Дарья Литвинова

Убойная примета

© Литвинова Д.С., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо, 2024

* * *



Несмотря на совершенствующиеся с каждым годом технологии, количество заявлений о пропавших без вести неизменно растет и, к сожалению, не пропорционально количеству найденных людей. Тем более найденных живыми. Хотя, возможно, найти человека мертвым зачастую лучше, чем годами ждать, вернется близкий человек или нет, и так и не дождаться.

Несмотря на совершенствующиеся с каждым годом тактики, методики расследования, а также повсеместное улучшение технического сопровождения, количество преступников также неизменно растет. И к сожалению, далеко не всех удается привлечь к ответственности по ряду причин, не последние из которых – несовершенство законодательства и нехватка квалифицированных кадров. Хотя, возможно, лучше отпустить виновного, чем покарать невинного.

Несмотря ни на что, человеческий фактор был и остается существенным звеном на любом этапе работы правоохранительных органов.

И это, возможно, к лучшему.



Заявителей капитан милиции Постовенцев про себя делил на три категории.

Первые при подаче заявления вели себя адекватно, соразмеряя свои потребности с возможностями уголовного розыска. Если у таких похищали личное имущество, они старательно перечисляли все его приметы, понимающе кивали, когда капитан рассказывал, как сложно в этом диком мире поймать и обезвредить преступника, и не настаивали – просили о том, чтобы со стороны милиционеров были предприняты все возможные меры для поиска виновного. Если они приходили подавать заявление о пропавшем без вести, то досконально вспоминали все, что тот говорил им последнее время, указывали на круг друзей пропавшего, зачастую не только с адресами, но и с телефонами, и не названивали капитану по десять раз на дню с вопросом, не нашелся ли их безвестно отсутствующий.

Вторая категория, не слишком вменяемые граждане, были личностями скандальными и малообразованными. Пропив в хмельном угаре деньги, вырученные от продажи квартиры или автомобиля, а то и просто дорогого телевизора, они являлись в уголовный розыск с требованием вернуть им нажитое непосильным трудом, как будто это сотрудники милиции обманом в течение недели заливали в их глотки паршивый самогон и потихоньку воровали деньги. На объяснения, что в действиях их собутыльников нет состава преступления, ибо никто не заставлял мнимого потерпевшего разбрасываться купюрами различного достоинства и орать при этом, что нынче он гуляет, заявители реагировали бурным возмущением и требованиями принять их заявление, потому что «ну никак я не мог за неделю две тыщи прожрать, ну никак».

Прожирали и больше, но возмущались и от меньших сумм. Все заявления таких невменяемых граждан так или иначе были либо надуманными, либо настолько абсурдными, что проводить по ним любые мероприятия казалось полным бредом, но не принять сообщение о преступлении, когда гражданин на этом настаивает, сотрудники милиции не имели права и честно отрабатывали каждую такую чушь, поступившую в отдел.

Если невменяемые граждане приходили с сообщением о пропавшем без вести родственнике, тут уж хоть рапорт пиши на увольнение – тягомотина начиналась уже с первых минут подачи заявления. Заявитель не помнил, во что был одет пропавший, с трудом называл особые приметы и зачастую понятия не имел, куда мог уйти его родственник. Иногда заявитель не мог предоставить даже фотографию пропавшего. Несмотря на это, подача заявления непременно сопровождалась возмущением, вызванным слишком подробными вопросами о внешности пропавшего, типа: «Откуда я знаю, какие у него зубы, что я, в рот ему смотрел?» и брюзгливым пожеланием лучше работать, а не заниматься глупостями вроде перечисления круга лиц, к которым мог пойти потерявшийся. «Да в жизни он с ними не общался, вот только время зря тратите». Нервов они выматывают много, толку от них мало, а пропавшие без вести находятся зачастую через два-три дня с похмельными рожами и отсутствием пропитой верхней одежды.

Сидящая перед Постовенцевым бабка квалифицировалась как заявитель третьей категории.

К вышеназванным относились граждане, которые приходили в милицию только для того, чтобы занять свое свободное время, а заодно помотать нервы сотрудникам. В действительности им не нужна была никакая помощь со стороны правоохранительных органов, им просто нечего было делать дома, в связи с чем ими выдумывались и писались заявления одно краше другого по своей изощренности.

В милицию поступали то тревожные сигналы о зеленом поносе поросят, которых сосед явно притравливает ядовитыми испарениями; о нанесении почти смертельного оскорбления: «После этого гражданин М. сообщил, что я курва, чем унизил меня перед моими соседями и причинил нравственные страдания».

В ста процентах случаев заявительница курвой и оказывалась, и в не меньшем количестве понос поросят был вызван низким качеством корма, а не происками соседа, однако любое сообщение о преступлении подлежало рассмотрению, а значит, участковый или другой сотрудник, выполняющий функции дознавателя, ехал на служебной машине на место происшествия и долго объяснял гражданину М., что «курва» – слово, конечно, литературное, но ругательное, и бросаться им в неугодных соседей не рекомендуется. Либо опять же вдумчиво изучал цвет свинячьего поноса и делал квалифицированный вывод об отсутствии в действиях соседа состава преступления.

Бабка, заявившаяся в милицию в это раннее утро, явно была настроена решительно, по-боевому.

– У меня пропала дочь.

– Когда пропала?

– А вы что, записывать не собираетесь? – Тут же склочным тоном поинтересовалась бабка. Постовенцев посмотрел на ее ярко накрашенные губы – куриная гузка, – на взбитый пук седых волос на голове, на хищные острые ноготки чуть искривленных пальцев и глубоко вздохнул – про себя.

– Сначала я хотел бы выяснить обстоятельства.

– Вот записывайте и по ходу дела выясняйте. Мне учить вас, что ли?

– Учить меня не надо, – как мог вежливо сказал капитан, представляя хук слева. – Кратко расскажите об обстоятельствах исчезновения вашей дочери, после чего я буду заполнять протокол-заявление.

– Почему бы вам сразу его не заполнить, чтобы не терять ни мое, ни свое время?

– Время мы теряем, пререкаясь друг с другом. – Постовенцев начал потихоньку закипать. Бабка же осталась невозмутима.

– Ну так не пререкайтесь со мной, а заполняйте протокол.

«Вампир, – подумал капитан обреченно, – с утра ко мне пришел энергетический вампир. Сейчас высосет всю позитивную энергию, и к обеду я буду как вареный сельдерей».

– Как вас зовут?

– Анастасия Александровна. Я, кстати, – добавила бабка не особо к месту, – заслуженный педагог.

– Анастасия Александровна, вот если бы я пришел к вам в школу и начал указывать, как учить детей, что бы вы мне сказали?

Бабка смерила Постовенцева презрительным взглядом:

– Я бы вас на порог не пустила. Вы снова отвлеклись от темы. Прикажете мне уйти и направиться в прокуратуру, чтобы сообщить об отказе в принятии заявления?

Постовенцев сдался и достал бланк протокола; в глазах бабки промелькнуло удовольствие: все пошло по ее. Ей бы еще знать, что в эти секунды оперуполномоченный от души желал пропасть не только непутевой бабкиной дочери, но и самой бабке, может, удовольствия у нее и поубавилось бы; однако внешне капитан свое раздражение не выдал и приступил к рутинной процедуре: кто такая, когда ушла, откуда ушла… Бабка выложила на стол свой паспорт, а рядом – фотографию женщины лет тридцати, симпатичной, но с каким-то затравленным взглядом.

– Это моя дочь Анна. Ведиляева Анна Александровна.

– Дата ее рождения?

– Двенадцатое апреля тысяча девятьсот восьмидесятого года. Тридцать один год.

Постовенцев мельком посмотрел на вторую страницу бабкиного паспорта: да ей едва за пятьдесят, оказывается, это просто выглядит она такой мымрой.

– Когда вы в последний раз видели свою дочь?

– Двенадцатого вечером.

«Два дня назад, – подумал капитан. – Не так-то плохо. Гуляет женщина где-нибудь, не задумываясь о том, что мать-карга по милициям бегает».

– Что произошло перед ее уходом?

Бабка взглянула надменно:

– Я вас не понимаю.

– Перед уходом Анны вы не ругались? Не ссорились?

– Почему мы должны были ссориться?

«Господи, дай мне сил», – взмолился про себя капитан.

– Перед уходом Анны из дома состоялся между вами какой-нибудь разговор?

– Разумеется, состоялся. Мы живем в одном доме и общаемся постоянно.

Постовенцев готов был уже швырнуть бабке незаполненный протокол и сказать, чтобы она шла с ним в прокуратуру, в Следственный комитет, в Верховный суд по правам человека и даже в преисподнюю, но Анастасия Александровна Ведиляева то ли почувствовала его решительное настроение, то ли просто сжалилась над капитаном, потому что принялась рассказывать почти без паузы:

– В девятнадцать ноль-ноль я села писать письмо своей давней подруге. Анны еще дома не было. В начале девятого я закончила письмо, запечатала его в конверт и сразу отправилась звонить дочери, потому что в двадцать один ноль-ноль ей необходимо было находиться дома, я хотела выяснить, далеко ли она пребывает.

– А зачем ей в девять нужно было быть дома?

– Не в девять, а в двадцать один ноль-ноль. Мы говорим о вечернем времени.

– Хорошо.

– Ей необходимо находиться дома, поскольку имеется утвержденный график.

Утвержденный матерью график возвращений домой имел бы смысл для девочки восьми лет, мог как-то воздействовать в тринадцать, но в тридцать один показался Постовенцеву несколько бессмысленным. Для очистки совести он спросил, была ли пропавшая дееспособной и не имела ли отставания в развитии. После чего получил гневную отповедь и обещание немедленно отправиться к начальству с заявлением о его хамском поведении. В итоге капитан смирился со своей участью и стал просто записывать за бабкой ее неторопливое повествование.

Из последнего следовало, что Анна Ведиляева ушла из дома после конфликта с матерью, возникшего из-за опоздания. Появившись в начале десятого, она нарвалась на выговор, после чего, по словам карги, «повела себя неадекватно»: устроила истерику, заявила, что уходит навсегда, собрала вещи и вылетела из дома, хлопнув дверью.

На этом месте капитан мысленно поаплодировал пропавшей. Бабка, разумеется, рассчитывала на немедленное возвращение блудной дочери, но та не появилась ни на следующий день, ни через день, да еще и перестала отвечать на телефонные звонки. После этого карге ничего не оставалось, как обратиться за помощью к правоохранительным органам.

– Где сейчас может находиться ваша дочь, вы, конечно, не в курсе, – пробормотал капитан скорее для себя, дописывая последнюю строчку.

Бабка возмущенно фыркнула:

– Хорошая была бы я мать, если бы не знала! Она у своего дружка.

– Так вы знаете, где она?!

– Разумеется.

– Зачем тогда… – У Постовенцева не хватило слов, он только смотрел то на невозмутимую бабку, то на заполненный протокол. – Безвестное исчезновение – это когда человек пропал без вести! Бе-ез ве-ес-ти-и!

– А у меня и нет от нее вестей. И на порог она меня без милиции не пустит. Дверь не открывает. А у меня имеются основания полагать, что в отношении нее, пользуясь ее беспомощностью, совершаются противоправные деяния.

Бабка загнула фразу совсем как из постановления о возбуждении уголовного дела – не иначе тренировалась перед походом.

Постовенцев, секунду подумав, принял единственно верное решение:

– А давайте-ка мы сейчас съездим на это место и посмотрим, что за противоправные деяния там совершаются…

…Разрешилось все достаточно быстро. Выехав на место, капитан без особого душевного смятения вошел во двор частного домика, где сразу и обнаружил пропавшую без вести Ведиляеву, мирно ощипывавшую курицу. Увидев милиционера, она выронила тушку в тазик с водой и убежала в дом, откуда немедленно выскочил мужик лет тридцати пяти и стал орать, что капитан вторгся на частную территорию и совершил незаконное проникновение в его владения. Благо старая карга оставалась в патрульном «уазике».

Постовенцев коротко, но доступно объяснил, где и при каких обстоятельствах он желал бы видеть и частную территорию, и владения, и самого мужика, после чего изложил цель приезда. Ставший несколько покладистее мужик привел из дома Ведиляеву, которая высказала желание дать письменное объяснение, что ее никто насильно не удерживает, с гражданином Полоцким она проживает по своей воле, тогда как к карге, напротив, больше никогда не вернется. Последние слова услышала вылезшая-таки из патрульки бабка, разгорелся скандал, не без труда улаженный с помощью водителя «уазика».

Для проформы отобрав пару объяснений и заявление о прекращении розыска от бабки, Постовенцев оставил семейство самому решать душещипательные вопросы и уехал в отдел.

Регистрируя материал в дежурной части, капитан отметил необычное оживление: дежурный нервно орал на кого-то по телефону, от отдела отъехало сразу три служебных автомобиля, в воздухе висело напряжение. В отделе он работал не так давно, перевелся в Борисовский ОВД два месяца назад из тихого Ленинского района, поэтому верную оценку возникшей суете давать и не пытался. Получив материал, он отправился в уголовный розыск, где у входа столкнулся с комитетским следователем Королевым, который проскочил мимо, торопливо поздоровавшись, а возле двери в свой кабинет – с начальником розыска. Газиев с напряженным темным лицом стремительно прошел мимо, заметил Постовенцева и бросил на ходу:

– Макс, бери Алексея и Романа, летите в Степной. У нас труп из «серии».

– Из какой «серии»?

– Маньяк из хутора объявился.

Постовенцев вопросов задавать не стал, хотя ничего и не понял, поспешил в кабинет к Демьяненко, тот как раз собрался уходить. Капитан торопливо объяснил ему ситуацию и поинтересовался:

– Что за маньяк? Какая «серия»?

– Плохо дело, – озабоченно пробормотал Демьяненко, закрывая и опечатывая сейф. – Дягилеву уже говорил?

– Нет, не говорил. Что за маньяк-то, Леш?

– Да вот маньяк у нас. – Голова Алексея была занята явно другим; он поспешно вышел из кабинета, пропустив вперед Постовенцева, быстро закрыл дверь на один оборот ключа и пошел вперед по коридору. Когда к ним присоединился Дягилев и вся троица торопливо села в его машину, над Постовенцевым сжалились.

– Восемь лет назад на территории начались убийства девушек, – пояснил ему Роман, заводя автомобиль. – Убивали одним способом: душили, насиловали, потом обливали бензином и поджигали. И все время летом, с июня по август. В две тысячи шестом было совершено последнее убийство, после чего все прекратилось. Был, правда, еще один труп, девочку пятнадцатилетнюю изнасиловали и сбросили в канал, но то убийство с «серией» не связали, хотя все признаки были налицо. – Машина вывернула с пятачка перед отделом и выехала на проезжую часть. – Там подозреваемый был установлен, в розыск объявили, только без толку. И вот все-таки опять выстрелило, и снова возле хутора Темного. Там до Степного – два километра.

– А с чего вы взяли, что это убийство тоже из «серии»?

– Так это же ты мне сказал.

– Я?!

– Ты откуда про маньяка узнал?

– От Газиева. Он сказал, что… ах ты черт, вспомнил. Ну хорошо, а он с чего взял «серию»?

– Приедем на место – посмотрим. Официально, кстати, никакой «серии» нет, в комитете дела возбуждены по факту убийств и в одно производство не соединялись.

В поселок Степной они приехали позже следователя Тараненко, который на своей BMW примчался за считаные минуты, заодно захватив и судебно-медицинского эксперта. Место происшествия они увидели издалека: черный автомобиль следователя, «Нива» участкового, два гражданских «жигуленка» и «уазик» ППС стояли на обочине трассы в сторону Борисовска. Справа от дороги был неширокий канал, почти полностью заросший камышами.

Остановив машину, оперативники вылезли наружу. Демьяненко сразу атаковал участковый, а Дягилев с Постовенцевым подошли к месту обнаружения трупа, где уже стояли Тараненко с экспертом Степановым.

– «Серия»? – спросил Дягилев и получил энергичный утвердительный кивок. Постовенцев подошел ближе, чуть подался вперед, эксперт отодвинул стебли камыша, Тараненко посторонился.

В камышах, ближе к проезжей части, на спине лежал труп девушки; одна нога подогнута, вторая выпрямлена, руки находятся под телом. В паре десятков сантиметров – черная женская сумочка, на первый взгляд кожаная, с темной железной застежкой; на левой ноге трупа – туфля на невысоком каблуке, правая нога босая; тело обожжено, полусгоревшая одежда налипла кусками, но и так видно – юбка задрана чуть ли не до груди, трусов нет, колготки спущены до колен и местами разорваны. Лицо огнем не тронуто, крупный длинный нос, узкие губы, большая черная бородавка на щеке.

Судебно-медицинский эксперт наклонился, с силой развел ноги трупа в стороны и показал на что-то следователю, капитан тоже присмотрелся. Из влагалища трупа торчало горлышко стеклянной бутылки.

– Ух ты, епт… – пробормотал Постовенцев, потом резко отшатнулся и торопливо, почти бегом, направился к скоплению машин. В этот момент ему очень хотелось вернуться к Ведиляевым с их курицей.

Несмотря на то что по роду своей деятельности ему приходилось часто видеть и трупы, привыкнуть он не мог, а уж тут… С фотографиями для опознания, разумеется, было проще. Там он не чувствовал запаха, не думал о том, как больно было покойнику, и в голову не лезли мысли о родственниках, которые приедут за телом. Видеть же такое зверство вживую он не мог физически.

«Сейчас начнется», – обреченно подумал капитан и тут же услышал голос Демьяненко:

– Максим, вернись, посмотри внимательнее. Были такие в ориентировках, нет?

«Покажите мне фотографии, я вам все сличу от и до», – хотелось сказать Постовенцеву, но он развернулся и послушно подошел к трупу, борясь с тошнотой.

Дягилев и Демьяненко стояли рядом с телом, эксперт диктовал следователю свою часть протокола, а Постовенцев пытался отвлечься от страшной картины – бутылка между ног – и сосредоточиться на мыслях о пропавших без вести, до настоящего времени не найденных. Хотя по описанию такой девушки в ориентировках он не встречал.



– Победа, победа, – напевала Лиза, вприпрыжку направляясь к трамвайной остановке. Сегодня на стеклянных дверях медицинского института были вывешены списки поступивших: белоснежные листочки формата А4 с напечатанными на них черным шрифтом фамилиями счастливцев.

Возле меда с утра толпились бывшие абитуриенты, а ныне – либо студенты одного из самых престижных в крае вузов, либо будущие призывники и неудачницы женского пола. Кто-то в восторге звонил по мобильному родственникам, кто-то искал в списках фамилии знакомых, кто-то просто хлопал друг друга по спине. Отдельные личности мрачно, ссутулившись, брели в сторону от института, некоторые тщетно пересматривали списки, надеясь, что просто пропустили себя, что их по ошибке занесли в другой раздел.

Лиза Романова была двенадцатой сверху в шестом списке, в группе номер два первого потока. Романова Елизавета Кировна, студентка медицинского института, отделение хирургии. Лизе не хотелось отходить от дверей, но сзади напирали, пихали – пришлось, в последний раз кинув взгляд на свою фамилию, пробираться сквозь толпу на воздух, к остановке. Напевая про победу.

Мечта сбылась.

К мечте Лиза шла долго и упорно, не останавливаясь, даже когда опускались руки. В ее крохотной станице Кущино, затерявшейся в необъятном Борисовском районе, готовиться к поступлению в вуз считалось делом бесполезным, ибо само поступление относилось к разряду чего-то фантастического: какие там высшие учебные заведения, закорючку в пенсионной ведомости ставить научиться бы.

Лизина мать была одним из редких исключений: она переехала в Кущино из города Липецка, где окончила педагогический институт. Переезд был связан с замужеством.

Валентина Олеговна, тогда еще просто Валя, Валечка, встретилась с Лизиным отцом на дне рождения у подруги. Классическое знакомство привело к классической развязке событий – свадьба, беременность, рождение маленькой дочки. Только жениться и рожать пришлось уже в крохотной станице, потому что Кир Романов, на момент знакомства с Валентиной, в Липецке находился в командировке, которая длилась достаточно долго для того, чтобы они полюбили друг друга, но закончилась достаточно быстро, чтобы Лиза успела родиться.

Валентина переезжать не хотела категорически, она была человеком городским, к деревне не привыкла, да и ее профессия учителя рисования и художественной культуры в станице Кущино, в которую ее уговаривал отправиться новоиспеченный муж, была абсолютно не востребованной. Однако Кир оставаться в Липецке не мог – в Борисовском районе жила его старуха-мать, слепая на один глаз, и дочь от первого брака, по которой он скучал.

И Валя уехала.

Первое время все было хорошо. Работать Валентине не пришлось: сначала она ходила беременной, потом смотрела за слабенькой, болезненной Лизочкой, да и зарабатывал Кир всегда хорошо – хватало на две семьи.

Валентина в деревне скучала, но потихоньку приспосабливалась, утешала себя, что ребенку деревенский воздух и просторы куда полезнее загазованного, шумного города, тем более что у Лизочки первый год было подозрение на астму.

А потом случилось несчастье.

Шестого марта Кир возвращался домой из Борисова. Время было позднее, темнело быстро, да еще и на трассе стелился местами противный белесый туман. Кир вышел из автобуса, который довез его до ближайшей к Кущино остановки, и стал переходить дорогу. Этот участок всегда был аварийно опасным: справа тянулся затяжной закрытый поворот, не было пешеходных переходов, а до ближайшего приходилось идти метров двести. Но кто потащится на «зебру», если проезжую часть можно быстро перебежать, срезав путь?

Романов немного постоял возле остановки, огляделся и начал торопливо переходить дорогу. Он был в двух метрах от обочины, когда услышал протяжный, страшный сигнал клаксона и скрежет тормозов. В то же мгновение груженый «Ман» снес его с трассы. Водитель большегруза не был виноват – скорость он превысил всего на десять километров, тормозить начал сразу, как только вылетел из-за поворота, а увидеть Кира чуть раньше не мог из-за тумана. Погиб Кир мгновенно, а то, что осталось от тела, работники «Реквиема» долго собирали по асфальту, пока водителя большегруза тошнило за бортом своей машины.

После этого наступили черные времена.

Детство у Лизы было не очень счастливым. Когда девочке исполнилось десять лет, у матери обнаружили целый букет заболеваний. Валентина, получавшая только пенсию по потере кормильца да крохотное детское пособие, с трудом сводила концы с концами, на лекарства денег не хватало, и она часто и тяжело болела.

Лиза ходила в школу, как маленький заморыш – в старой одежде, вечно голодная: свою живность им держать было не под силу. Валентина после продажи дома хотела вернуться в Липецк, но и оттуда пришло сокрушительное известие: в одночасье умерла от пневмонии мать, а государственная комната в коммуналке отошла многодетным соседям в порядке очереди: переехав, Валя с учета в Подмосковье снялась, вот только в Борисовском районе так и не прописалась…

Каждый вечер маленькая Лиза вставала на колени у кровати и молилась своими словами, бесхитростно, и просьба у нее всегда была одна – чтобы мамочка перестала болеть. То же самое она загадывала на падающие звезды, и под новогодний бой курантов по радио, и просто так, когда с нежностью думала о маме: лишь бы она не болела, лишь бы дождалась того дня, когда сама Лиза станет врачом и поставит ее на ноги.

О том, что Лиза собралась поступать в мединститут, знали многие, но никто в такую возможность не верил – девчонка умная, ладная, но кто же ее бесплатно-то учить в самом престижном вузе будет без взяток и без знакомств? Только время зря над книжками тратит, лучше бы думала, на какую работу после школы устраиваться, какое там высшее образование, да и зачем оно в Кущино… Но Лиза в станице жить и не собиралась. У нее была одна мечта: вылечить мать и увезти ее из этого края, который принес ей столько горя, обратно на родину, в Липецк.

Училась она упорно, трудилась над книгами все свободное время, просиживала ночами над учебными пособиями. Часто ей казалось, что она никогда не поступит в медицинский, но девочка сжимала зубы и перечитывала параграф еще и еще раз, пока в голове не появлялась ясность. Природа наградила ее острым умом и хорошей памятью, но больше всего учиться помогало страстное желание помочь любимой, единственной и такой слабенькой маме. А та поддерживала обожаемую дочку во всем – не получилось бы ничего без ее веры, без хрупкого, но для Лизы ставшего почти стальным плеча матери. Не смотрелась бы победно фамилия Романова в списке студентов на стеклянных дверях медицинского института, если бы не мама…

На трамвае Лиза доехала до остановки «Мира – выезда из города». На автовокзал она решила даже не соваться: пятница, все билеты на проходящие автобусы давно раскуплены, а если не раскуплены, так остались места в самом конце – в духоте, в тесноте, а потом еще проталкиваться к выходу, просить водителя остановиться, а он будет бурчать, что здесь остановка запрещена… А автобус до Кущино, где жила Лиза, будет только в восемь вечера – такое вот дурацкое летнее расписание. Не шататься же ей до восьми по городу со своим счастьем! Маму надо скорее обрадовать. Сейчас мобильного телефона у Лизы нет – дорого, но раз она поступила, то станет жить в общежитии института, телефон нужен обязательно, чтобы разговаривать с мамой, да и вообще… Лиза давно хотела мобильный, признаться, она его заслужила.

Став возле знакомого баннера, у которого она постоянно ловила попутки, Лиза принялась голосовать. Так называемым автостопом она начала ездить недавно, с того момента, как решила поступать в медицинский, приходилось мотаться то в городскую библиотеку за учебниками, которых в станице в глаза никто не видел, то подавать документы, то записываться на курсы, то сдавать экзамены… Никаких денег на автобус не напасешься, вот и приходилось тормозить направлявшихся на работу в город водителей и просить подвезти.

Поток шел, не останавливаясь, в пятницу все спешили, кто закончить дела и с чистой совестью приступить к выходным, кто по магазинам, а кто уже ехал в сторону моря.

Одна тонированная иномарка начала было притормаживать перед баннером, но Лиза торопливо отвернулась, и повернулась только тогда, когда подозрительная машина отъехала.

Но вот ей повезло: почти сразу же рядом притормозил непритязательный отечественный автомобиль.

– Куда едем?

Водитель, выглядывающий из машины, Лизе показался знакомым, а, может, именно показался: деревенский крепкий мужичок, каких много. И машина у него обыкновенная – «Жигули» шестой модели, заднее крыло неумело покрашено, видно, где был скол краски. Лиза на попутках ездила нечасто, и уж если приходилось, то выбирала те, где сидели несколько человек – лучше, чтобы большинство женщины. И предпочитала ездить с пожилыми людьми. О том, что случается на дорогах с легкомысленными девчонками, она была наслышана, поэтому всегда проявляла осторожность: если водитель казался сомнительным – решительно отказывалась, даже от проезжей части отходила подальше, на всякий случай.

– В Борисовский район.

Она всегда говорила сначала район – мало ли, может, человеку вообще в другую сторону.

Мужичок кивнул:

– Я тоже туда, могу подвезти до Афанасьевки.

Станица Афанасьевская была намного дальше, чем было нужно Лизе, и она обрадовалась. Мужчина выглядел прилично, не навязывался, район знал – значит, не приставать собрался по дороге, а действительно по делам едет.

– Мне в Торопки, – сказала она, – а сколько возьмете?

Водитель скорчил смешную рожицу:

– Что с тебя взять? Пирожков в Демидовском купишь. – Демидовское славилось своей выпечкой, и Лиза окончательно расслабилась: денег с собой было не так чтобы много, если удастся сэкономить, будет просто замечательно. А пирожков она купит, сама их обожает.

Она села на переднее сиденье и дисциплинированно пристегнулась. Мужичок включил левый поворотник и вывернул на среднюю полосу.

– Меня Лиза зовут, – представилась девушка, чтобы не молчать. Пусть она впервые в жизни видит этого человека, но ей так хочется хоть с кем-то поделиться своей радостью.

– Прямо как мою племянницу.

– Да? – Почему-то все вызывало у нее радость – так пела душа. – А сколько ей лет?

Мужичок искоса посмотрел на попутчицу:

– Да как ты примерно. Может, постарше. Ты в школу еще ходишь?

– Что ты, уже окончила. В этом году.

– И что дальше будешь делать? Работать?

– Продолжать учиться! Только на более высоком уровне.

– Так ты теперь студентка?

– Да, – Лиза счастливо улыбнулась, – студентка медицинского института. Мама еще не знает, сейчас приеду, плакать будет, потом такой пир устроит!

– Прямо-таки пир? – улыбнулся в ответ мужичок. – Прямо-таки устроит?

– Ну, конечно! Все думали, что не получится, мама одна верила, что я поступлю. Тяжело было – ужас! – Лиза была в восторге, что есть кому рассказать о переполнявшей ее радости, и начала тараторить без остановки: – Я последние два месяца каждую ночь плакала даже, потому что мне снился один и тот же сон: я сдаю все экзамены, а потом прихожу к дверям, вот как сегодня, а моей фамилии нет. А я подхожу – и она есть!

Мужчина вел машину, изредка поглядывая на нее с одобрением. Лиза подумала, что он тоже поступал когда-то в вуз, переживал те же чувства, и спросила:

– А вы где учились?

– В политехническом институте. – Он улыбнулся. – Давно это было. Сто лет назад. Старый я уже.

Лиза засмеялась.

Июньское солнце светило вовсю – ласковое, еще не обжигающее, – лето только вступало в свои права. Изумрудные листья были просвечены до самых тоненьких прожилок, небо синело над уходящей вперед как стрела трассой, и так же синели Лизины глаза.

Километров за двадцать до Торопков, от которых Лиза рассчитывала доехать домой со знакомыми колхозниками – они часто ездили в Кущино на обед, кто на мопедах, кто на велосипедах, ей и на раме посидеть не лень, лишь бы скорее, – водитель сделал радио потише и спросил:

– Куда, ты сказала, тебя везти?

– В Торопках высадите, пожалуйста. Там знакомых много, они меня докинут.

– Как – докинут? Ты не в Торопках живешь?

– Нет, я живу в Кущино, – принялась объяснять Лиза. – Автобусы туда не заворачивают, только один, но он идет в восемь вечера, так от Торопков я с колхозниками на мопедах добираюсь. Один раз даже на тракторе ездила!

– Кущино. – Мужичок сосредоточенно нахмурил брови, глянул на нее и вновь стал смотреть на дорогу. – Слушай, а ты сильно спешишь? – Увидев Лизино удивленное лицо, он заторопился: – Я бы довез тебя до самой станицы, очень удачно получится: мне как раз сегодня нужно заехать в те края, у брата поросенка забрать. Давай завернем? А потом скорости прибавлю, вмиг домчимся.

– А… куда мы поросенка денем?

– В багажник положим.

– Живого? – Лиза заулыбалась. – Он же в багажнике бояться станет, визжать будет всю дорогу…

– Ну так тем более, поедешь со мной: мне одному, что ли, этот визг слушать? Считай это оплатой за проезд!

– Думаю, она завышена, – пошутила Лиза. – Конечно, давайте заедем.

Мелькнул указатель «Торопки», мужик на перекрестке повернул налево, в сторону Кирпилиевки. Машина подпрыгивала на ухабах: асфальт закончился на трассе, теперь они ехали по пыльной проселочной дороге. Метров через триста он свернул на какую-то совсем уж узкую тропку между деревьями, проехал немного вглубь и остановился.

– Сейчас, место в багажнике освобожу, – пояснил он. – Там брат мой торопыга, начнет ворчать, что долго вожусь, а так мы – раз, порося туда закинем и поедем. – Он выдернул ключи из замка зажигания, вылез из машины и пошел к багажнику.

Слушая, как он гремит железками, Лиза думала, как же сейчас обрадуется мама. Слез будет – поток, это уж точно, мама у нее любительница поплакать по любому пустяку: от сбежавшего молока до ссоры телевизионных героев, а уж если счастье – так она рыдать будет час, не меньше. Скорее бы уже домой…

– Лиза! – крикнул водитель. – Иди помоги, нужно мешок расстелить!

Она выбралась из машины, подошла к нему. Мужик показал на свернутый в тугую колбаску мешок в багажнике – руки у него были заняты канистрой и ящичком, у Лизиного соседа был такой – с разводными ключами.

– Мешок разверни и расстели, чтобы поросенок не поранился, а я его прижму с двух сторон железками. Он ножками дрыгать начнет, может поцарапаться, заразиться, видишь, багажник какой ржавый.

– Если он начнет дергаться, то он, скорее, о железки ударится, – справедливо возразила Лиза, наклоняясь за мешком.

И вдруг получила страшный удар справа, по почке. Она захлебнулась криком, сгибаясь пополам, следом обрушился новый удар – по позвоночнику, что-то хрустнуло у нее сзади.

Лиза повалилась возле машины, на миг ее сознание уплыло, только соленый вкус крови чувствовался во рту – она сильно прикусила язык. Сквозь пелену тумана от разрывающей боли она видела, как мужик торопливо расстегивает и спускает с себя джинсы. Он наклонился над ней и дернул кофточку так, что полетели пуговицы. Шевелиться Лиза не могла, горящее от боли тело стало чужим, а в горле будто застрял огромный камень: изо рта вырывался только страшный хрип. Она уже ничего не чувствовала, когда сильные руки сомкнулись на ее шее, не видела, как мужчина, содрогаясь от оргазма, кончил ей на грудь.

Когда он разжал руки и без сил опустился, накрыв ее своим телом, Лиза была уже мертва.

…Поскольку студентка Романова в деканат в установленный срок не явилась, на ее бюджетное место взяли другую девушку, которая уже и не надеялась стать хирургом. В семье новоиспеченной студентки по этому поводу был большой праздник.



Постовенцева заинтересовала история с маньяком-серийником, но вернуться он к ней смог только под вечер. В одиннадцать из политехнического училища № 45 поступило заявление о пропаже трех несовершеннолетних учащихся. Бегали оттуда детишки пачками, в основном в день выплаты стипендий или пособий. Сегодня был второй случай – все трое получали пенсии по потере кормильца, вот и «сделали ноги», как неофициально предположила директор училища, «на юга».

– Аня Луцкая последнее время только и говорила, что на море можно и отдохнуть, и заработать, – пожимала плечами директор. – Мы и беседы проводили, и пугали – все без толку. А парни эти с ней хоть на край света, такая вот команда.

Учащихся или ловили сразу по выходе из поездов-автобусов, или, если они пользовались услугами попуток, при патрулировании пляжей; в исключительных случаях ребята, как только у них заканчивались деньги, сами обращались в милицию, и оттуда их уже переправляли в родные пенаты.

Постовенцев надеялся на то, что этих беглецов вернут в ближайшее время, потому что соседка Луцкой по комнате упоминала об электричке, а в ЛОВДТ ориентировки оперативник подал незамедлительно.

После «потеряшек» из училища поступило еще одно заявление. Правда, его удалось «отбить» – возмущенная женщина утверждала, что ее сын пропал без вести, хотя и оставил записку, что устал жить с ней и уходит к отцу.

В кабинете розыска был сделан звонок, в ходе которого женщина удостоверилась в решимости своего сына не возвращаться, после чего устроила истерику с требованием немедленно отвезти ее к бывшему мужу, который насильно удерживает ребенка. Постовенцев с небольшими угрызениями совести послал ее в отдел по делам несовершеннолетних.

Наступило затишье, которое было прервано гражданкой Зуминой.

Элина Зумина с детства хотела стать известной. Актрисой, певицей, депутатом, футболисткой, да хоть кем – лишь бы о ней говорили и все ее знали. Родилась и росла она в поселке Тихоньком: тридцать домов, церковь и кладбище; детей в населенном пункте было всего трое. Каждое утро, когда Элина шла пешком два километра до автобусной остановки, где детей забирал школьный автобус, она повторяла про себя свою мечту – хочу прославиться.

Отчасти желание сбылось: в восемнадцать лет Зумина выиграла местечковый конкурс красоты, потом вышла в финал на районном конкурсе, после даже попала в тройку первых красавиц края. В двадцать она удачно вышла замуж, записала пару песенок, сняла пару клипов, которые, правда, прокрутили опять же только на краевом телевидении, да и то три раза – сколько заплатил муж.

Сейчас Элина была владелицей единственного в Борисовске приличного салона красоты, у нее была только одна беда – дети: два подростка с серьезными отклонениями в развитии. Обычно эти спокойные, меланхоличные девочка и мальчик бо́льшую часть своего времени проводили в интернате. Но, чтобы не портить репутацию, на лето Зумина забирала детей и в домашней атмосфере – очень далекой от распорядка и режима – меланхолия детей давала сбой. Они не были агрессивными или неуправляемыми, они просто сбегали из дома, предварительно испортив что-то из техники. Правда, находились дети быстро, потому что их тянуло или к реке, или к железнодорожным путям, но это создавало дополнительную нервотрепку, места там были не самые безопасные.

– Ушли утром, – не здороваясь, сообщила Зумина. Постовенцева бесила ее манера не представляться и напрочь игнорировать нормы этикета. Пусть так, он знал мамашу в лицо и по фамилии, как и всех «постоянных», но раздражала ее уверенность в собственной известности. – Как только увидела – сразу в милицию. Я вернулась с корпоратива в восемь. Разбили два телевизора. – Она не сдержалась: – Уроды.

– Что-то из дома взяли?

– Взяли. Сумочку с украшениями. Там не все, но достаточно.

– Конфликтов не было?

– Какие конфликты с этими слабоумными!

– Как вы думаете, почему они сумочку взяли? Они же не могут продать украшения?

– Потому что она нравится Эле! – раздраженно сказала Зумина. – Материал приятный. Хорошо, там сложный замочек, они открыть не смогут, а то бы высыпали уже все.

– Разрезать смогут, – не удержался Постовенцев.

Зумина отмахнулась:

– Ума не хватит.

Потрясающий пофигизм.

Оперативник мысленно развел руками и принялся заполнять заявление. В этот момент на мобильный позвонила дежурка. Он выслушал внимательно, отложил ручку, поблагодарил.

– Заявление можно не писать, – сообщил он Элине, раздраженно тыкающей ногтями в экранчик телефона. – Дети нашлись.

– А сумочка при них?

– Участковый нашел их возле речки, на опасном участке, – продолжал Постовенцев, не обращая внимания на женщину. – Мальчик физически в порядке, у девочки сломана рука. Обоих отвезли в больницу.

– Так, а украшения? Сумка где?

– При детях ничего не было.

– И где мне ее теперь искать?

Постовенцев посмотрел на заявительницу:

– Вы серьезно?

– Очень серьезно, – зло бросила Элина, поднимаясь. – Там одни серьги девяносто тысяч стоят.

– У вас дети нашлись.

– Лучше бы сумочка. Вы меня осуждаете, – вдруг переменила она тон, – и я вас понимаю. Но если бы вы знали, как я устала. Это несправедливо.

– Больница вторая детская, – только и успел сообщить ей в спину Постовенцев.

Дальше время пошло еще быстрее. О «серии» оперативник вспомнил только проходя мимо кабинета Дягилева; тот сосредоточенно что-то печатал, иногда сверяясь со своими записями.

Максим постучал в дверь:

– Минута есть?

Дягилев оторвался от компьютера, потер глаза:

– Говори.

– Расскажи, что за «серия». Весь день хожу, думаю. Я ни разу не слышал, чтобы у нас были так объединены ДОУ.

– Они и не объединены, – сказал Дягилев. – Какой-то мудак периодически насилует баб в районе двух хуторов, душит их и поджигает. Найти не можем, но и объективных оснований полагать, что это один и тот же человек, нет.

– Как, а место, способ?

– И что – «место», «способ»? Ни улик, ни отпечатков, свидетели если и есть, то все разное говорят.

Постовенцев задумался.

– И это продолжается уже много лет?

– Да, достаточно. Что примечательно – только с июня по август.

– Ну, если с сексуальной окраской, то это понятно – вокруг юбочки там, кофточки с декольте.

– Не знаю, Макс. У нас четверо убитых за этим уродом точно числятся, еще трое – под вопросом.

– Это как – под вопросом?

Дягилев посмотрел на коллегу, потом на монитор, потом снова на коллегу.

– Тебе вот прям срочно?

– Отвлекаю, да? – Постовенцеву стало неловко; он сам не любил, когда за работой ему начинали морочить голову тем, что не относилось к текущей задаче.

Но Дягилев покачал головой:

– Нет, я не о том. Есть хорошая такая выписка по всем этим делам, но ее искать надо. Газиев тогда доклад делал. «Под вопросом» – имеется в виду, что старые трупы, уже и не понять, наш ли это маньяк или просто залетный кто. Плюс почерк схожий, а место нет. Там много нюансов.

– А хоть кого-то задерживали?

– Считай, половину двух хуторов сюда перетягали. Все мимо.

– Интересно. Ладно, работай. А справку я как-нибудь почитаю.



Первое в тот день убийство, по жестокой классификации сотрудников правоохранительных органов, относилось к категории простых.

Простые убийства совершаются на бытовой почве: два «синяка» в ходе распития очередной бутылки вспомнили прошлые обиды; в драке один из соперников не рассчитал силу удара, а может, у товарища оказался слабый череп. Муж из-за вспыхнувшей ревности пырнул ножиком супругу, всего-то разок, а та возьми да скончайся. Никаких пистолетных выстрелов, никаких сгоревших автомобилей с неопознанными трупами внутри, никаких закопанных в лесополосах коммерсантов или бандитов: вот – холодный труп, вот – убийца, чаще всего пьяный в стельку, вот – статья 91 УПК РФ, то бишь задержание с препровождением в ИВС на целых двое суток, а после – ходатайство об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу, судебное заседание и постановление судьи: ходатайство следователя обосновано, иди, голубчик, на два месяца в СИЗО – а там разберемся.

Такие убийства расследуются в первые три дня: допросы обвиняемого, свидетелей, потерпевшего; проверка показаний на месте; назначение экспертиз – и дело ложится в сейф на месяц, пока не придут экспертные заключения.

Сложнее, когда убийца отказывается признаваться, но и это не беда, если есть доказательственная база. Да и редко в простых убийствах не признаются…

В этот раз оперативникам все было до боли знакомо, даже азарта сыскного не появилось. Что называется, классика жанра. Приехав на место происшествия, им даже не пришлось трудиться, чтобы устанавливать виновного: он сам кинулся на грудь сотрудникам милиции, орошая их форму крокодиловыми слезами. Тут же, не отходя от кассы, повел оперов за угол дома, где показал орудие убийства – нож с узким лезвием, измазанный кровью; на одежде и руках бурые подсыхающие пятна, взгляд безумный, слезы, искреннее раскаяние. Чего тут ловить?

Ситуация была ясна как божий день. В доме № 45 по улице Центральной поселка Крайнего проживала одинокая женщина Кравцова Тамара Борисовна, тридцати восьми лет от роду, работавшая упаковщицей на городской конфетной фабрике – в Борисове была такая, три цеха, один другого меньше, восемь труб и сладкий запах на километры вокруг.

Кравцова была женщиной положительной, спиртными напитками не злоупотребляла, мужиков к себе не водила, по характеру слыла доброй и отзывчивой. Со слов подозреваемого Минченкова Александра Федоровича, который рыдал крупными слезами возле патрульного «уазика», он пришел домой к Кравцовой около семи часов вечера. Знакомы они были давно, лет двадцать, раньше были соседями, потом Кравцова – в девичестве Кузина – вышла замуж и переехала, а Минченков по старой памяти иногда наведывался к ней.

Женщиной Тамара Кравцова была видной, статная блондинка с пышными формами. Этим летним вечером Минченков, выпив для храбрости, решил навестить старую знакомую, которая года полтора назад овдовела и теперь жила, по слухам, совсем без мужчины.

Тамара встретила друга радостно, повела в дом, покормила салатами собственного приготовления – тарелки действительно стояли на столе в небольшом зальчике, – потом налила немного водочки. Минченков опьянел и стал к Кравцовой приставать с недвусмысленными намерениями. Та вроде не шибко и сопротивлялась, только хихикала да подбадривала приятеля. Но когда тот начал задирать ей подол платья и лезть в трусы, возмутилась, надавала Минченкову по щекам и велела убираться.

Но водка уже попала в кровь, и убираться тот не захотел: повалил Тамару на пол, стал стаскивать платье. Кравцова сопротивлялась, потом крикнула: «Не хочу я с тобой трахаться, с импотентом!» Этого оказалось достаточно, чтобы Минченков разъярился, схватил со стола кухонный нож и три раза ударил им Кравцову: дважды в грудь, где сердце, один раз – в живот. Потом выбросил нож за угол дома, решил сбежать, но тут его взгляд упал на неподвижно лежащую в луже крови женщину, и Минченков понял, что жить с этим грехом на душе не сможет, после чего сел на крыльцо дома и стал плакать.

Минут через пятнадцать во двор заглянула старушка-соседка, приковылявшая к Кравцовой за обещанными конфетами. Минченков кротко попросил ее вызвать милицию, потому что он убил Тамару. Старушка оказалась из бывших партийных, поэтому сначала заглянула в дом, увидела труп, после чего недрогнувшей рукой залепила Минченкову по уху и заорала на полпоселка: «Убивают!» На крик сбежались соседи. Минченкова, который даже не сопротивлялся, повязали, и вот теперь он взахлеб давал показания о совершенном преступлении.

Красота, да и только. Ни тебе беготни в поисках преступника, ни тебе тяжелой работы по выбиванию показаний. Не убийство – мечта, если можно так говорить об убийстве.

Оперативники покрутились возле дома, посмотрели на распростертый в зальчике труп, залитый кровью, – глаза Кравцовой были широко открыты, на лице застыло выражение растерянности, – взяли под белы рученьки Минченкова и отвезли в райотдел, где он собственноручно, как образцовый кающийся преступник, написал явку с повинной. После этого его с чистой совестью передали на руки дежурившему в тот день следователю районного отдела Следственного комитета Королеву и об убийстве забыли, благо преступность на месте не стояла, и работы хватало всегда.

Летом долго не темнеет, а особенно в июле – когда солнце, даже садясь, ласкает длинными лучами пыльные улицы. Вот оно уже опустилось за горизонт, а его отсвет на облаках еще падает на землю. Летом и работается охотнее – разве сравнить шесть часов декабрьского вечера с шестью часами июльского? В декабре с тоской поглядываешь в окно, видишь только свое отражение в стекле – на улице темнота и холод, и блекло-желтые фонари едва пробиваются сквозь промозглую черную сырость. Уже не видишь разницы – пять часов вечера или восемь, уже после обеда начинают наваливаться с неба сумерки.

То ли дело – июль. Восемнадцать ноль-ноль – а светло как днем, жара почти спала, остался только теплый ветерок и последние, ласковые солнечные лучи. Кажется, что впереди еще много времени, и тоска не одолевает: можно все успеть засветло, и домой вернуться не в промозглой темноте, а по светлой дороге.

Есть, конечно, счастливые люди, которым любое время года нипочем. К таким относился сегодняшний дежурный опер капитан Терещенко. Весной, осенью, в метель, в дождь, в жару или в слякоть – его настроение оставалось ровным: отвратительным. Терещенко вечно был чем-то недоволен, бурчал под нос, спорил с начальством, огрызался на критику и был воистину образцом худшего подчиненного. На любые замечания в свой адрес он незамедлительно начинал высказывать, что ему по большому счету наплевать на мнение говорящего, что у него опыт работы такой, что сопляки розыскные должны перед ним на коленях ползать и разговаривать исключительно шепотом – в общем, зануду в коллективе не любили, но и поделать с ним ничего не могли: он был любимчиком бывшего начальника криминальной милиции Бортюкова. Они вместе начинали работать, вместе пришли в Борисовский райотдел, где Терещенко плотно засел на направлении разыскиваемых преступников, а Бортюков ушел в вышестоящее начальство, в связи с чем делал старому другу всяческие поблажки. Терещенко с удовольствием ими пользовался, а при случае еще и постукивал на коллег, вот и терпели его, стиснув зубы, хотя всем давно хотелось устроить капитану «темную».

Самым нелюбимым занятием Терещенко были суточные дежурства. Его и так старались ставить на сутки как можно реже, чтобы не выслушивать каждый раз нытье и жалобы, но как тут уменьшишь количество дежурств, если личного состава – всего ничего? Словно не понимая этого, увидев свою фамилию в списках дежурных более двух раз в месяц, Терещенко поднимал крик, будто его резали. Незамедлительно падали и его показатели. В конце концов, поняв, что с ним дешевле согласиться, чем переспорить, капитана стали ставить на дежурства совсем редко. Но в этот июльский день Терещенко все же пришлось выйти в суточный наряд, в связи с этим настроение он портил всем присутствующим.

Демьяненко эту его особенность прекрасно знал и старался с капитаном общаться как можно меньше. Поэтому, когда тот возник на пороге его кабинета, он внутренне приготовился к очередной неприятности. Так и вышло.

– Я никуда не поеду.

В этом был весь Терещенко. Что – не поеду, куда – не поеду, из-за чего – не поеду? Объясни, в чем дело, потом начинай свое «не хочу, не буду».

Демьяненко поднял голову от бумаг и посмотрел на него:

– Куда – «никуда»?

– На происшествие.

– На какое происшествие?

– Ты что, не слышал? – вытаращил глаза Терещенко. – Группу собирают!

– Саш, раз я спрашиваю, что случилось, значит, не слышал.

– Ну, не знаю. Только я никуда не поеду. Я ездил уже сегодня на две кражи, больше никуда не поеду.

– Да что случилось? – начал выходить из себя Демьяненко.

– А ты не слышал, что ли! Дежурный уже всем позвонил!

Демьяненко плюнул и продолжил дописывать рапорт, капитан еще немного постоял у двери.

– Ну ты поедешь, нет? – повторил он. Как с таким разговаривать, Демьяненко было непонятно, поэтому отвечать он даже не стал. – Ну тогда я пойду к Газиеву и скажу, чтобы менял меня на кого угодно. Я не собираюсь по всему району мотаться, я на двух кражах уже сегодня был.

– Иди, Саш.

– Я пошел к Газиеву.

Терещенко вышел, хлопнув дверью, оставил оперуполномоченного Демьяненко в легком недоумении – какого дьявола капитан хотел? Он посмотрел на часы и с удивлением понял, что уже половина девятого. Заработался. В розыске редко уход с работы совпадает с временем окончания рабочего дня, но на сегодня уже перебор. Сунув бумаги в сейф, Демьяненко закрыл его на ключ и вышел из кабинета.