Кристен Перрин

Опасная игра бабули. Руководство по раскрытию собственного убийства

Kristen Perrin

How to Solve Your Own Murder



© 2024 by Kristen Perrin

© Рокачевская Н., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Посвящается Тому
Сельская ярмарка в Касл-Нолле, 1965 год

– Я вижу в твоем будущем скелет, – мрачно изрекает мадам Пеони Лейн первую фразу предсказания, которое определит всю оставшуюся жизнь Фрэнсис Адамс.

В отличие от двух хихикающих над этим дурным спектаклем подружек, притихшая Фрэнсис не сводит глаз с сидящей перед ней женщины. Все здесь буквально кричит о голливудщине самого низкого пошиба, от украшающих шатер аляповатых занавесок из бусин до шелкового тюрбана Пеони Лейн. Самой Пеони Лейн не больше двадцати, хотя она добавляет к голосу хрипотцы в попытке выглядеть существом без возраста. Но получается не очень. Вообще-то получается настолько неуклюже, что почти никто не принимает ее всерьез. За исключением Фрэнсис.

Она впитывает каждое слово с религиозным рвением. И с каждым новым предсказанием ее лицо еще сильнее напрягается. Фрэнсис как горячая вода, почти доведенная до кипения – от нее вовсю поднимается пар, но все-таки она пока не булькает.

Когда девушки выходят из темного шатра гадалки, Фрэнсис даже не моргает на ярком августовском солнце. Ее длинные распущенные волосы отливают красноватым золотом. Продавец яблок в карамели бросает на нее долгий взгляд, но она его не замечает. Она вообще ничего не замечает, после того как услышала мрачное предсказание.

Эмили берет Фрэнсис за левую руку, а Роуз за правую, и три девушки идут как венок из ромашек, пробираясь между лотками с антиквариатом и безделушками.

Они отворачиваются от мясника, продающего сосиски, но останавливаются, чтобы поглазеть на серебряные ожерелья, нагретые солнечными лучами. Эмили покупает изящную цепочку с подвеской в виде птички, хотя это всего лишь уловка, чтобы переключить внимание Фрэнсис. По словам Эмили, это хороший амулет.

Наконец Роуз все-таки говорит напрямик:

– Фрэнсис, выглядишь так, словно уже умерла. – Роуз пихает подругу локтем в попытке вернуть ее к жизни, но лицо той становится еще мрачнее. – Ты же понимаешь, что все это чушь? Никто не может предсказать будущее.

Эмили связывает длинные белокурые волосы лентой и застегивает на шее цепочку с птичкой. Подвеска вспыхивает крохотным эхом сияющих на солнце ножей на прилавке с охотничьими принадлежностями за спинами девушек. Фрэнсис в ужасе смотрит на цепочку.

– В чем дело? – спрашивает Эмили беспечным голоском, но с серьезным видом.

– Птица, – шепчет Фрэнсис и щурится. – Гадалка сказала: «Тебя предаст птица».

– Тогда у меня есть отличное решение, – заявляет Эмили. Она ныряет в толпу и возвращается через несколько минут. В ее ладони сверкают две серебряные цепочки с птичками. – Для тебя и Роуз, – хитро улыбается она. – Так ты никогда не узнаешь, какая птица тебя предаст.

Она, как свойственно ее натуре, простодушно и искренне смеется.

Фрэнсис в отчаянии смотрит на Роуз, надеясь на понимание, но та тоже смеется.

– Я правда считаю, что это отличная мысль. Возьми судьбу в свои руки!

В качестве демонстрации Роуз надевает цепочку.

Фрэнсис колеблется, но все-таки кладет цепочку в карман юбки.

– Я подумаю.

– Да ладно тебе, Фрэнсис, – фыркает Эмили. – Если будешь такой кислой, мне точно придется тебя убить.

В уголках ее глаз появляются морщинки, словно она вот-вот снова засмеется, и Эмили вновь сплетает руки с руками подруг.

– Может, вы обе уже перестанете делать вид, будто это было совершенно не страшно?

Фрэнсис выдергивает руки и резко останавливается. Она вытирает потные ладони о простую хлопковую юбку и скрещивает руки на груди. Из кармана юбки торчит треугольник миниатюрного блокнота, а на ее пальцах виднеются чернильные пятна – она лихорадочно записывала каждое слово гадалки.

Роуз в два больших шага сокращает расстояние между ними и обнимает Фрэнсис за плечи, ее короткие черные волосы касаются щеки подруги.

– По-моему, та девица над тобой подшутила.

– Но убийство, Роуз! Я не могу просто выкинуть это из головы!

Эмили закатывает глаза.

– Да брось, Фрэнсис! Хватит. Пошли.

Она откусывает каждое слово, как хрустящий кусочек яблока. При взгляде на Роуз, похожую на Белоснежку, и сияющую золотом Эмили Фрэнсис вдруг кажется, что все они – сказочные персонажи. А в сказках, когда ведьма предсказывает судьбу, лучше к ней прислушаться.

Эмили и Роуз снова берут Фрэнсис под руки и идут по ярмарке дальше, но теперь медленно, как будто сквозь вату. Солнце еще палит, из бочонков в передвижных киосках по-прежнему льется рекой эль. Воздух кажется липким от горелых леденцов и слабого запаха дыма, но Фрэнсис ступает тяжело и целеустремленно. Она снова и снова шепчет себе под нос слова гадалки, пока они не впечатываются в память.

«Я вижу в твоем будущем скелет. Когда зажмешь в правой ладони королеву, начнется твое медленное увядание. Остерегайся одинокой птицы, ибо она тебя предаст. И с этого момента едва ли повернешь назад. Но дочери – ключ к правосудию, найди одну нужную и не отпускай от себя. Все указывает на то, что тебя убьют».

Предсказание было настолько нелепым, что следовало бы расхохотаться. Но эти слова посеяли сомнения в голове Фрэнсис и уже пустили маленькие отравленные корни.

Подруги постарались весело провести вечер, и вскоре смех звучал не так натужно. Снова посыпались шутки и сплетни – все мелочи, так украшающие их дружбу. В шестнадцать лет взлеты и падения так же естественны, как дыхание, а эта троица дышала глубже большинства.

Но цифра три оказалась для них несчастливой. Всего через год трех подруг не станет. Одна из них исчезнет, и отнюдь не Фрэнсис Адамс.

Дело так и останется нераскрытым, а в папке с коротким отчетом о пропавшей будет лежать лишь одна улика: маленький полиэтиленовый пакетик с серебряной цепочкой и крохотной птичкой на ней.

Глава 1

В такие душные летние вечера воздух кажется настолько густым, что в нем можно плыть. Когда я выныриваю с прогулки по Пикадилли-лейн, даже затхлая атмосфера станции «Эрлс-Корт» ощущается глотком свежего воздуха. Преодолевая три лестничных пролета по пути наверх, я копаюсь в рюкзаке в поисках бутылки с водой. Однако нахожу только термос с остывшим утренним кофе.

Пока я глотаю остатки кофе, мимо, как городские газели, несутся поджарые мужчины. Как бы ни было противно глотать кофейную гущу, мне нужен кофеин. Гудит телефон, и я вытаскиваю его из кармана, подавляя желание посмотреть почту, и отвечаю на звонок.

– Дженни. – В мой голос наконец просачивается истощение. – Умоляю, скажи, что ты уже в пути. Я не могу снова оказаться в мамином подвале без поддержки. Убираясь там на прошлой неделе, я наткнулась на пауков. Огроменных.

– Я уже тут, – отвечает она. – Стою на крыльце, дожидаюсь тебя, ужасно не хочется, чтобы твоя мама таскала меня по дому и рассказывала, какие стены собирается снести.

– Отлично. И кстати, вряд ли ей разрешат сносить в доме стены, он ведь ей не принадлежит.

– Веская причина. А у нее, видимо, сейчас очередной приступ дизайнерской лихорадки, ведь не за горами ее персональная выставка в «Тейт».

Я морщусь. Мама – художница, довольно известная и успешная. Точнее, была, пока интерес к ее работам не поугас. К сожалению, заминка в карьере совпала с потерей денег, заработанных ранее, поэтому бо́льшую часть моего детства мы балансировали на тонком канате между жизнью бездомных скитальцев и неприхотливых представителей богемы.

– Ну мамина дизайнерская лихорадка помогает мне без конца не проверять пустую папку с входящими, так что я поддержу любые ее начинания. Мой рюкзак забит образцами краски и едва сдерживаемым разочарованием. Я готова взяться за подвал. Но только кроме пауков – это твоя задача.

– Ого! Собственная армия пауков! – мурлыкает Дженни. – Всю жизнь мечтала. – Она на секунду умолкает, словно тщательно обдумывая следующую фразу. – А почему тебя беспокоит отсутствие писем? Ты снова отправила роман в издательство?

Дженни – моя лучшая подруга с девяти лет. В прошлом месяце меня сократили с низкооплачиваемой офисной работы, и Дженни выступила идеальной смесью «плеча», чтобы выплакаться, и личного мотивационного коуча. Она заявила, что это отличная возможность исполнить мою мечту – писать детективы, ведь не у каждого начинающего писателя есть мама с домом из восьми комнат в центре Лондона, где можно жить бесплатно, выполняя разные странные поручения.

Нетипичные условия для девушки двадцати пяти лет – вернуться домой и терпеть переменчивое мамино настроение. Именно этого я и пыталась избежать, когда от нее съезжала, так что мое теперешнее положение выглядело как шаг назад. Зато в моем распоряжении оказался целый этаж дома в Челси[1], так романтично приходящего в упадок. В моей детской висит пыльная хрустальная люстра с отсутствующими подвесками, отбрасывающая призрачный свет на старинную пишущую машинку, обнаруженную в шкафу. Я ей не пользуюсь, только время от времени клацаю по клавишам для создания атмосферы. У нее пластмассовый клетчатый футляр в духе шестидесятых, а я их обожаю.

– Я начала рассылать последнюю рукопись литературным агентствам, – признаюсь я и прикусываю губу, когда Дженни не отвечает. – Первое письмо я отправила всего неделю назад. – Вытираю пот с затылка и выхожу на Эрлс-Корт-роуд, лавируя между людьми. Рюкзак весит тонну, но в книжном была распродажа, и я не устояла. К тому же у меня есть оправдание для покупки семи романов Агаты Кристи в переплете – это учебное пособие. – Но мне уже кажется, что книга ужасна.

– Вовсе не ужасна.

– Нет, правда. Я просто этого не понимала, пока не отправила.

– Но ты была так в ней уверена! – восклицает Дженни.

Я слышу в ее голосе особые переливы – она готовится перейти в режим группы поддержки.

Однако я успеваю ее прервать:

– Да, но теперь я поумнела. Знаешь, как бывает, когда к тебе случайно подходит чей-то малыш, и его мама вся сияет, думая, что тебя он умиляет так же, как и ее. А у ребенка текут сопли, и к одежде прилипли крошки.

– Э-э-э, ну да.

– Так вот, я вроде той мамаши, разослала всему миру роман с сопливым носом, решив, что все будут воспринимать его так же, как я.

– Так вытри ему сопли и покажи во всей красе.

– Ага, кажется, именно для этого и существует редактирование.

Я слышу, как Дженни вздыхает.

– Энни, ты хочешь сказать, что разослала книгу литературным агентствам, даже не отредактировав ее?

Дженни долго и заразительно смеется. Я ничего не могу с собой поделать и широко улыбаюсь, сворачивая на Тригантер-роуд.

– Я была словно на крыльях! – сиплю сквозь смех. – Я наконец-то это сделала, понимаешь? Написала столько слов и дошла до конца.

– Ага. И я тобой горжусь, но ты должна была как минимум дать мне почитать роман, прежде чем посылать его агентствам.

– Что?! Нет!

– Если ты даже мне не даешь читать, то зачем отправляешь его незнакомым людям?

– Ладно, отключаюсь, я почти у дома.

Я ковыляю к концу улицы, где меня дожидается Дженни, сидя на ступеньках крыльца.

Мамин дом притулился в самом конце вереницы роскошных домов, как неуместный гость на вечеринке. Я машу Дженни; она стряхивает пыль с шикарной юбки и проводит рукой по длинным черным волосам. У нее безупречный вкус, и я разглаживаю свое пышное летнее платье, жалея, что купила эту громадину. По какой-то причине меня как магнитом тянет к платьям, в которых я выгляжу как призрак Викторианской эпохи. А бледная кожа и белокурые локоны только подчеркивают эффект, так что, наверное, бороться с этим бесполезно.

Как и моя мама, мы с Дженни учились в колледже искусства и дизайна имени Святого Мартина. Ее родители переехали в Лондон из Гонконга, когда она была еще совсем маленькой. Они замечательные люди. Я никогда не признавалась в этом маме, но временами я тосковала по стабильной семье с отцом, братьями и сестрами, поэтому после школы шла не домой, а к Дженни. Даже когда та уходила на занятия теннисом или еще куда-то. Ее родители позволяли мне делать у них уроки, и я болтала со всей семьей и вдыхала ароматы настоящей домашней еды.

Окончив колледж, Дженни так твердо встала на ноги, как будто уже получила работу мечты. Она отвергла предложение заняться дизайном Королевского Альберт-холла и вместо этого присоединилась к команде, украшающей витрины в «Харродс». Она посвятила этому всю себя, создавая шедевры, в особенности на Рождество.

– Ну что ж, – вздыхает она, беря меня под руку, – посмотрим, что приготовил для нас подвал твоей мамы.

Мы на мгновение останавливаемся, чтобы посмотреть на дом. По бокам от монументальных каменных ступеней, ведущих к парадной двери, находятся два мрачных эркерных окна. Когда-то давно дверь, видимо, была зеленой, но краска с годами облупилась, а дерево немного покоробилось. Но я все равно люблю эту дверь. Над мостовой возвышаются четыре этажа выбеленного былого величия, а окна до сих пор закрыты старыми бархатными шторами.

– Спасибо, что согласилась помочь, – говорю я.

Не понимаю толком, за что благодарю, ведь я выросла в этом доме. И хотя в нем всегда жили только мы с мамой, я была здесь счастлива. Думаю, я просто благодарна за то, что Дженни появляется, стоит только позвонить, даже если это предложение вместе разгрести старый подвал.

– Легче легкого, – отзывается Дженни. – К тому же на прошлой неделе ты уже сделала самую тяжелую работу.

– Ох, не напоминай. Там столько коробок и сундуков было! А грузчики, которых я наняла, настоящие деревенщины, просто закинули все в свой фургон. Кажется, я слышала звон битого стекла. Но я вписала свою фамилию и отправила все тете Фрэнсис, в ее странный дом в Дорсете[2]. Надеюсь, она не слишком рассердится, когда неожиданно прибудет ее старое барахло, но мама настаивает на превращении подвала в студию.

– Дом ведь принадлежит Фрэнсис, да?

– Именно так.

– Почему я так мало о ней слышала? И не знакома с ней? – удивляется Дженни с легким намеком на напряжение, как будто подозревает, что я не поделилась с ней чем-то важным.

– Не принимай на свой счет. Я тоже никогда с ней не встречалась. Она не любит Лондон и вообще домоседка. И так богата, что даже не проверяет, что здесь происходит. Похоже, она каждую неделю посылает маме деньги. Это глупо и старомодно, как деньги от родителей в детстве, но мама не такая гордячка, чтобы отказываться. Однажды я спросила маму, почему тетя Фрэнсис присылает деньги, а она просто отмахнулась и пожала плечами.

– Хм, – фыркает Дженни, переваривая новую информацию. – Неприятно это говорить, но что будет, когда она умрет? У нее есть дети, которые выкинут вас из дома?

– Нет, все унаследует мама.

Я мысленно готовлюсь к реакции Дженни, потому что лучшая подруга на протяжении последних шестнадцати лет вроде бы уже должна быть в курсе. И я ничего от нее не скрывала, просто эта тема никогда не всплывала в разговорах. Тетя Фрэнсис настолько далека от нас, что для меня дом как будто наш. Я и забыла о ее существовании, пока не пришлось разбираться со старым барахлом.

Но Дженни только присвистывает.

– Фамильное состояние, – говорит она, закатывая глаза. – А я-то думала, это все выдумки, и такое бывает только в кино.

Мы толкаем тяжелую входную дверь – конечно, незапертую. Мама никогда ее не запирает, говорит, если кто-нибудь решит ограбить дом на Тригантер-роуд, то выберет другой. Я обвожу взглядом кирпич на стенах в коридоре и редкие клочья штукатурки. Мама права – грабителю достаточно взглянуть на отслаивающиеся обои, и ему тут же станет ясно, что брать здесь нечего.

И это будет ошибкой, потому что многие мамины картины стоят целое состояние. Но она не продаст ни одну из ранних работ, хранящихся в доме, потому что слишком сентиментальна.

– Я здесь! – раздается мамин голос из кухни, находящейся в глубине дома.

Мы на цыпочках проходим по двум огромным комнатам, которые большинство людей использовали бы как гостиные, но мама сделала в них студию. К стенам прислонены огромные полотна, а пол заляпан пятнами краски. Уже много десятилетий назад мама перестала накрывать пол тряпками. Через два эркерных окна сочится желтоватый мутный свет, пробиваясь сквозь двадцатипятилетний слой городской грязи. Я не помню, чтобы мама когда-нибудь мыла окна, но уже настолько привыкла к этому освещению, что, если б окна вдруг помыли, свет показался бы слишком резким и ярким, как будто снял темные очки в солнечный летний день.

Мамины пепельные волосы подвязаны на макушке зеленой банданой, а в руке она держит почти пустой бокал красного вина. Еще два полных дожидаются на столе. Она нависает над массивной плитой и жарит лук – единственное, что умеет делать на кухне. В духовке что-то томится, и подозреваю, это какой-то полуфабрикат, который будет приправлен жареным луком.

– На столе тебя ждет почта, – сообщает мама, не поворачиваясь.

– И тебе привет, Лора, – поддразнивает ее Дженни, и мама немного смущенно поворачивается и быстро целует ее в щеку.

Затем она вроде бы собирается поздороваться со мной, но вместо этого вручает почти пустой бокал и берет со стола новый.

Я чувствую запах газа, но мама меня опережает.

– Секундочку, духовка выключилась.

Она зажигает длинную спичку от конфорки под сковородой, затем выключает газ и открывает дверцу духовки. Плита настолько старая, что приходится залезать внутрь и с риском для жизни зажигать ее от настоящего пламени. Я знаю, что лучше не говорить о замене духовки, потому что мы слишком часто это обсуждали на протяжении многих лет. Мама считает, что ретроплита – это круто. Я же, напротив, изо всех сил стараюсь не вспоминать самоубийство Сильвии Плат[3] всякий раз, когда смотрю на эту духовку.

Опускаюсь на жесткий деревянный стул рядом со своей сумкой и беру толстый конверт с моим именем. Сердце на секунду замирает, ведь недавно я участвовала в нескольких литературных конкурсах. Но уже много лет никто не присылает результаты по почте; все происходит онлайн. Мозг просто тупит в ожидании, что кто-то заметит меня и мое творчество. Я допиваю оставшийся глоток столового вина из супермаркета. На вкус оно уже напоминает головную боль.

Вскрываю тяжелый конверт и достаю письмо на фирменном бланке.



«Мисс Аннабелль Адамс!

Вам необходимо присутствовать на встрече с вашей двоюродной бабушкой, мисс Фрэнсис Адамс, в офисе компании «Гордон, Оуэнс и Мартлок». Мисс Адамс хочет обсудить обязательства, возлагаемые на единственную наследницу ее поместья и активов».



Я прерываю чтение.

– Погодите-ка, это же от адвоката тети Фрэнсис, – говорю я. – Похоже, он ошибся адресатом, там должно быть написано «Лора». Это о наследстве.

Дженни наклоняется над моим плечом и просматривает письмо.

– Тут написано «двоюродная бабушка», – она указывает на слова. – Не похоже, что это ошибка.

– Ох, не может быть, – буркает мама.

Она подходит к столу, вырывает письмо из моих рук и так долго его изучает, что лук начинает издавать запах горелой карамели. Потом бросает письмо на стол, возвращается к плите и снимает чугунную сковородку с конфорки, пока лук не сгорел окончательно.

Дженни читает письмо до конца, бормоча себе под нос.

– «Пожалуйста, приходите в офис… бла-бла-бла…». Это указания для встречи. Через пару дней, где-то в Дорсете, в местечке под названием Касл-Нолл. Боже мой, одинокая тетя в сонной деревушке? – шепчет она. – Загадочное наследство? Прямо как в кино!

– Уверена, письмо предназначалось маме. Тетя Фрэнсис страшно суеверна и вряд ли внезапно передумала, лишив маму наследства. Хотя… – медленно добавляю я, – учитывая все, что я слышала о тете Фрэнсис, это вполне в ее духе. – Посмотрев на недоуменное лицо Дженни, я понимаю, что должна просветить ее насчет странностей тети Фрэнсис. – Это семейное предание. Я точно тебе никогда не рассказывала? – Дженни качает головой и отпивает вина из оставшегося на столе бокала. Я перевожу взгляд на маму. – Не хочешь рассказать историю тети Фрэнсис? Или я расскажу?

Мама снова борется с дверцей духовки и вытаскивает алюминиевый противень с чем-то не поддающимся определению. Потом вываливает на него жареный лук с чугунной сковородки, берет три вилки из корзины с разномастными столовыми приборами и ставит все это между нами, втыкая вилки под странными углами. После чего опускается на стул, отпивает вина и слегка качает головой.

– Ну что ж, – старательно произношу я голосом чтеца. Дженни наполняет мой бокал из бутылки. – Это случилось в далеком 1965-м, когда тете Фрэнсис было шестнадцать. Она пошла на сельскую ярмарку с двумя лучшими подругами и там посетила гадалку. И та ей нагадала что-то вроде: «Тебя убьют, и ты превратишься в груду костей».

– О-о-о, прямо в яблочко, обожаю такое, – произносит Дженни. – Но если ты собираешься писать детективы, Энни, и я говорю это от чистого сердца, надо поработать над подачей.

Мама снова берет письмо, изучая его, словно улику с места преступления.

– Нет, не так, – тихо говорит она. – Там было вот что: «Я вижу в твоем будущем скелет. Когда зажмешь в правой ладони королеву, начнется твое медленное увядание. Остерегайся одинокой птицы, ибо она тебя предаст. И с этого момента едва ли повернешь назад. Но дочери – ключ к правосудию, найди одну нужную и не отпускай от себя. Все указывает на то, что тебя убьют».

Я втыкаю вилку в густую массу – как подозреваю, запеченного картофельного гратена из морозилки ближайшего супермаркета.

– Точно. В общем, тетя Фрэнсис всю жизнь верит, что предсказание сбудется.

– Это же… Даже не знаю, не то трагично, не то очень мудро, – тянет Дженни и поворачивается к маме: – Так Энни никогда не встречалась со своей двоюродной бабушкой?

Мама вздыхает, ковыряясь в луке.

– Мы просто предоставили тете Фрэнсис жить в своем большом доме и справляться самостоятельно.

– Погодите, так у вас есть тетя с огромным поместьем и вы ее просто игнорируете?

Мама взмахивает рукой, словно отгоняя слова Дженни.

– Фрэнсис игнорируют все. Она же с приветом. Настолько, что стала местной легендой – чокнутая старушенция в огромном поместье и с кучей денег, которая пытается накопать грязь на всякого, кто встретится ей на пути, вдруг именно он окажется ее убийцей.

– Так ты позвонишь адвокату насчет этой путаницы? – спрашиваю я.

Мама трет переносицу и отдает мне письмо.

– Не думаю, что это путаница. Я бы поехала с тобой в Дорсет, но Фрэнсис неспроста выбрала такую дату.

Я снова смотрю на нее.

– Твоя выставка в «Тейт», – медленно говорю я. – То есть она сделала это, чтобы ты не приехала?

– Может, Фрэнсис и с приветом, но очень расчетлива. И любит играть с людьми.

– Ладно, – вздыхаю я. При мысли о том, что придется пропустить мамину выставку, у меня опускаются плечи, но, похоже, от этой встречи зависит наше будущее. Остается лишь надеяться, что первый день выставки пройдет хорошо и за ним последуют другие. – Но почему я?

Мама громко выдыхает.

– Всю ее жизнь определило это предсказание, и долгие годы я была единственной наследницей именно из-за него: «дочери – ключ к правосудию». Я единственная дочь в семье, мой отец – старший брат Фрэнсис.

– Вторая часть предсказания, – бормочу я. – «Найди нужную и не отпускай от себя».

Мама кивает:

– Похоже, Фрэнсис решила, что я не та дочь.

Глава 2

Записи из Касл-Нолла, 10 сентября 1966 года

Я пишу это, потому что знаю – я наверняка видела то, что может иметь значение в дальнейшем. Некоторые детали выглядят сейчас незначительными, но потом окажутся чрезвычайно важными, или наоборот. Поэтому я собираю все и тщательно записываю.

Роуз по-прежнему считает меня чокнутой из-за того, что я никак не могу забыть то предсказание. Но она не знает, по какой причине я так сильно в него верю.

Кто-то угрожал мне еще до того, как я пошла к гадалке.

Я нашла в кармане юбки записку со словами: «Я положу твои кости в ящик». У меня мурашки по коже, стоит об этом вспомнить, но я держу записку под рукой на случай, если удастся что-нибудь из нее вытащить. Какой-нибудь намек, который поможет изменить уготованную мне судьбу.

А затем я услышала предсказание: «Я вижу в твоем будущем скелет». Это не может быть совпадением. И к тому же две недели назад пропала Эмили, почти ровно через год после предсказания.

Когда меня допрашивала полиция, мне не поверили. Даже спросили, не считаю ли я, что мне уделяют слишком мало внимания, сосредоточившись на поисках Эмили. Поэтому я не стала рассказывать остальное, а решила, что возьму дело в свои руки.

Полиции уж точно не нужно знать о том, что происходило в этом году.

Глава 3

Всего через три остановки вагон почти пустеет – пассажиры выходят еще до того, как город тает вдали. Через два часа в поле зрения возникают переливы зеленых холмов Дорсета, и меня затапливает предвкушение. Я вытаскиваю один блокнот из взятой с собой пачки и пытаюсь описать ландшафт. Поезд не идет до Касл-Нолла, поэтому в городке Сэндвью придется пересесть на автобус, а он ходит только раз в час.

Наконец поезд останавливается на конечной станции, и я вижу классический двухэтажный автобус из тех, что возят туристов на море. Сажусь впереди на верхнем ярусе, как ребенок, и автобус трясется по созвездию неказистых деревень, пока не прибывает в Касл-Нолл. К тому времени я уже целых сорок минут вдыхаю смесь легкого аромата моря с густым запахом навоза, но на мозаичном ковре проселочных дорог запах кажется скорее очаровательным, чем неприятным.

Деревня Касл-Нолл похожа на картинку с банки печения: узкие улочки и каменные стены сухой кладки с одной стороны, высокий холм с осыпающимися развалинами нормандского замка на покатых склонах, где пасутся овцы, – с другой. Пока мы огибаем замок, я слышу их блеяние.

Приезжаю за несколько минут до встречи с мистером Гордоном и иду по мощеной улице, чтобы осмотреться. Поднимая рюкзак, задумываюсь, не стоило ли взять с собой больше книг или четвертый блокнот – тот, что в красной кожаной обложке.

Деревня так мала, что ее можно увидеть целиком, просто повернувшись вокруг своей оси. Наверху холма возвышаются руины замка, а у подножия стоит старинный паб «Мертвая ведьма». Он выглядит вполне подходящим местом для призраков. Шиферная крыша покосилась, как будто толстые стены устали ее держать, а побелка выцвела на солнце и облупилась. Остальная часть деревни безупречна до такой степени, что кажется съемочной площадкой. Старомодный магазин сладостей уже в десять утра заполнен туристами, а бо́льшую часть улицы, примыкающей к пабу, занимает викторианская железнодорожная станция. От стоящих там паровозов валит пар, и семьи с детьми выстраиваются в очередь, чтобы купить билеты до единственного пункта назначения – приморского городка неподалеку.

На другом конце улицы стоит милое каменное здание, смотрящее на «Мертвую ведьму» сверху вниз. На ярко-красной вывеске золотыми буквами выведены слова «Гастрономия Крамвелла», и магазин украшает центральную улицу, словно веселая противоположность «Мертвой ведьме». Рядом с гастрономом находится гостиница «Касл-хаус». Она выглядит как бутик-отель, безукоризненно чистый и шикарный, и, вероятно, цены там космические.

Наконец я открываю дверь офиса компании «Гордон, Оуэнс и Мартлок» на первом этаже коттеджа на центральной улице. В комнате на удивление много воздуха и света, учитывая, что в когда-то небольшую гостиную втиснули четыре стола. Сияние зеленых настольных ламп сливается со светом, проникающим через стекло входной двери. В углу за большим столом сидит круглолицый мужчина, но все остальные столы пустуют.

– Простите, вы мистер Гордон? – спрашиваю я.

Мужчина поднимает голову и несколько раз моргает. Он смотрит на часы и снова поднимает взгляд.

– Я Уолтер Гордон. А вы Аннабель Адамс?

– Да, это я, но зовите меня просто Энни.

– Приятно познакомиться. – Он встает, чтобы пожать мне руку, но не выходит из-за стола. – Знаете, вы просто вылитая Лора.

Я слегка улыбаюсь, потому что это не новость – мне постоянно так говорят. Но это напоминает, что мама здесь выросла, и в Касл-Нолле есть люди, которые знали ее в молодости. Жаль, что она не привозила меня сюда в детстве. Мама не ладила с родителями и всегда говорила, что ей нужен только Лондон.

– Я только что разговаривал по телефону с Фрэнсис, – говорит мистер Гордон. – Боюсь, придется перенести встречу в Грейвсдаун-холл. У нее проблемы с машиной. Дождемся, когда все прибудут, и отправимся туда вместе.

Я сажусь на стул напротив него, и мистер Гордон с опозданием замечает, что не предложил мне сесть. Я не старомодна в таких вещах, но мистер Гордон – другое дело, он носит мятый костюм, при этом не забыв о платке в нагрудном кармане. Мистер Гордон косится на соседний стол, бормоча что-то о секретарше и чае.

– Вы сказали «все». Можно узнать, кого еще мы ждем? У меня создалось впечатление, что на встрече будете присутствовать только вы и тетя Фрэнсис.

– Э-э-э… – Слегка разволновавшись, он начинает перебирать бумаги на столе. Мистер Гордон старается выглядеть официально, но я вижу, как он нервничает. – Фрэнсис внесла некоторые… э-э… существенные изменения в планы на будущее для поместья. Поэтому мы встречаемся с Саксоном и Эльвой Грейвсдаун, а они опоздают – они всегда стараются опоздать.

Я разрываюсь между желаниями спросить, кто такие Саксон и Эльва Грейвсдауны, и помалкивать, чтобы не выдать, насколько я плохо знаю тетю, которая вдруг решила сделать меня наследницей. Если Грейвсдаун-холл – дом Фрэнсис, то эти люди, видимо, родственники ее покойного мужа.

– А мой внук Оливер будет с минуты на минуту, – продолжает мистер Гордон. – Он тоже будет присутствовать на встрече. Вот и он, легок на помине.

В стекле на двери появляется профиль человека, и я разворачиваюсь на стуле. Мужчина долго возится с ручкой, пытаясь удержать поднос с кофе. Мистер Гордон вскакивает, чтобы прийти на помощь внуку, и, когда дверь открывается, солнечные лучи ложатся на меня золотыми полосами. Оливер Гордон наконец переступает через порог, и выглядит он словно модель с журнальной обложки. Если уж на то пошло, он даже слишком идеален в своей одежде «для работы мечты». Светло-голубая рубашка, очевидно, подобрана под цвет глаз, но галстука нет – ворот расстегнут на одну пуговицу. На нем серые костюмные брюки, а через плечо перекинута кожаная сумка с ноутбуком. В одной руке мужчина держит картонный поднос с несколькими кофейными стаканами, а в другой – торт в замысловатой коробке с надписью золотыми буквами: «Касл-хаус».

– Энни, это мой внук Оливер, – сообщает мистер Гордон с нотками гордости, присущими дедушкам и бабушкам. – Оливер, это Энни Адамс, дочь Лоры.

– Энни Адамс, – медленно повторяет Оливер, и один уголок его губ слегка приподнимается. Он наклоняет голову, и волосы цвета карамели падают на лоб. Движение выглядит настолько отработанным, что я тут же решаю не обращать на это внимание. – Отличное имя, – говорит он. – Прямо как из комиксов.

– Прошу прощения?

– Ну, знаете, вроде Лоис Лейн или Пеппер Поттс. – Он приподнимает накачанные руки, словно хочет снять передо мной шляпу, только в руках у него поднос.

– Приятно познакомиться, – с улыбкой говорю я. Мне нравится, что под привлекательным фасадом скрывается человек с необычными увлечениями. Он берет себя в руки и снова надевает маску делового человека. – Фрэнсис еще нет? – спрашивает Оливер мистера Гордона. – А я хотел произвести фурор, войдя с кофе и тортом. Подумал, ей это понравится.

Мистер Гордон поднимает брови.

– Ты хотел? Или Роуз?

Оливер невольно улыбается.

– Ну ладно, Роуз. Она подкараулила меня перед гостиницей «Касл-хаус» и вручила все это. Думаю, это ее способ напомнить Фрэнсис, что она тоже хотела присутствовать.

– С какой стати она дарит торт, если злится на то, что ее не пригласили? – удивляюсь я. – Большинство людей поступили бы наоборот.

Мистер Гордон улыбается вполсилы.

– Верно, но Роуз из тех, кто требует к себе внимания чрезмерной добротой. – Он разглаживает платок в нагрудном кармашке, но тем самым лишь мнет его. – В общем, Фрэнсис может поговорить с Роуз и в другое время. Боюсь, придется взять торт с собой, потому что Фрэнсис не приедет. В ее «Роллс-Ройсе» забарахлил мотор.

И тут к двери подходит элегантная женщина.

– Бог ты мой, – бормочет Оливер, – я и не знал, что придется иметь дело с Эльвой.

Женщина входит в комнату, глядя чуть поверх наших голов, словно она ожидала увидеть кого-то другого. Ее волосы с проседью собраны в аккуратный хвост. По-видимому, ей около пятидесяти, но у нее такое моложавое лицо, что я задаюсь вопросом, где в Касл-Нолле колют ботокс. На ней кремовый блейзер в тон туфлям. Будь здесь Дженни, она определила бы марку – «Шанель» или «Диор».

– Уолтер, – чеканит она, словно делает заявление, и сразу становится ясно, что она здесь главная.

Мистер Гордон поднимается из-за стола и снова шуршит бумагами, как будто его застали за чем-то непристойным.

– Здравствуй, Эльва. Прошу, сядь рядом с Лорой, – говорит он.

– Энни, – поправляю его я, и женщина вскидывает подбородок в мою сторону, как любопытная птица.

– Да, конечно, простите, Энни, – извиняется мистер Гордон.

– Ну что ж. – Эльва скрещивает руки на груди и шагает чуть ближе, со странным удовлетворением сморщив губы. – Так ты дочь Лоры? Как это похоже на нее. Послала тебя разбираться с плохими новостями, а сама не приехала.

– Плохими новостями? – переспрашиваю я. Похоже, я попала в ловушку, но мне хочется знать, о чем говорит эта женщина. – Мне известно только, что тетя Фрэнсис послала за мной.

Фраза звучит старомодно, словно я персонаж романа Джейн Остен, в котором за людьми «посылают».

Эльва разворачивается и снова обращается к мистеру Гордону, и мои плечи немного расслабляются, будто порыв арктического ветра из кондиционера улетел дальше.

– Да. Фрэнсис изменила завещание. Исключив Лору. Она сама мне это сказала несколько дней назад, – будничным тоном врача произносит Эльва. Как голос за кадром в документальном фильме о природе, который скучно и монотонно описывает ужасную бойню, устроенную львами на охоте. – Она приедет, чтобы объяснить это нам? У меня важный обед в половине первого в Саутгемптоне[4], так что я не могу торчать здесь весь день. Да и дочери Лоры нет нужды здесь находиться, если Лору лишили наследства.

Я удивленно фыркаю, а мистер Гордон отчеканивает:

– Ну хватит, Эльва! Фрэнсис здесь нет, так что прекрати гадать на кофейной гуще. Вскоре она сама все объяснит, когда мы с ней встретимся. Где Саксон?

– Застрял в больнице Сэндвью, проводит вскрытие. Как только закончит, оттуда час езды, это если он успеет на паром, так что Саксон сказал, можно обойтись без него, потом введем его в курс дела.

– Фрэнсис это вряд ли понравится, – замечает мистер Гордон, снова опускаясь в кресло.

На мгновение мы напряженно застываем в ожидании реакции Эльвы, и на ее лице появляется маска высокомерного презрения. По какой-то причине все Эльвы в мире не видят во мне угрозу, и это дает определенное преимущество в подобных ситуациях.

Я расплываюсь в ослепительной улыбке.

– Простите, я не услышала, в каком родстве вы с тетей Фрэнсис. Вы ее кузина?

– Мой муж Саксон – племянник Фрэнсис, – самодовольно отвечает она.

Мама никогда не упоминала, что у тети Фрэнсис есть другие родственники, вероятно, потому, что в завещании не было никого, кроме нее. Я уже открываю рот, чтобы спросить об этом, но мистер Гордон наклоняется в мою сторону.

– Саксон – племянник мужа Фрэнсис, – говорит он главным образом мне. – После смерти родителей Саксона лорд Грейвсдаун взял его к себе, а после женитьбы на Фрэнсис отправил в школу-пансион. Она многие годы поддерживала его финансово, как и Лору. – Мистер Гордон косится на Эльву, которая изучает стену над головой адвоката, словно он нечленораздельно жужжит, а она пытается понять, откуда исходит этот звук. – Но они никогда не были особо близки, – добавляет он.

– А что касается Лоры, – продолжает Эльва, как будто никто, кроме нее, и не говорил, – к счастью, Фрэнсис наконец-то опомнилась. Дом в Челси много лет принадлежал Грейвсдаунам, так и должно оставаться. А когда на прошлой неделе я была в поместье, то увидела, что Лора без какой-либо причины прислала старые сундуки Фрэнсис. Это окончательно убедило Фрэнсис в ее решении. Она намерена исключить вас обеих.

Мне становится не по себе.

– Это все я. Это я отправила сундуки в Грейвсдаун-холл, и в счете компании-перевозчика, который должна была подписать Фрэнсис, стояло мое имя. Погодите-ка… Она поэтому так внезапно заинтересовалась мной? Каким образом это могло убедить ее сделать меня единственной наследницей поместья?

Мозг слегка раскалывается, потому что я ничего не понимаю.

Но вдруг Эльва права? Вдруг отправка сундуков из Челси убедила тетю Фрэнсис выгнать из дома жильцов?

Эльва выглядит так, будто вот-вот взорвется, подтверждая мою догадку – она блефовала, уверяя, что наследником станет Саксон. Она просто предположила это, услышав, что маму исключили из завещания.

– Мы сможем задать эти вопросы Фрэнсис при встрече, – отвечает мистер Гордон.

На его лицо ложится новый отпечаток усталости, и я понимаю, что он старше, чем показался сначала. Ему, наверное, уже за шестьдесят, пора на пенсию.

– Я снова в замешательстве, – произношу я. – На встрече тетя Фрэнсис просто скажет всем прямо в лицо, что исключила их из завещания? Это… нормально?

– Фрэнсис делает, что пожелает, – тяжело вздыхает мистер Гордон.

– Иначе говоря, всю ее жизнь и смерть определило проклятое предсказание, сделанное в 1965 году! – рявкает Эльва. – Старая перечница! – Мои глаза слегка округляются, но я не шевелюсь. Эльва вышла из себя, и наблюдать за тем, как рушится столь тщательно выстроенный образ, очень приятно. – Ты знаешь, что Фрэнсис отказалась оплачивать нашу свадьбу, если мы не сменим место? Мы решили провести ее в загородном клубе «Королева Виктория», но Фрэнсис и слышать об этом не хотела! Она заявила, что на их логотипе изображена королева Виктория, она же на салфетках и бокалах для вина, а значит, Фрэнсис будет весь вечер держать королеву в ладони. Это же просто смешно! У нее была безумная реакция на всех потенциальных королев размером с ладонь!

От тона, каким Эльва произнесла слово «безумная», я слегка отшатываюсь от нее, как будто нас всех собираются испепелить.

Эльва вдруг поворачивается и смотрит на Оливера, словно только что его заметила.

– А почему здесь твой внук, Уолтер? Это же семейное дело Грейвсдаунов.

Мистер Гордон вытаскивает из нагрудного кармана платок и промакивает лоб.

– Хочу тебе напомнить, Фрэнсис попросила присутствовать на встрече Саксона, Энни и Оливера. А тебя она не приглашала.

– Оливера? – Эльва и не пытается скрыть потрясение. – Но, если она хочет что-то оставить Гордонам, почему не тебе? Дом в Челси и поместье Грейвсдаун Саксону и мне, а тебе какие-нибудь памятные безделушки, Уолтер. Это вполне разумно.

Мистер Гордон трет переносицу.

– Пожалуйста, Эльва, прекрати строить предположения о завещании Фрэнсис. Сколько раз я должен повторять…

С ключами от машины в руках Оливер мотает мне головой.

– Могу подвезти. Пора отправляться. Не беспокойтесь о сумке, – говорит он, глядя на кожаную сумку, которую я поставила в углу. – Заберете ее после встречи.

Мы выскакиваем из офиса, как будто в нем вспыхнул пожар, даже не потрудившись попрощаться с остальными.

Глава 4

Записи из Касл-Нолла, 15 сентября 1966 года

Поиск тела вели в реке Димбер, текущей в деревню из соседнего графства через поместье Грейвсдаун.

Но только в самых глубоких местах, потому что в деревне речушка так мелеет, что прекрасно видно дно. Глубже всего она в поместье Грейвсдаун, и я не могу не думать об этом.

Потому что там-то все и началось. Именно Эмили задумала пробраться туда поздно вечером – она такая безрассудная.

Придется на время отложить дневник, потому что пришел Питер и спорит с мамой. Никто не выносит его жену Тэнси, но теперь, когда у них наконец появился желанный ребенок, пути назад нет. Они так отчаянно хотели ребенка. Может, теперь, когда не придется об этом беспокоиться, она станет приятней.

Так странно в семнадцать стать тетей, но это случается, когда брат на десять лет старше. Хотя, должна признать, Лора – самое милое на свете создание. Ей всего месяц, а она так забавно гулит, когда меня видит. Жаль только, что похожа на мать.

Глава 5

Пока мы идем к машине. Лицо Оливера совершенно непроницаемо. После встречи с Эльвой я в полном раздрае и заставляю себя смотреть на его твердый подбородок, придумывая какую-нибудь фразу, не наводящую на мысли о комиксах.

Он щелкает ключом, и на безупречном «БМВ» моргают габаритные огни. Оливер поставил машину прямо на главной улице, перегородив тротуар. Несколько прохожих, которым пришлось обходить машину по мостовой, сердито смотрят на нас, но Оливеру то ли все равно, то ли он просто их не замечает.

Когда Оливер заводит машину и трогается, повисает неловкая тишина. Он приоткрывает свое окно, и летний воздух обдувает наши лица, сметая напряжение. Мы сворачиваем на сельскую дорогу с пышной растительностью, и мне хочется высунуться из окна, вдохнуть зелень туннелей из листьев над нашими головами. Но я подавляю этот порыв – все-таки я ведь не золотистый ретривер.

– Так чем ты занимаешься в Лондоне? – спрашивает Оливер.

Его манера срезать повороты меня нервирует, но, судя по уверенному виду, он хорошо знает местные дороги.

Я медлю, потому что надо бы сказать: «Я писательница». Дженни считает, я должна отвечать на вопрос о работе именно так, потому что, в сущности, сейчас больше ничем не занимаюсь. Просто мне не платят. И не замечают. Я мысленно представляю пустую папку с входящими и кусаю губу.

– Я сейчас как раз в процессе смены работы, – отвечаю я, и враньем это не назовешь. – А пока занимаюсь несколькими творческими проектами. – Снова наступает тишина, и я быстро возвращаюсь к разговору, чтобы не углубляться в тему своих «творческих проектов». – А ты? Живешь в Касл-Нолле? По крайней мере, по здешним дорогам рассекаешь как местный.

Я улыбаюсь, но от этого комментария он лишь слегка прищуривается.

– О нет. Я тоже живу в Лондоне, работаю в «Джессоп филдс». – Оливер умолкает, как будто я должна знать название, но я понятия не имею, что это.

Мысленно перебираю похожие названия фирм, чтобы вычислить, в какой сфере он работает. Звучит как «Голдман Сакс» или «Прайсуотерхаускуперс».

– Финансы? – высказываю предположение.

Он фыркает, а значит, я проиграла. Видимо, милая фраза о комиксах была случайностью. Пусть Оливер и привлекателен, но, похоже, на самом деле он редкостное дерьмо.

– Строительство, – наконец произносит Оливер, ловко переключая передачи, чтобы преодолеть холм, на котором явно не смогут разъехаться две машины. – «Джессоп филдс» – крупнейший лондонский застройщик. Но у нас есть проекты по всей стране. Да и по всему миру.

Ветерок слегка ерошит его волосы, и русые волны встают дыбом, а затем возвращаются на место. Я подавляю желание рассмеяться.

Похоже, Оливер разозлился, когда я предположила, что он живет в Касл-Нолле, хотя не понимаю почему и решаю расспросить подробнее.

– Но ведь мистер Гордон твой дедушка, верно? Значит, ты вырос здесь? Или приезжал к нему на лето?

– Да, но большую часть этого времени я провел в школе-интернате. Я учился в Харроу[5], как и Саксон Грейвсдаун, – с гордостью заявляет он. – Потом в Кембридже, а затем сразу переехал в Лондон и начал работать в «Джессоп филдс». Поэтому нельзя сказать, что я здесь вырос, ведь так долго жил в других местах, – уклоняется он от ответа, прикрывая связь с Касл-Ноллом подробностями своего привилегированного образования.

Я вспоминаю свое детство, лондонское насквозь. По выходным мы с мамой болтались по станциям метро, как металлические шарики в пинболе. Я всегда считала, что у людей, выросших в сельской местности, есть корни, но, услышав, как Оливер отнекивается от связей с Касл-Ноллом, понимаю, что это у меня есть корни. И от этого почему-то моментально смягчаюсь. Пусть мое нищее детство и было нетрадиционным, но, по крайней мере, счастливым. Однако при мысли о доме в Челси я снова начинаю волноваться… А вдруг Эльва знает то, чего не знаю я? Эта мысль меня душит.

– Ты совсем не чувствуешь своей связи с Касл-Ноллом? – спрашиваю я, не пытаясь скрыть удивления. – Неужели в детстве ты не лазил по развалинам замка и не катался на паровозе, взяв с собой бутерброды?

Оливер лишь пожимает плечами.

– По-моему, это грустно, – замечаю я.

– Это потому, что ты не росла в маленьком городке. Тебе Касл-Нолл кажется удивительным местом, но жизнь здесь скучная. Я предпочитаю жить в другом месте.

– Скучают только скучные люди, – возражаю я, это одно из любимых маминых изречений. – Но не волнуйся, если у тебя было скучное детство, я создам тебе новое, поинтереснее. – Я умолкаю, осматривая пейзаж в поисках вдохновения и намереваясь всерьез его раззадорить. – Вон на том холме в восемь лет ты сломал запястье, упав с велосипеда. А в той школе, – указываю на здание вдали, – впервые поцеловался на дискотеке после восьмого класса, пока ждал, когда за тобой приедет мама.

– Это не моя школа, – напряженно произносит Оливер. – Я же сказал, что учился в школе-пансионе.

Он раздражен, но таким мне нравится больше – его раздражение по крайней мере выглядит настоящим.

– А вон там, – указываю я на уставленное туристическими палатками поле, – ты потерял девственность тем летом, когда приехал домой после первого курса Кембриджа. Немного поздновато, но ничего. Думаю, во всем виноваты комиксы – они отобрали у тебя пару лет, пока ты не вылез из раковины.

– Ты закончила? – огрызается Оливер.

Моя улыбка становится шире, и я вскидываю голову.

– Пока да.

Закрываю глаза, и сквозь веки просачивается красно-золотистый свет.