Сантьяго Постегильо

Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти

Моей матери, requiescat in pace in aeternum[1]
Men at sometime are masters of their fates. Порой своей судьбою люди правят. Уильям Шекспир. Юлий Цезарь Акт I, сцена 2 Перевод М. Зенкевича
Santiago Posteguillo

MALDITA ROMA



Copyright © Santiago Posteguillo, 2023

Graphic materials © Ricardo Sánchez, 2023

All rights reserved



© Н. М. Беленькая, перевод, 2024

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Азбука^®

Dramatis personae[2]

Юлий Цезарь (Гай Юлий Цезарь) – законник, военный трибун и сенатор

Семья Юлия Цезаря

Атия – дочь Юлии Младшей и Аттия Бальба

Аврелия – мать Юлия Цезаря

Кальпурния – третья жена Юлия Цезаря, дочь Луция Кальпурния Пизона

Корнелия – первая жена Юлия Цезаря

Котта (Аврелий Котта) – дядя Юлия Цезаря по материнской линии

Юлия – дочь Юлия Цезаря и Корнелии

Юлия Старшая – сестра Юлия Цезаря

Юлия Младшая – сестра Юлия Цезаря

Помпея – вторая жена Цезаря, внучка Суллы

Вожди партии оптиматов и принадлежащие к ней сенаторы

Бибул (Марк Кальпурний Бибул) – сенатор, зять Катона

Катон (Марк Порций Катон) – сенатор, потомок Катона Старшего, сводный брат Сервилии, входящий в окружение Цицерона

Катул (Квинт Лутаций Катул) – бывший консул, влиятельный сенатор

Целер (Квинт Цецилий Метелл Целер) – претор

Цицерон (Марк Туллий Цицерон) – законник и сенатор, вождь оптиматов

Габиний (Авл Габиний) – плебейский трибун, автор Габиниева закона

Луций Кальпурний Пизон – доверенный человек Помпея, отец Кальпурнии

Манилий (Гай Манилий) – плебейский трибун, автор Манилиева закона

Метелл Пий (Квинт Цецилий Метелл Пий) – бывший вождь оптиматов

Помпей (Гней Помпей) – сенатор и новый вождь оптиматов

Рабирий – сенатор, привлеченный к ответственности за смерть Сатурнина

Силан (Децим Юний Силан) – второй муж Сервилии, отчим Брута

Вожди партии популяров и принадлежащие к ней сенаторы

Красс (Марк Лициний Красс) – сенатор, самый богатый человек в Риме

Лабиен (Тит Лабиен) – друг Цезаря, военный трибун

Серторий (Квинт Серторий) – вождь популяров, приближенный Гая Мария

Другие римские вожди и сенаторы

Автроний Пет (Публий Автроний Пет) – сенатор и консул из окружения Катилины

Катилина (Луций Сергий Катилина) – сенатор, бывший союзник Суллы

Корнелий Сулла (Публий Корнелий Сулла) – племянник диктатора Суллы, сенатор и консул из окружения Катилины

Гибрида (Гай Антоний Гибрида) – печально известный бывший наместник в Греции

Исаврик (Публий Сервилий Исаврик) – бывший консул, убежденный ревнитель старины, не принадлежащий ни к каким партиям

Лентул Сура (Публий Корнелий Лентул Сура) – сенатор и консул, сторонник Катилины

Манлий (Гай Манлий) – бывший центурион Суллы, начальствующий над войсками Катилины

Военные вожди в Испании

Афраний (Луций Афраний) – военачальник Помпея в Валенции

Бальб (Луций Корнелий Бальб) – уроженец Испании, представитель Цезаря в Риме

Гай Антистий Вет – пропретор в Дальней Испании

Геренний – военачальник Сертория

Гиртулей – военачальник Сертория

Марк Перперна – военачальник Сертория

Военные вожди в Галлии

Аврункулей Котта (Луций Аврункулей Котта) – легат

Дивикон – вождь гельветов

Намей – один из приближенных Дивикона

Публий Лициний Красс – сын Красса и Тертуллы, начальник конницы

Сабин – легат

Веруклеций – один из приближенных Дивикона

Участники восстания Спартака и связанных с ним событий

Ганник – гладиатор, кельт по происхождению

Каст – гладиатор, кельт по происхождению

Гай Клавдий Глабр – претор

Крикс – гладиатор, галл по происхождению

Эномай – гладиатор, галл по происхождению

Спартак – вождь гладиаторов

Идалия – рабыня Батиата

Лентул Батиат – ланиста, владелец гладиаторской школы в Капуе

Египет

Аристарх – пожилой библиотекарь Александрийской библиотеки

Арсиноя – дочь Птолемея Двенадцатого, сводная сестра Клеопатры

Береника – дочь Птолемея Двенадцатого, сводная сестра Клеопатры

Клеопатра – дочь Птолемея Двенадцатого и Нефертари, любимица фараона

Филострат – наставник Клеопатры

Нефертари – мать Клеопатры

Потин – евнух и главный советник Птолемея Двенадцатого

Птолемей Двенадцатый – фараон, царь Верхнего и Нижнего Египта, отец Клеопатры

Другие персонажи

Аполлоний – грек с острова Родос, обучающий ораторскому искусству

Артак – царь Кавказской Иберии

Брут (Марк Юний Брут) – племянник Катона, сын Сервилии и ее первого мужа Марка Юния Брута

Буребиста – вождь даков

Катулл (Гай Валерий Катулл) – поэт

Гай Волькаций Тулл – центурион

Клодий (Публий Клодий Пулькр) – бывший легионер

Деметрий – вожак пиратов

Фидий – семейный врач Юлиев

Фраат Третий – царь Парфянской империи

Геминий – друг и наемный убийца Помпея

Абра – домашняя рабыня Юлиев

Гиркан – царь Иудеи

Митридат Шестой – царь Понта, заклятый враг Рима на Востоке

Муция Терция – третья жена Помпея

Ороз – царь Кавказской Албании

Сервилия – сводная сестра Катона, мать Брута, любовница Цезаря



А также другие сенаторы, трибуны, консулы, рабыни, рабы, атриенсии, легионеры, римские военачальники, понтийские военачальники, врачи, безымянные римские граждане и так далее.

Principium[3]

Битва при Бибракте

Срединная часть Галлии

Холм рядом с крепостью Бибракта[4]

58 г. до н. э.

Замыкающий отряд римлян

– Надо отступать, проконсул! – воскликнул юный Публий Лициний Красс. – Клянусь всеми богами, враг хочет нас окружить!

Цезарь понимал, что сын Красса прав, надо отступать, и все же не спешил отдавать приказ об отходе. Сейчас он вел два сражения одновременно: одно видели все, другое разгорелось внутри него. Судороги приближались. Он знал, что сможет овладеть своим телом, только сохраняя полнейшее спокойствие, как настаивал врач.

Сражение началось хорошо: первые две шеренги ветеранов оттеснили гельветов и их союзников к лагерю. Но внезапно из вражеского тыла появился отряд бойев и тулингов, обошел поле боя и обрушился на легионы справа, чтобы взять их в тиски, – молодой Красс не ошибся.

Тит Лабиен, помощник Цезаря, поднимался по склону холма за указаниями. Предстояло обдумать, как правильно покинуть поле боя, превратившееся в мышеловку.

Заметив приближение Лабиена, Публий Лициний Красс немедленно посторонился. Молодой Красс надеялся, что бывалый легат, к тому же лучший друг проконсула, образумит его.

Лабиен тоже считал, что разумнее всего упорядоченно отступить, но он слишком много лет провел бок о бок с Цезарем, был рядом с ним в минуты величайшей опасности и в обстоятельствах, казавшихся безвыходными, и привык безоговорочно соглашаться с любым его распоряжением. Цезарь повелевал, и Лабиен твердо знал, что будет с ним всегда, до конца. Но он знал и другое: если они не отступят, конец неизбежен.

– Этих тварей в разы больше, – заметил Лабиен. – Да, надо отступать. Мы не можем сражаться на двух фронтах разом.

Цезарю удалось взять себя в руки и, несмотря на тревожные признаки, сдержать судороги. Он смотрел то вперед, в самую гущу сражения, то на правое крыло и тер подбородок, по-прежнему храня молчание. У него имелось шесть легионов. Четыре легиона ветеранов – Седьмой, Восьмой, Девятый и Десятый – сдерживали натиск гельветов в середине равнины. Два других, Одиннадцатый и Двенадцатый, не имевшие боевого опыта, находились в запасе. Можно было задействовать эти силы и попытаться остановить бойев и тулингов, терзавших правое крыло римлян. Но Цезарь им не доверял и не хотел преждевременно бросать их в бой, тем более против свирепых галлов, накинувшихся на римлян с безудержной яростью: после многодневного преследования гельветы обнаружили в его замысле слабое место и поверили в скорую победу. В сравнении с целеустремленными и опытными кельтами два легиона новичков выглядели бы как овцы среди волков. Нет, пока что Одиннадцатый и Двенадцатый годились лишь для того, чтобы создавать впечатление грозной силы, а также охранять поклажу и защищать водоносов, но не для решающего сражения. Возможно, он выпустит их позже, но… наступит ли это «позже», если они не отойдут сейчас?

Лабиен догадывался, о чем размышляет Цезарь, и решил его поддержать:

– Не думаю, что запасные легионы помогут одолеть бойев и тулингов.

Он умолк, даже не заикнувшись об отступлении, которое предложил и он сам, и молодой Красс.

– Третья шеренга ветеранов еще не вступила в бой, – произнес Цезарь, нарушив затянувшееся молчание.

Лабиен и Красс переглянулись. Легионы сражались в три шеренги. Третья состояла из наиболее опытных легионеров – их обычно оставляли напоследок. Первые две бились с гельветами на передовой, третья пока не участвовала в сражении.

– Нет, они не вступили в бой, – подтвердил Лабиен, не понимая, о чем думает Цезарь.

– Что, если вместо отступления мы оставим первую и вторую шеренги на поле боя, а третью отправим прикрывать правое крыло и сражаться с бойями и тулингами? – спросил Цезарь.

Молодому Крассу это показалось безумием.

Лабиен понимал, что Цезарь хочет услышать его мнение, его оценку.

– Это вынудит нас сражаться в двух местах, нарушив построение в три шеренги. – Он вдумчиво разбирал предложение Цезаря. – Две шеренги против гельветов, и только одна против бойев и тулингов… так что мы не сможем произвести замену.

– Но она составлена из ветеранов, – возразил Цезарь; от волнения верхняя губа его приподнялась, был виден кончик языка. – Они сражались в Испании против лузитан, и я привел их к победе. Они верят в меня, – добавил он, имея в виду поход, который солдаты Десятого легиона совершили вместе с ним в недавнем прошлом.

Лабиен помедлил секунду, другую… и в конце концов моргнул и промолчал.

– Легионы никогда не сражались одновременно на два фронта, – после паузы сказал он, подняв брови; в его руках был меч, капли вражеской крови стекали по серебристому лезвию. – Я хочу сказать, что ни одно римское войско никогда не сражалось одновременно на два фронта. Такого не было в Лузитании. В подобной ситуации консул или проконсул, начальствующий над войсками, всегда отдавал приказ об отступлении. – Он провел рукой по лбу, осматривая поле битвы. – Твой дядя Гай Марий никогда так не делал. При Аквах Секстиевых, сражаясь с тевтонами и амбронами, он изо всех сил старался сохранить единый фронт… Римские легионы не сражаются на два фронта, – повторил он в заключение.

– Если чего-то никогда не делали, это не означает, что так делать нельзя, – возразил Цезарь.

Публий Лициний Красс собрался что-то сказать, но Лабиен поднял левую руку, и молодой начальник умолк. Цезарь воспользовался минутой тишины и заговорил – горячо, страстно:

– Гельветы, бойи, тулинги и их союзники сражаются с большим воодушевлением, поскольку думают, будто, обойдя нас справа, увидят, что мы отступаем, как всегда делали римляне в таких случаях. Но мы докажем, что не собираемся отходить, и посмотрим, сохранят ли они бодрость. Если мы будем сопротивляться, сражаясь на два фронта, их запал вскоре иссякнет, и… мы победим.

Лабиен вложил меч в ножны и поднес руку к затылку. Молодой Красс покачал головой, глядя в землю.

– Ты со мной, Тит? – спросил Цезарь у своего помощника и лучшего друга.

Лабиен пристально посмотрел ему в глаза и ответил:

– Ты безумец.

Цезарь улыбнулся: друг не сказал «нет» – досадовал, но не говорил «нет».

– Безумец, говоришь? – ответил он. – А для тебя это новость?

Лабиен уронил руки.

– Если третья шеренга ветеранов не справится, галлы нас перебьют, – заметил он.

– Они справятся. – Цезарь верил в своих легионеров; глядя на поле битвы, он повторил: – Справятся… особенно если ими будешь руководить ты. Забирай Десятый легион. Это наши лучшие солдаты.

Лабиен стоял неподвижно, глядя на Цезаря.

– Готов ли ты сражаться на правом крыле с третьей шеренгой ветеранов, Тит? – спросил Цезарь.

Лабиен набрал в легкие побольше воздуха, выдохнул и решительно ответил:

– Если таков твой приказ… я подчинюсь.

– При этом ты думаешь, что я ошибаюсь.

– Да, я считаю, что разумнее отступить, однако подчинюсь твоим приказам и буду сражаться на правом крыле, – подтвердил Лабиен. – Но, если нас перебьют, буду ждать тебя в Аиде, чтобы задать тебе трепку.

– Если вас перебьют, вскоре и я последую за вами в подземный мир – там и продолжим наш разговор! – провозгласил Цезарь и расхохотался.

В это мгновение он излучал необычайную силу, и всем стало легче. Но… была ли то сила мудрости или безумия?

– Пока ты сдерживаешь тулингов и бойев, – продолжал Цезарь, – я буду биться с гельветами в центре, вместе с первыми двумя шеренгами ветеранов. Ты не дрогнешь, и я тоже. Это хороший замысел. Что может нам помешать?

Лабиен кивнул и молча последовал за молодым Крассом, чтобы раздать указания остальным легатам и десяткам военных трибунов. Все ожидали приказа о быстром отступлении, которое, по их мнению, было единственным выходом.

– Это безумие, – тихо сказал Красс Лабиену.

– Это безумие, – кивнул тот. – Но таков приказ проконсула Рима.

– Мы все отправимся в Аид, – пробормотал Красс.

– Тут ты прав, – признал Лабиен, не замедляя шага, – мы уже на пути в Аид, или, как много лет назад Цезарь говорил в Эфесе, мы все идем навстречу смерти.

Он рассмеялся, и, несмотря на этот смех, Красс понял, что помощник начальника римского проконсульского войска, застрявшего посреди Галлии, служит олицетворением именно этих слов: «Мы все идем навстречу смерти».

Поодаль от них Цезарь объяснял трибунам, как сдерживать гельветов – составлявших большинство вражеских войск, – имея в своем распоряжении всего две шеренги ветеранов. «Что может нам помешать?» – спросил он Лабиена. В это мгновение Цезарь почувствовал, что судороги возвращаются. Еще сильнее, жестокие, неуправляемые…

Prooemium[5]

Рим[6]

76 г. до н. э., за восемнадцать лет до битвы при Бибракте

Рим разделился на два непримиримых лагеря – лагерь популяров, защитников народа, в котором находился и Юлий Цезарь, и сенаторов-оптиматов: обладая богатством и привилегиями, они отказывались от любых мер, направленных на справедливое распределение прав, денег или земель.

Несмотря на молодость – ему было всего двадцать три года, – Цезарь прославился в народе как неутомимый борец за справедливый Рим: он осмелился подать судебный иск против самого Долабеллы, одного из самых продажных сенаторов-оптиматов, после чего по всему Риму прошли волнения[7].

После целой волны столкновений и других беспорядков Цезарь пообещал сенатору Гнею Помпею, новому вождю партии ревнителей старины, а также Сенату покинуть Рим, после того как доведет до конца судебный процесс. Помпей также покинул Рим, чтобы присоединиться к Метеллу, возглавившему оптиматов, и сражаться вместе с ним в Ближней Испании против Квинта Сертория, помощника легендарного вождя популяров Гая Мария.

После суда над Долабеллой прошел год. Сенат готовился к подавлению испанского мятежа, который оптиматы не могли оставить без ответа, а Цезарь взошел на корабль, шедший на далекий Восток, к острову Родос, месту его вынужденного изгнания. Покинув Рим в глубокой печали, оставив в родном городе родных и близких, Цезарь устремился в опасные морские просторы, на которых римляне еще не утвердили свое господство.

Liber primus[8]

Море без закона

I

Изгнание Цезаря

Побережье Киликии, Внутреннее море[9]75 г. до н. э

В Афинах торговое судно приняло на борт груз и направилось к берегам Киликии, дабы причалить в каком-нибудь другом порту, Эфесе или Милете, потом зайти на Родос, высадить там Цезаря и Лабиена и продолжить путь в Александрию.

Все шло хорошо.

Слишком хорошо.

Чувствуя на лице дуновение морского бриза, Цезарь перебирал в уме события, произошедшие в Риме незадолго до его отъезда: вскоре после завершения суда над Долабеллой Помпей отбыл в Испанию, и его отсутствие побудило Цезаря выступить в качестве защитника на новом суде. В данном случае иск был выдвинут против Гая Антония, прозванного за жестокость Гибридой, ибо он был наполовину человеком, а наполовину диким зверем. Подобно Долабелле, Антоний Гибрида также был одним из вернейших сторонников диктатора Суллы. На сей раз Цезарь выступил против него от имени жителей Греции, пострадавших во время его наместничества.

Базилика Семпрония, Рим

Несколькими месяцами ранее, 76 г. до н. э.

– Этот человек убивал и наносил увечья. – Цезарь говорил спокойно, не повышая голоса и не надевая гримас негодования или ужаса. Не было необходимости подчеркивать чудовищность описываемых им преступлений. – Гай Антоний приказывал отсекать людям руки и ноги, разрубать на куски всего лишь за то, что кто-то посмел выступить против его жестокости. Не довольствуясь этими преступлениями, он грабил храмы и святые места и даже не утруждал себя оправданиями: мол, он собирает дань от имени римского государства для похода против Митридата, заклятого врага Рима на Востоке. Нет, все это совершалось лишь из-за того, что обвиняемый Гай Антоний… Гибрида… – он голосом подчеркнул это прозвище, – желал скопить огромное состояние, не заботясь о том, что в основе этого состояния лежат беззаконие, страдания и преступления.

Гибрида покосился на Цезаря: всего год назад в этом же зале с такой же ненавистью смотрел на него Долабелла.

Марк Теренций Варрон Лукулл председательствовал в суде, где всем заправляли оптиматы: они ни за что бы не позволили стороннику популяров, кем бы он ни был, заключить в тюрьму одного из своих. И тем более молодому защитнику, который должен был отправиться в изгнание по соглашению с Помпеем, а не становиться обвинителем на новом судебном процессе. Тяжесть преступлений не имела значения, о совершенных злодеяниях никто и не думал. Если подсудимый был одним из оптиматов, любой его проступок имел оправдание. Защитники Гибриды утверждали, что он не мог избежать жестокостей, так как был вынужден усмирять неспокойную Грецию, тыл Суллы в войне с Митридатом: чтобы поход против понтийского царя прошел должным образом, требовались закон и порядок.

– Но до какой степени дозволительно применять насилие, чтобы удерживать те или иные земли? – возразил Цезарь в своей заключительной речи. – Неужто не существует пределов для жестокости?

Он собирался высказать еще несколько соображений в пользу греческих граждан, искалеченных, убитых и ограбленных Гаем Антонием Гибридой, но вдруг увидел, как в базилику входят плебейские трибуны, быстрым шагом пересекают гигантский зал и приближаются к председателю суда.

Цезарь посмотрел на Лабиена; тот недоуменно пожал плечами. Через несколько секунд Марк Теренций Варрон Лукулл поднялся с кафедры и направился в зал.

– Подсудимый, – при упоминании сидящего в зале Гибриды председатель сознательно избегал употребления термина «обвиняемый», – обратился к присутствующим здесь плебейским трибунам с просьбой обжаловать решение, и они согласились.

Цезарь снова посмотрел на Лабиена с немым вопросом во взгляде. Лабиен понял, что друг хочет сказать: «Но разве Сулла, диктатор и вождь оптиматов, не отменил право вето для плебейских трибунов?»

Так оно и было. Сулла лишил плебейских трибунов права вето в народном собрании, где господствовали популяры, но после многолетних чисток собрание находилось под властью оптиматов, а сами трибуны тяготели к наиболее косным сенаторам, забывая о том, что изначально собрание представляло интересы римского народа. И теперь плебейские трибуны, направляемые оптиматами, оспаривали судебное решение.

– Сегодня утром, во время нашего заседания в базилике, – пояснил председатель суда, заметив замешательство обвинителя и прочих граждан, – Сенат возвратил право вето для плебейских трибунов, но лишь частично, поскольку никто не смеет налагать его на принятый сенаторами закон. Однако отныне можно оспаривать решение суда… подобное этому. И поскольку вето наложено, а Сенат с сегодняшнего дня признает за трибунами это право, заседание суда приостановлено.

Гай Антоний Гибрида вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной, и расхохотался. Члены суда, целиком состоявшего из сенаторов-оптиматов, окружили его и принялись горячо поздравлять.

Цезарь медленно опустился на солиум рядом с Лабиеном.

– Они не позволили тебе даже закончить последнюю речь, – сказал ему Тит. – Это знак того, что они не дадут тебе и пальцем тронуть любого из своих. В нашей Республике нет справедливости. По крайней мере, сегодня.

Цезарь кивнул.

– Я должен уехать из Рима, – сказал он. – У меня больше нет выбора. Завтра на рассвете я найму корабль и уплыву.

Южное побережье Киликии, Внутреннее море

75 г. до н. э.

Внезапно на горизонте, вернув Цезаря в настоящее, обозначилась едва заметная точка. Всматриваясь в море, окружающее его со всех сторон, он забыл о последнем суде в базилике Семпрония.

Они появились на рассвете, двигаясь со стороны маленького острова Фармакуза[10].

Лабиен все еще спал в трюме.

Цезарь увидел, как капитан торгового судна с беспокойством осматривает море, и, проследив за его взглядом, заметил на горизонте, возле смутно темневшего островка, очертания суденышек – скорее всего, либурн или других легких кораблей. Тогда он понял причину тревоги капитана и моряков, которые беспокойно сновали взад-вперед по палубе.

– Что происходит?

Это был голос Лабиена: его разбудили голоса матросов, и он вылез из трюма.

Цезарь ответил кратко. Одно-единственное его слово объясняло все:

– Пираты.

II

Наступление Помпея

Эмпории[11], северо-восточное побережье Ближней Испании

76 г. до н. э.

Наконец Помпей прибыл в Эмпории[12], расположенные на северо-востоке Испании.

Вскоре после суда над Долабеллой он во главе своего войска отправился вслед за Серторием, но ему потребовалось больше времени, нежели рассчитывал Сенат. Вдобавок галлы взбунтовались против Рима, и поход по этой враждебной земле оказался весьма дорогостоящим делом: начать пришлось со строительства новой дороги, чтобы пересечь Альпы, зайти в тыл саллувиям, застать их врасплох и уничтожить. Саллувии, кельты, жившие неподалеку от Массалии, были очередным галльским племенем, поднявшим восстание против Рима.

– Эта страна, – заметил Помпей после битвы, шагая по трупам галльских воинов, – никогда не будет завоевана.

– Проконсул имеет в виду Галлию? – спросил Геминий, близкий друг Помпея, человек с подозрительным прошлым и еще более подозрительной склонностью выслеживать и при необходимости убивать людей. В Риме поговаривали, что именно он по приказу Помпея убил плебейского трибуна Юния Брута в разгар противостояния между оптиматами и популярами.

– Да, я имею в виду Галлию, – кивнул проконсул. – Она слишком велика, слишком враждебна и слишком непокорна. Гай Марий, несмотря на его сочувствие популярам и ненависть к Сенату, был способным полководцем, однако и он еле сдерживал вторжения с севера. В ту пору он воевал против тевтонов, кимвров и амбронов. Теперь их сменили саллувии. Завтра против нас может выступить любое другое воинственное племя – гельветы, бойи или еще кто-нибудь. Мысль о власти над этими землями – безумие. Любая попытка обречена на провал.

Геминий покачал головой.

– Тулинги тоже довольно враждебны, – заметил он.

– Верно, – подтвердил Помпей. – Хорошо, что мы быстро выбрались из галльской мышеловки. Любого, кто там застрянет, окружат и убьют враждебные Риму племена. Вот увидите, с каким-нибудь болваном это случится.

И он выразительно хмыкнул.

Войско Помпея продолжало свой путь, пока не достигло испанских Эмпорий, расположенных довольно далеко от мест, населенных враждебными галльскими племенами. В этой бывшей греческой колонии, давно отошедшей к Риму, проконсул, наделенный высшей властью, готовился разгромить мятежного Сертория и ожидал из Рима вестей о Метелле Пии, своем сотоварище-полководце, и, конечно же, о мятежных войсках.

Геминий, его личный осведомитель, привез необходимые сведения.

Помпей встретил его на террасе дома, одолженного у местного аристократа. Место было чудесным, день – солнечным, вино – хорошим.

– С чего начать, проконсул? – спросил Геминий, беря кубок, поднесенный рабом. Тот поспешно удалился, оставив хозяина наедине с гостем.

– С Метелла.

Помпею не терпелось узнать об этом вожде оптиматов, которому за несколько лет так и не удалось разбить Сертория, хотя последний был всего лишь помощником легендарного Гая Мария. Ни Помпей, ни Сенат и вообще никто в Риме не понимал, как мятежный популяр Серторий может так долго сопротивляться в далекой Испании, сражаясь за дело популяров и не получая из Рима ни денег, ни людей.

– Метелл на юге, в Дальней Испании, однако ему удалось овладеть лишь частью Бетики, – объяснил Геминий. – Прочие земли Дальней Испании, в первую очередь Лузитания, находятся под властью Гиртулея, одного из подчиненных Сертория.

Помпей кивнул. Именно для этого он и прибыл: ему предстояло восстановить власть Рима над всей Испанией.

– Что известно о Сертории? – спросил проконсул.

– Он в Кельтиберии, но где именно, мы не знаем. По всей видимости, он избегает крупных столкновений и посылает против Метелла мелкие отряды. Это сбивает с толку наши войска, которым не удается установить сколь-нибудь прочную власть над страной.

– Понимаю, – согласился Помпей, хотя понимал не вполне. – Однако не возьму в толк, как он может так успешно противостоять частям, посылаемым из Рима, одной за другой. Метелл не кажется мне великим полководцем, однако он не лишен способностей. Что-то от нас ускользает, клянусь Юпитером. Мне нужно больше сведений, Геминий. Все перечисленное тобой я уже знал, покидая Италию.

Тот склонил голову в знак покорности.

Геминия и Помпея связывала давняя дружба, скрепленная сражениями с популярами, а также уступкой некоей Флоры, перешедшей от Помпея к Геминию. Флора была одной из самых красивых куртизанок в Риме. Она была близка с Помпеем, но так и не покорила его сердце. Узнав, что Геминий жаждет обладать этой женщиной, Помпей без колебаний уступил ее, как лошадь для колесничных состязаний, уверенный, что страсть его странного друга пробудит в нем верность, какой не купишь за деньги. Так оно и оказалось. С тех пор Геминий всегда был в распоряжении Помпея, хотя временами его приходилось немного подзадоривать, как животное.

– Я проведу расследование и попробую выяснить, как удается Серторию так долго противостоять натиску Метелла и его легионов, – ответил Геминий.

– А что известно о Риме? – спросил Помпей.

Сенат попросил его вмешаться: это было последнее средство. Он уже получил триумф после победы над популярами на Сицилии и в Африке, во время недавней гражданской войны между Марием и Суллой. На Сицилии он предал смерти бежавшего Гнея Папирия, а в Африке казнил Домиция Агенобарба. Но от него ускользнул Марк Перперна, еще один повстанец-популяр, который не прекращал сопротивления: сперва он скрывался на Сардинии, а затем, подобно Гиртулею, оказался в Испании, где поступил под начало Сертория. Убедившись в неспособности Метелла совладать с мятежниками, сенаторы, скрепя сердце, еще раз изменили законы, предоставив Помпею империй и войско для подавления бунтовщика. Но Помпей сообразил, что его жестокая расправа с популярами тревожит сенаторов: те уже подозревали его в стремлении к полновластию, в желании обойти Сенат или подчинить его себе, как некогда сделал Сулла. Помпей принял войско под свое начало и направился в Испанию, что умерило его растущие разногласия с Сенатом. Всему свое время. В любом случае иметь свежие новости из Рима было крайне важно.

– Там ничто не изменилось, проконсул, – ответил Геминий. – Все внимательно следят за развитием событий здесь, в Испании. Митридат Понтийский надежно обосновался на Востоке. Ах да, Скрибоний Курион, консул этого года, в будущем году желает править Македонией. Мои разведчики сообщают, что он намерен начать поход на севере, против мессийцев и дарданцев. Мечтает пересечь Фракию и расширить Римскую империю до Данубия[13].

– До Данубия? – будто очнулся Помпей. – Что ж, весьма разумно. Это проще, чем идти на Митридата или на галлов. Возможно, Скрибоний добьется успеха.

Последовало непродолжительное молчание.

– А что мы знаем о Цезаре? – спросил Помпей. – Он дал мне слово, что уедет из Рима.

– Он никуда не уехал. Подал иск против Гая Антония Гибриды.

Новости из Рима шли не одну неделю. Геминий еще не знал, что судебное разбирательство приостановлено и Цезарь готовится к отъезду, а на деле – к изгнанию.

Помпей покачал головой.

– Гибрида не менее жесток, чем Долабелла, – заметил он. – Цезарь продолжает искушать судьбу. В любом случае он обещал мне уехать, и ему придется сдержать слово, данное мне в тот вечер в Субуре. Если к нашему возвращению он не покинет Рим, придется напомнить ему об обещании… не только на словах.

В его голосе не чувствовалось ненависти или ярости, он был холоден и спокоен, но Геминий уловил зловещую непреклонность тона.

– Сенат полагает, что больше всего затруднений нам доставит Серторий, – тихо продолжил проконсул, глядя в пол. – Но иногда я спрашиваю себя, не был ли прав Сулла: больше всего затруднений нам доставит не Серторий, а Цезарь.

– Он слишком молод, у него нет военного опыта, нет войска… Чем он располагает? Кое-какой поддержкой в беднейших кварталах Рима. Вот и все. Считай, ничего.

– Верно, верно… – с отсутствующим видом покивал Помпей. Слова его явно не отражали владевшей им подспудной тревоги.

На террасе появился легионер.

– Сейчас увидишь одного из моих осведомителей, – пояснил Геминий и, дождавшись кивка Помпея, повернулся к легионеру. – Пусть войдет.

Вошел посыльный и подал Геминию сложенный папирус. Тот знаком отослал его и лишь затем прочитал послание. На его лице мелькнула улыбка.

– На суд против Гибриды наложено вето, а Цезарь покинул Рим, что равносильно изгнанию, – объявил Геминий. – Сейчас он направляется на Восток.

Помпей откинулся на спинку кресла:

– Если повезет, его поглотит море.

III

Прощание и тайнопись

Южное побережье Киликии, Внутреннее море

75 г. до н. э.

– Пираты? – Лабиен как будто не верил, все еще переваривая это известие.

– Пираты, – мрачно подтвердил Цезарь, приложив ладонь ко лбу, чтобы защититься от слепящего солнца.

– Но поход против пиратов закончился всего несколько месяцев назад…

Лабиен имел в виду разгром пиратской флотилии Публием Сервилием Исавриком.

– Это было три года назад, и, как видишь, пираты вернулись, – заметил Цезарь.

Лабиен собирался что-то сказать, но тут к ним обратился капитан корабля.

– Морские разбойники, – подтвердил он слова Цезаря. – Они стремительно приближаются. У них легкие корабли. Ветра нет, а у меня слишком мало гребцов. Рано или поздно они нас догонят.

Цезарь понял, что капитан обращается за советом. Капитан знал, что Цезарь и его друг уже воевали в этих краях, притом успешно. Их плавание продолжалось всего один день, но Лабиен успел рассказать капитану о подвигах, совершенных ими на Лесбосе. «После таких рассказов он зауважает тебя еще больше», – пояснил он Цезарю, когда сразу после отплытия из Остии, крупного римского торгового порта, тот услышал, как Лабиен красочно расписывает капитану взятие Митилены.

Но сейчас они были не на Лесбосе. Вокруг простиралось море, а у них не имелось войска, ни одной когорты или даже центурии.

Цезарь обвел взглядом палубу: десяток рабов, которые сопровождали его, пятнадцать или двадцать матросов, пара греческих торговцев, капитан, Лабиен и он сам. Вот и все, чем он располагал.

Он снова посмотрел в море. Пираты приближались полным ходом. Сначала всего три легких суденышка, но позже к ним присоединились еще полдюжины кораблей, вышедших из-за острова Фармакуза, и каждый нес на себе десятки матросов. Всего, по его расчетам, к ним мчались более двухсот пиратов.

– Сражаться с ними бессмысленно, – сказал Цезарь капитану корабля.

Морской волк в отчаянии покачал головой:

– Но тогда… они украдут все, что у нас есть, а самих нас убьют или продадут в рабство.

Цезарь еще раз посмотрел на вражеские корабли.

Отчаяние капитана было вполне объяснимо.

Цезарь прекрасно понимал, что, по всей вероятности, больше никогда не увидит близких: жену Корнелию, мать Аврелию и дочь Юлию.

Пираты неумолимо приближались.

Над кораблем нависла смерть.