Тамим Ансари

Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)





Переводчики: Дмитрий Лазарев, Ирина Евстигнеева

Научный редактор: Андрей Родин, д-р философ. наук

Редактор: Александр Петров



Издатель: Павел Подкосов

Руководитель проекта: Александра Казакова

Ассистент редакции: Мария Короченская

Арт-директор: Юрий Буга

Корректоры: Ольга Бубликова, Елена Воеводина

Верстка: Андрей Ларионов



В книге упоминаются социальные сети Instagram и/или Facebook – продукты компании Meta Platforms Inc., деятельность которой по реализации соответствующих продуктов на территории Российской Федерации запрещена как экстремистская.

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.



© Tamim Ansary, 2019

This edition published by arrangement with Public Affairs, an imprint of Perseus Books, LLC, a subsidiary of Hachette Books, New York. New York, USA. All rights reserved

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина нон-фикшн», 2025

* * *



Я посвящаю эту книгу моим друзьям во всем множестве миров, через которые меня провела жизнь


Предисловие

Идея этой книги родилась несколько лет назад, когда по случайному стечению обстоятельств мне пришлось одновременно прочесть три, как может показаться, не связанные друг с другом исторические работы. Одна была посвящена первому императору Китая, который привлек миллион крестьян к строительству Великой Китайской стены. Другая рассказывала о кочевой жизни народов Центральной Азии в домонгольские времена. В третьей работе речь шла о правителе гуннов Аттиле и о воинах-варварах, напавших на Римскую империю на закате ее существования.

Я читал все три книги одновременно, поэтому мне удалось заметить нечто, что в другом случае ускользнуло бы от моего внимания. Возведение Великой Китайской стены имело некоторое отношение к падению Римской империи. Интересная мысль: Китай и Рим представляли собой два совершенно разных мира, которые в те времена почти ничего не знали друг о друге, но между ними простирались степи Средней Азии, откуда и пришли кочевые племена гуннов. Когда в Китае происходило какое-то масштабное событие – например, строительство стены, остановившей вторжение кочевников, – его последствия, как волны на воде, распространялись через кочевые народы и в итоге достигали границ Римской империи. И конечно, значительные события в Риме поднимали такую же волну, распространявшуюся в обратном направлении.

Меня заинтриговала не столько связь между Римом и Китаем, сколько само явление взаимосвязанности как фактор человеческой истории. Я обратился к другим примерам, и найти их оказалось нетрудно. Религиозные практики, предписанные к исполнению пророком Мухаммедом, как оказалось, имеют некоторое отношение к обретению европейцами магнитного компаса. Успешный поход сельджуков на Иерусалим в XII в. исторически связан с неурожаями в Скандинавии, случившимися несколькими веками ранее. Политика династии Мин в Китае поспособствовала успеху американской революции. Изобретение хлопкоочистительной машины, сделанное в США в XIX в., разрушило семейный уклад жизни в странах Тропической Африки. Этот список можно продолжать бесконечно.

Кажется, что даже десятки тысяч лет назад, когда люди жили, не подозревая о населяющем Землю множестве других человеческих племен, все они каким-то образом были объединены в обширную сеть. Опутывающая весь мир плотная сеть связей, которая служит метафорой современного общества, – это лишь новейшая глава истории, уходящей в прошлое как минимум на 40 000, а может быть, и на все 60 000 лет.

В своей книге я рассматриваю взаимосвязанность как красную нить, проходящую сквозь всю мировую историю, но при этом признаю уместность и иного взгляда на вещи. Несмотря на то что связи между людьми становятся более глубокими и запутанными, различия между отдельными группами сохраняются и даже усиливаются. Мы живем на одной планете, но во множестве разных миров. Мир, который нам, людям, видится как единое целое, – это лишь мир, который мы себе представляем, независимо от того, кто именно подразумевается под словом «мы». Всемирная история, которую, как нам кажется, мы знаем, на самом деле нарратив, созданный искусственно и ориентированный на некую общность людей. Существуют европоцентризм, исламоцентризм, синоцентризм и многие другие варианты нарративов. Их количество зависит от того, как много групп людей на Земле идентифицирует себя как «мы» и противопоставляет себя «другим». Любые два исторических нарратива могут описывать одни и те же события и при этом подавать их совершенно по-разному, поскольку форма нарратива зависит от того, кто ведет рассказ. Утверждать, что один из множества возможных субъективных вариантов всемирной истории и есть настоящая история, – все равно что говорить, будто одна из множества существующих карт отражает реальный мир.

В конце концов все сводится к форме нарратива. Конечно, историческая наука оперирует фактами, однако они, по сути, работают на нарратив. Когда мы пишем свою историю, мы изобретаем себя. Именно этим мы занимались в пещерах много веков назад, когда собирались вокруг очага и пересказывали детям истории, услышанные от своих предков, вспоминали совместно пережитые приключения, в корне изменившие наши жизни, спорили о том, кто из нас на самом деле завалил медведя, и делали выводы о смысле жизни, глядя на звезды, – когда древние смотрели в ночное небо, они видели не просто звезды, они видели созвездия. Они говорили: «Вон там медведь», а еще говорили: «Посмотри, это могучий охотник», их соплеменники кивали, и пока все члены группы видели медведя и могучего охотника, так оно и было.

Нам, современным людям, легко говорить, что никаких созвездий на самом деле нет. Действительно, созвездия существуют только в сознании людей, которые на них смотрят, но в таком случае всё, что мы видим, и всё, что мы знаем, в каком-то смысле подобно созвездию: оно есть, поскольку мы можем его наблюдать. Мы существуем как созвездия людей. Мы погружены в созвездия идей. Мы живем во вселенной созвездий, которые сами составлены из созвездий. В социальной вселенной созвездия совершенно реальны.

Социальные созвездия, или общности, формируют намерения и задают историческую повестку: страны, семьи, империи, нации, кланы, корпорации, племена, клубы, политические партии, союзы, соседские сообщества, социальные движения, банды, цивилизации, школьные группировки – все это общности. Они не существуют вне рамок культуры. Могучий охотник при ближайшем рассмотрении распадается на случайно расположенные отдельные звезды. То же относится и к социальным общностям. Клан, страна, движение, банда – приглядитесь к любой из этих групп повнимательнее, и вы увидите только отдельных людей с их идеями.

Культура – это мир, который мы создали и продолжаем наполнять новыми смыслами, мир, который исчезнет вместе с нами. Социальные общности не похожи на реки или скалы, они не существуют в физической вселенной, но вместе с тем они не менее реальны, чем наводнения или оползни. Так и должно быть, поскольку эти общности действуют в физическом мире: строят мосты, развязывают войны, изобретают автомобили, отправляют ракеты на Луну. Любой человек, входящий в такую общность, может выпасть из нее, но сама она продолжит существовать. Даже если всех людей в общности заменить на других, она не потеряет своей идентичности и целостности. Все американцы, жившие 150 лет назад, умерли и обратились в прах, но Америка остается влиятельной страной. Все мусульмане, жившие в 1900 г., умерли, однако вполне осязаемая исламская общность продолжает влиять на реальные события. Когда мы говорим об истории, мы имеем в виду события, происходящие в пространстве культуры, и в этом же пространстве действуют социальные общности – именно на них все и держится.

Сорок тысяч лет назад подобные социальные общности сложились из небольших групп людей, знакомых друг с другом лично, и они были теми, кем они себя видели. Но теперь мы уже не полсотни человек, укрывшихся в пещере; нас восемь миллиардов, и мы населяем весь мир. Никто не может окинуть взглядом все человечество. Каждый из нас входит в какой-то более узкий социум и ограничен перспективой собственного мира. Мы не видим одинаковые звезды, а если и видим, то не различаем в них одинаковые созвездия: то, что открывается нам наверху, связано с тем, кто мы здесь, внизу, а внизу мы вовсе не однородная целостная группа. История продолжается благодаря именно этому факту: мы не составляем собой единую общность.

Будучи школьником, я услышал где-то слово «дефенестрация». Мне пришлось искать его значение в словаре. Оказалось, что дефенестрация – это когда кого-то выкидывают из окна. Я был озадачен тем, что такое слово вообще существует. В конце концов, ведь нет же специального термина для обозначения выбрасывания кого-нибудь с балкона, вышвыривания за дверь, выталкивания из автомобиля на ходу – так зачем понадобилось слово «дефенестрация»?

Ответ следует искать (как я выяснил) в событиях, произошедших в Центральной Европе четыре века назад. В один прекрасный день 1618 г. в Прагу, где большинство жителей составляли лютеране, прибыла группа дворян-католиков. Католики доставили послание из Священной Римской империи: император объявил, что лютеране должны прекратить строить церкви на королевской земле. Лютеране выслушали послание, а затем выкинули двух посланников из окна. Встреча проходила на третьем этаже, так что высота падения была около 21 метра. Это знаменитое событие получило название «Пражская дефенестрация»[1].

Удивительно, но оба выброшенных дворянина остались живы. И тут открылось пространство для интерпретаций: какой смысл скрыт в их выживании? А это зависит о того, кто рассуждает. Католики сочли произошедшее чудом, свидетельствующим о том, что Бог на их стороне. Лютеране же обращали особое внимание на причину, по которой дворяне выжили: те упали в огромную кучу навоза. И католики, и лютеране – христиане, но когда они встречались, то не воспринимали друг друга как единоверцев и сограждан. Глядя на одно и то же событие, они видели разное. Даже находясь в одной комнате, они пребывали в разных мирах, а миры эти существовали только в рамках культуры.

Сказанное относится не только к католикам и лютеранам. В те времена Европа изобиловала разнообразными группами христиан, которые противопоставляли себя всем прочим европейским христианам и делили мир на «своих» и «чужих». И лютеране, и кальвинисты относились к протестантам, но протестанты тоже были неоднородны и состояли из множества несовместимых групп, каждая из которых имела свой взгляд на мир. В условиях напряженности между «своими» и «чужими», сложившейся в Европе XVII в., Пражская дефенестрация инициировала Тридцатилетнюю войну – ужасающий конфликт, в результате которого были убиты или погибли от голода около 8 млн человек, включая множество гражданских лиц. Соперниками в той войне выступали не отдельные люди; воевали друг с другом социальные общности.

Смогут ли когда-нибудь примириться группы людей, вовлеченные в столь жестокое противостояние? Смогут ли потомки этих людей прекратить видеть друг в друге чужаков? Наверное, 400 лет назад такое было невообразимо. И все же сегодня семья лютеран, выходцев из Германии, живет рядом с семьей пресвитериан из Шотландии в каком-нибудь маленьком городке в Миннесоте, даже не задумываясь о том, какую веру исповедуют соседи. Католики и протестанты легко могут быть членами одного книжного клуба, не боясь, что их подвергнут дефенестрации, и вести оживленные разговоры на темы, не связанные с религией.

И дело не в том, что разногласия между этими группами людей исчезли. Различия в догматах никуда не делись. Просто со временем и те и другие стали частями одной культуры – единой, бесформенной, огромной, поглотившей нас всех. Подобные примеры есть в любой цивилизации. Малые миры иногда сливаются в миры побольше или становятся отдельными частями единого большого целого, но как это происходит – загадка, ответ на которую кроется во вселенной культуры. Может быть, в какой-то момент две семьи, которые живут на одной улице и водят детей в один детский сад, решат, что ничего не хотят знать о том, кто их соседи – лютеране или мусульмане-ваххабиты.

А может, ничего такого и не произойдет – ведь несмотря на то, что связей между нами становится все больше, не стоит игнорировать способ, которым они устанавливаются: это происходит в результате непрерывного слияния социальных групп и общностей. Идеи и информация не просто дрейфуют по поверхности человеческого океана, они переходят из одной культуры в другую, и когда они пересекают границы, что-то меняется. Но что-то и остается прежним. А иногда, когда границы размыты, появляется нечто большее, объединяющее части сливающихся культур, и там, внутри, все еще живут и дышат призраки более ранних и мелких культурных общностей.

Рассмотрим один небольшой пример. В наши дни шахматы известны во всем мире, но в VI в. они были распространены только в Индии, где эта игра и была изобретена. В те времена, согласно легенде, жил один правитель, который страстно верил в свободу воли. Игральные кости раздражали его; он пожелал такую игру, где участники сами бы управляли своей судьбой. Ученый по имени Сисса принял вызов и изобрел игру, исход которой полностью определяло стратегическое мышление – то самое, что помогает выигрывать войны. Правитель был в восторге, он хотел одарить ученого золотом, однако скромный Сисса попросил расплатиться с ним обыкновенным зерном: пусть на первую клетку шахматной доски положат одно зернышко, на вторую – два, на третью – четыре и т. д. На доске всего 64 клетки, но, когда правитель попытался удовлетворить просьбу Сиссы, он обнаружил, что, если удваивать число зерен на каждой следующей клетке, в итоге их получится столько, сколько во всем государстве не выращивают за год (сам Сисса об этом прекрасно знал – он был математиком, а в то время математика процветала в Индии).

Изобретение Сиссы отражало современный ему культурный контекст и в большом, и в малом. Игра предназначалась для четырех игроков, каждый из которых получал восемь фигур. Одна фигура изображала правителя, еще одна – его высшего военачальника. Остальные фигуры символизировали четыре рода войск, типичные для индийской армии тех времен: колесницы, всадники, слоны и, конечно, пехотинцы. Игра называлась «чатуранга», что означает «четыре ветви», или «четыре руки». В политически раздробленной Индии игра в войну, где участвуют сразу четыре стороны, оказалась к месту.

Однако из Индии чатуранга попала в Персию – государство с монолитным обществом, связанное грандиозным противостоянием с почти настолько же монолитным Римом. В Персии было распространено мировоззрение, утверждавшее полярность как фундаментальный принцип реальности: свет против тьмы, ночь против дня, добро против зла, жизнь против смерти – персы говорили, что именно так устроен мир, и тот мир, который они подразумевали, существовал только в пространстве культуры, в этой социально сконструированной сфере.

Неудивительно, что именно в Персии чатуранга трансформировалась в игру для двух игроков, каждый из которых управлял 16 фигурами. Доска тоже изменилась, клетки на ней стали черными и белыми. Кроме того, персы привнесли в игру множество местных колоритных деталей. Вместо «чатуранга» ее стали называть персидским словом со схожим звучанием – «шатранж», что означает «сотня забот». Военачальник стал визирем, верховным политическим советником, – такой был у каждого персидского монарха. Колесницы в то время уже не участвовали в настоящих битвах, поэтому в игре их заменили гигантские хищные птицы рух из персидских сказок.

В Средние века игра появилась в Испании, а потом и в других странах Западной Европы. И посмотрите, что с ней произошло: визирь превратился в королеву, кавалерия – в рыцарей, слоны – в епископов. В европейском фольклоре не было существ, подобных персидской птице рух, однако само слово походило на французское, обозначающее «камень», поэтому фигуры, которые раньше представляли птиц, теперь стали каменными зáмками.

Несмотря на внешние изменения, внутренняя логика игры – то есть правила – осталась прежней. Не изменилось ни количество фигур, ни то, как они перемещаются. Да, слоны стали епископами, но их по-прежнему было два, и ходить они могли только по диагонали. Да, вместо колесниц появились замки, однако они не утратили способности двигаться. Самой ценной фигурой на доске оставался король, и цель игры по-прежнему состояла в защите этого слабосильного старика. Шах остался шахом, а мат – матом. Пешки – то есть пехота – тоже остались, поскольку они есть везде. Сама стратегия, которая работала в Индии, оказалась к месту и в Персии, и в Европе. Сисса давно умер (возможно, ему отрубили голову, когда он потребовал отдать ему годовой запас зерна всего государства), но математические идеи, родившиеся в Индии в VI в., и сегодня служат прочным фундаментом величественного здания человеческих знаний.

История шахмат в деталях отражает историю человеческой культуры. Мы все принадлежим человечеству, но мы всегда были склонны закручивать вокруг себя вихри исключительности. Когда мы взаимодействуем, волны распространяются от одной человеческой воронки к другой, и в этом процессе какие-то вещи меняются, какие-то нет и иногда появляется что-то новое – как правило, что-то большее.

Сорок тысяч лет назад человечество представляло собой бесчисленное множество небольших, не связанных друг с другом племен охотников и собирателей, живущих в окружении дикой природы. Они перемещались по миру, но не оказывали на него почти никакого влияния. Крайне редко люди встречали кого-то, кого они не знали, – разве что новорожденного, – но даже в те времена, сами того не сознавая, все мы были связаны друг с другом. Сегодня каждый пригодный для жизни участок нашей планеты заселен людьми; на Земле не осталось места, не затронутого результатами нашей деятельности, и ничто живое не может возникнуть в стороне от главных течений и потоков человеческой активности, а любое наше действие имеет последствия для людей где-то еще. И тем не менее, хоть мы все и связаны, мы по-прежнему разделены на множество созданных обществом микромиров, которые для нас замещают собой непостижимое единство настоящего мира.

С высоты птичьего полета становится видно, что история человечества формируется в результате расширения этих микромиров в культурной реальности и их взаимодействия – когда они сливаются или пересекаются, происходит много всякого, от смятения, социального хаоса и войн до расцвета культуры, религиозного пробуждения и интеллектуальных прорывов. Однако самое важное из происходящего – важнее завоеваний, насилия и убийств – это смешение и наложение идей, которое приводит к рождению новых, более сложных и масштабных концепций. Их проявления мы видим в социальном и экономическом развитии, в войнах, в технологиях и изобретениях, в религии, искусстве, философии и науке. Мы видим их в жизни империй и в распространении идей. Мы видим их, когда время от времени одна глобальная парадигма свергает другую.

Паутина человеческих связей разрасталась и укреплялась десятки тысяч лет и, несомненно, продолжит распространяться и дальше. Через год, через десять, через сто лет, если мы все еще будем существовать, наши жизни окажутся переплетены гораздо сильнее. Это тенденция, и тенденция неослабевающая. Вполне возможно, уже сейчас формируется единое человеческое общество, но масштабы происходящего слишком велики, чтобы его можно было разглядеть. Мы пока не способны осознать это в полной мере – так Древний Китай не сознавал своего влияния на Древний Рим, и наоборот. Все мы хотим стать частью чего-то большего, но никогда еще это большее не представляло собой человечество целиком. Кажется, что все траектории сходятся из множества точек в одну, но сами по себе они не могут сказать нам, действительно ли у этой истории есть цель и направление, тем более что мы пока все еще не представляем собой одну большую счастливую семью.

Чтобы получить хотя бы слабое представление о том, куда ведет эта дорога, нужно окинуть взглядом то, что мы уже прошли. Как мы добрались оттуда, где мы были вначале, туда, где находимся сейчас? Если непрерывно возрастающая взаимосвязанность – это главная тема нарратива, то что представляет собой сам нарратив? Каковы его темы и кульминационные моменты? Как именно он делится на главы, сцены и ключевые события? Короче говоря, если история человечества – это повествование, то какой там сюжет?

Такими вопросами я задался много лет назад, когда мне впервые открылось, что подъем Китая был как-то связан с падением Рима. И в этой книге я расскажу о том, какие ответы мне удалось найти.

Часть I

Орудия, язык и среда

Из всех живых существ на Земле только мы, люди, используем орудия труда и речь, чтобы группами эффективно взаимодействовать со средой, в которой мы обитаем. Благодаря языку мы можем общаться, а рассказываемые нами мифы – это то, что связывает группы людей вместе. На заре веков сюжеты для наших мифов задавала география. Мы раскидывали сети смыслов, которые соединяли нас с людьми из нашего непосредственного окружения. Наше место обитания определяло, кто мы есть. Через постоянное общение мы выстраивали общие для нас понятия о таких сложных материях, как время и пространство, жизнь и смерть, добро и зло. Мы жили и умирали в условных пространствах, пронизанных нашими идеями, и, как нам тогда казалось, эти ландшафты и были миром, в котором мы живем. Между тем где-то, возможно всего в нескольких сотнях километров от нас, жили другие люди, совместно добывавшие себе пропитание, – и их объединял какой-то другой значительный географический факт, и они существовали в другом условном пространстве, которое было результатом их коллективной работы.

1.

Физический мир

(15 млрд – 50 000 лет до н. э.)

Однажды осенью 1940 г. на юго-западе Франции четверо подростков бродили по лесу недалеко от дома – они искали легендарный клад, о котором в то время ходили слухи. Внезапно их пес по кличке Робот с лаем бросился к яме под корнями упавшего дерева. Обрадованные ребята поспешили за ним – но, увы, обнаружили не старый сундук с сокровищами, а всего лишь дырку в земле.

Они поступили как свойственно подросткам – я сам, несомненно, сделал бы так на их месте: они протиснулись в отверстие, чтобы посмотреть, что оно скрывает. С собой у них весьма кстати были фонари – лаз оказался глубоким и заканчивался пещерой. И там на стенах и даже на потолке на высоте около четырех – шести метров в свете фонариков подростки увидели большие, изящные и реалистичные изображения быков, оленей и других животных, выполненные черной, красной, коричневой и желтой красками. Так была обнаружена одна из самых впечатляющих художественных галерей палеолита – пещера Ласко.

Находка была впечатляющей, но не уникальной. Похожие наскальные рисунки открывали по всему миру с 1868 г., и до сих пор их обнаруживают в сотнях различных мест от Испании и Ливии до Индонезии. Часто оказывается, что изображения на сводах одной пещеры создавались на протяжении тысяч лет; многие поколения людей приходили сюда рисовать. Древнейшее из наскальных изображений было создано около 40 000 лет назад, и вот что странно: даже самые ранние произведения уже представляются достаточно сложными. А вот неумело выполненных рисунков нигде нет. Непохоже, что художники каменного века учились рисовать на протяжении несколько сотен поколений, чтобы пройти путь от бесформенных клякс, едва напоминающих фигуры животных, до узнаваемых очертаний лошадей и охотников. Наоборот, складывается впечатление, что примерно 45 000–35 000 лет назад люди вдруг сразу начали создавать сложные произведения искусства. И речь идет не только о наскальной живописи. На раскопках в Малой Азии палеоантропологи обнаружили искусные украшения, относящиеся примерно к тому же периоду, что и наскальные рисунки. На юге Африки были найдены декоративные каменные ножи бесподобной красоты, а на территории Германии – керамическая статуэтка размером с амулет, изображающая женщину с тонкими руками и ногами, массивной грудью, крупными бедрами и вульвой.

Почему именно люди так внезапно достигли высокого мастерства в изящных искусствах? Ведь в те же времена жили и другие приматы, которые умели создавать орудия и инструменты, причем примерно с тем же успехом, что и люди, однако их изделия почти не менялись на протяжении тысяч лет, тогда как уровень сложности человеческих инструментов резко взлетел вверх. Должно быть, около 45 000 лет назад произошло что-то важное, но что именно? Что могло случиться?

Ответ на вопрос кроется в нашей истории, истории человечества.

У каждой истории есть место действия, и в нашем случае это физическая Вселенная, так что с нее и начнем. Физики говорят, что Вселенная возникла около 13,32 млрд лет назад – это может показаться огромным периодом времени, но, если взять по доллару за каждый год существования Вселенной, получившейся суммы не хватит, чтобы построить, скажем, три современных авианосца. Так что в некотором смысле наша Вселенная довольно молодая, и даже физики с этим согласны.

Все началось, по их словам, со взрыва, произошедшего в бесконечно малой точке. Кстати, многие религиозные тексты говорят о чем-то похожем. До Большого взрыва пространства не существовало, поэтому нет смысла говорить о размерах точки. Время тоже родилось в момент взрыва, так что начинать какое-либо утверждение со слов «незадолго до Большого взрыва» так же бессмысленно. Не было никакого «до», есть только «после».

В результате Большого взрыва расширяющаяся масса элементарных частиц свернулась в бессчетные триллионы звезд, удаляющихся друг от друга, но не от центральной точки, поскольку до сих пор продолжает расширяться все, включая само пространство. С нашей точки зрения, кое-что интересное во Вселенной появилось примерно 4,54 млрд лет назад, когда родилась Земля, – одно из восьми облаков звездной пыли сформировалось в нашей части пространства на орбите своей звезды. В результате действия гравитационного притяжения частиц каждое из облаков постепенно сжималось, крутясь подобно фигуристу на катке, становилось все плотнее, пока наконец не превратилось в сферическое тело, вращающееся вокруг своей оси и летящее вокруг Солнца, как и остальные семь планет-сестер[2].

В юности наша любимая Земля представляла собой шар раскаленной лавы. Потребовался примерно миллиард лет, чтобы ее внешний слой остыл и превратился в твердую земную кору. Затем начались дожди, и они шли до тех пор, пока вся поверхность планеты не оказалась под водой.

В этой воде содержались несколько простых химических соединений – метан, диоксид углерода и аммиак. Их молекулы способны вступать в химическую реакцию друг с другом. И когда это произошло, они сформировали более сложные химические соединения. Да, из нескольких типов первых молекул случайным образом могло сформироваться ограниченное количество новых комбинаций, но как только они появились, число комбинаций увеличилось. Благодаря растущему количеству «смежных возможностей»[3] материальная Вселенная продолжала наращивать свою сложность и разнообразие. Вероятность, что те первые несколько простых молекул, вступив во взаимодействие, случайно породили бы лягушку или птицу, равна нулю. Лягушки и птицы тогда не относились к смежным возможностям. Но как насчет взаимодействия с образованием несколько более сложных веществ, вроде аминокислот? Липидов? Нуклеотидов? Это не просто вероятно, это неизбежно должно было произойти.

В любой закрытой системе (как говорят физики) мера неупорядоченности возрастает. Очевидно, это такой закон. Книги, случайным образом расставленные на полках случайными людьми, сами по себе не выстроятся в алфавитном порядке; самопроизвольные процессы в физической реальности идут в другом направлении. Вода всегда течет вниз по склону, от большего порядка к меньшему, пока не достигнет нижней точки, в которой направленный поток сливается с водоемом и заканчивает свое существование. Мера неупорядоченности системы называется энтропией. Законы физики также утверждают, что энтропия может оставаться постоянной или даже немного уменьшаться в закрытой системе, если подвести извне некоторое количество энергии. Вода всегда течет вниз, пока в этой схеме не появляется насос. Очаг всегда гаснет, если только не подбрасывать в него новые дрова. В прибранной комнате возникает беспорядок, если только кто-то не проделает некоторую работу и не разложит вещи по местам. Видимо, ко Вселенной в целом этот принцип не применим. Почему? Да потому, что за ее границами по определению ничего нет. Перефразируя слова философа Людвига Витгенштейна, можно сказать: «Вселенная – это все, что имеет место». Поскольку для нее нет никакого «извне», откуда бы поступала энергия, энтропия не нарастает только в небольшой закрытой системе, расположенной в некотором более масштабном окружении.

Примерно 4 млрд лет назад маленькие закрытые системы подобного типа начали появляться на планете Земля. Они сформировались и развивались в тех местах, где через мелкие трещины в океанском дне просачивалось тепло расплавленного земного ядра. В этих местах (а может, и где-то еще) молекулы аминокислот, липидов и нуклеотидов соединялись друг с другом и формировали упорядоченную среду, к которой закон энтропии был неприменим: образно говоря, в таких условиях вода поднималась вверх по склону, а огонь загорался сам. Эти маленькие скопления молекул можно назвать предшественниками первых простых клеток – основных единиц жизни.

Таким образом, жизнь – закрытая система, помещенная в некую среду: части этой системы подчиняются внутреннему порядку, который связывает множество молекул в единое целое. Сказанное справедливо для любой формы жизни. Для клетки, для лягушки, для человека – для кого угодно.

Жизнь подобна созвездию, в котором роль звезд играют молекулы. Созвездие – это не просто набор звезд, но некая система, структура, куда они встроены. Любой форме жизни необходимо потреблять энергию, чтобы поддерживать свою внутреннюю структуру, и энергия эта должна поступать извне, из окружающей среды. Грубо говоря, клеткам нужно что-то есть. Если они не получают достаточно энергии, которая способна удерживать их вместе, они теряют связность. Если нарушение связности нарастает, в какой-то момент созвездие перестает существовать. Его материальные составляющие, молекулы, все еще где-то есть, но самого созвездия больше нет. Так жизнь отступает перед смертью.

Первые признаки жизни появились в Мировом океане около 4 млрд лет назад или даже раньше. Какими бы ни были эти временные рамки, одно можно сказать точно: жизнь существует почти столько же, сколько существует сама Земля. И хотя любая отдельная единица живой материи ограничена смертью, жизнь в целом распространяется и благодаря способности размножаться все лучше сопротивляется энтропии. Такова история жизни в двух словах: отдельные организмы появляются, оставляют потомство и умирают, но жизнь в целом распространяется, становится разнообразнее и сложнее. По крайней мере, до сих пор все было именно так.

На протяжении миллиардов лет одноклеточные формы жизни эволюционировали в бесчисленное множество многоклеточных видов. В то же время физический мир менялся. Суша поднялась из воды, образовался один огромный континент. Этот континент раскололся на две части, которые разошлись и отдалились друг от друга. Позже они разделились еще на несколько фрагментов и дрейфовали, пока не сформировалась структура, большей частью похожая на современную: вот обширная Евразия, к югу от нее – гигантская Африка, маленькая Австралия – на востоке, далеко, на другой стороне планеты, – Америка, на крайнем юге – Антарктида, а еще там и тут разбросаны острова, некоторые размером почти с континент. На планете еще нет людей, но место действия для истории человечества уже подготовлено.

Около 55 млн лет назад в Евразийский континент врезался огромный остров. Я говорю «врезался», поскольку все еще мыслю в геологическом масштабе. Если замедлить происходящее до нормального течения времени, можно сказать, что вряд ли это событие было заметно – ну потрясло немного Землю, и, наверное, вулканы извергались столетие или два.

Но в геологическом масштабе этот остров ме-е-едленно вклинился в Евразию, сминая ее поверхность, и скомканная земная кора стала Гималаями – самым высоким горным хребтом на планете. Рождение Гималаев оказало большое влияние на историю человечества, поскольку из-за этого климатические условия в регионе изменились. Ветры с моря приносили влагу, которая выпадала в виде осадков при столкновении воздушных масс со склонами высоких гор, а проливные дожди способствовали появлению густых лесов в Юго-Восточной Азии и на субконтиненте, который впоследствии назвали Индией. Обезвоженные воздушные массы продолжали путь на юг в Африку и, проходя над континентом, нагревались. Теплый сухой воздух стал причиной изменения растительности на северо-востоке Африки. Раньше, когда климат был влажным, здесь росли густые леса; теперь, когда пришли сухие ветры, эти леса стали редеть и отступать.

Африканские леса в то время населяло множество видов животных, в том числе приматов. Некоторые из этих приматов отступили вместе с исчезающими джунглями, желая оставаться в привычной для себя среде, поскольку они знали, как здесь выживать. Другие же адаптировались к новым условиям – там, где в редеющем подлеске возникали большие открытые пространства. Некоторые виды приматов стали проводить на земле не меньше времени, чем на деревьях. Вероятно, они вели себя подобно малышам на детской площадке – ходили, держась за ветки. А территория джунглей между тем продолжала сокращаться. Леса с отдельными открытыми пространствами превратились в саванну – травянистую равнину с отдельно стоящими деревьями.

Орудия

Для нас все началось в саванне. Живущие на деревьях (но, вероятно, уже способные перемещаться на двух ногах) обезьяны, обитавшие на границе леса и саванны, научились ходить вертикально, не держась за ветки, – это был отличный навык для их среды обитания, поскольку он позволял быстро перебегать открытые пространства, добираясь до отдельно стоящих деревьев, а при необходимости удирать под укрытие леса. Будучи двуногими, эти обезьяны не задействовали передние конечности для бега. Они могли использовать их как-то иначе – и таким образом передние ноги превратились в руки, а затем появились и большой палец, противопоставленный другим пальцам, и ловкое умение изготавливать орудия, и более крупный и развитый мозг, способный поддерживать все те новые навыки, которыми овладели эти существа.

Но саванна – это лишь часть истории. Не менее важную роль в нашем появлении сыграл и другой фактор. В тот исторический период Северо-Восточная Африка была геологически нестабильна, что стало причиной экстремальных колебаний климата около 2–2,5 млн лет назад. Сезоны дождей сменялись долгими засухами, а затем опять приходили дожди. Луга превращались в пустыни, а пустыни – в болота. Колебания продолжались тысячи лет, отнюдь не миллионы, а это не такой уж большой срок. Те виды, образ жизни которых соответствовал прежним условиям окружающей среды, как форма ключа соответствует замочной скважине, теперь оказались в затруднительном положении. Изменения были слишком быстрыми, эволюция не могла за ними угнаться. В таких непредсказуемых условиях выигрывают универсалы, а не специалисты. Преимущество оказалось у тех, кто умел адаптироваться.

В мире, где приходится постоянно менять стратегии выживания, важнейшую роль играют пальцы, кисти, руки и способность ходить на двух ногах. Приматы, обладающие этими особенностями, могли совершить хитроумный маневр адаптации – приспособить инструменты для компенсации своих биологических недостатков. Во-первых, несомненно, они использовали в качестве орудий просто элементы окружающей среды: тяжелыми камнями кололи орехи, шероховатыми перетирали семена, с острыми охотились. Но потом, значительно позже, они начали применять найденные предметы для изготовления новых орудий – использовали камни, чтобы обтесать другие камни и сделать ножи, заточить палки и заострить копья. Короче говоря, они начали изобретать.

Это занятие освоил не единственный вид. На протяжении нескольких миллионов лет на нашей планете жило немало различных двуногих приматов, умевших изготавливать орудия. Некоторые из них вымерли, другие эволюционировали в новые, более способные существа, и их инструментарий становился все шире. Они подчинили огонь (да, огонь тоже инструмент). Они научились охотиться организованными группами, и это сделало их страшными хищниками, прежде всего потому, что они были вооружены копьями, дубинами и сетями – короче говоря, орудиями. Они не просто убивали и ели других животных; с некоторых они снимали шкуры и надевали на себя. Вообразите, насколько устрашающими они, должно быть, выглядели в глазах своих современников.

Превосходные навыки ходьбы позволили новым видам приматов странствовать по всей Африке и пересечь Евразию. В отличие от других животных, они могли обосноваться в любых условиях окружающей среды, поскольку у них имелись орудия. Они переселялись в леса, пустыни, болота, на равнины, горные склоны и в долины рек – и это разнообразие мест обитания существенно влияло на то, кем они становились и как жили. Если представить историю как переплетенные нити, то место обитания – это одна из трех основных нитей. Орудия – вторая нить. Есть и третья, но о ней мы поговорим позже. То, кем мы были, и то, кем мы стали, с самого начала сложным образом определялось тем, где мы жили и что делали, чтобы совладать с природой в местах нашего обитания.

Ни одно из тех существ, бродивших по планете миллион лет назад, еще не было похоже на современного человека. Ни одно из них сегодня не пропустили бы в торговый центр. Биологически они еще не были людьми. Жизнь на Земле постоянно менялась и преображалась, пока наконец, около сотни тысяч лет назад плюс-минус несколько тысячелетий, часть двуногих приматов не стала анатомически неотличима от современных людей. Ученые называют этих существ Homo sapiens sapiens, что в переводе с латыни означает «человек разумный разумный» (довольно самовлюбленно, надо признать, ведь этот термин был придуман людьми для обозначения самих себя).

Значит, так оно и произошло? Сто тысяч лет назад? Занавес поднялся, и началась драма человеческого существования? Рискну предположить, что нет, не совсем так. Место уже было готово, но действующие лица еще не вышли на сцену. Тем древним сапиенсам все еще недоставало одной важной вещи, которую современные люди воспринимают как нечто само собой разумеющееся, поэтому нам придется вернуться к стартовой точке. Примерно 45 000 лет назад мы, люди, научились рисовать, играть на флейте и танцевать. В борьбе за приличную пищу мы начали побеждать всех остальных двуногих приматов. Что-то должно было произойти тогда, что-то такое, что позволило роду людскому подняться над животными. Но что?

Мне кажется, ответ таков: именно тогда возник настоящий язык.

2.

История начинается с языка

(50 000–30 000 лет до н. э.)

Уже неандертальцы имели необходимый для произнесения слов анатомический аппарат, но слова – еще не язык. Вороны издают звуки, обозначая ими различные объекты из окружающей среды. Можно сказать, что у них есть слово для обозначения человека и еще одно для собаки. Они даже способны придумывать новые звуки, чтобы называть ими конкретных людей. Они могут прокаркать предупреждение другим воронам: «Фермер Браун!» – но это всего лишь пара слов. А слова – еще не язык. Однажды ученые научили гориллу по имени Коко языку жестов, и она освоила более тысячи отдельных жестов, обозначающих разные вещи, например мороженое. Но Коко осилила только словарь. Она могла называть вещи, но это ведь всего лишь одна из форм указания на что-то. Это не язык.

Настоящий язык возникает тогда, когда слова соединяются, образуя бесконечное разнообразие осмысленных комбинаций. Это словарь, дополненный грамматикой и синтаксисом. В настоящем языке часть слов действительно имеет непосредственное отношение к объектам или событиям реального мира, например:

стул

есть

убивать

Но существуют и другие слова, не столь реальные, скажем:

не

столь

реальные

На самом деле значение многих слов кроется не в их взаимосвязи с объектами физического мира; их смысл – во взаимосвязи с другими словами. Развитие языка означает, что мы можем использовать слова так, как если бы они были именованными объектами. Затем слова отделяются от вещей и начинают существовать сами по себе. Так создается единый мир слов, существующий параллельно с миром вещей, имеющий к нему отношение, но не равный, не идентичный ему. Те, кто использует язык, могут войти в этот мир и взаимодействовать в нем, как если бы он был реальным миром.

Представим двух болтающих парней. Один говорит: «Давай завтра пообедаем в той забегаловке в Кортленде, где делают тако», а другой отвечает: «Согласен. Во сколько? Около полудня?» Вокруг них нет ничего, что соответствовало бы произнесенным ими словам. «Завтра»? «Обед»? «Полдень»? На что они могли указывать? Ни на что. И это еще не самые характерные слова в их высказываниях. Возьмем слова «давай», «в», «той», «на», «около» – они вообще ни на что не указывают. Они существуют только в языковой вселенной, которую делят со словами «завтра», «обед» и «полдень».

Когда мы обретаем настоящий язык, то выходим за рамки простого извлечения звуков, заставляющих наших приятелей убегать, улетать или пускать слюну. Мы достигли того уровня, когда извлечение звука создает в воображении наших соплеменников иллюзию целого мира. Когда двое обсуждают, как завтра днем съедят тако, они не просто взаимодействуют в мире, который каждый из них воображает, – они воображают один и тот же мир. В противном случае они не оказались бы на следующий день в одном и том же месте в условленное время. Это по-настоящему потрясающая штука: они представляют в своем воображении один и тот же мир!

Язык – это то, что мы обрели незадолго до того, как начали рисовать и играть на флейтах. Мы его не изобрели. Язык – биологическая особенность, которая развилась сама, подобно противопоставленному большому пальцу. Мы не учимся языку так, как мы учимся готовить ризотто. На каком бы языке ни говорила группа, к которой мы относимся, – мы освоим его. Ребенок взаимодействует с теми, кто его окружает, всеми возможными способами: он плачет, смеется, дерется до тех пор, пока постепенно взаимодействия не принимают осмысленную форму. В этот момент ребенок приобщается к тому же миру символов, что и его группа, – можно сказать, он просыпается в той реальности, которую группа создала и поддерживает.

В модели символического взаимодействия языка значение не помещается в каждого отдельного индивидуума. Значение – это паутина взаимодействий внутри человеческого созвездия. Мы не владеем значениями, которые мы сообщаем другим людям с помощью языка. Мы владеем языком, которым пользуемся для совместного создания смыслов с другими людьми в нашей сети. Когда двое договариваются о совместном обеде, они не изобретают слова «тако», «завтра» или «обед». Если они оба сегодня умрут, слова и идеи продолжат существовать в социальной сфере, частью которой были те два человека. Звезды могут отступать перед другими звездами, тогда как созвездия остаются на своих местах.

В какой-то момент несколько десятков тысяч лет назад те виды, которые обладали языком, получили решающее преимущество перед остальными. Эволюция продолжала видовой отбор до тех пор, пока мы, люди, не стали полноценными пользователями языка – единственными на Земле. Вслед за тем мы вытеснили все остальные виды освоивших создание орудий двуногих приматов, и они вымерли. Язык – это третья нить в триединстве мировой истории (позволю себе такой неологизм)[4].

Для ясности стоит отметить, что мы не были единственным живым видом, представители которого умели действовать в организованных группах. Волки, самый очевидный пример, охотятся стаями. Неандертальцы, вероятно, взаимодействовали не хуже волков. Однако представителям нашего вида пришлось объединиться, чтобы осуществить свой план. Они координировали действия друг с другом, передавая физические сигналы. Эти сигналы вызывали ответную реакцию. Язык дал людям возможность работать вместе для достижения единой цели, даже когда они были разделены во времени и пространстве. Объединенная общим языком, многочисленная группа людей могла действовать так, будто она была единым социальным организмом. Люди синхронизировали свои действия, даже когда оказывались рассредоточены и не имели возможности подавать друг другу сигналы и даже когда кто-то из них оказывался в неожиданных обстоятельствах, о которых другие ничего не знали. У них это получалось, поскольку они действовали в воображаемом мире, общем для всей их группы. Мы, люди, не живем непосредственно в физическом мире – это факт. Мы живем в модели мира, которую коллективно создали с помощью языка и существование которой общими силами поддерживаем. Эта модель уже существовала, когда мы родились; мы прокладываем свой путь к ней по мере взросления. Взрослеть – значит приобретать способность представлять себе тот же мир, что существует в воображении всех остальных людей.

Наши желудки будут урчать от голода независимо от того, в каком обществе мы родились, но наше социальное «я» – о, тут совсем другое дело. Социальное «я» определяется нашим окружением. Биологическое «я» – это тело. У него есть сознание, созвездие идей, отношений, мыслей, знаний и убеждений, проистекающих из бескрайнего облака аналогичных элементов, объединяющих его с другими. Это созвездие привязано к мозгу и телу, но расположено снаружи, в социальной паутине, сплетенной из отдельных личностей. А паутину смысла мы создаем с помощью языка – именно он связывает биологию и историю. Человеческие группы существуют как социальные общности, которые взаимодействуют с окружающей средой так, будто все эти скопления личностей представляют собой клетки единого организма. Как только мы начали формировать подобные коллективные «я», каждое из которых без исключения было созвездием, паутиной смыслов, существующей только в сознании его членов, а не в физическом мире как таковом, тогда и началась настоящая история человечества.

Однако с невероятной силой, которую мы получили посредством языка, всегда была связана одна проблема. Моделям мира, что позволяли нам держаться вместе, надлежало соответствовать реальности. А реальность была непокорной и чуждой, она была чем-то вечно изменяющимся и непознаваемым. Чтобы сохранять с ней связь, нам приходилось исправлять наши модели по мере поступления новой информации. Но все сообщество не может изменять свое сознание так, как это делает отдельное живое существо. Сообщество способно вести себя как социальный организм, однако у него нет мозга; оно существует только как сеть символических взаимодействий между его членами. Изменяться приходится именно этим отдельным личностям, и вряд ли можно разом поменять сознание многих, ведь телепатии не существует. Мы все населяем воображаемые миры, но мы приходим туда по отдельности, каждый со своим уникальным багажом знаний, идей и убеждений.

Если кто-то из членов общества меняет свои воззрения и убеждения, а другие их не меняют, общая модель теряет связность. А когда модель становится запутанной и непонятной, тогда ослабевает наша способность слаженно взаимодействовать с нашим окружением. Мы не можем позволить себе терять связь с материальным миром, но точно так же мы не можем и допустить потерю связи друг с другом, и эти два императива довольно часто конфликтуют. Противоречие между сохранением связи друг с другом и внешним миром было заложено в программу человеческой жизни в момент появления языка. Это противоречие по-прежнему становится причиной драматических событий, вот почему язык, наряду с орудиями и окружающей средой, является третьей нитью в триединстве человеческой истории.

До появления языка мы, скорее всего, жили во многом подобно другим высшим приматам. Точно так же, как они, мы скитались по свету небольшими группами, собирая плоды и охотясь на других животных. Точно так же мы находили укрытие у воды, разбредались кто куда днем и собирались вместе ночью возле огня, который считали величайшей ценностью. За редкими исключениями все члены одной конкретной человеческой группы были кровными родственниками. То же самое, без сомнений, можно сказать и о других высших приматах. Время от времени наши пути пересекались с другими родственными группами, а иногда мы собирались вместе с ними на ритуальных празднествах, после которых по крайней мере несколько женщин беременели. В редких случаях при обстоятельствах, поныне нам неизвестных, беременность становилась результатом полового акта между человеком и неандертальцем, настолько мы были близки.

Однако едва у нас появился язык, наши пути с другими видами приматов разошлись. Именно тогда кто-то из наших предков спустился в пещеры, чтобы нарисовать на их стенах и сводах изумительные картины, произведения искусства, которые и увидеть-то можно было только в мерцающем свете факела. В том же тысячелетии родилась музыка, о чем мы знаем благодаря найденным в тех же пещерах древним флейтам. Должно быть, под музыку наши предки танцевали – об этом свидетельствуют замершие силуэты, изображенные на наскальных картинах. Тот факт, что мы изготавливали украшения, позволяет предположить, что появилась мода. Стремительно усложнялись наши орудия. Мы больше не были ограничены использованием только камня; мы делали вещи из костей и ракушек, из рогов, а также, вероятно, из дерева, хоть последние и не сохранились до наших дней. И это были не только рубила и ножи, но еще и рыболовные крючки и иглы. А если мы делали иглы, значит, мы шили и одежду. И если мы готовили пищу, значит, мы, несомненно, обменивались рецептами.

Создание орудий расцвело, как только у нас появился язык, поскольку нам больше не требовалось наблюдать за тем, как кто-то что-то делает, чтобы научиться делать то же самое. Одни люди могли описывать свои действия, а другие – их повторять. В конце концов, теперь они жили в мире, содержащем множество вещей, с которыми многие никогда лично не сталкивались. Когда один член группы что-то видел, остальные тоже получали хорошее представление об увиденном, поскольку оно становилось частью обстановки в мире символов, общем для всех членов группы. В этом мире символов можно накапливать навыки и знания, чтобы каждое поколение, основываясь на опыте прошлого, создавало орудия будущего.

Поскольку внезапный расцвет был связан с использованием языка, значит, с него и начинается нарратив. И если это так, вероятно, именно тогда люди впервые получили представление о собственной истории, именно тогда они впервые начали придумывать свое прошлое. За миллиарды лет, пролетевших с момента рождения Вселенной, произошло множество вещей, но никакой нарратив не мог сложиться без понятий «вчера», «завтра», «когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас» и «во времена прапрадеда моего прадеда». Повествование и история подразумевают, что все мифологии уходят корнями в ту эпоху. Лично на меня наводит дрожь мысль о том, что за расцветом языка последовало развитие истории, искусства, религии и технологии. Я практически вижу себя там, окруженного группой людей, все мы связаны, все мы в какой-то степени одиноки. Начиная с того момента и впредь на планете жили настоящие люди. Они одевались не так, как мы, и не так часто мылись, но это были мы. Совершенно точно мы.

3.

Цивилизация начинается с географии

(30 000–1500 лет до н. э.)

Орудия и язык. Обладая этими двумя преимуществами, человечество проникло в такие места, которые прежде были необитаемы. Мы смогли добраться до неприютных холодных территорий, надев на себя шкуры убитых нами животных и научившись разводить огонь внутри жилищ из костей. Не позднее 40 000 лет назад мы мигрировали из Африки в Юго-Западную Азию, а оттуда в Европу и Восточную Азию, а позже и на покрытый льдами север. Мы шли туда, где была хорошая еда, а для охотников хорошая еда там, где бродят огромные животные, например мамонты.

Так случилось, что мы развили наши убийственные преимущества тогда, когда Земля вошла в последний ледниковый период и температура на планете резко упала. В тот период столько воды стало льдом, что уровень Мирового океана сильно понизился. Между Сибирью и Северной Америкой, там, где сейчас Берингов пролив, тогда располагалась либо суша, либо настолько толстый слой льда, что люди, перемещаясь по нему, даже не подозревали, что ходят по воде. В поисках мяса они добрались до Америки. Когда температура повысилась, лед растаял, уровень океана поднялся, и мост между континентами исчез. Больше никто не мог пройти на ту сторону, а те, кто уже перешел, не сумели вернуться. С человечеством произошло нечто важное – наша планета фактически разделилась на две части. Но, конечно, никто из людей того времени не имел понятия об этом глобальном событии: они просто переживали драмы своих многочисленных маленьких переплетенных жизней, своего социального созвездия.

Однако к тому времени завершились как минимум три волны миграции из Азии в Америку, в результате которых люди заселили территории до Новой Шотландии и Огненной Земли. На тот момент человечество использовало язык уже не меньше тысячи лет, поэтому мигрировавшие в Америку, несомненно, имели множество общих родовых мифов и традиций со своими дальними родственниками в Восточном полушарии. Но после разделения континентов в течение следующих примерно 11 000 лет человеческая культура развивалась независимо, и это разъединение еще будет иметь серьезные последствия.

Окружающая среда определяет нашу стратегию выживания, которая, в свою очередь, влияет на то, как мы объединяемся в группы. Следовательно, особенности окружающей среды формируют закономерные культурные различия. На самой большой в мире части суши, которая включает в себя Евразию и Африку, различия в условиях среды обитания сформировали по крайней мере три разных образа жизни. Около 10 000 лет назад часть людей оставила охоту и собирательство и перешла к оседлому образу жизни земледельцев. Небольшие деревни появились в Малой Азии (на территории современной Турции), в Леванте (теперь здесь расположены Израиль, Сирия, Ливан и т. д.) и в некоторых районах Европы. Это произошло – и это в принципе могло произойти – только в местах с достаточно плодородной почвой и обильными осадками: так условия окружающей среды формируют образ жизни.

Но даже в этих районах часть людей выбрала другую стратегию выживания. Вместо того чтобы обрабатывать один и тот же клочок земли, они одомашнили животных, на которых прежде охотились, и стали скотоводами-кочевниками. Земледельцы против скотоводов, жители деревень против кочевников – таким было ключевое разделение. Там, где они пересекались, они могли вступить во взаимовыгодные отношения. Одна сторона преуспела в производстве зерна, фруктов и овощей; у другой были мясо, молочные продукты и кожи. Эти две большие общности людей использовали опыт друг друга, обмениваясь товарами.

Однако иногда кочевники устраивали набеги на деревни и забирали все, что хотели. В некоторых районах кочевые и оседлые племена даже имели общие корни. Расхождение в их образе жизни могло породить племенные мифы, которые рассказывались и пересказывались обеими сторонами как эпические истории о вероломстве и триумфе. В ветхозаветном сюжете о Каине и Авеле сохранился отпечаток подобного мифа. В тех местах, где родилась эта история, природные условия позволяли заниматься и земледелием, и скотоводством. Два образа жизни там неизбежно должны были столкнуться друг с другом.

Наконец, живущие среди множества озер и на берегах морей люди освоили мореплавание и стали добывать себе пищу в воде. Мореплавание вовсе не позднее изобретение. Первые лодки были построены еще не людьми, а древними гоминидами, нашими прямыми предками. Таким образом, люди с самого начала знали, что, если позволяет географическое положение, рыболовный промысел может быть столь же действенной стратегией выживания, как земледелие и животноводство.

Речные цивилизации

Позже, примерно около 6000 лет назад, люди обнаружили необыкновенно хорошие места для земледелия – долины рек, которые ежегодно затапливались, после чего на земле оседал свежий слой плодородного ила. Возможно, таких рек было немало, но среди них выделяются четыре, поскольку именно там зародились первые крупные городские цивилизации: это река Нил, система рек Тигр и Евфрат, реки Инд и Хуанхэ. Они породили египетскую, месопотамскую, индийскую и китайскую цивилизации соответственно.

Если жизнь людей формирует окружающая среда, то почему цивилизации, возникшие в долинах рек, столь непохожи друг на друга? Ответ прост: эти четыре реки тоже весьма разные. Между ними есть существенные географические различия, и, подстраивая свой образ жизни к природным условиям в долинах этих очень разных рек, люди сформировали уникальные созвездия обычаев, традиций и идей. Так появились разные истории мира.

Нил

Нил был превосходной двусторонней коммуникационной артерией, но только на участке длиной примерно в 1000 км. Река, берущая начало в Центральной Африке, имеет общую протяженность 6852 км, из которых около 5000 км она проходит через ущелья, водопады и пороги. Последние препятствия на пути к устью – это пороги Нила, усеянные валунами и продуваемые ветром белопенные отмели. Сплавляться вниз по реке через пороги невозможно, и даже перейти вброд здесь крайне сложно. Однако ниже начинается долина Нила, ставшая колыбелью цивилизации. На этом последнем участке река широка, глубока и спокойна. Она несет свои воды на север, но бриз непрерывно дует в сторону юга. Можно поднять парус на лодке, если надо плыть на юг, и опустить его, если надо плыть на север. В итоге люди расселились вдоль всего этого участка реки, вместо того чтобы собраться в отдельных городах. В результате постоянного взаимодействия возникло культурное единообразие, как если бы вся долина была в некотором смысле одним гигантским социальным созвездием.

Это одна из поразительных особенностей долины Нила. Отличительной ее чертой является естественная защита, которую обеспечивает сам ландшафт. Грабителям с юга не удастся легко попасть в долину, ведь им придется преодолеть пороги Нила. С востока тоже большие опасности не грозят: местность там слишком гористая и засушливая, а потому в те времена она была малонаселенной. А на западе лежит пустыня Сахара. Египтянам приходилось оборонять только устье своего вытянутого мира, дельту реки. Находясь в остальной части долины, они могли направить свои силы и энергию на преумножение собственного благосостояния.

Культурная однородность, обусловленная таким природным окружением, позволяла людям объединяться для создания масштабной инфраструктуры, чтобы взять реку под контроль. Во время разлива Нила вода накрывала всю долину по обе стороны реки до самых холмов. Построив плотины, выкопав рвы и каналы, земледельцы могли запасти воду во время разлива, чтобы потом в течение года использовать ее для орошения полей. Для согласованной реализации этого проекта возникла управленческая структура со множеством уровней контроля, на вершине которой стоял богоподобный верховный руководитель.

Нил разливался со значительной, но все же не постоянной регулярностью, и в те годы, когда разлив был слабым, люди, естественно, пытались понять, не прокляты ли они: может, они сделали что-то не то? Или, наоборот, не сделали должного? Общество под управлением сильной централизованной власти, связанное общими интересами и необходимостью понимать природу и влиять на нее, создало уникальную для египетской цивилизации фигуру: фараона – властителя, которого массы людей считали богом.

Фараон, очевидно, был солидарен с массами: он смотрел на себя – и видел бога. Рассуждая с современных позиций, я не могу отделаться от вопроса: о чем он думал, когда сваливался с простудой, – что это за бог, который просыпается больным? Но я признаю, что подобный вопрос не мог возникнуть в голове ни у одного египтянина, жившего в те времена. Сознание личности формируется обществом, и египтянам необходимо было верить, что, когда нужды, желания и прихоти фараона удовлетворены, разливы Нила происходят именно так, как дóлжно. Поскольку ничьи капризы и желания невозможно удовлетворить полностью, взаимосвязь между этими событиями кажется несомненной. Египтяне нуждались в неопровержимой вере, чтобы претворять в жизнь проекты, требующие согласованных усилий тысяч людей. Один-единственный скептик поставил бы под угрозу безопасность всех остальных. Вряд ли кто-то захотел бы оказаться тем парнем, который подставил под удар жизнь всей цивилизации. Скептик опасен для внутреннего порядка социального созвездия. Вот почему общества обычно не любят вольнодумцев.

Строительство, обслуживание и ремонт систем орошения обеспечивали работой бесчисленное количество египтян на протяжении нескольких месяцев, но в оставшееся время им было практически нечем заняться, а общество вряд ли может позволить себе оставить без дела такую массу людей – организованные, но праздные рабочие начинают доставлять беспокойство. Таким образом, в Египте того времени имелось множество людей, которых нужно было чем-то занять, и божественный фараон, чьи желания следовало исполнять. Совместите одно с другим – и что вы получите?

Вы получите пирамиды. Вы получите титанические усилия, затраченные на удовлетворение загробных нужд одного человека. Вы получите монументальные храмы и скульптуры размером с гору. Оросительные сооружения, фараоны, бюрократия, пирамиды – вот отличительные черты древнеегипетской цивилизации, сформированы самым ее сердцем – рекой Нил.

Тигр и Евфрат

Тигр и Евфрат впадают в Персидский залив примерно на 2000 км восточнее дельты Нила. Реки спускаются с гор Турции и текут на юг, почти параллельно друг другу, по территории современного Ирака, разделенные сушей шириной около 80 км, и соединяются перед самым заливом. В этой речной системе нет порогов, четко разделяющих верхнее и нижнее течения. Некоторые участки рек судоходны, некоторые нет. Ветер здесь переменчив, а низины заболочены. Вместо одной единообразной культуры в долинах Месопотамии возникло множество отдельных поселений, объединенных огромными храмами и жрецами.

Жившим здесь людям географическое положение не обеспечивало защиты, в которой они нуждались, поскольку условия вблизи реки были благоприятными не только для земледельцев, но и для скотоводов-кочевников. Поселенцам приходилось отражать нападения грабителей, которые могли появиться с любой стороны, поэтому они выстроили стены взамен отсутствовавших естественных преград. В Месопотамии появились не просто города, но города, огороженные стенами, которые со временем превратились в неприступные города-государства: Урук, Аккад, Лагаш и Киш, – в каждом из которых была своя армия хорошо подготовленных солдат.

Египетское общество открыло для себя, что, раз существуют рабочие-строители, они должны что-нибудь да строить. Жители Месопотамии обнаружили, что, раз есть армия, она должна с кем-нибудь да воевать. Если солдаты не заняты, они создают проблемы; поэтому правители Месопотамии либо сражались с налетчиками, либо вели свои армии вниз или вверх по течению, чтобы покорить соседей. Египтяне строили пирамиды; жители Междуречья строили империи. Успешные завоеватели, правившие сетью городов-государств, располагали бóльшим запасом ресурсов, для защиты которых требовалась бóльшая армия, что, в свою очередь, приводило к росту числа военных кампаний. Примерно 43 века назад Саргон Аккадский, царь Киша, покорил почти все города-государства Месопотамии и основал первую в истории настоящую империю.

Может показаться, что жизнь в Месопотамии была безотрадной, полной страданий и короткой, но мне она представляется более энергичной, яркой и плодотворной, чем безмятежное существование замкнутой цивилизации в долине Нила. Пока египтяне строили колоссальные скульптуры и гробницы, шумеры в Месопотамии были очень, очень, очень заняты изобретением и изготовлением всяких штуковин, общением друг с другом, заключением сделок и прочей торговлей, разработкой законов и их нарушением, пением песен, любовными утехами, воровством, сплетнями и ссорами. Множество малых городов-государств Месопотамии дали жизнь предпринимательскому индивидуализму и соревновательному плюрализму, которые в итоге стали характерными чертами как исламской, так и европейской цивилизаций, да и как могло быть иначе при таком географическом положении рек-близнецов?

Инд

Река Инд дала жизнь одной из первых великих городских цивилизаций Земли – и одной из последних раскопанных. На заре XX в. немногие знали, что 5000 лет назад в этой долине существовала цивилизация, достигшая наивысшего расцвета в двух исчезнувших городах – Хараппе и Мохенджо-Даро. В XIX в. британцы использовали кирпичи, обожженные древними жителями этих городов, для строительства железной дороги, даже не подозревая, насколько они старые. Цивилизация Хараппы находилась на пике развития, когда в Египте возводили пирамиды, и пик этот был действительно высок: в те времена в долине реки располагалось более тысячи поселений, в которых жили около 5 млн человек.

Секрет феномена объясняет вода. У истока реки Инд это множество потоков, сливающихся и образующих пять рек, которые соединяются в одну всего в нескольких километрах к северу от Аравийского моря. Здесь всюду бегут ручьи и речки, так что орошение никогда не представляло проблемы, заниматься земледелием было легко. Из-за такого изобилия жители Хараппы располагали свободным временем. Они наслаждались искусствами, постигали ремесла и инженерную науку. Их крупнейшие города имели строгую планировку, подобно современным мегаполисам. Поскольку вода не представляла особой ценности и была легкодоступна, горожане строили много бань, пользовались водопроводом и канализацией.

Однако здешние ручьи и реки имели досадное свойство менять русло безо всяких видимых причин (эта особенность характерна для водных потоков в местности с мягкой почвой, где практически нет естественных препятствий, мешающих движению воды). В период существования Хараппы Инд фактически представлял собой шесть, а не пять рек, но самая крупная из них со временем исчезла. Жизнь в плодородной долине была хороша, но, вероятно, сопровождалась постоянной неуверенностью в завтрашнем дне.

Существовала еще одна географическая особенность, оставившая отпечаток на местной цивилизации. С одной стороны долины высились вершины Гималайских гор, а с другой расстилались тучные пастбища – идеальная территория для скотоводов-кочевников. Неоднократно на протяжении веков их отряды пересекали горные перевалы и спускались в долину, где грабили города или торговали и расселялись везде, где только можно. Кочевников нельзя было игнорировать, они всегда оставались частью истории этого региона.

Их миграция усилилась примерно 3500 лет назад, когда цивилизация Хараппы пришла в упадок. Мировосприятие новых людей, прибывших на эти земли, было сформировано на бескрайних просторах засушливых степей. А теперь они оказались в густонаселенной долине в окружении людей, чьи взгляды, рацион, традиции и образ жизни сложились в мире, богатом водой.

Эти сообщества людей не находили общего языка. Старые жители Хараппы были горожанами; новые люди – нет. Местные строили большие дома и амбары из обожженных кирпичей стандартного размера. Переселенцы ютились в небольших хижинах из глины, бамбука и травы. Старые жители были земледельцами, возделывавшими обширные поля, а новые люди – пастухами и мелкими фермерами; они ездили верхом или на колесницах, ковали инструменты и оружие из железа, жгли леса и джунгли, чтобы освободить место для новых пастбищ и ферм. Жители Хараппы поклонялись божествам плодородия, по большей части женским. Переселенцы чтили мужественных богов из своего кочевого прошлого, воплощающих силы природы – ветер, гром, солнце и огонь.

У новоприбывших не было закодированного в мифологической памяти места, с которым бы они связывали свое происхождение, равно как и стремления вернуться домой, они все время шли вперед. Они продвигались на восток, строили деревни, откуда некоторые жители позже уезжали, чтобы основать новые поселения вроде тех, что они оставили. В итоге они добрались до долины реки Ганг и захлестнули еще одну древнюю, вероятно, к тому времени уже вымирающую цивилизацию – следы ее существования археологи определяют по слою желтой керамики, расположенному под более поздней серой. Эти народы, должно быть, говорили на дравидийских языках, не связанных с индоевропейскими и относящихся к совершенно иной языковой семье. Вероятно, они происходили из Африки, добрались до Южной Индии на лодках, а затем отсюда мигрировали на север.

Сегодня мы называем переселенцев с северо-запада ведийской цивилизацией – по Ведам, религиозным гимнам, тысячи из которых дошли до наших дней. Жрецы – их называли брахманами – заучивали эти гимны наизусть и передавали из поколения в поколение. Веды рисуют детальную картину жизни людей той эпохи: именно из гимнов, например, мы знаем о древних ритуалах, в центре которых находился загадочный напиток сома – сегодня неизвестно, из каких растений его готовили. Рецепт приготовления сомы и принципы ее употребления знали исключительно жрецы, в жизни которых этот напиток имел настолько важное значение, что его персонифицировали и включили в число главных богов. Там, где ведийская культура столкнулась с традициями, принесенными с юга, зародилась индийская цивилизация.

Хуанхэ

Если мы переместимся далеко-далеко на восток, то окажемся у Хуанхэ, или Желтой реки, – матери китайской цивилизации. Слово «хуан» (что переводится как «желтый») относится к лессу, мелкой желтой взвеси, которая создала в долине этой реки самый толстый и плодородный слой пахотной почвы на Земле. Пыль с далеких западных гор приносят ветры. В целом климат здесь засушливый, поэтому земледельцы древних времен зависели от реки, вода которой использовалась для орошения. На крутых склонах холмов людям зачастую приходилось устраивать террасы, чтобы выращивать зерно, то есть они были вынуждены преображать рельеф окружающей местности, что само по себе уже грандиозное дело. Однако пахотный слой почвы здесь настолько толстый и плодородный, что люди, невзирая на предстоящие трудности, поселились здесь.

Река Хуанхэ совсем не транспортная магистраль, она практически не имеет участков, пригодных для судоходства. Только самоубийца рискнет спуститься в лодке по этому бурному течению. На отдельных участках земли вдоль реки выросли поселения, но непрерывной коммуникации между ними не было, и единой однородной культуры не сложилось. Каждое сообщество земледельцев в этой долине развивалось в некоторой степени самостоятельно.

И все они постоянно подвергались опасности. Ил, который дал Хуанхэ имя, сделал ее и самой грязной рекой в мире; речное русло время от времени перекрывали лессовые отложения, что приводило к наводнениям. Местным жителям приходилось строить плотины, чтобы обуздать реку, однако иногда вода поднималась выше обычного и переливалась через плотины, а то и разрушала их.

Короче говоря, жизнь на берегах Хуанхэ омрачалась неприятными неожиданностями. Подобно вспыльчивому родителю, река одновременно была источником изобилия и причиной внезапных катаклизмов. Поселенцы жили в постоянной готовности к этому. Когда разрушалась плотина или поднимался шторм, не было времени договариваться о том, кто кому подчиняется. О структуре власти следовало позаботиться заранее. И в малых сообществах в долине Хуанхэ дисциплина, иерархия и культура покорности, необходимые для выживания, волей-неволей прививались уже в семье, где основная власть была сосредоточена в руках старейшин. Даже умирая, они не сходили со сцены. По представлениям людей, живших в этой долине, старики после смерти воссоединялись с предками, сохраняя свое сверхъестественное присутствие в повседневной жизни. Структура власти в семье и центральное положение семьи в обществе стали определяющими чертами цивилизации, первые ростки которой появились вдоль реки Хуанхэ.

Первые китайские поселения в долине Желтой реки формировались по общему шаблону. Обычно это было кольцо из 18–20 деревень, выстроившихся вокруг рыночного центра и окруженных полями. В каждой деревне имелось несколько десятков домохозяйств – семей, сплоченных вокруг старейшин. Селяне жили рядом со своими полями и в пешей доступности от центрального рынка, где они встречались с жителями других деревень, общались, улаживали конфликты и сообща планировали большие начинания. Наиболее процветающие деревни, вероятно, расширяли свои владения, достигая размеров небольших царств. Возможно, существовало множество таких царств, однако китайская легенда связала их в одну империю под управлением династии Ся.

История династии Ся не менее легендарна, чем история Камелота: никаких следов ее существования не найдено. Но это не означает, что ее никогда не было. Династия Ся дала жизнь другой династии, называвшейся Шан, которая тоже считалась мифической вплоть до начала XX в., когда археологи неожиданно обнаружили руины последней столицы той эпохи – Иньсюй. Там археологи нашли тысячи изящных артефактов, в том числе кости для предсказаний: черепашьи панцири, которые нагревали и охлаждали до тех пор, пока они не трескались. Очевидно, их использовали для гадания: знающие люди читали ответы на заданные вопросы по трещинам – так же, как гадалки предсказывают судьбу по оставшимся в чашке чаинкам. К счастью для историков, вопросы и ответы были записаны на костях языком, настолько похожим на современный китайский, что даже школьники могут их прочесть. Это доказывает, что китайская цивилизация развивалась непрерывно на протяжении по крайней мере последних 3700 лет.

Цивилизация скотоводов-кочевников

А что можно сказать о другом пути развития человеческой культуры? Что насчет скотоводов-кочевников? Оседлый образ жизни развился в нескольких благоприятных районах, но то же верно и для кочевого образа жизни: определенные условия окружающей среды соответствовали ему, как перчатка руке. Кочевая культура зародилась в степях Северной Евразии. Если провести линию от дельты Нила до дельты реки Хуанхэ, а потом от любой ее точки переместиться на север, мы окажемся в исторических землях скотоводов-кочевников.





Неверно считать, будто земледельцы – это умные люди, которые устроили свою жизнь правильно, а кочевники – глупые и отсталые неудачники. Кочевые народы сформировали свой образ жизни, который идеально соответствовал окружающему их миру. В этом смысле они оказались не глупее жителей городов – и тоже построили свои цивилизации.

Строго говоря, фраза «цивилизация скотоводов-кочевников» кажется оксюмороном: латинское слово civilis («цивилизация») имеет тот же корень, что и английское слово city («город»), а кочевники сторонились оседлой жизни. Действительно, жители городов и сел на протяжении всей истории называли кочевников варварами (у греков слово «варвар» означало «чужак») и относились к ним соответствующим образом. Но это просто ярлык, и коннотации слов «цивилизованный» и «варварский» отражают предубеждения горожан. Я буду использовать термин «цивилизация» для описания любой культуры, распространившейся на обширной территории и охватывавшей огромное число людей, которые, несмотря на массу различий, были объединены всеобъемлющей системой культурных и эстетических ценностей.

Поскольку скотоводы-кочевники не вели оседлую жизнь, они не создавали королевств или империй. Наоборот, их подвижные племенные союзы сталкивались, смешивались и снова разъединялись. Их мир распростерся на тысячи километров в Центральной Азии, включая территорию между Каспийским морем и Уральскими горами, северное побережье Черного моря, холмы Балтики и равнины Центральной Европы. Цивилизации речных долин были изолированы друг от друга, подобно отдельным пятнам плесени. Мир кочевников представлял собой единую необъятную территорию на севере, он простирался до Аравийского полуострова на юге и далее через Африку до Атлантического океана. Он был неким подобием лимфатической системы между оседлыми цивилизациями, постепенно выходившими за пределы речных долин.

Это не значит, что каждый отдельный человек или род могли свободно перемещаться от Монголии до Польши. Но идеи перетекали от племени к племени, когда соседи вели дела с соседями, а те в свою очередь – с еще более дальними соседями. Когда некое важное событие нарушало порядок жизни в одной части кочевого пояса, например в Центральной Евразии, волны от него распространялись по всем кочевьям и просачивались через всю южную границу.

Довольно быстро в этом мире произошли некоторые ключевые для истории технологические прорывы. Например, на территории где-то между современными Украиной и Кыргызстаном кочевники впервые одомашнили лошадь. Обычно мы не воспринимаем лошадь как орудие труда, но давайте не будем мыслить столь ограниченно: лошади, как и камни, – это нечто уже существующее в окружающей среде, что нам удалось преобразить (в данном случае посредством одомашнивания и дрессировки), чтобы приспособить для лучшего выживания в окружающем мире. Кочевники закрепили свой успех изобретением стремени и седла. Тем временем женщины из их племен создали важнейшие вещи, которые мы обычно даже не воспринимаем как изобретения: штаны – предмет одежды, защищающий каждую ногу отдельно, а позже безрукавки и рубашки – все для того, чтобы мужчинам было удобнее ездить верхом.

В седле кочевники могли передвигаться быстрее и дальше, могли управляться с большими стадами, лучше питаться и дольше жить. Лошади не только позволяли людям кочевать на большие расстояния, но и вынуждали их это делать, поскольку они уничтожают траву основательнее, чем коровы: группа людей, владеющая большим табуном, быстрее истощает пастбища и вынуждена чаще перемещаться с места на место.

Мало того, рост благосостояния означает и рост численности населения. Но группы кочевников не могли увеличиваться неограниченно. Этого не позволяет простая логистика: одно дело – перемещение сотен людей, и совсем другое, когда перемещаются тысячи. Группы, численность которых стала слишком большой, были вынуждены разделяться: часть людей уходила и начинала собственную жизнь. В оседлых цивилизациях рост численности населения означает переход к более крупным городам с более высокой плотностью жителей. А в кочевых цивилизациях это означает лишь еще большее рассредоточение людей.

Скотоводы-кочевники сделали еще два важнейших изобретения, которые можно отнести к орудиям. Первое – это колесница, то есть экипаж на двух колесах, а не на четырех. Колесо, скорее всего, впервые появилось в Египте или Месопотамии, там же изобрели и повозку, которая оказалась отличным орудием для перемещения тяжелых каменных блоков. Но такими повозками трудно управлять, они не маневренные и плохо едут по ухабистым и неровным поверхностям. Если у вас есть повозки, то вскоре вы начнете строить дороги – одно прорывное открытие следует за другим.

Двухколесные колесницы могли не только легко маневрировать, но еще и разворачиваться на месте. Повозкам были нужны дороги, а колесницам – улучшенные колеса. Они получили обода, стянутые спицами, упругие и легкие. Колесницы не годились для строительства пирамид и не могли перевозить больше двух или в лучшем случае трех человек, но если в такую колесницу запрячь лошадь да посадить туда погонщика, лучника и воина с топором, она превратится в ужасающую военную машину.

Так мы приходим к композитному луку – оружию, изобретенному в степях. Древние луки изготавливали из цельных деревянных заготовок, и они должны были быть почти в человеческий рост, поскольку если сделать такой лук коротким, то он окажется слабым. Кочевники степей Центральной Азии придумали лук, склеенный из нескольких деревянных заготовок, обструганных до одинаковой толщины. Они смогли это сделать, потому что у них был рецепт хорошего клея. Откуда? Все объясняется тем, что они первыми одомашнили лошадь. Клей, который они использовали, вываривается из лошадиных копыт: одно прорывное открытие влечет за собой другое. Композитные луки были и компактными, и более мощными, чем простые. Всадники могли держать их в седельных сумках и использовать в бою верхом. Фактически с этими луками кавалерия стала более опасной, чем колесницы.

Мобильность кочевников, их обширные системы связей, их склонность жить вольно, а не тесниться в перенаселенных городах и их военное мастерство отчасти объясняют ту заметную роль, которую они сыграли в истории Древнего мира. Около 5000–4000 лет назад из Понтийской степи – территории, простирающейся от Каспийского до Черного моря, – волна культурного влияния распространилась на запад и восток и в конце концов на юг через бескрайние земли кочевников. Люди, жившие в Понтийской степи, говорили на языке, который больше не существует, поскольку он трансформировался во время перекочевки племен, и распадался с каждым их разделением, и постепенно изменялся, как происходит со всеми языками. К потомкам этого праязыка относятся санскрит и хинди, латинский и итальянский, фарси, русский, немецкий, греческий и английский. Так как эта языковая семья продвигалась из Индии в Западную Европу, ее первоначальных носителей обычно называют индоевропейцами, и это удобный термин, если только помнить, что они не были ни индийцами, ни европейцами. Они были кем-то другим, и вовсе не обязательно единым народом – скорее всего, разными. Однако почти наверняка именно они сформировали ту культурную волну, которая поднялась в самом сердце мира скотоводов-кочевников.

4.

Торговля раскидывает сети

(1500–500 гг. до н. э.)

География создала и третью ветвь человеческой культуры, третий оттенок цивилизации, если хотите. Ресурсы распределены по планете неравномерно, поэтому единственным способом придания ценности какой-либо вещи было ее перемещение из одного места в другое. Чем дальше перевозили товар, тем больше он стоил. Как только были одомашнены вьючные животные, так сразу для некоторых людей межрегиональная торговля стала образом жизни.

Следует различать местную и межрегиональную торговлю. Несомненно, во всех человеческих сообществах и группах люди вели обмен. С тех пор как появились земледельцы и скотоводы-кочевники, они тоже всегда торговали друг с другом.

Однако межрегиональная торговля – это совершенно другое явление. Ее возникновение не было связано с чьей-то прорывной идеей. Она не появилась в какое-то конкретное время в конкретном месте. Торговый обмен всегда сопровождал земледелие, скотоводство и рыболовство. Вне всяких сомнений, торговля проходила красной нитью сквозь ткань повседневной жизни кочевников. Поскольку они пребывали в постоянном движении, то знали, где и какие товары можно получить. Кочевники приобретали несколько предметов там, где они стоили дешево, и затем сбывали их в другом месте, где за них давали хорошую цену, и, если сделки оказывались достаточно выгодными, кое-кто решал вообще избавиться от этих надоедливых коз и начать зарабатывать торговлей.

Кочевники совершали перемещения не наугад. Охотники знали, где хорошая добыча, и шли за ней. Пастухи держали путь к известным им пастбищам. Торговцы двигались от одной коммерчески выгодной точки к другой. Путешественники находили самые удобные маршруты, связывающие интересные им места, и использовали их регулярно. Положение этих маршрутов преимущественно определялось географией. Таким образом, там, где люди вели активный обмен, сформировались торговые пути и дороги. Поселения, расположенные у их пересечения, неизбежно превращались в городки, а некоторые выросли в большие города, чьи жители в основном обеспечивали торговцев разными услугами: давали им горячую еду, кров и теплую постель, дурманящие напитки или курительные смеси, а может быть, и любовные утехи. И конечно, горожане предоставляли торговцам места для общения и споров – рыночные площади и базары.

Возьмем, к примеру, город Петру, расположенный на территории современной Иордании. Климат здесь слишком суровый для земледелия и даже для скотоводства. Тем не менее Петра стала богатым городом, а ее стойкость вошла в легенду исключительно благодаря тому, что город был вытесан в скалах узкого ущелья, через которое лежал путь всех торговцев, курсировавших между Красным морем, левантийским побережьем и портами Персидского залива.

Крупные водоемы также поддерживали межрегиональную торговлю, поскольку товары со множества разных территорий стекались к их берегам. Люди, которые занимались рыбной ловлей, всегда могли добавить к своему набору навыков межрегиональную торговлю. Везде, где берег позволял причалить, появлялись торговые города. У лодок есть одно выгодное преимущество перед вьючными животными: их не нужно кормить.

Городов становилось больше, и сеть торговых путей тоже росла. К 2000 г. до н. э. в Евразии появилось несколько пересекающихся дорожных сетей, и каждая из них представляла собой отдельную галактику культурных созвездий.

Средневосточный мир

Один из самых оживленных торговых маршрутов древних времен возник на территории, которую можно было бы назвать Средневосточным миром: она простирается от Малой Азии через Иранское нагорье до границ современного Афганистана. Эта территория расположена прямо между двумя великими речными цивилизациями Запада (египетской и месопотамской) и двумя великими речными цивилизациями Востока (индийской и китайской).





Бóльшая часть Средневосточного мира представляет собой труднопроходимую и засушливую местность, однако ее пересекают многочисленные реки. На их берегах выросли поселения земледельцев, ведущих натуральное хозяйство. По этим землям также гоняли свои стада скотоводы, и такое смешение оседлой и кочевой культур на территории, прилегающей к городам с их сложным внутренним устройством, оказалось благоприятным для развития международной торговли.

Средневосточный мир окружали не только богатые города, но и порты, поскольку эта территория находится внутри кольца крупных судоходных водоемов: рекой Амударьей (которая в древности называлась Оксусом), Аральским, Каспийским, Черным, Мраморным, Эгейским, Средиземным и Красным морями, Персидским заливом и рекой Инд. Если подняться по Инду до его среднего течения, круг замкнется, и мы окажемся почти у Амударьи.

В древние времена огромные караваны, состоящие иногда из сотен животных, передвигались по Средневосточному миру, но не всегда они преодолевали весь маршрут. Им это и не нужно было. Торговые пути разрастались, а потому увеличивалось и количество центров, где они пересекались, и число крупных городов, где торговцы могли совершать свои сделки друг с другом. К примеру, был такой город, который греки позже назвали Гекатомпилом, расположенный на полпути между торговыми центрами Китая и Месопотамии (примерно там, где находится современный Тегеран). Гекатомпил в переводе с греческого означает «сто врат», и такое причудливое название позволяет нам предположить, сколько дорог здесь сходилось. Гекатомпил исчез, но когда-то этот город был столицей Парфянского царства, империи, которая пережила расцвет и упадок здесь, в самом центре будущей персидской цивилизации.

Средиземноморский мир

К западу от Средневосточного мира существовала еще одна торговая сеть мирового масштаба: паутина морских путей, соединявших порты всего Средиземноморья. Средиземное море настолько велико, что его можно принять за океан, и оно имеет проходы в Черное и Красное моря[5], образуя вместе с ними один огромный водный мир.





Доплыть из одного средиземноморского порта в другой было просто, поскольку море благоприятствовало морякам: здесь не случается таких штормов, как в Атлантике, нет водопадов и болотистых участков, а воды настолько спокойны, что, даже если стихнет ветер, моряки обычно могут добраться до берега на веслах.

Но самое главное, что Средиземноморье целиком находится в зоне умеренного климата – наиболее комфортной для проживания полосе. Береговая линия моря представлена множеством разных ландшафтов. Поэтому в средиземноморские порты стекаются товары, произведенные в очень разных местах. Торговцы могли загрузить зерно в Египте, кедр в портах Леванта, соль в городах на севере Африки, янтарь в Южной Европе, олово в иберийских портах на самом западе и еще много чего.

Вероятно, вы предположите, что могущественные египтяне господствовали в этой торговой сети с самых ранних времен, но я вас разуверю: товаров у них имелось в изобилии, а вот мотивация заниматься торговлей практически отсутствовала. Они были настолько богаты, что мир сам пришел к ним. По сути, первая великая цивилизация Средиземноморья возникла на острове Крит, ключевым ресурсом которого было его местоположение: он находится в самом центре моря, что обеспечивало прекрасный доступ ко всем северо-восточным портам региона. Вскоре на море появились конкуренты – финикийцы, и у них была иная стратегия. Они перебрались из Леванта на юг Средиземноморья, основав колонии по всему южному побережью.

Потом появились греки, использовавшие преимущества своего географического положения, как никто другой. Греция занимает полуостров и вторгающиеся далеко в Средиземное море острова, сотни островов. Внутренние районы Греции засушливые и каменистые, и земля там малопригодна для возделывания, за исключением выращивания винограда и оливок, из которых греки делали вино и масло. На одном вине с маслом долго не протянешь, но, к счастью, вдоль берегов Греции имелось огромное множество ущелий в скалах, спускавшихся к морским бухтам, и большинство из них были отличными гаванями. Эти гавани и стали ключевым ресурсом. Условия для жизни на внутренних территориях были слишком суровыми, так что древние греки стремились селиться вдоль побережья и добираться даже до ближайших соседей по морю, а не по суше. Их больше интересовали открытое море и лежащие за ним земли, чем собственные прибрежные территории.

Первыми из греков серьезно проявили себя микенцы, которые на первых порах были, по сути, пиратами: они грабили финикийские и критские суда и таким образом вскоре накопили достаточно товаров, чтобы самим заняться торговлей. Около 1500 г. до н. э. они уничтожили минойскую цивилизацию на Крите. Греческие сказания описывают происходившее в те времена как войну с деспотичным королем Миносом, который требовал, чтобы греки каждый год присылали ему девственниц, пока наконец не появился герой Тесей, сокрушивший негодяя и забравший себе его дочь (кстати, тоже девственницу). Критская версия событий, вероятно, была иной, но нам она неизвестна.

Около 1200 г. до н. э. по Средиземноморскому миру прошлась волна головорезов, известных под общим названием «народы моря», которые разграбили весь регион. В этот исторический период микенцы практически исчезли. В их земли и города переселились греки из более бедных северных районов – дорийцы. Следующие шесть столетий оказались темными временами для региона. Об этом периоде остались весьма скудные сведения, однако дорийцы, должно быть, чувствовали свою связь с микенцами, поскольку в историях, которые они рассказывали о своем легендарном прошлом, фигурировали микенские герои, а для греков более позднего периода две из этих историй приобрели статус, сравнимый со статусом священных текстов в других культурах: «Илиада» и «Одиссея» подробно рассказывали об эпизодах затянувшейся войны между греками и далеким городом в Азии. Когда история греческой цивилизации снова вернулась на страницы письменных источников, представленная множеством малых приморских городов-государств, эти эпосы стали частью ее мифической памяти.

Муссонный мир

Позже появилась третья торговая цивилизация, чей статус определяло географическое положение. Азия настолько велика, что весь континент работает как кузнечные меха, создавая погодные явления огромного масштаба.





Центральная часть континента – степи, равнины, тайга – характеризуется очень холодным климатом в зимнее время года, а летом на большей части территории, наоборот, становится чрезвычайно жарко. Холодный воздух тяжелее теплого, поэтому зимой он опускается, и ветер дует над сушей в сторону океанов. Летом же центральная часть континента разогревается, и горячий воздух поднимается вверх, создавая область пониженного давления, в которую устремляется воздух с краев континента. Уходящий воздух зимних ветров холодный и сухой; приходящий воздух летних ветров теплый и влажный. Эти ветры и называются муссонами.

Гималайский горный хребет усложняет структуру муссонов, разделяя ветры, в результате чего часть воздушных масс отправляется через Китай к Тихому океану, а другая часть – через Аравию к Индийскому океану. Муссоны Тихого и Индийского океанов сталкиваются в Юго-Восточной Азии. Вследствие этого древние люди, жившие где-то на побережье Индийского или Тихого океанов, могли зимой выйти в море под парусом и добраться до Юго-Восточной Азии. Там им пришлось бы переждать несколько месяцев, пока ветры сменят направление, и именно так они всегда и делали. Затем моряки могли вернуться домой в Китай, Индию, Аравию или Африку.

Муссоны создали мир морской торговли, соперничавший со Средиземноморьем и Средневосточным миром. Эта обширная сеть связывала Восточную Африку с Аравией, Индией, западной частью Малайзии и Индонезией, а отсюда опосредованно и с Китаем. Именно поэтому сегодня в Индонезии говорят на языке, очень похожем на тот, что используется на Мадагаскаре, и именно поэтому тысячелетия назад африканские товары можно было встретить на китайских рынках.

Благодаря муссонам Юго-Восточная Азия стала местом, где моряки из разных миров томились месяцами и общались друг с другом, дожидаясь конца сезона, когда изменится ветер. В результате этот регион стал одним из крупнейших плавильных котлов мировых цивилизаций, местом, где встречались представители Индии, Китая, Восточной Африки и Аравии, образуя сложную смесь культур.

Тропическая Африка

В 500 г. до н. э. бóльшая часть 50-миллионного населения Земли жила на территории Евразии, преимущественно в поясе, протянувшемся от Китая до Иберии. Путешествуя, люди стремились двигаться на восток или на запад, а не на север или на юг, поскольку на одной широте температура везде примерно одинаковая. Двигаясь вдоль меридиана, наоборот, путешественники постепенно перемещаются от горячего экватора к полюсу холода. Кроме того, одно из самых неприступных мест планеты, пустыня Сахара, раскинулась по всей ширине Африки, разделяя второй по величине континент на две части, – это гарантировало, что на юге и на севере цивилизация может зародиться только независимо.

Географические факторы способствовали тому, что Африка оставалась малонаселенной. Густые экваториальные джунгли сделали центральную часть континента труднодоступной. Проливные дожди здесь вымывали из почвы питательные вещества, из-за чего земледелие представлялось крайне трудозатратным и неблагодарным занятием. Кроме того, в джунглях обитали два смертоносных вида насекомых: москиты – переносчики малярии и мухи цеце – переносчики сонной болезни. Мухам цеце особенно нравится кровь лошадей, по этой причине из истории Тропической Африки оказался исключен фактор их одомашнивания и использования. А далеко на юге, за поясом джунглей, расположена еще одна суровая пустыня – Калахари. Вследствие этих особенностей окружающей среды в древние времена африканцы предпочитали селиться вдоль побережья. В 500 г. до н. э. они составляли приблизительно 6 процентов от численности всего человечества.

Сахара не всегда была препятствием, которое она представляет собой сегодня. Совсем недавно в планетарном масштабе времени, где-то около 10 000 лет назад, эта часть континента была покрыта буйной растительностью. Позже начали появляться засушливые зоны, и люди стали уходить в более зеленые земли. Одни пошли на восток, где смешались с египтянами, а может быть, и сами сформировали египетскую цивилизацию. Другие пошли на север и влились в Средиземноморский мир. Третьи мигрировали на юг вдоль морских берегов. После того как Сахара превратилась в безводную пустыню, пути исторического развития этих людей сильно разошлись.

Примерно в те времена, когда Сократ своими поступками сердил элиту Афин, на западе Африки, между двумя крупнейшими реками современной Нигерии, возникла развитая цивилизация. Историки назвали ее Нок, поскольку первые культурные следы были обнаружены недалеко от современной деревни Нок. Как эти люди называли сами себя, остается только гадать. Они возделывали поля, окружавшие их деревни, и пасли скот. Независимо от северных цивилизаций они научились плавить медь. Около 1000 лет до н. э. люди культуры Нок вошли в так называемый железный век. К 500 г. до н. э. они уже создавали выразительные терракотовые статуэтки животных и людей в разнообразных уборах, нарядах и орнаментах, что говорит о сложности социального и политического устройства их общества, детали которого, впрочем, утеряны безвозвратно.

Восстановить картину жизни этой цивилизации невозможно, поскольку она оставила очень мало следов. У нее не было письменности. Дома и общественные строения изготавливались из дерева и других растительных материалов, не столь долговечных, как камень или высушенная на солнце смесь глины, песка и соломы. Даже статуэтки культуры Нок удалось отыскать только в поврежденном состоянии, поэтому их приходилось восстанавливать на основе отдельных фрагментов.

Модели более поздних культур Африки, однако, позволяют предположить, что в мире Нок основной единицей социальной жизни являлась деревня, в которой роль центральной власти исполняли старейшины, а остальные жители были членами расширенной родовой общины. Более крупные политические структуры формировались из нескольких соседних деревень. В обществе цивилизации Нок отсутствовало такое расслоение, как в ведийской культуре, наоборот, это общество было глубоко общинным. Среди жителей одной деревни могли устанавливаться близкие семейные отношения даже с дальними родственниками. Представители старшего и молодого поколений формировали связи, аналогичные тем, что существуют между родителями и детьми, даже если формально они приходились друг другу троюродными братьями или сестрами. Деревня явно была единой семьей.

Согласно теориям, построенным на основе анализа поздних культур, люди цивилизации Нок верили, что бог света материализуется посредством пронизывающих всё мироздание духов, к которым они относили в том числе и собственных предков. Мир духов не был никак отделен от повседневной жизни. Посредством музыки и экспрессивных движений люди могли общаться с ними. Представители ведийской культуры тоже искали способ установить связь с миром сверхъестественного через звук, однако они исполняли заученные наизусть гимны, созданные религиозными авторитетами. Для людей цивилизации Нок объединяющей средой была музыка, а ритуалы отправлялись совместно: каждый принимал в них участие посредством антифонного либо хорового пения. В культуре Древней Греции основным элементом мистических религий было достижение состояния транса, которое, как считалось, открывает канал связи с богами, но только один человек – жрец или пророк – мог его достичь. В западноафриканской культуре, судя по всему, состояния экстатического транса достигала вся община, устанавливая таким образом соединение со всеми членами родовой группы и с невидимым миром духов, в котором все они жили. Если говорить о культуре, то во времена Нок западная Тропическая Африка представляла собой, вероятно, единое социальное созвездие, но какие именно звезды его составляли – теперь уже нельзя определить.

Около 500 лет до н. э. культура Нок исчезла. Почему – никто точно не знает. Возможно, причиной послужили некоторые изменения условий окружающей среды. Возможно, климат стал слишком влажным, или слишком засушливым, или слишком жарким или еще что-нибудь слишком сильно изменилось. Или же люди, обитавшие на этой территории, просто достигли технологического превосходства, которое позволило им переселиться на новые земли, которые прежде считались необитаемыми. Какой бы ни была причина, но в описываемое время началась миграция с территорий, которые относятся к современным Камеруну, Нигерии и Бенину. Об этом мы узнали примерно так же, как о миграциях индоевропейцев. Практически все языки Тропической Африки относятся к одной группе – языковой семье банту. Этот факт указывает на то, что существовал древний праязык, который породил множество языков по мере того, как люди, говорящие на нем, расселялись по близлежащим территориям.

Носители языка банту сумели пересечь экваториальные леса, поскольку они могли использовать железные инструменты, чтобы рубить деревья, продираться через заросли кустарников, выкорчевывать корни и вспахивать землю. С помощью совершенного оружия они отгоняли отдельные племена охотников и собирателей, которые прежде населяли эти земли. Как и исконные народы Индии, древние племена отступали вглубь лесов, когда народ банту продвигался по их территориям.

Миграции банту не были внезапным и стремительным перемещением. Их путь до восточных берегов Африканского континента мог занять тысячу лет. Они двигались медленно, по мере того как менялась окружающая среда. В тропическом климате проливные дожди истощали почву, и никакой ежегодный разлив не восстанавливал ее плодородные свойства. Поэтому для выращивания зерновых культур использовалось подсечно-огневое земледелие: люди сжигали растительность, чтобы сформировать зольный слой и обогатить почву полезными веществами. Но после того как деревья превращались в пепел, больше жечь было нечего. Зола делала почву более плодородной всего на несколько лет, а затем земледельцам приходилось перемещаться на новые территории, покрытые лесами, и снова рубить и выжигать их. Ни одно из поколений таких народов не воспринимало себя как переселенцев. Они всего лишь возделывали почву, однако такой способ предполагал, что со временем им придется перебраться в новые места.

Медленные миграции постепенно привели народы банту к берегам Индийского океана. Там многие люди поселились в долинах рек и озер и, помимо земледелия и скотоводства, стали ловить рыбу. Другие же двинулись на юг и продолжили миграцию, в итоге слившись с переселенцами с западного побережья.





Все они несли с собой собственную родовую деревенскую культуру, однако между поселениями формировались торговые сети, и возникали сложные системы, где некоторые родовые старейшины приобретали королевский статус.

В Восточной Африке народы банту вступили в контакт с торговцами, путешествовавшими вдоль побережья или приплывшими из-за океана. Африканцы стали частью Муссонного мира, в котором главную роль играли арабы. В Восточной Африке миллионы людей говорили на суахили, смеси банту и арабского. Само название языка образовалось от арабского слова sahel, которое означает «граница». Суахили возник на территориях, где говорящие на банту люди вступили в контакт с арабскими грабителями и торговцами. А там, где одна культура сталкивается с другой, всегда возникает волновой эффект.

5.

Зарождение систем верований

(1000–350 гг. до н. э.)

Принято считать, что любые два человека на Земле разделены не более чем шестью уровнями связей. Иными словами, каждый из нас знает кого-то, кто знает кого-то, кто знает – и так еще четыре раза – папу римского, актера Кевина Бейкона или любого из непойманных серийных убийц. Я допускаю, что это возможно. Однако есть глубоко укоренившийся паттерн взаимодействия между людьми, который идет вразрез с теорией шести рукопожатий. Назовем его эффектом узких групп. Люди, живущие в одинаковых условиях, будут чаще иметь дело друг с другом, чем с теми, кто живет в ином окружении.

В древние времена, к примеру, жители одной речной долины, которые вместе работали на каком-нибудь масштабном инфраструктурном проекте, были узлами сети личных связей – по сути, единой коммуникационной зоны. Передаваемые из уст в уста истории, как правило, циркулировали в пределах такой зоны. Отдельному человеку не обязательно было общаться со всеми членами его сети и даже иметь знакомство с большинством из них – он знал людей, которые знали других людей, и через них имел связь со всеми остальными. Один сказал – все узнали.

Конечно, приходили вести и со стороны. Обрывки сплетен приносили торговцы-путешественники, возвращались домой искатели приключений, забредали в города случайные странники – тем не менее сведения из далеких мест оставались фрагментарными. А вот истории, которые ходили в границах коммуникационной зоны, были законченными, связанными друг с другом и самоподдерживающимися. Постепенно они перерастали в мифы, когда каждый, кто пересказывал историю, опускал несущественные, по его мнению, моменты и уделял больше внимания деталям, которые считал значительными. Четыре цивилизации речных долин – очевидный пример таких коммуникационных зон. Но и обширные торговые сети тоже были коммуникационными зонами, поскольку люди, путешествовавшие по их дорогам, встречались в городах (таких как Гекатомпил, Петра, Кносс или Карфаген) с другими бывалыми странниками, представителями самых разных культур, и обменивались с ними слухами и сплетнями. В Средневосточном мире родился свой характерный корпус мифов, как и в Средиземноморском мире – свой. Каждый из них стал гигантским социальным созвездием, скрепленным бесчисленным количеством нарративных нитей.

В любой группе людей множество нарративных нитей будет переплетаться до тех пор, пока не сформируется нечто большее и цельное – назовем его ключевым нарративом, сложной общностью историй и идей. Ключевой нарратив – это не просто перечисление событий. Чтобы тронуть людей, сказание должно разворачиваться в мире, который кажется реальным, заслуживающим доверия. Поэтому ключевой нарратив включает в себя понятия времени и пространства, повествует о значимых для истории людях и вещах, о жизненных ценностях, о том, как все началось, откуда и куда движется вселенная. По сути, ключевой нарратив – это модель мироустройства, воображаемого единства, которую мы сообща создали и в которой живет каждый из нас. Без нее невозможно взаимодействие между людьми, если эти люди – части социального созвездия, а не просто индивидуумы.

Ключевые нарративы первобытных людей зародились в разрозненных местах их обитания. Они были сформированы географией, этой непреодолимой силой. Однако как только ключевой нарратив обретает законченную форму, он может разорвать связь с географией и начать жить своей жизнью, поскольку он позволяет отделить правду от лжи и отбросить все несущественное. Информация, которая соответствует всему, что мы знаем, кажется нам правдоподобной. Точно так же, как сказания перерастают в мифы, ключевые нарративы приобретают большую ясность и четкость по мере своего развития. Люди из общества, где такой нарратив передается из уст в уста, отторгают информацию, которая противоречит ему, и открыто воспринимают ту, что подтверждает его. Нарратив укрепляется и становится все более отчетливым. Он превращается в структуру, в рамках которой человек может вести осмысленное существование. И неведомый нам, ведущим осмысленное существование, наш ключевой нарратив служат механизмом, позволяющим социальному созвездию воспроизводить себя снова и снова.

Около 2500 лет назад несколько харизматичных личностей выделили из нарративов, существовавших в их довольно непохожих друг на друга социальных контекстах, конкретные системы верований. Я не решаюсь использовать здесь термин «религия». Религия имеет столь особенное значение для большинства из нас, что мы склонны воспринимать другие религии только через призму собственной. Но поскольку каждая религия – это отдельная система координат, когда мы помещаем одну систему внутрь другой, мы неизбежно искажаем обе. Я предпочитаю использовать термин «система верований», пусть он и не очень конкретный.

Китай

Вероятно, еще на заре своей истории китайцы представляли мир в виде концентрических кругов, а историю считали циклической. Сердцем мира была империя; со всех сторон ее окружали данники – покорные ей государства, искавшие у нее защиты. Дальше лежали земли варваров, а то, что располагалось за ними, не заслуживало внимания.

Империей управляла династия, которая проходила через заранее известный цикл событий. Сперва она получала мандат на правление от бесконечной, безликой, сверхъестественной силы, которую китайцы называют Тянь. Когда мандат действовал, в мире царили порядок и гармония. Но со временем из-за ошибок династия теряла его, и империя рушилась. Порядок сменялся хаосом, и так было до тех пор, пока мандат на управление «поднебесным миром» не получал кто-нибудь другой. Он основывал еще одну правящую династию, и в мире опять наступал период порядка и гармонии. Так продолжалось раз за разом.

Важно понимать, что в этой схеме «империя» не означает «наша империя» как противопоставление другим империям. Речь шла не об одной из многих, а о единой и единственной империи, метафизическом факте этого мира. Варвары всегда стремились проникнуть в империю, и иногда им удавалось продвинуться вглубь, но только потому, что империя переживала период раздробленности. Варваров китайцы никогда не считали настоящей проблемой – проблема была сугубо внутренней. Победы варваров, равно как засухи, голод, наводнения, мятежи, преступность и другие подобные трудности, всего лишь свидетельствовали о том, что правящая династия теряет свой мандат. Они были знаком того, что не все хорошо в сердце мира и что энтропия увеличивается.

Династия теряла мандат, когда не справлялась с управлением и с проведением церемоний, сохранявших гармонию в империи. В этой картине мира все материальное подчинялось основополагающему порядку, объединяющему все наблюдаемые явления. Всюду были тайные послания: в цветах, временах года, числах, днях недели, направлениях, в пище и в настроениях – все содержало смысл. Имели значение совпадения. Удача была неслучайной. Связи и послания, вплетенные в ткань материального мира, складывались в паттерны, увидеть и прочитать которые могли только знающие люди. Будешь следовать тайным знакам – будешь удачлив; пойдешь им наперекор – жди беды. Это как пересечь минное поле: если есть карта, на которой отмечены мины, – можешь пройти безопасно, но если побежишь вслепую – взлетишь на воздух.

Империя была промежуточным звеном между смертными и бесконечной, всеобъемлющей, сверхъестественной силой Тянь. Зачастую это понятие переводят как «рай», однако Тянь не была местом, куда хорошие люди отправляются после смерти. Она вообще не была местом. Нельзя назвать Тянь и китайским миром богов, поскольку она не выражала сверхъестественной воли и какой-либо воли вообще – китайцы не персонифицировали Тянь. Она была безликим отражением паттерна всеобъемлющей реальности хаотичной вселенной.

Около 500 лет до н. э. человек по имени Кун Фу-цзы (более известный как Конфуций) объединил ритуалы и церемонии китайской культуры в систему верований, которая одновременно объясняла жизнь и наставляла, как нужно править. Конфуций не претендовал на пророческую оригинальность, он был всего лишь ученым. Он изучил древние пророчества и прочие классические китайские тексты и доступно пересказал, о чем там говорилось. Основное внимание он уделил ежедневному распорядку, особенно внутри семьи. Он указал, что члены семьи играют разные роли, поэтому должны подчиняться разным правилам. Детям надлежит слушаться взрослых, а взрослые обязаны относиться к детям с любовью и теплотой. Семья подчиняется отцу, а отец должен заботиться о семье. Все имеют обязательства друг перед другом. Жизнь вообще представляет собой сеть социальных обязательств.

Последователи Конфуция составили книгу «Аналекты», включив в нее лаконичные комментарии учителя, а также собственные наблюдения за тем, что делал мастер каждый день. К примеру, они отметили, что Конфуций всегда расправлял циновку, прежде чем сесть. Деталь кажется незначительной до тех пор, пока вы не увидите в этом действии одну из бессчетного множества нитей. Конфуций много говорил об этикете и социальных ритуалах, но он не выстраивал клетку из бессмысленных правил. Он говорил, что люди смогут развить нравственную интуицию, если будут вежливы в любых обстоятельствах, и обучал такому поведению. Гармонично вливаясь в великий общественный проект, люди сумеют достичь осмысленной и целеустремленной жизни. Его рекомендации дополняли рецепт идеального общества, в котором империя и семья были отражениями друг друга. Отец – это император в семье; император, которого называли Сыном Небес, – это отец империи. Когда все работает так, как должно, империя и семья составляют единое гармоничное целое.

Конфуций ничего не говорил о богах, но его система взглядов имела силу религии. Даже мыслители, предлагавшие альтернативу конфуцианству (а таких было много), строили аргументацию на его же системе взглядов. Единственным исключением можно назвать Лао-цзы, автора трактата «Дао дэ цзин», – этот человек не стал спорить с Конфуцием, а просто начал новый разговор. Он сформировал параллельную конфуцианству философскую систему на основе того же ключевого нарратива. Лао-цзы не был публичной фигурой, поэтому никто точно не знает, когда именно он жил, известно только, что его книга активно распространялась в IV в. до н. э. Он ухватился за китайскую идею основополагающего паттерна вселенной, который он назвал дао («путь»). Лао-цзы говорил, что человеческие страсти – источник всех проблем. Он учил людей не сопротивляться невзгодам, освободиться от всякого рода занятий, отказаться от планов и позволить себе плыть по течению. Только отпустив все, можно следовать дао.

Индия

В 3000 км к юго-западу от Китая обретал форму иной ключевой нарратив. Здесь не считали, что мир однополярен: местная история не могла сформировать подобное представление. Индия была страной деревень, раскиданных по бескрайним просторам. Там и сям возникали государства, но ни одно из них не имело метафизического значения. Жившие здесь люди представляли мир не как несколько концентрических кругов; для них он был многослойным. В каждой деревне сформировались одни и те же четыре сословия, которые произошли от древних видов деятельности. Эти сословия назывались варнами, а позже – кастами. Существовала варна брахманов, в которую входили жрецы, варна воинов и царей, варна земледельцев и торговцев и, наконец, варна ремесленников и рабочих. На самой нижней ступени иерархии, под всеми четырьмя сословиями, находились люди, выполнявшие самую черную работу, к которой никто другой не хотел притрагиваться, вроде омовения покойников.

Эти сословия определялись не социальными, а политическими границами. География также не имела на них влияния. К примеру, вступить в брак людям из разных сословий было сложно, даже если они жили в одной деревне. А вот брак между людьми из разных поселений не представлял проблемы, если только жених и невеста принадлежали к одной касте. Города формировались на субконтинентах, но расслоение жизни там проявлялось точно так же, как и в деревнях.

Для индийцев время не было циклично, оно было иллюзорно. Одни события сменяли другие, но в конечном счете во многом все оставалось неизменно. Менялась только внешняя сторона жизни, а сама жизнь всегда проходила через одни и те же четыре стадии (снова многослойная структура): люди рождались, взрослели, старели и умирали. Это происходило и с нищими, и с царями. Какие бы события ни происходили в обществе, самую важную драму каждому человеку предстояло прожить лично: рождение, взросление, старческую немощь и смерть.

Боги в Индии были многочисленны, однако они не выступали отражением неких абстракций. Они являли собой изменяющиеся силы, они обладали лицами, телами и собственными историями, и жили они сразу на множестве уровней. Некоторые выступали инкарнациями высших богов на более низком уровне. Другие воплощались непосредственно в материальном мире и какое-то время оставались людьми. Материальный уровень, наиболее открытый для непосредственного восприятия, вместе с тем считался и наиболее иллюзорным. Индийцы полагали, что чем выше уровень, тем более он настоящий и на самом верху все многообразие растворяется в единой, безвременной, неопределимой и непреходящей реальности.

Около 900 г. до н. э. в долине реки Ганг появилось несколько мыслителей, которых называли «садху». Эти люди оставили свои семьи и родные места и уединились в лесу, чтобы посвятить себя размышлениям и медитации. Из ведийского нарратива они выделили зерна новой системы верований, известной сегодня как индуизм. В священных песнях Упанишадах они завершили формирование идеи о мире как иллюзии и о реальности как едином и неделимом целом. Они пели о том, что у людей нет души, но люди и есть сама душа. Они пели, что все души страстно желают подняться на самый вверх, но не могут, поскольку заточены в своих телах, и что, когда те умирают, души переходят в новые тела.

В Упанишадах впервые появилось понятие кармы как непреложного закона вселенной: каждое действие имеет свои последствия. Если вы сеете добро, то вам воздастся добром. Если же вы навредили кому-то, вас тоже кто-то заставит страдать. Не обязательно это случится в той же жизни. Карма следует за душой в процессе реинкарнаций, определяя, переместится ли она на уровень вверх или вниз при каждом следующем перерождении. Души, которые накопили достаточно хорошей кармы, смогут вырваться из круговорота перерождений, пройдя через уровни этой многоярусной вселенной, и освободятся наконец от бесконечно повторяющейся печальной истории – той самой, которая начинается радостью рождения и заканчивается мраком немощи и смерти.

Как и в Китае, некоторые мыслители здесь вывели несколько различающихся философских систем из одного и того же ключевого нарратива. Махавира – исторический основатель джайнизма – утверждал, что люди могут прервать цепь реинкарнаций, если откажутся от секса, насилия и имущества. Другой плодовитый мыслитель, Сиддхартха Гаутама, больше известный как Будда («пробудившийся»), предложил не столько новую философию, сколько практический способ разорвать бесконечный цикл в течение всего одной жизни. Будда не призывал своих последователей отрекаться от мира и спать на гвоздях; он говорил, что нужно ступать по миру легко, соблюдать умеренность и следовать определенной технике медитации. Эта практика ослабит хватку желаний, причину всех страданий, и откроет путь к нирване, просветлению, то есть к освобождению. Подобно Конфуцию, Будда не рассуждал о богах. Когда ученики спрашивали его о сверхъестественных вещах, он отвечал, что этот вопрос не имеет отношения к просветлению и не способствует ему. Он уподоблял себя врачу: мир был полон страданий, он же предлагал лекарство.

Персия

На пике развития Хараппской цивилизации племена пастухов и земледельцев жили на лугах к северу от реки Амударья – этот регион известен как Трансоксания. Сами себя они называли ариями, что на их языке означало «знатные». Около 4000 лет назад началась миграция жителей Трансоксании на юг и запад. Те, кто отправился на юг, вошли в долину реки Инд. Они поглотили остатки Хараппской цивилизации и основали ведийскую цивилизацию. Те же, кто отправился на запад, мигрировали на территорию современного Ирана – название этой страны очень похоже на слово «арии». Как только ведийская цивилизация и иранцы географически дистанцировались друг от друга, между ними началось и культурное расхождение. На юге языком этих людей стал санскрит, а на западе – авестийский. Гимны, которые они пели, превратились в Индии в Веды, а в Иране – в Авесту[6]. В ритуалах ведийской цивилизации использовалось ныне неизвестное растение под названием «сома». У авестийцев были свои похожие ритуалы, в которых важную роль играло неизвестное растение хаома. В ведийской цивилизации ритуалы проводили религиозные специалисты, которых называли брахманами. У авестийцев за ритуалы отвечал свои религиозные специалисты – маги[7]. В пантеон ведийских богов входила группа существ, которых называли дэвами, и другая – асуры. Дэвы имели ангельскую сущность, а асуры – демоническую. Авестийцы также различали две группы божеств, которых они называли дэвами и ахурами. Несомненно, в самом начале это были одни и те же божества. Однако, как ни странно, в авестийской культуре их воспринимали иначе: дэвы там стали демоническими созданиями, а ахуры – ангельскими.

Арии, отправившиеся на юг, оказались в местах, изобилующих природными богатствами. Их боги распались на тысячи индивидуальностей, что соответствовало растущей остроте и проницательности мышления индуистов. Если попытаться описать индуистский пантеон одним словом, то это будет «многообразие».

В Иране, наоборот, первоначальные арийские боги объединялись и трансформировались совершенно противоположным образом, пока не осталось всего две группы. Каждый бог относился либо к ахурам, либо к дэвам, то есть был либо ангелом, либо демоном. Когда иранцы смотрели вокруг, они не видели многообразия – они видели противоположности. Их мир был миром света и тьмы, жизни и смерти, правды и лжи, добра и зла.

Некоторые из древних арийских богов потеряли свою значимость в Индии, но обрели вес в Иране, и иногда этот вес был огромным. К примеру, Агни, арийский бог огня, стал авестийским Ахурамаздой – творцом, богом света и жизни. А еще можно вспомнить Митру: в ведийской культуре он едва дотягивал до статуса младшего дэвы; в Иране же он уступал в величии и силе только Ахурамазде.

Каким богом был Митра? Он был богом договоров. На первый взгляд это кажется странным. Как можно какие-то договоры ставить наравне с творением и разрушением и возводить в разряд вселенских принципов? Мне кажется, ответ нужно искать в контексте. Для цивилизации, основой жизни которой была межрегиональная торговля, бог договоров имел ту же значимость, что и бог плодородия для мира земледельцев. Здесь, на Иранском нагорье, где города связывали друг с другом караванные пути, общество сохраняло целостность благодаря запутанному клубку договоренностей с чужаками. Люди постоянно заключали сделки с теми, кого они могли больше никогда не увидеть. Все было хорошо, когда обе стороны говорили правду и держали данные обещания. Ложь и клятвопреступление угрожали порядку во вселенной в той же мере, в какой засуха и неурожай подрывали мир земледельцев. Нет ничего удивительного в том, что появился бог, который следил за правдой и соблюдением обещаний, и что его почитали как одного из величайших.

Как только авестийские боги разделились на два противопоставленных друг другу союза, в этом социальном созвездии для объяснения мироустройства появилась грандиозная история. В ней дэвы стали богами-прародителями. Они дали жизнь ахурам, но затем почувствовали угрозу со стороны собственных детей и попытались их убить. Ахуры воспротивились, и началась эпическая битва. Смысл жизни скрыт в этой борьбе. Мир иранцев не был бесстрастной системой концентрических кругов, не был он и упорядоченной многослойной структурой. В основе своей он содержал драму. Мир представлялся древним иранцам сценой, на которой разворачивалось апокалиптическое действо. Время не было ни циклическим, ни иллюзорным – оно было линейным. Как у любой истории, у времени есть начало, середина и конец. Прямо сейчас мы находимся в середине истории, но конец близок. Да, он уже близок.

Пророк по имени Заратустра сложил эти мысли в систему – так же, как сделали Конфуций в Китае, а садху в Индии. Никому не известно, когда жил Заратустра. Может, за 1200 лет до н. э., а может, за 600 лет. Легенды о нем гласят, что до 30 лет он был сапожником, или кузнецом, или кем-то еще, никто точно не знает. Однажды сверхъестественная сила призвала его взойти на гору для встречи с богом огня и созидания. Там Ахурамазда передал Заратустре послание, чтобы тот сообщил его человечеству. Он должен был рассказать каждому, что Ахурамазда так высоко вознесся над всеми остальными богами, что отныне только он один заслуживает поклонения и почитания. Однако он увяз в бесконечной борьбе с почти столь же могущественным богом тьмы Ахриманом. Человечество находилось на линии столкновения сил добра и зла в этой вселенской битве. Каждый поступок человека помогал одной или другой стороне. Каждое решение имело последствия огромного масштаба.

Важнее всего, однако, было то, что люди обладали свободой воли. Они могли делать моральный выбор, и именно в таком выборе и заключался смысл жизни. В конце времен, когда Ахурамазда одержит решающую победу, каждый, кто принял его сторону, обретет вечную загробную жизнь в цветущем оазисе вроде тех, что изредка встречались в Средневосточном мире и высоко ценились на пустынной земле. По-авестийски тот сад назывался pairidaeza (что значит «огражденное место» или «парк»). От этого слова происходит современное персидское «аль-фирдаус» и английское paradise – «рай».

Плодородный полумесяц

Плодородным полумесяцем историки называют территорию, которая протянулась от Месопотамии до Египта, от долины Нила до рек Тигр и Евфрат, от одной из двух древнейших городских цивилизаций к другой. Земля между этими двумя коммуникационными зонами была пригодна как для земледелия, так и для кочевого скотоводства, поэтому здесь естественным образом сложилась плотная сеть торговых путей, по которым перевозилось огромное количество товаров. И в долине Нила, и в Месопотамии были свои нарративы, но благодаря интенсивной связи через земли Плодородного полумесяца возник третий нарратив, который вобрал себя ключевые идеи всех остальных.

Месопотамия

Месопотамия, как мы видели, была миром непрерывно соперничавших городов-государств, окруженных крепостными стенами. Державы переживали подъем и падение, формировались и распадались империи, кочевники вторгались в города и захватывали власть, а потом становились горожанами, чтобы впоследствии покориться новым волнам кочевых племен. Разве здесь прижилась бы индуистская идея о неизменности вселенной? Да здесь постоянно происходили большие перемены! Почти каждый мог по памяти пересказывать истории. Многие были вовлечены во всю эту суету.

Многочисленные семитские племена, населявшие месопотамскую долину, – шумеры, аккадцы, ассирийцы, халдеи и др. – пересекались и сталкивались друг с другом еще за тысячу лет до того, как династия Шан построила первую столицу в Китае. А между тем с территории Малой Азии и с восточных нагорий продолжали приходить люди, говорившие на разных несемитских языках: хетты, хурриты, семиты, касситы, эламиты.

Новые империи здесь формировались постоянно, одна больше другой, но они не походили на ту империю в Китае, которая возрождалась и разрушилась снова и снова, – по крайней мере, никто их так не воспринимал. Здесь, по всей видимости, центр власти постоянно перемещался. Сегодня на вершине оказывались одни, завтра другие. Посреди этой мешанины из городов и племен люди твердо держались генотеизма: они верили в существование множества богов, но считали своим только одного. Каждый город имел собственного бога-покровителя, и все они были личностями: обладали физической формой, намерениями, капризным характером и тайными планами. В каждом городе стоял центральный храм, в котором бог или богиня обитали в буквальном смысле слова внутри какого-нибудь изваяния или символа. Жрецы кормили, мыли и ублажали своего бога и в праздничные дни носили его по городу для общения с людьми.

Здесь тоже история в основе своей была драматичной, но мелкие мирские драмы лишь отражали те, в которых протагонистами и антагонистами выступали боги. Когда один город подчинял себе другой, считалось, что один бог одолел другого бога.

И где в этой системе находили себе место люди? Конечно, им отводилась роль слуг. Боги создали их, чтобы те приносили еду и выполняли поручения. Цель и смысл жизни каждого человека состояли в том, чтобы исполнять назначенную роль, но не в своих мелочных мирских драмах, а в драмах богов. Для этого нужно было, чтобы люди понимали, чего их боги хотят и в чем они нуждаются, – лишь тогда люди смогли бы сыграть свои роли хорошо. Доминирование одних городов над другими не противоречило идее о множестве богов и даже не дискредитировало ни одного из них. Этот факт лишь показывал, что некоторые боги больше и сильнее других – или что какие-то люди потеряли защиту своего бога, сделав или не сделав что-то.

Египет

На другом конце Плодородного полумесяца окружающая среда позволила развиться более или менее однородному миру взаимодействующих людей, расселившихся на сотни километров вдоль великой реки. Египтяне видели мир, который населяло множество богов, олицетворявших различные силы и концепции. Однако все эти божества были также связаны и друг с другом: они образовывали одну большую семью с нездоровыми отношениями.

Мировой порядок определялся суровой семейной драмой, разыгрывавшейся снова и снова. Где-то далеко был бог-прародитель, который неизменно противостоял хаосу. Он имел двоих сыновей и двух дочерей, которые образовали семейные пары, добрую и злую. Осирис, добродетельный сын, правил миром, но потом злой брат Сетх убил его, разрубил тело и разбросал части по всему Египту. Сестра и супруга Осириса Исида собрала разрубленное тело, на некоторое время воскресила мужа и зачала от него ребенка. Их сын Гор позже вселился в богоподобного фараона и стал поддерживать течение дающего жизнь Нила. Эта драма повторялась каждый год заново, по мере того как речные воды разливались и отступали.