— До революции, — начал он, — земля принадлежала частным лицам. Ею владели помещики, кулаки да церковники. Теперь земля принадлежит всему народу.
За стенами дома зататакали вертолётные лопасти.
Лаптев заметил: люди опять опустили головы, поскучнели, услышав знакомые слова, но Иван Ефимович не мог обойтись без них.
Девушка замерла, прислушиваясь, вскочила, распахнула дверь в гостиную.
— Все блага, все богатства люди получают от земли. Из земли мы берем каменный уголь, нефть, газ и руду.
Она не знала, сколько всего незваных гостей появилось у неё ещё вечером прошлого дня, и удивилась, увидев двух мужчин в коричневых куртках и трёх грозного вида киборгов, упакованных в спецкостюмы первого класса. Друзья Итана называли такие костюмы «хамелеонами».
Улыбаясь, Вьюшков посматривал на рабочих, как бы хотел сказать: «Ну и начальство к нам пожаловало. За детишек нас принимает, за первоклашек несмышленых».
В этот миг снаружи раздалась пулемётная очередь! Затем послышались другие звуки: выстрелы глуше, треск и звон.
– Не высовывайся! – заметив хозяйку дома, гаркнул один из коричневых – плотный, бритоголовый, с растопыренными ушами.
— Используя эти природные богатства, рабочие на заводах делают автомашины, комбайны, все то, чем мы постоянно пользуемся, что нам крайне необходимо — кровати, телевизоры, радиоприемники, мотоциклы, часы, электролампочки. Рабочие в городах изготовляют для нас с вами пальто, костюмы, платья, сапоги, туфли и многое другое. И мы покупаем все это по государственным ценам. Я подчеркиваю: не по рыночным, где устанавливается цена, как бог на душу положит, а по государственным. Заводской и фабричный рабочий получают за свой труд зарплату. Зарплату! По социалистическому принципу: по количеству и качеству затраченного труда. А мы с вами должны выращивать на земле хлеб, овощи, ухаживать за скотом и продавать государству продукты сельского хозяйства. И, конечно, тоже по государственным ценам. И получать, как городской рабочий, зарплату. В соответствии с количеством и качеством затраченного труда. А что же делаете вы? Городские товары покупаете по нормальным, государственным ценам, а вот мяско, молочко, картошку, яйца и другие продукты сельского хозяйства, выращенные на государственной земле, везете на базар и продаете втридорога. Больше половины рабочих вашей фермы торгуют на базаре, благо, город рядом, рукой подать.
Но она не послушалась.
— А это наше! — крикнула женщина в дорогом пальто с каракулевым воротником и пышной пуховой шали.
– Что происходит?!
— Что наше? — голос у Лаптева посуровел.
– Назад, я сказал! – Бритоголовый попытался втолкнуть Лавинию в комнату, но не успел: ситуация в доме резко изменилась.
— Нашинские продукты-то. Город-то кто кормит? Мы, деревенские.
Со звоном посыпались стёкла сразу в двух помещениях дома, в гостиной и в сенях. Сквозь проёмы окон пролетели спецназовцы в камуфляже, отличающемся от «хамелеонов» на киборгах. Лиц их видно не было, но интуиция подсказала девушке, что это её спасители.
— Перестань, Тася! — проговорил Вьюшков.
Первый – в гостиной – перекатился по полу и схватился с киборгом, вооружённым «вереском».
Татьяна Нарбутовских засмеялась, и смех ее был открытый, веселый.
Второй, влетевший в сени, с прыжка ударил прятавшегося там киборга в текучем спецкостюме прикладом автомата, и очередь из пистолета-пулемёта улетела в потолок. Оба упали, начиная бороться на полу.
— Она хотела бы кормить только саму себя. Чтобы от всех других ей была польза. И от городских, и от деревенских.
Но в гостиной кроме киборгов находились и мужчины в коричневых куртках, молодой, высокий, загорелый, с бледно-голубыми глазами, и бритоголовый, что пытался впихнуть Лавинию в спальню. Оба были вооружены пистолетами с лазерными прицелами и вздутиями дополнительных магазинов с патронами вдоль прямоугольного дула, в которых она узнала современный «укротитель». Такими пистолетами калибра девять миллиметров и тремя магазинами на тридцать шесть патронов пользовались только бойцы спецназа.
— Как ты можешь так говорить, Татьяна? Нашла место для хаханек. — Вскочив, Вьюшков замахал руками…
Молодой успел отскочить к столу и вскинуть пистолет.
— Если бы заводские рабочие стали исходить из вашей логики, — повысил голос Лаптев, — они бы сказали: все, что мы делаем, это — наше. По какой цене захотим, по такой и продадим. Варите суп, в чем хотите, хоть в деревянном корыте, хоть в ладонях. Копайте землю палками и одевайтесь в шкуры. Пусть эта женщина подумает на досуге о том, что она сейчас сказала.
Его бритоголовый напарник тоже вытащил «укротитель», но он стоял в углу за комодом, и стрелять ему было неудобно, мешал свой же товарищ.
Но Таисью, чувствовалось, Лаптев не разубедил.
Оставался ещё один участник засады, киборг с пистолетом-пулемётом, но и он не сразу вмешался в драку, не рискнув выстрелить в катавшуюся по полу пару – киборг засады и киборг извне. Однако их колебания длились всего секунду, и если бы они изменили положение и открыли огонь, атака освободителей Лавинии была бы обречена на поражение.
— Так вот, я и говорю: свои продукты, выращенные на земле, вы продаете по высокой рыночной цене, а товары, сделанные руками городских рабочих, приобретаете только по государственным низким ценам. Значит, вы заставляете заводских людей работать на вас. И если идти по такому пути, то можно дойти и до мошенничества, до грабежа прямого.
Киборг действительно переместился ближе к двери, ловя стволом «печенега» борющихся коллег.
— Так ведь разрешено! Что тут плохого-то? — Это проговорил кто-то из мужиков.
Бритоголовый же мелкими шажками отступил к двери спальни, также выцеливая противника. Наступил миг истины, отделяющий жизнь от смерти, как выразился бы философ. И первой на него отреагировала хозяйка дома. Она изо всех сил толкнула бритоголового в спину с криком:
— Да, конечно, разрешено. Никто не будет возражать. Но вы же знаете, до каких размеров в совхозе расширили индивидуальные хозяйства. Ни времени, ни сил не жалеете. Своя скотина и гладкая, и упитанная, и здоровая, хоть на выставку. Лучшие сенокосные угодья вы используете… Разве не так? Даже сеном торгуете. Вот вчера, к примеру, к вам из города приезжало два грузовика. И это в то время, когда совхозу не хватает кормов. У нас на фермах, как известно, не только свиньи, но и коровы. Есть случаи — животные гибнут, особенно перед весной. Вы скажете: от болезней гибнут. Да, но если бы было достаточно кормов и были бы корма питательными, витаминными, болезней было бы меньше. Вы посмотрите на сено, которое у вас на сеновалах, и на сено, которым питаются совхозные коровы. Разница! Траву для совхоза косим поздним летом или осенью. Чаще осенью. А сено осенних укосов не очень питательно, в нем много грубой клетчатки. Такое сено плохо переваривается. Оно отрицательно сказывается на продуктивности животных. Лучшее сено с ранних сенокосов. И витаминов много, и полезного вещества — протеина — порядочно. Все наиболее ценное в листочках. А какие осенью листочки? Косим мы, к тому же, в лесу или на болотах, где трава намного хуже. Все это вам известно…
– Нет!
Крепыш в коричневой куртке выстрелил, но, пошатнувшись, промахнулся от толчка.
Люди ерзали на стульях, посмеивались, и смех у них был добродушный, понимающий…
Его приятель-киборг потерял пару мгновений, повернув к нему голову, и в действие вмешался неучтённый человеческий фактор, как сказал бы тот же философ.
— Мы должны жить не на деньги от базара, а на зарплату. Держи столько животных, сколько необходимо твоей семье. Законом запрещены личные фермы, и мы обязаны соблюдать законы. Я не говорю, что так у всех, но у очень многих. Даже у товарища Вьюшкова три коровы и двадцать пять овец. И еще куры, гуси, целый птичник. А у него одна дочка-школьница. Куда столько продуктов? Все это, конечно, пойдет на базар.
Сначала в сенях появилась женщина в белом халатике, держащая в руке «фен» суггестора. Увидев катающихся по полу киборгов, она бросилась к ним, ища раструбом «сушилки» нужную голову.
— Да вы что?! — с дрожью в голосе выкрикнул Вьюшков. — Вы что меня поносите? Вы в кого меня превращаете? Я тут за всех как окаянный тяну, а меня будто вражину…
Затем в проёме двери из сеней в гостиную пролилась тень, превращаясь в нового киборга, раздалась негромкая очередь из «вереска»: пок-пок-пок-пок!
— Выходит, будет лучше, если лодыря гонять! — крикнула Таисья…
Все пули достались бритоголовому в бок, и тот со сдавленным рычанием свалился к ногам Лавинии, прижавшей кулачки к груди.
Лаптев старался сдерживаться, говорить спокойно, хотя где-то в глубине души его нарастало раздражение, готовое вот-вот прорваться. Он знал за собой такую слабость: сгрубить, и это случалось обычно в минуты, когда требовалось самообладание. Потом в высшие инстанции поступали жалобы, начинались проверки, телефонные звонки, и в принципе будучи правым, Лаптев вроде бы оказывался виновным: «Не проявил выдержки».
Киборг с таким же пистолетом-пулемётом начал разворачиваться к двери, нажимая на пусковую скобу «вереска». Пули прочертили дугу от окна к двери, но произошло чудо – по мнению застывшей в ужасе девушки.
Последние годы поостудили его, поутихомирили: он уже никому никогда не грубил, но все же иногда и одергивал себя: «Успокойся! Хватит!»
Фигура киборга с улицы странным образом изломалась как большая связка мыльных пузырей, превращаясь в подобие насекомого-палочника: правая рука с таким же «вереском» изогнулась буквой «г», левая вывернулась в противоположную сторону, голова легла на плечо, спина вогнулась, правая нога тоже изогнулась буквой «г», но под углом девяносто градусов в сторону, – и пули миновали тело спецназовца, прошивая воздух в образовавшиеся пустоты! Стрелок остановился на мгновение, став очевидцем удивительной трансформации противника, но этого отрезка времени оказалось достаточно, чтобы противник ответил очередью из своего пистолета-пулемёта.
Вот и сегодня он не стал спорить с Вьюшковым, только сказал:
На этот раз пули легли кучно в забрало шлема засадника, разбивая его на куски, и киборг с глухим вскриком упал навзничь головой к голове бритоголового.
— Надо держать скота столько, сколько положено по закону, с личными фермами пора кончать; нельзя смотреть на совхоз через рога собственных коров, иначе все совхозное будет казаться чужим.
Однако на этом стрельба не закончилась.
«Через рога собственных коров» — это выражение ему понравилось, и он еще раз его повторил.
Парень с улицы, на миг превратившийся в насекомое, повёл стволом дальше, перечёркивая первого обладателя коричневой куртки, загорелого, успевшего оценить ситуацию и попытавшегося сбежать. Он прыгнул в окно, и очередь нашла его в полёте. С воплем парень нырнул через подоконник головой вниз.
Вспомнилось. Вчера экономист Дубровская заметила: «Посмотрите, какие ноги у совхозных свиней. Длиннющие, как у жеребят».
Лаптев назвал несколько цифр.
Ситуация в сенях за это время успела измениться не в пользу киборгов засады. Борющиеся бойцы разнесли два плетёных кресла, столик, посудный шкафчик, разбили вдребезги дверь во двор, пока в драку не вмешалась женщина с «феном». Найдя нужную голову, она нацелила раструб «фена», нажала кнопку на рукояти, и киборг перестал сопротивляться. Его противник встал, шатаясь, невнятно выругался.
— Как видите, ваша ферма — средняя в нашем совхозе. А совхоз хронически отстает. Мы в большом долгу перед государством.
Киборг, боровшийся с засадником, такой же высокий и широкоплечий, как тот, что ворвался в гостиную с улицы, тоже встал, откинул забрало шлема, и Лавиния не поверила глазам:
Татьяна Максимовна проговорила, качнув головой:
– Итан?!
— Правильно!
Спецназовец улыбнулся. Чуть-чуть не так, как это делал чисадмин.
Остальные молчали, но в молчании угадывалось согласие.
Шагнувшая к нему пленница распахнула глаза.
«Видимо, никто с ними не беседовал».
Второй киборг повторил его жест, поднимая забрало.
Потом Лаптев снова говорил о кормах. Была еще глубокая зима, весной и не пахло, а кормов оставалось всего-ничего, до лета не хватит.
– Лави!
— Товарищи! Я прошу вас отдать излишки сена, соломы и картошки совхозу. Нам надо спасать животных. И свиней и коров.
Девушка оторопело уставилась на него, перевела взгляд на первого.
Пододвинул к себе лист бумаги и спросил, кто, сколько и каких кормов может выделить из своих личных запасов. Ожидал, что сейчас посыплятся вопросы, кто-то будет играть в молчанку, кто-то сгрубит, но ничего этого не было.
– Лави! – повторил второй, протягивая к ней руку.
— Да мы не понимаем, что ли. Записывай два воза сена. Ну, а картохи у меня маловато. Два мешка дам, а больше не.
– И… тан?! – заикаясь, неуверенно проговорила она.
— Я дам пять мешков картошки, так и быть. Солому забирайте всю.
– Он. А это Тарас, мой… э-э, близнец. – Он обнял растерявшуюся вконец Лавинию, привлёк к себе. – Мы пришли за тобой.
— Ну и от меня прошу…
– Но… как же…
«Люди здесь определенно хорошие», — подумал Лаптев и вздрогнул от грубого голоса Таисьи:
— Задарма, положим, не шибко охота…
– Потом объяснитесь! – отрывисто произнёс Тарас. Его баритон был копией голоса Итана, однако Лавинии послышалось в нём хоть и крохотное, но отличие. – Надо уходить!
Голос хотя и грубый, а беззлобный, даже что-то дружеское уловил в нем Иван Ефимович.
Снаружи послышались нарастающий гул, грохот, взрыв.
— Да замолчишь ты или нет?! — крикнул Вьюшков. — Будь ты!.. Плетешь черт-те что. Совхоз вам не монастырь, зазря чужого не захватит, получите сполна… — Помолчав, добавил уже потише: — По государственным ценам. Пишите от меня…
В сени со двора заскочил ещё один киборг, но не с пистолетом-пулемётом, а с автоматом.
Расходились почти в полночь.
– Фургону хана, командир! «Вертушка» сейчас ударит по дому!
…Лаптев прожил на ферме еще два дня и все время приглядывался, прислушивался к Вьюшкову, больше и больше убеждаясь в том, что это — жалкая копия с директора Утюмова: тоже силится показать, что он «тянет за всех», трудится денно и нощно, недосыпая, не видя семьи. К тому же еще и неврастеник, суетлив, вечно в какой-то панике, глядишь на него и кажется, будто все на ферме вот-вот порушится, дома повалятся, свиньи подохнут, урожай погибнет.
– Не ударит, – сказал тот, который дрался с засадником в сенях. – Скорее всего, это местные гаммовцы, они по своим не бьют.
Вьюшков был когда-то шофером. И не простым, а высшего класса. Лет пятнадцать водил легковушки и грузовики, считался передовиком. Районная газета печатала его фотографии. Передняя стена вьюшковского дома почетными грамотами увешана. И тогда совхозное начальство решило: поставим его управляющим; все у этого человека «на должной высоте» — трудолюбив, исполнителен, бережлив, любой недостаток увидит, может подсказать и посоветовать, вина в рот не берет; потом, глядя на него, беспокойного, радовались, будучи уверенными, что лучшего управляющего днем с огнем не найти.
– Чёрт! Придётся сначала заняться «вертушкой»!
В дом заскочил ещё один спецназовец.
«Так и не поняли, что Вьюшков — никудышный руководитель, — качнул головой Иван Ефимович. — Ох, уж эти Вьюшковы! Тонут в мелочах, не видя главного. И рабочие привыкают к таким нянькам: «А какой хомут на Карьку надеть?» Никто не уважает их. А они хотят, чтобы уважали, чтобы был у них добрый авторитет, и начинают покрикивать, создавать нетерпимую, нездоровую обстановку. Ведь не всякий передовик может руководить людьми. Нужен талант. Не все рождаются с таким талантом. Ни к чему руководителю излишняя запальчивость. Ни к чему и нерешительность. Плохо, если он не в меру угрюм и обособлен или же, как тамада, расточает шуточки-прибауточки, балагурит, потешает людей, видя в этом веселье прежде всего утеху для самого себя…»
– Командир, я прикрою! Уходите огородами!
Раздумывая обо всем этом, Лаптев все больше утверждался в мысли, что Вьюшкова надо снимать. Каков поп, таков и приход. Утюмов подбирал людей по своему образу и подобию, пестовал их. Едва ли исправишь таких.
– Стойте! – повысил голос Итан, продолжая прижимать к себе Лавинию. – Все ко мне! Уйдём через кюар-канал!
Он пытался сопоставить Вьюшкова с Утюмовым и Птицыным. Редко найдешь людей, внешне столь непохожих. Утюмов рослый, поджарый, Вьюшков квеленький, личиком серый, неприметный. Птицын важный такой, прет из него «само начальство». А в общем, у всех троих есть что-то общее, неуловимо схожее, как у мужа и жены, проживших с полвека в супружестве…
– А мы уместимся в твоём… гм, пузыре? – проговорил Кот. – Нас теперь семеро!
На другой день после летучки Лаптев сорвался вдруг, высказал управляющему, что о нем думал.
Итан озабоченно потёр лоб.
— Видимо, придется уходить, — обиделся Вьюшков, — нам не сработаться… нет!.. Только прежде поговорю с Максим Максимычем. — Это была угроза.
– Я не подумал… но хотя бы попытаемся. Не получится – будем искать выход. Обнимите меня!
За два дня они порядком надоели друг другу. Вьюшков, хоть и пригрозил, что подаст заявление, изо всех сил, однако, старался понравиться Лаптеву, ходил за ним по пятам; чтобы не видеть это угодничество, Иван Ефимович, насколько мог, сдержанно говорил ему: «Да не обращайте на меня внимания, работайте. Когда надо будет, я к вам приду».
– Итан?! – ещё больше удивилась Лавиния, то и дело поглядывая на Тараса. – Что вы хотите делать?!
Он погладил её по плечу.
Он мог бы уехать в Новоселово, до центральной усадьбы совхоза тридцать километров — час езды, но там его никто не ждал, и кроме того Иван Ефимович решил: уж если разбираться, то разбираться основательно; что пользы от того, когда мечешься — в восемь утра на одной ферме, в десять — на другой, перед обедом — на третьей. Одна видимость: дескать, я лихой, активный — там и здесь, всюду успею.
– Потом всё объясню, доверься мне!
Старушка, у которой Лаптев был на постое, разбудила его в пять утра, и он, поплескав на лицо воды, пошел за околицу. Это было его третье утро в Травном.
Она всхлипнула.
Стояла необычная, странная и для деревенского жителя тишина; тонко и резко хрустел под ногами снег, Ивану Ефимовичу показалось на миг, что это не снег, а тонкий лед. Среди высоких, до крыш, сугробов были разбросаны темные дома, едва различимые во мраке, только в свинарнике болезненно метался красноватый свет керосиновой лампы; там уже хозяйничала Татьяна Максимовна.
– Тебе на роду написано спасать меня.
— Не пугайтесь, не пугайтесь, глупышки, — говорила она мягким голосом. — Чужого боятся. Как дверь заскрипит, так сразу головы приподнимают и ушки настораживают. Увидят, что я пришла, снова ноги по полу вытягивают… А сейчас видите, как озираются. Вскочили. Это они начальства испугались. — Она засмеялась.
Тарас засмеялся, вспомнив, как Снежана говорила ему те же слова.
Татьяна Максимовна была в полушубке, в темной шали, на бледноватом, усталом лице сверкали молодые насмешливые глаза.
Лавиния смутилась.
— Вы знаете, у каждой свой характер. Одна только бы спала, а другая бегала бы сломя голову. Посмотрите вон… Чего носится — сама не знает. И так целый день, как заведенная. Есть добрые и спокойные. А вон та, гляньте, вон та… упрямая, как сто чертей. С места не сдвинешь. Так и хочется ремнем по упрямой спине съездить.
– Что я сказала смешного?
— Видать, в строгости их содержите, муштру навели, — проговорил Иван Ефимович, посмеиваясь.
Капитан кивнул на Снежану:
— Ну, разве можно? У меня свиноматки. Всю злость и нервозность я у дверей оставляю…
– Ты ещё больше удивишься, если сравнишь её лицо со своим. Она тебе расскажет, но позже. Надо спешить.
Она опять засмеялась. Лаптеву тоже стало отчего-то смешно. Так они стояли и смеялись.
– Да кто вы, в конце концов?!
Он вспомнил слова Вьюшкова: «Свинье лишь бы брюшко набить поплотнее». Чувствуется, не любит животных.
– Брат Итана, – весело проговорил Ларин.
А Нарбутовских не такая.
– Но у него нет братьев…
Он огляделся по сторонам. Свинарник старый-престарый, дверь покосилась, потолок провис, тесно, убого, а хозяйские руки повсюду заметны: стены старательно побелены, на них видны аккуратные доски и дощечки-заплаты, пол кормушки и поилки чистые и нет того застоялого, густого и едкого запаха, который обычно бывает в тесных плохих свинарниках.
Снаружи вдруг началась пальба: негромко начал пистолет-пулемёт, потом отозвался крупнокалиберный пулемёт вертолёта, и закончилось всё громким ударом, от которого заходили ходуном стены дома!
– Ко мне!
Ему захотелось узнать, что она думает о Вьюшкове, как о руководителе. Спрашивал осторожно.
Мстители прижались к Итану со всех сторон.
— Вы все прекрасно понимаете и мне нечего добавить, — ответила Татьяна Максимовна. — Крепко вы вчера… Я с вами полностью согласна. Но вот братец Максим Максимович едва ли согласится.
Тарас с удовольствием обнял Снежану, так и не снявшую белый халат, втиснул её сбоку от Лавинии.
У ней опять чудно, как у Утюмова, напряглась при разговоре верхняя губа. Он удивился, узнав, что она приходится директору не родной, а двоюродной сестрой, — так много схожего в лицах.
– Поехали!
— Скоро закончу институт и уеду из совхоза.
Новый громовой удар тараном вонзился в стену дома, и она рухнула…
— Отчего же? Специалисты и совхозу нужны. На вторую, на третью фермы…
— С Максимом я работать не буду.
Донецк-41, площадь Ленина. 7 июля, 12 часов 5 минут
— Почему?
Миг плывущей мимо тьмы прошёл, и он ощутил себя стоящим в холле гостиницы, куда шагнул с улицы после разборок с контрразведчиками. Сначала подумал, что кюар-ключ не сработал, высадив его там же, откуда Иннокентий стартовал в соседний реал. Однако за ним в помещение никто не ворвался, в холле было по-будничному тихо, снаружи не доносился шум толпы, который означал бы реакцию свидетелей схватки Лобова с группой патруля. Но они не подняли тревогу, и бывший «клиент умной пули» успокоился. Подошёл к стойке администрации отеля, у которой переминались с ноги на ногу двое парней и девушка в обычной повседневной одежде: джинсы, курточки, тёмные рубашки и блузка.
— Не хочется говорить об этом.
Иннокентий встал за ними, продолжая изучать интерьер холла, на стенах которого висели старые плакаты, инструкции и портрет какого-то седого старика. На президента ДНР он не походил, и гость решил, что это какой-то здешний начальник.
Вчера, когда он выступал, Татьяна Максимовна с каким-то по-детски откровенным, все возрастающим интересом смотрела на него, поддерживая его буквально во всем.
Парни с девушкой наконец отошли от стойки. Иннокентий подал сидевшей за ней женщине удостоверение офицера действующей военной службы, утверждавшее, что Иннокентий Иванович Лобов является капитаном СИБ МО (службы информационной безопасности Министерства обороны). Удостоверение было выдано в сорок первом реале, где Иннокентий встретился со своим «братом-близнецом», но он надеялся, что администраторша не заметит подвоха. Документы восемьдесят восьмого реала мало чем отличались от документов в других вариантах древа реальностей, беря начало в матричном.
— Скоро вот совсем подожмет с кормами, — проговорила Нарбутовских. — Конечно, рабочие дадут и сена, и картошки, но все равно не хватит. И уж лучше бы их на мясокомбинат, пока не подохли. — Она показала на свиней.
Женщина, блондинка лет сорока, равнодушно посмотрела на него, взяла красные корочки.
«Вот бы ее управляющей… вместо Вьюшкова, — подумал он вдруг. — Настоящая хозяйка. Насмешлива немножко и ершиста, так это не беда. Будет бригадиром — остепенится. Главное, чтоб ее уважали… И по всему видать, уважают… Вьюшков цапается то с одним, то с другим. А эту слушаются».
– На сутки, одноместный номер, пожалуйста, – попросил Иннокентий.
Вспомнился Птицын. Вот уж действительно противный малый. Любит переспрашивать строговато: «Что вы сказали?», «Что?!», «Не слышу!», хотя слух у него великолепный… Сказал Лаптеву: «Не сработаться нам!» А голос такой, что ждет возражения: «Почему же? Сработаемся». Лаптев же, вздохнув, ответил: «Да, вы правы».
– Одноместных нет, – отрезала она сухо.
Вьюшков сказал бухгалтеру, Таисье, едва переступив порог конторы:
– Тогда давайте что есть. Только не подселяйте никого.
— Я сегодня слетал в Новоселово. Максима Максимыча, конечно, не видел, а с Птицыным толковал. По душам потолковал.
– Не обещаю, у нас часто селятся беженцы.
— А этот… Знает, что ты ездил в Новоселово?
– Тем не менее прошу учесть моё пожелание.
— Так и буду я ему докладывать… Уверен, долго он тут не продержится. Евгений Павлович сказал, что они вышвырнут этого субчика, только ножки сбрякают.
– Не обещаю, – повторила блондинка, у которой виднелось родимое пятно над губой, уродуя лицо.
Правда, Птицын не говорил Вьюшкову, что Лаптева «вышвырнут», грубые слова он не употреблял. Однако намекнул: «Не тревожься, все будет в порядке».
Иннокентий сдержался.
Позвонили из Новоселово. Вьюшков приподнял трубку, и на нервном лице его появилась довольная улыбка.
– Хорошо.
— Этого друга вызывают. Приехал Максим Максимыч. Вот так оно! Так оно, товарищ Лаптев, — хохотнул он и уже с достоинством положил трубку.
Ему выдали чип-ключ с номером 14, взяли оплату за сутки – тысячу двести российских рублей. К счастью, он получил аванс ещё две недели назад, когда устраивался добровольцем на фронт, в команду Итана, будучи капитаном в своём реале.
На лбу и под глазами у него обозначились тонкие морщинки, и щеки нервно подергивались.
– Налево, – сказала администраторша.
3
Иннокентий послушно направился в левый коридор за холлом с указателем номеров от первого до четырнадцатого.
Когда-то дядя говорил Утюмову: «Счастье само не приходит, за него борются».
И Утюмов боролся.
Номер был двухместным, но однокомнатным, узким и длинным, как вагон. Из удобств кроме кроватей наличествовали узкий столик, два стула, гардероб и плоский экран телесистемы китайского производства на одной из стен. Плюс, разумеется, блок-туалет и душевая кабинка. Кондиционера нет, пахнет пластиком, резиной, старым деревом, но можно и потерпеть, времена военные. Кстати, какой тут нынче год? И в какой стадии находится СВО? Он сделал всего один шаг вперёд, в восемьдесят девятый реал, но прогнозировать развитие событий при переходе из одного реала в другой нельзя. Все последующие варианты ветвления Вселенной развиваются уже независимо друг от друга и продолжая ветвиться. Последний реал может вообще практически не отличаться от предыдущего, а может и сильно, если учесть, что в базовом реале в 2023 году темп СВО замедлился, а технический прогресс застрял на обдумывании важности беспилотной авиации. В то же время в сорок первом реале появилась «старуха» – крутой искусственный интеллект, а в восемьдесят восьмом – «Баталер», ещё более мощный ИИ, использующий «умные пули» и целую армию разнообразных дронов-роботов.
За пятьдесят с лишним лет много чего увидеть пришлось: будучи мальчишкой, работал по дому — колол дрова, убирал навоз из хлевов, копал картошку, мел во дворе, да мало ли что приходилось делать; лет с шестнадцати вовсю вкалывал в-совхозе — и подсобным рабочим, и слесарем в мастерской был; после войны заочно окончил техникум, стал зоотехником, и вот уже больше десятка лет директорствует. Любит задавать парням внезапные вопросы: «А ты валялся когда-нибудь в мокром окопе?», «А как свистят пули, знаешь?» и, не дожидаясь ответа, сладко усмехался:
Иннокентий включил ТиВи, перещёлкал каналы.
— Ничего-то ты в жизни не видел, голубчик. Тебе еще надо учиться да учиться. Ученье — свет, а неученье — тьма.
На двадцать четвёртом информационном ему наконец удалось обнаружить искомое.
Подумав, добавлял еще одну пословицу:
Шёл всё тот же 2023 год (впрочем, в запутанных реалах везде время текло с одинаковой скоростью), фронт в восемьдесят девятом реале делил Украину надвое, столицей Незалежной являлся Львов, как и в родном восемьдесят восьмом варианте, и командовал парадом, то есть заправлял военными действиями, такой же ИИ «Баталер». Под номинальным руководством главнокомандующего, президента. Но были и отличия.
— Жизнь прожить — не поле перейти.
В здешнем реале в войну ввязалась Польша, объявив западную часть Украины своей «исконной» территорией. Причём её претензии были оформлены официально: она просто скупила западные земли страны и теперь требовала их вернуть «на законном основании». Для чего ввела «миротворческие силы».
Себя он считал бывалым солдатом-фронтовиком, хотя на фронт попал в конце войны и был сперва кашеваром, а потом писарем. Справедливости ради скажем, что он не стремился пойти в кашевары и писаря, так получилось, и он был доволен, что именно так.
Впрочем, эти нюансы давно обсуждали все СМИ, как российские, так и западные, и ничего удивительного в этом не было. Поляки не раз за всю историю своего существования рвались на восток, стремясь оттяпать у России её территории, и каждый раз убирались восвояси, получив мощный отлуп и умываясь кровью. Однако в данном случае дело осложнялось тем, что им потворствовали российские либералы, и политические, и бизнес-развивающие, поддерживаемые коррумпированными деятелями в российском правительстве. Особенно это касалось финансового сектора и Центробанка. А они в свою очередь опирались на бездушные интеллект-системы, способные спокойно «оптимизировать» войну, как «старуха» в сорок первом варианте, до степени полного разгрома российской армии.
Его дед по матери жил в Тобольске, к старости накопил деньжонок, приобрел на рынке убогую лавочку с одним оконцем, но вскоре разорился и помер. Родился Максим уже в деревне, куда увез его матушку бойкий, смазливый унтер-офицер.
Заныло сердце.
Работал отец как вол, оберегая жену-горожанку, но раз как-то, поднимая тяжелый мешок, надорвался и умер во время операции, под ножом неумелого деревенского фельдшера. Вскоре от тифа скончалась и мать, и жил Максимка у дяди, бородатого набожного молчуна, горького пьяницы, зимой и летом ходившего в драном пальтеце и все время почему-то тяжко вздыхавшего.
Иннокентий выключил телевизор, сел на кровать, переживая приступ ненависти и к искусственным интеллектам, и к их разработчикам, и к их пользователям. Просвета не было видно. Он уже побывал в условном будущем, посмотрев на жизнь в далёком сто девяносто первом реале, но и там не увидел света в конце тоннеля. И там к власти приходила система ИИ, которой люди были не нужны.
Мать рассказывала о Тобольске, как о рае земном, где чудо-здания, а над ними золотые купола церквей, «везде, на каждом шагу, такие, такие магазины!», и каково же было удивление Утюмова и разочарование, когда, уже будучи взрослым, приехал он в Тобольск и увидел обычный сибирский город, отличавшийся от других лишь тем, что тротуары и даже площадь выстланы половыми досками. Попадались там дома из корабельного леса, отдававшие древней Русью: просторные, с высокими воротами и еще более высокими сараями. Наличники окон с замысловатой, может быть, несколько крупной и броской, но весьма приятной резьбой.
С улицы донёсся приближающийся гул.
Утюмов любил похвастать, что «родился в навозе», жил сиротой, получая подзатыльники и пинки, хотя, по правде говоря, не получал он подзатыльников и пинков, дядя-пьяница был добряком. А еще больше любил выйти под окна, почистить канаву, подмести, убрать снег, мог собственноручно прибить доску в свинарнике, пойти в гараж и покопаться в моторе автомашины, чувствуя тайное удовлетворение от того, что люди видят все это.
Иннокентий не поленился встать, выглянул в окно.
Но люди и так не считали его лежебокой. Работы у него было действительно много, и, едва управляясь, он и не жил-то по-человечески. Спал по пять-шесть часов в сутки, ел на ходу, вечно куда-то торопился. Жена ворчала: «Зарос как боровик». Отмахивался: «Некогда!..»
Рядом с центральным входом в гостиницу остановилась бронемашина, из которой ловко высадились шестеро киборгов, вооружённых внушительными стрелковыми комплексами. Намётанный взгляд Лобова узнал оружие – штурмовые винтовки «чёрный баланс». Точнее, такие были в ходу на родине, в восемьдесят восьмом реале, но, очевидно, остались, практически не изменившись, и в восемьдесят девятом.
Лет пятнадцать назад, будучи зоотехником фермы, Утюмов уехал рыбачить на озеро, пробыл там дня три, а когда вернулся с мешком карасей за спиной, не до ухи ему было. Пока он блаженствовал на озере, в совхозе начался повальный падеж свиней. Навесили строгача ему тогда, едва выпутался из этой пренеприятнейшей истории; чувствуя к себе особо пристальное внимание и недоверие, начал активничать — дневал и ночевал в свинарниках.
Дела на ферме постепенно поправились. Утюмова раза два-три похвалили на собраниях: «Работает, не считаясь со временем», «Душой болеет…».
В душе шевельнулось сожаление. Не страх. Просто и на этот раз беглецу не удалось отдохнуть после нескольких дней непрерывного экстрима. А так хотелось отоспаться, выпить винца в хорошей компании и расслабиться с женщиной. Кстати, одному из «братьев по запутанности», Тарасу, повезло с подругой. Снежана великолепна, красива и умна. Редкое сочетание. Вполне возможно, что и у второго бегуна по реалам, Итана, тоже красивая подруга, раз он так жаждет её освободить. «Почему же у тебя, дружок, – Иннокентий подумал о себе с усмешкой, – нет подруги? Не повезло?»
Как-то раз, сидя за кружкой пива в ресторане, после одного из таких собраний, Евгений Павлович либо из зависти, либо из других соображений, ввернул, кривовато улыбаясь:
В коридоре скрипнула половица.
— Важно показать себя поначалу, первое время работай на полную катушку, а потом, когда завоюешь авторитет, можно и с прохладцей…
Может быть, найти здешнего Лобова, познакомиться, попросить помощи! Ведь он должен быть? Во всех запутанных реалах должны быть Лобовы, похожие друг на друга как братья. Или лучше обратиться в РОК? Там наверняка помогут избавиться от преследования, хотя бы на время. Или уже поздно? Быстро же тут работает контрразведка, наследница СМЕРШа. Интересно, администраторша доложила или в холле подвешены видеокамеры?
Максим Максимович принял слова Птицына за шутку, но прошло какое-то время, и ему стало ясно, что агроном говорил все это всерьез. Сложна и объемна, видать, наука приспособленчества.
Иннокентий отошёл от окна, колеблясь. Захотелось уйти красиво, как в кино – в последнее мгновенье. Но рассудок победил.
И он начал подмечать: иные руководители оценивают человека не столь по итогам хозяйственной деятельности, не по тому, чего он добился на производстве, а как внешне выглядит, какие у него манеры, что пишет в отчетах, как выступает на собраниях, какие находит доводы для оправдания неполадок в совхозе, умеет ли ладить с начальством.
Он вызвал в памяти квадратик кюар-кода, сосредоточился, и когда в номер ворвались три киборга, выставив стволы «чёрных балансов», там уже никого не было.
Новый полёт в темноте бессознания длился не больше первого.
Все это казалось Утюмову, привыкшему всю жизнь работать как лошадь, гадким, однако весьма заманчивым. Ему достижимой виделась наука приспособленчества, и он стал изучать ее, эту науку. Не было ни одного собрания, совещания в райцентре, на котором бы новоселовский директор не выступил. Главное, почаще выходить на трибуну и говорить что-то умное, интересное, резко, с болью в голосе, покритиковать недругов. Есть люди, которые не умеют выступать и даже порою заискивают перед теми, речь которых гладка и остроумна… И ведь не спросят: хорошо говоришь, а как работаешь?
Перед самым броском Иннокентий подумал: не вернуться ли в знакомый сорок первый реал, посмотреть одним глазком, выкарабкался ли «брат» Итан из дурацкого положения «клиента “старухи”»? И кюар послушно вынес его в ясный жаркий летний день.
Знал Утюмов, как здорово она, милая трибуна, помогала некоторым продвинуться по службе…
Вышел он из «пещеры» перехода в каком-то дворике в окружении стен домов и заборов. Через чип-рацию в височной доле мозга подсоединился к местной информсети и узнал, что сегодня седьмое июля, полдень, температура воздуха плюс тридцать градусов, влажность шестьдесят, давление семьсот пятьдесят миллиметров ртутного столба. Ещё через несколько секунд ему на запрос ответил женский голос:
Его глуховатый, но сильный голос слышался на всех областных совещаниях. Он подолгу готовился к выступлениям: записывал и заучивал их, чтоб не читать с листа; подыскивал удачные пословицы, крылатые слова, афоризмы.
– Слушаю вас.
Старался чаще попадаться на глаза начальству, быть всегда на виду, производить впечатление… Охотно давал интервью газетчикам. Последнее время, правда, стали появляться в газете и критические статьи, то за одно куснут Утюмова, то за другое… Больше не будет он по своей территории расхаживать с корреспондентами. Покажет только лучшую ферму и — довольно!
– Лобов, – представился Иннокентий. – Код одиннадцать сто один! Офицер в беде! Прошу связи с оперативным начальством.
В отчетах же такое Утюмов пишет, что ахают и качают головами: в тяжелые условия попал совхоз, видать, изо всех силушек бьются люди, надо послать им кормов для скота, деньжонками помочь, подбодрить…
Собеседница, дежурившая в офисе Российского офицерского корпуса в Донецке, сделала паузу.
Порой доходило до курьезов. Приедут товарищи из соседних совхозов за опытом, походят, повздыхают и, ввалившись в кабинет директора, с обидной непочтительностью и грубоватостью заявляют:
– Повторите.
— Ох и очковтиратели же вы! Чего только не написали в своих отчетах! Где она ваша многотиражная газета «Вперед»? За год вышло два номера? А что за трескотня о своих победах? И где он — цикл лекций? Прочитана-то лекция одна? А выставка? Ее организовали учителя школ, а совхоз тут ни при чем…
– Код одиннадцать сто один! Нужна срочная помощь! Дайте прямую линию с оперативным командованием.
Но Утюмов умел выкручиваться… Он находил виноватых; те оправдывались, краснели, врали; не краснел, не оправдывался лишь он сам. Его старенький, пропыленный газик с тремя заплатами на брезентовом тенте знали во всех совхозных поселках. Директору нужен авторитет, а он завоевывается разными способами, сложная штука — жизнь.
– Ждите.
Ждать пришлось минуту.
Всегда Утюмов был сдержан в словах; скажешь лишнее что-то, сам забудешь, а человек помнит; правда, случалось, пошумливал, но лишь на тех, кто заслужил, добавляя при этом: «Где у вас совесть? Как не стыдно?». Старался казаться добрым, охотно говорил о доброте, о внимании к человеку, давно усвоив еще одну важную истину: добрым и внимательным быть выгоднее, добрых и внимательных любят, им больше прощают. Знал, что впечатляют слова, сказанные усталым голосом, грубовато: «Но ведь я же хотел помочь этому человеку», «О нем заботишься, и как нарочно…». Однако с добротой осторожничал: директору совхоза нужна твердость, слишком доброго любят, но не уважают.
Иннокентий поблагодарил судьбу, что его вояж закончился в безлюдном месте, прошёлся по дворику, забитому тарой и бочками. Видимо, одно из строений, выходившее во двор торцом, являлось магазином. Ветра не было, и дворик пропитался запахами масел, гудрона и химии.
Он считал, что судьба несправедлива к нему. Не тот совхоз. Маловато земель, и тянутся они узкой полосой. Как кривой коровий рог. Зимы здесь бесконечно длинные. От деревни до деревни ехать да ехать. Конечно, он кое-что добавляет, когда говорит насчет трудностей, но и без добавок не шибко-то радостная картина.
В ухе пискнуло.
Неплодородных земель-солонцов меньше сорока процентов, а Максим Максимович всем говорит, что шестьдесят два. Почему шестьдесят два? А шут его знает; года три назад сбрехнул журналисту, и с тех вот пор твердит везде: шестьдесят два. Пойди проверь — не так-то просто, солонцы с хорошей землей перемежаются, а на людей эта цифра действует.
– Кто говорит? – спросил твёрдый мужской голос.
– Капитан Иннокентий Лобов, аналитик МО, – честно ответил Иннокентий. – Прошу вас перейти на линию, защищённую протоколом ИБ-33!
Он жил будущим, ожиданием того времени, когда сможет перебраться, в город, в квартиру с удобствами и обставить ее блестящей мебелью. Кое-кому нравится быть самым первым, хоть в деревне, а первым; Максим Максимович не из таких: конечно, приятно, когда тебя знают, приятно быть хозяином, но он с удовольствием пройдется и по городу, в многоликой толпе, никем не узнанный. Там он тоже будет на виду: сошьет модный — в меру! — костюм у лучшего портного, пальтецо с серым каракулевым воротником и пыжиковую шапку — деньжонок хватит. Он удивился, решив однажды, что кое в чем похож на Птицына, удивление сменилось легкой горечью — он не хотел походить на Птицына. Одно пугало его — как с работой? Все же он не привык подчиняться, точнее разучился подчиняться, начальство всегда было вдалеке от него, а в городе будет рядышком. Нужна самостоятельная работа, непременно самостоятельная, какой-то отдельный участок. Он не раз говорил в районе и области: «Жена больна, сердечница, а у нас, в Новоселово пригляд не тот». Жена и в самом деле больна, но не в такой степени, в какой он изображал; у людей слабость: охотнее всего верят, когда врешь о своих болезнях; попробуй-ка выставь другие мотивы: «Осточертело в совхозе», «Мечтаю о городе», «Пусть другие со свиньями возятся». Хо-хо! Да за такие словечки по загривку набьют.
Он ожидал, что собеседник спросит, что такое код ИБ-33, но тот задал вопрос лаконичней:
И о своих болезнях Максим Максимыч намекает начальству, однако не часто и не шибко расписывает болезни эти, а то подумают, что доходяга, тогда поста хорошего не жди.
– Зачем?
Надеясь на скорый переезд в город, он упустил из виду то, что всегда было в центре его внимания: места работников, вышедших на пенсию, заняли люди, каких он терпеть не мог. Приехала выпускница института Дубровская. Изображает из себя настоящего специалиста, уже критикует. Секретарем парткома избран молодой парень, горожанин с необычной фамилией Весна. Этот и комбайна вблизи не видел, зерна пшеницы от зерен овса не отличит, а туда же: «Надо выяснить причины хронического отставания совхоза».
Вопрос означал, что разработанные ещё в матричном варианте протоколы спецслужб остались таковыми и в остальных реалах.
Утюмов равнодушно воспринял сообщение о назначении Лаптева своим заместителем, а раньше бы не раз побеседовал с ним и с теми, кто его рекомендует, тщательно просмотрел бы биографию и личный листок по учету кадров, прежде чем сказать «да». А вернее всего, вообще отказался бы от незнакомого человека, предпочтя ему кого-нибудь из своих.
– Эту линию наверняка прослушивает «ста…»…
Максиму Максимовичу было уже все равно, кто придет, потому что «важное лицо», разговаривавшее с ним обо всем этом, добавило мимоходом: «Пусть осмотрится, и мы тебя месяца через два переведем».
– Секунду, я не знаю никакого капитана Иннокентия Лобова.
– Я брат Итана Лобова, чисадмина Министерства обороны. Он в опасности! В опасности также его знакомая Лавиния Иванова.
Утюмов знал, что Лаптев, не в пример Весне, не новичок в деревне и вообще человек бывалый, но столько лет жил в городе… Послевоенные пятилетки, машинно-тракторные станции, РТС — как это давно было; теперь все по-иному, и сам Лаптев другой — немолод и болен. Утюмову почему-то хотелось думать, что Лаптев болен. «После войны-то что, и урожаи низкие были, и экономика слабая, вот теперь поработай».
Абонент по ту сторону линии помолчал.
Готовясь к отпуску и тайно — к переезду в город, он давал заместителю советы, наставления и думал: «Поплюхайся, голубчик, поплюхайся!». Максим Максимович не отличался злорадностью, но о Лаптеве с похвалой отзывалось начальство в области, и это обижало новоселовского директора, а почему он и сам не мог понять.
Что-то тихо скрипнуло.
То, что сообщил Птицын, встревожило и озлобило Максима Максимовича: Лаптев «поносит новоселовских», лягает его, Утюмова, как и Весна, ищет «причины отставания», причем не те, на которые указывает сам Максим Максимович (солонцы, малоземелье, отдаленность ферм от центральной усадьбы, суровость климата), а «в методах, в стиле руководства». Свои слова о «методах» и «стиле» Лаптев, конечно же, повторит в райкоме партии, а если представится возможность, и в области; уж такую возможность, надо думать, он не упустит. Слова Лаптева, конечно, будут пустым звуком: новичок, не работавший в деревне больше десятка лет, музейный работник, пропахший нафталином, да кто его будет слушать. Но все же… сомнение, хоть и весьма легкое, зародить может… А почему только легкое? Видать, не глуп, грамотен… В верхах будут рассматривать и утверждать кандидатуру Утюмова, кто знает, как все может обернуться. Пусть же голубчик пока поплюхается, поработает — и тогда будет видно, кто чего стоит. В совхозе нужны свиньи, мясо, хлебушко. Слова не в счет. Хотя почему не в счет? Утюмов даже засмеялся, подумав об этом. Не в счет!
– Подключён контур «две тройки». Говорите.
Птицын сказал, что к нему приезжал Вьюшков жаловаться на Лаптева. И Татьяну Нарбутовских ругнул: «Подпевает тому».
– Где Лавиния?
– В данный момент указанное лицо выпущено из СИЗО и находится дома.
Двоюродная сестра, почти одна кровь, жили в одном доме, воспитывал и кормил обоих отец Танькин, одинаково относившийся и к дочери, и к племяннику, а на тебе — совсем разные люди, — своенравна, упрямица, на рожон лезет. Выдвинул бы ее, зоотехником или даже управляющим фермой сделал бы, но не хочет, посмеивается: «Вот закончу институт… Тебе, Максим, со мной трудно будет». Дурит баба, замуж бы, может, остепенится. И муж был такой же по характеру. Председатель сельсовета, а так за здорово живешь и погиб. Уже протаяли дороги, оголились бугры, и снег потемнел даже в лесу. Говорили человеку, не ходи по реке… Нет, «пойду!» Доходился. Попал в полынью…
Иннокентий замер.
Летом пригласил Татьяну в гости. Приехала. И начала: то не так, и это надо бы переделать. Критиканка. Одно дело свинаркой работать, другое — огромным хозяйством руководить, издали-то все легко, все просто. Максим Максимович тоже на кого хочешь критику наведет, полезные советы даст, спланирует, в мыслях-то он за секунду до Юпитера долетит. Ох-хо-хо!
– Давно?!
Конечно, Вьюшков кое-что сбрехнул Птицыну, а Птицын собственной брехни добавил — не без того, но все равно Лаптева надо поставить на место, иначе слова и дела этого человека будут навроде ложки с дегтем. Горожане, они — все прыткие. Потому и петушится, что пока еще ни в чем разобраться не может.
– С утра.
– Вы наблюдаете за её домом?
Утюмов не считал себя блестящим организатором и крупным специалистом, вовсе нет, но был уверен: все в совхозе держится только на нем, уйди или умри он, и хозяйство покатится в пропасть. Его часто критиковали, ругали за то и за это, влепили до десятка простых и строгих выговоров, но, как казалось Максиму Максимовичу, все же ценили и в районе, и в области. Где-то в тайниках души его ворочалась холодная, колючая мысль о том, что он для новых времен не очень-то подходящий руководитель, что-то недоделывает, недопонимает, мог бы и доделать, и понять, он не хуже других, но уже ни к чему, уже поздно, стар; он пугался этой мысли, как чего-то страшного, она вселяла обиду и жалость к себе.
– За кого вы нас принимаете, капитан? Мы не полиция и не спецслужба.
Надо бы сделать замом кого-то другого. Но кого? Пусть бы и Птицына, но тот быть его заместителем не хочет, улыбается противно-снисходительно.
– Извините ради бога. Дело в том, что Итан Лобов собирается освободить Лавинию и, наверно, отправился к ней.
– И что из этого следует?
Максим Максимович долго не мог понять этого человека: себялюбив, самоуверен, а к власти не стремится. Потом дошло: Птицын и без того достаточно высоко, независимо поставил себя, благ получает больше, чем получал бы на посту замдиректора или даже директора. Все новоселовцы держат скотину, но такого идеального порядка в хлевах, таких гладких коровушек и хрюшек, таких куриц-несушек поищи — не найдешь; самая крупная, самая вкусная картошка у Птицыных, самые большие и твердые кочаны капусты тоже у них. В прошлом году тля пожрала всю смородину, везде, только не у Птицыных. Собственный особнячок с верандой и мансардой, парадный и черный ходы, легковушка — живет мужик в свое удовольствие. Одно время хотел уйти с должности главного агронома, рядовым специалистом стать: «Недомогаю… Тяжело… Кого-то бы из молодых…», но Максим Максимович раскусил его и сказал, как отрубил: «Об этом и думать не смей!». Любит коньячок, пьет не часто и в меру, а подвыпив, пускается в философию: «Понятие счастье, дорогой мой Максим Максимович, — очень неопределенная вещь. Каждый по-своему понимает его. Да! Иду по городу, смотрю, старик стоит в грязной одежонке и руку протягивает: «Дайте пятачок, осчастливьте». Хочет опохмелиться. Наберет пятаков и довольнешенек. И в этом же городе повесился кандидат технических наук. Не могут понять — почему. Все, решительно все было у человека, считали счастливчиком, завидовали. Докторскую готовил. Важно, каков внутренний мир человека. Важно удовлетворить этот внутренний мир. Возьми схимника. Сидел человек в пещере, молился целыми днями, ни баб, ни водки, дикая пещера и дикое одиночество. А счастлив. Потому что верил в триединого бога, в рай и всякую небесную чепуху…»
– Там наверняка засада!
«Кого же, черт возьми, сделать замом? Но, может, прежде побеседовать с Лаптевым и, если он будет непреклонным, издать приказ о назначении Птицына заместителем директора; хоть и не хочет, а пусть поработает».
– И что? – повторил собеседник.
В этом году Утюмов не поехал на юг, решив провести отпуск в местном доме отдыха, кто знает, на какую работу определят, сколько денег потребуется на переезд. И хорошо, что не поехал, от дома отдыха до Новоселова — рукой подать.
Иннокентий собрался с мыслями. Абонент был прав, РОК не являлся оперативным подразделением специальной структуры типа ФСБ и не мог послать к Лавинии группу спецназа. Надо было искать способ предупредить Итана самостоятельно. Однако, может быть, ребята из РОКа помогут материально?