Мое сердце сжимается от мысли о том, какой одинокой и неблагодарной, должно быть, была его жизнь. На меня наваливается еще большее чувство вины из-за того, что он, должно быть, предположил, что я такая же, как остальные. Естественно, он так думает. Прошло столько времени с тех пор, как он преподнес мне эти подарки, а я соизволила сказать спасибо только сейчас.

Прикусив губу, я наблюдаю за ним, пока он беспокойно оглядывает комнату, прежде чем снова возвращает свое внимание ко мне. Наши глаза встречаются, и между нами словно повисает тяжелый груз всех невысказанных слов.

С трудом отводя от меня взгляд, он внезапно поворачивается ко мне спиной, будто собираясь выйти из комнаты.

– Подожди, – окликаю его я, и он резко останавливается. Его плечи напрягаются, а затем он медленно поворачивается ко мне. – Я хочу тебе кое-что показать. Это займет всего ничего. Пожалуйста?

Он слегка склоняет голову набок, его тени содрогаются от любопытства; затем он, наконец, кивает мне.

Я начинаю улыбаться еще сильнее, когда спешу к нему. Не раздумывая, я беру его за руку и вывожу из гостиной. Смерть застывает от моего прикосновения, но не отстраняется, позволяя тащить его по залам его собственного дома.

Он держится слегка позади меня, пока мы шагаем по пустым комнатам. Я чувствую на себе его взгляд, пока мы идем. Между нами висит полная тишина, когда я вдруг чувствую, как его рука крепче сжимает мою.

Я смотрю вперед; тепло разливается по моему телу, когда я осознаю, что на этот раз он действительно ответил на мое прикосновение.

Наше молчание уже не кажется неловким, и даже наоборот, ощущается довольно уютным.

С каждым шагом я чувствую, как меня все больше и больше переполняет возбуждение. Жду не дождусь увидеть, как же Смерть отреагирует на мой подарок.

Когда мы наконец доходим до моей маленькой мастерской, я останавливаюсь и протягиваю руку к двери. Оглянувшись на Смерть, я замечаю, что он с любопытством наблюдает за мной. Глубоко вдыхаю. Ну что ж, вперед.

– А теперь закрой глаза, – говорю я ему. Спустя мгновение я вдруг осознаю, что отсюда мне очень тяжело увидеть и понять, выполнил он мою просьбу или нет. – Закрыл? – спрашиваю я.

Он кивает.

С будоражащим волнением я поворачиваюсь и толкаю дверь вперед, за руку заводя его в комнату. Остановившись посреди мастерской, подвожу его к нужному месту. С каждым моим прикосновением его тело напрягается все сильнее. Мурашки пробегают вверх и вниз по моей спине, когда его тени начинают кружить у моих ног; но он не произносит ни слова, чтобы остановить меня.

Наконец, удовлетворенная его расположением, я неохотно опускаю руки и делаю шаг назад. Хочу увидеть его реакцию, даже несмотря на то что за маской невозможно прочитать его эмоций.

– Ладно, – говорю я, – теперь можешь открывать.

Смерть медленно опускает голову и смотрит на картину, стоящую на мольберте перед ним. В комнате воцаряется полная тишина, пока я, затаив дыхание, жду, что же он скажет. Я хочу услышать его мнение.

Ведь это его портрет.

Глава 19

Смерть



Я не знаю, сколько времени провожу, уставившись на картину. Я мог бы стоять здесь вечно, восхищаясь ее красотой.

Эта девушка отразила на холсте настоящего меня. Ей на удивление удалось передать всю мою сущность так, как никому еще не удавалось, и вряд ли когда-нибудь удастся. На протяжении веков я видел бесчисленное множество своих портретов, но ни на одном я не был похож на настоящего себя. И сейчас я понимаю, что они и вовсе не идут ни в какое сравнение с этим шедевром.

Картина поражает своим совершенством. Кажется, что эта девушка каким-то образом сорвала с моего лица маску и показала, кто я есть на самом деле.

Или, по крайней мере, кем я пытаюсь быть.

Я стою как вкопанный и безмолвно вглядываюсь в картину, не имея возможности подобрать слова, чтобы описать свои ощущения. Понимаю, что мне нужно сказать хоть что-то, но не могу. Я потерял дар речи.

Каждый взмах кисти несет в себе частичку ее души; ее песнь смешивается с краской и вырисовывает на холсте нотки своей мелодии. Показывая мне ту ее сторону, которую я могу только желать увидеть.

Нежность и точность, с которыми она меня нарисовала, грозят сломить мое сердце, чего никто никогда раньше не делал. Продолжая смотреть на картину, я молча молюсь, чтобы это и правда произошло.

Я обожаю этот портрет.

Я обожаю ее.

Сердце бешено колотится, словно вот-вот выпрыгнет из груди. Медленно я перевожу взгляд на девушку.

Она стоит в стороне, наблюдая за мной своими огромными голубыми глазами. Она смотрит на меня так, словно видит мое лицо сквозь маску. Словно вглядывается в мою душу, пробираясь в самое сердце моей сущности. Хотя, судя по ее картине, так оно и есть.

Это неприятная мысль, но не совсем нежелательная.

Она улыбается мне, ее улыбка наполнена добротой, теплом и солнечным светом. Наполнена всем, чем не обладаю я. Всем тем, во что я никогда не верил, тем, что никогда не смогу испытать, уж молчу о том, чтобы насладиться.

И все же, видя в ней все эти качества, мне хочется поддаться им, хочется впустить их в свою жизнь и больше никогда не отпускать.

Мой взгляд возвращается к картине, в то время как тишина продолжает растягиваться между нами, становясь все тяжелее от невыраженных чувств, пока я пытаюсь подобрать слова, чтобы дать ей понять, что значит для меня этот портрет и она сама. Такие, которые сполна выразят мое восхищение не только ее мастерством, но и искусностью ее сердца и души.

Какие-то слова приходят на ум, но они не выражают мое настоящее отношение к ней и ее работе в полной мере. Я презираю то, как с каждой секундой, с каждым ударом сердца чувствую, что ее начинает охватывать страх, ее взгляд мечется между картиной и мной. Краем глаза я замечаю, как меняется выражение ее лица.

Наши взгляды встречаются как раз в тот момент, когда ею полностью овладевает страх, отражаясь в глубине ее бездонных глаз, и в эту же секунду я понимаю, что снова ненарочно ранил ее.

Мое сердце бешено колотится в груди.

Я не знаю, что сказать и как выразить свои эмоции от картины. Вместо этого я резко разворачиваюсь и вылетаю из комнаты, не промолвив ни слова.

Тишина и пустота – единственные мои спутники, и они держат мое сердце в узде. Только благодаря им мне удается сбежать от этой смертной и от тех чувств, которые она вызывает во мне.

С каждым шагом я все быстрее отдаляюсь от картины и от девушки. В груди бешено стучит сердце, а в голове проносится миллион лихорадочных мыслей.

Этого не должно было произойти. Не со мной, и уж точно не с этой смертной.

Я всегда знал, что Судьба жестока, но это…

Это совершенно новая степень пытки.

И все же часть меня задается вопросом, знает ли вообще Судьба, что эта девушка здесь, ведь я абсолютно не ожидал ее прихода. Или, возможно, это как раз Судьба послала ее?

Как бы я ни старался вразумить себя, как бы ни старался объяснить себе эту девушку и эти чувства…

Я не могу.

Не имеет значения, что она смертная, которой я сам пообещал даровать смерть, мое сердце больше не хочет прислушиваться к голосу разума.

Оно больше не может бороться, оно хочет биться в одном ритме с ее сердцем.

Глава 20

Хейзел



Еле сдерживая слезы, я смотрю на пустое место, где всего несколько мгновений назад стоял Смерть.

Мое сердце замирает, пока я пытаюсь понять, что сделала не так. Его оскорбила моя картина? Ведь я всего лишь хотела отразить в этом портрете его истинную сущность.

Я снова поворачиваюсь, чтобы посмотреть на свою работу, внезапно засомневавшись в себе. Я была уверена, что это моя лучшая работа, но, похоже, я ошибалась.

Или, может, его обидело не то, как я его нарисовала, а то, что я в принципе это сделала. В конце концов, я же простая смертная, а он… совершенно нет. Стыдно, что эта мысль только сейчас пришла мне в голову. И почему я раньше об этом не подумала?

В любом случае нужно как-то исправить эту ситуацию.

Мое сердце уходит в пятки, а внутри все скручивается в узел, когда я спешу за ним. Вылетев из студии, я едва успеваю заметить, как его развевающаяся мантия исчезает за углом.

Волочась за обволакивающими его тенями, которые с каждой секундой все быстрее отдаляются от меня, я делаю глубокий вдох, подбираю подол юбки в руки и ускоряю шаг. Мои ботинки стучат по мраморному полу залов, когда я мчусь, пытаясь догнать Смерть.

Я должна все исправить и залатать ту брешь, которую создала в наших отношениях, прежде чем он снова исчезнет.

Он движется невероятно быстро, словно со скоростью света, стремясь увеличить расстояние между нами и катастрофой, которую я вызвала. Моим легким уже не хватает воздуха, но я продолжаю бежать за ним.

Я несколько раз теряю его из виду, вглядываясь в темные, пустые залы в поисках любого признака его присутствия. Но в последние секунды мне удается ловить движение или особенно темную тень, которые снова указывают мне правильное направление.

По крайней мере, я надеюсь, что оно правильное.

Можно сказать, я все это время просто гонюсь за тенями. Когда наконец моя погоня подходит к концу, я внезапно обнаруживаю, что стою перед залом, которого никогда раньше не видела. Он настолько хорошо скрыт в тени, что легко может сойти за часть стены.

Я продолжаю идти и погружаюсь в полную темноту, двигаясь сквозь клубящиеся тени, внезапно поглощающие меня и тонкие проблески света.

Вынужденная остановиться, я поднимаю руки. Держась одной рукой за стену, а другую вытянув перед собой, я продолжаю идти сквозь темноту.

Прямо как тогда в лесу, только сейчас я не боюсь, что в любой момент земля уйдет у меня из-под ног. Подумав об этом, я замедляю шаг и быстро отбрасываю эту мысль подальше.

Смерть обещал, что в этих стенах я останусь целой и невредимой, и пока что он хранит свое слово.

Держа в голове его обещание, я двигаюсь вперед. Так как я не вижу абсолютно ничего в этой кромешной тьме, мне приходится полагаться на небольшие подсказки. Шорох мантии, когда он заворачивает за угол, или стук каблука ботинка – единственные признаки того, что я двигаюсь в правильном направлении… пока я не заворачиваю за угол.

Остановившись, я не могу поверить своим глазам.

В дальнем конце коридора приоткрыта дверь, а изнутри льется мягкое свечение. Я тихо подбираюсь к двери и тут же заглядываю в комнату.

Внезапно до меня доходит, что это, должно быть, его личное крыло дворца, а эта комната… его спальня.

Мне нельзя здесь находиться. По всем канонам моральных норм и согласно элементарному этикету мне нужно покинуть это место, но я этого, конечно же, не делаю.

Я тихонько раскрываю дверь и делаю шаг внутрь.

Смерть стоит ко мне спиной, опираясь на балюстраду своего балкона на другом конце комнаты. Океан клубящегося тумана заполняет пространство позади него, смешиваясь с пластом ночных теней, кишащих вокруг.

Внутренний голос пытается убедить меня, что нужно немедленно уйти. Ясно, что он хочет побыть один, что он не хочет меня видеть.

Но, конечно же, я не прислушиваюсь.

Я продолжаю наблюдать за ним со своего места у самой двери, когда он поднимает руку, чтобы снять маску в виде черепа со своего лица. Я зажимаю рот ладонью, чтобы не издать ни вздоха, ни звука, когда он кладет эту маску на балюстраду, по-прежнему стоя ко мне спиной.

Сняв маску, он проводит рукой по волосам, откидывает тяжелый капюшон, позволяя угольно-черным прядям беспорядочными волнами ниспадать до воротника.

Мое сердце замирает, пока я продолжаю смотреть; лишь секунду спустя я осознаю, что приблизилась к нему на два шага, движимая любопытством и беспокойством. Мне не нужно видеть его лицо, я и так понимаю, что все, что я сделала, обижает его и давит тяжелым грузом.

Плечи Смерти напрягаются, когда он хватается за балюстраду. Он опускает голову с глубоким вздохом, и его темные волосы падают вперед шелковистым занавесом.

Мое сердце разбивается на миллион кусочков. Мне тошно от одной лишь мысли о том, что я причинила ему столько страданий.

Могу ли я хоть что-то в этой жизни сделать правильно, или я постоянно буду обузой для всех, кто меня окружает? Может, оно и к лучшему, что моя жизнь скоро оборвется.

В этот момент я понимаю, что, сама того не осознавая, подошла к нему еще ближе, поэтому тут же останавливаюсь.

– Смерть? – стараюсь произнести это как можно мягче, чтобы не напугать его.

Он на мгновение застывает, а затем медленно выпрямляется и начинает поворачиваться ко мне.

В ожидании мое сердце бешено колотится, но тут Смерть вдруг вспоминает, что на нем нет маски. Потянувшись за ней, он обхватывает ее своими пальцами в перчатках и снова подносит к лицу.

– Подожди, – говорю я, слова вылетают из меня прежде, чем я успеваю остановиться. – Пожалуйста, позволь мне увидеть твое лицо.

Он замирает, его рука все еще прижимает к лицу маску. На мгновение мне кажется, что он удовлетворит мою просьбу… но затем он снова напрягается и одним быстрым движением надевает маску на себя.

Во мне поселяется разочарование, но я делаю все возможное, чтобы скрыть его, когда он натягивает капюшон на голову и поворачивается ко мне.

– Тебе не следует здесь быть, – говорит он, и его голос пронзает меня до глубины души.

Я проглатываю все свои эмоции, застывая на месте как вкопанная.

Он прав. На самом деле он имеет полное право не хотеть видеть меня здесь. Я пошла против всех моральных норм, против всех граней человеческой порядочности, войдя в его спальню без приглашения.

Я знаю, что мне не стоит здесь находиться, но я не могу оставить все так, как есть, я хочу исправить ситуацию между нами.

– Прости.

Он молча смотрит на меня; тени у его ног на мгновение замирают, будто я только что ошеломила его своими извинениями.

– Мне правда жаль, – продолжаю я, используя момент, пока он молчит, чтобы донести свои мысли, – если я тебя чем-то обидела. Если моя картина тебя оскорбила, я ее исправлю. Или уничтожу, если захочешь. Я просто хотела выразить свою благодарность…

– Нет! – восклицает Смерть, и в его голосе звучат странные ноты, которых я раньше не слышала.

Закрыв рот, я жду, когда он продолжит говорить, но тишина между нами становится только тяжелее, поскольку он отказывается смотреть мне в глаза.

– Пожалуйста, – начинаю я снова, когда тишина становится просто невыносимой. – Пожалуйста, скажи мне, что я сделала не так, чтобы я могла это исправить. Если я ранила тебя, я постараюсь исцелить эту рану, если оскорбила, то попытаюсь утешить и ободрить. Только скажи.

Он издает горький смешок. На секунду повернувшись ко мне спиной, он издает такой ужасающий рев в клубящийся туман за его спиной, что я тут же вздрагиваю и отступаю на шаг.

Затем он снова поворачивается ко мне; его глаза безумны, грудь вздымается, и между нами снова воцаряется тишина. Его тени парят, извиваясь вокруг, пока его глаза изучают мое лицо, и я представляю, что он собирается сказать. С какими словами он набросится на меня, критикуя меня и мою картину, которую он так сильно возненавидел.

– Ты, – начинает он, подходя на шаг ближе. – Ты сразила меня.

Я моргаю, глядя на него, не в силах понять, что означают его слова. Может, я не так поняла причину его гнева?

– Я не…

– Ты нарисовала меня так, как никому еще не удавалось, – продолжает он; пыл в его голосе застает меня врасплох, заставляя застыть на месте, когда он медленно подходит ко мне. – За столько лет своего существования я никогда не видел более великолепного произведения искусства. И все же даже великолепие – слишком уродливое слово, чтобы в полной мере описать то, что я увидел… То, что я вижу. Ты дала мне возможность заглянуть в твою душу, и те чистота и невинность, которые мне открылись, оставили неизгладимый след внутри меня.

Должно быть, я его неправильно понимаю. Мне сложно поверить в то, что моя картина может оказать такое сильное влияние. Однозначно, существуют другие, гораздо более великие художники, бессмертные, которым явно удалось бы нарисовать его гораздо эффектнее, нежели это сделала я.

– Боюсь, я не понимаю.

– Ты заслуживаешь гораздо большего, чем смерть, – говорит он, сокращая оставшееся расстояние между нами и протягивая руку, чтобы нежно повернуть мое лицо к себе. – И все же, как бы то ни было, смерть – это единственное, что я могу даровать тебе, Хейзел.

Глава 21

Хейзел



Услышав, как он произносит мое имя, я задерживаю дыхание и безмолвно смотрю на него.

Затем я делаю шаг назад, все еще глядя на него снизу вверх; мое сердце сжимается от тревоги. Таким образом он пытается сказать, что отказывается от нашей сделки?

У меня пересыхает во рту, а дыхание учащается.

– Зачем ты мне об этом говоришь? – спрашиваю я. – Ты хочешь разорвать нашу сделку?

– Нет, вовсе нет, – говорит Смерть, медленно качая головой и пытаясь подойти ближе. – Все свои сделки я всегда довожу до конца. С соблюдением всех условий. Этими словами я лишь хотел выразить, насколько глубоко я… сожалею о том, что мне придется это сделать. Я молюсь, чтобы тот, кого ты спасаешь, действительно стоил той цены, которую ты собираешься заплатить.

– Он стоит, – отвечаю я без колебаний. – Мой отец – хороший человек, добрый, и он абсолютно стоит моей жертвы. Он провел большую часть своей жизни, помогая другим людям, и я знаю, что он продолжит это делать. Спасти его – лучшее применение, которое я могла бы найти своей душе и жизни. Без него у меня не было бы жизни ни в настоящем, ни в будущем.

Смерть прищуривает глаза, глядя на меня. По-видимому, его не до конца убедили мои слова. Я начинаю копаться в своих мыслях, изо всех сил пытаясь придумать еще какие-то аргументы.

– Не думаю, что ты осознаешь истинную ценность своей души, – говорит он.

Я моргаю, глядя на него, и от его слов в горле встает комок. Покачав головой, я опускаю глаза в пол, когда чувствую, как начинают накатывать слезы.

– Ты ошибаешься, – шепчу я. – Моя душа не стоит больше этого поступка. Спроси любого, кто меня знает, и они согласятся. Отец – это самый настоящий лучик света в темном царстве и человек, потерю которого многие оплакивали бы. Не то что я – меня оплакивать явно никто не будет.

Смерть долго молчит, прежде чем протянуть руку и смахнуть слезы с моих щек; его прикосновение заставляет сердце замереть.

– Я буду оплакивать твою потерю, крошечное создание, – тихо говорит он. – Так что извини, но я должен лично убедиться в верности твоих утверждений.

До меня не сразу доходят его слова. Но когда это все же происходит, во мне зарождается волнительная надежда.

– Да, – говорю я; моя тревога ослабевает. – Ты все поймешь, как только увидишь его. Я уверена.

Какая-то часть меня беспокоится, что Смерть не увидит того, что вижу я сейчас, так как отец лежит больной в постели, но, возможно, Смерть знает и понимает даже больше, чем якобы говорит. Интересно, как он собирается заглянуть в ту жизнь, которую я оставила позади, и смогу ли я тоже увидеть ее хоть одним глазком.

Каким-то же образом эти бессмертные следят за нашей человеческой жизнью, верно?

Когда он проходит мимо меня, я даю волю своему воображению. Может, есть какой-то покрытый туманом омут или волшебное зеркало, в котором он может увидеть все, что захочет, в других царствах. Если мне повезет, то он, возможно, даже позволит мне тоже им воспользоваться. Тогда я могла бы увидеть отца и даже Киприана, убедиться, что с ними все в порядке.

Только когда Смерть лезет в свой гардероб и достает новую мантию, я понимаю, что никакого волшебного омута не существует. Он намерен отправиться в мою деревню, в мой дом, и увидеть мою семью собственными глазами.

Часть моего радостного волнения угасает. Я надеялась сама увидеть отца и убедиться, что он еще жив и что дома все хорошо, насколько там может быть хорошо без меня.

Часть меня все еще беспокоится, что я слишком поздно предложила свою душу. Что к тому времени, когда наступит новолуние и Смерть осознает ошибку, мой отец будет уже давно на том свете.

И что тогда со мной произойдет?

В голове начинают прокручиваться тысячи возможных вариантов, и я пытаюсь переключиться на что-то другое, пока следую за Смертью по дворцовым залам. Я прикусываю губу: все же слишком много вопросов возникает у меня в голове, пока мы идем.

Интересно, как он покидает это место и что видит, когда выходит отсюда?

Неужели для него там тоже сплошная темнота и клубящийся туман? Неужели он всегда оказывается в этом странном лесу? А что он увидит, когда посетит мой дом? Поделится ли он со мной новостями, или все, что он увидит, оставит при себе?

Честно говоря, что касается последней мысли, я очень не хочу, чтобы он так сделал. Сомневаюсь, что Мерельда хорошо заботится о доме, не говоря уже о саде или животных, и я могу лишь надеяться, что она ухаживала за отцом подобающим образом.

А уж о том, что произошло с Киприаном, и думать страшно.

Достигнув главного входа, я замедляю шаг, когда Смерть подходит к большим парадным дверям. Я наблюдаю за ним, ожидая, что он уйдет, даже не попрощавшись, но он поворачивается и смотрит на меня.

Его пристальный взгляд пронзает меня насквозь; маленький огонечек надежды загорается в моей груди, когда Смерть подходит чуть ближе.

– Скажи мне, крошечное создание, где именно находится твой дом?

– Ты не знаешь?

– Нет, я не всезнающее существо, как думают многие смертные, – отвечает он. – Каждый раз, когда я вхожу в ваш мир, я лишь прислушиваюсь к зову умирающих. Если я точно не знаю, куда и зачем хочу отправиться, то единственная причина выйти в ваш мир – это поиск душ обреченных, умирающих и проклятых.

Я удивлена, но звучит это, конечно, грустно и одиноко. Он может отправиться в любую точку мира, но какой в этом толк, когда на другой стороне тебя ждут только мертвые и проклятые?

Думаю, на его месте я бы пыталась наполнить свой дом красками и теплом, особенно если бы дни мои по большей части были полны смерти и траура.

– Мой дом расположен всего в нескольких километрах к северо-западу от маленького городка Карават, – отвечаю я. – Он стоит на вершине небольшого холма, окруженного с одной стороны лесом, а с другой – яблоневым садом.

Я хмурюсь, вспоминая, что еще могло бы помочь ему найти нужный дом.

– Как зовут твоего отца? – спрашивает Смерть, словно читая мои мысли.

– Леорик Годвин.

– Хмм. – Он на мгновение замолкает, как будто обдумывая мои слова, а потом кивает. – Спасибо, этого достаточно.

– Значит, ты уже знаешь, как туда добраться?

– Да.

Я прикусываю губу, когда он уже поворачивается, чтобы уйти, а затем выпаливаю:

– Если вдруг ты найдешь по пути маленькую книжку, не мог бы ты захватить ее, чтобы потом вернуть мне? Похоже, я потеряла ее в лесу в ту ночь, когда мы встретились.

Он останавливается на полпути к дверям, все еще спиной ко мне, и обдумывает мою просьбу.

– Конечно.

– Жаль, что я не могу пойти с тобой, – быстро добавляю я.

Он замолкает, положив руку на дверную ручку, а затем отвечает:

– Мне тоже жаль, крошечное создание.

В следующую секунду он распахивает дверь, выходит в клубящийся туман, а затем с тяжелым грохотом захлопывает ее. Я долго смотрю ему вслед, отчасти надеясь, что он вернется и все же возьмет меня с собой.

Но я прекрасно понимаю, что этого не произойдет.

Я моментально ощущаю одиночество, когда подхожу и прижимаю руку к дверям. Надеюсь, он поскорее вернется. Я знаю, что он уже бесчисленное количество раз пересекал границы царств, и уж тем более осознаю тот простой факт, что он не смертный, но все равно ловлю себя на мысли о том, что беспокоюсь о нем и жду его благополучного возвращения.

Вздохнув, я отступаю от двери. Развернувшись, я устремляюсь по пустым залам обратно в свою мастерскую. Одиноко раздающийся стук моих ботинок еще больше портит и без того нерадостное настроение.

Войдя в мастерскую, я откладываю портрет Смерти в сторону и заменяю его чистым холстом. Я долго смотрю на пустое пространство листа, но понимаю, что сегодня у меня нет того безумного желания творить.

Я по-прежнему не могу освободить свой разум от потока снующих мыслей. Усаживаясь на свой табурет, я закутываюсь в теплые объятия мантии, а по моим щекам текут слезы.

Знаю, я обещала себе, что не буду впадать в отчаяние, но мне нужно время, чтобы погоревать. Время, чтобы осознать тот факт, что я никогда больше не увижу отца.

В каком-то смысле это даже облегчение – позволить себе рассыпаться на миллион кусочков. Печаль быстро накатывает на меня, но я не позволяю ей полностью меня захлестнуть. Вместо этого я просто даю себе разрешение почувствовать ее и затем отпустить свою тоску. Безумно трудно хранить на душе такое тяжелое бремя.

Мне нужно отпустить ее, или, боюсь, к концу моего пребывания здесь от меня останется лишь оболочка. Внутри будет сплошная пустота.

Что сделано, то сделано. Я правда не жалею о своем выборе.

Не приди я сюда, отец бы уже был мертв, а меня продали лорду Пейну, и я была бы несчастна до конца своих дней. Теперь же всего этого удалось избежать, и отца впереди ждет еще много счастливых лет.

Тем не менее Смерть верно говорил про ценность жизни. Не стоит растрачивать зря оставшееся мне время.

Пока я все еще дышу, буду насколько возможно использовать свое пребывание здесь, будь то в одиночестве или рядом со Смертью.

Вытерев слезы, я выпрямляюсь, берусь за кисть и макаю ее в маленький горшочек с краской. Без лишних колебаний я принимаюсь за работу с вновь обретенной энергией.

Когда кисть начинает скользить по холсту, все остальное отходит на задний план, даже мысли.

И снова дни, кажется, пролетают незаметно, пока я жду возвращения Смерти; кисть – мой единственный постоянный спутник.

Я работаю до позднего вечера, прерываясь, только чтобы поесть в течение дня. Каждую ночь я возвращаюсь в свою спальню, принимаю ванну и, сворачиваясь калачиком под толстыми мехами, засыпаю.

Утро приносит с собой выбор очередного нового платья, а также предвкушение неминуемого возвращения Смерти. Надежда и ожидание порождают новые и грандиозные идеи каждый раз, когда я обращаюсь к своему искусству.

Я рисую до тех пор, пока для картин не остается места; каждый сантиметр пространства мастерской заполнен моими работами на различных стадиях высыхания. Когда я наконец делаю шаг назад, чтобы полюбоваться каждой созданной мной картиной, я испытываю всепоглощающее чувство удовлетворения.

За то короткое время, что я живу здесь, мне удалось сотворить больше шедевров, чем за всю свою жизнь. Я воплотила множество идей, даже не подозревая, что так много вообще можно воплотить.

На одних картинах изображены места, которые я когда-то посетила вместе с отцом, а на других – места из моих собственных грез. Каждая работа наполнена теплом, радостью и живостью жизни…

Именно этого и не хватает этому дворцу.

Осознавая, что мои картины не должны ютиться лишь в этой маленькой мастерской, я решаю развесить их по всем пустым стенам во всех залах и комнатах.

Мое время здесь, может, и ограничено, но я намерена оставить Смерти частичку себя. Так что, надеюсь, ему больше никогда не придется чувствовать себя здесь таким холодным и одиноким.

Развешивая свои картины, я чувствую, как по всему дворцу начинает разливаться тепло и жизнь. Не могу сдержать улыбку, которая сама появляется на моем лице.

И вот остается всего одна картина.

Портрет Смерти.

Я долго смотрю на него, раздумывая, куда бы мне его повесить. Можно, конечно, разместить ее в главной комнате, по центру над камином, но я не посмею этого сделать. Все же для этой картины подойдет более интимная обстановка, например, его личные покои…

Я краснею, когда представляю как этот портрет висит прямо над его кроватью, поэтому тут же откидываю эту мысль.

Вздохнув, я понимаю, что просто не хочу, чтобы она покидала мою мастерскую…

Установив ее по центру на мольберте, я наклоняю голову набок и пробегаю глазами по фигуре Смерти, прежде чем снова потянуться за кистью.

Нет, я не готова расстаться с этой картиной.

Пока что.

Глава 22

Смерть



Стоя перед причудливым маленьким домиком, я медленно оглядываю его и все вокруг. Для человеческого дома это на удивление очаровательное место, хотя и слегка заросшее, на мой взгляд. Над ним сгустилась тьма, которая даже меня заставляет скривиться от отвращения.

Мои тени начинают недовольно извиваться вокруг меня.

Это не чистый и гостеприимный дом, это храм тьмы, но порожденный не болью и нуждами, а жестокостью и ненавистью. Где от этой жестокости, ненависти и издевательств кто-то получает истинное удовольствие и радость.

Нет, в этой тьме нет ничего привлекательного.

По мере того, как я подхожу ближе, истинное состояние дома Хейзел становится все более очевидным, и я удивляюсь, как она вообще могла жить в подобном месте.

Глубоко вздохнув, я вхожу внутрь.

Рядом с погасшим камином расхаживает женщина, взъерошивающая руками волосы и говорящая сама с собой. Я тихо наблюдаю за ней. Темнота, которая накатывает на нее тяжелыми волнами, вызывает отвращение.

– Эта глупая девчонка, – бормочет женщина себе под нос. – Как только я найду ее, она пожалеет о том, что вообще появилась на этот свет. Лорд Пейн будет наименьшей из ее проблем, уж я об этом позабочусь.

Я подхожу на шаг ближе, позволяя своему присутствию заполнить комнату, словно угроза женщине к продолжению.

Она замолкает, нахмурив брови, и тут же поворачивается в мою сторону. Я вижу, как в ее глазах мелькает страх, хотя прекрасно понимаю, что меня она не видит.

Но увидит, если я сам этого пожелаю.

Тем не менее мне нравится насыщать комнату собой, позволяя женщине чувствовать холодное дыхание смерти. Мои тени тянутся к ней, обвивая ее лодыжки и скользя вверх по телу.

Я хочу, чтобы она познала, что такое настоящая власть. Чтобы ощутила, какой ничтожной становится, когда сталкивается лицом к лицу с мощью иного рода.

Она вздрагивает, и я слегка ухмыляюсь. Нахмурившись, я отстраняюсь, и она издает тихий вздох облегчения, прислоняясь к каминной полке. Секунду спустя женщина выпрямляется, и жестокость вновь возвращается на ее лицо.

– Вот только я доберусь до этой мерзавки, – выдает она, – задушу ее до полусмерти. Хотя нет, ее смерть я буду медленно оттягивать. Лорд Пейн лишь станет первым из ее мучителей. Я позволю ему делать с ней все что угодно, до тех пор, пока она будет едва не сломлена, а потом отправлю это отродье к другому мучителю. Никогда больше она не ощутит любви и доброты. Она будет знать только боль и ненависть, пока ее тело и дух наконец не сломятся. Хейзел заплатит за то, что она сделала с моей семьей, и я буду стоять рядом и наблюдать за каждой секундой ее мучений.

Мои пальцы сжимаются в кулаки, кожа перчаток натягивается, но я заставляю себя стоять на месте. Хотя мне безумно хочется протянуть руку и просто вырвать душу из ее человеческого тельца.

Сделав глубокий вдох, я пристально смотрю на женщину сверху вниз, прежде чем повернуться к ней спиной.

Нет, смерть будет для нее слишком мягким наказанием, она заслуживает нечто хуже.

Подарка, который я пока не готов ей преподнести – я приберегу его на будущее.

Проходя по дому, я вижу следы пребывания Хейзел. Однако по слою пыли и копоти понятно, что ее отсутствия никто не заметил, и мне противно думать о том, что ее время и усилия здесь никто не ценил.

Поднявшись на второй этаж, я вглядываюсь в длинный коридор. Закрыв глаза, я позволяю себе почувствовать дом, комнаты, зов других душ. Мои тени струятся по стенам, ныряют под двери, заполняя собой все пространство.

Затем мое сердце издает два глухих стука.

Две души, одна из которых намного слабее другой. Однако в первой есть нечто такое, отчего у меня ноет в груди.

Нечто до боли знакомое.

Открыв глаза, я на мгновение отгоняю это чувство и продвигаюсь вглубь дома. Остановившись перед одной из дверей, я открываю ее и вхожу в душную спальню.

По коже бегут мурашки, жар охватывает меня, когда я заставляю себя пройти дальше в комнату. По взмаху моей руки тени врываются внутрь, поглощая все тепло и оставляя за собой лишь ледяной холод.

Удовлетворенный переменой атмосферы, я поворачиваюсь к кровати и вижу мужчину, неподвижного и бледного, лежащего под слишком большим количеством одеял. Подойдя к кровати, я понимаю, что он настолько близко к смерти, насколько наша сделка позволяет.

Если бы она пришла ко мне хоть на минуту позже. Если бы отступила, если бы передумала оставаться со мной, этот человек был бы уже мертв.

Нахмурившись, я присаживаюсь рядом с кроватью.

Ее отец не шевелится, его грудь едва поднимается и опускается. Я решаю заглянуть за пределы внешнего облика, в его душу. Попытаться увидеть то, что Хейзел видит в этом умирающем смертном.

В мужчине, ради которого она решила отдать свою жизнь.

Закрыв глаза, я протягиваю руку в перчатке, чтобы дотронуться до него. Укол боли пронзает мне ладонь, но мгновение спустя переходит в тупую пульсацию. Мой разум, мои тени, ищите его, взывайте к нему.

Откликнувшаяся душа теплая, но меркнет по сравнению с ее душой. Он издает свет, но мягкий, постепенно угасающий, в то время как она светит ярче любого солнца.

Но еще я вижу в нем доброту, о которой она говорила. Заботу, с которой он относился к другим. Любовь, что испытывает к ней.

Наша Хейзел.

Вздохнув, я отдергиваю руку и поднимаюсь на ноги. Глядя на него, я понимаю, что она никогда не осознает всей тяжести своего поступка. От чего она отказалась ради этого мужчины.

Она никогда не поймет того, что я вижу, что я чувствую в ней.

Этот человек будет жить только благодаря ее жертве, но как долго?

Тени начинают метаться, привлекая мое внимание к прикроватной тумбочке. Взглянув вниз, я прищуриваюсь при виде наполовину полной чашки, стоящей на ней.

Поднеся чашку к лицу, я тут же морщусь от смеси ароматов, исходящей от настоя. Но спустя мгновение я понимаю, что с ним не так. Он отравлен, и я даже прекрасно знаю кем – тем гнусным созданием внизу.

Хейзел никогда и словом не обмолвилась о том, насколько ужасны остальные члены ее семьи. О том, сколько страданий она перенесла в этом доме.

Это, конечно, говорит о чистоте ее души, но меня это наполняет яростью.

Просто невероятно.

Этот человек выживет после всего, что сотворила с ним жена, только из-за поступка его дочери.

Но ее жертва будет напрасной. Если эта женщина, которую он называет женой, так и останется с ним, то он, несомненно, все равно вскоре умрет.

Развернувшись, я бросаюсь из комнаты. Наполовину сняв перчатку, я направляюсь к лестнице, намереваясь собственноручно до самой капельки высосать жизнь из этой женщины. Позже Судьба, конечно, выскажет мне за то, что я отнял жизнь раньше положенного времени, но к черту ее.

Я останавливаюсь только тогда, когда тени внезапно ныряют под другую дверь, напоминая мне о еще одной душе в доме Хейзел.

Сжав зубы, я изо всех сил пытаюсь не обращать на это внимания, но понимаю, что не могу. Снова натягивая перчатку, я вхожу во вторую спальню и обнаруживаю молодого человека, сидящего на полу у кровати.

От него разит алкоголем и печалью, его одежда и тело покрыты запекшейся кровью и грязью. Я хмурюсь, задаваясь вопросом, почему меня вообще к нему потянуло. Человеческое горе мало что значит для меня. Этот мир быстротечен, их жизни – всего лишь мгновения в огромном пространстве времени.

Я уже поворачиваюсь, чтобы уйти, когда взгляд натыкается на что-то в руке юноши, и сердце тут же замирает.

Тени вырываются из меня и снова заполняют всю комнату. Указав на юношу, я наблюдаю, как они на мгновение лишают его дыхания, из его рук выскальзывает маленькая бумажка, а его тело застывает во времени.

Шагнув вперед, я наклоняюсь, чтобы поднять ее. Это оказывается рисунок, вырванный из книги, на котором располагается одна-единственная надпись.

«Моей дорогой Хейзел. Желаю самого счастливого дня рождения. Со всей любовью мира».

Ярость ослепляет меня, когда я смотрю на эту надпись, и в глазах у меня темнеет.

«Любовью»?

Кто для нее этот юноша? По какому праву он так относится к ней?

Она никогда не упоминала о возлюбленном.

Я сминаю бумажку в руке, собираясь засунуть ее в карман, и в этот момент вспоминаю о книге, лежащей там.

Нет.

Поколебавшись, я вытаскиваю книгу, медленно открываю обложку и нахожу, где была вырвана страница. Все внутри меня переворачивается, когда я разглаживаю смятый рисунок и подставляю его в это место.

Идеально подходит.

Сердце успокаивается, и вокруг него снова начинает скапливаться лед. Конечно, каким же дураком я был. С чего я взял, что ее доброта ко мне когда-нибудь станет чем-то большим? Я принял ее дружеское отношение за нечто большее, и в этом только моя вина.

Ее сердце принадлежит другому, а я всего лишь средство для достижения цели и завершения сделки.

Вот и все.

Бросив рисунок на пол, я засовываю книгу обратно в карман, прежде чем выбежать из комнаты, волоча за собой тени.

Голос разума предостерегает меня, но я все же не могу удержаться и решаюсь найти комнату Хейзел. Пусть она никогда не станет моей, но по крайней мере я могу сохранить воспоминания о ней.

В задней части дома я нахожу маленькую спальню. Внутри почти ничего нет, и мое сердце разрывается от открывшейся картины.

Судя по потертому матрасу и изношенному одеялу, с ней плохо обращались, пока она жила здесь. Тут пусто и неуютно, в дальнем углу протекает крыша, но комната на удивление все еще наполнена теплом и светом Хейзел.

Я хмурюсь, когда мои мысли начинает заполнять тьма.

Как мог ее отец допустить, чтобы с ней так обращались? А ее так называемый возлюбленный?

Почему он не защитил ее?

Одна только комната является достаточным доказательством жестокого обращения с ней. После нее здесь остались лишь такие мелочи, как засушенная маргаритка на окне и расческа рядом с кроватью, – и все равно ясно, что ее существование здесь едва терпели.

Я не могу не задаться вопросом, какой отец позволил бы так обращаться со своей дочерью. Если он действительно такой добрый и заботливый человек, каким его изобразила Хейзел, то ему лично предстоит доказать мне это, даже несмотря на то, что я уже видел его душу.

Выбежав из ее старой комнаты, я покидаю дом и направляюсь обратно к маленькому городку и таверне.