Он усмехнулся и снова заглянул мне в глаза. Я почувствовала, как большим пальцем он легко, словно перышком, провел по тыльной стороне моей ладони.

– Ты хочешь, чтобы завтра я пришел позаниматься с тобой? Потому что если тебе нужен день, чтобы отойти, я пойму.

Я знала, что без Брайса мне будет только хуже.

– Я хочу и дальше учить параграфы и выполнять задания, – удивив даже себя, заявила я. – Мне надо только поспать, и все будет хорошо.

Выражение его лица смягчилось.

– Ты ведь понимаешь, что они любят тебя? В смысле, твои родители. Даже если им не очень хорошо удается показывать это.

– Понимаю, – ответила я, но, как ни странно, мысленно задалась вопросом, о ком он говорит – о моих родителях или о себе.

* * *

С началом февраля мы с Брайсом стали более-менее стабильно придерживаться заведенного распорядка. Но далеко не все шло так, как раньше. Прежде всего, некое чувство пустило корни, когда я поняла, что ему хочется поцеловать меня, и окрепло, когда он коснулся моей руки. Хотя больше он до меня не дотрагивался и уж, конечно, не пытался поцеловать, между нами возникло что-то вроде напряжения, на низкий и настойчивый гул которого не обращать внимание было почти невозможно. Решая задачу по геометрии, я вдруг замечала, что Брайс смотрит на меня по-новому, или же, отдавая мне фотоаппарат, на мгновение дольше, чем требовалось, он не выпускал его из рук, так что мне приходилось тянуть его к себе, и я понимала, что он пытается справиться со своими чувствами.

Тем временем и я пыталась разобраться в своих чувствах, как правило, прямо перед сном. Я достигала «точки невозврата» – краткого и смутного периода, когда осознанное смешивается с бессознательным, и все становится расплывчатым, – и вдруг перед моим мысленным взором возникал Брайс на стремянке, или же я вспоминала его прикосновение, и нервы вспыхивали, я мгновенно просыпалась.

Тетя, кажется, тоже заметила, что мои отношения с Брайсом… эволюционировали. Он по-прежнему ужинал вместе с нами два-три раза в неделю, но, вместо того чтобы уходить сразу после ужина, проводил некоторое время с нами в гостиной. Несмотря на отсутствие уединения, а может, как раз из-за него, у нас начала складываться целая система невербальной коммуникации. Он слегка поднимал бровь, и я знала, что он думает о том же, что и я; я нетерпеливо проводила ладонью по волосам, и Брайс понимал, что я хочу сменить тему. Мне казалось, в целом мы действуем незаметно, но тетю Линду было не так-то просто обмануть. После ухода Брайса она обращалась ко мне со словами, которые заставляли меня задуматься о том, что же она на самом деле пытается мне втолковать.

– Мне будет недоставать тебя здесь, когда ты уедешь, – словно невзначай замечала она или заговаривала о другом: – Как тебе спится? Беременность способна влиять на гормоны как угодно.

Я почти не сомневалась: таким способом она напоминает мне, что влюбленность в Брайса не в моих интересах, даже если не говорит об этом напрямую. В итоге я, обдумав ее замечания, была вынуждена признать скрытую в них истину: да, у меня действительно разыгрались гормоны, и я в самом деле скоро уеду отсюда.

Но сердце – забавная штука: несмотря на понимание, что у нас с Брайсом нет будущего, я все равно лежала ночами без сна, прислушивалась к ласковому плеску волн у берега и понимала, что по большому счету мне просто все равно.

* * *

Если бы мне понадобилось назвать одну значительную перемену, произошедшую в моих привычках после приезда в Окракоук, я выбрала бы усердие, с каким теперь я делала уроки. На второй неделе февраля я закончила все мартовские задания и успешно выполнила все проверочные и контрольные работы. Одновременно росла моя уверенность в обращении с фотоаппаратом, навыки неуклонно совершенствовались. И День святого Валентина прошел просто… хорошо, хотя это обстоятельство и можно приписать нашей сосредоточенности на уроках и фотографии.

Это не значит, что Брайс забыл о празднике. Утром он явился с цветами, и я, хоть и растрогалась, сразу заметила, что он принес два букета – один мне и один моей тете, что немного сгладило впечатление. Позднее я убедилась, что цветы он подарил и своей матери. И озадачилась, гадая, не окажется ли навеянной гормонами фантазией все, что происходит между нами.

Но через два дня он исправился. Был вечер пятницы, к тому времени мы провели вместе двенадцать часов; тетя сидела в гостиной, мы – на веранде. Выдался теплый вечер в ряду довольно прохладных, и мы оставили раздвижные двери слегка приоткрытыми. Я считала, что тетя слышит нас, и хотя у нее на коленях лежала открытая книга, я подозревала, что в нее она смотрит так же часто, как поглядывает на нас. Вдруг Брайс заерзал в своем кресле и зашаркал ногами, как взволнованный подросток, кем он, собственно, и был.

– Я помню, что утром в воскресенье тебе рано вставать, но надеюсь, завтра вечером ты сможешь освободиться.

– А что будет завтра вечером?

– Я тут кое-что смастерил вместе с Робертом и папой, – туманно ответил он. – И хочу, чтобы ты это увидела.

– Что «это»?

– Сюрприз, – ответил он. И потом, боясь наобещать слишком много, зачастил: – Да вообще-то ничего особенного. И не имеет никакого отношения к фотографии, но я проверил прогноз погоды, и условия, по-моему, будут идеальными. Конечно, я мог бы показать тебе и днем, но ночью гораздо лучше.

Я так и не поняла, о чем он говорит, заметила только, что взбудоражен он точно так же, как когда приглашал меня смотреть рождественскую флотилию в Нью-Берне вместе с его семьей. На что-то вроде свидания. Волнуясь, он становился невозможно симпатичным.

– Мне надо спросить разрешения у тети.

– Конечно, – кивнул он.

Я ждала, но он ничего не добавил, и мне пришлось задать очевидный вопрос:

– А можно немножко поподробнее?

– А, да. Верно. Я рассчитывал свозить тебя на ужин в паб «У Говарда», а уж потом устроить сюрприз. Домой тебя привезу к десяти.

Внутренне я улыбнулась, думая, что если бы какой-нибудь парень просил моих родителей отпустить меня до десяти, согласились бы даже они. Точнее, согласились бы в прошлом, а сейчас, может, и нет. И все же выглядело это как настоящее свидание, а не что-то вроде, и хотя у меня вдруг заколотилось сердце, я повернулась в кресле, пытаясь выглядеть невозмутимо и привлечь тетино внимание.

– К десяти – это можно, – отозвалась она, не поднимая глаз от книги. – Только без опозданий.

Я снова перевела взгляд на Брайса.

– Все в порядке.

Он кивнул. Пошаркал ногами. Опять кивнул.

– Итак… в котором часу? – спросила я.

– Ты о чем?

– О времени, к которому я должна быть готова завтра.

– К девяти сможешь?

Я прекрасно поняла, что он имеет в виду, но ради шутки сделала вид, будто ума не приложу, о чем речь.

– Ты заедешь за мной в девять, мы поужинаем в пабе «У Говарда», посмотрим сюрприз, и уже к десяти ты привезешь меня домой?

Его глаза широко раскрылись.

– К девяти утра, – уточнил он. – Чтобы пофотографировать и, может, немного поработать с «Фотошопом». Еще я хочу показать тебе одно место на острове. О нем знают только местные.

– Какое место?

– Увидишь. Понимаю, все это звучит невразумительно, но… – он умолк, а я с трудом сдержала трепет при мысли, что он действительно пригласил меня на самое настоящее свидание. И это отчасти пугало меня и в то же время будоражило. – Ну что, до завтра? – наконец добавил он.

– Дождаться не могу.

И это была чистая правда.

* * *

Даже после того, как я закрыла за Брайсом дверь, тетя не проронила ни слова. Нет, она искусно притворялась, что увлечена чтением, удержалась от замечаний, полных скрытого смысла, но я ощущала ее обеспокоенность, хотя мне и казалось, что я парю в воздухе.

Спала я хорошо, лучше, чем в предыдущие недели, и проснулась, освеженная сном. Завтракали мы вместе с тетей, затем фотографировали с Брайсом неподалеку от его дома, потом работали вместе с его мамой на компьютере. Брайс сидел рядом со мной, излучая жар, и от этого сосредоточиться у меня получалось с трудом.

Пообедав у него дома, мы сели в его пикап. Я думала, Брайс везет меня обратно к тете, но он свернул на улицу, по которой я проезжала десятки раз, но никогда не замечала толком.

– Куда мы едем? – спросила я.

– Сделаем по-быстрому крюк в Великобританию.

Я заморгала.

– То есть в Англию? Ты говоришь о стране?

– Именно, – он подмигнул. – Сейчас увидишь.

Мы миновали небольшое кладбище слева от нас, затем еще одно, справа, и Брайс свернул на обочину. Мы вышли, он подвел меня к гранитному памятнику рядом с четырьмя прямоугольными могильными плитами в окружении сосновой коры и букетов. Весь маленький мемориальный комплекс был обнесен штакетником.

– Добро пожаловать в Великобританию, – объявил Брайс.

– Ты меня совсем запутал.

– В 1942 году траулер британского флота «Бедфордшир» был торпедирован германской подлодкой неподалеку от здешнего побережья, четырех погибших вынесло волнами на берег в Окракоуке. Двоих удалось опознать, еще двое остались неизвестными. Их похоронили здесь, и этот участок навечно передан Британскому Содружеству.

На памятнике содержалось больше сведений, в том числе имена всех находившихся на траулере. С трудом верилось, что германские подводные лодки шныряли в местных водах, у пустынных островов. Неужели им не следовало быть где-нибудь совсем в другом месте? В моих учебниках истории были разделы о Второй мировой войне, но мои представления о ней опирались скорее на голливудские фильмы, чем на книги, и я вдруг отчетливо представила, как страшно, наверное, было оказаться на борту траулера в тот момент, когда взрыв вспорол его корпус. Меня ужаснуло то, что из тридцати семи человек, находившихся на борту, нашли тела лишь четырех, – что же стало с остальными? Затонули вместе с судном, были погребены в его исковерканном корпусе? Или их выбросило на берег где-то в другом месте, а может, унесло далеко в море?

От этих мыслей меня бросило в дрожь, но с другой стороны, на кладбищах мне всегда становилось не по себе. Мои бабушки и дедушки умерли все четверо еще до того, как мне исполнилось десять, и родители возили нас с Морган на их могилы, где мы оставляли цветы. Думала я при этом лишь об одном: что меня со всех сторон окружают умершие люди. Да, смерть неизбежна, но я предпочитала о ней не задумываться.

– Кто приносит сюда цветы? Родственники?

– Скорее всего, береговая охрана. Это же они ухаживают за участком, хоть он и считается британской территорией.

– А почему здесь вообще оказалась германская подлодка?

– Наш торговый флот принимал на борт грузы в Южной Америке, или на Карибах, или еще где-нибудь, а затем следовал за Гольфстримом на север и в Европу. Но поначалу торговые суда двигались медленно и без охраны, поэтому становились легкой добычей для подлодок. Десятки таких судов были потоплены у самого берега. Вот почему «Бедфордшир» находился здесь. Чтобы обеспечивать им защиту.

Пока я разглядывала ухоженные могилы, меня осенило, что многие матросы на борту траулера наверняка были немногим старше меня и что у четверых похороненных здесь остались родственники за океаном. И я задумалась, смогли ли родители погибших хотя бы раз приехать в Окракоук, увидеть, где упокоились их дети, а также о том, насколько тяжело дался им этот приезд – или дался бы, если бы он состоялся.

– Мне здесь грустно, – наконец призналась я, понимая, почему Брайс не предложил взять с собой фотоаппарат. Такие места лучше помнить не по снимкам.

– Мне тоже, – кивнул он.

– Спасибо, что привез меня сюда.

Он сжал губы, мы еще немного постояли и направились обратно к пикапу, шагая на этот раз медленнее, чем обычно.

* * *

Он завез меня домой, я основательно вздремнула и позвонила Морган. С тех пор, как приезжали родители, я звонила ей пару раз, наш разговор продолжался минут пятнадцать. Точнее, Морган болтала без умолку, а мне оставалось слушать. Закончив разговор, я начала собираться на свидание. Из одежды мой выбор был ограничен джинсами на резинке и новым свитером, полученным в подарок на Рождество. К счастью, прыщей в последнее время поубавилось, так что мне не пришлось замазывать их тональником или пудрой. Не стала я злоупотреблять и румянами, и тенями для глаз, но на губы нанесла блеск.

Впервые за все время я признала, что определенно выгляжу беременной. Лицо округлилось, я вся как-то… увеличилась, особенно грудь. Мне явно требовался лифчик размером побольше. Придется поискать после церкви, и в этом было что-то неуместное, но ничего другого мне не оставалось.

Тетя Линда хлопотала у плиты, готовила бефстроганов, и я знала, что на ужин к ней придет Гвен. От аппетитных запахов ее стряпни у меня заурчало в животе, и она, наверное, услышала это.

– Фруктов не хочешь? Перебиться до ужина?

– Да ничего, – отказалась я и села за стол.

Несмотря на мой ответ, она вытерла руки и выбрала яблоко.

– Как прошел день?

Я рассказала ей про работу в «Фотошопе» и поездку на кладбище. Она кивнула.

– Каждый год одиннадцатого мая, в годовщину гибели судна, мы с Гвен ездим туда возлагать цветы и молиться за души погибших.

Так я и думала.

– Вы молодцы. А в пабе «У Говарда» ты когда-нибудь бывала?

– Много раз. Он единственный здесь открыт круглый год.

– Не считая твоего магазина.

– У нас же не настоящий ресторан. А ты неплохо выглядишь.

Она быстро нарезала яблоко ломтиками и поставила тарелку на стол.

– Я выгляжу беременной.

– Никто этого не заметит.

Она вернулась к чистке грибов, а я сжевала ломтик яблока и обнаружила, что именно это и надо моему желудку. Но вместе с тем задумалась…

– Насколько тяжело проходят роды? – спросила я. – Ну, если про них ходит столько страшных историй?

– Мне трудно ответить. Я ведь никогда не рожала, так что не могу опираться на личный опыт. И присутствовала при родах лишь нескольких девушек, которые попадали к нам. Гвен, наверное, лучше сможет ответить на твой вопрос, поскольку она акушерка, но насколько мне известно, схватки – штука неприятная. И все же не настолько ужасная, чтобы женщины отказывались проходить это испытание в следующий раз.

Это звучало логично, хоть спрашивала я не совсем об этом.

– Как думаешь, стоит мне взять ребенка на руки, когда он родится?

Ответ она обдумывала несколько секунд.

– И на этот раз я не смогу тебе ответить.

– А как бы поступила ты?

– Честное слово, не знаю.

Я взяла еще ломтик яблока, пожевала, размышляя, но меня прервал свет фар, мелькнувший в окнах и проскользнувший по потолку. Пикап Брайса, подумала я в неожиданной вспышке нервозности. Ну и глупо. Я ведь уже провела с ним полдня.

– Ты не знаешь, куда Брайс везет меня после ужина?

– Сегодня перед отъездом он сказал мне.

– И?..

– Обязательно надень куртку.

Я ждала, но больше тетя ничего не добавила.

– Ты сердишься на меня за то, что я уезжаю с ним?

– Нет.

– И все-таки ты считаешь затею неудачной.

– Вопрос в другом: считаешь ли ее удачной ты.

– Мы просто друзья, – возразила я.

Она промолчала, но ответа от нее и не требовалось. Потому что я вдруг поняла, что она нервничает, как и я.

* * *

Пора признаться: это приглашение на ужин стало для меня первым в жизни. Нет, я однажды встречалась с парнем и несколькими друзьями в пиццерии, и тот же парень водил меня в кафе-мороженое, но в остальном опыт был для меня настолько новым, что я понятия не имела, как себя вести и о чем говорить.

К счастью, мне не понадобилось и двух секунд, чтобы понять, что и Брайс никогда никого не приглашал на ужин: нервничал он еще сильнее, чем я, по крайней мере, пока мы не прибыли в ресторан. Сегодня Брайс набрызгался одеколоном с землистым запахом, выбрал рубашку на пуговицах, закатав длинные рукава, и, видимо, зная, что мне выбирать не из чего, оделся в джинсы, как и я. Разница заключалась в том, что он все равно выглядел, будто сошел со страницы журнала мод, а я была похожа на прежнюю себя, только попухлее.

Что же касается паба «У Говарда», он оказался почти таким, как я и ожидала, – с дощатым полом и стенами, увешанными вымпелами и номерными знаками, а переднюю часть зала занимал многолюдный и шумный бар. Мы сели за столик, открыли меню, и меньше чем через минуту подошла официантка принять наш заказ на напитки. Мы оба заказали сладкий чай, вероятно, оказавшись единственными в зале, кто пришел сюда не ради выпивки.

– Мама говорит, здесь вкусные котлеты из крабов, – заметил Брайс.

– Ты их возьмешь?

– Наверное, все-таки ребрышки, – решил он. – Я их всегда заказываю.

– Вы с родителями часто бываете здесь?

– Раза два в год. Родители ездят чаще, особенно когда хотят отдохнуть от нас, мелюзги. Видимо, иногда мы становимся невыносимыми.

Я улыбнулась.

– Я все думаю о том кладбище, – сказала я. – Хорошо, что мы не стали там фотографировать.

– Этого я не делаю никогда, в основном из-за деда. Он был в числе тех моряков торгового флота, которых пытался защитить «Бедфордшир».

– Он ничего не рассказывал о войне?

– Немного, только что это было самое страшное время в его жизни. И не только из-за подлодок, но и потому, что в северной части Атлантики бушевали шторма. Он пережил несколько ураганов, при которых волны наводили ужас. И конечно, до войны он вообще не бывал на материке, так что для него многое было в новинку.

Я попыталась представить себе такую жизнь и не смогла. В затянувшейся паузе я ощутила, как шевельнулся ребенок, надавил изнутри мягко, как вода, и машинально приложила руку к животу.

– Ребенок? – спросил Брайс.

– Она становится все активнее, – ответила я.

Он отложил меню.

– Понимаю, не мне решать и вообще это не мое дело, но я рад, что ты решила родить и отдать ребенка на усыновление, а не сделать аборт.

– Родители не позволили бы мне. Наверное, я могла бы и сама обратиться в ассоциацию планирования семьи, но мне такое даже в голову не приходило. Из-за католичества.

– Я вот о чем: если бы ты решилась, то так и не приехала бы в Окракоук, и у меня не было бы ни единого шанса познакомиться с тобой.

– И ты мало что потерял бы.

– Я считаю, что потерял бы все.

Внезапно меня бросило в жар, но на мою удачу, официантка как раз принесла нам напитки. Мы сделали заказ – крабовые котлеты для меня, ребрышки для Брайса, – и пока пили чай, разговор перешел на темы попроще, не заставляющие меня краснеть. Брайс рассказывал о тех местах в США и Европе, где ему довелось пожить; я передала суть телефонного разговора с Морган – он в основном сводился к стрессу, в состоянии которого находится сейчас она, – потом заговорила о Мэдисон и Джоди, о наших девчачьих приключениях, в основном во время пижамных вечеринок и неудачных экспериментов с макияжем. Как ни странно, о своих подругах я не вспоминала с тех пор, как гуляла с мамой по берегу. Если бы до приезда сюда мне сказали, что наступит время, когда я не буду думать о них хотя бы день или два подряд, я бы не поверила. Во что же я такое превратилась, гадала я.

Нам принесли салаты, затем основное блюдо, тем временем Брайс посвящал меня в подробности напряженного процесса поступления в Вест-Пойнт. Для этого он получил рекомендации от обоих сенаторов от Северной Каролины, что меня поразило до глубины души, а он объяснил, что даже если бы его не приняли, то после окончания другого университета все равно ушел бы в армию офицером.

– А потом в эти твои «зеленые береты»?

– Или в «Дельту», то есть на ступеньку выше. Конечно, если бы прошел отбор.

– Неужели ты не боишься, что тебя убьют? – удивилась я.

– Нет.

– Как это тебе удается?

– Я об этом не думаю.

А я знала, что думала бы об этом постоянно.

– А что потом, после армии? Ты когда-нибудь задумывался, чем будешь заниматься дальше? Станешь консультантом, как твой отец?

– Ни за что. Если получится, пойду по маминым стопам и попробую себя в туристической фотографии. Здорово было бы ездить по далеким краям и рассказывать снимками целые истории.

– Как же тогда устроиться на работу?

– Понятия не имею.

– Ты мог бы заняться дрессировкой собак. Дейзи в последнее время стала гораздо послушнее и уже не бродит где попало.

– Слишком тяжело было бы раз за разом расставаться с собаками. Я чересчур привязчивый.

Я поняла, что и мне было бы тяжело.

– Хорошо, что ты берешь ее с собой, когда приезжаешь к нам. Так ты успеешь провести с ней побольше времени, перед тем как ее придется отдать.

Он повертел на столе свой стакан с чаем.

– Ты не против, если я заеду за ней сегодня?

– Что?.. Перед сюрпризом?

– Думаю, ей понравится.

– А что это будет? Можешь хотя бы намекнуть?

Он задумался.

– Десерт не заказывай.

– Яснее не стало.

Я заметила лукавый блеск в его глазах.

– Вот и хорошо.

* * *

После ужина мы заехали домой к Брайсу, где застали его родителей и близнецов за просмотром документального фильма о «Манхэттенском проекте», что меня ничуть не удивило. Погрузив взбудораженную Дейзи в кузов пикапа, мы снова выехали на шоссе, и вскоре я уже поняла, куда мы едем. Эта дорога вела только в одно место.

– На берег?

Брайс кивнул, я вгляделась в него.

– Мы ведь не пойдем в воду, да? Как в начале «Челюстей», когда женщина идет купаться и ее съедает акула? Потому что если ты это задумал, то можешь прямо сейчас поворачивать обратно.

– Для купания вода слишком холодная.

Вместо того чтобы остановиться на парковке, Брайс свернул к проходу между дюнами, потом на прибрежный песок и поехал дальше вдоль берега.

– А это законно?

– Конечно, – кивнул он. – Незаконно – это сбить кого-нибудь.

– Ну спасибо! – Я закатила глаза. – Сама бы я ни за что не додумалась.

Он рассмеялся. Машину потряхивало на песке, я покрепче схватилась за ручку над дверцей. Было темно, по-настоящему темно, потому что луна виднелась как тоненький серпик, и даже через ветровое стекло я разглядела, что все небо усыпано звездами.

Брайс молчал, я силилась различить темный силуэт вдалеке. Даже при свете фар невозможно было понять, что это, но Брайс вдруг повернул руль и остановил машину.

– Мы на месте, – объявил он. – А теперь закрой глаза и подожди в машине, пока я не подготовлюсь. Только не подглядывай, ладно?

Я закрыла глаза – а что тут такого? – и стала слушать, как он выходит из машины и закрывает за собой дверцу. Приглушенным голосом он время от времени подзывал Дейзи, чтобы она не убегала, подходил к пикапу и снова ненадолго отходил от него.

По прошествии нескольких минут, которые показались мне непривычно длинными, я наконец услышала его голос за окном с моей стороны.

– Глаза не открывай, – предупредил он из-за стекла. – Сейчас я открою дверь, помогу тебе выйти и доведу до места, куда ты должна попасть. И только потом тебе можно открыть глаза, ясно?

– Только смотри, чтобы я не упала, – предупредила я.

Я услышала, как открылась дверца, протянула руку и коснулась его подставленной руки. Осторожно съехав с сиденья, нащупала ногой землю и встала на нее. Дальше было уже легче, Брайс вел меня по прохладному песку, и сильный ветер трепал мои волосы.

– Перед тобой нет никаких препятствий, – уверял Брайс. – Просто иди.

Пройдя несколько шагов, я ощутила волну тепла, сквозь опущенные веки начал пробиваться свет. Брайс мягко придержал меня.

– Теперь можешь открыть глаза.

Смутные очертания, которые я видела раньше из машины, оказались кучей песка, образовавшей полукруглый вал вокруг ямы с плоским дном, глубиной около двух футов. Со стороны ямы, ближней к океану, уже пылали сложенные пирамидой дрова, рядом Брайс поставил два садовых стула с накинутыми на них одеялами. Между стульями я увидела небольшую сумку-холодильник и какой-то прибор на треноге. Возможно, в списке романтических этот жест и не занял бы первое место, но мне он показался безупречным.

– Ух ты… – наконец тихо выговорила я, настолько ошеломленная, что ничего другого мне не пришло в голову.

– Я рад, что тебе нравится.

– Как ты ухитрился так быстро развести костер?

– С угольными брикетами и жидкостью для розжига.

– А это что? – спросила я, указав на треногу.

– Телескоп. Папа разрешил его взять. Телескоп его, но им пользуемся все мы.

– И я увижу комету Галлея[17] или что-нибудь вроде?

– Нет, – ответил он. – Она прилетала в 1986 году, а в следующий раз будет видна только в 2061-м.

– И ты вот так случайно знаешь об этом?

– Думаю, знают все, у кого есть телескоп.

И он, конечно, в этом уверен.

– Тогда что же мы увидим?

– Венеру и Марс. Сириус, который еще называют «пёсьей звездой». Созвездие Зайца. Кассиопею. Орион. Еще несколько созвездий. И почти полное соединение Луны с Юпитером.

– А в сумке что?

– «Ещёйки»[18], – ответил он. – Их весело поджаривать на костре.

Он взмахнул рукой, указывая на стулья, я направилась к ним и заняла дальний. И уже кутая колени в одеяло, заметила, что здесь ветер почти не чувствуется – из-за ямы и песчаного вала за спиной. Дейзи, побродив вокруг, улеглась рядом с Брайсом. Сидеть у костра было удивительно уютно.

– Когда же ты все это успел?

– Отвез тебя, потом вырыл яму, сложил дрова и уголь.

Пока я спала. Вот в чем разница между Брайсом и мной – пока я сплю, он действует.

– Это… невероятно. Спасибо тебе за все.

– Я еще приготовил тебе кое-что на День Валентина.

– Ты ведь уже дарил мне цветы.

– Хотел, чтобы у тебя осталось напоминание об Окракоуке.

Меня уже и так не покидало чувство, что это место – как и эту ночь – я запомню навсегда, но я завороженно смотрела, как он сует руку в карман куртки, достает коробочку, завернутую в красно-зеленую бумагу, и протягивает мне. Коробочка казалась невесомой.

– Извини, в доме нашлась только рождественская упаковочная бумага.

– Ничего страшного, – отозвалась я. – Мне открыть сейчас?

– Да, пожалуйста.

– А у меня для тебя ничего нет.

– Ты разрешила сводить тебя на ужин – этого более чем достаточно.

От этих слов мое сердце вновь нелепо забилось, что в последнее время случалось слишком уж часто. Я опустила глаза и принялась высвобождать подарок из бумаги. Под ней обнаружилась коробочка от устройства для удаления скрепок.

– Подходящих подарочных коробочек тоже не нашлось, – виновато объяснил Брайс.

Я открыла коробочку, наклонила ее, и мне на ладонь выпала тоненькая золотая цепочка. Я осторожно расправила ее, высвобождая маленькую золотую подвеску в форме раковины морского гребешка. Подняв ее в мерцающем свете костра, я потрясенно молчала. Впервые в жизни парень подарил мне драгоценное укра- шение.

– Прочитай на обороте, – предложил Брайс.

Я перевернула подвеску и поднесла ближе к свету. С трудом удалось разобрать несколько слов:

На память об Окракоуке


Я смотрела на подвеску, не в силах отвести глаз.

– Какая красивая… – прошептала я, чувствуя ком в горле.

– Я никогда не видел, чтобы ты носила цепочки, поэтому не знал, понравится ли она тебе.

– Она прелесть, – я наконец повернулась к нему. – Но теперь мне неловко от того, что я ничего не подарила тебе.

– Как же не подарила? – возразил он. В его темных глазах плясал отблеск костра. – Благодаря тебе у меня есть воспоминания.

Мне казалось, мы остались одни в целом мире. Нестерпимо захотелось объяснить ему, как много он значит для меня. Я подыскивала верные слова, но они не находились. В итоге я просто отвела глаза.

За костром волны были не видны, но я слышала, как они набегают на берег, приглушая треск пламени. Пахло дымом и солью, в небе над головой прибавилось звезд. Дейзи свернулась клубком у моих ног. Чувствуя на себе взгляд Брайса, я вдруг поняла, что он влюблен в меня. И ему все равно, что я вынашиваю чужого ребенка или что я скоро уезжаю. Для него не имело значения, что я не настолько умна, как он, или талантлива, или что я даже в лучшие времена недостаточно симпатична для такого парня, как он.

– Поможешь мне надеть? – наконец сумела попросить я, и собственный голос показался мне чужим.

– Конечно, – пробормотал он.

Я повернулась к нему спиной и подняла волосы, он случайно задел пальцами мой затылок. Когда он застегнул цепочку, я коснулась подвески, подумав, что на ощупь она такая же теплая, как я сама, и сунула ее под свитер.

И я снова откинулась на спинку стула, чувствуя, как от осознания его любви кружится голова, и гадая, как и когда это произошло. Перед мысленным взглядом возникали вспышки воспоминаний – знакомство с Брайсом на пароме; то утро, когда он появился в дверях; его реакция на известие о том, что я беременна. Мне вспомнилось, как я стояла рядом с ним, глядя на рождественскую флотилию, и как бродила среди елок и других украшений на ферме в Вансборо. Вспомнилось, каким было выражение его лица, когда я подарила ему рецепт булочек, и предвкушение в его глазах, когда он впервые протянул мне фотоаппарат. И, наконец, снимок, на котором он стоял на стремянке, заколачивая окна, – я знала, что буду хранить его вечно.

Брайс спросил, хочу ли я посмотреть в телескоп, и я, как в трансе, поднялась со своего места и прильнула к окуляру, слушая, как Брайс объясняет, что я вижу. Несколько раз он поворачивал и настраивал линзы, а затем приступил к рассказу о планетах, созвездиях и далеких звездах. Он ссылался на легенды и мифы, но я почти не улавливала смысла его слов – отвлекали его близость и мои новообретенные озарения.

Я все еще находилась под действием этих чар, когда Брайс начал показывать мне, как делать «ещёйки». Насаживал маршмеллоу на прутики, объяснял, насколько высоко над пламенем надо держать их, чтобы они не загорелись. Собрав лакомство из крекеров, плиток «Херши» и маршмеллоу, мы съели его, наслаждаясь тягучей сладостью. Я увидела, как нити маршмеллоу потянулись от губ Брайса при первом укусе, как он наклонился вперед, подбирая их, потом быстро выпрямился и приподнял вязкую сладость над ртом, чтобы не упустить ни капли. И рассмеялся, без слов напомнив мне, что ему удается почти любое дело, и при этом он никогда не воспринимает самого себя всерьез.

Несколько минут спустя он поднялся со своего стула и направился к пикапу. Дейзи увязалась за ним, Брайс вытащил из кузова что-то большое и громоздкое – что именно, я не сразу поняла. Он протащил свою ношу мимо костра и остановился поодаль, на плотном песке у самой воды. Только когда он запустил странный предмет в небо, я поняла, что это воздушный змей, и провожала его взглядом, пока он поднимался все выше и выше, скрываясь в темноте.

Совсем по-детски Брайс помахал мне, и я направилась к нему.

– Змей?

– Мне помогли сделать его папа с Робертом, – объяснил он.

– Но его уже не видно.

– Не подержишь минутку?

Змея мне не доводилось запускать с детства, но этот держался в небе как приклеенный. Из заднего кармана Брайс вынул что-то вроде пульта дистанционного управления от телевизора. Он нажал кнопку, и змей вдруг возник в темном небе, освещенный красными огоньками – как я догадалась, елочной гирляндой. Огоньки словно бежали по каркасу из реек, обрисовывали большой треугольник и несколько распорок.

– Сюрприз! – объявил Брайс.

Я взглянула на его взволнованное лицо, потом снова на змея. Тот словно кивал мне, и я повела рукой, чтобы увидеть, как он ответит на мое движение. Потом выпустила немного лески и стала следить, как змей поднимается выше, почти загипнотизированная этим зрелищем. Брайс тоже смотрел не отрываясь.

– Рождественские гирлянды? – спросила я завороженно.

– Да, а еще батарейки и приемное устройство. Если хочешь, можешь заставить лампочки мигать.

– Пусть лучше будет как есть, – решила я.

Мы с Брайсом стояли так близко, что я чувствовала его тепло, несмотря на ветер. Прислушиваясь к себе, я ощущала прикосновение раковины-подвески к коже, вспоминала ужин, костер, «ещёйки» и телескоп. И продолжала смотреть на змея и думать о том, какой я была, когда только приехала в Окракоук, и удивляться, как сильно я изменилась.

Я заметила, что Брайс повернулся ко мне, и повторила его движение, потом увидела, как он нерешительно шагнул ближе. Протянул руку, положил ладонь мне на бедро, и я вдруг поняла, что будет дальше. Легко и бережно он притянул меня к себе, наклонил голову, подался ко мне, и его губы приближались к моим, пока наконец не коснулись их.

Этот поцелуй был таким ласковым, сладким и нежным, что мне невольно захотелось прервать его. Напомнить, что я беременна и скоро уеду отсюда, объяснить, что у нас, как у пары, нет будущего.

Но я ничего не сказала. Только чувствовала его руки, обнимающие меня, его тело, прильнувшее к моему, и понимала, что хотела этого. Его рот медленно открылся, и когда наши языки встретились, я затерялась в мире, где имело значение лишь одно – время, проведенное рядом с ним. Где я ничего не желала так, как обнимать и целовать его.

Этот поцелуй не был для меня первым, не был даже моим первым поцелуем с языками, но стал первым, который ощущался как идеальный и правильный во всем, и когда мы наконец прервали его, я услышала, как вздохнул Брайс.

– Ты представить себе не можешь, как долго мне этого хотелось, – шепнул он. – Я люблю тебя, Мэгги.

Вместо ответа я приникла к нему, позволила обнимать меня и осторожно гладить по спине. Я представляла, как его сердце бьется в унисон с моим, хотя дышал он ровнее, чем я.

Меня била дрожь, и вместе с тем я еще никогда не испытывала такого чувства комфорта и целостности.

– О, Брайс… – прошептала я, и у меня сами собой вырвались слова: – Я тоже люблю тебя.

Атмосфера праздника и сочельник

Манхэттен

Декабрь 2019 года

Светились огни на рождественской елке в зале галереи, и воспоминания о давнем поцелуе ожили в памяти Мэгги. В горле было сухо, и она задумалась, сколько же времени говорила не умолкая. Как обычно, Марк слушал молча, пока она рассказывала ему о событиях тех давних дней своей жизни. Он сидел, подавшись вперед и положив на колени крепко сцепленные руки.

– Вот это да… – наконец протянул он. – Идеальный поцелуй?

– Ага, – подтвердила она. – Понимаю, звучит неубедительно. Но… именно таким он был. С тех пор с этим поцелуем сравнивались все остальные.

Он улыбнулся.

– Я так рад, что вам представился случай испытать его, но, честно говоря, мне немного страшновато.

– Почему?

– Потому что когда об этом услышит Абигейл, она может задаться вопросом, не упустила ли что-нибудь в жизни – и отправиться на поиски своего идеального поцелуя.

Засмеявшись, Мэгги попыталась припомнить, сколько времени прошло с тех пор, когда она в прошлый раз вот так сидела часами с другом и просто… разговаривала. Не смущаясь и не беспокоясь, понимая, что может просто быть самой собой. Слишком давно это было…

– А я уверена, что Абигейл буквально тает каждый раз, когда вы ее целуете, – шутливо заявила она.

Марк залился краской до корней волос. И вдруг став серьезным сказал:

– Вы были искренни. Когда сказали, что любите его.

– Сомневаюсь, что я переставала его любить.

– И?..

– И теперь вам придется подождать, чтобы услышать остальное. Продолжать сегодня мне не хватит сил.

– Понятно, – кивнул он. – Можно и повременить. Но я надеюсь, вы не заставите меня ждать слишком долго.

Она засмотрелась на елку, изучая ее форму, сверкающие искусно уложенные ленты.

– Трудно поверить, что это мое последнее Рождество, – задумчиво произнесла она. – Спасибо, что помогаете мне сделать его особенным.