— Впрочем, о чем я? Двадцать первый век на дворе. Наверно, и в те времена девочек уже не оставалось. Это я, дурак, возомнил, на пьедестал твою мать вознес. Что еще было думать? Восемнадцать лет. Скромница, целоваться не умеет. Ее ни о чем не спрашивал, но сам был уверен: в первую брачную ночь намучаюсь. Тем более сама волновалась, губы кусала, когда раздел, грудь пыталась прикрыть. И шло у меня — с трудом, насухую. Но крови не уронила ни капли.

Мне простынь на обозрение вывешивать некому, но спросил, в шутку:

— С ротой солдат гуляла?

А она вдруг рыдать. И целую поэму мне: как в десятом классе возвращалась поздно, поймали, изнасиловали. Плачет:

— С тех пор мне и стало сложно вдохнуть. А воспаление легких — это уже потом.

Я, конечно, обнял, прижал, утешаю. И обращался с ней, с тех пор как рассказала, вдвойне бережно, чтоб не считала себя порченой, грязной. Раскрывал постепенно, терпел — что зажатая, деревянная. Про изнасилование то не расспрашивал — сразу плакать начинала. И считал, дурак, — хотя и попробовали ее уже мужчины, — по сути, все равно она девочка. Я единственный. Неповторимый и уникальный. Но оказалось — все вранье. Наглое и подлое.

* * *

Семья у них получилась старорежимная, почти домостроевская. Федор пробовал себя, взлетал и поднимался, приносил в семью деньги (изредка много, чаще — самый минимум). Она утирала детям сопли, вела дом и полностью поддерживала его во всех начинаниях. А ночами, когда кухня вычищена и остальные спят, еще и подрабатывала — вязала варежки и шарфы на продажу.

Жили небогато, трудно. Когда купили дом в деревне, ждали, что полегчает, но стало только хуже: словно прорва, тот постоянно требовал денег — то крыша течет, то печка дымит. Кормиться с огорода тоже не выходило — оба городские, неумелые. То нежданные заморозки в мае, то мучнистая роса весь урожай сожрет.

Но Василиса безропотно приняла новое их бытие. В пятницу, всем кагалом, в деревню на электричке. Летом — там безвылазно, в доме без удобств. Давно рухнули границы, кто-то открывал для себя все новые страны. Но они даже на российское море не съездили ни разу — зачем, если в деревне есть речка? Да и сколько ж это денег надо?

Но когда Борису было восемь, а Лие три, Василисе вдруг предложили социальную путевку в детский санаторий в Геленджик. И на семейном совете решили: раз бесплатно, чего отказываться?

Федор отправил семью в плацкартном вагоне. Что сам не попадет на море, не страдал: разве плохо пожить одному, помедитировать в долгожданной тишине, без детского визга?

Разрабатывал авторский курс закаливания и йоги. Давал консультации по здоровому образу жизни дамочкам за сорок (с одной из них — давно облизывался! — ввиду отсутствия жены переспал). Раз в три дня ходил на переговорную — сдержанно хвалил Бориса за успехи в плавании, почти с умилением слушал лепет Лиечки.

А на пятнадцатый день ночью ему позвонил строгий голос. Назвался врачом «Скорой помощи», сообщил: жена попала в больницу со сложным переломом ноги, нужно немедленно лететь на юг, забирать детей.

Федор ругнулся — Василиса впервые посмела доставить ему проблему.

К черту полетел налаженный, холостяцкий, быт. Пришлось выгребать все ресурсы, чтобы хватило на билет в разгар курортного сезона, и мчаться в Геленджик.

Социальный санаторий — где под присмотром недовольной внезапно свалившейся обязанностью медсестры ждали дети — его удивил. Заведение хоть и бесплатное, но на первой линии от моря, территория утопает в цветах, на завтрак — вообще немыслимо — икру подают. И номер Василиске достался классный — на пятом этаже, с балконом и видом на бескрайнюю водяную гладь.

Поначалу планировал детей в охапку и сразу домой, но в санатории предложили отбыть, вместо жены, до конца путевки. Решил не отказываться. Опять же на билет можно не тратиться, а на себя Василисин переоформить.

Супруга лежала в городской больнице на вытяжке. Ходить, даже на костылях, нельзя категорически — плюс ко всему, оказался поврежден позвоночник.

— Где ж ты так? — с укором спросил Федор.

— С пирса решила прыгнуть, — прошептала виновато она. — И попала на мелководье.

— В санатории? — удивился.

Еще до того, как поехать в больницу, сходил на пляж. Отметил: сервис на уровне. И спасателей человек пять.

— Нет. — Потупилась. — Мы с детьми вечером пошли в город гулять. И Борис меня упросил по лунной дорожке проплыть.

Что ж. Бывает.

Федор, неожиданно легко, втянулся в непривычную для него роскошную жизнь. Загорал в шезлонге. Ел фрукты (подавали бесплатно на полдник прямо на пляже). Когда дети спали после обеда в прохладе кондиционера, навещал в больнице жену.

Лечащий врач заверил: лечение будет сложным, но восстановится Василиса полностью. И даже от денег (после некоторых раздумий Федор решил сунуть ему двадцать долларов) благородно отказался.

За день до отъезда загорали с детьми на пляже. И трехлетняя Лия вдруг ткнула пальчиком в красивую яхту, что величаво бороздила морской простор:

— Хочу опять туда!

— Лийка! — предостерегающе вскинулся Борис.

Федор лениво оторвался от «Комсомольской правды».

— Куда ты хочешь?

— На водный велосипед, — торопливо сказал сын.

Но девочка упрямо повторила:

— Нет! Я хочу на большую красивую яхту с алыми парусами! Мне там понравилось!

Конечно же, Федор заинтересовался.

И трехлетняя дочка, несмотря на предостерегающие рожи Бориса, все ему выложила: на шикарный корабль их пригласил дядя. В белом пиджаке и в блестящих ботинках. Там все сначала было очень-очень хорошо. А потом мама поскользнулась, упала и начала громко-громко кричать. «Она ножку сломала, и ей было очень больно».

— Мама ведь с пирса прыгнула? — в растерянности пробормотал он.

— Мне сказали так говорить, — простодушно отозвалась Лия. — Но мама упала на кораблике. Мы купались, вылезли из воды совсем мокрые, и там был скользкий пол.

В тот день Федор (пожалуй, впервые в жизни) даже не спросил у таксиста, сколько будет стоить поездка. Сумрачный, потерянный, запихнул детей на заднее сиденье, сам сел спереди и велел ехать в городскую больницу. Приемные часы давно закончились, пришлось давать мзду охраннику, настрого наказывать детям, чтоб сидели тихо и ждали в больничном парке.

Отпираться Василиса не стала — сразу расплакалась:

— Мне так стыдно тебе говорить… Это Толик. Мой одноклассник.

Четыре года они женаты — и впервые она упомянула другого мужчину.

Глаза больные, несчастные:

— Мы с детьми гуляли, а он в ресторане сидел, нас увидел, окликнул. В Геленджике оказался по делам. Удивительное совпадение! Сколько лет прошло! Я когда-то за него сочинения писала. Ну а сейчас поднялся, раскрутился. Свой бизнес у него, «Мерседес», яхта. Здесь на причале стоит. Конечно, захотел похвастаться. И дети очень просили. Я подумала: когда еще они на настоящую яхту попадут! Кто ж знал, что я на скользком полу упаду?

Конечно, Федора резануло: случайная встреча. Случайная яхта. Но Василиса так горько плакала! В таком неизбывном отчаянии прижимала к груди худенькие ладошки, что он, усилием воли, прогнал из души все подозрения.

И только когда вернулся в Москву, задумался: а бывают ли социальные санатории, где вид на море, кондиционеры и бесплатные фрукты на пляже?

Жена пока что оставалась в Геленджике, в больнице, и он устроил детям допрос с пристрастием. Борька стоял насмерть: они шли по набережной, их окликнул мужик, сказал маме: «Сколько лет, сколько зим!» — и немедленно позвал кататься на яхте. Маленькая Лия уверенно показала: дядю в белом пиджаке она видела в первый и единственный раз. Вечерами мама тоже никуда не уходила.

Он предпринял еще одну попытку выяснить правду. Сходил в собес. Но там подтвердили — путевку в Геленджик его супруге выделило государство. Встречаются иногда везунчики, кому достается квота в реально хорошие санатории.

Василиса приплачивала нянечке, чтобы та ходила на почту, и каждый день слала нежные, ласковые письма. Когда вернулась в Москву, продолжила служить ему еще трепетнее и преданнее. И Федор снова ей поверил.

* * *

Василиса с мужем от школы всегда старались держаться подальше. Деньги на подарки учителям сдавали, однако если просили блины печь на Масленицу или класс украшать к Новому году, никогда не откликались. Тем более характер у Борьки сложный, придешь помочь, а тебе же еще и претензии высказывать будут на тему его безобразного поведения.

Но в январе двухтысячного вечно недовольная старушка-классная ушла на покой, ее сменила молодая еще пока энтузиастка и немедленно взялась объединять недружный класс. Сначала уговорила оболтусов вместе сходить в молодежный театр на спорный спектакль. Потом устроила в ближайшем к школе парке зимний пикник с безалкогольным глинтвейном и обсуждением представления. А на весенние каникулы объявила: все вместе едем в Санкт-Петербург.

Борька раньше уклонялся от классных активностей, но под обаяние новой классной руководительницы подпал и начал просить, чтобы отпустили. Василиса задумалась. Если подросток чего-то познавательного сам хочет, неразумно отказывать. Да и программа заманчивая — Русский музей, Кунсткамера, экскурсия по питерским дворикам. Одного, конечно, отпускать страшно — наклонности у мальчика нехорошие, как бы не разгулялся на свободе. Но классная горячо агитировала родителей тоже ехать — и предлагала в обмен на присмотр за оболтусами серьезную скидку.

Да и куда интереснее провести каникулы в культурной столице, нежели традиционно колотиться с дровами и домашним хозяйством в неотапливаемом деревенском доме.

Втайне от Федора начала подкапливать деньги и ближе к марту поставила мужа перед фактом — они едут. Втроем. Супруг, конечно, поворчал, что решили за его спиной, но препятствовать культурному досугу не стал.

Многие москвичи в Питер по несколько раз в год мотаются, а для них троих, неискушенных, все атрибуты поездки казались диковинкой. Приятная, совсем не похожая на типичных пассажиров поездов публика. Сумасшедшая скорость поезда ЭР-200.

Молодая классная руководительница нашла для своих подопечных эмоционального, неравнодушного экскурсовода. Тот ехал вместе с ними и уже в вагоне начал рассказывать — про Петра Первого, гибель Павла, вольные нравы Екатерины. Повествовал захватывающе — даже костяк хулиганов во главе с ее Борькой заслушался.

Скоростной ЭР-200 яркой кометой несся мимо жалких хибар, пустых полустанков, и Василиса радовалась: как хорошо, что она не там, не снаружи, не наблюдает, как жизнь проносится мимо, а сама находится внутри красивого поезда. И в Питере ее, конечно, ждет что-то замечательное.

* * *

Некоторых людей Федор Олегович умел видеть насквозь. Мысли своих последовательниц (в основном одиноких дам) читал легко. И когда дети набедокурят, понимал сразу.

А еще умел предчувствовать беду.

Сейчас бы надо радоваться: неожиданная передышка. Отпрыски на каникулах не будут путаться под ногами, жена приедет отдохнувшей, повеселевшей. Однако одолевало его беспокойство. И все время предыдущая разлука вспоминалась — когда верная Василиса вроде бы поехала вместе с детьми в санаторий, но сломала в итоге ногу на яхте постороннего мужчины.

Последние годы жена не давала ему никаких поводов. Всегда дома. При нем. И с этой поездкой вроде бы прозрачно. Он на всякий случай проводил на вокзал, убедился: только школьники, училка, несколько мамочек и экскурсовод, судя по сладкому лицу, неправильной ориентации. Но тревога все равно не оставляла. И даже совсем иррациональная мысль закралась: поехать вслед за ними. Тайно. Посмотреть — чем она там занимается на самом деле.

Но, конечно, отогнал паранойю.

Заставил себя наслаждаться: одиночеством, тишиной квартиры. Плоть немного потешил — навестил давнюю ученицу, по совместительству любовницу и почти соседку — проживала через пару домов.

Знакомы с ней были уже много лет. Федор Олегович предупредил сразу: «Семью бросать не стану». Пассия не настаивала. Но втайне (как все женщины), конечно, надеялась. И сейчас — пока любовник без супружеского присмотра — всячески демонстрировала товар лицом. Пекла плюшки (хотя он мучного не ел), облачала иссохшее тело в элегантные кружева. Уговаривала остаться на ночь. Сложно представить, что Василиса будет проверять, но осторожный Федор, конечно, отказался.

Подруга с недовольным лицом отпустила его домой. А в полночь (Федор уже спал) позвонила по городскому.

Он подскочил, перепугался. (Опять, что ли, с женой беда?) Недовольно выдохнул в трубку:

— Господи, что еще тебе?

А женщина вкрадчивым тоном сказала:

— Твою Василису по телевизору показали. С мужиком чужим.

— Что за чушь?

— Так и доказательства есть. Я эту передачу на видик записываю, для мамы. Приходи. Вместе посмотрим. Весело твоя благоверная время проводит!

Федор подхватился. Мчался бегом. От приветственного поцелуя увернулся. Мрачно уселся перед телевизором в кресло. Лучше бы самому, дома, но видеомагнитофона у них не имелось.

Передача называлась «Раздражай» и представляла собой истеричное повествование о том, как нехорошие богачи прожигают жизнь.

— Твоя супруга там на двадцать четвертой минуте, — радостно анонсировала любовница.

И не наврала.

Среди чужих яхт, бизнес-джетов и прочих богатств действительно промелькнула Василиса. С кокетливым лицом и распущенными волосами она сидела за столиком несомненно дорогого ресторана. А напротив помещался мужчина из совсем другой жизни. Федор не разбирался в брендах, но сразу понял: один пиджак стоит дороже, чем вся его жизнь. И волосы благородного цвета соли с перцем пострижены рукой истинного мастера.

Несчастный муж (хотя бранных слов всегда избегал) выразился непечатно.

Отвернулся от сочувственного взгляда любовницы. Бросился прочь. А едва оказался дома, кинулся звонить на Главный канал.

Странно было надеяться что-то выведать глубокой ночью, но Федору, по удивительному стечению обстоятельств, повезло. Оператор, снимавший сюжет, оказался на месте и с сочувствием отнесся к страданиям мужа. Поведал: ресторан называется «Европа», находится на Невском, средний чек сумасшедший.

— А когда вы там были?

— Вчера вечером. У них снимать под страхом смерти, но мы со скрытой пробрались, — похвастался телевизионщик.

По официальной версии вчерашний вечер его семья провела в Мариинском театре.

У Федора перехватило дыхание. Что ж ты творишь, милая моя, преданная, домашняя Василисочка?

Ему хотелось биться головой об стену и рвать в клочья ее фотографии. Посмотреть передачу снова не мог, но в память въелось накрепко: как она наклоняет головку, лукаво улыбается… элегантно подцепляет серебряной вилкой огромную креветку. Чокается хрусталем бокала.

Хотелось просто собрать чемодан и уйти. Навсегда. Однако же смог взять себя в руки. Еще раз прокрутил в голове сюжет. Вероятно, импозантный джентльмен — снова тот самый богатый одноклассник. Но их же не в постели застали! Его Василиса просто сидела. И улыбалась. И наслаждалась роскошью, вкусной едой. Можно ли рушить семью из-за того, что она просто поужинала с другим мужчиной?

Федор позвонил в железнодорожную справочную. Все ночные поезда уже ушли. Ждать не мог — и через полчаса мчался в аэропорт, чтобы успеть к самолету, вылетавшему в пять утра.

* * *

Школьный класс — а вместе с ним и Василиса — проживал в центре города, в недорогой частной гостинице. Федор добрался туда к восьми, но являться незваным гостем не собирался. Мобильного телефона ни у него, ни у кого из домашних не имелось — не могли себе позволить. Но городской номер отеля знал — пару раз звонил, просил пригласить жену. Милая администратор всегда без проблем подзывала.

Сейчас увидел — наискосок от гостиницы — будку уличного автомата. Телефонная карточка в портмоне нашлась. Администратор жизнерадостно ответила:

— Отель «Некрасов», чем я могу вам помочь?

— Могу я поговорить с Василисой Буяновой из девятого номера?

— Конечно.

Фоном раздавались детские голоса.

— Боря, маму позови! — услышал Федор.

Однако вместо Василисы к трубке явился сын:

— Ой, пап, это ты? Привет. Тебе маму? Можешь позвонить минут через десять?

— А в чем дело?

Хихикнул:

— Да она вчера корюшку пробовала. Это такая рыбка местная. Ее только в мае можно есть, когда свежая. А мама прошлогоднюю попробовала, замороженную. Так что сейчас в туалете. Болеет.

Подростки, вероятно, прислушивались к разговору и дружно заржали.

— Хорошо, — смиренно сказал Федор. — Я перезвоню через десять минут.

Из телефонной будки его никто не выгонял — там и устроился ждать. Не сводил глаз с гостинички. И уже через несколько минут увидел: со стороны Невского спешит его Василиса. Пальто нараспашку, волосы развеваются, лицо счастливое.

Автоматически бросил взгляд на часы: восемь двадцать утра. Откуда она идет в такое время? И почему Борис сказал, что мама в туалете?!

Больше перезванивать супруге не стал. Но весь день, безмолвной тенью, преследовал группу школьников и нескольких сопровождающих. В девять к «Некрасову» подкатил микроавтобус. Борька в окружении шумных подростков и Лия за руку с мамой — все залезли туда.

Федор нанял такси, чтобы добраться, вслед за микриком, до Царского Села.

Василиса от группы отколоться не пыталась. Всюду ходила вместе со школьниками — а за ней, хвостиком, таскалась маленькая Лия. Федор опасался: супруга или дети могут его заметить, поэтому близко не подходил. А когда экскурсия завершилась, снова потратил немалые деньги, чтобы сопроводить микрик обратно в гостиницу.

Обедала Василиса вместе со всеми — в жутком фастфуде (он семью к подобным заведениям и близко не подпускал). Дальше вернулись в отель. Федор, после бессонной ночи, еле держался на ногах. А близкие его (судя по кругленьким, довольным лицам) наслаждались послеобеденным сном. Вечером они снова вышли из гостиницы — чтобы отправиться пешком по улице Некрасова, а дальше пойти в цирк. Василиса выглядела типичной мамашкой, клушей, и Федор стал успокаиваться. Может, хватит играть в шпиона? Подойти. Удивить. В ресторан позвать, черт возьми. «Европа» не по доходам, но слышал, что вегетарианскую «Ботанику» очень хвалят.

Однако что-то его остановило.

Школьники вместе с родителями и учителями шумной толпой вернулись из цирка около десяти вечера. Часов до одиннадцати гостиница веселилась, шумела. Федор терпеливо мерз. И вскоре дождался.

Василиса, принаряженная, накрашенная, выскользнула на улицу. Каблучки (бог ты мой, он впервые видел ее в модельной обуви!) громко цокали об асфальт.

Дыхание перехватило. Вытянул из кармана темные очки, спрятал глаза. Каким идиотом он, наверно, сейчас выглядит!

Супруга шагала целеустремленно, быстро. Сначала Федор надеялся: бежит в какую-нибудь «Пятерочку», хочет разбавить здоровый образ жизни винцом. Но Василиса миновала магазинчики, простецкие бары — и вышла на Невский.

Федор сократил дистанцию и даже смог уловить аромат ее незнакомых, манящих и терпких, духов.

«Останови ее! — приказал внутренний голос. — Прижми к себе. Скажи: настолько сильно скучал, что сорвался сюда!»

Но, конечно, он позволил ей дойти до места назначения.

Представительный швейцар бросился навстречу Василисе и распахнул перед ней тяжелую дверь гранд-отеля «Европа». Федор смотрел жене вслед. Из-под глупых весной в полночь темных очков скатилась слезинка.

Окна в роскошной гостинице панорамные, блестят буржуазным блеском. Федор увидел, как Василиса танцующей походкой подошла к стойке ресепшена. Девушка вручила ей ключ, и птичка его порхнула к лифту.

* * *

— Извините, пожалуйста, за поздний звонок. Вы не могли бы пригласить к телефону Василису Буянову из девятого номера?

— Но… уже начало первого. У нее дети. Я боюсь их разбудить.

— Пожалуйста. Это очень срочно. Я ее муж.

— Хорошо.

…

— Пап, привет! Мама не может подойти. Ей совсем плохо. Она выпила восемь таблеток угля и сейчас спит.

— Борис, позови ее.

— Не буду я ее будить! Что у тебя такого уж срочного? Я ей передам.

— Мама ведь не в номере?

— Что ты за ерунду говоришь! Естественно, она в номере. Только ее тошнит!

— Ладно.

Он положил трубку и через десять минут пришел в отель.

Лия сладко спала. А Борис до последнего пытался уверить, что мама все-таки здесь, в гостинице. Просто зашла поболтать — к учительнице или к кому-то еще.

— Хорошо. — С напускной покладистостью согласился Федор. — Я подожду.

Но явилась Василиса только в восемь утра.

* * *

— Тогда все и кончилось, — глухо сказал Федор Олегович. — Ты, возможно, не поверишь мне, я никогда особо не демонстрировал чувства… но я ее любил. Я настолько ее любил! А твоя мама предала меня. Оказалось, что все время обманывала. Тонко. Расчетливо. Она просто меня уничтожила. Как человека и как мужчину.

— Я не верю, — Лия никак не могла осознать. — Мама не могла так поступить.

— Я тоже не верил. Но все, что рассказал тебе, правда. Ты разве сама не помнишь?

Лия всегда старалась стереть из памяти, накрепко, воспоминания детства. Но сейчас перед глазами всплыло: теплое море, ночь, и она на огромном кругу рядом с Борькой плывет по лунной дорожке. Навстречу яхте с алыми парусами. А вот про Питер в голове остались только статуи, атланты и несмешной клоун в цирке.

— Я даже не знала, что ты тогда приезжал, — в растерянности прошептала Лия, — и что вы с мамой поссорились.

— Мы с ней разумные люди. Мы не стали шумно выяснять отношения. Но в тот же день очень жестко поговорили. Она попросила развода. Я сказал: пожалуйста, но детей не отдам.

— Разве мы нужны были тебе? — прошептала Лия.

— Вы тем более были не нужны чужому мужику, — отрезал отец. — И мы в итоге решили, что будет разумным сохранять видимость семьи — хотя бы еще пару лет, пока ты немного подрастешь.

Лия горько усмехнулась:

— Ты знаешь, пап… Я всегда чувствовала: у нас дома что-то не так. Напрасно вы притворялись.

— Не прошло и года, как твой брат попался на краже. Надеюсь, ты хотя бы теперь понимаешь, почему я не бросил все силы, чтобы вытаскивать Бориса из тюрьмы. И не слишком поддерживал в той ситуации Василису.

— Да, теперь мне все ясно, — прошептала Лия.

— Что тебе ясно? — усмехнулся.

— За что ты его ненавидишь. И в тюрьму отправил.

Федор Олегович горько усмехнулся:

— Врать не буду. Борис никогда не был мне близок. Но неужели ты веришь, что я мог на него донести?

— Ты ж сам признался! Там, в горах.

— Я просто не счел нужным оправдываться, — устало отозвался отец. — Но я не воюю с детьми. И весь этот бред, будто я его сдал, пусть останется на совести моего сына.

— Но Борьке же следователь сказал!

— Не знаю, кто ему что сказал. Лично я ни в какую милицию не звонил. Хотя бы потому, что даже представить не мог, будто моя кровь, наследник, отправится грабить чужую квартиру.

— Но я тоже видела! Ты тогда, тридцать первого декабря, ходил на улицу, к телефону-автомату!

— Лия, девочка моя. Если ты так хорошо все помнишь, что у меня было в руках, когда я вернулся домой?

Лия наморщила лоб.

— Какой-то пакет. С розами.

— Правильно. Там был хлеб. Потому что за ним отправился Борька — да так и не принес.

— Кто же на него донес тогда?!

Лицо прорезала горькая складка:

— Я потом выяснил. Сосед, с кем Борис враждовал, сам похвастался. Он знал, что ключи потерял. И когда уезжал на Новый год, человека нанял. Из квартиры напротив. Попросил присматривать за своим жильем. Тот в милицию и позвонил, когда увидел, как парни дверь вскрыли.

Взглянул на дочь с укором:

— Так что не считай меня совсем уж ничтожеством.

Но она взглянула гневно:

— Все равно ты был должен Борьку спасти.

— Нет. Не должен. Когда его вину доказали, я счел это знаком судьбы. И принципиально не стал его вытаскивать. За подлые поступки должно обязательно следовать воздаяние.

— Чего-то я не понимаю тогда. — Лие вдруг стало холодно, она обхватила себя руками. — Если у мамы был богатый любовник… Настолько богатый, что у него своя яхта… Почему он тогда не дал ей денег, чтобы Борьку отмазать? Десять тысяч всего. Копейки для серьезного бизнесмена.

— Полагаешь, деловые люди способны помогать бескорыстно? — иронически вздернул бровь отец.

— Они, наверно, не отдадут чужим людям половину своего состояния, — нахмурилась Лия. — Но как можно не помочь любимой женщине спасти сына из тюрьмы?! Я ведь помню, как все тогда было. Ты сразу после Нового года уехал. Мама ходила по банкам. У каких-то знакомых денег пыталась занять. И только десятого января вдруг наряжается — и идет, как я думала, на собеседование. Почему она не попросила у своего любовника денег раньше?

— Возможно, он проводил каникулы в Куршевеле и только десятого вернулся, — хмуро отозвался отец.

— А ты точно уверен, что любовник был?

— Она провела две ночи в дорогом отеле. Этого разве недостаточно?

— Значит, мама ни в чем не призналась?

— Она сказала, что я все равно ничего не пойму. Хотя что уж тут понимать?

— Но ты считаешь, — Лия хотела собрать весь пазл воедино, — что она тебе изменяла. Со своим одноклассником. Именно с ним мама… э-ээ… потеряла невинность? Они и дальше продолжали встречаться?

— Полагаю, что да.

— Почему тогда я ничего не замечала? Никогда?

— Ты была мала. Да и твой старший брат, — лицо скривилось в гримасе ненависти, — умело ей помогал замести следы.

— А как Борька тебе объяснил — почему ей помогает?

— Он сказал, что ненавидит меня. И хочет, чтобы у мамы было десять, двадцать любовников. Только для того, чтобы сделать мне как можно больнее.

— Боже.

— Да. Такие слова запоминаются надолго.

— Поверить не могу, — прошептала Лия. — Я просто не могу в это поверить!

— Я простил бы ей мимолетную связь, — глаза отца увлажнились. — Сам человек, грешен. Понимаю. Если наваждение, морок — противиться сложно. Но строить из себя святошу, мать семейства. И вот так изощренно обманывать, в течение многих лет!

— Почему она просто не ушла от тебя?

— Полагаю, богатым бизнесменам неинтересно брать на содержание не слишком молодую женщину и двоих ее детей.

— Папа, — Лия в неожиданном порыве кинулась к нему, обняла: — Как мне жаль!

Он прижал ее к себе. Прошептал растроганно:

— Лия. Доченька.

Но она отстранилась.

— Я многое теперь понимаю. Но скажи. За что ты мстил мне?

— Тебе?

— Ты отправил меня в интернат. Когда мне было всего одиннадцать.

— Ну а что мне оставалось делать? Как бы я сумел воспитать тебя в одиночку?

И все теплые чувства к отцу мигом ее покинули.

Да, он, безусловно, страдал. Но думал всегда исключительно о себе. Как лично ему обидно и одиноко. А каково было маме, Борису и ей — среди чужих людей, в сиротском, считай, приюте, — папу интересовало в последнюю очередь.

Но все-таки хорошо, что он жив.

* * *

Отец ушел в пять утра. Лия проводила его до калитки. На хозяйской половине светился ночник — тетя Джалиля, несомненно, ночной визит незнакомца засекла, и санкции вскоре последуют. Небо оставалось чернильным, но вороны уже подкаркивали, предвещали утро. Через пару часов надо просыпаться на работу.

Коллега тетя Люся обожала жалиться, что раздумья ей постоянно мешают спать, и Лия над горемыкой посмеивалась. Но сейчас у самой в голове абсолютный хаос из мыслей. Когда только черное и белое, отец — злодей, а мама — страдалица — жить было как-то проще. А теперь вроде бы роли сменились, но только все равно папа ближе не стал.

И братишка, получается, вел собственную игру. Использовал ее втемную. Хотя уж сейчас-то, когда она выросла, мог Лие рассказать — как все происходило на самом деле. Да и после «гибели» отца явно не рыцарем себя проявил. Ни капли раскаяния. И ее одну бросил, считай, на месте преступления. Сидит в своей Москве, даже не позвонит, не побеспокоится. Или вовсе за границу сбежал.

Мысли — как жвачка, с каждой минутой все противнее становятся на вкус. Любой ценой гнать их прочь. Отвлеклась на любимый «Тик-ток», порадовалась — у нового ролика уже сорок тысяч просмотров. Почитала восторженные комменты.

Порш запрыгнул в постель, зевал, всем своим видом показывал — готов работать снотворным.

Лия обняла собаку и провалилась наконец в сон, будто в черную яму.

* * *

Душ Шарко у них в санатории без расписания, и иногда это хорошо. Случаются дни (не часто), когда по два, даже три часа никого. Но сегодня, по закону подлости, в восемь утра уже трое. И никого на восходящий или циркулярный (где только кран повернуть), и все торопятся — у каждого дальше процедуры по времени. Хорошо хоть, без драки обошлось, кто первым пойдет (как в социальных санаториях случается).

Когда ночь бессонная, душевой шланг всегда кажется страшно тяжелым. И живым, словно змея, — так и норовит выскользнуть из рук. В отделении жарко, влажно, но у Лии по спине мороз бежит мурашками. И голова от боли взорваться готова. Но, по многолетней привычке, даже в таком состоянии улыбалась.

А сразу после трех подряд клиентов тетя Люся примчалась с квадратными глазами: Лию срочно требует начмед.

Медсестра даже растворимый кофе не успела сыпануть в кипяток — поспешила на начальственный ковер.

Юлию Карловну в санатории считали зверем, но просто чтобы придраться, грызла редко, обычно по делу. Лия торопилась по коридорам, улыбалась приклеенной улыбкой, гадала: за что сегодня прилетит? Явных прегрешений не вспоминалось, но пациенты в пятизвездочном санатории претензии предъявляют самые разнообразные. Одно ясно: проблема серьезная — по мелочам Юлия Карловна приходила ругаться сама.

Начмедша сидит бледная — тоже плохой знак. Голос вкрадчивый:

— Лия, ты в курсе, сколько у нас в городе безработных?

Предпенсионное поколение от подобных зачинов сразу начинало оправдываться и блеять, но Лия только огрызнулась:

— С моей квалификацией мне безработица не грозит.

— Похвальная самоуверенность.

— Юлия Карловна, можно по делу? Меня пациенты ждут.

Специально провоцировала. Все в санатории знали: начмеду обязательно надо взорваться, выпустить пар. А дальше будет легче.

Но начальница (хотя обычно начинала наезжать сразу) продолжала ходить кругами:

— Неужели не понимаешь? Достаточно один раз выпасть из обоймы — и все, ни в один санаторий здесь не возьмут.

Тетя Люся (как и всем, ей от начмеда тоже доставалось) говорила, что в такие моменты вся жизнь пролетала перед глазами — начиная с аборта в шестнадцать лет. Но старшее, запуганное, поколение может сколько угодно трястись. Лия же без раздумий ляпнула:

— Да не вопрос. В Москву перееду. Или вообще в Канаду. Пройду сертификацию и получать буду — сколько вам не снилось.

— Попадешь в черный список — не возьмут нигде, — мгновенно парировала начальница.

Лия хотела сказать, что вряд ли столица и уж тем более Дикий Запад будет прислушиваться к рекомендациям из Целебноводска, но посмотрела в остекленевшие от гнева глаза начальницы и почла за благо промолчать.

А ее оппонентка наконец взвилась:

— Тебе кто разрешал «Тик-ток» заводить?

Лию бросило в краску:

— Мое личное дело. Вам-то что до него?

— Твое личное, пока котят из фонтана достаешь. А кто тебе право дал в чужую жизнь вмешиваться?

Все-таки выбила из колеи. Лия смутилась:

— Вы о чем?

— Посмеялась она. Повеселилась, — бледность Юлии Карловны начала сменяться багрянцем. — Лайки теперь собирает. Ценой жизни человеческой.

— Вообще не понимаю.

— Маринка — сватья моя, — шумно выдохнула начмед.

— Кто?

— Марина Андреевна. Воспитатель в детском саду. Над ней вся страна теперь потешается. По твоей вине, — выплюнула Юлия Карловна.

В родственных связях Лия разбиралась плохо. Сватья — это вроде бы мама жены сына. Но у начмеда отпрыск — красавчик, плейбой и точно не женат, вечно в санатории околачивается, а молодые медсестры пари заключают, кто его под венец поведет.

— А когда он успел жениться? — пробормотала Лия.

Юлия Карловна сквозь зубы выдала:

— У моего мужа есть сын от первого брака. Он женат на дочке Марины Андреевны. А ты ее выставила на посмешище!

— Так, значит, лично вам она не родственница!

— Лия, детка моя. — Куда легче, когда начмед бушует, но сейчас ее голос снова заледенел. — Это Кавказ. Здесь друг другу все родная кровь.

— Но эта Марина Андреевна — она на детей орет! И собаку мою ударила! Ее всем городом пытаются из сада выжить!

— Лиечка, — свистящим, тихим голосом сказала начальница. — Я внимательно просмотрела твой ролик. Это ты впустила на территорию сада собаку. Ты Маринку спровоцировала. Мерзкий, непорядочный поступок. Сколько тебе платят за каждый лайк?

— Ничего не платят.

— Значит, издеваешься над людьми ради удовольствия. Вдвойне подло.

Лия, пока на заре спешно хлебала кофе, снова понаслаждалась комментариями под своим видео. Их было много, и все зрители жалели детей, сочувствовали Поршу. А Марине Андреевне каких только кар не желали. Кто подумать мог, что у несомненной отрицательной героини найдутся защитники?

Впрочем, у Лии все последние дни стереотипы только и делали, что рушились.

Вот и сейчас только что злющая начмед сказала — печально, с укором:

— У Маринки сердце больное. Родственников никого, дочка в Польшу перебралась, мать не навещает. Не стыдно — издеваться над слабыми?

— А она над детьми не издевается?

— Воспитатель отвечает за безопасность детей. А ты на территорию сада собаку запустила. У человека сдали нервы. И кто тебе вообще дал право — снимать без согласия? Да еще в интернет выкладывать?

— Что вы хотите от меня? — Лия вдруг почувствовала дикую усталость.

— Немедленно удаляешь, к чертям, свой мерзкий ролик.

Не самая печальная развязка.

А Юлия Карловна кровожадно улыбнулась и добавила:

— И заявление пишешь.

Взглянула вопросительно. Наверно, в этот момент Лие полагалось упасть на колени и начать молить о пощаде. Но события последних дней реально расшатали нервы, поэтому девушка-солнышко, неожиданно даже для себя самой, взорвалась, с перекошенным от злости лицом выкрикнула:

— Да вообще не вопрос! Напишу! С огромным удовольствием!

Зарплата у нее — сорок тысяч, вдвое выше средней по городу. Но когда иные пациенты из люксов выкладывают по столько же за койко-день, гордиться особо нечем. Да и с кадрами в Целебноводске не очень. Это только кажется, что душ Шарко легко научиться делать за ту неделю, что длятся курсы переподготовки. На деле работа адская и нюансов миллион. На предшественницу Лии пациентка вообще в суд подала — за то, что струя огромного напора попала ей в лицо и оставила синяки.

Начмеда (привыкла править пожилыми уборщицами) ее реакция смутила. Пробормотала — почти примирительно:

— Логично было бы извиниться, а ты в бутылку лезешь.

— И не подумаю. Ручка у меня есть. Давайте бумагу.

Сбережений у Лии — ноль целых ноль десятых. Сейчас если расплюется с начмедом, карьера — здесь, на Ставрополье — точно закончится. Но когда ночью вся твоя жизнь с ног на голову перевернулась, как-то и не страшно уже без работы остаться.

— Я тебя могу по статье уволить, — сдвинула брови Юлия Карловна.

— Да хоть по уголовной!

— …Но так и быть. Помилую. Пиши заявление на отпуск. Что ж вы такая глупая, молодежь? — Начальница выпустила пар и теперь выглядела скорее растерянной. — Как мне из ситуации выходить? Сменщица твоя две недели работать без выходных точно не согласится.