— А вас как зовут?
— Анна.
На крыльцо вышел маленький мальчик, державший палец во рту. Второй рукой он схватился за мамину юбку. Женщина ударила его по руке, выдернула палец изо рта.
— Вы что-то хотели?
— Простите, а у вас нет телефона?
— Телефона? Нет, здесь телефонной связи нет.
— А врач в деревне есть? Моей подруге нехорошо, я ищу врача для нее.
— Нет здесь врачей. Это вам в город нужно ехать.
— А далеко до города?
— Часа полтора, если не застрянете.
Мальчик снова засунул палец в рот, женщина снова ударила его по руке. Схватила за руку и потрясла.
— Веня, прекрати так делать, прекрати. У меня много дел, извините, — сказала она мне и уже собиралась зайти внутрь.
— Простите, что отвлекаю, один вопрос: не знаете, у кого-нибудь здесь есть машина?
— У Олега вашего и у мужа моего, но он в городе сейчас. Извините, мне пора.
Анна зашла внутрь и захлопнула дверь. Тут же щелкнул замок, и от неожиданности я засмеялась: думает, что я ограблю ее, что ли? Жалко, что Лика спит, представляю, как бы мы посмеялись вместе над таким прибытием в деревню. Дождь усиливался. В соседнем доме снова заплакал младенец.
6
— Туезерск, — сказал водитель, когда ребята уже начали думать, что никогда не доедут.
Они выпрыгнули из автобуса на улицу, по обе стороны которой стояли дома. Эта деревня выглядела богаче поселка, в котором они жили: дома были крепкие, некоторые даже двухэтажные, дорога изгибалась и уходила вниз к блестящему и переливающемуся на солнце озеру. Ребята пошли вдоль улицы. Они успели обсудить все на свете, кроме одного — как они собираются искать Тамару.
— Мы уже страшно опоздали, — сказала Анка. — Часа полтора, наверное, прошло.
— Быстро пробежимся по улице, посмотрим, обратно поедем, — сказал Гриша.
Он понимал, что прошло не полтора часа, а все три, но говорить это не стал. Они пошли вниз и вскоре у большого дома увидели бабушку, возившуюся во дворе.
— Извините! — крикнула Анка. — Добрый день!
— Добрый! А вы откуда, красавцы такие?
— Мы в гости приехали! Вы не знаете, где живет Тамара?
— Кто?
— Тамара!
— Такая черноволосая с сильно накрашенным лицом, — вклинился Гриша. — На съемках снимается, ее по телевизору показывают.
— А-а-а, Тамарка, звезда наша. Так, смотрите. — Бабушка неторопливо вытерла руки от грязи, с важным видом вышла за калитку и остановилась рядом с ребятами. Показала рукой вдаль. — Видите вон тот желтый дом с красной крышей? Двухэтажный такой.
— Видим.
— Вот через два дома от него будет одноэтажный, синенький такой, с петушком на крыше, там Тамарка и живет. Только не знаю даже, что-то давно ее видно не было, может, снова в Москву уехала.
«Давно не было видно — это плохо, — подумал Гриша. — Если она на съемках и мы ее не найдем, дома точно попадет за то, что сбежал».
— Спасибо, мы побежали! — сказала Анка и, схватив его за руку, потащила вниз по улице.
7
На обед я приготовила капустный пирог из яиц, муки, воды и капусты, пожарила прямо на сковороде. Саня стоял рядом и с интересом наблюдал за процессом. Из разговора с ним я выяснила, что Олег иногда уезжает и работает на стройке, маму он плохо помнит, друзей у него нет, единственный мальчик в деревне — Венька в доме напротив, сын Анны, но он еще маленький и с ним неинтересно. Саня отвечал по-прежнему односложно, разговаривать было тяжело. Мы сидели за столом и ели — по такому поводу я даже достала тарелки и положила по большому куску пирога мальчику и мне, когда в соседней комнате скрипнули половицы и на кухню тяжелой походкой ввалился опухший Олег.
— Олег, добрый день, — сказала я и улыбнулась, краем глаза заметив, как мальчик скукожился на табуретке и вжал голову в плечи.
— Опохмелиться есть чем? — Олег прошел к холодильнику, открыл его и с недовольством уставился внутрь.
— Вроде бы нет, но есть пирог, извините, я тут похозяйничала без спроса. Будете пирог?
— Ну.
Он подошел к столу и положил руку на плечо мальчика. Тот съежился еще сильнее. Олег сел на табуретку рядом, взял опустевшую тарелку мальчика и положил себе здоровый кусок.
— Саш, ты будешь добавку? — спросила я. — Если будешь, тащи еще тарелку.
Мальчик помотал головой, вскочил и выскользнул из кухни, мы с Олегом остались вдвоем. Я рассматривала его красное оплывшее лицо в рытвинах, щетину на щеках, руки с грязными ногтями и старалась не морщиться от запаха перегара и пота. Какой омерзительный мужик, больше похож на животное, чем на человека.
— Неплохо, — сказал он про пирог, — но жена моя лучше готовила. А уж как готовила мать...
— Какие мои годы, — улыбнулась я. — Олег, вы отвезете нас в город? Лика не просыпается, я переживаю за нее.
— Отвезу, сказал же.
— А когда?
— Ты чего придолбалась, голова и без тебя болит. Завтра отвезу.
— Я так переживаю за Лику. Может, я возьму вашу машину и сама ее отвезу в больницу? Потом вернусь к вам, отдам машину, а завтра вы меня отвезете.
Олег вылупился так, будто я предложила сжечь его машину, а не одолжить.
— С ума, что ли, сошла? Я тебе машину не отдам, еще чего захотела.
— Я вам ее сегодня же верну, полтора часа туда, полтора часа обра...
— Сдурела? Сказал же — завтра отвезу. Делай после этого добро людям, не дают поесть спокойно. Я тебе жизнь спас — тебе мало, машину еще захотела?
— Я переживаю за подругу.
— Я тебе в пятый раз говорю: в порядке твоя подруга! — взревел Олег. — Ты глухая, что ли?
— Извините, — ответила я. — Не подумала.
Он продолжил есть. В соседнем доме снова заплакал младенец. Что, если Лика не переживет еще одну ночь? Сколько она уже спит — второй день. Я пошла в комнату. Она по-прежнему не просыпалась, я потрясла ее за плечи — голова дернулась, показалось, что она сейчас откроет глаза, но она не открыла. Я подумала, что, даже если она проснется, вряд ли в таком состоянии сможет куда-то идти. Вдруг, когда она проснется, ей станет хуже? Лучше бы она очнулась, когда рядом будут врачи.
Когда я вернулась на кухню, Олег ел третий кусок пирога, запивая его чаем из грязной кружки в коричневых кольцах. Кусочки капусты и крошки валялись на столе, пластиковая скатерть перекосилась и была готова сползти на пол.
— Я пойду прогуляюсь. Можно я куртку вашу возьму?
8
Ребята бежали мимо ухоженных домов с ровными заборами. На заборе двухэтажного дома с красной крышей сидел рыжий толстый кот. Гриша хотел его погладить, но решил, что времени мало и нельзя отвлекаться. Где-то вдали замычала корова, озеро внизу переливалось синим и зеленым.
— Какая классная деревня, — сказала Анка. — Совсем не как наша.
Синий дом с петушком на крыше они нашли сразу, он был небольшим по сравнению с другими домами Туезерска, но все равно круче любого дома в их поселке. На крыльце поднимал и опускал лестницу пожарной машины маленький мальчик, старше Танечки, но гораздо младше Гриши. Запыхавшиеся ребята остановились у забора.
— Пацан, привет! — сказала Анка.
— Ну, — ответил мальчик, не прекращая играть с машинкой.
— Мама дома? — спросил Гриша.
— Нет.
— А бабушка? — уточнила Анка.
— Ба-а-а.
Послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, на пороге стояла пожилая женщина в коричневых штанах и майке, очень похожая на Тамару. Гриша замер: она или не она?
— Ребята, вы что-то хотели? — Женщина доброжелательно рассматривала их и улыбалась.
Не она.
— А Тамара дома?
— Нет, она уехала. А что вы хотели? Вы откуда ее знаете?
Гриша напрягся и уже приготовился убегать — как отвечать-то, — и тут Анка выпалила:
— Я готовлю в школе презентацию про исчезнувшие деревни России, хотела про Шижню сделать, Тамару расспросить, как там было все и почему деревня сгорела.
Брови женщины поползли вверх.
— Ты не маленькая еще презентации делать?
— Я второй класс закончила, в третий перешла, — гордо сказала Анка. — Мы презентации постоянно делаем.
Женщина засмеялась.
— Ну, если третий класс. В общем, Тамары сейчас нет, но я тоже из Шижни, если хотите, можем чаю попить, я вам расскажу, как там все было и что случилось. Я Софья, сестра Тамары.
Ребята обрадовались, забежали на крыльцо и зашли в дом, аккуратно обойдя пацана, продолжавшего задумчиво поднимать и опускать лестницу пожарной машинки.
9
Моросил дождь. Я быстро дошла до таблички «Шижня» и вышла в поле. Дорога сильно размокла, кроссовки проваливались в грязь, минут через пять в них залилась вода, а через десять я поняла, что подошва, похоже, отклеивается, но от свежего влажного воздуха, простора и движения все равно становилось легче. Ватник Олега, взятый в прихожей, пока держался, футболка оставалась сухой.
Поле оказалось больше, чем мне запомнилось вчера, оно уходило во все стороны далеко и упиралось в лес, который издали казался невысоким. Дороги с поля не было видно, но я знала, что она там есть. Один раз вдоль леса проехала машина, и настроение улучшилось.
Интересно, куда делась наша машина. Она весь этот месяц так и стоит под дождем в тупике и мокнет или ее кто-то забрал? Если ее забрали, где она сейчас? Может, стоит на какой-нибудь стоянке для потерянных машин — такие вообще бывают? Или, может, ее угнали. Выкинули все наши вещи на какую-нибудь помойку, перекрасили, подделали документы и продали. Или вернули отцу Лики. Тогда, если машину нашли, нас должны были искать в том лесу вокруг машины. Но почему нас не искали? Может, искали, а Олег и его пьяные товарищи просто не в курсе?
Кроссовка провалилась в жидкую грязь практически целиком. Я выдернула ногу и почувствовала, что ступне не только мокро, но и вязко. Противно булькнула вода. Идти стало тяжелее. Ладно, недолго осталось.
Скоро и правда показалась дорога — такая же размытая и грязная, как тропа на поле, но все-таки дорога. На коричнево-грязной поверхности была колея с отпечатками шин. Тут ездили люди, и, судя по размеру колеи, машины у них были немаленькие. На Ликином злосчастном «фольксвагене» мы бы по такой дороге точно не проехали. Я постояла под деревом, укрывшись от дождя. Засунула руки в карманы, чтобы согреться, это было ошибкой: карманы мгновенно стали мокрыми, а следом и внутренняя поверхность куртки. Сняла кроссовку и попыталась вылить воду, но там было больше грязи, чем воды, ничего не получилось, я подняла мокрую палку и как могла отковыряла грязь. Машин не было. Направо идти или налево, налево или направо, впрочем, какая разница — куда бы я ни пошла, рано или поздно покажется машина, которую можно остановить и попросить подвезти меня куда-нибудь, где есть больница и телефон. Пусть будет направо.
Я шла по обочине дороги полчаса. Идти было легче, чем по полю, хотя все равно приходилось обходить ямы и смотреть под ноги. Машины не проезжали. «В такую погоду нормальные люди дома сидят» — вспомнилось мне. Рукава уже промокли, спина и живот пока еще были сухими. Стало холодно, я шла, изображая зарядку на ходу. Без Лики было одиноко. Как она там, видит ли сны, хорошие или плохие? О чем она думает и думает ли вообще? Слышит ли она что-то? Я не заметила, чтобы у нее менялось выражение лица, когда я звала ее, — может, ничего и не слышит. Вряд ли Лика спала, никто не может спать два дня подряд, не просыпаясь и не шевелясь, и я понимала это, но было страшно думать, что это, если не сон, и я повторяла себе, что она просто спит, замерзла и устала, теперь отогревается и отдыхает, скоро проснется, не сегодня, так завтра.
Может, к лучшему, что она спит, не видит эту отвратительную Шижню, этих алкашей и равнодушных баб, ничего не боится и никого не боится. Она проснется в больнице, рядом будет ее отец, для нее это будет чудом и волшебным спасением. Интересно, какой будет ее первая фраза? Решит ли Лика, что она в раю, пойдет ли она еще когда-нибудь в лес? Я не пойду больше никогда, но от нее всякого можно ожидать. Она гораздо сильнее и смелее меня. Мне без нее одиноко.
Из-за поворота навстречу вынырнула машина, я на секунду замерла, но, опомнившись, прыжком бросилась на середину дороги и замахала руками. Машина начала тормозить, я продолжала махать руками, хотя меня уже явно заметили. Машина остановилась в паре метров. За рулем старенькой иномарки был немолодой мужчина, рядом сидела женщина. На задних сиденьях лежали какие-то коробки, упиравшиеся практически в потолок. Водитель покрутил пальцем у виска. Я подошла к нему и постучала по боковому стеклу, он приоткрыл окно немного, но полностью опускать не стал.
— В чем дело? — напряженным голосом сказал он. — Вы чего творите, жить надоело?
— Простите... Я... Мне нужна помощь. Мы с подругой попали в беду, она без сознания, ей нужен врач. Вы не могли бы нам...
— А где подруга? — спросила женщина, вытянула шею и посмотрела на обочину.
— Она в деревне, в Шижне, это здесь недалеко.
— Да мы знаем.
— Вы не могли бы меня подбросить до города или до какой-нибудь деревни, где есть больница?
— Больница в городе, — сказала женщина, — а мы едем в деревню, там больницы нет. Вы правильно идете, вам нужно поймать машину в том направлении.
— Простите, — повторила я, — мне очень неловко. Но я иду уже долго и не встретила машин, кроме вашей. Я боюсь за подругу. Мне нужно как можно быстрее попасть в город. Вы не могли бы меня подбросить хоть сколько-нибудь? Может, рядом есть более оживленная дорога?
— Дорога здесь одна, — сказал мужчина. — Вы нас тоже извините, но, как видите, у нас нет места в машине. — Он показал рукой на коробки на заднем сиденье. — К тому же мы в другом направлении едем, нас дома дети ждут. Вы обязательно кого-нибудь еще встретите, а мы вам помочь не можем.
Они уехали, я продолжила идти. Больше машин я не встретила. Начало становиться темнее — то ли от дождя, то ли просто наступал вечер. Я сильно замерзла, прыжки на месте больше не помогали. На дороге не было никого. Я продолжала идти. Через час, а может через два, стало совсем темно, и я поняла, что нужно либо готовиться ночевать в лесу, рискуя заснуть и не проснуться, как это случилось с Ликой, либо возвращаться в Шижню. Я развернулась и уже в темноте пришла обратно в Шижню.
От дома доносился ор — снова пьют, боже мой, — заходить не хотелось, но было так холодно и мокро, а внутри была Лика. Я поднялась по треснувшим гнилым ступенькам и толкнула дверь. Было не заперто. На задымленной, пропахнувшей гарью кухне за столом сидели Олег, мужик в тельняшке и Тамара.
— Явилась, — поприветствовал меня Олег. — А я-то думал, приделала ноги моей куртке.
— Лика не просыпалась?
— Дрыхнет все, а говорят, в Москве люди много работают. Когда же вы работаете, если спите целыми днями?
Тамара загоготала.
— Думаю, ей не очень хорошо. Я посмотрю, как она там.
Лика лежала на кровати, отвернувшись лицом к стене. В той же позе она была, когда я уходила, или все-таки сдвинулась? Я потрогала ее. Теплая или это я слишком холодная? Села на пол и стянула мокрые носки. Достать бы где-нибудь шерстяные носки. Одеяло. И машину. Не хотелось идти на кухню, но было слишком холодно, налить бы чаю. Я с трудом поднялась и пошла, оставляя на линолеуме мокрые следы.
— Чаю себе налью, не возражаете?
Олег посмотрел на меня мутным взглядом, с трудом сфокусировался и кивнул. Тамара выла какую-то бессвязную песню на одной ноте.
— Давай к нам, красавица, — сказал мужик в тельняшке.
— Какая она красавица? — прервалась Тамара. — Страшная как черт, я и то красавишна по сравнению с ней.
Я промолчала, сделав вид, что не расслышала. Чайник грелся. Налью кружку чая, уйду, попью рядом с Ликой и засну. А утром придумаю что-нибудь еще. Может, я просто поздно сегодня шла, может, если выйти пораньше, то получится найти машину.
— Так давай к нам, чего ты там мнешься, — не унимался мужик.
— Я не буду, извините, у меня после вчерашнего голова болит, — сказала я. — Нельзя же каждый день пить. — И осеклась, поняв, что сказала что-то не то.
— Это смотря какая жизнь, — ответил Олег. — Если как у вас в Москве, то можно и не пить. В деньгах там катаетесь как сыр в масле.
— Я довольно скромно живу.
— Твое скромно — как у нас олигарх. Выпьем?
Они выпили. В соседнем доме заплакал младенец, сначала тихо, а затем все громче и громче. Тамара повернула голову к окну, вздохнула и выпила еще стопку.
10
Дом внутри был очень красивым, с большими окнами и бревенчатыми стенами. На полу лежал длинный узорчатый палас. «Настоящий турецкий, в Стамбуле купила», — прокомментировала Софья. Ребята сидели в гостиной за столом с белой кружевной скатертью, женщина налила им чай с молоком, поставила на стол вазочку с сушками и конфетами.
— Я старшая сестра Тамары, — начала рассказ Софья, — мы с ней выросли в Шижне. Пожар там произошел в девяностых, почти тридцать лет назад...
— Когда Шижня была богатой и цветущей деревней? — вспомнила легенду о злой колдунье Анка.
— Не была она никогда богатой, — поморщилась женщина, — и цветущей не была. Но при Советах люди пили меньше, что бы вам сейчас ни говорили. Правда, отец наш все равно запил.
Они с сестрой выросли в Шижне, еще во времена СССР, сто лет назад. Отец с матерью вели свое хозяйство, а что такое свое хозяйство — тяжелый труд от зари до зари. Сестры, когда были маленькие, встречали коров, возвращающихся с поля, и вели их в хлев, а остальное время играли в лесу, купались в речке, мастерили кукол из сена и ниток. Потом они подросли, и к обязанностям прибавилось готовить еду для животных, перемешивать ее в большом ведре, тащить вдвоем в хлев, схватившись за обе ручки, насыпать корм в длинный узкий желоб. Убирать дом, помогать заготавливать сено на зиму, пропалывать сорняки на грядках, да все подряд делали, все так жили.
Отец запил, когда Софье было двенадцать, а Тамаре восемь, совсем крохой была, смешной такой, с большими голубыми глазами и веснушками. Никто не знает, почему запил отец, может, от дурной жизни, а может, потому что запил его сосед и лучший друг, но итог один — отец начал пить. Сначала он просто пил. Тамару это пугало, а Софье даже нравилось, суровый отец становился смешным и веселым, но однажды он по пьяни избил мать. Тамара испугалась, закричала, забилась под кровать и лежала там, а Софья бросилась защищать и пытаться оттащить отца от мамы, но он только обернулся и ударил ее ногой в живот, она пролетела через всю комнату и ударилась спиной об печь, синяк остался на всю спину. Мать стонала от боли в соседней комнате, а Софья плакала всю ночь, закутавшись в одеяло, рядом сидела Тамара и гладила ее по голове, повторяла все: «Не плачь, не плачь».
Потом запила и мать и стала поколачивать обеих сестер. Отец быстро умер, допился, и Софья думала, что теперь-то все хорошо будет, теперь у матери нет причин пить, но та все равно продолжала. Пила, а как напьется — била. Это теперь все умные пошли, к психологам ходят, проблемы свои психологические прорабатывают, раньше все было не так, раньше и слов таких люди не знали.
— А почему она пила? — спросила Анка.
— Я когда-то об этом думала. Пыталась ответ найти, а потом мне просто плевать стало. Какая, по большому счету, разница.
До пятнадцати лет Софья мечтала только об одном — уехать в город вместе с сестренкой. Работать, парикмахером, может, стать, комнату или угол снять и жить спокойно вдвоем, так, чтобы никто не мог их ударить.
Денег не было на то, чтобы уехать, все упиралось в деньги. Софья пыталась поступить в техникум, в котором общежитие давали, в ближайшем городе он всего один был такой, но в первый год не поступила, потом год занималась, приходилось в хлеву прятаться и учебники читать, мать найдет — изобьет, не любит она бездельников: если нашел время читать — значит мог найти и поработать. Но она пряталась, читала и на второй год поступила, и уехала учиться и жить в страшном общежитии с клопами, мышами и пятью соседками в комнате, работать в подсобке магазина, чтобы себя прокормить, но все лучше, чем дома. Три года училась, навещала сестру, подарки ей привозила, каждые выходные приезжала, говорила: учись, поступишь — и будем вместе в городе жить.
А на третий год приехала беременная Тамара, такая глупая, с пацаном местным в лесу переспала. И тогда она поняла, что не светит сестре никакой колледж, а светит рожать и в поле работать, как их матери, а до этого ее матери, как всем. Как она ругалась на сестру и на мать — та ее чуть не убила, это беременную-то, но что делать.
Повезло: не смогла сестра ребенка выносить, выкидыш был. Может, потому что мать опять побила, может, напилась, а может, еще почему, кто знает. Софья обрадовалась.
— Грех большой так думать, — сказала женщина. — Ребенок — это дар божий. Но честно скажу, я так рада была, когда узнала, что не будет ребенка, что есть еще у Тамарки шанс выбраться оттуда.
После выкидыша Тамара начала пить вместе с матерью, Софья отвлеклась тогда, парня отличного встретила, влюбилась и домой долго не приезжала. Месяца два ее дома не было. А потом приехала и увидела, что сестра теперь тоже пьет.
11
— Ваш ребенок? — До меня вдруг дошло.
Младенец кричал так, что казалось, сейчас окна вылетят.
— Мой, — покачнулась Тамара, — девочка.
— Как зовут?
— Марта.
— Может, пойти посмотреть, что с ней? Так громко кричит — заболела, может быть, или описалась.
Тамара потрясла рукой и уставилась на меня.
— Ты мать-то не учи с детьми обращаться. У самой дети есть?
— Нет.
— Вот, а туда же, детей нет, а давай советы раздавать, жизни мать учить. Я таких советчиков знаешь че? Я мать, я лучше знаю.
Больше всего на свете хотелось взять ее за голову, за эти жидкие темные волосы с проплешиной на затылке и ударить лицом об стол, но все-таки я сказала:
— Конечно, вы лучше знаете. Вы же мать.
Тамара со свистом выпустила воздух и что-то пробормотала угрожающе. Попыталась встать, но сразу же осела обратно на стул и привалилась к холодильнику. Как она до дома-то доходит?
— Вы же ма-а-ать, — передразнил Олег. — Знаешь, за что вас, москвичей, не любят?
— За что?
Я злилась все сильнее: то ли водка сделала свое дело, то ли меня просто достало изображать доброжелательность по отношению к этим людям.
— За то, что вы всех, кроме себя, считаете быдлом. И общаетесь с людьми как с быдлом. Издеваетесь, посмеиваетесь. Язвите, думаете, ни у кого мозгов не хватит, чтобы понять, что вы издеваетесь. Я, может, университетов не кончал, но таких, как ты, насквозь вижу. Я про вас все понимаю. Для вас люди хуже скота, коровок вы как раз любите, летом туристы ездят, иногда вижу, как они стоят в поле, с коровками фотографируются. Животные вам нравятся, а обычных людей вы презираете.
— Да! — крикнула Тамара, а я-то думала — она заснула. — Правильно говоришь!
— ...Разговариваешь, пьешь с нами, а сама нас презираешь. Я тебя спас, я тебя приютил. Ты ешь мои продукты, спишь в моем доме. Если бы не я, ты бы уже сдохла там под деревом. И все равно считаешь себя королевой, а меня быдлом.
— Послушайте...
— Что, не нравится правда?
Я открыла рот, а потом подумала: да пошел он. Не хватало еще извиняться.
— Пойду проветрюсь, — улыбнулась я и вышла из дома, вслед что-то покрикивала Тамара, ей вторил Олег, я особенно не слушала.
На улице было очень холодно, стоило вернуться за ватником Олега, но мне не хотелось надевать его вещь. В доме напротив в окне горел свет, меня озарила мысль, и я пошла туда. Постучала в дверь. Сначала никто не подходил, я постучала настойчивее, послышались шаги. Дверь распахнулась, на пороге стояла высокая и красивая Анна с лицом аристократки. Интересно, ей они тоже говорят, что она как королева?
— Что? — недовольно спросила она. — Ребенок спит.
— Простите, я... Простите. Вы не могли бы пустить нас с подругой переночевать?
Брови Анны удивленно поползли вверх. Она брезгливо принюхалась ко мне, видимо учуяв запах водки.
— Понимаете, мы не можем выбраться отсюда, я искала сегодня машину какую-нибудь, не нашла. А я боюсь этого Олега вашего, этих людей, которые собираются в его доме. Если бы вы разрешили нам у вас переночевать...
— Я вас не знаю, — сказала Анна, — и у меня ребенок. До свиданья. — И повернулась, чтобы уйти.
Я успела сказать вслед: «Пожалуйста, я вас очень прошу», но не уверена, что она меня услышала.
Нужно было понять, куда идти. Ночь, в других домах свет не горит. Я пошла по тропинке к воняющему туалету, рядом с которым днем видела сарай. Дернула за дверцу — открыто. Зашла внутрь — темно. Села на пол, хоть бы мышей тут не было. Очень холодно.
В крыше сарая зияла дыра, через нее виден был кусочек черного неба со звездами. Поворачивая голову, можно было увидеть то одни звезды, то другие. Я сидела на полу, прислушиваясь, не пробежит ли мышь, — да вроде бы нет здесь никого, одни грабли и палки какие-то, — вспоминая свою тихую кухню, обои и чайник, закипающий на плите. Как получилось, что я оказалась здесь? Еще два месяца назад я даже не планировала никуда ехать, я не собиралась в Карелию, это было обычное жаркое лето. Дети брызгаются в фонтане, мороженое, пыльная, пахнущая особым книжным запахом библиотека. Как это все случилось, почему?
Я проснулась от пронизывающего холода. Руки окоченели. В доме было тихо. Делать было нечего, я пошла внутрь. Тамары и тельняшечного не было, Олег громко храпел в своей комнате, лежа на кровати прямо в одежде. Я зашла в ванную и как могла из чайника умыла лицо. Потом меня стошнило. Я пила воду и блевала, наверное, полчаса. Когда стало полегче, я услышала, что, кроме храпа Олега, в доме есть еще какой-то звук. Начала разговаривать Лика.
12
Сначала Софья сестру спасала, глупая была, не знала, что от пьянства спасти нельзя. Возила ее к врачам, к одному, к другому, все говорили: это не вылечить, только если закодировать. Софья не хотела кодировать, знала: сестра выпьет все равно и умрет, и смерть будет на ее совести. К бабкам деревенским даже водила, те заговоры делали, все без толку — пила сестра и пила — только деньги тянули.
Сама Софья тем временем вышла замуж за того самого парня из техникума, и они вместе жили в доме его семьи — вот в этом самом доме — в Туезерске. Жили хорошо, не пил никто, свекровь, правда, ведьмой была еще той, шпыняла Софью, обзывала, всю грязную работу на нее сваливала, зато не била никогда. Сейчас чего уж про свекровь говорить, умерла та давно, и последние годы помягчела, доченькой ее называла, доброй стала.
Вроде бы нормально все было, но все равно на сердце тяжело, что бросила сестру там, в умирающей Шижне. Один раз она мужа убедила, что не сможет жить спокойно, пока с сестрой все неладно, и они забрали ее из Шижни, привезли в Туезерск. Мать тогда еще жива была, они приехали на машине — еле по размокшей дороге добрались, дважды застряли, — зашли в дом, увидели мать за столом и Тамару.
— Собирайся, уезжаем, — сказала Софья.
А сестра пьяной была совсем, не соображала, но обрадовалась, что поедет куда-то, обниматься полезла. Совсем стоять на ногах не могла, Софья сама ее вещи стала собирать, немного взяла трусов, носков, маек на первое время. Мать все ходила за ней по пятам, обзывала, орала, ударила один раз, так Софья развернулась и так кулаком ей в лицо дала, что та осела на пол и удивленно стала смотреть на дочь, будто не узнавала.
Она собрала вещи, закинула их в машину, на заднее сиденье Тамарку запихнули — та то плакала, то ругалась, то в любви им признавалась — и уехали из Шижни. В Туезерске, вдали от матери, сестре вроде бы получше стало, да и свекровь там была как офицер в армии, командовала жестко, и все по расписанию в доме было, и чистота идеальная всегда. Так-то это невыносимо, но с Тамаркой пригодилось: та быстро поняла, что в этом доме бездельничать не получится.
Две недели у них жила Тамара, выглядеть стала лучше, комнату ей красивую выделили с видом на сад. Она помогала по хозяйству, на огороде работала, коров доила, свекровь не возражала: лишние руки в доме никогда не помешают.
А потом сестра пропала, к обеду не пришла и на следующий день, они ее искали по всей деревне, уже думали в полицию звонить, но потом нашли — она с местным алкашом каким-то пила и ночевала у него. Свекровь сказала, что пьяницу в доме терпеть не будет. Софья сказала сестре, чтобы та не пила, а то свекровь ее выгонит, и она вроде бы снова не пила — дня три, — а потом опять запила и уже не трезвела. И свекровь сказала, позор какой — вся деревня знает, что эта Тамара ее родственница теперь, как Софья могла такую алкашку в ее дом притащить, это после всего, что она, свекровь, для Софьи сделала. Ей здесь кров дали, человеком сделали, кормят, поят, а она такую свинью подбросила. Еще свекровь сказала, что либо пусть Тамарка убирается из Туезерска куда подальше, либо они вместе с сестрой могут валить на все четыре стороны. Софья так зла на сестру была, попыталась с ней поговорить, но все без толку. Тогда они с мужем погрузили ее снова в машину, отвезли в Шижню и оставили на пороге дома.
С сестрой она долго потом не общалась, сначала обижалась на нее, а потом дети пошли: одна дочь, вторая, потом сын, — и как-то не до того стало. Только один раз они увиделись — на похоронах матери. Тамарка пьяная весь день была, Софья так разозлилась на нее, чуть не подрались.
А потом у сестры дочь родилась, та по телефону ей рассказала, денег просила на ребенка, но Софья отказала, знала, что на ребенка деньги не пойдут, все пропьет. Тамарка разозлилась и трубку бросила.
— Дочь свою Мартой назвала, представляете. Кто может такое вычурное имя дать ребенку, кроме деревенской алкашки.
— Мою маму Мартой звали, — возмутился Гриша, — но моя бабушка не пьет и пьяных ненавидит. Однажды дядя с отцом выпили, так ругалась на них.
— А я вообще Анка, — добавила Анка, — и моя мама тоже не пьет, только когда с подругами встречается, немного выпивает.
— Да уж, всякое бывает, — ответила женщина и продолжила рассказ.
Вот так они и жили: старшая сестра в Туезерске, а младшая — пьяница. Софья мысленно с ней рассталась давно, ей уже никакого дела не было, не навещала, племянницу даже ни разу не увидела, она своих детей растила и своей жизнью занималась, пока однажды Тамара не явилась на порог и не рассказала, что произошло в Шижне.
— Пришла злая колдунья? — затаила дыхание Анка.
Софья засмеялась.
— Ой, да брось, какая там колдунья. Где-то у меня пряники есть...
Женщина пошла к кухонному шкафу, открыла дверцу и чем-то зашуршала.
— Колдуньи — это сказки для маленьких детишек, — сообщил Анке Гриша.
— А ты у нас большой очень? — расхохоталась Софья.
— А то, — гордо сказал Гриша, — умею писать, читать, считать, знаю столицу Колумбии.
Софья нашла пачку пряников, надорвала и высыпала их в стеклянную вазочку.
13
Лика проснулась ночью, сделав такой хриплый и резкий вдох, что я подскочила на кровати. Сначала она бормотала отдельные слова вроде «где», «лес», «папа», «лес» и всякое подобное, потом открыла глаза и четко сказала: «Пить». Я сбегала на кухню, пробежав мимо храпящего воняющего Олега, заварила чай, положила в него пять ложек сахара, и она, полусидя на кровати, пила чай маленькими глотками, постепенно приходя в себя.
Она плохо соображала, пыталась размять плечи и ноги рукой, периодически будто впадала в ступор, я боялась, что она снова потеряет сознание и не проснется уже никогда. Под утро, когда небо за окном стало серым, она пришла в себя окончательно, и мы пошли на кухню. Идти она практически не могла, ноги подгибались, она упиралась мне в плечо — и так по стенке мы доползли до кухни. Выглядела она чудовищно: светлые волосы свалялись, на голове огромный колтун, лицо серое и исхудавшее, вся в синяках и царапинах. От нее прежней остались только глаза.
Лика с интересом осматривала кухню и пила третью чашку чая.
— Сигаретами несет, — задумчиво сказала она.
И правда несло, хотя я настежь открыла форточку. Она посмотрела на меня, улыбнулась и вдруг на мгновение стала прежней Ликой, той, с которой мы когда-то курили на заднем дворе офиса и обсуждали коллег, той, с которой мы отправились в Карелию.
— Значит, спаслись все-таки, да? Господи. Я в лесу тогда засыпала, знала, что если засну — не проснусь, слышала, как ты меня зовешь, говорила себе, что главное — не спать ни в коем случае, а потом раз — и отключилась. Знаешь, была секунда, когда я темноту увидела и поняла, что это смерть. Так страшно стало, но я уже не могла открыть глаза.
Лика грустно улыбнулась. Я начала рассказывать ей про Олега, про то, как он нас вытащил, про этот дом, деревню в лесу, Санька, Тамару, как они тут все пьют, как я пошла искать машину, но не нашла. Она слушала внимательно и немного удивленно и пила чай маленькими глотками. Нужна была какая-то еда, но в холодильнике ничего не было, закончились даже яйца. Как же хорошо, что она очнулась, теперь мы можем отсюда просто уйти. Мы просидели на кухне час или два, иногда в соседней комнате скрипела кровать.
Потом мы все так же тяжело вернулись в комнату, Лику приходилось практически тащить на руках. Мы снова легли спать. Пару раз я просыпалась уже утром, пугаясь, вдруг она не спит, а снова в этом непонятном состоянии, но ее дыхание изменилось, теперь она точно просто спала.
. . .
С кухни доносились голоса — смех Олега, что-то говорила Лика. Я встала на холодный пол и поежилась. За окном через облака просвечивало тусклое солнце, в окно стучали ветки с потускневшей листвой. Осень. Я вышла в соседнюю комнату и хотела уже толкнуть дверь на кухню, когда меня осенило: ключи, ключи от его машины. Взять ключи, сесть в машину и быстро уехать отсюда, а машину вернем потом или просто бросим в городе, сядем на поезд, и пусть сам разбирается.
Я замерла посреди комнаты. Лика что-то весело рассказывала на кухне, Олег гоготал. Я подошла к изголовью его кровати и села на корточки рядом с тумбочкой. Открыла дверцу — она скрипнула, я замерла. Олег все так же смеялся, я заглянула в тумбочку. Атлас дорог, пожелтевший медицинский справочник какого-то древнего года, журнал, ключи от дома, ключей от машины нет. Я заглянула под подушку — тоже ничего. В шкафу — ворох грязной страшной одежды, рухнувшая перекладина для вешалок, канистра бензина, ключей не видно. С собой он их, что ли, носит? Больше в комнате спрятать ключи было негде, а на кухне подозрительно затихли голоса, я толкнула дверь и зашла внутрь.
Лика выглядела блестяще. Она успела каким-то образом помыться и переодеться, на ней была огромная футболка, явно принадлежавшая Олегу, и его же тренировочные штаны с тремя полосками. В эти штаны могли бы влезть три Лики, она продела в них веревку и завязала на талии. Я бы выглядела в этих штанах как бомж, она выглядела как восточная принцесса в шароварах. Ее светлые волосы были чистыми и сухими, на губах сверкала красная помада, она улыбалась, сидела, закинув ногу на ногу, и с интересом слушала Олега.
Олег смотрел на нее огромными глазами и даже как-то стал выглядеть повыше и посвежее — может, она и его уговорила помыться? Он рассказывал, как они с мужиками ремонтируют иногда дома для богачей, явно приукрашивая и сложность его работы, и ее стоимость, Лика кивала, поддакивала и задавала уточняющие вопросы, которые звучали очень в тему, хотя я знала, что про ремонт она не знает ничего. Олег разошелся, держал спину ровно и хвалил себя все активнее, если бы он был павлином, он бы уже распушил хвост.
Увидев меня, Лика просияла.
— Проснулась! Чай будешь? С баранками. Наш дорогой хозяин сходил в ларек, купил, такой заботливый мужчина, мы вам так благодарны. — Лика повернулась к Олегу. — В наши дни так тяжело встретить настоящего мужчину, как же нам повезло, что мы встретили именно вас.
— Да, ну да, ну, я такой, да, — зарделся Олег.
Я налила чай и присела за стол. Олег все рассказывал, а Лика все хвалила, я перестала понимать, что и зачем она делает и почему не переходит к сути: как нам выбраться отсюда.
— Здесь где-то магазин есть? — встряла я в паузу.
Олег посмотрел на меня так, будто только что заметил.
— У леса в конце деревни.
Я встала, кивнула Лике, удивленно смотревшей на меня, и вышла из дома.
Дождь перестал моросить, на улице было свежо и влажно, лес в конце деревни прикрывала синеватая дымка тумана. Я перепрыгивала небольшие лужи и обходила большие, дорога за пару дней дождя превратилась в грязевое месиво. Магазинчик я нашла быстро — небольшая бетонная коробка с надписью «Продукты». Толкнув железную дверь, я зашла внутрь.
Магазин был крошечный — метра четыре на три, на полупустых полках лежало несколько пачек макарон, круп, чая, сухарей, баранок и с десяток бутылок водки. Пожилая продавщица в косынке читала любовный роман, сидя за столом с каким-то доисторическим кассовым аппаратом. Роман, видимо, был хорош, на обложке был изображен прекрасный замок и девушка в скромном платье, продавщица утирала слезы. Она посмотрела на меня мельком, затем снова подняла глаза и задержала взгляд.
— Здрасте! А вы кто, к кому приехали?
— Добрый день. Нет, мы ни к кому не приехали, мы в лесу заблудились и случайно сюда вышли.
Продавщица ахнула и закрыла роман, зажав между страниц палец.
— Да вы что! Сильно заблудились, долго ходили?
— Месяц где-то.
— О боже мой, деточка, а я-то смотрю, чего ты так ужасно выглядишь. Тебе помочь чем? Ты, наверное, есть хочешь?
— Все хорошо уже, нам помог мужчина из первого дома, Олег. Вывел нас из леса, накормил, мы у него переночевали.
— Да вы что!
— Я понять пытаюсь, как нам до города добраться, вы не объясните?
Продавщица встала, будто собралась лично меня в город везти.
— Значит так, слушай. До города нужно на автобусе ехать, но здесь остановки нет. Раньше была вон там, на дороге через поле, убрали ее в прошлом году. Думают, что здесь никто не живет, видимо, черти. Ближайшая остановка в соседней деревне, до нее километров пять. Мне пешком идти тяжело, обычно жду, когда кто-то из наших в город поедет, и прошу подвезти. Но вы молодые, сильные, дойдете, думаю.
— Километров пять?
— Да.
— А как на дорогу выйдем через поле, налево идти или направо?
— Спиной к деревне встаете и идете налево, вот по эту руку.
Продавщица помахала левой рукой.
— Хорошо, спасибо вам большое. Слушайте, а вот еще спросить хотела...
— Что такое?
— Вам же на машине продукты привозят? А когда машина приезжает? Может, мы с ней договоримся и она нас в город обратно захватит?
Я смотрела на продавщицу, она мысленно что-то подсчитывала, задумавшись.
— Да можно... Но через неделю только машина приедет, не раньше. На прошлой неделе завоз был. Она приезжает, когда приезжает, не по расписанию. Можете и подождать, в принципе, я с водителем договорюсь, это без проблем, отвезет вас.
— Ладно, будем иметь в виду. Спасибо вам большое!
Я еще раз поблагодарила ее и уже открыла железную дверь, когда она сказала мне вслед:
— У меня шоколадка есть, хочешь?
Я чуть не заплакала от такой неожиданной доброты.
На улице все так же пахло свежестью и воздухом. В десяти метрах от магазинчика начинался лес. Я ела шоколадку, прислонившись к бетонной стене магазина, и смотрела на тонкие высокие сосны.
14
— ...в общем, однажды ночью в Шижне произошел страшный пожар, — продолжала рассказывать Софья. — Странно было, что последние дни перед ним дожди шли, но огонь распространился аж на три дома, будто ураганом по деревне прошелся. Погибло много людей, кто-то в своем доме сгорел, кто-то — пока пытался потушить. В том числе дотла сгорел дом Тамары.
Сама она дома в ту ночь не была, пила снова, а вот дочка ее погибла. До сих пор простить не могу, как так: ушла пить, оставила дочку одну. Я как представлю, как там эта маленькая девочка заживо горела, маму звала, кричала, пока ее мать в соседнем доме пьяной валялась, мне ее удушить своими руками хочется. Ко мне потом приехала: без дома осталась, жить стало негде.
Я как услышала, что в Шижне произошло, хотела сказать, чтобы катилась к своим пьяным дружкам, но не оставишь же сестру на улице. И соседка, подружка моя, сказала, что не по-людски это — на сестре крест ставить, — не по-христиански и что люди порой совершают ошибки и нужно их прощать. Не за все ошибки людей прощать нужно, я вам так скажу. Но Тамарку в итоге я у себя оставила, хотя мне еще долго снилось, как малышка в доме маму зовет.
Гриша посмотрел на Анку, у той глаза были на мокром месте. Видимо, представила младенца в горящем доме и расстроилась.
— А почему пожар начался? — всхлипнула она.
— Да допились там алкоголики, вот и все. Заснул кто-то с сигаретой или еще что натворил. К тому моменту в Шижне одни алкаши уже жили, нормальные люди разъехались кто куда. Пили-пили, вот и допились. А потом после пожара еще и врали, что все было иначе. Якобы незадолго до пожара в деревне видели дочерей одного богатого московского бизнесмена...
15
В доме орал телевизор. Лика сидела на кровати рядом с Олегом, устроившимся так, чтобы коленом прижиматься к Лике. Она, не замечая его, напряженно смотрела на экран. В студии с желтыми диванами пытались перекричать друг друга люди, спокойно говорил только уставший сгорбленный мужчина с залысинами на голове.
— ...Мы же не об этом говорили, моя дочь...
— ...Вот из-за таких, как вы, потом люди на дорогах и погибают!!! — надрывно кричала тетка с неровно накрашенными губами. — Где это видано — двадцатилетней дуре машину покупать! Я своим детям в жизни машину не куплю, пусть сами зарабатывают и покупают, когда мозгов появится достаточно, чтобы зарабатывать и покупать!
— ...Приключений они захотели! Вот, видимо, и получили приключения, сейчас трахаются с какими-то пацанами! В мое время мы сидели с квадратной жопой и учились целыми днями, а эти красотки такие, на всем готовеньком, катаются на тачке на стране! — орал мужчина лет пятидесяти.
— ...Погодите, мне кажется, наш разговор пошел не туда, — вставил уставший мужчина, но его голос потонул в общем хоре.
— ...Еще надо разобраться, откуда у вас деньги, что это за бизнес такой, чтобы дочери машины покупать! Я себе машину не могу позволить, а вы двадцатилетней...
— ...Вы на фотографию этой девахи посмотрите, наверняка нашла себе хахаля и веселится с ним...
— ...Золотая молодежь у нас вот такая, без мозгов, зато с машиной...
— ...Воруете наверняка, вот вам кармический ответ и прилетел, так сказать...
— Зачем он туда пошел? — сказала Лика. — Ну зачем?
Ее лицо было совершенно белым, я никогда раньше не видела у нее такого жуткого взгляда.
— Это твой отец, да?
Лика кивнула.
— Так ты, оказывается, невеста с приданым? — Олег по-хозяйски похлопал ее по колену, она не обратила внимания. — Ну дела, мало того что красотка, так еще и богачка?
Ведущий в студии призывал успокоиться и дать слово Андрею Васильевичу. На экране показывали наши фотографии: Ликину, четкую и красивую, и мою, размытую, взятую из паспорта. «Месяц назад во время путешествия на автомобиле исчезли дочь московского бизнесмена Анжелика Сергеева и ее подруга Виктория Кочурова, — бубнил закадровый голос. — Предположительно, они въехали на территорию Республики Карелии...»
— Моя дочь пропала, — четко сказал отец Лики холодным голосом, и вдруг я увидела в этом уставшем мужчине с залысинами того жесткого человека, о котором столько слышала. — Она вместе с подругой уехала на машине и не вернулась домой. Я подождал несколько дней, написал заявление об исчезновении. Им никто не занимается, я пытался добиться от полиции действий, они просто продолжают повторять, что девочки, видимо, загуляли и вернутся сами.
Я обзвонил все гостиницы, больницы, морги, съездил на опознание шестерых девушек, подходивших под описание. Моей дочери среди них не было. Моя дочь пропала, и никто, кроме меня и моих друзей, ее не ищет.