдно, что на долю секунды она вспомнила, как целовалась с братом своего теперь уже мужа.

В тот момент, случившийся в столь юном возрасте, можно было смело сказать, что Себастьян исполнял юношескую мечту, в то время как Фанни цеплялась за единственный оставшийся кусочек прежней жизни. Их брак не был обдуманным поступком. Тем не менее в свои восемнадцать и шестнадцать лет они стали мужем и женой, и, хотя любовь в их отношениях не была равнозначной, их объединяла общая цель: ни на минуту не задерживаться в Салониках.

Получив социальную помощь, Себастьян и Фанни сели на корабль, который держал курс на юг (Фанни отказалась добираться на поезде), и после нескольких остановок высадились на гористом острове Крит. Лазурное небо было расчерчено белыми линиями, солнце приятно припекало шею.

– Где мы будем жить? – спросил Себастьян во время прогулки по портовому городу Ираклион.

– Не здесь, – ответила Фанни. – Там, где тихо. Подальше от людей.

– Хорошо.

– Может, построишь нам дом?

Себастьян улыбнулся.

– Я-то?

Фанни кивнула, и когда Себастьян понял, что она не шутит, то решил не признаваться в том, что понятия не имеет, как это делается, и ответил лишь:

– Если ты этого хочешь, я построю нам дом.

На это у него ушло больше года, из-за плохих советов он делал много ошибок. Но в конце концов на кусочке земли рядом с оливковой рощей в восточной части острова Себастьян построил трёхкомнатный дом из кирпича и цемента и с деревянной крышей, покрытой глиняной черепицей. В первую ночь, проведённую в этом аккуратном домике, Фанни зажгла субботние свечи и прочитала благословение, которого не произносила с тех пор, как умер её отец.

– Почему именно сейчас? – спросил Себастьян.

– Потому что, – сказала она, – мы обрели свой дом.

В ту ночь они занимались любовью нежно и страстно, чего не происходило ранее. А вскоре у юной пары родился первенец – девочка, которую назвали Тией в честь ушедшей матери Себастьяна Танны. Фанни одарила ребёнка всей той любовью, которую хранила под замком во время войны. Когда молодая мать держала малышку на руках и целовала её тонкие локоны, она чувствовала, как грудь наполняется чем-то новым и трепетным, и сердце обволакивало тёплое дивное ощущение, зовущееся «умиротворением».

Себастьян пытался отпустить войну. Но она не отпускала его

Умиротворение, которое обрела Фанни, оказалось недостижимым для него. Как и многих других узников лагерей, по ночам его преследовали мертвецы. Эти лица. Эти костлявые тела. Как он бросал их в грязь или в снег. Кошмарные детали возвращались к нему во снах, Себастьян просыпался с трясущимися руками, весь вымокший в поту. Он задыхался, слёзы текли по щекам. Это происходило так часто, что ему приходилось держать у кровати деревянную ложку и сжимать её зубами, чтобы Фанни не слышала рыданий.

Себастьян, как и его брат Нико, так и не окончил школу. А поскольку денег на учёбу не было, широкого выбора профессий перед ним не стояло. Благодаря отцу он смыслил в табачном бизнесе и со временем нашёл работу в компании, поставлявшей сигареты на Крит. Денег хватало на еду и одежду, и Фанни, счастливая, что теперь у неё есть дочка, не требовала большего.

Однажды вечером, на четвёртый день рождения Тии, они отплыли от берега на гребной лодке из соседней рыбацкой деревни, чтобы поглядеть на гавань.

– Думаю, Тии нужна сестра, – сказала Фанни.

– Или брат, – сказал Себастьян.

Фанни коснулась руки мужа.

– Ты вспоминаешь своего брата?

Себастьян нахмурился.

– Нет.

– Вдруг он жив?

– Скорее всего, жив, да. Он всегда находил способы добиться желаемого.

– Всё ещё злишься на него?

– Он работал с нацистами, Фанни. Распространял их враньё.

– Откуда ты знаешь?

– Я видел его! И ты его видела!

– Всего несколько секунд.

– И он сказал тебе, что всё будет хорошо. Будет работа. Семьи воссоединятся. Так?

Она опустила глаза.

– Да.

– И я так думал.

– Но почему он солгал? Зачем ему было это делать?

– Чтобы они оставили его в живых.

– Может, они и ему солгали? Ты никогда об этом не думал?

Себастьян стиснул зубы. Гнев на брата начал проявляться в нём физически.

– Чем вы с ним занимались в тот день?

– О чём ты?

– Сама знаешь. Тогда в доме.

– Опять ты об этом?

Они столько раз обсуждали то утро. Фанни снова и снова рассказывала о том, как пряталась в чулане, как боялась выйти, как держала Нико за руку, как через час ушла. Она ненавидела эту тему, потому что в конце концов всегда приводила её к мыслям о смерти отца на крыльце аптеки.

– Забудь, – сказал Себастьян. – Неважно.

Но это было важно. Ревность редко позволяет забыть. Та часть Себастьяна, которая чувствовала, что Фанни когда-то предпочла ему Нико, – была дьяволом, зародившимся ещё в его отрочестве. И хотя Фанни вышла за него замуж и родила от него дочь, в такие моменты этот дьявол продолжал нашёптывать ему на ухо.

* * *

Однажды Себастьян прочитал в журнале статью о человеке из Вены, который создал организацию, занимающуюся поиском бывших нацистов. По всей видимости, многие из них скрывались под новыми именами. У этого человека было финансирование, офис и даже небольшой штат сотрудников. Некоторые называли его «Охотником за нацистами». Он уже арестовал несколько бывших офицеров СС.

Несколько дней, разгружая на работе ящики с сигаретами, Себастьян думал об этом человеке. Однажды ночью, когда Фанни и Тиа уже спали, он сел писать длинное письмо, в котором подробно изложил всё, что помнил о своём заключении в Аушвице: поручения, которые давали, имена офицеров, контролирующих работу крематория и газовых камер, количество людей, убитых охранниками, и бесконечные преступления, совершённые шутцхафтлагерфюрером Удо Графом. Список растянулся на девять страниц.

Закончив, Себастьян отправил письмо тому самому человеку в Вену. Себастьян знал только его имя и название организации, у него не было ни адреса, ни номера дома, поэтому он сомневался, что письмо найдёт своего адресата.

Но через четыре месяца после отправки письма Себастьян получил ответное – от самого́ Охотника за нацистами. Он благодарил Себастьяна за предоставленную информацию и восхищался количеством подробностей. Охотник писал, что если Себастьян когда-нибудь будет в Вене, то он хотел бы встретиться с ним лично, чтобы проверить данные и получить от него официальное заявление об обвинении. Это может помочь в преследовании скрывающихся преступников, в частности Удо Графа, который, согласно собранной управлением информации, сбежал из польской больницы и исчез.

Себастьян перечитал письмо по меньшей мере десять раз. Сперва его охватила ярость, ему было почти физически плохо от осознания того, что Граф до сих пор жив. Но с каждым прочтением Себастьян чувствовал, как к нему возвращаются силы, как согреваются онемевшие от холода пальцы. Теперь он мог что-то сделать. Мог действовать. Долгое время заключение в лагере было для него верёвкой, которая связывала по рукам и ногам. Человек из Вены стал ножом, освободившим его от пут.

Себастьян не рассказал Фанни об этой переписке

Он спрятал письмо от Охотника за нацистами. И таким образом обманул жену. Ничего удивительного: недомолвки – это самая частая ложь, какая бывает между супругами. Люди опускают некоторые подробности. Не делятся определёнными фантазиями. О некоторых историях и вовсе умалчивают.

Вы оправдываете всё это, связывая меня, Правду, с лишними беспокойствами. Зачем баламутить воду? Вызывать волны? Например, Себастьян в разговорах с Фанни никогда не упоминал свой прошлый брак с девочкой по имени Ривка. Несчастный ребёнок умер от тифа в Аушвице, к тому же Себастьян почти с ней не разговаривал. В его понимании, эти отношения – поспешная свадьба, невнятные клятвы, бабушкино кольцо – были ошибкой, ответственность за которую несли другие люди, и он не желал, чтобы ему напоминали об этой ошибке. А ещё не хотел расстраивать Фанни.

Значит, обманывал её с добрыми помыслами, по крайней мере, так он себе говорил. Фанни, в свою очередь, поступала так же. Зная, как Себастьян завидовал брату, она ни разу за всё время в браке не обмолвилась о том, что виделась с Нико на берегу Дуная, или о том, что он, по её мнению, спас ей жизнь.

* * *

Когда Себастьян наконец показал письмо жене, она была ошеломлена.

– Зачем ты с ним общаешься? – спросила она.

– Он делает очень важное дело.

– Ну и пусть делает. У нас своя жизнь здесь, в Греции.

– Но ты же прочитала письмо. Моя информация может помочь ему.

– В чём?

– Найти этих ублюдков.

– Чтобы что?

– Чтобы их повесить. Пусть болтаются, пока не сгниют!

Фанни отвернулась.

– Ещё больше убийств, – пробормотала она.

– Это не убийство. Это правосудие. Так будет справедливо по отношению к моим родителям, бабушке с дедушкой, сёстрам. К твоему отцу, Фанни! Разве ты этого не хочешь?

Фанни смахнула слезу.

– А это его вернёт?

– Что?

– Если ты найдёшь этих нацистов, это вернёт моего отца?

Себастьян нахмурился.

– Не в этом дело.

– А для меня в этом, – прошептала она.

– Я хочу поехать в Вену.

Фанни растерянно моргнула.

– И оставить нас с Тией?

– Конечно, нет. Я никогда вас не брошу. Он взял её за руку. – Я хочу, чтобы мы поехали все вместе. Можем переехать в Вену. Я могу работать на этого человека. Я уверен, что пригожусь.

Фанни помотала головой, сперва медленно, а потом быстро, яростно, словно осознав, что на неё движется нечто ужасное.

– В Австрию? Нет, Себастьян, нет! Когда-то я бежала из Австрии! Прошу, не надо!

– Теперь всё иначе.

– Нет! Они все там живут! Они родом из этой страны!

– Фанни. Я правда в этом нуждаюсь.

– Почему? – теперь Фанни всхлипывала. – Почему ты не оставишь всё в прошлом?

– Потому что не могу! – закричал он. – Потому что мне это каждую ночь снится! Потому что они должны платить за то, что сделали!

Фанни зажмурилась. Из другой комнаты донёсся плач дочери. Плечи Фанни обмякли. Когда она заговорила снова, голос дрожал.

– Это всё из-за брата?

– Что?

– Это из-за Нико? Ты хочешь отомстить мне?

– Не говори глупостей. Я хочу помочь этому человеку найти нацистов, чтобы они получили по заслугам, вот и всё! И я это сделаю!

Он гневно уставился на неё, чувствуя, как сжимаются челюсти. Но вынужден был отвести взгляд, ведь – уж я-то знаю – Фанни была права. Да, большая его часть хотела, чтобы Удо Графа схватили, осудили и казнили тысячу раз, снова и снова.

Однако другая часть его души желала, чтобы этот человек в Вене разыскал кое-кого другого, некоего молодого помощника нацистов по имени Нико Криспис.

И привлёк его к ответственности.

Удо идёт в парк развлечений

Враг моего врага – мой друг. Это выражение уходит корнями в глубь веков. Но после окончания Второй мировой войны его стали повторять с такой невообразимой частотой, что мало кто вообще понимал происходящее.

Высокопоставленные нацисты уже давно были целью американских военных. Но когда рейх стал рушиться, США обратили свой взор на нового врага. Ещё до того, как Волк проглотил капсулу с цианидом и пустил пулю себе в голову – и через восемь дней после этого его страна капитулировала, – агенты американской разведки незаметно изменили стратегию. С Германией было покончено. Следующей серьёзной угрозой стал Советский Союз. А никто не знал о русских так много, как нацисты, никто не ненавидел их так сильно, и никто не сражался против них с таким же упорством.

Поэтому, когда война закончилась и тысячам эсэсовцев удалось бежать по крысиным тропам, многим из них тайно предложили работать на правительство Соединённых Штатов, где им обещали новые имена, работу, дом и защиту при условии, что они помогут обезвредить своего старого заклятого врага в лице русских.

Американской общественности не было известно об этой вербовке, и так продолжалось многие десятилетия. Не удивляйтесь. В искусстве лжи правительства могут переплюнуть кого угодно.

Удо Граф, пересёкший Атлантический океан на тихоходном судне, уже год жил в квартире в Буэнос-Айресе. У него было фальшивое имя и работа в мясной лавке. Он выучил несколько фраз на испанском, чтобы как-то обходиться. Удо успокаивал себя тем, что это «лишь временно», – один из этапов долгого, продуманного плана по возвращению к власти. Он не высовывался и держал ухо востро.

К началу 1947 года Удо познакомился ещё как минимум с тремя депортированными немцами, живущими в радиусе пяти миль от него; все были офицерами СС. Они тайно встречались по выходным. Делились слухами о нацистах, завербованных Соединёнными Штатами. Удо заявил, что был бы рад такой возможности.

Однажды в субботу он готовил отбивную из телятины, когда вдруг услышал стук в дверь. С лестничной площадки донёсся ровный, низкий голос, произнёсший на безупречном немецком языке:

– Герр Граф. Пожалуйста, впустите меня. Вам ничего не угрожает. У меня к вам предложение о работе. Думаю, вам будет интересно узнать подробности.

Удо снял сковороду с огня. Направился к двери. В кармане висевшего в коридоре пальто он держал пистолет. Удо положил руку на этот пистолет.

– Откуда предложение? – спросил он.

– Разве вам неинтересно сначала узнать суть?

– Откуда? – повторил Удо.

– Вашингтон, округ Колумбия, – сказал мужчина. – Это…

Удо открыл дверь. Схватил своё пальто.

– Я знаю, где это, – сказал он незнакомцу. – Пойдёмте.

* * *

Через полгода Удо Граф стал работать в лаборатории в пригороде Мэриленда под новым именем Джордж Меклен; в документах значилось, что он бельгийский иммигрант. Завербовавшие Удо американцы узнали, что он учился точным наукам, и предположили, что он пользовался своими знаниями при работе в СС. Им не терпелось узнать, какие сведения у него есть о Красной Армии. Удо, так умело закрывающий на меня глаза при каждом удобном случае, нагло врал, что действительно обладает такой информацией, и даже хвастался, что бо́льшую часть войны занимался шпионажем и разработкой оружия. Чем чаще он произносил слово «коммунисты», тем больше американцы были расположены верить всему, что он говорил.

– По нашим сведениям, вы были в Аушвице, это правда? – поинтересовался американский агент во время беседы в обшитом деревянными панелями кабинете. Агент, коренастый мужчина с короткой стрижкой, свободно говорил по-немецки. Удо отвечал на его вопросы осторожно.

– Аушвиц? Я был там, да.

– Вы там не работали?

– Конечно, нет.

– Какова была цель ваших поездок?

Удо выдержал паузу.

– Как, вы сказали, вас зовут, офицер?

– Я не офицер. Просто агент.

– Прошу прощения. У вас идеальный немецкий. Вот я и предположил, что вы начальство.

Агент откинулся в кресле и с напускной скромностью улыбнулся. Удо принял это к сведению. Из человека, который любит комплименты, можно вылепить всё, что душе угодно, сказал он себе.

– Бен Картер, – сказал агент. – Так меня зовут. Немецкий я выучил благодаря матери. Она выросла в Дюссельдорфе.

– Что ж, агент Картер, вы должны понимать, что Аушвиц был не просто лагерем. Там находилось много заводов, жизненно необходимых нашей армии. Я приезжал на эти заводы, чтобы разъяснить план действий на случай воздушной атаки.

Он добавил:

– Со стороны русских.

Глаза мужчины округлились.

– А что вам известно о зверствах, которые творились в Аушвице?

– Зверствах?

– О газовых камерах. Казнях. Множестве евреев, которых, говорят, там убили?

Удо попытался изобразить ужас.