– Да какое! По ее разумению, вам в пару только принц Датский подходит, да и то, поди, мелковат.
Так они веселились еще долго и расстались в прекрасном настроении.
Ну и чего тогда она мается?
Глафира подумала еще немного и решила, что накручивает себя на пустом месте. Устала просто, наверное.
Уговорить себя не удалось. До самого дома она все думала, что ее тревожит, перебирала и не находила причину.
Уже подходя к подъезду, она увидела на лавочке во дворе грузную фигуру Моти и поняла, что припоздала.
Ну вот! Теперь вдобавок ко всему попадет!
От Моти поблажек не жди!
День рождения
За всеми насущными тревогами Глафира чуть не пропустила собственный день рождения. Однако оказалось, что в отличие от нее другие об этом событии не забыли.
Бартенев накануне торжественно объявил, что отпускает ее на целый день. Даже возражений слушать не стал.
– Мы с племянником справимся. Отметим День Победы по-мужски. Такое и раньше бывало. Не надо из всего делать трагедию. У меня же не деменция, в конце концов!
Честно говоря, долго сопротивляться Глафира и не собиралась. Девятое мая она всегда проводила с самым близким человеком – Мотей. И это был лучший день в году!
Рано утром они ходили к заутрене. Молились за воинов, убиенных на поле брани, а еще за Мотиного сыночка Андрюшеньку, который хоть и не на войне погиб, а все ж таки как герой, спасая товарищей. После службы шли домой, чтобы по телевизору посмотреть праздничный парад, а уж потом собирали на стол в честь именин Глафиры.
Конечно, Мотя начинала готовиться гораздо раньше, только скрытно. Шутка ли: придумать, что подарить девице на день рождения! Это тебе не Восьмое марта, тут надо поднатужиться. Натужилась Мотя старательно. На этот раз она надумала купить Глаше новую сумку. Не больше и не меньше.
Подобная блажь ни за что не пришла бы ей в голову, если бы еще зимой соседка, с которой у Моти были небольшие контры, не высказала ей, что Глафира одевается как монашенка.
– Все девки нарядные, а ты свою в черном теле держишь! Хоть бы сумку новую купила. Гляди, какие сейчас в моде: маленькие и на ремешке! А твоя все с черной кошелкой ходит, словно в монастырь за подношением собралась!
Соседкины слова показались Моте столь обидными, что с той поры она со злючей бабой не разговаривала. Однако, что греха таить, на ус ее злые речи намотала и решила во что бы то ни стало Глаше модную сумку купить.
Для реализации смелого плана были накоплены немалые деньги. А что? Уж покупать, так лучшую!
Два месяца Мотя тайком таскалась по специальным сумочным магазинам, а все не могла решиться совершить сей подвиг. Она уж было отчаялась, но Господь смилостивился и указал ей путь.
Очень простой. Надо было приметить в магазине модно одетую девушку, дождаться, когда она выберет сумку, и купить такую же!
Так Мотя и поступила. Дома она спрятала подарок в дальний шкаф и каждый день проверяла, не обнаружила ли Глаша ее схрон.
И вот наконец заветный миг настал. Как только парад закончился, Мотя метнулась в комнату и вернулась, сияя от ожидания Глафириных восторгов.
– Глашенька моя родимая, поздравляю тебя с именинами, крестинами и днем нашего с тобой рождения! – торжественно произнесла Мотя, величаво вступив в кухню, и протянула свой подарок.
Она протягивала ей дивной красоты красную сумочку на длинной цепочке! Глафира ахнула – даже не потому, что сумка в самом деле была хороша, а от неожиданности! Кто угодно мог сделать такой подарок, только не Мотя! Новый платок, кошелечек или даже колечко! Все, что угодно, только не это!
Глафира была ошарашена и растрогана.
Выходит, ее Мотя еще и в моде разбирается!
Она тут же бросилась за своим подарком, ведь сегодняшний день они считали общим праздником.
Увидев Глашино подношение, Мотя сначала обомлела, а потом чуть не прослезилась. Вообще-то она ожидала новую сковороду, ковшик для кипячения молока – старый недавно по оплошности был сожжен – или ту самую чудо-мультиварку, о которой Глаша столько рассказывала.
Но затейница раскинула перед ней павлово-посадский платок. У Моти аж дыхание сперло. Он был столь дивной красоты, что ни в сказке сказать ни пером описать! Узоры и цветы! Лазоревые и алые по белому полю! И где только нашла такое чудо!
Мотя накинула подарок на плечи, Глаша повесила на плечо сумку. Они подошли к зеркалу и замерли, любуясь друг другом.
– Ну что, теперь на танцы? – спросила Мотя. – Женихов приманивать?
– А то! На таких красоток мигом сбегутся!
Они рассмеялись, потом крепко обнялись и поцеловались. Обе были довольны и считали, что праздник удался.
Однако в этот раз все только начиналось.
Когда разомлевшие от выпитого чая и съеденных пирогов красотки уселись на диван смотреть праздничный концерт из Кремлевского дворца съездов, в дверь позвонили. Они вздрогнули и переглянулись.
Мотя решила, что явилась Надя Губочкина, которой она вчера пообещала закваски для домашнего кефира, а Глафира с замиранием сердца вдруг подумала, что это Шведов откуда-то узнал про именины и зашел поздравить.
Обе ошиблись.
Когда они распахнули дверь, за ней обнаружился огромный плюшевый Микки-Маус с пучком шариков в руках.
– Святый Боже, спаси и помилуй, – прошептала Мотя, отступая в коридор.
– Привет! Я – ваш аниматор! – объявил Маус.
– Здравствуйте! Мы вообще-то не заказывали, – растерянно сказала Глафира.
– Какой еще авиатор? – спросила Мотя за спиной. – Мы никуда не летим.
– Как это не летите!!! Вы просто не в курсе!!! У одной из вас сегодня именины!!! Мне сказали, что девушка Глафира отмечает день рождения!!! Именно ее я приглашаю в полет мечты!!! Воздушный шар ждет вас!!!
От вскриков Микки-Мауса женщины несколько ошалели, и плюшевый аниматор этим немедленно воспользовался.
Не успели они и глазом моргнуть, как Мотя оказалась запиханной в глубь коридора, а Глафира, не успев даже прихватить плащ, вытащена из дома и усажена в какую-то цветастую таратайку, запряженную двумя лошадьми.
Очнулась она, когда ее в самом деле затолкали в корзину огромного воздушного шара, и аниматор кому-то скомандовал:
– Поехали!
Шар стал стремительно набирать высоту.
Все было действительно как в сказке! Огромный, как корабль, шар плыл над Петербургом, а Глафира, вцепившись обеими руками в борт корзины, смотрела на город с высоты. Почему-то ей было совершенно не холодно. Наверное, от нереальности происходящего.
Летели они довольно долго, а приземлились на большой поляне, в углу которой кто-то раскинул белый шатер.
Вот тут Глафира испугалась по-настоящему!
Перед шатром, явно по ее душу, стоял плешивый толстый дядька и приторно улыбался, разглядывая Глафиру, идущую на негнущихся коленях.
Судорожно соображая, что предпринять, она обернулась на шар, но оказалось, что его уже довольно далеко оттащили какие-то люди. Микки-Маус тоже исчез.
Еще чуть-чуть, и она бы запаниковала, но тут из шатра с ликующим криком выскочила Ирка и кинулась Глафире на шею.
– Я же говорила, что устрою грандиозный праздник! Ну как ты, Фирка? Опупела?
Глафира призналась, что опупела, и дала себя затянуть внутрь шатра, где стоял накрытый стол.
Плешивый толстяк вошел следом. Ирка представила:
– Знакомься. Это мой Тобик! Я все придумала, а он осуществил!
Она бросилась к дядьке и, ухватив его за щеки, потискала:
– Спонсор ты мой бриллиантовый!
Бриллиантовый Тобик ухмыльнулся и предложил сразу перейти к шампанскому.
Дальнейшее Глафира помнила смутно. От шампанского, а больше от нереальности всего происходящего она быстро захмелела, принялась есть все, что стояло на столе, и на манер Тобика приторно улыбаться, слушая, как они вдвоем с Иркой веселятся.
Домой ее, кажется, отвезли на машине.
А может, снова на таратайке.
Она не была уверена.
А вот сердитое лицо Моти почему-то запомнила отлично.
Завтра обзовет Глафиру плехой или волочайкой. И будет права. Улетела неведомо куда невесть с кем и пропадала до ночи! Прости, Мотенька, я не нарочно!
Утром она встала ни свет ни заря и в ожидании суровой взбучки приплелась в кухню.
Мотя уже заварила чай и налила ей самую большую кружку. Молча.
Глафира выпила ее почти залпом и посмотрела покаянно.
– Если хочешь ругаться – ругайся.
– Да чего ругаться-то. Я, что ли, колотовка какая?
– Я и сама знаю, что виновата.
– Да ни в чем ты не виновата.
Глафира не поверила свои ушам.
– Разве я не понимаю ничего? Молодая душа праздника требует. Что ж тут дурного! Не в монастыре, чай, живем.
– А чего ж ты злилась вчера?
– Да так, – загадочно ответила Мотя.
– Мотенька, ну скажи, пожалуйста! Я ведь изведусь вся.
Мотя кивком указала на подоконник. Глафира отодвинула занавеску.
Цветы. Не три и не пять, а целый букет дивных алых роз в большой вазе. Рядом – красивая коробочка. Конфеты, наверное.
– Откуда?
– От Сергея Ивановича. Битый час сидел. Все ждал тебя.
У Глафиры вдруг заныл зуб.
А безжалостная Мотя добавила:
– Правильный мужик. Не окаемок какой-нибудь. Не фуфлыга. Да и фофаном его не назовешь.
Глафира потрогала розы. Они нежно дрогнули в ответ. «Упустила ты, Глафира, свое счастье. А оно ждало тебя прямо тут».
Почему-то в памяти всплыл жирный загривок Тобика, когда тот припадал к ее руке с поцелуем.
Эх! Баламошка она бестолковая!
Фонтан
На следующий день, когда она пришла на работу, Бартенев вручил ей букет цветов.
– Стасик покупал. Он присоединяется к поздравлениям и пожеланиям, многая лета вам, дивная Глафира Андреевна! К сожалению, был вынужден нас покинуть. Дела, знаете ли. А я, как всегда, у ваших ног!
Профессор поклонился и даже катнулся на месте, изображая расшаркивание. На нем были белая рубашка и малиновый галстук-бабочка. Волосы, обычно торчащие в творческом беспорядке, оказались приглаженными, и, кажется, пахло одеколоном.
Глафира растрогалась.
– А вы, Олег Петрович, оказывается, сердцеед! – улыбаясь, сказала она, принимая подарок.
– Видели бы вы меня в мои лучшие годы! Я был высокого роста, блондин с голубыми глазами! Женщины млели! Не верите?
– Верю! – с готовностью кивнула Глафира.
Целых три дня она ходила под впечатлением от праздника! Все же подруга сумела ее потрясти! Полет на воздушном шаре был просто волшебным! Пикник в белом шатре – прекрасным! Даже толстый Тобик с его сальными улыбками не портил послевкусие! Немного горчило воспоминание о не дождавшемся ее Шведове, но его она постаралась загнать в самый дальний угол с приказом не выглядывать! Все равно ничего уж не исправить!
Утром четвертого дня она пришла на работу раньше обычного, в половине восьмого.
К ее удивлению, в доме Бартенева не спали. Стасик уже проснулся и шуровал по шкафчикам в поисках кофе.
– Погоди, я его, кажется, из пакета достать забыла, – сразу кинулась на подмогу Глафира. – А ты чего так рано? Случилось что? С Олегом Петровичем?
– Да мне сегодня к первой паре. Дядя спит еще.
– А ночью все в порядке было?
– Вроде.
– Вроде?
Глафира взбежала по лестнице и осторожно заглянула в комнату. Бартенев посапывал.
Слава богу.
Стасик шустро собрался и убежал, а Глафира разбудила профессора через час, и все пошло по обычному распорядку. После завтрака профессор заявил, что хочет посмотреть, как будут включать фонтаны на площади перед входом в метро.
– Так рано же еще! – удивилась Глафира.
– Вчера Стасик сказал, что сегодня пробный пуск и именно у нас. Целый день будут работать. Потом снова отключат, если где-то обнаружатся неполадки. Обожаю этот момент! Сегодня солнечно, значит, точно будет радуга!
Глафира слушала, улыбаясь. Мужчины всегда остаются детьми. И неважно, пять им, пятнадцать или семьдесят пять.
Они вышли из дома в начале одиннадцатого и, не торопясь, покатили по дороге через парк.
На площади было малолюдно, видно, о великом событии мало кому известно. Они поездили по кругу, пытаясь понять, где находится волшебный рычажок, который включает фонтанное чудо.
И тут из недр метрополитена появился Стасик. Глафира заметила его первая и окликнула. Стас повертел головой, увидел и нехотя подошел.
– А как же занятия? – поинтересовался Олег Петрович.
– Вчера в группе написали, что коллоквиум отменяется, а я посмотреть забыл. Зря промотался. Лучше бы поспал подольше.
– Оставайся с нами. Потом заедем в кафе, выпьем чайку, – предложил Олег Петрович.
– Ладно, – лениво согласился Стас, – все равно утро коту под хвост.
– Будет красиво, – пообещал обрадованный согласием племянника профессор.
Словно в подтверждение его слов из фонтана брызнула первая струя, потом еще одна, а следом вода поднялась высоко-высоко, вокруг засверкали миллионы маленьких и больших струек, и стало так красиво, нарядно и радостно, что Глафира ахнула.
– Смотрите, радуга! – с детским восторгом вскричал Бартенев и стал тыкать пальцем.
Глафира радостно засмеялась, Стас покосился на ликующего, как ребенка, дядю и снисходительно хмыкнул.
Наверное, звонок они бы так и не услышали, если бы телефон в руке Бартенева не стал дергаться.
– Ну вот! – выслушав звонившего, расстроенно сказал Олег Петрович. – Посиделки в кафе придется отложить. Звонили с кафедры. Нужно срочно отправить скан протокола. Поехали домой, ребята.
Глафира думала, что Стасик сразу же смоется по своим делам, но тот поплелся за ними. Видно, в самом деле утро пошло коту под хвост.
Дома Стас помог пересадить Бартенева в кресло, и тот сразу поднялся в кабинет. Глафира решила заварить свежий чай и уже направилась в кухню, как вдруг наверху раздался крик.
Стасик, который, оказывается, шел следом за ней, рванул первым. Они вбежали на второй этаж и замерли, уставившись на профессора, сидевшего за столом и с ужасом взирающего на открытую дверцу верхнего ящика.
– Что? – крикнули они хором.
Профессор только что-то промычал. Глафира кинулась к нему, лихорадочно пытаясь сообразить, какая помощь нужна, и остановилась, упершись взглядом в ящик – даже не открытый, а выдернутый, с раскуроченным замком.
– Боже! – вырвалось у нее.
– Да что случилось-то?! – крикнул Стас и тоже подошел.
Бартенев молчал, и это напугало Глафиру больше всего. «Надо срочно привести его в чувство», – подумала она и бросилась за коробкой, в которой хранила лекарства.
Хорошо, что Стас был дома. Вдвоем они ловко уложили полубесчувственного профессора на кровать, и Глафира сделала укол. Еще несколько минул они смотрели на его бледное, как смерть, лицо, даже не думая о том, что случилось, а лишь желая, чтобы Бартенев пришел в себя. Наконец лекарство подействовало, и Олег Петрович пошевелился, пытаясь подняться.
– Ради бога, не вставайте! – вскинулась Глафира.
– Пустите, мне надо позвонить, – слабым шепотом выговорил профессор.
– Давайте я позвоню, дядя. Куда?
– В полицию. Срочно.
Глафира глянула на Стаса. Тот пожал плечами.
– Быстрее. Сообщите, что пропала «Слеза Евы».
– Чего? – оторопело спросил Стас.
– Серьга… Сокровище… Пусть срочно едут.
Глафира почувствовала, что сердце поднялось, застряло в гортани и там забилось, как припадочное. Так вот что так мучило ее несколько дней назад! Она сглотнула несколько раз, пытаясь вернуть сердце на место, но ничего не получилось. Только в горле стало совсем сухо.
– А письмо? – боясь услышать ответ, хрипло выдавила она.
Бартенев глянул на нее страдающими глазами.
– Нет. Оно в другом месте.
– Вы уверены?
Олег Петрович молча кивнул. Глафира не решилась расспрашивать, а взяла его за руку и стала считать пульс. Если с Бартеневым что-нибудь случится, она себе не простит.
Полиция в деле
До этого Глафира не имела опыта общения со стражами правопорядка, но первый вывод сделала сразу. Полиция – это вам не пожарная команда. Никуда не торопится, работает с чувством, с толком, с расстановкой.
Через четыре часа после звонка Стасика в доме появились два дюжих молодца. У обоих был вид довольных жизнью людей. Особенно у одного, с веселым курносым носом и румяными гладкими щеками.
– Капитан Мишуткин, – представился молодец, радостно улыбнувшись. – Ну, докладывайте доклад.
– Какой доклад? – не поняла Глафира.
Мишуткин приподнял белесые бровки.
– Что случилось, где и с кем, – терпеливо разъяснил он непонятливой бабе и снова улыбнулся. На пухлых щеках обозначились ямочки.
В другой раз Глафира умилилась бы, но сегодня она была не способна оценить всю прелесть капитанских улыбок и сбивчиво поведала о постигшем их несчастье.
Мишуткин слушал, наклонив круглую голову, в то время как другой, не столь веселый, но тоже очень уверенный, сразу поднялся в кабинет вместе со Стасом и начал производить, как он пояснил, «оперативные действия». В чем они заключаются, Глафира не поняла, но наверху сразу стало шумно.
Выслушав ее «доклад», Мишуткин, не меняя радостного выражения на лице, стал задавать вопросы, на которые Глафира отвечала так же путано. Она ужасно нервничала из-за профессора, который остался в спальне и наверняка, услышав шум, почувствовал себя хуже.
В конце концов, капитан умаялся слушать ее сбивчивые показания и спросил, кто обнаружил кражу и где этот человек находится в данный момент.
Пришлось вести его к профессору. Глафира боялась, что Бартенев не сможет отвечать на вопросы. Но тот был рад появлению представителей компетентных органов и так верил в их могущество, что собрался с силами и стал рассказывать все с самого начала.
Мишуткин слушал, казалось, вполуха, все больше оглядывался по сторонам, но потом неожиданно спросил:
– А как к вам, товарищ профессор, бриллиант этот попал?
Профессор моргнул.
– Я его… нашел.
Мишуткин ничуть не удивился.
– Это понятно. А где же вы его, уважаемый, нашли?
Бартенев беспомощно оглянулся на Глафиру.
– Олег Петрович – ученый, – начала она, не зная, как быстро и доходчиво объяснить появление серьги.
– Спелеолог, что ли? – спросил Мишуткин.
– При чем тут спелеолог? – опешила Глафира.
– Ну как… Спелеологи всюду лазят и чего-то там находят… Вещи потерянные и всякое такое…
– Олег Петрович – филолог с мировым именем, литературовед, – пояснила Глафира.
– А… Филолог. Ясно. Так филологи – это вроде те, что книжки читают, а потом всем рассказывают, про что там написано. Так?
– Не только это.
Глафира начала понимать: капитан клонит к тому, что появление в доме Бартенева бриллианта никак не может быть связано с его профессиональной деятельностью и поэтому более чем странно.
– Профессор Бартенев получил от Академии наук задание изучить архивы известного человека, жившего в девятнадцатом веке. Среди его бумаг мы обнаружили…
Неизвестно почему, Глафира вдруг запнулась, словно кто-то внутри нее произнес слово «стоп».
– Эту серьгу, – закончила она.
– Просто в ящике с бумагами?
– Да.
Мишуткин крякнул и почесал крепкий затылок.
– И что вы, профессор, собирались с ней делать?
– Определить, кому эта вещь принадлежала и как оказалась в архиве Николая Михайловича Лонгинова.
Глафира глянула на профессора. Он был совершенно спокоен.
– А потом?
– Отдать ее в музей, если окажется, что сережка принадлежала известному историческому лицу.
– А если нет?
– А если нет, то просто вернуть государству, но уже не как раритет, а просто дорогое ювелирное изделие, – твердо произнес Бартенев и открыто посмотрел капитану в глаза.
Мишуткин на минуту призадумался. Что-то не то с этой сережкой. Конечно, профессор этот и его то ли помощница, то ли сиделка на аферистов не похожи, но все же странно: с чего вдруг бриллиантовой серьге болтаться в каком-то старом сундуке? Как они сказали – девятнадцатый век? Неужто за два столетия никто ее не обнаружил и ноги не приделал? Брехня!
– А откуда вам привезли этот архив? – задал он уточняющий вопрос.
– Из Австралии, – хором сказали оба – профессор и его подружка.
«Коллапс!» – подумал Мишуткин.
– Товарищ капитан! – раздался из кабинета голос напарника.
– Что там, Пуговкин?
Если бы Глафира не была так расстроена, она бы обязательно улыбнулась. Ну не прелесть ли – Мишуткин и Пуговкин на страже правопорядка!
– Я закончил тут. Спускаться?
– Ну спускайся, если закончил, – недовольно буркнул капитан и хлопнул себя по коленке.
– Ну что ж, господин профессор. Дело о краже ценного бриллианта мы в работу приняли. Однако вам придется завтра утром приехать в отделение, чтобы подписать протокол. Необходимо также снять отпечатки пальцев проживающих в доме. Кроме того, у меня могут появиться дополнительные вопросы ко всем присутствующим. Так что прошу никого никуда не уезжать.
– А из дома выходить можно? – уточнил заглянувший в комнату Стасик.
Мишуткин посмотрел на безмятежное лицо молодого человека с недоверием. Шутит, что ли?
– Из дома можно. Из города – нет. Понятно?
Все трое дружно кивнули.
Да, намаются они с этой профессорской семейкой.
Когда Глафира с Бартеневым остались вдвоем – Стасик объявил, что чувствует себя разбитым, и пошел спать, – профессор, в изнеможении откинувшись на подушку, с выражением крайнего отчаяния произнес:
– Мы больше никогда ее не увидим.
Глафира, думавшая в этот момент о том, почему она ничего не сказала полицейским о письме, переспросила:
– Вы о ком?
– Мы больше никогда не увидим «Слезу Евы», – с горечью повторил профессор. – Они ее не найдут.
Глафира хотела сказать какие-то ободряющие слова, переубедить, но поняла, что сейчас все будет звучать фальшиво. Она ведь тоже была уверена, что полицейское расследование закончится ничем. Почему? Да просто почувствовала, и все. Не будет Мишуткин убиваться, чтобы найти какую-то странную серьгу, неизвестно кому принадлежащую и непонятно как оказавшуюся среди старых бумаг. Бриллиант? Ну и что! Не «Великий Могол» и не «Куллинан»! Мало ли бриллиантов пропало таким образом. Серьга даже не парная! Нет, не будет полиция землю рыть.
Однако сообщать Бартеневу о своих подозрениях она не стала. Вместо этого спросила про письмо.
– Не знаю почему, но я убрал его в другое место.
Она не стала уточнять в какое. Зачем? Пусть об этом никто не знает.
– А ведь несколько дней письмо и сережка просто лежали на столе. Я, идиот такой, даже не подумал, что эти бесценные вещи могут украсть!
– Но потом все же спрятали.
– Просто положил серьгу в ящик стола, и все! Боже, как я мог быть так наивен!
– А кто, по-вашему, мог знать о том, где хранится сережка?
– Да никто! Я даже вам не сказал! Хорошо еще, что письмо Пушкина не положил туда же! Если бы и его похитили, я не знаю… умер бы на месте, наверное!
– Ну, вы все-таки спрятали письмо. Значит, что-то предполагали.
– Да ничего я не предполагал! По наитию просто! Хотя…
Бартенев приподнялся и посмотрел на Глафиру странным взглядом.
– Что такое, Олег Петрович! – сразу испугалась она. – Вам опять плохо?
– Нет. То есть да… Мне плохо, но я о другом… Вы, наверное, подумаете, что у меня паранойя, но ночью я иногда слышал странные звуки. Они как раз доносились из кабинета. Только не считайте меня сумасшедшим. Я вполне адекватен.
– А какие это были звуки? – сразу насторожившись, спросила Глафира.
Профессор задумался, припоминая.
– Осторожные шаги. Потом поскрипывание. Очень тихое и… медленное что ли… шуршание… Не могу точно описать!
– На что похоже?
– Как будто кто-то что-то…
– Ищет?
– Да. Именно так мне и показалось. Вы знаете, когда я услышал эти звуки впервые, почему-то подумал, что это племянник зачем-то залез в кабинет. Нет! Не делайте вывод, что я подумал о воровстве, но мы были в доме вдвоем. Понимаете?
– И что вы сделали?
– Нажал на звонок.
– Стас сразу появился?
– Как обычно. Я слышал, как он поднимается по лестнице, значит, пришел снизу, из своей комнаты. Стасик был в трусах, и глаза у него просто слипались. Он не притворялся, честное слово. Я сказал, что у меня затекли ноги. Стас перевернул меня, принес воды и ушел.
– А звуки? Они прекратились?
– Да. Однако через день, вернее, через ночь все повторилось. Но я уже подготовился. Кресло стояло у самой кровати, и я смог в него залезть.
– Сами?
– Да. И довольно ловко, поверьте. Я поехал в кабинет, надеясь увидеть там если не человека, то хотя бы следы его присутствия.
– И что?
– Ровным счетом ничего! Мебель, ящики, даже бумаги на столе были в том же порядке. В конце концов я решил: или я параноик, или это просто мыши!
Глафира покачала головой.
– Паранойя не приходит внезапно. Я бы точно заметила за вами какие-нибудь странности. А мышей так просто не испугаешь. Стоило вам уйти, они снова принялись бы за работу. Но ведь больше вы ничего не слышали?
– Нет. И еще. Племянник услышал шум и поднялся ко мне спросить, что случилось.
– То есть вы убедились, что он ни при чем.
– Абсолютно. Да и зачем ему рыскать по ночам? Что он мог искать в кабинете? Если хотел что-то найти, мог бы сделать это во время нашего с вами отсутствия. Пока мы гуляем, например.
Глафира задумчиво побарабанила пальцами по спинке кровати.
– А когда вы услышали эти подозрительные звуки впервые?
– Примерно три дня назад. И вчера ночью тоже.
– То есть недавно. А ведь письмо с серьгой у нас в доме уже больше месяца. И половину этого срока они просто лежали на столе.
– «Слеза Евы» была в ящике, но я его не запирал. До вчерашнего вечера.
– Получается, или вор узнал о раритетах недавно, или наткнулся на серьгу случайно… Да нет, глупости! Какие случайности! Ничего больше не пропало! Или пропало?
– Не знаю. Как только я увидел вырванный с мясом ящик, у меня в голове все атрофировалось.
– Может, проверим? Если вы, конечно, в состоянии.
– Боже, да при чем тут мое состояние! Грузите меня в кресло – и вперед!
Они пересадили Бартенева в домашнюю «каталку» и поехали в кабинет делать ревизию.
Через пятнадцать минут совместных усилий стало ясно, что все вещи и бумаги на месте. Они собирались продолжить аудит, но Глафира вдруг спохватилась, что время обеда уже давно минуло, а значит, им грозит пропустить и прием лекарств. Этого она допустить не могла, пусть даже в доме произошло из ряда вон выходящее событие.
– Итак, наш вывод довольно печален, – констатировал Олег Петрович, когда Глафира усадила профессора за стол и поставила перед ним тарелку крем-супа из тыквы и спаржи. – Вор приходил специально за «Слезой Евы», вопрос только в том, известна ли ему подлинная ценность этой вещи.
– Возможно, я рассуждаю, как дилетант, но мне кажется, ценность серьги увеличивается во сто крат вкупе с письмом. Без пушкинского письма – это просто старинное украшение, пусть даже за ним стоит красивая любовная история. Только пушкинские строки делают из серьги нечто большее.
Бартенев посмотрел на Глафиру восторженным взглядом.
– Я всегда знал, уважаемая Глафира Андреевна, что вы – прирожденный исследователь! Вам непременно надобно учиться дальше! Я возьмусь подготовить вас на филфак! Уверен, вы вырастете в большого ученого!
Глафира постучала ложечкой по стакану с морковным соком и строгим голосом произнесла:
– Дорогой Олег Петрович, мне очень лестно слышать эти слова, особенно от вас, но сейчас у нас другая головная боль. Поэтому не будем отвлекаться.
Она пододвинула тарелку с хлебом.
– Вы говорите, как лектор, вещающий с университетской кафедры! Как мне это импонирует! – умудрился напоследок умилиться профессор и налег на крем-суп.
Глафира положила себе салата, взяла вилку и вдруг поняла: только что она навела Бартенева на мысль, что человек, выкравший сережку, может вернуться. За письмом.
Господи, ну кто ее за язык тянул? Профессор и так в шоке, а если начнет ждать повторного появления ворюги, вполне может дождаться заодно и инфаркта! Ну что она за расщеколда! Олегу Петровичу и так непросто пережить исчезновение серьги, а она намекает ему, что письмо тоже скоро украдут!
Мысленно она отвесила себе подзатыльник и сладким голоском объявила:
– А кто будет хорошо кушать, тому на десерт полагается сюрприз от тети Моти!