Пятьдесят четыре. Всего пятьдесят четыре мертвых тела, считая с самим Гридотом. Несколько погибших при падении с Двойной Змеи, двое случайно убиты своими. Один свалился со стены, торопясь вернуться в схватку, когда понял, что поддался мороку.

Хороший итог. Можно сказать, невероятный для такого количества сражающихся.

– Поразительно! – Эссани покачала головой, но я, пряча пергамент, ощущал в себе тяжелое онемение.

– Верно, – сказал я, – поразительно.

Глава 19

Эф

Мы подъехали к Дому Тростника в сумерках. Он стоял на каменистых и болотистых равнинах у южных островов. Земли эти славились обширными топями и вечным густым туманом над ними. Я была здесь всего однажды, к тому же совсем ребенком, и запомнила только туман. Сидни не слишком полагались на зрение. Что ни говори, в Уделе тоже бывало и темно, и сумрачно. Однако здешние туманы были совсем другие – их тайны проникали в легкие, и я, помнится, все цеплялась за материнскую юбку, опасаясь мерещившихся зверей.

С тех пор прошли десятки лет, я приобрела воинское умение, о каком та малышка и мечтать не смела. Но ощутила тот же ужас.

Было очень, очень тихо.

Дом Тростника окружала серая каменная стена с причудливыми металлическими статуями по гребню, увитая тускло-зеленым плющом. Дорогу к воротам заливала вода, сырость просочилась сквозь подошвы сапог. По обочинам росли высокие тростники, подступали к самой стене, вдали сливались в сплошную желто-зеленую полосу. На юге уходили в туман стеклянные неподвижные воды.

Среди всего этого поднимались ворота – фигурный чугун, увитый плющом. У меня при виде их зашевелились волосы на загривке.

– Уж очень похоже, – тихо проговорила Сиобан. – Очень похоже на то, что мы застали в Доме Камня после атаки. Такая же тишина.

Я через плечо обернулась к Кадуану – тот смотрел вдаль.

– Опоздали, – негромко сказал он.

– Это еще неизвестно, – возразил ему Ашраи. В таком месте его гулкий голос резал ухо, хоть он и старался говорить потише. – Дом Тростника тем и известен. Могли попрятаться, получив вести о Каменных.

Возглавлявший отряд Ишка обернулся. Он был мрачен.

– Вы бы слетали туда с Ашраи, – предложила я. – Посмотрите, есть ли движение за стеной.

– Да, – согласился Ишка.

Они с Ашраи переглянулись – и преобразились. Невежливо так пялить глаза, но я не совладала с собой. Они перекинулись одним движением. Обоих скрыл клуб дыма, а когда рассеялся, на месте Ишки и Ашраи оказались две птицы. Вместо Ишки – прекрасная золотистая сова со знакомыми желтыми глазами, глядящими из белых перьев на голове. Ашраи обернулся большим черно-бурым орлом и таращился так же угрюмо.

Ишка повернулся ко мне, сказал без слов, совиным взглядом: «Ждите. Увидим».

Одним сильным взмахом крыльев они ушли вверх. У меня перехватило дыхание. Была в их магии тонкость, с какой никогда не сравниться моей – грубой, нечистой.

Оба скрылись в млечно-белом небе, оставив нас в мучительном ожидании. Кадуан приблизился к стенам, прижал ладонь к камню. Склонив голову, коснулся просоленного камня лбом.

– Что там? – спросила я.

– Земля иногда говорит с тем, кто готов слушать, – пробормотал он. – Но сейчас я ничего не слышу.

Возвратившиеся Ишка с Ашраи легко вернулись в тела фейри – так плавно, что даже ряби не подняли на луже под ногами.

Мне некогда было восхищаться. Сердце замерло, стоило только взглянуть на их лица.

– Пусто, – тихо сказал Ишка.

– Ни души проклятой, одни цапли. – Ашраи выпятил челюсть. – Раньше надо было.

Я впилась ногтями в ладони. Он верно говорил – слишком долго мы медлили.

– Люди? – выдавила я.

– Не знаю, – покачал головой Ишка. – Резонное предположение, но… – Он снова повернулся к воротам. – Надо войти и посмотреть вблизи.

– Кто-то мог выжить, – добавила Сиобан.

Кадуан уже шел к воротам:

– Живых там нет. Но можно что-то разузнать.

Я взялась за ржавые прутья решетки:

– Помоги открыть.



Мы разделились. Ишка и я свернули в одну сторону, Сиобан с Ашраи и Кадуаном в другую, к берегу.

Ишка прошел вперед, я за ним, напрягая острый слух сидни, ловя каждый всплеск, каждый шорох тростника. Я смотрела Ишке в спину – золотистая, влажно блестящая кожа, напряженные плечи. Меч, который он обычно носил в ножнах за спиной, был теперь в руках. Я заметила два симметричных шрама у него вдоль лопаток – совершено прямых, совершенно параллельных.

Дом Тростника строился больше вширь, чем вверх, постройки стояли на сваях над солоноватой приливной полосой. Вода поднялась нам по щиколотку, потом по бедра. И только тогда дорожка вышла к каменной лестнице, а та вывела на мостки с поросшими мхом перилами. Первыми нам попались крошечные домишки из дерева и мха. Впереди проступали из тумана более просторные и нарядные городские дома.

И было очень, очень тихо.

– Вы видели тела? – прошептала я.

– Нет, не видели.

– Тогда они, может, разбежались.

– Возможно.

Голос его выразил то, чего не было в словах. Здесь все пропахло смертью.

В малых хижинах было пусто. В некоторых все перевернуто вверх дном: на полу осколки тарелок, одеяла с кроватей сорваны, книжные шкафы повалены. Другие выглядели нетронутыми. И нигде ни следа живших здесь фейри.

Впереди вставала столица Дома Тростника. Она строилась не из дерева – из железа и камня. Посередине поднимался храм Тростника – единственное здание, тянувшееся к небу. Его одетый мхом металлический шпиль обвивали высокие ростки бамбука с алыми цветами. Стебли поднялись так высоко, что лепестки терялись в тумане, трепетали на морском ветерке, как большие кровавые бабочки.

У дверей я потрогала камень и поднесла кончики пальцев к губам. И сразу желудок подкатил к горлу.

– Что? – заглянул мне в лицо Ишка. – Как на вкус?

– Не знаю. Вроде бы ничего особенного, но под этим… там…

– Что?

– Что-то… плохое. – Я высвободила из ножен оба клинка. – Приготовься.

Он кивнул и, крепче сжав меч, толкнул храмовые ворота.

Я никогда не бывала в храмах Тростниковых. Этот походил на лабиринт, узкие переходы стиснуты каменной резьбой и увешаны лениво шевелившимися под ветром коврами. К стенам подступала болотная вода, пол словно был составлен из пластинчатых листьев водяной лилии. Можно было представить, как в обычное время, в свете подвешенных в отрытых аркадах ламп все эти переплетения радовали глаз и внушали робость. Сейчас они выглядели угрожающими – кто-то мог затаиться за каждым поворотом, в сплетении тропинок легко заблудиться.

Мы далеко углубились в храм, прежде чем услышали голос.

Женский голос, прерываемый отчаянными всхлипами. Поначалу слишком отдаленный, чтобы разобрать слова.

Мы оба застыли, настороженно переглянулись. Ишка совершенно переменился, стал воплощением целеустремленности.

– Кто-то выжил, – выдохнула я.

Ишка уже сорвался с места, и мы поспешили по коридору, за поворот, за другой, пока не…

– Не забирайте их!

Теперь я различила слова. Они были искажены ужасом и невнятным выговором Тростниковых и еще чем-то, что едва ли можно было назвать голосом. Звуки сливались, как вода, улетучивались, как ветер.

За следующим поворотом мы ее увидели.

Она стояла в конце коридора, обратившись к нам спиной. Женщину можно было узнать по длинным косам, широким складкам тонких шифоновых юбок, мягким изгибам тела. Она стояла на коленях, согнувшись над чем-то… и ее согбенная спина чем ближе я подходила, тем больше выворачивала меня наизнанку – неправильный, слишком резкий изгиб позвоночника, неестественно ссутуленные плечи.

– Не забирайте их!.. не забирайте их!..

– Госпожа моя, – окликнул Ишка.

– Не забирайте их!..

Я на миг упустила ее из виду. Вот она стоит на коленях – а вот уже летит на нас.

Я чуть не вскрикнула от испуга.

У нее не было лица.

Я успела решить, что это ошибка зрения, как бывает, когда черты смазываются быстрым движением. Но нет, на месте лица было неуловимое отсутствие, плоть переходила там в странный туман, на котором отказывался сосредоточиться взгляд.

Впрочем, времени сосредоточиться мне не выпало.

– Стой! – скомандовал ей Ишка. – Мы пришли…

Большего он не успел сказать. Она налетела на нас – сплошной вопль и ломкие паучьи конечности. Ишка вскинул меч – он бился красиво, такие движения хочется запечатлеть в камне – не то что я. Я дралась, как ползучая тварь. А от его изящного удара женщина должна была пасть на месте.

Должна была…

Я съежилась – в лицо брызнула горячая кровь. И лишь спустя несколько скомканных мгновений поняла, что она не остановилась.

Она рвалась сквозь клинок Ишки.

– Не забирайте их!..

Слова повторялись все с той же интонацией, словно замкнуло в кольцо обрывок воспоминания.

Я выдохнула ругательство, когда она налетела на меня. Успела увернуться, мой короткий меч вошел ей в живот, кинжал скользнул по плечу. Лезвия резали, но не так, как сталь режет плоть. Почти без сопротивления, словно я рассекла гнилое мясо убитого и уже обглоданного волками оленя.

А ее прикосновение… От боли и у меня перехватило дыхание.

Я отскочила. Странный, безликий взгляд не отрывался от меня. Она сделала рывок – я упала. Ишка, едва она отвернулась, заплясал сбоку, нанес еще удар: удар, которого эта женщина – это существо – словно не заметила. Она быстро – Матира, как быстро! – развернулась и потянулась к нему.

– Не забирайте их!..

Насаженная на меч Ишки, она испустила леденящий вопль, сомкнув пальцы на клинке. Я видела боль в жесткой неподвижности ее челюстей. Ее ногти драли ему обнаженное плечо, оставляли кровавые борозды.

Обо мне она забыла.

Мои клинки вспороли ей спину. Я еще повела лезвиями вверх, рассекая плоть. Не ощутила сопротивления костей и сухожилий, плоть легко раздавалась под напором лезвий.

Один ужасный миг она оставалась в этом положении, вцепившись в Ишку, и я успела подумать, что мы столкнулись с чем-то воистину неодолимым.

Потом она испустила неестественный вопль, больше всего похожий на вой ветра в расщелинах.

– Не забирайте их… не забирайте их… не забирайте их…

Интонация не менялась, но слова выцветали, как отголоски эха.

Она обмякла, повалилась наземь. В неподвижности она выглядела еще невероятнее.

Я, выбранившись, склонилась ближе и…

Вопль. За ним другой. Где-то далеко.

Мы с Ишкой встревоженно вскинули глаза.

– Она тут не одна, – выдохнула я.

Он серьезно кивнул, и мы без единого слова кинулись вон из храма.

– Сюда! – крикнула я, видя, что Ишка сворачивает не в тот проход, и, ухватив его за плечо, развернула к нужному.

Воздух вставал перед нами стеной. Влаги в нем стало много больше, чем было несколько минут назад, туман загустел и раскалился. В пробирающей до костей тишине мы бежали к главным воротам храма, по пройденному пути, перескакивали каменные плиты, выступавшие из черной и неподвижной, как стекло, воды.

Я замедлила шаг, остановилась, напрягла слух. Ничего не слышно.

– Может, всё? – тихо пробормотала я.

– Нет. – Ишка вглядывался в даль.

Он, конечно, и должен был искать глазами небо. А я смотрела ниже. Вниз, на плиты под ногами, на окружившие нас воды. Такие гладкие, что можно было смотреться как в зеркало. На меня уставилось собственное лицо.

Мое лицо, и еще…

Еще…

Ужас желчью встал в горле.

– Ишка, – шепнула я, – они там…

И тогда сотни глаз на лицах под водой – на сотнях безжизненных, искаженных лицах фейри – разом открылись.

Я едва успела вскинуть клинки, как они вырвались из воды. Нам не дали опомниться. Мы едва успевали кое-как отбиваться. Кровь била мне в лицо. И даже кровь была необычной – не яркой лиловой кровью фейри, а гнойной, белесой.

Я обернулась на звук за спиной, увидела золотой проблеск. Ишка взметнул крылья – чистая красота в мире уродливых теней. Не переставая бить клинком, потянулся ко мне. В словах мы не нуждались, оба знали, что спасение в одном: улетать отсюда.

И тут одна из тварей ухватила Ишку за левое крыло. Воздух разорвал тошнотворный треск. Он дернулся всем телом.

Я насадила врага на меч, стряхнула его с клинка в жижу под ногами. Но крыло Ишки бессильно обвисло, изломившись под режущим взгляд углом.

Я выдохнула ругательство и отвернулась, чтобы обезглавить еще одну тварь. От их не-крови рукояти мечей стали скользкими, ладони мне жгло, как от яда. Острая боль впилась в бок. Один вонзил заостренные пальцы мне в тело. Другой надвигался сзади.

Слишком их много. Слишком много. Мы с Ишкой встали спина к спине, опираясь друг на друга, но долго нам было не продержаться. Мы были как покрытые червями трупы.

Нас ждала смерть.

– Пробиваемся к стене, – звенящим голосом приказал Ишка. – Другого выхода нет.

Да и это едва ли был выход. Нас окружили со всех сторон. До ворот не добраться.

На меня снизошло мрачное понимание.

Нам было не отбиться. Но я кое-что могла. Могла, но не хотела. Не хотела показывать ему, что я такое.

– Эф? – тяжело выдохнул Ишка.

Я могла спасти обоих. Но это означало обнаружить самое мерзкое в себе.

– Доверься мне, – бросила я Ишке.

Вонзая клинок в глаз еще двоим, в отбитую у них долю секунды я развернулась и впилась зубами ему в предплечье.

Он едва не выдернул руку, выкрикнув, как видно, вишрайское ругательство. Но я держала крепко, глубоко погружая резцы, и тепло его крови растекалось у меня по языку. Я сделал глоток, второй.

На большее не осталось времени. Должно хватить. Выпустив его и возвращаясь в бой, я молилась, чтобы хватило.

– Небеса, ты что делаешь? – процедил он.

Когти царапнули мне левое плечо. Другие вцепились в правый локоть. Ишка едва успел отбросить третьего, целившего мне в горло.

Я ждала.

Пока во мне не взбурлила незнакомая магия – магия Ишки.

Мой величайший позор. Мое проклятие. И мой ужасный дар – способность похищать чужую магию. Это было так грязно, так стыдно, что я не хотела этому учиться. И никогда не пробовала проделать это с такой непривычной магией, тем более с силой, способной изменить самое мое тело.

Я вообразила себя крылатой. Я ощутила крылья за спиной. И с дикой радостью почувствовала, как они медленно расправляются.

Только я не ждала, что это будет так больно. Спина словно порвалась, плоть раздалась, кровь промочила кожу доспеха.

Только теперь Ишка понял. Я краем глаза, сквозь схватку, видела, как он дернулся, – видела на его лице понимание: что я делаю. Что я такое. Спасибо ему, он не тратил времени на изумление и на отвращение.

Он отбил себе долю секунды, чтобы обернуться ко мне, и двумя ударами взрезал кожу доспехов у меня на спине. Едва успел потом встретить следующего атакующего. Дал место крыльям, поняла я.

– Сначала основу, – выговорил он, отбиваясь. – Кости, потом мышцы, потом уже перья.

Послушать его – это так просто. Но то, что меняло мою спину, ощущалось небывалой тяжестью.

– Как мне?.. – выдавила я.

– Растягивай их. Еще. Пока малы.

Снова боль – кто-то вцепился в мое зарождающееся крыло.

– Рано, Эф.

– Надо…

– Рано!

Я не успевала, вот в чем дело. Не давали нам времени.

Я собрала все силы. Хрустели кости. Трещало выгибаемое неестественной силой тело.

– Давай! – выкрикнул Ишка.

Обхватив его за плечи, я напрягла незнакомые мускулы в надежде, в мольбе – пусть они поднимут нас в воздух. Ишка тоже напрягал крылья – могучее и второе, сломанное.

За острой болью я не понимала, что взлетаю, пока не увидела кишащие, копошащиеся члены тел под собой.

– Соберись, Эф. Держи уровень. Крен влево.

Ишка крепко обнимал меня за пояс, так что мы поддерживали друг друга. Мы сталкивались крыльями. У меня горели мышцы. В нашем полете не было ни капли изящества – мы барахтались в небе.

– Тяни, – попросил Ишка. – Хотя бы за стену.

В глазах у меня вставал серый туман.

Я смутно осознала, что мы падаем.

– Эф!

Стена взметнулась нам навстречу. Мы неслись к земле. Ишка отчаянно работал крылом, силясь нас удержать.

В последний миг я увидела рухнувшую на меня землю.

И все оборвалось.



Кто-то визжал – голос рвал воздух и слух.

Чьи-то руки касались моей спины. Боги, спина, плохо ей, плохо… Из меня что-то выдирали, или вминали в меня, или то и другое сразу.

Я подняла глаза – перед ними все плыло – и увидела над собой сестру.

Мою безупречную сестру, которой никак не место здесь.

– Усыпи ее, – говорил кто-то. – Нельзя… нельзя ее так оставлять.

Я проморгалась. Нет, в лицо мне заглядывала не Оршейд. Лицо Сиобан, все в морщинах от беспокойства.

А визжала я сама.

– Нельзя, – ответили ей. – Потому-то ей и нельзя засыпать.

Не спать? Невозможно. Я умирала. Я разбилась о землю, разбилась вдребезги.

– Эф… Эф, посмотри на меня.

Чьи-то руки повернули мое лицо к Ишке, освещенному сзади тускнеющим светом.

– Так оставлять нельзя, понимаешь? Ты должна превратиться обратно.

«Не знаю как», – хотела сказать я.

– Эти крылья – часть тебя. Втяни их, как втягиваешь воздух в легкие.

– Не могу, – выдавила я.

Теплые пальцы охватили мою руку. На меня смотрел Кадуан. Прикосновение его ладони было как прикосновение к стене такого далекого теперь Удела – связь и поддержка.

– Можешь, – сказал он. – Надо.

В его словах слышалась убежденность, и я позволила себе поверить, что это возможно.

Боль разрывала меня надвое. Я слышала треск. Пальцы мои дрожали в руке Кадуана.

– Не могу, – всхлипывала я. – Не могу, никак…

– Можешь, – твердо повторил он.

Я умирала.

Но снова набрала воздуха в грудь, свернулась в тугой ком. Режущий визг.

Хруст.

От боли потемнело в глазах. Ладонь погладила меня по голой, гладкой коже спины.

– Ну вот. – Сиобан неуверенно улыбнулась мне. – Эф, ты справилась.

Я снова провалилась в темноту.

Глава 20

Тисаана

Странно называть войну обыденной. Но она стала рутиной, стычки сливались между собой, как ручейки крови между залитыми дождем булыжниками мостовой.

Казарцы, отступая, унесли с собой боязливые шепотки о заморской ведьме, которая обрушивает для Зерита скалы и заливает камень кровью. Моя слава распространялась, как пожар.

Меня это радовало. Такие шепотки становились сильнейшим моим оружием. Зерит желал победы, и победы скорой. У меня не было выбора, сражаться ли за него, – но как сражаться, решала я. Я могла нести смерть – или побеждать иллюзиями.

Нам предстояло захватить три области, все сравнительно недалеко от Корвиуса. Выезжая в бой первый раз, я задержалась, чтобы, пока никто не видит, проблеваться в кустах. Не в магии Решайе было дело – нервы сдали.

Решайе выдергивал из меня тревогу, как выпарывают нити из вышивки.

…Почему ты так боишься своей силы?.. – шепотом удивлялся он.

«Не боюсь, – отвечала я. – Просто уверена, что для нас есть лучший путь. Уничтожать легко».

Невнятный ответ, но я чувствовала, что заставила его задуматься.

Во время ночевки перед следующим городом я отвела Саммерина подальше от лагеря, чтобы нас не подслушали.

– Если я завтра не удержу его, – сказала я, – делай что хочешь, лишь бы меня остановить. Понимаешь?

Саммерин ответил долгим серьезным взглядом и мрачно кивнул:

– Понимаю.

– Обещай мне, Саммерин.

Он твердо взял меня за плечо:

– Обещаю.

Я с благодарностью услышала в его голосе несокрушимую убежденность.

Потом это повторялось перед каждой атакой. При первых проблесках зари я шла к Саммерину, заставляла его повторить обещание. К его чести, он всегда повторял.

Но исполнять обещанное ему ни разу не пришлось.

Я показывала каждому городу, что мы могли бы с ним сотворить. Показывала, как рушится вся их сила. Я сокрушала камни перед мощнейшими укреплениями, словно нашептывала им: «Для меня ваши стены не прочнее бумаги». Перед городом, защищенным морем, я вздымала волну на десять и двадцать саженей, показывая: «Я могла бы проглотить вас целиком». Я заставляла содрогаться горы, я иссушала поля. Я наполняла небеса дымом и рычащими газами.

Я спускала с цепи преисподнюю.

По крайней мере, так это выглядело.

Часть представления была лишь видимостью. Зерит перед каждым боем вручал Эслин такие же склянки, и она всегда поддерживала меня, стратаграммами укрепляла мою магию и прикрывала меня, пока я была занята другим. Без ее помощи, усиленной Зеритом, я бы не справилась. Раз за разом я оказывалась на краю – когда кожа, мышцы, кровь горели огнем, а Решайе заграбастывал все больше силы и оказывался на волосок от освобождения.

За каждое представление мне приходилось биться все отчаяннее, зарываться глубже, жертвовать большую часть себя. Бывало, что, опустив глаза, я видела, как земля под ногами идет гнилью, будто ко мне подступала сама смерть. И, взглянув на свои руки, я видела, как быстро темнота растекается по жилам.

С каждым разом мне приходилось все больше уступать Решайе, и каждый раз я думала: «Вот и оно. В этот раз я сломаюсь».

Но каждый раз, когда я уже думала, что все кончено, противник сдавался.

Конечно, сражения были далеко не бескровными. Да, вместо сотен трупов оставались десятки, иногда сотни вместо тысяч. Но все равно армии сталкивались. Я скоро превратилась в мишень, а мишени невозможно выжить, не убивая.

Хотела бы я сказать, что помню в лицо каждого, чью плоть сгноила моя магия. Но, правду говоря, они быстро слились в одно пятно – убитые мной в панике, в отчаянной борьбе за власть над собой. Иногда только их смерти сдерживали голод Решайе.

И все же их разъеденные гнилью лица будут сниться мне в кошмарах. Будут сниться много дней.

Решайе становился все более беспокойным – и в то же время замыкался, как никогда раньше. Наши выступления настолько выматывали его, что я иной раз целыми днями не слышала его шепота. А вот ночами наши сновидения смешивались. Никогда не видела таких странных и ярких кошмаров – в них была слепящая белизна и предательство. Мне снился Решайе, каким я видела его в поместье Микова – на самом глубоком уровне магии. Еще мне снилось, что кто-то тянется ко мне, и этот сон почему-то был страшнее всех.

Сражения брали с меня свою дань. Я очень старалась не выказывать ничего, кроме силы, – ни в бою, ни после, зато, добравшись до своей комнаты, падала без сил. С каждым разом мне делалось все хуже: чем глубже копаешь, тем дороже платишь.

Нура не оставляла меня – придерживала волосы, когда меня рвало, вливала мне воду в горло, когда рвоты не было. Я ее ни о чем не просила. Однажды, теряя сознание, прохрипела:

– Зачем это тебе?

Она ответила мне холодным взглядом.

– Тебе было бы лучше, оставь я тебя на полу уборной? – сухо спросила она. – Или ты предпочтешь, чтобы твою рвоту подтирал кто-то другой?

На это мне нечего было ответить. Я и правда была слишком больна, чтобы оставаться одной. И не хотела никому показываться в таком виде – даже Саммерину.

Больше мы об этом не говорили.

Между сражениями я проводила время в Корвиусе. Приходила к Зериту на советы – он с каждым разом бесился все сильнее и все меньше взвешивал, что говорит. Его тщательно склеенная маска разваливалась на части. Вблизи я чувствовала, как в нем бьется что-то чужое – как песня, фальшивящая на какой-то неуловимой ноте. Со временем ноты сбивались все больше. После одного совещания, на котором Зерит не мог связать двух слов, я заметила у него на запястье – под моим проклятием, вбитым в предплечье, – распухший синяк. После каждой битвы ему становилось хуже, хотя сам он не сражался.

Вспомнив сосуды, которые он перед сражениями вручал Эслин, я слепила подобие объяснения.

– Его болезнь похожа на мою, да? – спросила я Нуру. – Склянки, которые он выдает Эслин… Ее они делают сильнее. Здоровее. Но я же вижу, что это не… – Я долго искала нужное слово. – Неправильная магия.

Нура ответила мне многозначительным взглядом:

– Мне не велено это обсуждать.

Но сказано это было так, что другого подтверждения не потребовалось.

Только правота меня не утешала. Если Зерит пачкается в глубинной магии ради помощи Эслин, возможно, ему и то проклятие под силу.

– А чары, которыми он связал мою жизнь со своей, тоже из таких? – спросила я. – Значит, они существуют?

Что-то мелькнуло в ее глазах, и она покачала головой:

– Опять же не могу ответить.

Как видно, никто не мог. В свободное время я прочесывала книги, где могло описываться то, что он сделал – или не сделал. Безнадежно. Я так и не нашла ответа, возможно ли такое.

Не то чтобы у меня оставалось много времени – да и что значили мои поиски в сравнении с величием событий? Когда я не сражалась, не упражнялась и не рылась в книгах, я заходила к беженцам. Они с трудом приспосабливались к такой непохожей стране. Мне освоиться в новой жизни помогал Макс. Они были одни. Но они были из живучих. И привыкали, хотя и медленно.

Все же я не могла забыть, ради чего заключила сделку. Каждый раз, как я у них бывала, Филиас или Риаша отводили меня в сторону, чтоб вручить новую просьбу: помочь брату, жене, потерянному когда-то ребенку. На каждого, кого я сумела спасти, приходилось множество нуждающихся в помощи.

– Я постараюсь, – неизменно отвечала я и не кривила душой.

Но у меня были связаны руки. Пока бушевала война Зерита, мою приходилось откладывать. Я бережно хранила все имена в деревянном ящичке у кровати.

Вместе с письмами Макса.

Макс… Моя тоска по нему стала непреходящей болью, вроде боли в отрезанной ноге. Я вела счет его победам. Их было много. И все шепотки подтверждали: генерал Фарлион отменно знал свое дело. Начав с триумфа в Антедейле, он с каждым разом усиливал впечатление. Почти без потерь брал город за городом.

И каждый раз, слыша разговоры о нем, я прятала улыбку гордости.

И все же прославленный генерал Максантариус Фарлион был для меня пустым местом в сравнении с моим другом Максом. Письма мне приходили не от генерала – от Макса, и писал он не о военной стратегии – письма пестрели понятными только нам двоим шутками и читавшимися между строк опасениями.

Да, Макс был не из тех, кто изливает душу в словах, но в конце его писем я то и дело находила несколько точек – точек, оставленных зависшим над листом и решительно оторванным пером. Всегда они оказывались около слов: «Скучаю. Береги себя, пожалуйста».

В этих четырех словах я слышала остальные, оставшиеся ненаписанными. Я и сама замирала, занеся перо над бумагой. И никогда не писала всего. «Скучаю. Береги себя, пожалуйста».

Этот припев кочевал туда и обратно с каждым письмом. Бывали дни, когда у меня спирало дыхание от тревоги. Да, от тревоги за Макса и еще за беженцев, за Мофа, за всех, чья жизнь висела на волоске, пока Зерит стягивал петлю у меня на горле.

Пока не настал день, когда я, вернувшись с одного из самых тяжелых сражений, получила вызов к беженцам.

В тот день сбылись мои худшие опасения.

Глава 21

Макс

Так обычно и бывает: события наступают в тысячу мелких шажков.

Вскоре я получил новый приказ Зерита. Дел хватало с избытком. По всей Аре влиятельные семейства оспаривали его право на власть. Несколько коротких изматывающих дней в Антедейле, и мы двинулись дальше.

Я уже решил, что делать. Буду раз за разом повторять Антедейл, столько раз, сколько потребуется. Постараюсь, насколько возможно, обходиться без смертей. Я иллюзиями выкуривал противника из укреплений. Я перекрывал поставки и морил города голодом. Я посылал лазутчиков похищать ключевые фигуры, вместо того чтобы прорубаться сквозь ряды войск.

Тисаана недаром показала мне, чего можно добиться правильно подобранным представлением и творческим подходом.

Я следовал почти по ее стопам. Даже забавно было, наслушавшись в городе шепотков, читать ночью ее письмо. Солдаты, сплетничая о ней, боязливо понижали голос, словно говорили о божестве. Кто уверял, что она, по треллианскому обычаю, приносит кровавые жертвы, кто ссылался на ее происхождение («Я тебе говорю, эти треллианцы кого хочешь отделают!»), а какой-то чудак додумался, будто она черпает силу, питаясь редкими бесритскими скорпионами.

Я прислушивался к боязливым пересудам о ней, тихонько усмехался про себя и уходил в палатку перечитывать ее письма – письма, полные не демонического величия, а ее потаенных, блуждающих мыслей, среди которых почти всегда попадалась хотя бы одна неумелая шутка. Я, в свою очередь, целый день копил для нее байки. Я так привык, что она всегда рядом, что с ней можно поделиться. И теперь собирал для нее истории, как вороны собирают блестящие пуговицы, – чтобы, упаковав в бумагу и чернила, подарить ей.

Все, что мне хотелось сказать на самом деле, не вмещалось ни в одно письмо.

От солдат я долго старался держаться на расстоянии. От Мофа никуда было не деться – он не отходил от меня, и я в душе радовался его присутствию. Но с остальными чем меньше иметь дел, тем лучше. Им достаточно Арита с Эссани, уверял я себя. Вряд ли я мог бы предложить им больше.

Но однажды, вскоре после нашего выступления из Антедейла, я наткнулся в лагере на устроенную наспех арену, окруженную кучкой солдат. Один из сражающихся был разбит наголову. За пять минут, что я там простоял, его столько же раз сбивали с ног.

Я постоял, прошелся туда-сюда, отошел и вернулся. В голове нарастало беспокойство.

Что мне было делать? Уйти – оставив их все делать неправильно?

Кончилось тем, что я не удержался – влетел на площадку, выхватил из рук побежденного меч.

– Как не стыдно? – буркнул я. – Вот, попробуй-ка так…

С того и началось. Там поправить неумелого, здесь подсказать, раз-другой показать, как надо. Скоро это перешло в постоянные уроки, и на них стекалось все больше солдат. От боевых приемов перешли к магии, и скоро я уже обдумывал учебный план, выявлял пробелы и прикидывал, как их залатать.

Я не сразу заметил, что перехватил обязанности Эссани и Арита, вместо них занявшись подготовкой войск. Многих солдат я теперь знал по именам и, больше того, знал их сильные и слабые места.

Это у меня получалось. И даже с удовольствием. Приятно было видеть, как всё щелк – и становится на место, будто кусочек головоломки.

Зато я теперь не спал по ночам – тяжесть всех этих жизней теснила грудь. С каждым выученным именем во мне нарастала злоба на то, что их сюда привело.

Шли недели. На моем счету прибавилась еще одна победа, затем две, затем шесть. Если верить донесениям, уровень потерь был невысок. Меня это не убеждало. Я сам писал родным тех, кого мы потеряли, и эта обязанность бывала одинаково тяжела, сколько бы времени ни отнимала – час, шесть или десять. Не мог я, глядя на тело двадцатилетнего мальчишки, хлопать себя по плечу, похваливая за то, что с ним в могилу не легло больше.

Я каждую минуту остро сознавал, что именно стоит на кону.

Зерит требовал от нас почти нечеловеческой скорости продвижения. Но недели без отдыха изматывали солдат. Усталые солдаты становились медлительны или безрассудны. Медлительность убивала одних. Нетерпение убивало других. Мне хотелось избежать того и другого.

Мы как раз стояли поблизости от Мериаты. На Аре Мериата считалась городом греха и разврата – в подобных местах отдыхающих солдат принимают с распростертыми объятиями.

Еще важнее, что в этом городе у меня были старые друзья. И они могли кое-что знать о проклятии, которым Зерит якобы связал жизнь Тисааны.

Я решил, что ради этого стоит сделать крюк.