Анна Блейк

Ее тысяча лиц

Светлой памяти Любови Васильевны Матюхи, великолепного преподавателя, прекрасного человека. Спасибо, что верили в меня. Спасибо за спасенное детство. За творчество в каждом уроке, в каждой встрече. За вечность.
От автора

Что такое психологическая детективная драма? Что такое психологический триллер? Что страшнее — жить или умереть от рук психопата? Кто-то сказал бы, что жить значительно страшнее.

Четвертое расследование Акселя Грина — это кульминация накопленных болей и страстей, ошибок и разочарований, ударов судьбы и попыток выйти из сумрака. Расследование возвращает нас в Треверберг. А Треверберг возвращает к событиям триллера «Я рисую ангелов» и открывает все с новой стороны.

В этой книге Аксель Грин снова столкнется с собственным прошлым. Но с такой стороны, о которой он и не думал. Если сполна хотите прочувствовать все, что свалится на детектива и опасаетесь спойлеров, рекомендую читать в хронологическом порядке серии. Это — четвертое расследование.

И с таким вы еще не сталкивались.

Часть первая. Добро пожаловать на Восток

Трудно представить себе больший грех, чем двуличие.
Пролог

Как сложно… Не пойми меня предвзято, подбирать правильные слова — моя профессия. Я всегда умела находить тот самый подход к человеку, который помогал ему раскрыться. Но сейчас невыносимо. Невыносимо сложно писать тебе это письмо, потому что после него все перевернется.

Люди носят маски. У каждого — тысяча лиц, которыми приходится жонглировать, адаптируясь под обстоятельства. Работа, дом, семья, хобби. Разные проявления одного и того же человека часто настолько отличаются друг от друга, что знакомые, встретив его в непривычной роли, заявляют что-то в духе «оказывается, я никогда не знал тебя», «мне кажется, я всегда знал тебя с какой-то альтернативной стороны». Этих альтернативных сторон тысячи.

Пойми, нельзя судить человека по одному его проявлению. По тому, как он ведет себя именно с тобой. Прежде чем сделать выводы, анализируй информацию. Собирай ее. Все, до чего сможешь дотянуться, даже если тебе будет казаться, что это лишнее. Встречаясь с человеком, делай мысленную заметку: а какую роль он играет сейчас? Какую маску примерил, чтобы понравиться тебе или, наоборот, оттолкнуть? Так надо было смотреть и на меня. На мою историю. На мою жизнь. Которая, к сожалению, так сильно повлияет на твою.

Я не надеюсь, что ты меня простишь. Но я верю — ты обязательно меня поймешь. Даже если для этого понадобится целая жизнь.

Глава первая

НАСТОЯЩЕЕ. АКСЕЛЬ

16 апреля 2003 года,

Треверберг



Аксель Грин стоял на лестнице у красивого особняка. Хотелось курить, но детектив не мог найти в себе сил, чтобы поднести фильтр к губам. И поэтому застыл, глядя на соседний участок. Идеальный английский газон и ландшафтный дизайн, который не стыдно показать на обложке профильного журнала. Идеально выкрашенный коттедж. Вычурность. Фальшивая безупречность.

Грин глубоко презирал и то и другое. В этом не было жизни. Или, может, он просто не представлял себя в обществе тех самых людей, за которыми охотится желтая пресса? Впрочем, за ним она тоже охотилась. Но не потому, что он был рожден в одной из правящих семей города. Его сковывала слава иного рода, и повлиять на нее детектив оказался не в состоянии.

Огонек обжег пальцы, и Грин вздрогнул от неожиданности. Выронил сигарету. Приглушенно выругался, проследив за ее полетом, и пообещал себе забрать окурок, когда спустится во двор. Позже.

Грин медленно набрал в грудь теплый апрельский воздух, наполненный ароматами пробуждающейся природы, выдохнул, прикрыл глаза. Стянул резинку с волос и автоматически заново собрал хвост. Посмотрел на особняк, где его ждало тело. Он уже осмотрел место преступления с привычной дотошностью. А потом увидел то, что заставило его тут же выйти, сбежать по лестнице, взять сигарету и провалиться в себя. Он оказался не готов, совсем не готов к подобному и теперь глупо надеялся, что ошибся, что воображение и память сыграли с ним дурную шутку и чуть позже ДНК-тест покажет, как же Аксель наивен и как легко его сбить с пути призраками прошлой жизни. Надеялся, что чутье его подвело. Но в глубине души знал: его проклятие в том, что он не ошибается. Не в подобных вещах.

Грин встряхнул руками, как будто в попытке избавиться от лишней влаги, снова вздохнул и, развернувшись, направился в дом, где уже копошились криминалисты, расставляя свои вечные таблички, прокладывая дорожки, за пределы которых заходить нельзя. Щелкал затвор фотокамеры. Сотрудники полиции негромко переругивались между собой. Но никто не шутил и не смеялся.

Аксель стремительно пересек просторное фойе, нелепо отделанное мрамором, поднялся по лестнице, чувствуя себя так, будто не идет на второй этаж, а покоряет Эверест. Нужно заставить себя еще раз все внимательно осмотреть. Потом дождаться Карлина с очередным учеником, которых знаменитый профайлер за последний год сменил с пяток. Обменяться мнениями. Доктор Марк Карлин начал выезжать на места преступлений не так давно, и Грин ценил его присутствие. Хотя сейчас втайне надеялся, что профайлер появится позже. После всего пережитого их объединяла не только работа, но и крепкая дружба, и Аксель не хотел, чтобы Марк заметил его состояние.

Лестница закончилась слишком быстро. Детектив замер на втором этаже, рассеянно наблюдая за тем, как очередной стажер-криминалист прокладывает дорожку для сотрудников. Парнишка поднял голову. Его лицо вытянулось. Вряд ли он не ожидал увидеть здесь прославленного коллегу, но ко встрече оказался явно не готов.

— Пройду? — хриплым от напряжения голосом спросил Грин.

Тот лишь кивнул, глянув на ботинки детектива. Бахилы, скотч: Аксель давно работал в полиции, процесс осмотра места преступления был отработан до автоматизма.

Грин аккуратно перешагнул через не закрепленные пока деревянные дощечки, подошел к двери, которую предусмотрительно прикрыли. Вытащил из кармана пиджака латексные перчатки и на мгновение закрыл глаза.

Это не самое ужасное преступление, которое ты видел, Грин. Не самое страшное убийство.

Черт.

Его уже давно нельзя было удивить жестокостью. Шесть лет службы в засекреченном отряде, который выполнял самые опасные задания по всему миру, более десяти лет работы в полиции, десятки раскрытых дел о серийных убийцах. Да, он должен был привыкнуть ко всему. Но не к подобному.

Во второй раз за этот долгий и сложный день заходя в светлую комнату, Грин вяло подумал о том, что же такого он натворил, где проштрафился, что жизнь снова подкидывает ему жестокое испытание.

Она (даже в мыслях Аксель не мог назвать ее жертвой) все так же лежала на постели. Хрупкое стройное тело, белая кожа, ухоженная, лишенная каких бы то ни было лишних пятен, легкая сеточка растяжек на бедрах — видимо, она резко сбросила вес. Светлые золотистые, будто наполненные солнцем волосы аккуратно разложены вокруг головы и по плечам. Тонкие ключицы, которые так и манят. Возраст определить сложно: высокая небольшая грудь все еще упруга, а кожа в тонусе. Светлое облако волос в паху. Убийца не посчитал нужным ее прикрыть. Поза такая безмятежная, такая спокойная. Руки свободно лежат вдоль тела, ноги расслаблены. Она будто прилегла отдохнуть и провалилась в глубокий сон. Никакой крови.

Грин нехотя поднял глаза выше — туда, где должно было находиться лицо.

Но его не было. Его сняли, как скальп.

Подавив нетипичное для него головокружение, детектив подошел ближе, с трудом заставляя себя впитать все, что видит. Любая деталь поможет поймать преступника. И Аксель обязан воспринять и запомнить каждую мелочь. Он привык опираться на первое впечатление, раскручивая расследование через несостыковки и подсказки, которые находятся всегда — даже в условиях отсутствия улик. И обычно осмотр места преступления его будоражил, разгонял стремление приложить максимум усилий, пробуждая азарт. И какой бы ужас убийца ни учинил, будь то смерти детей, кошмарные инсталляции или пытки в подвалах, Грину никогда не делалось страшно. Неприятно, омерзительно — но не страшно. А сейчас его оглушило чувство, похожее на шок. Скорость мысли снизилась, Акселю было сложно обрабатывать информацию, как будто кто-то недобро пошутил и нацепил ему на голову пыльный мешок.

Аксель не дышал почти минуту. Он стоял рядом с кроватью и безучастно смотрел на женское тело с прекрасными чувственными линиями, пожалуй, слишком бледное, но еще не покрытое трупными пятнами, еще чистое, гладкое, как будто живое.

Стерильная комната, вымытый труп, идеальный порядок. Все это напоминало музей — или мавзолей. Если бы не одна деталь.

С трудом, будто кто-то сковал его шею и вместе с ней душу, Аксель повернул голову туда, где под ярким светом лампы стояла гипсовая голова, обращенная лицом вверх. А на ней лежала кожа. Убийца постарался. Он не просто швырнул лоскут, он аккуратно разложил его и воспользовался косметикой, чтобы придать ему достоверный вид, чтобы придать ему схожесть. Схожесть, которую Грин не мог не заметить.

Оставался только один вопрос: это удар в него? Или совпадение?

Что она делала в Треверберге? Она не пыталась связаться с ним с тех пор, как они расстались много лет назад. Никак не давала о себе знать, а Грин не отслеживал ее перемещений, не искал о ней сведений, не хотел бередить душу.

Иногда он отчетливо представлял, что когда-нибудь они встретятся за чашкой крепкого кофе, улыбнутся друг другу. Он спросит, счастлива ли она, она ответит утвердительно. И не задаст ему никаких вопросов, потому что знает, как он не любит вопросы о личном. Они проведут в молчании несколько часов, а потом каждый отправится в свою новую жизнь. И он сохранит в сердце все, что объединяло их когда-то. Свою первую страсть, первую любовь, первое откровение, первое расставание. А она — тот единственный раз, когда отдалась на волю безумно вспыхнувшим чувствам. Он почему-то верил, что единственный. Несмотря на разлуку в четырнадцать лет.

Аксель протянул было руку, но тут же ее отдернул. Он на месте преступления. Непозволительно так расслабляться. Детектив хотел отвернуться, но не смог. Мертвое лицо на гипсовой основе смотрело на него пустыми глазницами. И в нем Грин видел отражение самого себя, неба и прошлого, ко встрече с которым был решительно не готов.

Он медленно вздохнул и вздрогнул, когда чья-то рука легла на плечо. Резко обернулся.

Марк Карлин кивнул и убрал ладонь. Он выглядел, как всегда, безупречно и элегантно. Каштановые волосы, в которых за последние полтора года появилось много серебра, тщательно уложены, но одна прядка выпущена на свободу и падает на лоб. Лицо гладко выбрито, вид спокойный, никаких синяков под глазами или припухлостей. Профайлер одет в темно-синюю рубашку без галстука. Часы на запястье приглушенно мерцают, привлекая внимание. Элегантен и безупречен до оскомины. Как всегда.

— Кто-то устроил нам настоящее представление, — негромко сказал Марк, так легко входя в разговор, что детектив на мгновение опешил.

Аксель сейчас не мог с такой скоростью переключиться между собственными мыслями, страхами и сомнениями и ворвавшимся в его уединение Карлином.

— Привет, — вяло откликнулся Грин. — А где твой хвостик номер пять?

— Ада? — почти не удивился Марк. — Внизу. Составляет впечатление о доме.

— Ада?

— Ада Розенберг, моя ученица, закончила академию, спецкурс по профилированию…

— Избавь меня от лишних подробностей, — отмахнулся Грин, слега раздраженный наличием очередного стажера и одновременно обрадованный тем, что ему самому никого учить не нужно.

— Почему он лишил ее лица и выставил его напоказ? — сменил тему Карлин.

— Это маска, — негромко проговорил Грин, наконец сумев облечь в слова то, что не давало ему покоя с мгновения, когда он увидел тело.

Маска. Двуличие. Убийца срывает лицо и бросает его под ноги полиции, мол, вы не можете это пропустить. Что главное в этой композиции? Безупречное тело? Отделенная кожа лица? Почему-то казалось, что лицо. Убийца направил на него свет, в то время как кровать освещалась естественно. Да, входя в комнату, ты сразу замечал тело и не сразу понимал, что в этой прекрасной неподвижности не так. А потом поднимал глаза — и увиденное ввергало тебя в ступор.

Профайлер смерил Грина внимательным взглядом карих глаз, будто задавая вопрос: а с чего детектив решил делать его работу? Но на самом деле Аксель уловил в этом взгляде другое. Надо собраться. Пока не подтвердится личность, нельзя давать слабину и рассказывать, что он знал эту женщину. Если выявят личную заинтересованность, попытаются снять с расследования, а он хотел прижать к стенке очередного монстра-психопата, который способен на такое.

Детектив расправил плечи и вернул другу прохладный взгляд темно-синих, почти почерневших от напряжения глаз. Привычный гриновский взгляд, в котором не читались эмоции.

— Снял лицо, открыл истинное нутро? Безобразное? Может, она модель или актриса? Стоит снять размалеванную маску — обнаружишь лишь мышцы и кости?

Аксель легко повел плечами. Резкая речь Карлина его не тронула.

— Может, и так.

Только, если Грин не ошибся, она не модель. И не актриса. И даже не телеведущая.

— Следствие покажет, — усмехнулся Марк. — Надо собирать группу? От отдела профилирования будем я и офицер Розенберг.

Аксель с недовольным видом достал телефон.

— Стажеры. Опять.





Упавший окурок Аксель подобрал и выбросил. А потом прыгнул на мотоцикл и отправился в управление, старательно избегая любого контакта с коллегами. Ему нужно было решить, кто в этот раз войдет в следственную группу. Грин работал один, после дела Рафаэля официально в его отдел никого не относили, но дали право выдергивать сотрудников с нужными компетенциями. Нужно взглянуть на отчет судмедэксперта, согласовать выделение пары-тройки «бюрократических рабов», на которых можно повесить рядовые опросы и сбор информации, и решить, кто будет присутствовать на планерках.

Аксель поехал не в управление. Он остановился у ближайшей парикмахерской. Снял шлем, с некоторым сожалением провел рукой по волосам. А потом, коротко вздохнув, слез с мотоцикла, поставил его на центральную подножку, забрал ключи и открыл дверь.

В эту минуту он четко понимал, что делает и почему. Надежда умирает последней, но он был уверен, что анализ ДНК сюрприза не принесет, и действовал рефлекторно — так, как учила она, так, как выживал в течение многих лет. Чтобы раскрыть это дело, ему нужно вспомнить, кто он такой. За потрясениями последних лет он совершенно себя растерял. А он военный. Элитный солдат, участвовавший в бесконечном количестве операций, о которых даже не писали в газетах.

ПРОШЛОЕ. АННА

3 апреля 1987 года, пятница

20:02, кажется

Место указать не могу, запретили, Ближний Восток



Смешная особенность. Я каждый раз дважды смотрю на часы, когда собираюсь писать в дневник. Первый раз отмечаю время, даю себе обещание обязательно — уж в этот-то раз точно! — запомнить значение. Открываю тетрадь с дневником — и все. Забыла. Приходится смотреть снова.

Что я вытесняю?

Почему я обязательно должна что-то вытеснять? Разве практика дневниковых записей — это не обычная техника? Она вообще не психоаналитическая. А я все равно пишу. Сколько себя помню — пишу, особенно если происходит что-то из ряда вон выходящее. Что-то, заставляющее меня чувствовать иначе. Или просто — чувствовать.

А сегодня важный день. Я пропустила несколько вечеров, не было возможности остаться наедине с собой и спокойно написать пару строк. Только сейчас добралась до места, которое должна буду называть своим домом в ближайший год. Пока ехала, думала, что сошла с ума в тот момент, когда согласилась отправиться… не могу написать, куда именно, это засекречено. Мне четко дали понять, что места, фамилии и звания под запретом, потому что мы тут занимаемся важными делами, о которых все хотят узнать и никто узнать не должен. Наверное, имена тоже не стоит упоминать. А то посадят еще.

Смешно. Нет, совсем не смешно. Я еще слишком молода, чтобы потерять время из-за глупости. Поэтому правила будем соблюдать. А если нет, сожгу дневник.

Короче, когда я поступала в университет с горящими глазами и желанием стать психологом, я не думала, что решу на целый год связать себя работой в армии. И не просто в армии. С ребятами я еще не познакомилась, знаю только, что отряд небольшой и разношерстный. Моя коллега, которая здесь уже несколько месяцев, берет на себя половину, остальные — мои. Работа непыльная: обычные консультации, обычная терапия. Травмы, куда без них. Иногда ПТСР[1]. Иногда я должна решить, останется человек здесь или должен уйти. Список моментов, на которые я должна обращать внимание, новые, разработанные специально для отряда анкеты мне выдали. Буду изучать и постепенно внедрять.

Составили график. Это странно, обычно процесс выбора времени и согласования его с пациентом — это часть сеттинга. А тут в процесс вмешивается внешняя сила. И я не знаю, как это отразится на терапии.

Это как секс втроем, причем вынужденный. Обычно нас двое: я и пациент. А тут еще третья сторона в виде армейского устава. И никакой вам стабильности! Ребят могут сорвать в любой момент.

Я психотерапевт на подхвате. Терапия по вызову.

Ладно, видимо, я совсем устала, раз скатилась в подобные сравнения. Давай сначала.

Я доехала.

Прошла чудовищный конкурс, обошла всех конкурентов, получила годовую ставку, превышающую все, на что я могла рассчитывать дома, вдвое. И завтра я начну практику в качестве самого молодого военного психотерапевта в этом отряде.

Я молодец.

Поймала себя на мысли, что хочу написать «спокойной ночи». Дневнику. Некоторые вещи не лечатся.

Глава вторая

НАСТОЯЩЕЕ. АКСЕЛЬ

С главой отдела судебно-медицинской экспертизы Даниэлем Кором детектив Грин был знаком шапочно. Они пересекались на планерках, где Кор исправно присутствовал и даже старался не спать, но вместе не работали. И сейчас, спустившись в лабораторию, Грин слегка удивился, как будто ожидал увидеть здесь кого-то другого.

Даниэль выглядел лет на сорок пять, это был невысокий крепкий мужчина с руками мясника и блеклыми глазами, в которых не читалось ни мыслей, ни эмоций. Он явно не сошел с обложки и внешностью обладал скорее отталкивающей, но Грин привык смотреть глубже. И то, что он чувствовал в судмедэксперте, успокаивало. Так успокаивается профессионал в присутствии другого профессионала: не нужно контролировать непрофильные процессы, ты можешь быть уверен, что все будет сделано на высшем уровне, не хуже, чем если бы задачей занимался лично ты. Кор поднял голову от большого журнала, который заполнял, и посмотрел на детектива. На его лице с крупным носом и неожиданно аккуратно постриженной растительностью эмоций не отразилось, стекло глаз не прояснилось.

— Я еще не начинал, — басовито сказал Кор.

— Знаю. Поэтому пришел.

— Скучно наверху, решили спуститься в ад, детектив?

«Как будто я из ада выбирался».

— Нужно, чтобы анализ ДНК провели как можно скорее. Я сделал запрос в… — Грин осекся, подбирая слова. Не подобрал и оборвал фразу, переключившись. — Словом, вам дадут материал для сравнения, если стандартные пути результатов не принесут.

Кор отложил ручку и, откинувшись на спинку кресла, положил ладони на столешницу.

— Вы что-то знаете.

— Ничего, — отрубил детектив. — Я должен узнать от вас, кто она и что с ней произошло. Ну, помимо очевидного.

Даниэль будто бы хотел улыбнуться, его густые брови дрогнули, губы на мгновение изогнулись, но судмедэксперт встал и снова замкнулся. Он был на голову ниже Грина и поэтому инстинктивно стоял, расставив ноги, будто пытаясь занять больше пространства. Аксель сделал шаг в сторону, и Даниэль двинулся в направлении секционного зала. Шел он неожиданно легкой для человека такого мощного телосложения походкой. Детектив устремился за ним.

— Ее только привезли, к чему такая спешка? — недовольно поинтересовался Кор.

— Убийство странное.

— У вас каждое дело странное, детектив, я наслышан. Но не припоминаю, чтобы вы очертя голову летели в морг. В тот же день! До вскрытия.

Аксель улыбнулся.

— Мне будет достаточно базового осмотра. Я вас выслушаю и пойду к коллегам. А вы позовете ассистента, учеников и спокойно займетесь своей работой. Ну же, доктор, дайте мне хоть что-нибудь.

— Первые часы после обнаружения тела самые неприятные, да? — с пониманием усмехнулся судмедэксперт, толкая металлические двери. — Вы должны включаться в работу, а данных нет. Криминалисты еще ничего не собрали, мы отчет не предоставили. Я помню, как доктор Абигейл дневала и ночевала на работе, лишь бы не разочаровать вас и быстрее предоставить результаты. Она даже делила отчет на части, чтобы сразу отправить вам самое важное. Вы ждете того же от меня?

В темно-синих глазах Грина скользнула молния. Вспоминать о Джейн Абигейл было неприятно. Детектив едко улыбнулся.

— Если честно, доктор Кор, да. — Даниэль рассмеялся. И этот смех Акселя удивил. Он ждал усмешки, или недовольства, или даже агрессии, но не веселья. Взгляд судмедэксперта просветлел, мужчина подошел к металлическому столу, на котором под белой простыней лежало тело, натянул латексные перчатки, оперся о край большими ладонями и взглянул на детектива.

— Не ожидал от вас другого. О вашей требовательности по всему управлению ходят легенды.

— Да ладно, легенды, — вернул ему ухмылку Грин. — Я просто делаю свою работу. И требую того же от других. Как и вы. Я тоже наслышан о мрачном повелителе секционной. Напомните, сколько рядом с вами выдерживают стажеры? Месяц?

Кор расхохотался. И это разом разрядило атмосферу. Аксель позволил себе улыбнуться и расслабленно замереть напротив судмедэксперта.

— Ладно, детектив. Давайте ее осмотрим, — предложил Даниэль. — Случай действительно необычный. Я помню разрезанные лица, залитые кислотой лица, израненные лица. Но не припомню, чтобы в Треверберге кто-то настолько заморачивался. Убийца снял с нее лицо. Возможно, вам будет интересно узнать, что при подобной процедуре, как правило, много крови. Очень много крови. Если там, где вы обнаружили убитую, чисто, значит, лицо сняли в другом месте.

— Проверим, — сделал пометку Аксель.

Кор удовлетворенно кивнул.

— Он снимает с нее лицо. Кладет его на гипсовую голову, при этом маска сделана грубо. — Даниэль перевел взгляд на тумбочку, где стояла гипсовая подставка. Без кожи, правда. И Аксель смог разглядеть слоистость изделия: как будто его делали впопыхах, как обычный гипс при переломе. — Маску мы осмотрим отдельно. Пока она выглядит как гипсовая голова, украденная из любой школы. Но определенное сходство черт, скорее всего, есть, хотя и не полное.

— Рандомная гипсовая голова?

Судмедэксперт пожал плечами.

— Сложно сказать. Кожа в идеальном состоянии. Но если бы убийца делал эту маску сам, то ему потребовалась бы основа, куда ее положить.

Судмедэксперт осторожно сдернул белоснежную простыню и сложил ее на бедрах жертвы.

Грин снова увидел красное нечто вместо лица и поежился. Волосы женщины уже не казались столь безупречными, в холодном свете ламп они выглядели безжизненно. Сердце болезненно сжалось.

— Кожа гладкая, следов побоев нет, — механически продолжил Кор, внимательно осматривая тело. — Есть небольшие потертости на запястьях, но это непохоже на следы борьбы. Синяков нет. До лица мы сейчас дойдем, помимо него на теле только одно существенное повреждение — ей проткнули сердце. Точнее скажу после вскрытия, но почти уверен, что это так. Думаю, это обычный нож или кинжал с широким лезвием. — Он взял линейку. — Две трети дюйма. И опять нет крови. Кожа слишком чистая, нет блеска. Возможно, он ее вымыл, а потом насухо вытер. Анализы покажут. Вы заставляете меня делать двойную работу, детектив. — Даниэль поднял на Грина снова холодный и будто бы мертвый взгляд. — Я не люблю чувствовать себя дураком.

— Для меня все важно, — негромко отреагировал Аксель. — Продолжайте. Пожалуйста.

— Время смерти предположительно с 22:00 до двух ночи. — Кор, кажется, успокоился. Он склонился над телом. — Что касается этого чуда народного творчества, разрезы аккуратные, но непрофессиональные. Убийца знает, где резать, чем и как, но явно делает это не каждый день. Вот, рука сорвалась, он порезал ей ухо. А тут, — он указал на линию подбородка, где, подойдя ближе, детектив заметил тонкую царапину, — снова сорвался. Не хирург, не патологоанатом, не судмедэксперт. Но действует холодно и четко. Кожу сохранил ровно настолько, сколько необходимо, чтобы полиция застала композицию в относительно первозданном виде.

— От чего она умерла?

— До вскрытия не скажу. Вы, возможно, уже готовы сделать вывод, что смерть наступила из-за проникающего удара в сердце. Но я бы не делал далеко идущих выводов. Возможно, это посмертный акт.

Грин решил не комментировать. Кому потребуется нанести один-единственный точный удар в сердце, если цель — не убить? Если предположим, что жертва уже мертва?

— И нет сопротивления?

— На первый взгляд нет. — Кор бегло осмотрел голову жертвы, перебирая шелковистые волосы. — По голове ее тоже не били.

— Значит, она его знала? — Аксель поднял на коллегу взгляд. — Или он подкрался и она не успела среагировать?

— Этого я не говорил, детектив, — пожал плечами судмедэксперт. — Как бы там ни было, если бы он хватал ее за руки или за плечи, мы бы это уже установили. По поводу сексуального контакта скажу позже. Анализ ДНК сделаю. Но это не быстрый процесс, вы же знаете.

Аксель опустил глаза.

— Знаю. Сделайте, что в ваших силах.

Даниэль снова укрыл тело, стянул перчатки и сложил руки на груди.

— Как будто может быть иначе, — пробормотал он. Детектив скупо поблагодарил, кивнул и направился в сторону выхода, думая о том, что его больше задевает: то, что убийца осторожен, или то, что он не врач? Или то, что сам Аксель не может до конца понять мотив? При этом перед внутренним взором стояло не лицо, вернее, его отсутствие. Грин думал о надрезе на груди. О лезвии, которое скользнуло под ребра, вспороло перикард и навсегда остановило сердце. Даже если все было совершенно наоборот и это холодное сердце остановилось по другой причине.

ПРОШЛОЕ. АННА

12 апреля 1987 года, воскресенье

21:00



Мне кажется, что все знания, которые я получила в Сорбонне, знания, которые впитывала позже, практика, которая у меня была, установки и все то, на чем держалась моя личность, трещит по швам. Просто рушится к чертям.

Я не вела дневник больше недели. Возвращалась в комнату и падала от усталости. Сил хватало только на то, чтобы принять душ и кое-как привести себя в порядок. А потом армейский распорядок. Я привыкла рано вставать, но здесь мое «рано» — это ты безбожно проспала, доктор Перо, встала и вышла на пробежку. Честное слово. Подъем у них в четыре. Отбой в десять. Весь день тренировки, обучение. Здесь круче, чем в университете.

Я познакомилась с коллегой. Она психиатр по первой специализации и психотерапевт по второй. Передала мне половину ребят, в основном тех, кто служит меньше трех лет. Говорит, что им нужен незамыленный взгляд. Я думала, что в такие места приходят служить только те, кто уже прошел обычную армию, взрослые люди, принимающие решения осмысленно. Но ошибалась, потому что почти все, с кем мне предстоит работать, — это ребята до двадцати пяти.

До двадцати пяти.

Да каждый из них — мультипрофессионал, который может и в строении ядерной бомбы разобраться, чтобы ее обезвредить, и найти общий язык с местными, и прикинуться искусствоведом, если того требует задание. Больше всего меня поразила система обучения и то, что эти люди из себя представляют.

А еще их внутренняя бездна.

Но я опять себе вру, а обещала, что буду честна хотя бы в дневнике. Все ребята интересные, разные, каждый со своим изломом. Но поразили меня не мои пациенты. А один из тех, кто остался у коллеги. Формально мы друг другу никто, и поэтому я могу простить себе любые эмоции, хотя они глупы. Честное слово, глупы.

На днях он вернулся с очередного задания. Я не выдержала и посмотрела досье, по меньшей мере то, которое доступно психологам. Девятнадцать лет, из которых почти три он здесь. Доброволец, приехал из Треверберга. Сирота. Но не выглядит как сирота и не ощущается.

Я сидела с книжкой на лавочке у столовой. В какой-то момент почувствовала, что на меня смотрят. Не так, как все тут, не так, как на родине. Я привыкла, что мужчинам нравится моя внешность, но дальше они не заглядывают. Им достаточно клише «куколка», которое так легко прилепить к миловидной блондинке. Но в этом взгляде ощущалось что-то еще. Я хочу запомнить этот момент, поэтому опишу. Даже если это глупо и я веду себя как идиотка. Я могу позволить себе роскошь быть идиоткой перед собственным дневником.

Когда я подняла глаза, он стоял, прислонившись спиной к стене столовой и скрестив ноги. Сигарета в зубах, светлые, как у меня, волосы чуть длиннее, чем можно ожидать в армии, но здесь, на удивление, не существует правил, регламентирующих длину волос, — может быть, естественная стрижка помогает ребятам в работе? Хотя этот точно нигде и ни с чем не сольется. Он слишком яркий. Слишком… свежий? Я помню миг, когда наши взгляды встретились, и солнечный день будто померк. У него темно-синие внимательные и холодные глаза человека, который видел ужасные вещи. И, скорее всего, делал ужасные вещи. Выглядит взрослым, но что-то выдает истинный возраст, что-то в изгибе губ или в еще оставшемся намеке на мягкость черт. Высокий, очень высокий. Широкие плечи, атлетическая фигура — как у всех здесь. Рубашка на груди распахнута, виден загар. На шее какая-то цепочка — блестит, отвлекает.

Мы смотрели друг другу в глаза больше минуты. Я чуть не выронила книгу (надеюсь, зачитанный до дыр Фрейд меня простит). Парень медленно взял сигарету и опустил руку, позволяя пеплу упасть на землю. Я заметила, как сжались его пальцы. Не знаю, обжегся ли, но он не дрогнул. А потом резко разорвал зрительный контакт, бросил окурок в урну и направился ко мне.

Я инстинктивно откинулась на спинку скамейки, тупо пытаясь уговорить себя думать о работе, о своей цели, о диссертации, о чем угодно, но только не о том, что мое сердце впервые за всю жизнь подало голос. А мне двадцать девять! Скоро тридцать. Я медик и психолог и всегда считала, что сказки про любовь с первого взгляда придумывают несчастные женщины, у которых есть лишь один мир — иллюзорный. Выходит, я тоже такая несчастная женщина. Только иллюзии у меня другие: иллюзия важности карьеры, фанатичная влюбленность в науку, планы на жизнь. Эта чертова минута перечеркнула все, чем я дышала. И это было глупо. И сладко.

А сейчас стыдно. Но я пообещала себе описать все честно. Так, как оно было в тот момент. Чтобы запомнить именно таким.

Парень приближался, я не дышала. Фрейд висел на волоске от того, чтобы упасть на горячую землю. Когда между нами осталось меньше метра, я почувствовала, как кровь приливает к щекам. Он улыбнулся. И эта улыбка расколола мою жизнь на «до» и «после». Вернуть ее я не смогла. Поэтому тупо смотрела ему в глаза, зная, что выгляжу слегка удивленной и холодной. Какая буря бы ни бушевала в груди, я всегда умела держать лицо и притворяться вежливым профессионалом.

— Вы — доктор Анна Перо? — без обиняков спросил он. Я медленно кивнула.

— Будем знакомы. Я Аксель Грин. Добро пожаловать на Восток.

Он по-мальчишески усмехнулся и протянул мне руку. Сухую, горячую, крепкую руку с тонкими длинными пальцами музыканта или врача. Он сжал мою ладошку, а потом неожиданно перевернул ее и коротко поцеловал. Старомодно.

А потом развернулся и ушел, оставив меня в растерянности, а доктора Фрейда в пыли.

Видимо, «Психопатология обыденной жизни» — не то, что стоит перечитывать в подобном месте. Или то?

НАСТОЯЩЕЕ. АКСЕЛЬ

Управление полицией Треверберга



Вернувшись из морга в кабинет, Аксель думал о том, что мотив преступника в этом деле должен лежать глубже, чем обычно. Вряд ли это какая-то миссия.

Анна Перо стала прославленным психотерапевтом. Зачем срывать лицо с психотерапевта? Кто мог это сделать? Или у нее все-таки был роман?

Детектив даже пожалел, что не следил за ее жизнью и почти ничего о ней не знал. Сейчас пригодилась бы любая информация. А так придется действовать стандартно: запрашивать архивы, ставить задачу айтишникам, чтобы те нашли все упоминания, восстановили круг контактов. Аксель знал только, что она долго жила во Франции в одном из прекрасных городов на побережье Средиземного моря.

Почему она здесь? Когда приехала? Почему ее убили? Убийца выбрал ее в жертвы случайно или осознанно? За профессию или еще по какой-то причине?

Грин не давал себе провалиться в прошлое, позволить замороженному сердцу пропустить еще хотя бы один удар. Ему казалось, что любое потрясение нанесет непоправимый урон. Последние несколько лет его перестроили. Но даже на фоне пережитого найденное тело Анны Перо казалось катаклизмом. Он терял способность дышать и мыслить здраво. И не мог раскрыться, не мог показать, что знает ее. Что когда-то до самозабвения любил ее. Иначе у него заберут дело, а этого он себе не простит. Только он сможет найти убийцу и, если надо, наказать его. Наказать не согласно букве закона, а согласно армейскому уставу, уставу его подразделения. Так, чтобы никто и никогда не смог бы вытащить этого мудака из тюрьмы.

Рука сама потянулась, чтобы собрать волосы в хвост, но лишь взъерошила то, что от них осталось. Тонкие пальцы пробежались по сетке шрамов над левым виском. Шрамов почти незаметных, надежно скрытых шевелюрой. Шрамов, которые остались после армии и о которых он не любил говорить, как будто стыдясь самого факта ранения, из-за которого был вынужден уйти на гражданку.

Грин прикрыл глаза. Мучительно хотелось курить. Но вместо этого он встал, взял специальную губку и тщательно стер остатки надписей после прошлого дела с белой доски. Потом развернулся, взял со стола два снимка, которые уже проявили фотографы, и приклеил в центре: обнаженное женское тело в современной идеально чистой спальне и гипсовая голова, на которой лежит лицо. Имя он предусмотрительно не написал. А потом схватил куртку и стремительно вышел из кабинета.

По иронии судьбы сегодня его ждало еще одно крайне неприятное дело.

Глава третья

НАСТОЯЩЕЕ. АКСЕЛЬ

Судебная психиатрическая клиника доктора Аурелии Баррон



Доктор Аурелия Баррон получила эксклюзивное право на размещение в стенах своей клиники особо опасных преступников. Год назад закончилось строительство тюремного блока и третьей линии ограждений, город выделил охрану, улучшил систему безопасности и видеоконтроля. Гражданскую клинику вынесли в первый контур, а вот тюрьма находилась в третьем, последнем. Конечно, она не выглядела как классическое режимное заведение, и любой продал бы душу за то, чтобы отбывать наказание здесь, а не в обычной тревербергской тюрьме. Но с точки зрения безопасности Аурелия совместно с городской администрацией поработала на славу, превратив свою клинику в неприступную крепость.

Грин поездку к Аурелии откладывал как мог. И только сегодня, увидев труп Анны, понял, что пришло время оборвать все кровоточащие нити, связывающие его с болезненным прошлым. Он не узнавал сам себя: бегать от боли не в его правилах, но именно это он и делал уже сколько лет — бежал. Поэтому детектив впервые за год позвонил доктору и обозначил, во сколько и на сколько сможет приехать. Она подтвердила встречу, и Грин отключился, не позволив себе получить лишнее мгновение на то, чтобы передумать.

Аксель уехал из управления. Мощный мотоцикл нес его за город по идеальному асфальту. Холодный ветер бил в шлем. Было непривычно без густой гривы волос, но он начинал входить во вкус, вспоминая.

Вспоминая самого себя.

В армию он ушел в шестнадцать. Готовился к ней еще с приюта. Когда Сара Оппервальд-Смол подписала документы на усыновление, юный Аксель не нашел в себе сил, чтобы рассказать ей о том, что он планирует стать военным. Сара видела его успехи и думала, что он свяжет свою жизнь с наукой. Грин и связал, но в другом качестве.

Шесть лет принесли ему больше, чем некоторым — десятилетия. В Треверберг он вернулся в двадцать три, получив серьезное ранение в голову. Командир тогда сказал: «Ты сможешь восстановиться на службе, если захочешь». Он не захотел.

Вариантов, где применить полученные навыки в мирном русле, было немного. Грин поступил в полицейскую академию и стал детективом. Всю жизнь он занимался расследованиями, поиском пропавших людей и ответов на вопросы. Всю жизнь в той или иной мере он занимался вопросами справедливости и влияния. Служба в полиции помогла ему спуститься со стратегических высот на тактические — и в какой-то степени найти себя. Найти, чтобы разрушить до основания все, чем он жил и дышал из-за глупого чувства, от которого не было спасения ни во время отношений, ни после.

С горькой усмешкой удивляясь собственной слабости, Аксель оставил мотоцикл и шлем на внешней парковке, подошел к охраннику, показал ему удостоверение. Тот кивнул, несколько секунд пристально вглядывался в лицо детектива, но пропустил без лишних вопросов: полицейского ждали.

Стремительным шагом Аксель пересек пространство внутреннего двора, опрятного, даже, скорее, вылизанного, добрался до второго поста охраны, снова показал документы. Его нашли в списках, проверили металлоискателем, пропустили. С каждым шагом Грин все глубже и глубже погружался во внутреннюю бездну, понимая, что, несмотря на такой большой промежуток во времени, он не готов.

Аурелия Баррон встретила его в кабинете, который располагался на первом этаже тюремного блока. Здесь все было так же, как в гражданской клинике, если бы не тройные металлические двери, охрана и кое-то еще: атмосфера. Здесь дышалось тяжелее. При виде Грина женщина поднялась с места и протянула ему руку, которую он пожал без каких-либо эмоций. Аурелия была красивой блондинкой, ухоженной, даже роскошной, но сейчас для него она являлась тем самым человеком, который заставляет тебя встать перед зеркалом и посмотреть в глаза самому себе и прошлому. Прошлому, которого стало слишком много. Грин знал, что такое терапия, и сторонился специалистов, даже если должен был взаимодействовать с ними по другим вопросам. Он свое уже отходил.

— Спасибо, что пришли, детектив.

Аурелия села в кресло напротив него, показывая, что пространство безопасно и она не прячется. Ее странные медово-янтарные глаза блеснули. Она обратила внимание на смену имиджа, но ничего не сказала, достаточно выдержанная, чтобы не задавать глупых вопросов.

Грин сидел, напряженно выпрямив спину, положив руки на колени и переплетя побелевшие пальцы. Пусть кто-нибудь позвонит и вызовет его на место преступления. Пожалуйста.

— Вы не оставили мне выбора, — сухо ответил он, поднимая на нее глаза. — Я ясно дал понять, что не хочу иметь с этой женщиной ничего общего. Я подписал бумаги, позволяющие врачам творить все, что придет в голову, еще полгода назад. Но вы настояли на встрече. Напомните, на что вы сослались?

— Это судебная клиника. И состояние пациентки — моя ответственность. Если для лечения мне нужна встреча пациентки с кем-то, я имею право требовать этой встречи. Согласно законодательству, естественно.

Его раздражало ее спокойствие. Его бесил ее профессионализм. Но на самом деле он злился не на Аурелию Баррон, а на себя: на свою слабость и на тот парализующий душу страх, который просыпался внутри, стоило ему подумать о встрече.

— Мисс Эдола Мирдол[2] вышла из комы прошлым летом, — негромко продолжила Баррон, слегка наклонившись к Грину. Он не пошевелился даже тогда, когда уловил терпкий аромат ее духов. — Ее держали под наблюдением специалистов. Ее тело парализовано ниже талии, но сознание на первый взгляд показалось ясным. Она отзывалась на имя «Энн» и не отзывалась на «Эдолу». В больнице решили, что это маскировка и она не хочет, чтобы ее связали с преступницей, как любой другой на ее месте. Но в ходе бесед со мной возникло недопонимание. Она не помнила и брата, ничего не знала о детском доме. Я заподозрила, что все не так просто, и ускорила ее перевод сюда. Я не трогала вас полгода, детектив.

— Но решили тронуть сейчас.

— Это редчайший случай диссоциативного расстройства идентичности, который предположительно показывает сразу два синдрома: множественную личность и фугу.

— Что?

Аксель нервно провел пальцами по переносице. Хотелось коснуться волос, но привычной длины не было, и он снова сцепил руки, пытаясь окружить себя коконом защиты.

— Фуга — это состояние, когда человек теряет память о предыдущей личности и придумывает себе новую. Множественная личность — расщепление ядра личности на составляющие.

— Я знаю, что такое множественная личность, — зло прервал детектив. — Я не понимаю, при чем тут я и… — Ее имени он так и не произнес. Он не мог назвать женщину, с которой когда-то делил постель, «Энн». Она была Эдолой Мирдол. Монстром, который убил множество невинных детей. Он не мог поверить в то, что это чудовище когда-то шептало ему нежные слова, а он сам сходил с ума от одной мысли, что рано или поздно наступит момент, в котором ее не будет рядом с ним.

— Я подозреваю, что в случае с Эдолой Мирдол диссоциативное расстройство проявило себя еще в детском доме, — все так же негромко и размеренно продолжила доктор Баррон. — Ее личность раскололась как минимум на две, но скорее, больше. Подозреваю, что Душитель и та Энн Лирна, которую знали вы, — это разные личности. То, что произошло у озера, детектив, убило Душителя.

Аурелия задумалась, подбирая слова. Аксель смотрел на нее немигающим тяжелым взглядом. Он понимал, о чем речь, и не понимал. Все казалось глупым, как будто он смотрел дешевое кино. В армии Грин сталкивался с синдромом множественной личности. Тогда о нем только начали говорить, его считали мифом. Но одна из целей была именно такой. Детектив видел переключение, хоть и не поверил в него. Но как соотнести мифический синдром с… с ней?

— Когда вы встречались с женщиной, это была Энн, — начала Аурелия, возвращая себе его внимание. — Энн понятия не имела о наличии второй личности. Не знала об убийствах, не понимала, что происходит и почему она теряет время. На сессиях она рассказывала, что иногда обнаруживала себя сидящей где-нибудь в парке, хотя не помнила, чтобы выходила из дома. Приступы стали реже, когда появилась кофейня, но потом возобновились. Энн не помнит, что произошло у озера.

— Я не понимаю.

— Вы были не с серийной убийцей, — прямо заявила Баррон. — И сейчас сознанием владеет личность, которую я называю «Энн». Эдола умерла. Она повесилась и ушла из контура. Может, распалась, может, слилась с основной личностью, может, затаилась. Но ее нет. Поверьте, я выманивала как могла. Даже подходящего ребенка приводила. Она не реагирует.

— Играет.

— Не думаю. Я хочу, чтобы она посмотрела на вас. Мне важно понять, что она чувствует к вам на самом деле. И как отреагирует, увидев, что вы… изменились. Она все время говорит о вас, спрашивает, где вы и что с вами. Почему не приходите и почему не заберете ее домой.

Аксель уронил голову на руки.

— Это невыносимо.

Он почти не удивился, когда теплая ладонь доктора коснулась его плеча и легонько сжала. Аурелия молчала, Грин тоже не спешил нарушать тишину. Ее прикосновение успокаивало, позволяло обрести почву под ногами. Никаких мыслей в голове не было, только тупое и ноющее желание отправиться в бар, чтобы напиться. Чего он, конечно же, не сделает. Но очень хочется. А еще больше хочется поговорить. Хоть с кем-то поговорить о том, что происходит. О том, чье тело сегодня нашли. О том, как мучительно ноет сердце. Доктор Баррон сказала то, о чем можно было мечтать, то, что оправдывало его самого и его любимую, что объясняло чудовищную реальность и давало индульгенцию на все, что они успели натворить. То, за что хотелось ухватиться — но нельзя. Грин понимал, что нельзя. Он не может любить убийцу. Даже если она себя таковой не признает, даже если она действительно страдает от редкого психического заболевания. Даже если ее психика сама уничтожила монстра, она не имеет права быть рядом с Грином, он не имеет права быть рядом с ней. Прошло два года. Неужели короткий трехмесячный роман навсегда выжег его сердце? Неужели все происходящее нужно только ради того, чтобы его глупая душа научилась наконец не привязываться?

Детектив поднял голову и посмотрел доктору в глаза.

— Что от меня требуется?

— Просто зайдите к ней. Сядьте напротив. И дальше делайте и говорите то, что посчитаете нужным. Но без резких движений, пожалуйста. В случае с такими пациентами никогда не знаешь, что вылезет.

Просто зайти и встретиться с ней лицом к лицу. Какие мелочи.

ПРОШЛОЕ. АННА

16 мая 1987 года, суббота



В каждом из нас живет множество сущностей — субличностей. На работе мы в одной маске, дома в другой, среди друзей примеряем третью, а перед любимым человеком тщательно выстраиваем четвертую, до безумия боясь того, что он заглянет за края и увидит истинное лицо. То, которое мы сами видеть боимся, потому что посмотреть в глаза своим демонам сможет не каждый — и почти никто не способен на это без терапии.

Всю сознательную жизнь я занималась психологией. Я в терапии с тринадцати лет. Продумала каждый шаг карьеры, отчаянно стремясь туда, где сейчас находилась. Лучшая на курсе, лучшая на работе, публикации в крупнейших французских и международных изданиях. Даже влюбляясь, я оставалась в состоянии повышенной готовности.

Но не сейчас.

Сейчас я с ужасом и болью видела в себе другую женщину, другие проявления, другую Анну. Ту, которой я становилась, стоило Акселю переступить границу базы. Эта Анна легкая. Ей плевать на условности. Ей пока хватало осторожности и чувства собственного достоинства, чтобы не показывать всю палитру бушующего в груди урагана, но, кажется, долго это не продлится. Эта Анна может часами сидеть на злополучной лавочке с книгой в руках в надежде, что он снова встанет напротив, коснется спиной стены и закурит, теребя сигарету пальцами. Эта Анна просыпается, стоит мне выйти за пределы кабинета. Она безраздельно владеет моим личным временем и тратит энергию на ерунду. Она следит за тем, чтобы безупречно выглядеть. А это непросто, особенно когда на улице жара под пятьдесят или налетает песчаная буря.

Эта Анна совершенно не думает о том, что ей двадцать девять, а ему девятнадцать. Она вообще не чувствует разницы в возрасте. Она думает о том, что он красив, умен и сдержан. И эта сдержанность, некоторая холодность, с которой он держится со всеми, включая ее, покоряет. Эта Анна не думает о последствиях.

Иначе как объяснить то, что произошло сегодня?

Он вернулся из командировки неделю назад. Пару дней провел на обследовании в госпитале, потом присоединился к тренировкам, но на терапию к моей коллеге не ходил: видимо, то дело, в которое он был сейчас вовлечен, нетравматично или он справлялся.

Мы встретились, когда я шла из психологического центра в сторону дома после тяжелого рабочего дня, а он сидел у больничного корпуса и курил, смотря в стремительно темнеющее небо.

Мне стоило пройти мимо. Но вместо этого я остановилась. Прямо напротив него, точно зная, что он заметил. Удержалась от победоносной улыбки, когда он опустил руку с сигаретой, выдохнул дым и замер. Мне — или той новой Анне, о которой я ничего не знала, — до безумия хотелось сесть рядом и почувствовать его запах. Понять, как реагирует мое тело, а не только фантазия. И я беспечно сделала шаг к нему. А потом еще один.

— Прохлаждаетесь, офицер?

— Вы пришли спасти несчастного пленника из лап врачей, доктор Перо? — с неподражаемой улыбкой, от которой у меня волосы встали дыбом, спросил Аксель.

— Вы не выглядите несчастным пленником.

— Здесь учат прятать свои эмоции.

— И вы, конечно же, лучший ученик?

Он слегка наклонил голову, как будто так мог лучше меня рассмотреть. А потом просто протянул руку. Просто. Протянул чертову руку.

Надо было рассмеяться или сделать вид, что я не заметила. Но вместо этого я, замирая от восторга, вложила пальцы в его ладонь и позволила ему усадить меня рядом с собой — в непозволительной в любой другой ситуации близости. Я старалась сохранять спокойствие, но, кажется, забыла, как дышать. Парень продолжал расслабленно сидеть на чертовой скамейке. Сигарету он потушил и оставил в пепельнице, а сам откинулся на спинку и снова посмотрел в небо. Почти стемнело, но я видела его профиль. Четкий, будто прорезанный во тьме скальпелем. На лице легкая щетина, которая ему несказанно шла. Губы расслаблены, но на них долго смотреть я не смогла.

Я сидела рядом с ним и боролась сама с собой, пытаясь объяснить себе, что наша разница в возрасте — это серьезно, что он совсем юн. Но мерзкий голосок внутри все время напоминал, что здесь мужчина становится мужчиной в десятки раз быстрее и на самом деле он взрослее большинства из тех, с кем я встречалась на гражданке. Ощущался он точно взрослее. Спокойнее. Как будто на него можно положиться.

— Скрывать чувства меня научила не армия, — неожиданно заговорил Аксель.

Я сейчас описываю это и не понимаю, как подобрать слова, как сохранить это на бумаге. Важнее, наверное, то, что это останется в моей памяти, как бы дальше ни развивались события. В тот момент, когда мы сидели на скамейке, а я вдыхала терпкий аромат его волос, я чувствовала себя абсолютно и глупо счастливой. А сейчас мне хочется плакать. Хорошо, что завтра у меня нет пациентов. Можно будет собраться с силами, чтобы вернуться в жизнь и в саму себя.

Но там, на скамейке, мне открылось что-то новое. В нас обоих. Мы просидели рядом до ночи, наплевав на режим. Говорили ни о чем. Ни одного лишнего вопроса, ни одного нырка в прошлое, никаких намеков. Мы просто сидели рядом. Он не делал попыток меня обнять, а я не пыталась пододвинуться ближе. Как будто мы оба обозначили то идеальное расстояние между ними, которое нужно именно сейчас. Я растворялась в происходящем. А потом он проводил меня до дома. И вернулся в больницу, сообщив, что завтра получит свободу и обязательно меня найдет.

Мне хочется смеяться и плакать. Я себя не узнаю. Только сердце стучит так громко. Наверное, мне снова будут сниться его синие глаза.

Глава четвертая

НАСТОЯЩЕЕ. МАРК

Доктор Марк Элиран Карлин почти не удивился, не обнаружив Грина в кабинете. Он вернулся после осмотра места преступления и долгого разговора со стажеркой Адой Розенберг, перспективной молодой женщиной, которая прошла огонь, воду и медные трубы, чтобы получить официальный статус ученицы именитого профайлера. В голове привычно строились гипотезы, Карлин размышлял о преступлении, заинтригованный. Он работал со смертью чуть ли не со школьной скамьи, но далеко не всегда та оказывалась столь интересной. Удалили лицо. Ну надо же.

Аурелия Баррон не взяла трубку, Марк сложил отсутствие Грина и недоступность психиатра и нахмурился. Но тут же отбросил в сторону лишние мысли и усилием воли заставил себя думать о лице.

Ученица сидела напротив. Она что-то сосредоточенно писала в блокноте. Странно, но ее присутствие успокаивало. Все-таки преподавание и наставничество — это то, для чего он был рожден. Грустно, что нужно было лишиться мира и души, чтобы это осознать.

— Что означает в психологии лицо?

— Идентичность, — мгновенно отреагировала Адарель. — Личность. Образ «Я». «Я истинное» и «Я идеальное», когда с помощью лица пытаются подать себя под определенным углом.

— А когда убийца уничтожает лицо?

— Если он режет его или просто закрывает тканью или еще чем-то, то речь про обезличивание, — заученно ответила ученица. Она знала теорию. Но иногда банальная теория помогает достучаться до сути, даже если кажется, что ты ходишь по кругу. — Обезличить — все равно что убить.

— Напоминает стирание имен в Древнем Египте. Пришел новый фараон к власти — быстро подчистили имена на статуях и саркофагах по всей стране.

Ада кивнула.

— Да, напоминает. Но у нас другой случай. Лицо в идеальном состоянии, если не считать того, что кожа без крови превращается в пергамент. Но по меньшей мере она дождалась часа Х — когда ее увидит полиция.

Час Х. Карлин откровенно сомневался, что это представление рассчитано на полицию. Слишком замороченный пассаж. Масштаб размышлений, которые предшествовали удалению лица, должен быть совершенно иным. И при этом, если бы преступник хотел массовости, вероятнее всего, он бы выбрал другое место преступления. Старая половина Треверберга, где на пять гектаров четыре дома, — не то. Может, он ее фотографировал? Этого они пока не узнают. Но следов перемещения в комнате не обнаружено. Там вообще стерильно, как в музее. Удалил лицо, оставляя послание самой жертве? Или это метафора?

Во всем этом Карлин чувствовал жгучую обиду. Да-да, именно обиду. Что-то настолько пронзительно-личное, что стало понятно: искать надо в окружении жертвы. А еще надо вернуться к основам. Теория помогает думать.

— Ада, давай сначала. Что ты помнишь про значение лица в психоанализе?

Адарель прерывисто вздохнула, а потом заговорила:

— Лицо является одним из ключевых понятий в психоанализе. Оно играет важную роль в теории Зигмунда Фрейда о структуре личности. Согласно его концепции, личность состоит из трех компонентов: «оно», «я» и «сверх-я». «Оно» представляет собой бессознательные инстинктивные влечения и желания человека. Это биологическая часть личности, которая стремится к удовлетворению первичных потребностей (в пище, сне, безопасности). «Я» — это сознательная часть личности, которая занимается регуляцией поведения человека в соответствии с требованиями общества. Эта структура отвечает за самоконтроль и принятие решений. «Сверх-я» — это моральная сторона личности, которая формируется под влиянием родителей, учителей, религии и других авторитетных фигур. Она содержит нормы и ценности, которые человек считает правильными или неправильными. Лицо играет важную роль в формировании всех этих структур. В частности, оно помогает нам отличать себя от других людей и понимать свои чувства и эмоции. Кроме того, лицо может служить средством коммуникации между людьми. Например, улыбка может выражать радость или удовольствие, а хмурый взгляд — гнев или разочарование.

Взгляд Карлина вспыхнул. Он посмотрел на ученицу.

— Значит, помимо обезличивания у нас есть еще кое-что.

Ада победоносно улыбнулась.

— Без лица человек не может общаться.

НАСТОЯЩЕЕ. АКСЕЛЬ

Судебная психиатрическая клиника доктора Аурелии Баррон



Доктор Баррон ушла вперед, чтобы приготовить пациентку к встрече, а Грин замер в коридоре, вращая в пальцах телефон, чтобы хоть как-то избавиться от нервозности. В голове было спокойно и тихо, мысли отступили, только неясная тревога жгла висок и глаза, заставляя детектива двигаться. Короткая вибрация аппарата слегка удивила, но Аксель не сразу поднес экран к лицу, будто все, о чем он умолял небеса или ад еще час назад, теперь не имело значения.

Лорел Эмери: «Зайди вечером в „Черную дыру“, не пожалеешь».

Грин позволил себе улыбнуться и выключил телефон. За минувшие месяцы между ним и журналисткой установился холодный мир, изредка прерываемый пламенными встречами. Он спрятал аппарат во внутренний карман пиджака, расправил плечи и поднял голову как раз в тот момент, когда дверь отворилась и показалось строгое лицо Аурелии.

— Проходите, детектив, — позвала она.

Времени на сомнения не осталось, и Аксель шагнул в неизвестность.

Палата, в которой он оказался, была на удивление просторной и светлой. Атмосферу не портили даже решетки на окнах. Красный огонек, отражающийся в матовом стекле, свидетельствовал о том, что охрана включена. Окно прикрывали шторы из светлого хлопка. Мебели здесь было немного, только самое необходимое. Все обито поролоном и мягкой тканью. Кровать, стол, инвалидное кресло. За ширмой — туалет с душевой. Внутренних дверей не было, после череды самоубийств пару десятков лет назад тревербергский минздрав ввел новый стандарт, запрещающий двери в подобных палатах.

Мирдол сидела в инвалидном кресле. Аксель посмотрел на нее в последнюю очередь. Он прошел в палату, услышал, как закрылась дверь. По широкой дуге обошел стол и опустился на стул. Хотел положить ногу на ногу, но передумал. Он сидел с идеально прямой спиной, как будто был не военным, а аристократом. Сжал зубы. И наконец поднял на нее глаза.

Сердце пронзила такая острая боль, что на мгновение он потерял способность дышать. Или на вечность. Ярко-зеленые глаза увлажнились. По идеально белой щеке скатилась слеза. Чувственные губы, которые он когда-то с такой отчаянной жаждой целовал, приоткрылись в несмелой улыбке.

Аксель чувствовал присутствие Аурелии, которая заняла свое место в углу палаты, и только благодаря этому не вылетел вон. Слишком прекрасна была рыжеволосая женщина. Слишком обманчиво-невинна. Слишком псевдочиста. В своем белом костюме, обезвоженная, тонкая и хрупкая, она казалась почти прозрачной. Только огненное облако постриженных до уровня плеч волос обрамляло бледное лицо — бледное, но прекрасное, не болезненное, а изысканное.

Девушка медленно подняла руку и прикоснулась тонкими пальчиками к губам.

— Ты пришел. Видите, доктор Баррон? Я же говорила, что он придет! Я же говорила, что…