– Довольно болтать, – прикрикнул Робинсон, – пушки на пол!

Загорский кивнул помощнику, тот вытащил и бросил оружие на пол. После этого Робинсон велел Картеру подойти поближе к ван Халену и развязать ему руки.

– Но без фокусов, – предупредил он, – в этой комнате пистолет теперь только у меня…

Картер шагнул к ван Халену, одним глазом косясь на барышню, которая стояла бледная, плотно сжав губы. Спустя полминуты ван Хален был уже свободен. Он растер руки и подхватил коричневый портфель. Заглянул внутрь и улыбнулся, довольный.

– Все в порядке, – сказал гангстер, – бандероль на месте. Этот русский господин чертовски ловок, я боялся какого-нибудь фокуса с его стороны. Но в этот раз обошлось.

С этими словами он взял портфель подмышку и перевел взгляд на Загорского.

– Что ж, господа, не смею вас больше задерживать, – сказал ван Хален. – Не беспокойтесь, во избежание лишних проволочек мы выйдем прямо через террасу. Как говорят в таких случаях наши друзья-канадцы – оревуар!

И он вежливо приподнял шляпу. Картер выдохнул с облегчением, на бледных щеках мисс Остин заиграл румянец. И только на лице Загорского выразилось легкое удивление.

– Джейкоб, – с упреком произнес Робинсон, – ты со своими церемониями забыл о самом главном!

– О чем это я забыл? – слегка нахмурился ван Хален.

– Мы не можем уйти просто так. Нам придется порешить эту развеселую компанию.

– Порешить? – ван Хален был явно огорчен. – Ты уверен, Гарри?

Робинсон кивнул. Конечно, он уверен, в противном случае они донесут – особенно этот ловкий господин с бесстрастной физиономией.

– Неужели придется укокошить их всех? – казалось, ван Хален никак не мог смириться с этой печальной перспективой.

– Всех до единого.

– И барышню?

– И барышню, – Робинсон был непреклонен.

Ван Хален сокрушенно покачал головой. Ах, Гарри, Гарри, как это печально! Мисс Остин – замечательная девушка, она никому не сделала ничего плохого, и всегда была добра к людям…

– Вот и мы будем к ней добры – пристрелим сразу, она даже ничего не почувствует, – осклабился Робинсон.

Ван Хален повернулся к Мэри, снял шляпу, поглядел на нее с жалостью.

– Сожалею, мисс, но, видно, так складывается судьба…

– Вы подлец и мерзавец, – отчеканила она. – Не желаю ни видеть вас, ни говорить с вами!

Жалость на лице ван Халена сменилась огорчением. Он нахлобучил шляпу обратно.

– Ты прав, Гарри, – сказал он Робинсону, – не стоят они нашего добросердечия. Перестрелять их к чертовой матери, как бешеных собак, и первой – эту расфуфыренную дрянь!

С этими словами он поднял с пола оба кольта, которые бросил Ганцзалин.

– Господа, – проговорил он весело, – видит бог, я сопротивлялся изо всех сил, но, видно, все-таки придется вас прикончить.

С этими словами ван Хален навел кольт на Загорского.

– Секунду, – сказал коллежский советник, – а вы не боитесь шума?

Ван Хален усмехнулся. Это Америка, здесь привыкли к револьверной пальбе. К тому же вся история продлится несколько секунд, как раз по количеству выстрелов: раз-два-три-четыре – и готово. После этого они очень быстро покинут номер, а затем – и сам Вашингтон.

Загорский бросил на Ганцзалина мгновенный взгляд. Положение было, как говорят в России, хуже губернаторского. А хуже всего было то, что в комнате присутствовали Картер и мисс Остин. Будь они с Ганцзалином вдвоем, можно было бы рискнуть и броситься на бандитов с голыми руками. Даже учитывая отличную сноровку гангстеров, один из которых к тому же оказался служащим детективного агентства, у них были неплохие шансы…

– Стоп! – сказал Нестор Васильевич, поднимая ладонь. – Стоп-стоп! У меня имеется важный вопрос.

Лицо у ван Халена сделалось неприязненным: ну, что там еще? Удивительный надоеда этот русский дипломат, никак не позволяет угробить себя спокойно. Давно бы уже всех постреляли и спокойненько пошли по своим делам: убитые – на свидание к апостолу Петру, джентльмены удачи тоже бы нашли себе достойное занятие.

– В этом нет никаких сомнений, – согласился коллежский советник. – Однако я не могу понять одного: как мистер Робинсон, детектив и законник, оказался в одной упряжке с гангстером Фоксом Крисби, он же – мистер ван Хален?

Робинсон слегка улыбнулся. Это действительно могло бы показаться странным, если не знать двух вещей. Первое – мистер ван Хален, он же Фокс Крисби, тоже когда-то служил в агентстве Пинкертона.

– Любопытно, – заметил Загорский.

– Ничего особенного, – отвечал Робинсон. – Известно же, что с преступным миром лучше всего борются сами джентльмены удачи, которые этот преступный мир знают как свои пять пальцев. Они знают все, от бандитского жаргона до гангстеров, с которыми знакомы лично и которых при необходимости могут поймать в свои сети, как рыбак ловит акулу. Старик Пинкертон был далеко не дурак и отличнейшим образом все это понимал. Именно по этой причине он иногда брал в агенты бывших гангстеров, раскаявшихся в своих прежних преступлениях.

Однако тут возникает одна проблема: никак нельзя понять, точно ли бывший гангстер раскаялся или является волком в овечьей шкуре? Об этом может судить один Бог, но он на этот счет предпочитает предусмотрительно помалкивать. Конечно, при вступлении в агентство соискателям устраивают разные проверки, но если человек имеет серьезные намерения, он легко пройдет любую проверку.

– Ну, хорошо, – сказал Загорский. – Зачем агентству Пинкертона бывшие бандиты, я еще могу понять. Но зачем гангстерам агентство?

Тут, по словам Робинсона, тоже имелись разные причины, начиная от того, что в агентстве платили весьма недурное жалованье и заканчивая бесценным опытом, которые получали джентльмены удачи, общаясь с детективами. Как говорили древние: знание – сила. В Китае, наверное, тоже есть поговорки про то, как при помощи знания справиться с врагом?

И Робинсон поглядел на Ганцзалина. Отвечал, однако, коллежский советник.

– Да, – сказал он, – китайские мудрецы говорили и об этом. Если знаешь врага и знаешь себя, сражайся хоть сто раз, опасности не будет. Если знаешь себя, а врага не знаешь, один раз победишь, другой раз проиграешь. Если не знаешь ни себя, ни врага, каждый раз, когда будешь сражаться, окажешься повержен.

– Именно, – кивнул Робинсон. – Как раз поэтому гангстеры шли в агентство Пинкертона. Таких было немного, но это были самые ловкие среди них.

Загорский кивнул. Кажется, он понимает, что было дальше. Мистер ван Хален нашел родственную душу в агенте Робинсоне, и они стали вдвоем проворачивать разные выгодные дела. Затем ван Хален ушел из агентства, но теперь ему и не нужно было мозолить глаза коллегам – его ушами и глазами стал Гарри Робинсон, продолжавший служить в агентстве, да к тому же еще и на высоких должностях. Именно поэтому разбойные предприятия ван Халена, точнее, Фокса Крисби всегда удавались, и именно поэтому он был столь неуловимым. До той поры, пока ему на хвост не сел мистер Картер.

– Да, – кивнул ван Хален, – это не агент, а бычий клещ. До сих пор не могу поверить, что ускользнул от него.

– Еще не ускользнул, – отвечал Картер, играя желваками.

Ван Хален развел руками: может быть. Но уж точно ускользнет в ближайшие секунд пять. И он перевел кольт с Загорского на Картера. Тот побледнел. Мэри негромко вскрикнула. Коллежский советник покачал головой.

– Молитесь, мистер Картер, – сказал он с философским видом. – Молитесь, ибо очень скоро вы, как говорят англичане, присоединитесь к большинству. А пока наш друг взывает к всемогущему Господу, я хотел бы предложить вам, господа, выгодную сделку…

Робинсон только хмыкнул: какую сделку может предложить мертвец? Однако ван Хален проявил неожиданный интерес к словам Нестора Васильевича.

– Пусть говорит, – сказал он, – время терпит.

Коллежский советник кивнул: мистер ван Хален в очередной раз проявляет завидную мудрость. Итак, насколько он может судить, Фокс Крисби и мистер Робинсон представляют собой небольшую боевую единицу, состоящую из двух джентльменов удачи, или, говоря языком обывателей, банду. Что бы они сказали относительно того, если бы он предложил увеличить состав этой банды… скажем, до шести человек?

– Не слушай этого лиса, он обманет, – занервничал Робинсон, но ван Хален махнул рукой: помолчи.

– Объяснитесь, мистер Загорский, – промолвил он. – Что вы имеете в виду?

Коллежский советник отвечал, что нет ничего проще. Все тут присутствующие готовы вступить в банду Робинсона и Крисби при условии, что им сохранят жизнь. Таланты мистера Картера всем известны – это очень умный и цепкий детектив. Мисс Остин показала себя как чрезвычайно хитрая и решительная девушка. И, что немаловажно, девушка эта очень привлекательна. Нет ничего полезнее для банды, чем барышня, способная кому угодно отвести глаза. И, наконец, сам Загорский с его помощником Ганцзалином тоже обладают кое-какими навыками.

– А именно? – поднял бровь ван Хален.

– Мы, например, можем с голыми руками выйти против вооруженных людей, – бестрепетно отвечал коллежский советник.

Ван Хален хмыкнул. Выйти-то они могут, вот только их пристрелят, как утят.

Нестор Васильевич покачал головой. Вовсе нет. Суть всего предприятия как раз в том и состоит, чтобы выйти и победить.

Робинсон скроил пренебрежительную физиономию.

– Вранье, – проговорил он. – Нет на свете человека, который выйдет против меня и моего кольта с голыми руками и останется в живых. На это не способен даже колдун из племени горных криу.

Загорский улыбнулся. Он понимает скепсис мистера Робинсона, но ведь слова его легко проверить. Правда, несколько рискованно проводить такой эксперимент при свидетелях – шальная пуля может задеть кого-нибудь из них. Пусть-ка мистер Робинсон выведет из номера Картера, Мэри и Ганцзалина, а он, Загорский продемонстрирует свое умение с глазу на глаз с мистером ван Халеном.

– Вы, видно, за дураков нас держите, – нахмурился старший агент. – Я выведу их в коридор, а они порскнут от меня в разные стороны, как зайцы, да еще и шум поднимут. Я, по-вашему, должен потом гоняться за ними по всей гостинице?

– Похоже, Гарри прав, – с легким сожалением подтвердил ван Хален. – Даже если вы один голыми руками разоружите взвод морской пехоты, я не возьму в компанию ни вас, ни вашего помощника, ни, подавно, Картера с мисс Остин. Может, под страхом смерти вы и встанете на путь джентльмена удачи, но едва ли удержитесь на нем. Как только будет возможность, вы предадите нас и вернетесь в обыватели. Вы люди опасные, и я не хочу все время оглядываться – не целятся ли в мне в затылок из моего же кольта. Так что вот, господа, простите мне мою жестокость, но придется-таки отправить вас к праотцам. Надеюсь, вы не слишком грешили, и для вас найдется местечко если не в раю, так хотя бы в чистилище.

Загорский и Ганцзалин молчали, Картер словно окаменел, Мэри сделалась белой, как простыня.

– Мы вот как сделаем, – снова заговорил бывший дворецкий. – Вы все сейчас встанете лицом к стене, а спиной к нам. Потом я подойду к каждому по очереди и выстрелю в затылок. Так оно выйдет быстро и безболезненно. А Гарри будет стоять у окна и держать вас на прицеле – на всякий случай, чтобы без глупостей.

Он был слишком увлечен своей речью и не заметил, как Загорский подмигнул мисс Остин и повел глазами вбок, в сторону Картера. Одно мгновение Мэри смотрела на коллежского советника вопросительно, и вдруг лицо ее осветилось какой-то догадкой. Она уперла руки в боки и обожгла ван Халена зеленым огнем из глаз.

– Я не буду поворачиваться спиной, как корова на бойне, – решительным голосом проговорила барышня. – Хотите стрелять, потрудитесь сделать это, глядя мне в лицо.

Ван Хален развел руками. В других обстоятельствах они бы непременно приняли во внимание слова мисс Остин, но не сейчас. Если они будут стрелять в лоб, поднимется слишком много шума. Смысл стрельбы в затылок в том и состоит, что пистолет вплотную утыкается в сравнительно мягкую часть тела, что гасит звук. Барышня ведь не хочет лишний раз беспокоить гостиничную прислугу?

– Я не повернусь спиной! – отчеканила Мэри и зеленые глаза ее полыхнули ненавистью.

Ван Хален покачал головой. В таком случае, он ни за что не ручается. Пуля может попасть чуть левее или правее, чем надо, и тогда последние минуты жизни она закончит в чудовищных мучениях.

– Мне все равно – стреляйте в лоб! – барышня топнула ножкой и, отойдя на несколько шагов, встала рядом с Загорским, Картером и Ганцзалином. Теперь уже Загорский выразительно глядел на Картера. Неизвестно, прочитал ли тот что-то в его глазах или просто поддался порыву, но он решительно сделал шаг вперед и заслонил собою барышню.

– Прежде вам придется убить меня, – процедил он сквозь зубы.

Ван Хален смотрел на него с некоторым изумлением.

– Похоже, вы действительно втюрились в нашу мадемуазель, – наконец сказал он с понимающей улыбкой. – Очень мило, конечно, но это ее не спасет.

– Джейкоб, довольно! – видно было, что Робинсон нервничает. – Положи их на пол и закончим этот дурацкий спектакль.

Тут неожиданно подал голос коллежский советник.

– Позвольте заметить, господа, что спектакли играются не просто так, у всякого спектакля есть свой смысл, – проговорил он, слегка улыбаясь. – И, кроме того, далеко не каждый спектакль можно просто так взять и закончить по своему желанию. Во всяком случае, если речь не о театре, а о жизни. Здесь, увы, мы только действующие лица, но никак не режиссеры. Хотя мой скромный опыт показывает, что, если постараться, все-таки можно изменить финал пьесы и превратить трагедию в драму.

– Что он там несет?! – возвысил голос Робинсон. – Заткни его, наконец, он надоел мне хуже горькой редьки.

– Я всего-навсего хочу сказать, господа, что вы совершили ту же самую ошибку, что и мисс Остин, – как ни в чем не бывало продолжал коллежский советник.

– И какую же? – прищурился ван Хален.

– Номер мисс Остин находится рядом с террасой, а вы неаккуратно встали спиной к окну, – отвечал Загорский.

Ван Хален и Робинсон, как по команде, обернулись назад. На террасе стояли несколько людей в темных плащах и шляпах с револьверами в руках. Зрелище было настолько неожиданным и страшным, что оба бандита застыли на месте от ужаса.

– Что за черт?! – растерянно пробормотал Робинсон.

– Прародитель зла тут не при чем, – отвечал Нестор Васильевич, который в мгновение ока оказался прямо за спиной бывшего дворецкого и ловко изъял револьвер из его руки, пока Ганцзалин производил ту же процедуру с его сообщником. – Позвольте представить, вам, господа, секретную службу Соединенных Штатов, точнее, ту ее часть, которая отвечает за охрану президента Рузвельта.

– Дьявол, откуда здесь секретная служба? – прохрипел ван Хален, которого расторопные молодцы в плащах, вошедшие с террасы прямо в номер, уже уложили на пол и сноровисто надевали на него наручники.

– Добрые отношения с нужными людьми иной раз творят чудеса, – отвечал Загорский. – Вам ли не знать этого, вы же американец!

* * *

Верещагин смотрел на Загорского с легким недоумением. Они вместе с Картером, Мэри и Ганцзалином стояли сейчас рядом с русским консульством, из которого вышли буквально пару минут назад.

– Так это вы написали записку с угрозами в мой адрес?

Нестор Васильевич развел руками.

– Каюсь, без меня не обошлось. Сначала я хотел привлечь Ганцзалина – пусть он пишет, но он слишком неграмотный даже для американского гангстера.

– Но зачем?! – не понимал художник.

– Похожий прием применяется в шахматах, я называю его избыточной защитой важного пункта, – с охотой объяснил Загорский. – Обычно, чтобы решить любую проблему, хватает нас с Ганцзалином. Однако случается и по-другому. И вот на такой случай я привлекаю дополнительные силы, которые могут даже не знать о своей особой роли, как не знали этого агенты американской секретной службы.

– И что навело вас на мысль о необходимости избыточной защиты? – полюбопытствовал Картер.

Нестор Васильевич улыбнулся.

– Поведение нашей дорогой Мэри с самого начала показалось мне… скажем так, не совсем обычным. Поэтому, когда мы расстались с ней в Вашингтоне, я попросил Ганцзалина присмотреть за ней.

Мэри всплеснула руками и поглядела на коллежского советника с легким укором: Боже мой, за ней следили!

– Не следили, – проворчал Ганцзалин, – а присматривали. Кругом столько врагов, а юные девушки так беззащитны.

– Одним словом, – подытожил Нестор Васильевич, – очень скоро выяснилось, что мисс Остин отправилась на главпочтамт. Это показалось мне вдвойне интересным – особенно после того, как стало ясно, что на имя Эндрю Тимоти ничего не приходило. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Тимоти на всякий случай ввел в заблуждение Василия Васильевича, объявив, что пришлет чертежи на свое имя. На самом же деле он отправил их на имя невесты. Помимо прочего, таким образом он хотел продемонстрировать ей серьезность своих намерений, ибо, что греха таить, Мэри уже по-настоящему заинтересовалась мистером Картером. Наш инженер, как всякий ревнивец, почувствовал эту симпатию и был крайне ей обеспокоен.

– Крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя, ревность, – в задумчивости проговорил Верещагин.

Нестор Васильевич согласно кивнул: именно так полагал древнееврейский царь Соломон. Но с тех пор прошли тысячелетия, и появилась вещь посильнее ревности и любви – во всяком случае, в Америке.

– И что это за вещь? – заинтересовался Ганцзалин.

Коллежский советник поглядел на него с удивлением: странно слышать такой вопрос от китайца. Разумеется, речь идет о деньгах. Единственное, что, по мнению Тимоти, могло поколебать интерес Мэри к Картеру, так это обещание будущего богатства, которое он стяжал бы, продав свое изобретение.

Картер посмотрел на барышню испытующе: это правда?

Она только отмахнулась: конечно, нет. Деньги ведь уже у нее, а она все еще с Картером.

– Тем не менее, мистер Тимоти не мог не попытаться, – продолжал коллежский советник. – Именно для этого он послал чертежи на имя Мэри и, более того, сделал ее своим душеприказчиком и наследницей. Это, конечно, должно было произвести на возлюбленную должный эффект.

– Но она вполне могла бы присвоить изобретение, – сказал Верещагин и, перехватив взгляд Мэри, поправился. – Если бы, конечно, на месте мисс Остин была другая девушка.

– Она могла бы его присвоить, только если бы инженер погиб, – заметил Загорский. – Впрочем, волею рока он действительно погиб.

– Вы что же, хотите сказать, что это я убила Эндрю?! – в зеленых глазах барышни вспыхнуло негодование.

Загорский покачал головой: разумеется, нет, да никто ее и не подозревал, инженера, как известно, убил ван Хален. Так или иначе, когда коллежский советник узнал, что чертежи, скорее всего, у мисс Остин, он понял, что под ударом оказались все они, вместе взятые. Ему было непонятно одно – раз уж Мэри получила изобретение, что ее держит в Вашингтоне? Ответ был найден очень скоро: оказывается, она собиралась исполнить намерение покойного жениха и продать двигатель русскому правительству.

– Тем не менее, я по-прежнему беспокоился за господина Верещагина и мисс Остин, – продолжал Загорский. – Если убийца полагал, что чертежи у кого-то из них, они рано или поздно стали бы его жертвой. Когда неизвестный, похожий по описанию на мистера Джорджа следил за нами на почтамте, мы решили, в свою очередь проследить за ним. Обнаружив, что Джордж отправился в местное отделение агентства Пинкертона, я крайне заинтересовался этим обстоятельством.

– Постойте-постойте, – перебил его Верещагин, – вы же сказали мне, что вы не догнали мистера Джорджа, то есть ван Халена, потому что он уехал на авто?!

Загорский улыбнулся. Да, он так сказал.

– Значит, вы солгали? – художник был явно огорчен. – Вы мне не доверяли?

Коллежский советник покачал головой – вовсе нет. Он мог бы сказать, конечно, что дипломаты – крайне скрытный и лукавый народ по самому роду своих занятий. И если есть причина солгать – дипломат непременно ей воспользуется, так что тут нет ничего личного. Но на самом деле Загорский пытался лишь оградить Василия Васильевича от лишнего знания, которое могло навлечь опасность на его голову. Узнай Верещагин о том, что они вышли на след бандита, он бы стал вести себя иначе, и это было бы заметно со стороны. Вот поэтому он и не сказал ему всей правды.

– Итак, – продолжал Нестор Васильевич, – загадочный мистер Джордж отправился прямиком в агентство Пинкертона. Мы с Ганцзалином были весьма заинтригованы. Что нужно гангстеру в детективном агентстве? Наведя справки, я узнал, что не так давно из здешнего отделения пинкертонов уволился некий Джейкоб ван Хален, по описанию очень подходивший под нашего безликого мистера Джорджа. Тогда я решил разворошить этот улей и нанял Робинсона якобы для того, чтобы тот искал письмо моего племянника.

– Но зачем? – спросил Верещагин.

– Чтобы отвести от вас удар, – очень серьезно отвечал Нестор Васильевич. – Чтобы убийца думал, что чертежей инженера Тимоти у нас нет, и что мы сами все еще ищем их.

Коллежский советник понимал, что события в любой миг могут приобрести такой оборот, что справиться с опасностью будет не по зубам даже им с Ганцзалином. И тогда он решил подстраховаться – написал анонимное письмо с угрозами в адрес Верещагина, подбросил его художнику и настоял, чтобы тот показал его Рузвельту. Загорский надеялся, что президент не оставит его без внимания. Так оно и вышло. Рузвельт отправил сотрудников секретной службы, чтобы те охраняли художника и, по счастью, случилось это как раз в тот момент, когда Робинсон и ван Хален решили окончательно разделаться с ними.

– Боже мой, – сказала Мэри, с восхищением глядя на Загорского, – вы хитры, как библейский змий!

– Гораздо хитрее, – гордо отвечал Ганцзалин. – Библейский змий по сравнению с нами – просто дитя малое, говорю, как специалист по Ветхому завету.

Загорский, однако, только головой покачал. Принять такой комплимент он не может. Он едва не прозевал появление ван Халена или, точнее, Фокса Крисби. В рыжем парике и бакенбардах тот был практически неузнаваем, однако его выдал темный загар, несвойственный рыжим. Они ворвались в номер барышни чуть позже, чем следовало. Однако Фортуна и в этот раз была на их стороне.

– Труднее всего оказалось отвести мисс Остин подальше от бандитов, – закончил Загорский. – Если бы ее в третий раз взяли в заложницы, эта история могла кончиться для всех нас весьма печально.

– Вы думаете, они бы нас убили? – содрогнулась Мэри.

– Шансы был примерно один к одному, – неожиданно влез Ганцзалин.

– Что это значит? – удивился Верещагин.

– Нас бы либо убили, либо нет, – объяснил китаец.

С полминуты все стояли молча, каждый думал о чем-то своем. Наконец Загорский взглянул на мисс Мэри и полюбопытствовал, что молодые люди намерены делать дальше?

Мэри бросила быстрый взгляд на Картера и почему-то покраснела.

– Я думаю оставить агентство Пинкертона, – отвечал тот. – Мы поженимся с Мэри, купим ранчо, будем жить на лоне природы. Всегда мечтал побыть ковбоем.

Подошедший коллежский советник кивнул и заметил, что ковбоем быть куда приятнее, когда на счету имеется пара миллионов.

– Бедный Эндрю, – невпопад сказала Мэри, пряча глаза, – я чувствую себя виноватой в том, что с ним случилось.

– Не вините себя, – отвечал Нестор Васильевич, – вы тут не при чем. Ван Хален так или иначе все равно бы до него добрался.

Мисс Остин как будто немного воспряла при этих словах и, потупясь, спросила, что дальше будут делать их русские друзья и не хотят ли они еще немного погостить в Америке, чему они с Оливером были бы очень рады.

Картер при этих словах подозрительно покосился на барышню, причем лицо его никак нельзя было назвать радостным. Однако Загорский отвечал, что они с Ганцзалином возвращаются в Россию, что же касается Василия Васильевича, то он, скорее всего…

– Еду на Кубу, – сказал Верещагин, – писать картину «Взятие Рузвельтом Сан-Жуанских высот». Потом, вероятно, возвращусь в Америку, а там видно будет.

– А что с чертежами? – неожиданно спросил Картер.

Загорский поднял бровь. Чертежи американца поплывут в Россию, там их будут изучать русские инженеры и думать, как приспособить гениальное изобретение Эндрю Тимоти к русским подлодкам. Двигатель приобретен Россией совершенно официально. Тут, кажется, не должно быть никаких особенных трудностей. Или мистер Картер думает иначе?

– Возможно, – с некоторой запинкой сказал Картер. – Вы ведь понимаете, что Робинсон и Крисби рано или поздно расколются. Они расскажут про двигатель мистера Тимоти агентам секретной службы – если уже не рассказали. Да, формально все по закону, но вряд ли Америка захочет упустить такое изобретение. Обладатель сверхбыстрой подводной лодки становится господином морских просторов, а в будущей войне это может оказаться решающим фактором.

– Вы хотите сказать, что секретная служба не выпустит чертежи за пределы США? – быстро спросил коллежский советник.

– По крайней мере, попытается перехватить, – отвечал Картер. – Я немного знаком с этой публикой, не сомневаюсь, что они возьмутся тайно досматривать всю русскую дипломатическую почту.

– Ну, а если послать чертежи не сразу, а некоторое время хранить их в посольстве? – спросил Ганцзалин. – Пока все не утихнет?

Картер отвечал, что это не выход: преследуя свои цели, секретная служба способна даже инсценировать ограбление посольства. Как говорят французы, на войне как на войне.

– Так что же вы посоветуете? – Загорский неотрывно глядел на молодого детектива.

Тот пожал плечами: едва ли он может тут что-то посоветовать. Впрочем, есть одна идея, которую, так сказать, навеяла сама жизнь. Русские дипломаты могли бы поступить как мистер Тимоти, то есть отослать чертежи обычной почтой в Россию на имя какого-нибудь частного лица.

– Но ведь это огромный риск, – вступил в разговор Верещагин. – А если по дороге посылка затеряется? Мы тогда останемся с пустыми руками.

– Можно сделать копию, – сказал Картер. – Или даже две. Оригинал и первую копию отослать в Россию, вторую оставить в надежном месте в Америке.

Загорский задумчиво кивнул. Мысль недурная, вот только секретная служба наверняка понимает, что русские могут сделать несколько копий, и, таким образом, изобретение так или иначе уплывет из Америки. Какой тогда смысл за ним охотиться, тем более, что они не имеют на него официальных прав, а, значит, не могут им воспользоваться?

– Они не могли бы воспользоваться двигателем Тимоти, если бы тот был запатентован, – согласился Картер. – Но если им попадут в руки чертежи, они могут в них разобраться и, скажем, немного модифицировать изобретение Тимоти. А, модифицировав, запатентовать его как оригинальное. Таким образом, они смогут совершенно законно его производить и уравняют свои шансы с русскими, а над остальными государствами получат безусловное преимущество. Поэтому для них все равно, оригинал перед ними или копия, им главное – разобраться в инженерной сути двигателя.

Все умолкли, только Верещагин что-то бормотал себе под нос. Коллежский советник взглянул на него. Василия Васильевича, кажется, что-то смущает?

– Еще бы, – отвечал художник. – Разговоры, которые мы ведем, кажутся мне совершенно фантастическими. Ну, мы с господином Загорским – ладно, мы как-никак русские. Но какой для вас с мисс Остин интерес в том, чтобы двигатель оказался в собственности Российской империи?

И он пронзительно посмотрел на Картера. Тот, ничего не говоря, перевел взгляд на Мэри. Та смотрела на Верещагина совершенно спокойно.

– Я, – сказала она, – исполняю волю моего покойного жениха. Он был русским по крови и хотел продать свое изобретение в Россию.

– Что ж, – улыбнулся Загорский, – не знаю, как Василия Васильевича, а меня это объяснение вполне удовлетворяет. Засим позвольте откланяться. Очень рад был познакомиться, надеюсь когда-нибудь еще увидеться и с вами, сударыня, и с вами, мистер Картер.

Он поцеловал руку мисс Остин, обменялся крепким рукопожатием с детективом и, улыбнувшись им напоследок, двинулся прочь по улице, на которую медленно ложились длинные вечерние тени. За ним, словно одна из этих теней, неотступно следовал его помощник.

Глава пятнадцатая. Два шпиона, два дипломата

Усадьба Верещагиных располагалась на южной окраине Москвы. Почтовый адрес ее звучал так: «Москва. За Серпуховской заставой. Деревня Нижние Котлы, собственный дом Василия Верещагина».

Корреспонденты живописца, его чад и домочадцев, не бывавшие в самом доме, глядя на адрес, могли посчитать, будто усадьба находится прямо в деревне. Однако это было не так. Земельный участок, отведенный под усадьбу, примыкал к шоссе, которое шло к селу Коломенскому, и от Нижних Котлов находился на расстоянии примерно полутора верст. Далее верстах в двух от усадьбы лежала деревня Новинки. Высокий холм, на плоской вершине которого угнездилась усадьба, спускался в сторону Москвы-реки.

Возле Нижних Котлов располагался кирпичный завод и пахотные поля. По другую сторону шоссе раскинулись луга, на которых пасся крестьянский скот. Местность, начисто лишенная всяких деревьев и кустарников, была к тому же еще пустынной и глухой: как уже говорилось, ближайшее жилье находилось на расстоянии полутора верст. Место было не самое удобное для жизни, однако имелась тут одна вещь, которую хозяин усадьбы полагал непременным условием его существования.

В тысяча восемьсот шестьдесят девятом году во время службы в Туркестане Василий Верещагин заболел лихорадкой, которая позже осложнилась приступами тропической малярии – ей художник обзавелся во время путешествия по Индии. Приступы эти – тяжелые и изнурительные – повторялись всякий раз, как Верещагин простужался или попадал в сырые, болотистые места. Именно поэтому знаменитый живописец всегда выбирал для жилья места, лежащие на возвышенности. Усадьба же за Серпуховской заставой вполне отвечала этому требованию. Она стояла на высоком берегу реки Москвы, на вершине холма, который возвышался над берегом на добрых двенадцать саженей[12].

Разумеется, столь глухое место должно было казаться привлекательным всякого рода бродягам, грабителям и прочему криминальному люду. Как ни удивительно, никто не пытался нарушить спокойствия насельников усадьбы, даже крестьянские дети не лазили во фруктовый сад за вишней или малиной. Все дело в том, что безопасность дома обеспечивали три огромных собаки – сенбернар, дог и тибетская овчарка, один вид которых мог отвадить от дома не только разного рода мазуриков, но и, вероятно, чертей из ада, если бы таковые вдруг решились покуситься на семейство Верещагиных. По трем сторонам от дома стояли столбы с натянутой между ними проволокой, вдоль которой на цепи бегали три зубастых чудища. Если вдруг ночью вблизи усадьбы появлялся посторонний, собаки, учуяв его, поднимали жуткий лай и рвались со своих цепей. Такое обычно случалось, когда хозяин усадьбы уезжал в путешествие или просто по делам.

Лай этот, совершенно инфернальный по природе своей, будил обитателей дома, которые зажигали свечи и приникали к окнам, силясь рассмотреть в неприветливой темноте причину собачьей злобы. Дети же Верещагина, как и положено детям, не осознавали опасности и крепко спали. Если собаки лаяли слишком долго, во двор выходил дворник с охотничьим ружьем и стрелял для острастки в воздух. Такая терапия, как ни странно, очень быстро успокаивала псов, после чего все снова укладывались спать.

Как уже говорилось, главным недостатком усадьбы было полное отсутствие естественной растительности – дом стоял буквально в чистом поле. По этой причине вдоль забора, которым был обнесен участок, проложили дорожки, обсаженные липами. Растущая же у самого забора желтая акация мешала любопытным заглядывать внутрь участка, а ее колючки не давали посторонней публике лазить через забор.

Въезд в усадьбу шел со стороны шоссе. Обсаженная высокими березами дорога вела от ворот к дому и кончалась во дворе, недалеко от парадного крыльца.

Приблизительно в середине участка находились три строения: главное здание с пристроенной кухней, одноэтажный флигель и небольшой домик, называвшийся «Баня». В одной половине домика жила мужская прислуга, в другой же действительно размещалась баня.

Шагах в пятидесяти от кухонного крыльца располагался длинный одноэтажный флигель, состоявший из трех частей. Жилая часть представляла собой большую комнату с печью посредине; к ней примыкал каретный сарай и конюшня со стойлом для лошадей, коровником и курятником. За флигелем были расположены погреба и большой сарай, где складировали солому, а также хранили земледельческие орудия, телегу и дровни. Между флигелем и фруктовым садом в так называемой «бане» помещались служащие – помощник Верещагина Василий Платонов, дворник и работник.

Все строения в усадьбе были деревянные, на кирпичном фундаменте, и крытые железом. Толстые бревенчатые стены при постройке хорошо проконопатили, а главное здание, кроме того, обшили доской. Благодаря этому даже в сильные морозы здесь легко поддерживалась вполне подходящая температура, вплоть до двадцати градусов – при том, что стоявшие на холме здания со всех сторон обдувались ветрами.

Единственным жилым местом в усадьбе, которое не удавалось натопить зимой как следует, была мастерская самого Верещагина, находившаяся в главном здании. Высотой она равнялась двухэтажному дому, в длину тянулась на десять, в ширину – на девять саженей. Окно в мастерской было поистине циклопических размеров – в половину всей северной стены, то есть около пяти саженей. Начиналось оно на высоте семи футов[13] от пола и достигало потолка. Такое окно давало освещение, позволявшее писать картины даже в пасмурные дни. Был, впрочем, в таком устройстве мастерской и свой минус – ее было очень трудно нагреть как следует. Даже пара громадных печей, установленных в мастерской, не могли справиться с зимними морозами и беспрепятственно гулявшими по поместью ветрами – температура тут редко поднималась выше десяти градусов.

Поскольку глава семьи ежедневно проводил в мастерской долгие часы, все тут было обустроено для его удобства. Левая половина помещения была устлана персидскими и индийскими коврами, здесь же стоял письменный стол, служивший хозяину для литературных занятий, которыми он очень увлекся в последние годы и которые поощрял сам Лев Толстой. Рядом с письменным находился вспомогательный стол с бумагами, рукописями, книгами и тому подобными необходимыми вещами. На столе, кроме обычных письменных принадлежностей, стояли две старинные китайские вазы.

Между столами и окном расположились тропические растения в кадках, в том числе различные пальмы, драцены и араукарии, которые, по мнению Верещагина, очень оживляли и украшали помещение.

Вообще же мастерская походила на музейный зал: больше всего места здесь занимали картины. Они размещались в местах с наилучшим освещением, главным образом в правой половине мастерской, как раз против окна. Законченные картины обычно помещались в массивные золоченые рамы и были очень тяжелы, из-за чего самые большие из них не вешались на стены, а стояли на мольбертах или даже просто прислонялись к стене.

Левая угловая часть мастерской была декорирована пушистыми коврами, которые прикрывали стены над стоящими вдоль помещения лавками. На полу также был положен пестрый индийский ковер, на нем полукругом расположились два мягких бархатных кресла и козетка, а также большое индийское кресло черного дерева, покрытое художественной резьбой.

Кроме живописных полотен, здесь размещались коллекции предметов, привезенных Верещагиным из разных концов света. Так, на северной стене висело старинное холодное и огнестрельное оружие с Кавказа, из Туркестана, Индии и Турции. Кроме кавказских кинжалов, шашек, стальной кольчуги и турецких ятаганов, была тут большая, необыкновенно тяжелая пищаль, а также длинная арабская винтовка с прикладом и ложем, украшенным перламутровой инкрустацией, китайские луки, винтовка Пибоди-Мартини, ружья французской и русской армий времен Наполеона, офицерские сабли, шпаги и тому подобное.

Там же, между оленьими рогами, висело индийское зеркало в раме с перламутровой инкрустацией, на полочке которого стояли фигурки, вырезанные из слоновой кости. Еще ниже помещались два портрета, присланные Верещагину изображенными на них лицами – германским императором Вильгельмом II и регентом Баварии Леопольдом.

В другой половине дома находилась двухэтажная жилая часть. В первом этаже располагалась угловая комната супругов Верещагиных – Василия Васильевича и Лидии Васильевны, к ней примыкала уборная с ванной. От главного входа к дверям мастерской тянулся длинный коридор, отделявший родительскую комнату от столовой, в которой имелся выход на террасу. Из коридора деревянная лестница вела во второй этаж, в детскую. Это была очень большая комната, растянутая на всю ширину дома. В ней были дверки, ведущие на балкончик на северной стороне, большое окно на запад и стеклянные двери на длинный балкон на южной стороне.

Здесь жили трое детей Верещагиных: старший – девятилетний Вася, семилетняя Анна и самая маленькая, трехлетняя Лидия. Возле детской находилась небольшая комната бабушки Пелагеи Михайловны. Тут же на втором этаже жили няня и шестнадцатилетняя воспитанница Верещагиных, которую тоже звали Лидия.

Был поздний вечер, все дети уже спали, только Вася ворочался в своей постели. Верещагин-младший слушал вой ветра за стеной и думал о том, что теперь, когда отец уехал в Америку, он, Вася, остался главным мужчиной в семье и главным ее защитником. Конечно, в усадьбе были и кучер, и дворник, и другие служащие, но все они жили отдельно, во флигеле. Если же в дом вдруг полезет грабитель, между ним и семьей останется один только Вася.

Раньше его это не страшило, раньше Вася имел доступ к револьверу, из которого знал, как стрелять. Это был револьвер матери, его купил Лидии Васильевне сам Верещагин после одной пугающей истории.

Как-то раз зимой Верещагин-старший уехал по делам. Ночью начался снегопад, во время которого собаки, бегавшие на цепи, вдруг начали неистово лаять. Как всегда бывало в таких случаях, дворник вышел из флигеля и выстрелил из ружья в воздух для острастки. Однако собаки лай свой не прекратили, а только усилили. Тогда дворник обошел дом и выстрелил уже с другой стороны. Только после этого собаки успокоились.

Утром в глубоком снегу обнаружились человеческие следы. Помощник отца Василий Платонович внимательно их осмотрел. Стало ясно, что ночью кто-то перелез через ограду усадьбы, обошел дом узкой дорожкой, куда не доставали собаки, забрался на крышу сарая и заглядывал в дом через окно. Вероятно, он разбил бы окно и проник в дом, если бы вовремя не явился дворник и не спугнул его выстрелами.

Именно после этого Верещагин-старший и купил жене никелированный офицерский «Смит-энд-Вессон». Он держал его прямо на письменном столе в их с женой комнате, чтобы к оружию всегда был доступ в случае необходимости. Верещагин-младший буквально влюбился в этот револьвер и ходил вокруг него, как кот вокруг сметаны. Это заметила Лидия Васильевна и решила спрятать револьвер подальше от ребенка. Однако с таким подходом не согласился сам Верещагин. Он заявил, что если револьвер прятать, то как же до него добраться в опасную минуту, когда он вдруг понадобится?

И тогда отец принял соломоново решение. Он позвал Васю, на его глазах разрядил и снова зарядил револьвер, а потом научил этому же сына. Затем они вышли на двор, и Василий Васильевич позволил Васе несколько раз выстрелить из револьвера.

– Теперь ты умеешь им пользоваться, – сказал Верещагин, – и, случись чего, всегда сможешь защитить мать и сестер. Однако обещай мне не трогать револьвер, пока меня нет дома.

Вася, вполне довольный обучением, обещал отцу попусту за револьвер не хвататься и даже сдержал свое обещание. Впрочем, в доме было и другое оружие, например, американский карабин, который художник привез с Филиппин. Освоив «смит-вессон», Вася добрался и до карабина – он ведь обещал отцу не трогать только револьвер, а карабин – совсем другое дело. В качестве развлечения мальчик заряжал и разряжал карабин, разбирал его, чистил и без того чистый ствол. Как-то раз его застала за этим занятием мать и, опасаясь несчастного случая, отдала карабин со всеми патронами дворнику Михайле на хранение. Михайла был человек спокойный и скромный, Верещагины во всем на него полагались. Увы, несчастье все-таки случилось, но подобралось оно совсем уж с неожиданной стороны.

По воскресеньям к Михайле приходил из города в гости его племянник, парень шестнадцати лет, учившийся сапожному делу. В один из приходов он, увидев висящий на стене карабин, снял его и стал внимательнейшим образом разглядывать. Обеспокоенный дворник приказал ему немедленно повесить оружие на место. Но юный племянник, вместо того, чтобы исполнить приказание, взял и в шутку прицелился дяде в голову. Рассерженный Михайла, говоривший обычно тихим голосом, повелительно прикрикнул на него, как на вставшую на дыбы лошадь:

– А ну, брось! Не балуй!

Испуганный громким окриком парнишка вздрогнул и непроизвольно нажал на спусковую скобу. Грянул выстрел. Пуля вошла несчастному Михайле прямо в лоб, пробила голову, бревенчатую стену за его спиной и вылетела в сад. Спасти дворника оказалось невозможно, смерть наступила мгновенно.

Погоревав, мать решительнейшим образом спрятала под замок всё и всяческое оружие, исключая револьвер самого Верещагина, который всегда брал его с собой, когда выходил из дома.

Вот так случилось, что Верещагина-старшего в доме не было, а Вася теперь уже не имел доступа к оружию, и случись чего, не смог бы защитить мать и сестер, как наказывал ему отец. Неизвестно, почему он думал об этом именно сейчас. Может быть, потому, что вечером во дворе снова брехали собаки, а ветер за окном выл как-то особенно горько и тоскливо, как будто хотел накликать неведомую пока, но очень скорую беду, так что уснуть было совершенно невозможно, а в голове вставали картины одна страшнее другой.

Уже погружаясь в сон, Вася вдруг услышал скрип половицы. Он мгновенно вывалился из сна в явь и навострил уши. Скрип повторился вновь.

Вася повернул голову к двери. Та была чуть приоткрыта, и из нее сочилась в комнату непроглядная страшная темень. Вася сглотнул от испуга. Он отлично помнил, что перед тем, как улечься спать, он сам плотно прикрыл дверь. На ночь двери детской не запирались на случай пожара или «другого какого аврала», как говорил Верещагин, в молодости служивший мичманом в военном флоте. Да, так Вася сам прикрыл дверь вечером, а теперь она была полуоткрыта.

Может быть, это няня пришла проведать их, подумал мальчик, или мама поднялась с первого этажа? Но почему они тогда молчат?

– Маменька, – сказал он шепотом и, не получив никакого ответа, проговорил чуть громче: – Нянюшка?

Тьма за дверью хранила жутковатое молчание, но, показалось Васе, как-то ужасно заколыхалась, как живая, или, точнее сказать, как колышется восставший из гроба мертвец в смутно белеющем саване. Можно было, конечно, разбудить сестер, вместе было бы не так страшно. Они бы подняли шум, прибежала бы няня и воспитанница Лидия прибежала бы тоже, и им уже никто не был бы страшен. Но ему стыдно показалось будить девчонок, это значило бы, что он боится, что он сам хуже девчонки.

Он пропустил момент, когда тьма разомкнулась, и на пороге возникла темная фигура. Мороз пробежал по спине Васи, оледенив руки и ноги. На миг, почудилось ему, само время остановилось в детской, остановилось – и уже никогда не двинется снова. Так и будет он всю оставшуюся жизнь лежать в постели, вытаращив глаза и не моргая, а в дверях будет пламенеть черным огнем привидение с того света.

Но, видно, он все-таки моргнул. Потому что в какой-то момент понял, что лежит, по-прежнему вытаращившись в темноту, но никакой фигуры в двери уже нет. Она растворилась, рассеялась, исчезла.

Снова скрипнула половица. Вася думал, что не бывает страха больше, чем он испытал только что. Но, оказалось, что есть, есть такой страх. Если до этого было холодно только телу, теперь мороз пронизал его всего до кончиков волос – даже зубы оледенели.

Черная фигура не исчезла – она просто ушла. Значит, это не привидение и не дух, это чужой человек. Чужой, который забрался в дом неизвестно зачем – скорее всего, ограбить их и потом убить всех до одного.

Надо было закричать, но Вася не мог. Ни единого звука не вышло из осипшего горла, страх сковал его надежнее любой цепи. Чужой человек наверняка с оружием, если закричать, он вернется и убьет его, а вместе с ним и сестер, просто бесшумно зарежет длинным, как молния, ножом.

А вдруг ему все-таки почудилось? Вася был начитанным мальчиком, он знал, что такое галлюцинации – слуховые и зрительные. Вдруг он просто заболел, лежит в лихорадке, и все это ему только видится? Но чужой, чужой отправился вниз, а там мама, и если он войдет в родительскую комнату, ее никто не защитит.

Не помня себя, он тихонько поднялся с постели и, бесшумно ступая ногами по холодному полу, двинулся к двери. Ах, если бы сейчас ему в руки дали револьвер, уж он бы знал, как остановить черного! Но револьвера нет и, случись чего, придется рассчитывать только на себя – на ноги, руки и зубы. Но главное – голос. Вася мог закричать так, что крик доносился до самых Нижних Котлов. Если надо будет, он закричит, и чужой испугается и убежит. А нет, так сбежится вся мужская прислуга, и мамин брат дядя Паня, живущий сейчас во флигеле, и они не дадут их в обиду – его, и маму, и сестер.

Он не помнил, как спустился по лестнице. Он был легким, и ни одна ступенька не скрипнула под ним предательски, и никто не услышал его. Дверь в родительскую комнату была прикрыта, и он возликовал – черный прошел мимо, он не вошел внутрь! Но это значит, он ходит где-то по дому, и он по-прежнему опасен для всех, кто живет в усадьбе. Значит, надо пойти, разбудить маму и предупредить ее, что по дому ходит чужой. Пусть мама скорее достанет свой револьвер, иначе черный человек всех их убьет!

Вася открыл дверь и ступил в родительскую комнату.

Постель матери была пуста.

Он не успел даже испугаться, как чья-то нечеловечески сильная рука обхватила его лицо, зажав рот и ноздри.

– Тихо, – прошипела темнота, – молчи, или убью!

Вася и сам не понял, почему он сразу не потерял сознание от страха. Вероятно, от беспокойства за мать.

Ладонь, охватившая его лицо, была неожиданно мягкой и пахла выделанной кожей. Вася не сразу понял, что это лайковая перчатка. Привидения перчаток не носят, значит, это все-таки грабитель.

– Где мать? – спросил человек, стоявший за его спиной. Он, видно, почуял, что мальчишка напуган до крайней степени, так напуган, что даже закричать не сможет, и повторил так же тихо, по-змеиному. – Где мать?

– Не знаю, – проговорил Вася, дрожа, – я не знаю…

На самом деле, он, конечно, знал. Он знал, что мать ужасно скучала по отцу, когда тот уезжал надолго и время от времени по ночам, когда ее мучила бессонница, вставала с кровати и отправлялась в мастерскую отца, и, запалив свечи в подсвечнике, рассматривала стоявшие по стенам картины, законченные и только начатые, и наброски – предвестники будущих шедевров, и в картинах этих ей как бы являлся образ самого Верещагина, которого она любила так, как только может женщина любить мужчину. И она смотрела на холсты, и ей становилось легче, и она могла вернуться в угловую комнату и заснуть, как ни в чем не бывало.

Но этого не знал черный человек, и этого никак нельзя было ему говорить.

– Ладно, – сказал черный, – поищем. А ты пока поспи, дети ночью должны спать.

У Васи родилась дикая мысль, что пришелец сейчас возьмет его на руки, поднимется с ним по скрипучей лестнице в детскую, уложит в кровать и начнет убаюкивать страшными сказками, которые так любила читать их нянюшка, говоря, что именно это вот и есть жизнь в ее настоящем виде, без прикрас.

Однако ничего такого, конечно, не случилось. Просто рука, державшая мальчика, оторвалась на несколько мгновений и затем что-то влажное и пахучее прижалось к его лицу. Вася вдохнул запах чего-то сладковатого, прелого, и почувствовал, что проваливается в пустоту…

Черный же человек просто опустил маленькое бездыханное тельце на пол и бесшумно вышел из комнаты.

* * *

Хозяйку дома он застал в мастерской, она стояла возле мольберта, но глядела не на холсты, а почему-то на огромное окно, которое открывало перед ней смутную картину снегопада и пурги, бесновавшейся снаружи дома. По календарю настал уже март, но как это случается в первый месяц весны, ночи в Москве и окрестностях все еще бывали снежные и студеные.

На большом письменном столе стоял подсвечник с тремя зажженными свечами. Печи уже остыли, и в мастерской было холодно. Лидия Васильевна накинула на плечи теплый шлафрок, а ноги сунула в теплые домашние сапожки, которые специально купил ей муж, чтобы она не простужалась.

– Госпожа Верещагина? – сказал чей-то негромкий голос.

Она вздрогнула и повернула голову. У двери в мастерскую стоял человек в темном длинном пальто. Под колеблющимся светом видно было, что плечи его сделались влажными от растаявшего снега. Свет, даваемый свечами, трепетал, играл с тенью, и лица незваного гостя было не разглядеть, зато хорошо был виден револьвер в его руке.

– Не вздумайте кричать и звать на помощь, – проговорил тот с легким иностранным акцентом. – Вы полностью в моей власти.

– Кто вы? – спросила она дрогнувшим голосом. – Что вам здесь надо?

– Кто я – это неважно, – отвечал черный человек. – Можете звать меня мистер Моррис. А явился я, чтобы забрать одну вещь, которая вам не принадлежит.

– Что же это за вещь? – спросила она, сохраняя удивительное для столь ужасных обстоятельств спокойствие.

– Это бандероль из Северной Америки, которая пришла к вам совсем недавно.

Несколько секунд Лидия Васильевна молчала, словно пытаясь что-то сообразить.

– Бандероль, – наконец повторила она задумчиво. – Надо бы спросить у Пани, он у нас занимается почтой, когда Василий Васильевич в отъезде… Надеюсь, он еще не спит.

И она сделала шаг к выходу из мастерской.

– Ни с места, – сказал черный человек, – стойте, где стоите.

И выразительно повел револьвером. Верещагина замерла на месте.

– Сударыня, не считайте меня идиотом, – проговорил мистер Моррис. – Бандероль у вас, и вы ее мне сейчас отдадите. В противном случае…

Он умолк.

– Что – в противном случае? – дрогнувшим голосом спросила Верещагина.

– Наверху мирно спят две ваших маленьких дочери, – отвечал он. – А в вашей комнате прямо на полу уже лежит ваш сын.

Она вздрогнула и заломила руки.

– Спокойно, – сказал он, – спокойно. Ребенок пока жив, он просто надышался хлороформа. Но если вы будете упорствовать, вы можете лишиться всех ваших детей. А заодно и мужа, который отправился на Кубу и может вовсе не вернуться оттуда в Россию.

Лидия Васильевна стояла с окаменевшим лицом, свечи бросали на него дрожащий пугающий свет, казалось, что вместе со светом этим трепетала вся мастерская.

– Но что такого в этой бандероли, – наконец негромко проговорила она, – что в ней такого, что вы готовы на преступление, чтобы ее получить?

Мистер Моррис покачал головой.

– Сударыня, – сказал он с некоторым сожалением, – вы, кажется, плохо понимаете русский язык. Единственное, что от вас требуется, так это отдать мне бандероль или ваши милые малютки отправятся прямиком в рай…

– Хорошо, – перебила она его, – хорошо, я все сделаю. Но обещайте, пожалуйста, обещайте не трогать моих детей.

Он пожал плечами.

– Конечно, обещаю. Зачем мне ваши дети, если вы сделаете все, о чем я вас прошу?

Она кивнула и направилась к небольшой картине, прислоненной к стене в дальнем углу мастерской. Сюда не достигал свет от свечей, и разглядеть полотно было невозможно. Черный человек неотступно следовал за ней.

Верещагина наклонилась и вытащила из-за картины небольшой сверток в почтовой бумаге. Мистер Моррис протянул к нему руку. Но Лидия Васильевна все еще колебалась.

– Помните, вы обещали, – проговорила она с мольбой в голосе.

Тот кивнул с некоторым раздражением, и, не дожидаясь, выдернул бандероль у нее из рук. Он спрятал пистолет в карман пальто, затем осмотрел бандероль, вскрыл ее и вытащил оттуда листы, исчерченные схемами и заполненные формулами.

– Это они, – сказал черный человек торжествующе, – это они!

С этими словами он упрятал бандероль в недрах своего черного пальто. Потом на секунду задумался и как-то нехорошо улыбнулся. Правая рука его скользнула в карман и вынырнула назад уже с револьвером.

– Мне очень жаль, сударыня, – проговорил он. – Увы, дело слишком важное, и я не имею права оставлять свидетелей.

В полутьме не было видно, как изменилось лицо у Лидии Васильевны, однако голос у нее задрожал.

– Но вы же обещали! – воскликнула она.

Черный человек пожал плечами. Да, он обещал, но он обещал не трогать ее детей. О самой Лидии Васильевне речи не шло. Сказав так, он поднял пистолет – на Верещагину из черного револьверного дула глянула адская тьма. Завыли под высоким потолком голоса демонов, вселенная хрустнула и стала медленно разламываться на куски…

– Одну минутку, – вдруг раздался чей-то доброжелательный голос.

Могло показаться, что этот голос, этот мягкий баритон прозвучал прямо с небес, однако черного человека обмануть было трудно – голос шел у него из-за спины. Шагнув вперед и в сторону, он одним движением развернулся вокруг своей оси, готовый разрядить револьверы в неведомого врага, пусть даже это был бы сам Сатана.

Разумеется, за спиной его стоял вовсе не князь тьмы, однако то, что он увидел, было пожалуй, немногим лучше. Впрочем, точнее было бы сказать – то, чего он не увидел. Ибо две неясных фигуры, возникшие перед ним прямо из темноты, вдруг словно расточились в воздухе, а в следующий миг мистер Моррис почувствовал, что ему по ногам ударил тяжелый и немыслимо твердый мельничный жернов. Его подбросило вверх и немного вбок и он, выпустив из рук пистолет, шлепнулся на пол, как лягушка.

– Теряете хватку, – пробурчал Ганцзалин, развернув ошеломленного черного человека и надевая ему наручники на запястья. – Сметающая подсечка, конечно, хорошо, но вернее было сразу отшибить ему голову.

– Я давно замечаю за тобой мелкоуголовные наклонности, – поморщился Загорский. – И вообще, что это за слова такие – «отшибить голову», тем более – при даме?

– Ничего, я как-нибудь перетерплю, – отвечала Верещагина, устремив гневный взор на Морриса. – Он угрожал моим детям. Он сказал, что Вася надышался хлороформа.

Коллежский советник взглянул на помощника, тот бросил незваного гостя и вышел из мастерской.

– Не беспокойтесь, сударыня, все будет в порядке, – сказал Нестор Васильевич, беря за шиворот мистера Морриса и приподнимая его над полом. – Ну-с, кто это у нас такой?

Тот злобно забился у него в руках.

– В чем дело? Отпустите меня!

Коллежский советник пожал плечами: как скажете, и, действительно, отпустил незваного гостя. Тот тяжело плюхнулся обратно на пол и злобно поглядел на Загорского снизу вверх.

– Темновато у вас тут, – заметил Нестор Васильевич.

Он оглянулся назад, на письменный стол, на котором стоял подсвечник и горели свечи. Затем повернулся и двинулся к столу. Глаза у мистера Морриса вспыхнули, и он прямо с пола совершил длинный прыжок за револьвером, который Ганцзалин по непростительной оплошности оставил лежать на полу. И хотя руки у него были скованы наручниками, но действовал он очень ловко и даже успел схватить револьвер. Но воспользоваться им, увы, не смог – стоявшая рядом Верещагина изо всей силы пнула его ногой в скулу…

Спустя пару минут обезоруженный и скованный наручниками мистер Моррис угрюмо сидел на стуле возле письменного стола. Огонь, исходивший от свечей, трепетал и бросал тень на лицо пленника, которое, казалось, корчилось от злобы.

– Знаете ли вы, Лидия Васильевна, кто этот симпатичный во всех отношениях господин? – спросил коллежский советник и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Это не кто иной, как третий секретарь американского посольства Чарльз Джошуа Моррис.

Верещагина кивнула: именно так, он назвался Моррисом. Непонятно только, почему он сказал ей свое настоящее имя?

– Очень просто: он собирался вас убить, а потому не боялся разоблачения, – отвечал Загорский. – И это мне кажется очень странным. Почему американский дипломат, пусть даже он работает на секретную службу, готов убить женщину с такой легкостью?