– Да полноте-с, мадам Марецкая, все это чистая бытовуха, посему не будем на ней заостряться. Лучше послушайте дальше, ведь это далеко не все, что вам следует знать.

– Нет, подождите! – все не могла успокоиться Марфа. – Так Мышляев с Куколевским встречались на моей жилплощади еще до командировки? Фигня! Я всего несколько дней, как въехала.

– Вот ведь неугомонная! Какое это имеет значение? Ну встречались значит! Посудите сами: такая хата шикарная. Стоит ли упускать возможность? Идея с картиной могла возникнуть случайно, после того, как господин Куколевский поняли-с, что за пейзажик висит у вас на стене. Успокойтесь уже!

Марфа сжала руки и засунула их между коленями. Федор покосился на нее сердитым глазом. «Дурой меня считает, – догадалась Марфа. – Злится, что не разглядела в Мышляеве гея».

– Значит, подмену Мышляев устроил? А как? – уточнил Волынцев, подливая полковнику кипятку.

– Не просто, скажу вам, не просто. Для начала нужен хороший копиист. Вы, уважаемая, ведь разницы не заметили, так?

Сидоров поглядел на сокрушенную Марфу.

– Да говорю же: я вообще ее не разглядывала! – ответила она, пытаясь взять себя в руки. – Ну висит открытка на стене – и пусть себе висит!

– Так вот-с. Копиист стоит недешево, кроме того, должен быть человеком надежным и без своей корысти.

– И где же таких бескорыстных берут? – снова вступил Федор.

– Сначала их берут за горло. Например, замели человека с наркотиками, а потом отмазали. Спасли, так сказать, от нар. Ты ж этому спасителю теперь по гроб жизни будешь обязан и все что угодно для него сделаешь. Так или не так?

Марфа кивнула. Полковник довольно хмыкнул.

– Скорее всего, этот обязанный пришел в вашу квартиру, пока вы были-с в отъезде, и старательно, не торопясь, с чувством, с толком, с расстановкой сделал копию, а потом Мышляев, уже без художника, конечно, картину подменил.

– То есть копиист ни о чем не догадывался?

– Да зачем ему? Он отблагодарил своего благодетеля, на дозу получил и пошел себе. По всему видно, Мышляев его не боялся. Никто все равно слушать не будет. Ну мало ли что наркоману примерещилось. А тем временем…

– Так Мышляев все это для Куколевского сделал? – нетерпеливо перебила полковника Марфа, до которой стало что-то доходить.

– Следствие предполагает, что в доле были оба, но у господина Куколевского роль, так сказать, главнее. Заполучить картину – одно, а продать ее – совсем другое-с.

– Мышляев сам мог продать что угодно: и картины, и… людей, – грустно произнесла Марфа.

– Не все так просто, уважаемая! Посудите сами: кто такой этот ваш Мышляев? Мелкая сошка, чиновничек средней руки. А неизвестное полотно Черчилля – это сенсация мирового уровня. Продать его и при этом не загреметь на нары – это вам не фунт семечек сщелкать. Тут нужно знать не только входы, но и выходы на коллекционеров высочайшего уровня. Куколевский – фигура, а ваш Мышляев – прыщ на ровном месте.

– Никакой он не наш, – буркнула Марфа.

– А чей? Не мой же! – бросил полковник, посмотрел на красную Марфу и уже мягче добавил: – Вы особо себя не вините, что, мол, не распознали в этом Мышляеве подлую натуру. Многие удивятся, когда все станет известно. Такие, как он, всегда всем нравятся. Умеют впечатление произвести. Он и Гершвина обработал, и, так сказать, депутата. Ласковый теленок двух маток сосет.

Федор поперхнулся и закашлялся. Сидоров спохватился, виновато крякнул и стал старательно жевать кусок колбасы.

Волынцев воспользовался паузой и спросил:

– Вы полагаете, что подлинник Черчилля находится у Куколевского?

– По всему выходит, что так.

– И какой план?

– Будем ждать, когда картина появится на черном рынке. Тут все и выяснится: кто-с и чего-с.

– А если Куколевский не захочет ее продавать? – спросила Марфа и взяла пустую чашку.

Федор тут же налил чаю и пододвинул вазочку с вареньем.

– А что еще с ней делать? – удивился Сидоров. – Повесить на даче? Вы хоть примерно представляете стоимость картины? Не забывайте, скоро выборы, а значит, господину депутату нужны деньги. Да и опасно оставлять эту вещицу у себя. Не дай бог кто увидит, начнет думать, свяжет с убийством Мышляева…

– Вы хотите сказать, что… Мышляева…

Сидоров покрутил головой:

– Пока это лишь предположение. Все выяснится, когда вышеназванный депутат попадет к нам в руки, а голыми руками, извиняюсь за каламбур, господина Куколевского не возьмешь. Тут целая операция понадобится, потому что взять его можно будет только во время сделки. Так сказать, с поличным. Для этого надо знать, где и когда она состоится.

Тут Сидоров быстро глянул на Волынцева.

– У меня появилась мысль, – осторожно начал он, – подстегнуть нашего любителя живописи к активным действиям. А то в самом деле, чего доброго, затихарится.

– У него выборы на носу. Сами сказали, – вступила Марфа.

– Ну выборы выборами… А с другой стороны, начнешь шустрить с картиной – привлечешь ненужное внимание. Куколевский – калач тертый, зря подставляться не будет. Как раз именно потому, что выборы.

– Так что вы придумали? – спросил Федор, понимая уже, что полковник говорил все это именно для него.

– Есть у меня одна идейка, ребята. А что, если мы, так сказать, ускорим события и поможем Куколевскому найти покупателя?

– А если он уже нашел?

– Ну, во‐первых, это вопрос предложенной цены, а во‐вторых, надежности покупателя. Мы подсунем супер-пупер-надежного, чтобы Куколевский не сомневался: о сделке никто никогда не узнает и его имя не всплывет ни в каком случае. Ну а в‐третьих, мы найдем безупречного посредника. Человека, так сказать, с нашей стороны.

– У вас кто-то есть на примете, товарищ полковник?

– Кажется, да.

Сидоров посмотрел на Федора испытующе.

– Ты давно знаешь Бронштейна?

– Бориса Яковлевича? А при чем… Или вы о нем сейчас говорили?

Сидоров молча кивнул и склонился над чашкой.

– Я знаю его давно, но не то чтобы близко. Друг отца. Хороший человек. Специалист отличный. Когда обратился за помощью, не отказал. Ну, это вам известно.

– И не только это. Мы немного покопались… Короче, он ведь все равно уже в теме. Сможет помочь нам вывести Куколевского, так сказать, на чистую воду?

– Не знаю. Он ведь болен.

– Тем более. Пусть сделает доброе дело. Там, – Сидоров вскинул вверх подбородок, – ему зачтется.

– Не уверен, что Элохим сочтет обман за праведный поступок, – хмыкнул Федор, – но попробовать можно. Даже если Бронштейн не согласится, разговор останется между нами.

– Ну, об этом мы позаботимся, – непонятно сказал полковник и посмотрел на притихшую Марфу.

– Ну что, Марфа Посадница, нам ли быть в печали? Рискнем здоровьем?

Марфа кивнула и вдруг подумала, что Тимоша, наверное, уже уволил ее из редакции за прогулы. Она даже не позвонила ему ни разу!

Родные и родственники

Как только Сидоров, договорившись с Федором о том, как будут действовать, чтобы привлечь Бронштейна, уехал, Марфа схватилась за телефон и набрала номер главреда.

– Тимофей Данилович! – затараторила она, как только услышала его голос. – Простите меня, пожалуйста! Я очень виновата, конечно, только я не виновата! У меня форс-мажор нарисовался! Вы не поверите!

– Чертова ты балаболка! – заорали в трубке.

Марфа сразу догадалась, что промахнулась и попала на буйный армянский период.

– Тимофей Данилович!

– Не поминай мое святое имя всуе! – еще больше разбушевался Тимоша. – У тебя что, пальцы на руках отсохли? Так набери мой номер ногами! Или у тебя и ног нет?

Уф! Хоть слово вставить! Он ведь и час так разоряться может!

– Ой, про… Алло! Алло! Вы меня слы… Я вас не слы… Сов… Гром… гово…

Для верности она покричала в телефон еще немного и быстренько отключилась. Лучше потом она купит огромаднейший букет цветов для Ануш Акоповны, бутылку лучшего армянского коньяка для Тимофея Даниловича и явится с повинной к ним домой. Они еще немного поругаются, а затем простят. А уж если она заявится вместе с Федором…

Марфа представила, как обомлеют они при виде ее мужчины, как засуетится Ануш Акоповна, стараясь приветить его как можно лучше, как Тимоша напустит на себя солидности и начнет вести всякие умные разговоры, имеющие на самом деле только одну цель – распознать, тот ли человек рядом с ней.

Так всегда поступают родные.

Она выглянула в окно. Федор сидел на лавочке, думал о чем-то и курил. Сама не зная зачем, Марфа снова достала сотовый и набрала номер матери.

– Але! Кто говорит? – ответили ей голосом сестрицыного мужа Рустама.

Как будто он не понял, кто говорит! Небось на экране написано!

– Привет, Рустам. Это Марфа.

– О! Какие люди! Не забыла еще номера?

– Я вообще-то маме звоню.

– Она в ванной, моется. Подойти не может.

– А Рита?

– В магазин ушла. Телефон дома оставила.

– Ладно. Я перезвоню.

– Перезванивай, но лучше в конце недели. Сейчас проблем много.

Марфа тихонько выдохнула и сказала очень весело:

– Тогда передай им привет и скажи, что у меня все в порядке!

– Передам. Ну давай. Пока.

Марфа нажала на кнопку и посидела с минуту, пытаясь собраться с мыслями. Зачем она вообще стала разговаривать с Рустамом? Привет передавать? Дура дурой!

– У тебя лицо какое-то опрокинутое, – заявил Федор, появляясь перед ней с мокрым букетом из каких-то мелких желтеньких цветов.

Марфа приняла букет, прижала к щеке и ничего не ответила. Родные и родственники – это вовсе не однокоренные слова.

Федор прижал ее к себе и ничего не стал уточнять.

– Я ж тебе свой сон рассказать хотела! – вдруг вспомнила Марфа.

– Плохой или хороший?

– Психологиня в университете говорила нам, что не бывает плохих или хороших снов. Сон – это или предупреждение, или подсказка. Как сигнальная система. Сначала сны объясняют происходящее на понятном нам языке, а потом указывают путь спасения. Надо только уметь понять.

– И что же подсказал тебе твой сон?

– По-моему, он намекнул мне прямым текстом, что если я хочу выплыть, то мне следует крепче цепляться за твою руку.

– Хороший совет.

Марфа привычно зарылась лицом в расстегнутую на груди рубашку. Спрятаться и не вылезать. Никогда.

– А этот Гершвин нас не будет искать?

– Ему нужна картина. О том, что у нас ее нет, он наверняка уже знает. Если Сидоров прав и полотно находится у Куколевского, то, скорее всего, Гершвин будет искать именно его.

– За что Куколевский убил Мышляева? Ведь это он сделал? Я все верно поняла?

– Деньги не поделили, скорее всего.

Они помолчали, обнимая друг друга.

– Хочу тебе кое в чем признаться, – вдруг заявил Федор. – Я… в общем…

Марфа отстранилась и уставилась тревожно. Оказывается, это не все открытия?

– Когда я начал ковыряться в этом деле, сначала подумал, что в нем может быть замешана твоя подруга.

– Лариска?

– Ну да. Я заявился к ней в магазин и немного поприжал. В фигуральном смысле. В общем, она до смерти перепугалась и выложила все свои тайны. Думала, что я ее арестовывать пришел.

– Господи! Так вот почему она не появляется! Взяла отпуск и уехала к отцу. Я решила, она ухаживать за ним поехала, потому и не звоню. Думаю, когда все утрясется, Лариска сама меня наберет. А она, оказывается, забилась в щелку и трясется там. Зачем ты ее напугал? Она умереть со страху может!

– Она же не умерла со страху, когда самодельное белье за фирменное выдавала!

– Это другое!

– Да какое «другое»?

– Другое, и все тут! Не знаю, чего и кому она там выдавала, но обижать мою Лариску не позволю!

Марфа топнула ногой, выхватила мобильник и стала сердито тыкать в него пальцем.

– Лариска! Ты где? Домой возвращаться собираешься? Не знаешь?

Марфа волком посмотрела на Федора. Тот пожал плечами.

– В общем, так! Собирайся и вертайся! Ничего не хочу слушать! Тебя ждет приятный сюрприз! Сама увидишь! И думать нечего! Хорошо! К выходным! Жду! Целую!

Она засунула телефон в карман и снова прижалась к Федору. Помолчала и сказала ему в ямку у шеи:

– У меня не так уж много близких людей. Ты, Лариска и Тимоша с Ануш. Был еще Герка, но теперь он весь Юлин.

У нее на макушке торчал смешной вихор.

Другие людей прибавляют, а Марфа отнимает. Впрочем, он такой же. Раньше только и делал, что отнимал, хотя… в последнее время народу в его жизни прибавилось.

Но, если честно, ему хватило бы одной Марфы.

Федор примерился и поцеловал ее прямо в непослушный вихор.

Она вдруг подняла голову и посмотрела со страхом.

– А ты, случайно, не собирался знакомить меня со своими родителями? На семейный обед позвать? Или на светское мероприятие?

Федор посмотрел в испуганные серые глаза и серьезно ответил:

– Нет. Хотя… возможно, когда-нибудь мы пригласим их к себе.

Марфа подумала и кивнула.

Блицкриг

Они проторчали на даче полковника еще полных три дня. В целом это было замечательно, если бы не томящая душу неизвестность.

Сидоров перед отъездом строго-настрого наказал зря его не беспокоить.

И они послушно не беспокоили, хотя изнывали от отсутствия информации прямо до желудочных колик.

Дважды звонил Егоркин и настырно напрашивался в гости. Якобы свежим воздухом подышать. Марфа кожей чувствовала, какой журналистский зуд одолевает Герку, и изо всех сил отбрыкивалась. Ее не сломило даже интригующее женскую душу обещание рассказать о том, что они с Юлей решили сделать в октябре. Впрочем, она догадывалась. Свадьба наверняка будет сногсшибательной. Другой у гения журналистики и быть не может. Должно быть, распишутся во время полета на воздушном шаре или на морском дне, закованные в акваланги.

Федор делал вид, что все идет так, как и должно быть, только курить стал в два раза чаще. Однажды признался, что больше всего волнуется за Бронштейна, которого сам, по сути, втравил в эту историю.

– Одно дело, когда рискуют профессионалы, и совсем другое, когда в опасную игру ввязывается больной старик. У него онкология прогрессирует, а мы его заставили на канате плясать.

– Но он же согласился!

– Скорее не смог отказать. Вдруг Куколевский ему не поверит и догадается, что Бронштейн – подсадной? Чем тогда это может закончиться?

Марфа молчала. Чем? Да ничем хорошим!

Пока двое, из-за которых, как они думали, заварилась вся каша, томились в дачном заключении, как Ленин и Крупская в Шушенском, события, тщательно подготовленные и срежиссированные полковником Сидоровым, разворачивались полным ходом.

Хорошо известного в нужных кругах и до невозможности солидного покупателя Куколевскому подсунули весьма ловко. Как и рассчитывали постановщики действа, он клюнул и сделал следующий шаг: вышел на посредника и договорился о встрече. Бронштейн, который никогда не был публичным человеком, сроду не светился ни в прессе, ни в светских кругах, произвел на продавца впечатление человека надежного и компетентного. Удачей было и то, что Куколевский действовал в одиночку, на свой страх и риск. Не хотел привлекать никого, кто мог бы ему помешать и с кем в итоге пришлось бы делиться барышом. То ли страх руководил им, то ли жадность, то ли просто не осталось времени для ввода новых игроков.

Наконец были назначены место и время обмена картины на оговоренную сумму.

В тот день Марфа проснулась с ощущением того, что для такого напряженного момента она непозволительно счастлива. Ее так распирало, что, не удержавшись, она стала целовать спящего Федора. Он, конечно, немедленно проснулся, стал отвечать на буйные ласки, и они надолго забыли обо всем.

В это же самое время по дороге в направлении Выборга двигались две машины. Они въехали на шоссе с разных сторон, но, постепенно сближаясь, пошли друг за другом, двигаясь в условленную точку встречи.

Недалеко от финской границы на берегу небольшого живописного озерца располагалась скромная заимка. Охотники наезжали сюда редко. Только когда охота на уток шла уж очень бойко, да и то знали об этом месте далеко не все любители.

Черные автомобили двигались к заимке по проселочной дороге на расстоянии двухсот метров друг от друга. Одна из машин немного сбавила скорость перед глубокой промоиной и тут же стала буксовать. В это время вторая приблизилась настолько, что они стали видны друг другу. Наконец первая зацепилась за твердую почву, вылезла из ямы и уже собралась двигаться дальше, как вдруг из густого ивняка послышались выстрелы.

Один, другой, третий. Та, что была впереди, дернулась, чтобы набрать скорость, а другая, наоборот, стала быстро разворачиваться, но не смогла сделать это на узком проселке и лишь подставила под выстрелы черный полированный бок.

Из автомобиля, который подъехал сзади, сразу выскочили два человека и бросились в лес. Выстрел достал одного из них. Человек упал и уже не поднялся. Второй, петляя между деревьями, стал уходить в сторону шоссе.

Пули, казалось, сыпались градом. Первая машина уже не пыталась прорваться: были пробиты два колеса. Пуля попала в водителя, и тот упал головой на руль, нажав на гудок. Трубный рев заглушил звуки выстрелов и разнесся далеко, отразившись слабым эхом от большого валуна на полянке посреди леса.

Тот, кто сидел на заднем сиденье этого автомобиля, открыл дверь в надежде свалиться в траншею и спастись от пули, но сил не хватило. Рука со стекающим по кисти ручейком крови так и осталась свисать с черного кожаного сиденья. Голова водителя съехала с руля, тело завалилось вбок, гудение прекратилось.

В то же мгновение выстрелы смолкли, и сразу стали слышны чириканье, пересвист и перестук. Благостная тишина продолжалась несколько секунд, а потом с обеих сторон к месту перестрелки подъехали машины, из них стали выбегать люди. Одни с автоматами наперевес сразу бросились в лес, другие подскочили к автомобилям.

Снова сделалось шумно. Сквозь урчание двигателей слышались обрывки разговоров, команды, в лесу трещали кусты.

Через некоторое время выяснилось, что убиты двое: водитель первой машины и Куколевский, которого нашли недалеко от дороги. Другого водителя взяли уже на шоссе: он сидел в кустах и ждал, как он выразился, подмоги. Бронштейн был ранен в руку и, хотя пуля прошла навылет, потерял много крови и был без сознания. Его уложили на носилки и понесли к большой поляне около заимки. Вскоре в небе появился вертолет, ненадолго завис над землей и осторожно приземлился. Носилки быстро погрузили, и вертушка взяла курс на Питер.

В лесу продолжалась охота на стрелка или стрелков, ибо никто не мог сказать, сколько точно было нападавших. Время от времени бойцы связывались по рации с командиром, который с малой группой остался у машин.

Через час к месту поисков прибыла еще одна группа, которая двинулась наперерез уходящим от погони преступникам.

А еще через пару часов стало ясно, что никого не нашли. Преступники не просто ушли, а словно испарились. Ни следов, ни примятой травы, ни сломанных человеческой рукой веток. Как не было никого.

Человек, командовавший группой захвата, снял шлем и, включив рацию, связался с тем, кто отвечал за всю операцию.

– Товарищ полковник, докладываю. Из нападавших никого взять не удалось. Направление их движения неизвестно, следов не обнаружено. Продолжаем преследование. Двое убитых, один сбежал, один ранен. Да, он.

В трубке заклокотало что-то.

– Его уже доставили в госпиталь. В ближайшее время о самочувствии сообщат.

Он послушал хриплый клекот, чуть помедлил и ответил:

– Чемодан с деньгами на месте. Тубус с товаром исчез.

Постфактум

Лариска ворвалась в квартиру, как шальная пуля, и с ходу стала рассказывать о том, что с ней случилось. Не давая Марфе открыть рта, она запулила сумку на подоконник, вихрем пролетела мимо кухни, ворвалась в спальню и увидела возлежащего на кровати и не ожидавшего татаро-монгольского набега Волынцева. Лариска, словно с ходу налетев на железобетонную стену, замерла на полуслове и моргнула.

Видимо, не сразу признав в нем того следователя, который «снимал с нее допрос», она уже открыла рот, чтобы сказать «здрасте». И вдруг узнала.

Ее реакция ошеломила Федора даже больше, чем внезапное появление. Лариска, как вспугнутая лошадь, стремительно отпрыгнула за спину подруги, которая шла следом, и затихла там, словно мышь-полевка, прячущаяся от лисы.

Комедия положений.

Федор уже было открыл рот, чтобы высказаться на эту тему, но свирепый взгляд Марфы заткнул ему рот. Чтобы не расхохотаться во все горло, он натянул на голову одеяло.

– Лариса, познакомься, это…

– Не надо знакомиться, я не хочу, то есть мы уже знакомы, – промямлили за спиной.

– Послушай…

– Я лучше пойду…

– Да это не то, что ты думаешь…

Федору, пыхтевшему под одеялом, надоело представление. Он сел в кровати и, поведя рукой, поклонился, чуть не ткнувшись головой в колени.

– Здравствуйте, уважаемая Лариса. Должен вам сообщить следующее. Во-первых, я не следователь и никогда им не был. Во-вторых, я прошу у вас прощения за все, что между нами произошло. В-третьих, у меня жуткий сушняк, и если мне в течение двух минут не предложат стакан крепкого чаю или бутылку темного пива, то я за себя не ручаюсь.

Лариска высунулась из укрытия и вытаращила на него глаза. Марфа, которая тоже не поняла, при чем тут сушняк и почему он за себя не ручается, переступила с ноги на ногу.

Федор спустил ноги на пол:

– В продолжение вышесказанного скажу, что готов все объяснить, если вы обе обещаете вести себя адекватно. Я вообще не понимаю, что тут происходит.

Он встал во весь рост, подтянул трусы и, глядя на женщин, уставившихся куда-то ниже его пояса, закончил:

– Все. Я иду в душ.

Когда он с отсутствующим лицом прошествовал мимо остолбеневших дам и скрылся за дверью квартиры, Лариска выдохнула и неожиданно заявила:

– Хочу такого же.

Звонок полковника застал троицу за поеданием колбасы и сыра, которые запивались крепким чаем.

Федор слушал молча, но по его лицу Марфа догадалась, что новости не радостные, и напряглась.

– Что? – спросила она, как только Федор закончил разговор.

– Я должен поехать в больницу к Бронштейну.

Марфа открыла рот, но он остановил ее взглядом.

– Не сейчас, ладно?

Быстро поднялся, поцеловал ее в макушку и вышел.

– Видно, я многое пропустила, – задумчиво сказала Лариска, глядя ему вслед.

Во дворе военного госпиталя было пусто. Две медсестры в халатах курили у крыльца, и все. «Тут даже больные соблюдают воинскую дисциплину», – подумал Федор, шагая к входу.

В палате Бронштейна сидел полковник Сидоров и, по всему видно, ждал его появления. Борис Яковлевич, поддерживая раненую руку, был бледен, но, как показалось Федору, деловит и собран.

– Вот пришел выразить товарищу признательность, так сказать, за помощь, – сказал Сидоров, поздоровавшись за руку.

Полковник был хмур и, сразу видно, расстроен. Даже усы повисли огорченно.

Бронштейн махнул здоровой правой рукой:

– Да ну! Помощь! Ничего не вышло с этой помощью!

Сидоров вздохнул:

– Ну, вышло не вышло, а вы со своей задачей, в отличие от нас, справились.

Федор сел на свободный стул. Он чувствовал себя виноватым перед стариком. Втянул тяжелобольного человека в жестокую игру, в результате тот чуть не погиб. Неизвестно, как теперь аукнется испытанный им стресс.

– Ну а этого… как его… главного преступника, который нападение организовал, поймали? – с интересом спросил Бронштейн.

– Пока нет. Ищем, – коротко ответил полковник и засобирался. – Выздоравливайте, Борис Яковлевич. И спасибо еще раз. Проводи меня, Федор.

Они вышли из госпиталя и остановились у лавочки. Федор достал пачку сигарет и протянул Павлу Константиновичу. Они закурили и сели на скамейку.

– Гершвин как в воду канул, – сообщил полковник, глубоко затягиваясь. – Из нападающих никого не нашли, поэтому с той стороны сведений ноль.

– А как Гершвин узнал о месте и дате сделки?

– Спросим, когда найдем.

– Возможно, среди доверенных лиц Куколевского был двойной агент.

– После его смерти мы можем об этом только гадать. Хотя ясно, что о Гершвине депутат не догадывался.

– Это я понял. Но Мышляева все же он замочил?

– Любовника депутат, скорее всего, убрал за то, что тот стал требовать большую долю барыша, а в случае отказа, например, грозился засветить всю комбинацию. Так сказать, слишком сильно надавил.

– Да он же сам по уши в дерьме был?

– Мышляев мог заявить, что все делал под давлением, что о краже картины вообще ничего не знал, что к неуставным, так сказать, отношениям был склонен насильно и так далее и тому подобное. Выкрутился бы! А вот Куколевский – вряд ли!

– Он хотел, чтобы все выглядело так, будто его убила Марфа?

– Допускаю. Хотя… удар был по силе явно неженский, и потом, он не мог не понимать, что у Марецкой на это время есть алиби. Возможно, на убийство он решился спонтанно, так сказать, по ходу разговора. Черт его знает, что между ними произошло! Во всяком случае, Мышляев к такому повороту событий был явно не готов, иначе не сел бы спиной к мил дружку.

– Есть надежда, что Гершвина все же найдут?

– Надежды, как говорил Ломоносов, только юношей питают да отраду старым подают. Нам и без всякой надежды придется землю рыть. Организация нападения, убийство, кража, контрабанда. Короче, положить под сукно дело Гершвина долго не придется.

– Павел Константинович, почему он забрал картину, а деньги оставил?

– Думаешь, не похоже на банкира? – усмехнулся Сидоров. – Допустим, Гершвин умнее, чем казался. Он мог предполагать, что Бронштейн подставной, а купюры меченые. Не стал рисковать.

– Он уже покинул страну?

– Волнуешься за свою Марфу? – догадался полковник. – Не волнуйся. Теперь у него одна цель – вывезти полотно. Таможня предупреждена. Погранцы – тоже. Другие каналы прощупываем. Будем работать. В любом случае вы с Марфой можете жить-поживать да добра наживать. Веселым пирком, так сказать, да за свадебку-с.

Федор покосился на Сидорова. Чего это его на фольклор потянуло?

– Это я от нервов, – сообщил тот и запулил окурок в урну. – Кстати, Федор, помнишь Севу Космынина?

– Что за вопрос?

– Так он сейчас в Питере. У него частный аэроклуб верстах в тридцати. Нуждается в квалифицированных инструкторах. Как узнал, что ты вернулся, чуть из штанов не выпрыгнул от радости. Телефончик дать?

Федор поднялся и протянул полковнику руку.

– Для меня вы родной человек, Павел Константинович.

– Так и есть, Федя.

Домой в этот день Волынцев вернулся поздно. Марфа уже два раза засыпала, пока его дожидалась. Отпуск, который задним числом оформил Тимоша, закончился, и завтра к девяти утра ей следовало явиться на работу, да еще прямиком на очередное совещание к Милене. Спать хотелось ужасно, а Федор куда-то запропастился, телефон отключил, сам не звонил и успел ужасно ее рассердить своим отсутствием.

Он что, не знает, что она вся извелась от неизвестности? Что могло его заставить выключить телефон? Неужели неприятности еще не кончились? Или старые кончились, а новые начались? Мало ли на свете Алин!

Растравляя себя ревнивыми мыслями, Марфа кое-как дотянула до половины одиннадцатого, а потом все равно уснула, сидя на диване.

Разбудила ее рука, которая сначала нежно погладила по щеке, а когда Марфа вскинулась, легонько зажала ей рот.

– Тсс… Только не начинай сразу вопить, как потерпевшая, – сказал Федор, присаживаясь рядом и обнимая.

– Ты обалдел? Где ты шлялся?

– Не скажу.

– Чего?!

– Да не кричи ты так, Марфуша.

– Все равно никто не услышит, потому что никаких соседей у нас нет!

Федор откинулся на спинку дивана и рассмеялся.

Ах ему смешно! Хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Марфа почувствовала, что сон сняло как рукой, и приготовилась к скандалу.

– Завтра тебя ждет сюрприз, – объявил Федор.

– Я не люблю сюрпризов! – сразу выпалила Марфа, хотя была несколько сбита с толку.

Сюрприз? Вообще-то сюрпризы бывают разные!

Федор только крепче прижал ее к себе:

– Понимаю, что сдаваться ты не умеешь.

Он потерся щекой о ее макушку и дунул в ухо теплым воздухом. У Марфы по спине сразу побежали мурашки.

Разве она не умеет сдаваться?

Хорошо, что старый диван с круглыми валиками по бокам был достаточно широким, иначе они точно свалились бы на пол и чего-нибудь себе отшибли. Когда они снова вернулись в разум и стали соображать, на какой планете Солнечной системы находятся и какое на дворе время года, Марфа спросила:

– А какой сюрприз?

– Я записал тебя в аэроклуб. Будешь летать на самолете.

От неожиданности она хрюкнула.

Воистину, сюрприз сюрпризыч!



Через несколько дней Бронштейн позвонил ему, чтобы попрощаться.

– Ничего не поделаешь, Федя. Не хочу ехать, а придется. Родственники настаивают, чтобы моя реабилитация шла под их неусыпным присмотром и контролем. Шимон в красках расписал мое состояние, они собрали семейный консилиум – поверь, настоящий, медицинский, перед ним тьфу – и в ультимативной форме приказали вывезти меня, как в анекдоте про старого еврея и попугая, хоть чучелом, хоть тушкой. Так что убываю на Святую землю, мой друг.

– Конечно, Борис Яковлевич, в Израиле лучшие клиники. Там не только рану подлечат…

– Ну, на остальное я не сильно надеюсь. Врачи не боги, а в моем случае…

Бронштейн закашлялся. Федор терпеливо ждал.

– Кроме того, стоимость лечения мои любящие родственники не смогут оплатить, даже если продадут на аукционе лапсердак дедушки Исхака, который хранится в семье уже сто шестьдесят восемь лет. С другой стороны, ты не знаешь тетю Хаю! С ней не пропадешь! И мертвого подымет своими шуточками! Смех – неплохое лекарство, как известно, пусть даже оно будет для меня последним.

– Борис Яковлевич, я…

– Знаю, что ты скажешь, Федя. Мне тоже жаль, что мы общались так мало. Все как-то стремительно завертелось, не смогли и поговорить толком. Если Господь позволит покоптить небо еще немного, то найду тебя на просторах интернета. Чай, не в лесу живем. Ну а если нет, то Шимон сообщит…

– Борис Яковлевич, я буду надеяться на лучшее. Выздоравливайте.

– Ну понятно, понятно. И все же на всякий случай прощай, мой друг. Привет твоему папаше. Скажи, что помяну его в своих молитвах.

Он еще несколько минут шутил, но говорил уже с трудом. Наконец в трубке остались только короткие гудки.

Матч-пойнт

Боинг из Гонконга приземлился точно по расписанию. В зоне прилета было людно. Встречающие столпились у заграждения, высматривая в толпе пассажиров своих. Мужчина с табличкой, на которой было крупно написано «Ассута», не толпился вместе со всеми и шею зря не тянул. Он спокойно стоял в сторонке и ждал, когда нужный человек сам заметит его. Только когда из толпы выделился господин в светлом костюме и легкой летней шляпе, встречающий встрепенулся и с радостной улыбкой на свежем лице подошел к тому, кого ждал.

– Приветствую на Святой земле, господин Бланк, – сказал он по-английски и повторил на иврите: – Шолом. Барух аба.

Господин небрежно кивнул, оглянулся, словно хотел кого-то увидеть среди встречающих, и наконец чуть раздвинул губы в ответ на широкую улыбку встречающего.

– Мы готовы сразу доставить вас в клинику, господин Бланк.

– Я предполагаю прибыть в «Ассуту» через день. Сейчас отвезите меня в отель.

– Если вы, господин Бланк, сначала хотите отдохнуть от перелета, то смею вас уверить, что у нас для этого созданы все условия.

– Не сомневаюсь. Однако есть дела, которые я должен закончить до того, как лягу в клинику.

– Понимаю.

Представитель клиники склонил голову и незаметно подавил зевок. Все-таки это ужасно – так рано вставать!

– Прошу за мной, господин Бланк. Автомобиль ждет нас на ВИП-стоянке.

Он первым подбежал к автомобилю и открыл перед мужчиной дверь. Бланк с видимым трудом забрался на высокое сиденье джипа.

– Ваш отель, господин Бланк?

Он ожидал, что тот назовет один из люксовых отелей, и приготовился похвалить его выбор. Про люксовые отели он кое-что знал!