Керри Фишер

Послушная жена

Посвящается моим родным
Kerry Fisher

THE SILENT WIFE



Copyright © Kerry Fisher, 2017

All rights reserved



Настоящее издание выходит с разрешения

Darley Anderson Literary, TV & Film Agency и The Van Lear Agency



© Н. Б. Буравова, перевод, 2024

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Иностранка^®

Глава первая

Мэгги, Брайтонский отдел регистрации, 15 января 2016 года

При словах «Встанем же и поприветствуем невесту» я принялась оглядываться в поисках красавицы в белом.

Свадьба моя состоялась в ничем не примечательный полдень в середине января, далеко от любых праздников вроде Рождества или Дня святого Валентина. Мне уже стукнуло тридцать пять, и прежде я никогда не жила с мужчиной. Не потому, что была такой уж монахиней (с довеском в виде десятилетнего сынишки Сэма изображать невинность просто смешно), а потому, что меня вечно тянуло не к тем парням. Меня привлекали те, из-за кого отцы запирают дочерей в башне замка, а самих ухажеров поливают из верхнего окна кипящим маслом.

Правда, отца-то у меня никогда не было, одна мама, которая во всех видела только хорошее. Сломленные жизнью, съехавшие с катушек, пустые мечтатели – каждому мама позволяла приземлиться беспомощной задницей на наш диван и кормила горячими бутербродами с сыром. Вместо того чтобы гнать их поганой метлой, она с улыбкой уверяла меня: «Эх, доченька, в душе-то он хороший, просто немного одичал. Перерастет. Выправится».

Но они так и не выправлялись. А потом я встретила Нико, которому не нужно было ничего перерастать. Столько лет перебирая самых нескладных, самых неприспособленных мужчин, я наконец нашла такого, которого не требовалось выправлять. Который мог сам вставать по утрам, удержаться на работе, справляться с разочарованием и крушением иллюзий, не оставляя при этом за собой шлейфа из пивных банок, долгов и неразберихи. Нико приходил вовремя, от него никогда не веяло выпивкой или грабежом, он не называл моего сына Сэма спиногрызом. Меня же порой величал потрясающей – или инкредибле[1], когда хотел щегольнуть своим итальянским происхождением.

И вместо того, чтобы с течением времени считать меня все менее инкредибле, он однажды взял да и предложил мне выйти за него замуж. Что для женщины из семьи Паркеров было такой же диковиной, как точно знать, кто твой отец.

Поэтому, идя в церковь за руку с Сэмом, готовая произнести брачные клятвы, я, по идее, должна была чувствовать себя альпинистом, который наконец-то покорил вершину горы, долгие годы простояв у подножия в недоуменных размышлениях: «Как мне, черт возьми, туда взобраться?» Но я ощущала себя скорее неудачливым футбольным тренером, покорно принимающим гневное улюлюканье болельщиков.

Идя по проходу, я попыталась поймать взгляд Франчески. Хотелось показать ей, что все будет не так плохо, как она опасается, что мы справимся. Но девочка по-прежнему сидела опустив очи долу и склонив голову, сжавшись в эфемерной битве между неприятием и душевной болью.

Меня так и подмывало остановиться, попросить немногочисленных гостей выйти на минутку, а самой обнять эти дерзкие, но уже поникшие в поражении плечики и сказать будущей падчерице, что я на ее стороне. И снова я усомнилась, правильно ли поступает Нико, женясь на мне и не оставляя дочери иного выбора, кроме как принять меня в качестве нового члена семьи.

Слишком поздно.

Я стиснула руку Сэма, пытаясь показать, что приняла решение не только за себя, но и за него. Моя мама, Берил, обожала Сэма, но ему, чтобы чего-то добиться в жизни, требовалось несколько больше, чем умение прятаться от арендодателя в день квартплаты.

Когда заиграли последние веселые такты «Часовни любви»[2], я попыталась выбросить из головы все, кроме Нико, и наслаждаться моментом, ведь мужчина, который оказался моей второй половинкой, выразил готовность ринуться в неизвестность, женившись на мне. Что случилось впервые для трех поколений Паркеров.

Я смотрела на затылок жениха, на темные вьющиеся волосы, которые топорщились, несмотря на все попытки их приручить, и испытывала прилив необыкновенного восторга. А в один опасный момент даже подумывала пройтись колесом оставшиеся до регистраторши метры. Но потом решила не заходить так далеко в первый же свой день в семье Фаринелли. Судя по кислым лицам, мои новые родичи за всю свою уныло безупречную жизнь ни разу даже не подпрыгнули. И все же я таила надежду, что нам с Нико повезет и мы, проявив немного терпения, сумеем вместе с детьми объединиться в нечто напоминающее нормальную семью. Впрочем, что для одного норма, то для другого безумие.

Пусть хотя бы для нас самих семья выглядит нормальной.

Но вот закончилась песня, а с нею угасло и мое желание покачивать бедрами и щелкать пальцами, сменившись скучным поведением взрослой тетеньки, выходящей замуж. Шепелявая регистраторша поинтересовалась, как и положено по церемонии, известны ли кому-нибудь причины, препятствующие нашему браку. Я затаила дыхание, готовая услышать пронзительный вопль протеста, который долетит до гостиничного бара, после чего посетители, бросив на столах недопитые пинты, толпой ринутся сюда посмотреть, что происходит. Позади сопели и ерзали, а я изо всех сил старалась не думать о родственниках Нико. Не хотелось представлять их лица: откровенное отвращение, перекосившее вечно чванливую мину его матери Анны, сальную ухмылку старшего брата Массимо, словно Нико собирался сделать глупость… в который раз. Я надеялась, что они пусть и поневоле, но порадуются официальному признанию нашей любви и тому, что после стольких испытаний Нико счастлив и наконец спокоен. Однако вместо ликующей толпы, обычной для «ритуального» зала, наша группа скорее напоминала пациентов, которые готовятся к коллективной колоноскопии.

Я оглянулась в поисках моральной поддержки, и подружки с района дружно вскинули большие пальцы. Пришлось поскорее отвернуться: не дай бог, еще примутся скандировать, будто на скачках, когда лошадь, на которую они поставили, приходит первой. Будущая свекровь уже неодобрительно разглядывала их декольте и блестки и наверняка невесть что подумала о моей лучшей подруге, чья шляпка напоминала шоколадный трюфель. Я поспешно перевела взгляд на маму. Вот кто не разочаровал, улыбаясь во весь рот, словно веселый куст рододендрона среди кучи засохших луковиц. Вспомнились ее вчерашние слова: «Выше голову, детка. Ведь для этой семьи ты просто дар небес. Дай дочурке Нико немного спокойствия и любви».

Впервые в жизни мне хотелось погрузиться в любовь с головой, поверить, что она бывает особенным и ярким чувством, а не позорным провалом, после которого, глядя в зеркало, остается лишь качать головой от собственной глупости. Произнося клятвы, я не сводила глаз с Нико, укрываясь исходящими от него добротой и сердечностью от остальной публики. Но взгляд Франчески царапал мне спину, заставив споткнуться на втором имени Нико, Лоренцо. Сразу представилось, как вся семья закатывает глаза. Нико сжал мне руку, безмолвно напоминая, что мы готовились к этому, обсуждая, насколько непростой может оказаться церемония. Что, как любят говорить политики, «мы пройдем через это вместе». Но я по-прежнему ощущала колючее неприятие Франчески, которое металось между нами в поисках трещинки, расщелинки, куда можно излить протест, бурную ярость из-за того, что всего через два года после смерти матери отец решил жениться снова.

Несмотря на все мои попытки хоть как-то сблизиться с девочкой, она балансировала между неприветливой уклончивостью и откровенной грубостью. Порой, когда я предлагала сходить в кино или поужинать в ресторане, лицо Франчески озарялось, но потом снова становилось угрюмым, словно любую радость по поводу моих идей она считала вероломством по отношению к матери. Присутствие на нашей свадьбе, вероятно, казалось ей предательством окончательным и бесповоротным, поэтому я предложила Нико милосердно оставить выбор за ней. Но мой жених был непреклонен: «Мы ведь хотим быть семьей, а не просто случайными попутчиками, каждый из которых тянет в свою сторону. Нет уж, нужно выступить единым фронтом. В конце концов девочка успокоится».

Но как новый брак отца может стать поводом для праздника? Тринадцатилетнему подростку наверняка казалось катастрофой, что память о матери уходит все дальше, изглаживается, рассеивается. Что отец, чье горе поначалу было таким же острым, научился жить без ее мамы, и теперь Франческа в одиночестве ковыляет вперед, упрямо вздымая знамя утраты.

Когда позади прокатился вопль, сердце у меня подпрыгнуло, и на секунду я подумала, что Франческа все-таки вышла из себя. Даже регистраторша осеклась. Но легкий топоток мелких шажков по мраморному полу мог принадлежать только Сандро, семилетнему племяннику Нико. За ним последовал перестук высоких каблуков его матери, после чего дверь с грохотом захлопнулась.

Я всеми силами старалась не оглянуться, заставляя себя вслушиваться в голос регистраторши, которая как раз дошла до самой пугающей части – «в болезни и в здравии». Я никак не могла сосредоточиться на свадебных клятвах, думая только о том, что Нико их повторяет уже второй раз. Ощущал ли он тогда хоть на мгновение бремя этих клятв, реальность, с которой ему придется столкнуться лицом к лицу? Разве мог Нико подумать, что Кейтлин, такую подтянутую и аккуратную, с крепкими мышцами и гладкими волосами, сожрет болезнь и ему придется наблюдать, как постепенно, неделя за неделей, жена истаивает? Размышляя о детях, представлял ли он, что будет болтать за столом с дочерью-подростком, старательно избегая смотреть на место, прежде занятое Кейтлин, а теперь вызывающе скорбное в своей пустоте?

На этих словах голос Нико прервался. Я положила ладонь ему на плечо, давая понять, что ближайшие пятьдесят лет намереваюсь двигаться только вперед, никуда не сворачивая, какие бы ни возникали препятствия. И по горячности, с которой Нико в ответ ухватил меня за руку, поняла: второй брак он будет строить по образу и подобию первого.

Слава богу, я прожила достаточно долго, чтобы уже не верить в сказки.

Глава вторая

Лара

Присутствующие неодобрительно вздрогнули, а семья Фаринелли дружно нахмурилась, когда в зале появилась Мэгги: босиком и сжимая в одной руке единственный подсолнух, а другой держа под локоть своего сына Сэма. Она шла по проходу этакой гарцующей походкой, словно вот-вот пустится в пляс, словно сам ритм «Часовни любви» просочился в ее конечности, наполнив их радостью.

Сэм в мальчишеском фраке и маленьком цилиндре протиснулся мимо нас, и я понадеялась, что никто не слышал, как мой муж Массимо шепнул:

– Ты погляди, ну просто цирк.

Не выдержав, я покосилась на свекровь: Анна стояла прямо, словно кочергу проглотила, а на макушке, как хищный орел, угнездилась шляпка-таблетка. Лицо являло собой образец презрения, будто свекровь с трудом сдерживалась, чтобы не заорать: «Хватит с меня этого балагана!»

Анна наклонилась вперед и сквозь колышущуюся вуалетку поймала мой взгляд. Светский лоск не позволял ей демонстрировать эмоции, но я-то понимала, что заря сравнений для новой невестки уже занимается. Возможно, у меня даже появился шанс выйти победительницей после многолетних замечаний вроде «Кейтлин после рождения Франчески сумела быстро вернуть форму, хотя тебе это не грозит, у тебя ведь было кесарево сечение», бесплатных советов, как шарфом «замаскировать брюшко», и нелепой вырезки из «Дейли мейл» со статьей «Похудей на размер за десять дней!», оставленной у меня на кухонном столе. Кроме того, я плохо готовила, не умела ухаживать за садом и вообще заниматься тем, что Анна называла «вести дом». Оставалось только надеяться, что Мэгги не обладает бездонным запасом тайных навыков, которые повергнут меня в пучины стыда.

Впрочем, при виде Мэгги становилось понятно: ее мало заботит чужое мнение. С татуировкой в виде розочки на лодыжке, ярко-голубым педикюром и копной кудрей, каскадом струящихся по спине, она больше напоминала язычницу, собравшуюся провести ритуал на празднике новолуния, чем невесту, которой предстоит влиться в семью, члены которой уже чинили ей все возможные препоны. Нужно быть очень уверенной в себе, чтобы противостоять напору Анны с ее незыблемым представлением о поведении, «достойном фамилии Фаринелли».

Насколько я знала свекровь, она наверняка использовала все способы помешать Нико жениться на Мэгги: «Два года слишком рано, ты все еще скорбишь», «Это несправедливо по отношению к Франческе. Ей нужна не новая мать, а отец, способный отдавать несчастной девочке все внимание», «Ты действительно хочешь взять на себя чужого ребенка, да еще и байстрюка?». И слова, скорее всего, были именно такими. Все, что не соответствовало мировоззрению Анны, немедленно выводилось за скобки и безжалостно уничтожалось.

Но отвадить Нико от Мэгги ей, похоже, не удалось. Его лицо пылало от волнения, будто парню не верилось, что это прекрасное беззаботное создание согласилось оживить бесцветные закоулки особняка Фаринелли. Удивительно, что мы с Мэгги оказались ровесницами: нам обеим было по тридцать пять. Но она свою взрослость несла легко, словно состояние, в которое погружаешься лишь при крайней необходимости, делая короткую паузу в бесшабашно-веселой жизни без всяких забот о завтрашнем дне. Я со своей аккуратной стрижкой, жемчужно-розовыми ногтями и платьями до колен, которые нравились Массимо, пожалуй, выглядела лет на десять старше.

Поэтому, хоть Анна и твердила, что брак обречен, я не жалела Мэгги. Я ей завидовала. Завидовала жгучей силе новой любви деверя и его избранницы. Их оптимизму. Их надеждам на будущее.

Мне представилось, как Нико смеется над ее песенками под радио, как целует ее в макушку, когда она сидит за столом, как заправляет ей шарф под пальто, провожая на работу. И я почувствовала укол ностальгии по тем дням, когда Массимо проскальзывал ко мне в кабинет и мы принимались яростно целоваться, отчего аккуратные стопки документов, счетов и прочих бумаг, которые я составляла и проверяла, веером разлетались со стола. По корпоративным ужинам, во время которых мы были настолько поглощены друг другом, что отрывались от разговора, только когда официанты уже начинали подметать зал. Мне отчаянно не хватало душевной связи, ощущения принадлежности, возможности снова почувствовать себя частью семьи.

Вот бы на эту свадьбу пришел и мой папа. Массимо думал только о своих интересах и не желал смущать тестя новыми лицами, но папа по-прежнему любил музыку, и эта песня из 1960-х пришлась бы ему по вкусу. А уж меня-то любое его одобрение просто осчастливило бы. И мне бы очень хотелось снова увидеть папу в костюме, умного, улыбчивого, каким он был раньше.

Какими и все мы были раньше.

Когда Нико и Мэгги стали произносить клятвы, я вновь принялась рассматривать новобрачных, попутно отметив застывшее лицо Франчески. Несмотря на мрачные пророчества Анны, я считала, что повторная женитьба Нико пойдет его дочери на пользу. Сама я осталась без матери еще совсем маленькой, и теперь, наблюдая, как добрый старый папочка тускнеет и выцветает, словно старая поляроидная фотография, была бы счастлива, окажись рядом дружелюбная и веселая мачеха. Может, будь у меня с кем хотя бы поговорить, и жизнь сложилась бы совсем по-иному.

Но не успела я углубиться в эти размышления, как мой семилетний сын Сандро заметил паука, юркнувшего под стул перед ним. После того как несколькими днями ранее пропала наша кошка Мисти, Сандро стал еще впечатлительнее и пугливее, и на его бледном личике застыло выражение человека, который прочел инструкцию по эвакуации с самолета и теперь лишь дожидается нужного момента. Полная противоположность тому немногому, что я успела увидеть у сына Мэгги, Сэма, который выглядел так, словно с трудом сдерживает озорной смешок. Сандро заерзал. Потом толкнул меня и показал пальцем под стул. Я наклонилась и прошептала, что бояться не стоит, это всего лишь маленький паучок, который не причинит ему вреда, как вдруг членистоногое уперлось в каблук Берил, после чего побежало прямо к Сандро. Тот завопил и вскарабкался на стул. Анна обернулась, нахмурившись и, без сомнения, собирая боеприпасы для очередного ядовито-назидательного залпа: «Лара делает все возможное, но, увы, не может контролировать этого ребенка». Массимо наклонился, пытаясь перехватить сына, но Сандро спрыгнул на пол и помчался вдоль пустых стульев. Я погналась за ним, уцепила за руку и вывела из зала, радуясь предлогу оставить позади ожидания и обвинения Фаринелли. Хотя буквально кожей ощущала презрительное осуждение, змеящееся из-под богато украшенной двери, которую попыталась тихо закрыть за собой. Потом прижала Сандро к себе, ожидая, пока он успокоится.

Взяв себя в руки, я смогла произнести спокойным тоном:

– Все в порядке, паучок был совсем небольшой.

– На самом деле я плачу не из-за паука, мама. Я скучаю по Мисти.

– Мы все ее любим, милый. Она непременно найдется, не волнуйся.

И я очень надеялась, что семилетний ребенок не уловит в моем голосе сомнений.

Глава третья

Мэгги

В качестве «медовых суток» нам с Нико удалось провести одну блаженную ночь в постоялом дворе пятнадцатого века. А более длительный отпуск мы решили взять попозже, когда дети привыкнут к новому укладу, который, судя по поведению Франчески две недели спустя, грозил наладиться разве что на рубеже следующего столетия.

Старания Нико в течение предыдущего года постепенно приучить ко мне Франческу ни к чему не привели. Тщетно мы пытались создать семейную атмосферу, то устраивая вечерние посиделки дома, то заваливаясь в кино. Пальцев одной руки хватит пересчитать моменты, когда девочка не отпускала колких замечаний, что Кейтлин была лучше/стройнее/выносливее/веселее меня. Даже если мне удавалось проявить «высший пилотаж», у Кейтлин это все равно получалось лучше и с меньшими усилиями. В конце концов Нико пустил все на самотек по принципу «хочешь не хочешь, а терпеть придется», однако было решено, что мы с Сэмом переедем к нему не раньше чем за неделю до свадьбы, чтобы, подведя окончательную черту в отношениях, так или иначе найти способ ужиться вместе.

– А ты не против переехать в дом, где жила Кейтлин? – спросил Нико, когда сделал мне предложение несколько месяцев назад.

Я отмахнулась от его озабоченности, думая, что просто смешно хоть на минуту усомниться по поводу переезда из мышиной норки, где обитали мы с мамой и Сэмом, в викторианский особняк Нико с двумя ванными комнатами и четырьмя спальнями. Правда, я попыталась придумать, как, не выглядя бесчувственной скотиной, сказать: «Мне не хочется спать в постели, которую ты делил с первой женой, и уж тем более в той, где она умерла», но не смогла.

Однако Нико, словно заглянув в самую дрянную, самую подлую часть меня, вдруг заявил:

– А кровать мы купим новую. И выбирать будем вместе. – В подробности он вдаваться не стал, и я была до смешного благодарна, что не пришлось гадать, на какой стороне матраса с эффектом памяти спала Кейтлин.

Впрочем, новая кровать все равно не позволила мне чувствовать себя здесь как дома. Даже через две недели после свадьбы я по-прежнему просыпалась с мыслью, что отрубилась посреди фотосессии об интерьерах для глянцевого журнала. Серые подушки с бирюзовой крапинкой подчеркивали изящество стульев в тонкую полоску. Платяные шкафы в стиле шебби-шик[3] с керамическими ручками выглядели так, будто их сделали вручную в Тоскане. И все было на своих местах, даже для подносов имелась на кухне специальная стойка. В доме Нико царил такой порядок, что создавалось впечатление, будто на самом деле там никто не живет. Полная противоположность маминой обители, где в коридоре валялось велосипедное снаряжение Сэма, в солнечном углу гостиной, как триффиды[4], разрастались комнатные растения, а хомяку Сэма отводилось больше места, чем всем нам, вместе взятым, если учесть бесконечные метры его беговых лабиринтов и ветвящихся тоннелей. Что бы ни потребовалось отыскать в особняке – упаковку для подарка, запасной предохранитель, колышек, чтобы подпереть подсолнух, – Нико наверняка ответил бы: «Возьми вон в том ящике». Я же привыкла выцарапывать нужную вещь, нырнув в развалы под раковиной, как такса в кроличью нору. Похоже, всякий раз, как в доме появлялось что-то новое, Кейтлин безжалостно выбрасывала что-то старое.

Мне отчаянно хотелось съехать из маминой квартирки. Последние три года снимать свое жилье было уже не по карману, и мы с Сэмом вдвоем спали на диване-кровати в маминой гостиной. Благодаря многочисленным гирляндам, лоскутным подушкам и радужным покрывалам обстановка напоминала марокканскую касбу[5]. Но теперь реальность, к которой я так стремилась, – вставая ночью, не спотыкаться о футбольные бутсы, моментально находить ключ от радиатора, иметь для каждого соуса свой идеальный соусник – заставляла меня чувствовать себя гостьей в чужом доме, где нам с сыном предстояло жить, стараясь не беспокоить хозяев и не оставляя следов своего пребывания.

Мне стали приходить в голову мысли, что для всех нас было бы лучше переехать куда-нибудь, где воспоминания о Кейтлин ограничатся только теми, которые Нико сохранит в сердце. А не теми, которые то и дело, незваные, выползают отовсюду, призрачными образами таятся за каждым углом, втискиваются между нами на неудобные французские диваны. Иногда я представляла, как длинные изящные пальцы Кейтлин сжимают те же дверные ручки, что и я. Или как она, раздвигая шторы в спальне, оглядывается и видит темные ресницы Нико, веером разметавшиеся по щекам, и губы, еще подрагивающие во сне. Я намеренно тянулась гораздо выше или нагибалась ниже, чтобы мои пальцы не хватали плотную ткань в тех же местах, где и пальцы предшественницы. Можно было, конечно, повесить новые шторы. Наверное, и следовало. Но ведь это не совсем то же самое, что зайти в дом, из которого после скандального развода убралась бывшая жена, и подумать: «Ладно, ее дурацкий хлам мы выбросим», а потом нанять машину и вышвырнуть на помойку непарные тарелки, устаревшую мультиварку и не до конца использованные тюбики, пустые флакончики и коробочки. Но для Франчески-то все, что я выброшу, останется частицей ушедшей навсегда матери. Осколком чувств, которые отец перенес на другую женщину со своим вкусом в шторах. В посуде. В жизни.

Мы с Нико осторожно затронули тему переезда, но решили не углубляться в нее, пока не наладятся отношения с Франческой. То есть отложили в самый долгий ящик, поскольку невозможно было представить, что примирение произойдет в обозримом будущем. Как раз в то утро Франческа резко потянула носом над своим школьным джемпером и фыркнула:

– Как мерзко пахнет. Чем ты его стирала?

Мне стало неловко, потому что теперь, когда мои финансы несколько выправились, я позволила себе заменить привычный дешевый стиральный порошок на чуть более качественный. Саркастическую оценку своих домохозяйских умений я пропустила мимо ушей и забормотала, что меня пока еще жаба душит покупать очень дорогие порошки. Последовавший яростный ответ свелся к «Вот мама всегда пользовалась “Персилом”, и мне плевать на всяких там жаб, тритонов и особенно на тебя», как будто девочка надеялась, что в ближайшее время я могу случайно наглотаться соляной кислоты.

– Что-то ты притихла, – заметил Нико, когда мы в тот вечер уселись ужинать. И попытался накрыть мою руку своей. – Все хорошо?

Я отдернула руку. Вот ведь странно: в присутствии Франчески у меня никак не получалось дотронуться до Нико, хоть я тянулась к нему всем телом в поисках поддержки.

Франческа же не сводила с нас бдительных глаз, метавших молнии ненависти. Поэтому оставалось только спрятать руки, дабы не разразиться рыданиями и не закричать: «Да, лучше не бывает! А что не так-то? Твоя дочь меня ненавидит. А в остальном все зашибись как блестяще». Это был совсем не тот сценарий семейных ужинов, который я описывала Сэму, уверяя, что теперь, когда я вышла за Нико, мы с сыном станем частью большой семьи.

Точно по сигналу, Франческа откинула назад длинные темные волосы и отодвинула тарелку:

– Терпеть не могу пасту карбонара.

Нико покачал головой.

– Вот уж неправда. Ты же всегда ела ее с удовольствием. – Подтекст «когда была жива мама» прямо-таки висел в воздухе, словно написанный огненными буквами в вечернем небе.

– Значит, мне не нравится карбонара, которую готовит Мэгги.

Молясь, чтобы и Сэм не воспользовался возможностью продемонстрировать свою придирчивость в еде, я попыталась смягчить момент.

– В следующий раз, когда соберусь готовить пасту, возьму тебя в помощь, и мы попробуем сделать по-твоему.

Франческа посмотрела на меня так, словно я предложила быстренько напялить скафандр и слетать на Марс. А тут еще Сэм, как нарочно, набрав полный рот воды, от души чихнул, выплюнув на тарелку Франчески полупережеванные спагетти. Та вскочила, опрокинув стул, и помчалась наверх. Прошло целых пять секунд, прежде чем от грохота двери, едва не слетевшей с петель, в серванте зазвенели синие кувшинчики Кейтлин.

– Сэм! Если тебе приспичило чихать, так хотя бы прикрой рот рукой и отвернись от стола.

Но Сэм лишь озорно расхохотался – любимая реакция десятилетних мальчишек. Изо рта опять посыпались кусочки бекона и грибов вперемешку с прядками спагетти.

– Да прикрой же ты рот, ради бога. Пакость какая. – Мой тон был резче обычного. Не хотелось, чтобы Нико думал, будто пригласил в свою жизнь неуправляемых дикарей.

Но Нико лишь вручил Сэму салфетку и велел:

– Иди-ка приведи себя в порядок, шкодник мелкий.

Сэм отправился в туалет внизу, а мы повернулись друг к другу и одновременно произнесли:

– Извини, – и хором рассмеялись.

Нико притянул меня к себе.

– Мне очень жаль. Она не должна так с тобой разговаривать. Но я не знаю, то ли обрушиваться на нее, как тонна кирпичей, то ли пытаться игнорировать.

Одно лишь ощущение его щеки, прижавшейся к моей макушке, прогнало из сердца часть отчаяния. Я хотела спросить, не жалеет ли он, что женился на мне, и отчего не предпочел и дальше просто встречаться. Но устраивать громкие разборки за изгвазданным столом, вопить и топать ногами и слышать то же самое в ответ мне совершенно не хотелось. Я предпочла расслабиться в объятиях любимого, наслаждаясь моментом, редкой минуткой, когда можно просто обнимать и любить друг друга, а не «выстраивать стратегию по созданию счастливой семьи».

Услышав, как в гостиной Сэм включил игровую приставку, Нико отпустил меня и принялся теребить обтрепавшиеся рукава свитера. Когда мы только начали встречаться, он извинялся за свою неряшливость: «Кейтлин на это всегда злилась», а мне нравилось видеть, как он счастлив в линялых джинсах и старых футболках. Я не могла представить рядом с собой, например, Массимо с его любовью к строгим темно-синим костюмам и рубашкам с непременными запонками.

Спустя пару распустившихся ниток и очередную прореху на рукаве Нико наконец поднял взгляд и зашевелил губами, словно пытаясь подыскать нужные слова и расположить их в правильном порядке.

– Не представляю, как с этим справиться, но через пару недель будет годовщина смерти Кейтлин. Мама хочет, чтобы мы все вместе пошли на кладбище, а потом пообедали у нее.

И кто после такого посмеет назвать мою жизнь безмятежной? Прогулка на кладбище с родными вдовца к могиле его первой жены.

– Ко мне это тоже относится или как?

– Тебе будут очень рады.

Ага. Как же. Не говоря уже о том, что сама идея офигенно странная. Мне вовсе не хотелось получать конкретные подтверждения того, что все – не исключая, возможно, и моего мужа – мечтают видеть Кейтлин живехонькой, ведь тогда им не придется, переламывая себя, включать в свой круг и свою жизнь постороннюю тетку. Нет, уж лучше я придумаю, как уберечься от этих родственных гуляний. Например, вдохнуть носом чили, перепутать жаропонижающую мазь с противогрибковой, порезаться струной для сыра…

– Думаю, выйдет весьма неловко. Франческа все равно не захочет меня там видеть.

Напряжение у Нико в глазах ослабло.

– Спасибо, что облегчила мне задачу. Я знаю, выход не идеальный. Надеюсь, нам хоть Франческу удастся уговорить. А то ведь до сих пор она наотрез отказывалась посетить могилу Кейтлин. А если сходит, то, может, наконец сумеет уложить в голове, что маму не вернуть, а жить нужно здесь и сейчас, и перестанет злиться.

– А ты?

– Мне повезло, я получил второй шанс. – Муж поцеловал меня в макушку. – И больше не злюсь. Просто жаль тех, кто с молодости хоронит себя и лишается жизни, которую мог бы прожить. Это я о Франческе, как ты понимаешь, – попытался пошутить он.

Я до сих пор не знала, какое выражение навешивать на лицо, когда речь заходит о Кейтлин. Меня плющило между стремлением оправдаться и чувством вины. Хотя мы с Нико начали встречаться намного позже смерти Кейтлин, этому никто не верил. По иронии судьбы мы и познакомились-то лишь потому, что у него болела жена, а моя мама помогала с уборкой и покупками. И сидела с Кейтлин до конца.

Когда я приходила за мамой, Нико приглашал меня войти, если она еще не освободилась. После первых двух раз, когда меня чуть не крючило от стараний не задавать вопросов, ответом на которые будет «дерьмо», «отстой» или «А ты, черт возьми, как думаешь?», я решила не стучать в дверь, а отправляла маме эсэмэску, что жду в машине. Мама, однако, предпочитала не тратить заряд аккумулятора и редко открывала сообщения. Так или иначе, в итоге мы с Нико познакомились в худший период его жизни, но скоро я стала каждый день с нетерпением ждать встречи. А потом Кейтлин умерла, маме уже незачем было ходить к ним в дом, а мне – ее встречать, и мы с Нико перестали видеться, а почти через год после этого случайно столкнулись в городе, выпили кофе и вспомнили, как нам нравилось общество друг друга.

Без сомнения, сложившаяся ситуация смущала не одну меня. Но, пожалуй, следовало поскорее выбросить сомнения из головы, чтобы имя Кейтлин не вилось между нами, как дурной запах, который все пытаются игнорировать.

– Слушай, а может, я сама приготовлю семейный обед? Пусть все поймут, что Кейтлин как была, так и остается частью нашей жизни, и никто не должен стесняться тоски по ней. Не возражаешь?

– Какая же ты милая. И мне с тобой очень повезло. А справишься? – Нико наклонился и поцеловал меня.

– Не беспокойся. Попрошу маму помочь. Она будет рада снова всех увидеть. И тогда вы сможете сосредоточиться на Франческе, не беспокоясь, что обед сгорит. Понадобится же и что-нибудь горячее: на кладбище довольно ветрено. Сообщишь своей матери?

– Разумеется, – кивнул Нико. – Или сама завтра перейдешь через дорогу? Если наберешься смелости. На самом деле мама дружелюбнее, чем кажется. Держу пари, она будет рада тебя видеть.

А вот я в этом была совсем не уверена. Именно потому, что Анна жила напротив, меня все чаще тянуло воспользоваться задней дверью. Впервые в жизни я смотрелась в зеркало, прежде чем выйти из дому. Что же касается дружелюбия, ни в одном из флюидов, исходящих в мою сторону от Анны, не было и намека на приглашение вроде «заглядывай на чашечку капучино с круассаном».

Видимо, чтобы стать своей в этой семье, новенького блестящего обручального колечка было мало. Мою маму Анна, скорее всего, по-прежнему считала прислугой, которой та и являлась, пока присматривала за Кейтлин, себе же свекровь четко отводила роль хозяйки дома и главнокомандующего. И разве мог ее впечатлить мой маленький швейный бизнес, когда Нико владел одним из крупнейших садовых магазинов в Брайтоне: «Ты удивишься, сколько люди готовы платить за крохотное лавровое деревце. Растения нынче – просто золотая жила. Он зарабатывает на них бешеные деньги». Однако по-настоящему Анна гордилась и хвасталась только Массимо. Стоило только любимчику-первенцу войти в комнату, как она кидалась к нему, умоляя отдохнуть после тяжких трудов: «Он ведь у нас, знаете ли, аудитор и на отличном счету в одной из лучших фирм в стране». Анна, без сомнения, считала себя утвердившейся на вершине социальной лестницы и с презрением смотрела вниз на отбросы вроде нас, Паркеров, взбешенная тем, что нам удалось перемахнуть через несколько ступенек и на равных войти в ее жизнь.

Но настоящей ровней мы для нее, конечно же, не были никогда. Она видела, как я приезжала за мамой на старой, потрепанной «фиесте». Знала, что мы живем в дешевом муниципальном микрорайоне. Нетрудно было догадаться, что Анна мигом пришла к выводу, будто я, оценив шикарный особняк с гардеробной и обширными подсобными помещениями, положила глаз на Нико и замыслила заманить его в свои сети.

Но винить Анну сложно. Я и сама иногда задавалась вопросом, не было ли у меня и в самом деле подсознательных намерений такого рода. Но рядом с любимым меня всякий раз захлестывали эмоции, а в душе все пылало, светилось и звенело, словно раньше мне было невдомек, какая огромная дыра зияла в моей жизни, пока Нико ее не заполнил. И даже неприязнь Франчески не заставляла пожалеть, что я повстречала Нико и поддалась его ласковому умению внушить мне веру в себя, не требуя ничего взамен. Короче, я опрометчиво согласилась первым делом с утра поговорить с Анной.

Но к тому времени, когда я выпроводила домашних кого на работу, кого в школу, у меня и конь не валялся. Чтобы привести себя в порядок и не походить на пугало – почистить зубы, выщипать брови, найти подводку для глаз, которая, разумеется, обнаружилась на ручке клетки для хомяка, – понадобилась целая вечность. Едва заскочив в туалет у входной двери, я услышала шорох на крыльце и скрежет ключа в замке. Меня окатило волной смущения: я ведь даже не удосужилась закрыть дверь, а теперь Нико или, того хуже, Франческа вернулись за чем-то и застигнут меня со спущенными до щиколоток штанами. Но, к моему ужасу, на пороге появилась Анна в роскошных черных креповых брюках, шелковой блузке и шарфике, повязанном вокруг головы, что придавало свекрови вид отъявленного пирата.

Боже праведный. Я предполагала, что у нее есть ключ от нашего дома «на всякий случай», но не думала, что такой случай наступит в обычное пятничное утро. Или я пропустила столб дыма, который валит у нас из крыши? Узрев самое начало процесса, Анна резко отшатнулась, будто застукала меня за противоестественными развлечениями с участием хомячка.

– Одну минутку! – крикнула я.

Наверное, свекровь перепугалась куда больше меня. Но если бы обитатели маминого дома дожидались своей очереди в совмещенный санузел, никто из нас не успевал бы вовремя на работу и в школу.

Чуть позже, поспешно натянув штаны, я обнаружила Анну на кухне. Она сидела, сверкая глазами на кавардак из тостов с маслом и джемом, оставленный Сэмом. Случайно задев пальцами крохотную капельку джема, свекровь дернулась, словно увидела таракана, затеявшего брачные пляски прямо у нее перед носом. Я демонстративно вытерла руки, чтобы Анна в список моих недостатков по сравнению с Кейтлин не добавила еще и ярлык грязнули.

– Извините, Анна. Я торопилась.

Честно говоря, я ждала извинений за то, что она свалилась к нам домой как снег на голову, но быстро поняла, что не дождусь. На самом деле по выражению темных глаз Анны, ощупывающих кухню, мигом стало ясно: свекровь явилась не полюбопытствовать, как у меня дела, а оценить мои навыки ведения домашнего хозяйства. Которые были вовсе не так очевидны, как, скажем, способность дышать или передвигать ноги. Вид у Анны был такой осуждающий, что я чуть не расхохоталась.

Потом я поправила пояс штанов и предложила:

– Чашку чаю?

– Я пью только кофе.

– Значит, кофе?

– Нет, спасибо.

Я едва сдерживалась, чтобы не разыграть целую комедию: «А может, чаю с крапивой? Смузи из шпината? Горячего шоколаду с капелькой бренди?» – но чайник все равно поставила. Мне-то самой совершенно незачем умирать от жажды. Выбирая в кухонном шкафчике кружку, я выискала самую уродливую, самую неуклюжую, такую, которую Кейтлин точно никогда бы не взяла. Иначе, заяви Анна: «Ой, это была любимая кружка Кейтлин!», я бы запросто шваркнула посудину об стену.

Впрочем, для запланированной атаки обаянием копать предстояло глубоко. Если я не хочу и дальше выбегать из собственной входной двери стремглав, как грабитель с парой ноутбуков под полой, то Анну следует привлечь на свою сторону. Я не из тех «домашних» женщин, которые скользят меж гостями с подносиками миндального печенья и горячо обсуждают наилучшее средство борьбы с известковым налетом на кранах, но, может, все-таки смогу убедить свекровь, что пекусь о счастье ее сына, а не о его бумажнике.

В том, что она отнеслась ко мне с подозрением, не было ничего удивительного. Сначала из уважения к памяти Кейтлин мы с Нико держали наши отношения в секрете. К тому же я ждала, что он вот-вот скажет: «Спасибо, что помогла мне пережить тяжелые дни после смерти жены, но теперь я, пожалуй, поищу себе кого-нибудь поутонченнее/поумнее/постройнее», поэтому мне даже в голову не приходило особо вытанцовывать перед возможной свекровью. Мы с Анной толком-то и не общались до того, как Нико поставил ее перед свершившимся фактом: он женится на дочери сиделки Кейтлин. Однако теперь пути назад не было. Придется показать свекрови, что я и без модной одежды могу быть прекрасной женой.

Интересно было бы знать ее мнение о Ларе, другой невестке. С той мы мало виделись, но и она не поразила меня теплом и дружелюбием. Блондинка с аккуратной прической и в блузках с непременными вычурными бантиками, она выглядела очень солидно. У меня не было особой уверенности, что Лара станет мне союзницей против Анны.

А союзник мне действительно требовался.

В итоге, вместо того чтобы покорять свекровушку байками о замечательных занятиях, которые мы запланировали «семьей», и вешать ей на уши лапшу насчет прогресса с Франческой, я, поддавшись панике, заговорила на единственную тему, которую Нико собирался, как мы и договорились, затронуть лишь в подходящий момент. Это было строжайшее табу, нарушать которое следовало с большой осторожностью и тем же тактом, с каким говорят о гробах с пожилыми родителями.

Заварив в уродливой кружке жидкий чай из пакетика, я выпалила:

– На днях мы с Нико обсуждали, не перебраться ли нам в другой дом. Подумали, что неплохо бы начать с чистого листа. – И в воцарившейся зловещей тишине продолжила молоть языком по поводу того, что полезно выбрать место, которое не будет так сильно напоминать Франческе о матери. Конечно же в Брайтоне, конечно же рядом с морем и недалеко от школы девочки…

С каждым моим словом Анна, казалось, становилась все суше и все больше уходила в себя, пока ситуация не стала напоминать худшее собеседование с работодателем, когда сама понимаешь, что несешь полную ерунду, но ума не хватает остановиться и уйти со словами: «Кажется, я сегодня встала не с той ноги».

Когда на тонком лице Анны удивление сменилось возмущением, я запнулась и смолкла. Она оперлась локтем о стол и медленно, театральным жестом опустила подбородок на ладонь.

– Нико не может никуда перебираться. Фаринелли живут здесь почти пятьдесят лет. Муж купил каждому из наших сыновей по дому, чтобы Нико и Массимо всю оставшуюся жизнь провели рядом друг с другом и напротив нас. Нико не переедет. Это его дом. Фаринелли обитают на Сиена-авеню с семидесятого года, с тех самых пор, как переехали в Англию. Мы выбрали этот район, потому что мы из Сиены, и название показалось нам добрым предзнаменованием. – Не дав мне ответить, Анна вскочила. – Очень плохо, когда для человека не важна семья.

Я попыталась дать задний ход:

– Анна, простите, я не хотела вас расстроить. Конечно, и дом прекрасен, и район, но я подумала о Франческе и о том, насколько ей станет легче принять меня, если мы переедем в новое для всех нас место. Ведь там уже не будет так много воспоминаний о Кейтлин. И это вовсе не должно произойти прямо завтра или даже в следующем году.

– Если бы ты вообще думала о Франческе, то никогда не потащила бы Нико к алтарю.

Последние слова она буквально прошипела, словно разъяренная кобра. От неожиданно яростного проявления враждебности у меня на глазах выступили слезы. Нет, понятно, что Анна отнюдь не торопится раскрывать мне объятия. Несомненно, для налаживания отношений понадобится время, да и выгляжу я, по ее представлениям, не очень: невзрачная фигура, непослушные волосы вечно взъерошены, сколько ни старайся их пригладить, плюс дурацкое пристрастие к яркому батику, бахроме и воланам. Но я не ожидала, что свекровь меня возненавидит. С трудом переведя дыхание, я заметила:

– Никто его к алтарю не тащил.

– Да неужели, – демонстративно фыркнула Анна. – Пистолет ты ему к виску, конечно, не приставляла, но Нико всегда легко поддавался влиянию. Слишком мягкий. Брат поразумнее и пожестче. Избавился от глупой первой жены, которая не хотела детей, и нашел женщину, которая понимает, что значит быть Фаринелли.

Если у меня и была крохотная надежда залучить Лару в союзницы, она оказалась столь же пустой, как и моя блестящая идея продать дом и найти что-нибудь новое для нашей забавной разношерстной семейки. Вся колода карт, выложенных на стол, обуглилась по краям под беспощадным лучом правды. Анна меня не приняла. Считает Нико слабаком, которого я вынудила жениться, набросившись на бедняжку, стоило Кейтлин умереть. Никогда еще я так не скучала по общему с сыном дивану-кровати и маме, дудящей в бутылку из-под соуса.

Глава четвертая

Лара

Поиски нашей кошки, попавшей почти месяц назад, ничего не дали, и я пока не могла смириться, что Мисти попросту нашла другой дом, где ей давали больше рыбки, или, того хуже, не смогла выбраться из плотной живой изгороди. Ради Сандро я старалась храбриться, но кошачьи миски пришлось убрать в шкаф, чтобы не ронять слезы всякий раз, проходя мимо них.

Мисти досталась мне в наследство от отца, которого три года назад отправили в дом престарелых. Глядя на кошку, я видела папу прежним, каким он был, когда я жила дома, когда он гладил ее по спинке, пока смотрел «Время вопросов» или слушал «Лучников». А не того растерянного старикана, который то и дело сражался с пуговицами или напряженно копался в памяти, прежде чем расплыться в улыбке, когда я входила в гостиную.

Переехав к нам, Мисти решительно игнорировала Массимо, который старался задобрить ее, подсовывая кусочки тунца, почесывая за ушком, крутя перед нею плюшевых мышей на палочках. Но зато к Сандро кошка так ластилась, словно его колени были созданы специально для ее серого задка. Поначалу Массимо шутил: «Эта тварь не понимает своего блага. Неблагодарная кошара. Кто, по ее мнению, покупает ей куриную печенку? Хорошо еще, хоть жена меня ценит».

Я смеялась и поддразнивала, что Мисти – единственное существо женского пола, которое отнюдь не считает Массимо замечательным. Он принимал вызов, обещая, что кошка полюбит его больше всех, стоит ему только включить свое неотразимое обаяние.

Несколько месяцев подряд он упорствовал, не в силах поверить, что существует хоть одно живое существо, неподвластное явлению природы по имени Массимо Фаринелли. Но любое рыбное подношение, попытки махать игрушкой или призывное «кис-кис-кис» Мисти встречала презрительным взглядом, а потом разворачивалась и уходила, чтобы запрыгнуть на колени к нашему сыну.

Сандро тоже пытался склонить сердечко Мисти к отцу, соблазняя ее кусочками курицы. Но та секунд на пять вспрыгивала на колени к Массимо, съедала угощение, после чего, пренебрежительно махнув хвостом, уходила, и мужу оставалось лишь смеяться или злиться, а Сандро втайне радовался, что хоть что-то у него получается лучше, чем у отца.

Теперь, спустя месяц после исчезновения Мисти, каждую ночь, когда я лежала в постели, мне слышался то предательский звон ее колокольчика за кошачьим лазом, то жалобное мяуканье на крыше гаража. Я на цыпочках спускалась проверить, но не находила и следа кошки. Когда я возвращалась в постель, Массимо обнимал меня и прижимал к груди, пока я рыдала навзрыд. Я была не в силах бросить поиски: как раз сегодня мы с Сандро еще раз обошли район, прикрепляя маленькие фотографии, на которых Мисти великолепными янтарными глазами смотрела в камеру, и умоляя читающих поискать у себя в сараях и гаражах. К горю по поводу исчезновения кошки прибавилась еще и печаль: отец все быстрее терял память, и его некогда острый ум постепенно превращался в пену, где бурлила неразбериха чувств, которые мне было трудно контролировать. Каждая канцелярская кнопка, которую я втыкала в столбик ворот, каждый плакат, который я прикрепляла к витрине магазина, вызывали у меня ощущение, что я пытаюсь отыскать не столько кошку, сколько самое себя. Все равно что предлагать награду за женщину, которой я была десять лет назад, до того, как Массимо завлек меня своим викторианским особняком, высоким положением на работе, желанием иметь детей. Тогда мне было двадцать пять и я жила вместе с отцом в доме 1930-х годов, Массимо же обрисовал мне заманчивую картину принадлежности к новому племени. У семьи, которая даже по самым незначительным событиям устраивает шикарные импровизированные барбекю с шампанским, всегда найдется кусок и еще для одного. Разительное отличие от нашего дома с простенькими тюлевыми занавесками, тупыми ножами и пластиковой посудой. А все мое мировоззрение ограничивалось благонамеренным советом отца: «Никогда не бери на себя слишком много».

Массимо же, помимо всего прочего, очаровал меня еще и тем, что без конца повторял: «Ты единственная женщина в мире, от которой я хочу детей».

Как же лестно, как проникновенно звучали его слова.

Тогда я не понимала, что Массимо хочет совершенно определенного ребенка: крепкого, спортивного и уверенного в себе, зеркальное отражение отцовских вкусов, способностей, интеллекта. Явно не такого сына, как Сандро, впечатлительного и беззащитного, который скорее раздражал Массимо.

Но теперь исчезновение Мисти подарило нам неожиданный проблеск света: муж стал к Сандро гораздо добрее, как будто начал наконец по-настоящему ценить нашего маленького чувствительного мальчика. Уже несколько недель Массимо не повышал на сына голос из-за раскиданных по дивану оберток от сластей или брошенного почему-то на лестнице носка. Появилась робкая надежда, что скорбь Сандро напомнила Массимо, как сильно он любит сына.

И теперь уже мне приходилось бороться с чувством обделенности, когда они вдвоем садились собирать лего, шли в кино или за мороженым, «чтобы отвлечься». Меня Массимо никогда с ними не звал. Просто подмигивал и говорил: «Сандро требуется немного папиного времени».

Я смотрела, как они идут по улице, – худенький Сандро рядом с мускулистым Массимо, такие разные телосложением, походкой и мастью. Вот только на этот раз сын вышагивал гордо, словно неожиданное внимание отца подпитывало его уверенность в себе, что ни разу не удавалось мне. Теперь, когда Массимо приходил домой, Сандро не прятался, а искал папу, чтобы выбрать фильм, который можно посмотреть вместе. А получив хорошую отметку в школе, с радостным видом хвастался сам, а не просил меня, как прежде, глядя в сторону: «Лучше ты скажи папе».

И Массимо единственный мог говорить с мальчиком о Мисти, не впадая в истерику. Я старалась избегать этой темы, боясь разрыдаться. А Массимо в последний раз, когда Сандро упомянул кошку, откинул ему волосы с лица и сказал:

– Послушай, сынок, кошки – свободолюбивые существа. Иногда они уходят ненадолго и возвращаются. А иногда, хотя в семье хозяев их очень любят, они находят другую семью, с которой предпочитают жить. И не забудь: Мисти уже одиннадцать лет. У нее была прекрасная жизнь. Может, она просто заснула где-то в тайном уголке и больше не проснулась.

У Сандро задрожали губы.

– Нет, Мисти объявится. Она не пойдет искать себе другую семью. Даже если ее примется кормить кто-то другой, она все равно будет скучать по нас. Одиннадцать лет на самом деле не такая уж и старость. И она была здорова.

Массимо подхватил его и, прижав к груди, похлопал по спине.

– Не переживай. Это нормально – расстраиваться, когда тот, кого ты любишь, умирает. Если Мисти не вернется, мы купим тебе другого питомца.

Сандро едва заметно улыбнулся, благодарный отцу за участие. Даже мне, невзирая на собственное горе, стало приятно, что Массимо не потребовал от мальчика перестать хныкать, быть мужественным, справиться с чувствами, а просто позволил сыну их выразить и спокойно выслушал. Одно слово понимания, крохотный комплимент, малейший намек на одобрение отца перевешивали любые мои попытки поддержать в ребенке чувство собственной значимости. Я заставляла себя радоваться поворотному моменту: теперь Сандро достаточно повзрослел, чтобы стать интересным отцу, а не просто требовательным, капризным малышом, отнимающим у Массимо мое внимание.

Как же я была наивна.

Глава пятая

Мэгги

После того как Анна в штыки приняла мое желание переехать, я выкинула белый флаг и предоставила Нико сообщить ей новость, что обед в годовщину смерти Кейтлин мы намереваемся устроить у нас. Он же с восхитительно наивной независимостью заявил:

– О, ради бога. У мамы иногда отключается здравый смысл. Если мы решим, что нашей семье необходим переезд, ей придется смириться. И если она не захочет прийти сюда в субботу на обед, пусть в одиночестве ест вареное яйцо. Ее попытка выиграть раунд за счет Франчески – не самая лучшая идея. Я не потакаю маме. И ты тоже не должна.

Двадцатое февраля – годовщина, которую не требовалось отмечать в календаре, – наступило. На улице стоял лютый холод, было пасмурно. И мне снова хотелось извиняться за само свое существование, за то, что я живу, дышу и тем самым напоминаю Франческе о ее утрате, так и не убедив девочку, что могу чем-то эту утрату восполнить. Хотя дочь унаследовала от Нико золотистую кожу и темные волосы, в остальном она была копией Кейтлин с ее угловатыми чертами лица и худосочностью. Моя мама определенно взяла бы девочку под крыло с намерением «немного подкормить худышку». Я предложила Франческе яичницу.

– Я не голодная.

– Тебе нужно хорошенько поесть, иначе быстро замерзнешь. На кладбище будет холодно.

– Знаю, – огрызнулась она, запихивая в рот горсть чипсов.

Нико взглядом призвал меня к пониманию, и я смирилась. Сегодня не стоило начинать войну. У меня душа болела за Франческу: личико бледное, пальцы постоянно блуждают, обдирая заусенцы до крови.

В свои тридцать пять я по-прежнему не могла представить себе мир без мамы, которая, слава богу, согласилась помочь мне с обедом. Она ворвалась как раз в тот момент, когда вся семья Фаринелли собралась у ворот, чтобы подняться на холм к кладбищу. Мама, вертясь во все стороны, кудахтала, как Сандро вырос и какой стал хорошенький и до чего в феврале холодный воздух, а у Франчески нет перчаток, и безуспешно пыталась всучить девочке свои митенки. Ей было все равно, что Фаринелли застыли, точно кегли перед шаром для боулинга; мама продолжала тарахтеть, одновременно любуясь белыми розами, которые держала Франческа, и гладя по голове Сандро, которому успела сунуть в руку несколько ирисок.

Впрочем, Лара, насколько я ее знала, наверняка поменяет вредные конфеты на дробленые ядрышки какао-бобов или высушенные на солнце абрикосы, едва моя мама отвернется. Бедный мальчонка в рубашке с жестким воротником и шерстяном джемпере. У меня шея чесалась от одного взгляда на Сандро, который топтался, наполовину запутавшись в мохеровом пончо Лары. Когда мимо прошел подросток с немецкой овчаркой, тянущей поводок, они оба прижались к изгороди.

Сандро выглядел совсем бледным и замерзшим. В год смерти Кейтлин ему было всего пять. Он едва помнил тетю. Я предложила оставить мальчика у нас и обещала присмотреть за ним, пока все остальные пойдут на кладбище, но, не дав Ларе ответить, влезла Анна:

– Нет-нет, он идет с нами, это же семейный день. – Как будто его там ждали водные горки и карусели, а не черный гранит надгробия и рой грустных эмоций, мухами вьющихся вокруг. У меня даже возникла злобная мысль, что Анна использовала общее горе как еще один способ исключить меня из семейного круга.

Стало легче, когда через парадную дверь в дом влетела мама и я смогла отгородиться от Фаринелли и сложной паутины их непростых отношений. Мама обвила меня руками.

– Забавно: я снова здесь, а подниматься по лестнице к Кейтлин уже не нужно.

Мне пришлось проглотить раздражение оттого, что даже маме отсутствие Кейтлин кажется странным.

Я помогла ей снять дубленку, поневоле задаваясь вопросом, не дрожит ли сейчас где-нибудь монгольский козопас без своего лохматого тулупа. Тут Сэм, завидев гостью с лестницы, завопил: «Бабуля!» – она обернулась, а я тихонько повесила дубленку в гардероб. Сэм чуть не сбил маму с ног, спрыгнув с последней ступеньки и стиснув в объятиях любимую бабушку. Из ее сумочки, как по волшебству, немедленно материализовалась шоколадка.

– Ух ты, соскучился по своей старой бабулечке?

Сэм кивнул и потащил маму к себе в комнату. Спустившись через некоторое время, она сказала:

– Я всегда говорила, что этот дом похож на шикарный отель. Вам следует подумать о приеме гостей. Здесь ведь есть отличная свободная комната с примыкающей ванной. А я могла бы каждое утро приходить и готовить завтраки.

Мама везде искала возможность заработать. Что-нибудь починить, смастерить, обменять… так она выживала, частенько отыскивая вещи на помойках, а потом пытаясь продать на барахолке. К сожалению, новый дом обрела только одна старая швейная машинка, а, например, трехногая табуретка, шезлонг и меховая подушка так и прижились у нее в квартире.

– Хотелось бы мне увидеть лицо Анны, вздумай мы устроить здесь хостел. Скажи, тебе хватает на жизнь после нашего отъезда? У меня кое-что припасено, если нужно.

– Да успокойся, милая. Обойдусь без твоих денег. Я нашла новую работу: присматриваю за одной несчастной старушкой, которая думает, что за ней скоро придут немцы, и упорно прячет драгоценности в банке с крупой. На днях утром у меня микроволновка чуть не взорвалась, потому что в каше оказались ее серьги.

Дай бог здоровья мамочке. У нее всегда находилась в запасе маленькая история или приключение, которыми непременно следовало поделиться. Благодарные клиенты нахваливали ее знакомым, и маму постоянно приглашали ухаживать за теми, на кого у родственников не хватало времени.

– Как там Нико? Ты уже привыкла к супружеству? А он привык к новой женушке? – Мама хрипловато рассмеялась, подкрепив шутку кашлем любительницы «Бенсон и Хеджес»[6].

Я не стала утаивать от нее слов Анны.

– Вот ведь чертова старая кошелка. Ну надо же, «потащила к алтарю». Да ему с тобой повезло, доченька. Надеюсь, ты объяснила свекрухе, что у тебя за спиной три поколения матерей-одиночек. Подумаешь, гребаная семейка Фаринелли полвека торчит на своей авеню! Да Паркеры уже более шестидесяти лет обитают в муниципальном районе Малберри-Тауэрс, не нуждаясь ни в каких мужьях. – И она победоносно откинулась на спинку стула, словно убедительно доказала полную несостоятельность Анны. Надо отдать должное, убеждать мама умела, хотя ее аргументы противоречили всем законами логики.

Пришлось рассмеяться:

– Вряд ли Анне понравится, что женщины нашей семьи исторически неспособны заполучить мужа.

Мамино лицо смягчилось.

– Но ты-то все-таки смогла, милая, и я этому рада. Нико хороший парень. Немного навороченный по части вкусов в еде, но для макаронника неплох.

Мама еще не оправилась от того единственного случая, когда Нико пригласил ее сюда на ужин и подал крохотных трехнедельных цыплят. Потом всю дорогу домой она бурно сокрушалась, что по цене одного такого «мелкого костлявого пушистика» могла бы в супермаркете купить четырех «нормальных курочек».

– Нико родился здесь, мама. Он британец, а не итальянец.

– Ой, да как скажешь. Лишь бы ты была счастлива. – Она замолчала, прищурившись. – Ведь ты счастлива, да?

Я сделала глубокий вдох, изо всех сил пытаясь сохранять серьезность, чтобы мама не подумала, будто я утратила паркеровскую выдержку и совершенно раскисла, заполучив штамп в паспорте.

– Конечно, счастлива! Нико замечательный. Осталось только победить остальную здешнюю мафию, и мы дружно ускачем в закат на маленьких упитанных пони.

– Ох, детка. Поначалу всегда трудно. – Мама погладила меня по руке. – Франческа, бедняжка, всего пару лет как лишилась мамы, да и до этого Кейтлин почти год болела. Несладко для малютки в таком возрасте. Дай ей время. Она придет в себя.

– Надеюсь, так и будет, – кивнула я.

– И не мучайся ты из-за этой Анны, – фыркнула мама. – Мадам готова по любому поводу страдать да руки заламывать, а вот нет чтобы рукава закатать да блевотину вычистить. Пороху-то и не хватает. Да и от другой невестки, как ее там, Лары, помощи кот наплакал. Скинула больную на меня, а сама только и пообещала Кейтлин, что с Франческой, дескать, все будет в порядке, можешь почить с миром.

Мне стало стыдно, что я дернулась, услышав, как мама при знакомстве назвала Анну «голубушка», что стеснялась маминых лишних килограммов и ее хмурого взгляда из-под полей шерстяной шляпы, которая ее старила. Доброта, практичность и стойкость гораздо дороже умения ловко повязывать шарф.

– Неужели Нико действительно был так безутешен? – Едва вопрос слетел с языка, как мне захотелось взять его обратно.

– Не забивай себе голову вопросом, кого он любил сильнее, Мэгс, – нахмурилась мама. – Сейчас Нико точно любит тебя. В конце концов, ему действительно нелегко пришлось. Да и всем им. Она ведь была так молода. Но Нико во многом полагался на брата, а Массимо постоянно его навещал и поддерживал. Я даже почувствовала себя виноватой, что у тебя не останется ни брата, ни сестры, когда меня не станет.

– О боже, мама, вот только не начинай!

Я закрыла тему, сунув голову в холодильник в поисках овощей для супа. Вскоре мы принялись дружно чистить и резать, а Сэм вертелся рядом, рассказывая бабушке, как играет за вратаря в школьной футбольной команде, как Нико собирается отвести его на настоящий матч, как ему нравится ходить в школу, к которой теперь мы жили ближе.

Когда суп забулькал, я накрыла на стол, гадая, не упадет ли Анна в обморок, если я подложу под тарелки бумажные салфетки, а не льняные. Мама намазывала маслом булочки, а Сэм в подробностях описывал ей гоночные машинки из игрушечного набора Сандро:

– Мне больше всего нравится «феррари», она итальянская. Я ведь теперь наполовину итальянец, правда?

Я поцеловала его в макушку.

– Ну, не совсем. Тем не менее приятно, что Ларе нравится, когда ты приходишь к ним и играешь с Сандро. – Хотя мне казалось, что она довольно бесцеремонно обозначает точное время визитов: «Сэм не хочет навестить нас? С полчетвертого до пяти». В нашем муниципальном доме дети сидели друг у друга, сколько хотели или пока родители не растаскивали их по домам.

– Ей нравится, когда я прихожу, потому что Сандро еще не освоился с автотреком, который Массимо ему купил. На виражах машинки разлетаются в стороны, и я помогаю Сандро расставить их по местам. Но она сказала, что мне лучше не приходить, когда Массимо дома.

– Это еще почему? – спросила мама.

– Не знаю, – пожал плечами Сэм. – Думаю, он считает меня слишком шумным.

– Еще чего! Такого-то мышонка?! – возмутилась мама. – Между прочим, любой нормальный ребенок покажется разбойником рядом с их молчуном-сынишкой. В жизни не видала такого тихого ребенка.

Я как раз собиралась спросить, что она знает о Ларе, когда послышался звук открывающейся входной двери. Я вытерла руки кухонным полотенцем и шепнула маме:

– Что-то больно быстро.

Мне показалось неправильным выпорхнуть в коридор с радостным вопросом: «Как делишки?», будто Фаринелли, прихватив чаю и булочек, отправились на пикник, поэтому я решила дождаться их на кухне.

По лестнице прогрохотали шаги Франчески, затем в кухню вошел Нико с усталым лицом и красными от холода щеками.

– Все нормально? А остальные где? – встревожилась я.

– Все еще там. Франческа прямо перед входом на кладбище закатила истерику, разрыдалась и начала топтать розы, – вздохнул он. – Никак не может смириться, что Кейтлин не вернуть. Я думал, поход на кладбище поможет, но, видимо, еще слишком рано.

Почувствовав мамин взгляд, который безмолвно требовал тут же все исправить при помощи некой женской магии, я обняла Нико. Когда он опустил голову мне на плечо, я подумала, будет ли когда-нибудь фраза «Нико и Мэгги» слетать у людей с языка так же естественно, как «Нико и Кейтлин», или мне вечно суждено оставаться «новой женой».

– Давайте-ка я поднимусь к Франческе, – предложила мама. Если кто и мог урезонить бьющегося в истерике ребенка, так это она.

Нико благодарно кивнул, как будто сам справиться уже не мог, и виновато произнес, когда мама вышла из кухни:

– Просто кошмар. Не представляю, что делать. Дочка словно застряла между двумя мирами. Кейтлин бы наверняка сумела исправить положение: она намного лучше меня разбиралась в таких тонкостях.

И снова желудок сжался, как будто, хваля Кейтлин, муж автоматически критиковал меня. В глубине души я понимала, что Нико просто огорчен собственной беспомощностью. Но когда я мечтала о нашей совместной жизни, то представляла себя другом, которому Франческа сможет довериться, этаким каналом связи между отцом и дочерью, который поможет Нико понять мысли девочки-подростка. Вместо этого я стала врагом, который обманом втерся в чужую семью, изображая уважение к Кейтлин, и мешает Франческе вернуться к привычному положению вещей.

Нико исчез наверху. Я представила, как он притаился у дочкиной спальни, ожидая, сможет ли мама сотворить волшебство.

Появление остальных Фаринелли не дало мне погрузиться в еще более мрачные размышления.

Первым на кухню вошел Массимо, потирая руки. Подошел, обнял меня за плечи и вполголоса спросил:

– Как Франческа?

– Мама и Нико сейчас с ней наверху, – пожала я плечами.

Он кивнул.

– Поверь, все наладится.

Жутко хотелось надеяться, что деверь прав.

Массимо потянул носом:

– Вкусно пахнет. Овощной суп? Отлично. Как раз горяченького-то и не хватает. На кладбище было холодно.

Я была благодарна ему за то, что он признал за мной право участвовать в общем деле.

– Присаживайся, сейчас заварю чай. – Я отчего-то смущалась, словно не имела права встречать гостей в доме Нико.

– А я вот думаю сбегать в соседний дом за бутылочкой вина. Думаю, нам всем не помешает немного взбодриться, – заметил Массимо.

Я в нерешительности застыла перед чайником, не желая пренебрегать предложением, дабы не показаться негостеприимной, но и опасаясь проявлять излишнее усердие, дабы меня не сочли чересчур прыткой. Винный шкаф у нас в гостиной был полон, но я плохо разбиралась напитках и боялась вместо дорогого изыска оскорбить гостей дешевкой, годной только для тушения мяса.

– Подожди немного, – попросила я. – У Нико навалом вина, он скоро спустится и сам что-нибудь откроет.

Массимо выдал ослепительную широкую улыбку, очень похожую на улыбку брата, хотя у Нико выходило сдержаннее и мягче.

– Не переживай, останется до другого раза. У меня запасы тоже солидные. Тебе пикпуль[7] нравится?

Не зная, то ли мы все еще говорим о вине, то ли уже обсуждаем новый вид бильярда, я пыталась выбрать между «мне нравится любое белое вино» и «я мастер барного бильярда», но тут меня спасла Анна, влетевшая вместе с Ларой и Сандро. Едва я вышла им навстречу, Анна протянула мне плащ, даже не удосужившись поздороваться. Выражение лица у нее было такое, словно она видит перед собой гардеробщицу, которая должна вручить ей номерок.

Пришлось напомнить себе, что у Нико хватает проблем и без разборок матери со второй женой, поэтому я, юркнув в одежный шкаф, пробормотала себе под нос несколько ядреных слов, присела в издевательском книксене и щелкнула зубами в том направлении, где вроде бы стояла Анна.

Когда я выбралась из своего ругательного убежища, Нико и моя мама спускались вместе с Франческой. Отчаяние на лице девочки заставило меня усомниться, так ли уж целесообразно отмечать годовщины мрачным паломничеством к могилам. Неудивительно, что у бедняжки случился нервный срыв. Вот, например, Дэвид Боуи запретил себя хоронить, и я тоже решила, что пусть уж лучше Сэм пожертвует мое тело медицинской науке, а сам будет вспоминать меня добрым словом от случая к случаю, вместо того чтобы каждый год скорбно таскаться на мучительные свидания с могилой.

Меня подмывало броситься к девочке и убедиться, что у нее все в порядке, но не хотелось выглядеть так, будто я пытаюсь заменить ей мать.

Поэтому я тихонько предложила:

– Горячего шоколаду, Франческа?

Та кивнула.

Нико одними губами произнес: «Спасибо».

Я перепоручила всё маме, а Сэма попросила привести Сандро. Моего сына больше притягивали машинки двоюродного брата, а вот тащить его к нам Сэму совсем не хотелось, и я, наблюдая, как Сандро поднимается по лестнице, робко скользя вдоль стены, понимала Сэма. Поразительно, насколько мало Сандро унаследовал от отцовского изобилия, от смелых и ярких красок и очертаний Массимо: блеклая пастель против насыщенных масляных мазков.

Пока я готовила чай для Анны и Лары, ворвался Массимо с целым ящиком вина и с размаху шлепнул его на стол:

– Думаю, в память о Кейтлин можно выпить по глоточку.

Нико запротестовал:

– У меня тоже полно разного вина, незачем было приносить.

– Да ладно тебе, вино действительно отличное. Благодарный клиент вручил, после того как мне удалось найти маленькую налоговую лазейку.

Нико пожал плечами, а Массимо хлопнул в ладоши:

– Так, кому налить? Мэгги, дорогая моя невестушка, не будешь ли ты так любезна найти бокалы?

День сегодня был явно неподходящий, чтобы во всеуслышание величать меня невесткой. Но, поскольку Лара и Анна явно не возражали, что я им прислуживаю, стараясь при этом меня не замечать, было здорово, что хотя бы один человек считает меня частью семьи. Я достала бокалы, а Массимо скривился и прошептал:

– Слава богу, что ты здесь, Мэгги. Поищи-ка у братца бокалы поприличнее. Пить пикпуль из этих просто святотатство.

Хорошо хоть, он не видел, как мы с мамой разбавляли в кружках лимонадом мерзкую красную бормотуху, которую получали бесплатно вместе с китайской едой навынос.

Нико позвал всех к столу. Я принесла суп и поинтересовалась у Лары: