Василий Шукшин
Печки-лавочки
Накануне, ближе к вечеру, собралась родня: провожали Ивана Расторгуева в путь-дорогу. Ехал Иван на курорт. К морю. Первый раз в жизни. Ну, выпили немного – разговорились. Заспорили. Дело в том, что Иван, имея одну путевку, вез с собой еще жену Нюру и двух малых детей. Вот о том и заспорили: надо ли везти детей-то? Иван считал, что надо. Даже обозлился.
– Вот что я вам скажу, уважаемая родня: пеньком дремучим – это я сумею прожить. Я хочу, чтоб дети мои с малых лет развитие получили! Вот так. Не отдых мне этот нужен!.. Я вон пошел с удочкой, посидел на бережку в тенечке – и все, и печки-лавочки. Отдохнул. Да еще бутылочку в кустах раздавлю… Так? А вон им, – в сторону маленьких детей, – им больше надо. Они, к примеру, пошли в школу, стали проходить море – а они его живьем видели, море-то? Скажут, папка возил нас, когда мы маленькие были. Я вон отца-то почти не помню, а вот помню, как он меня маленького в Березовку возил. Вот ведь что запомнилось! Ведь тоже небось и ласкал, и конфетку когда привозил – а вот ничего не запомнил, а запомнил, как возил с собой на коне в Березовку…
– А я тебе скажу почему, – заговорил Васька Чулков, двоюродный брат Ивана. – Это потому, что на коне.
– Что «на коне»?
– На коне возил, а не на мотоцикле. Поэтому ты и запомнил. Я вон своих вожу…
– Да это не поэтому! – зашумели на Ваську.
– Это ерунда! Какая разница – что на коне, что на мотоцикле?
– Сравнил козлятину с телятиной!
– Дайте мне досказать-то! – застучал вилкой по графину Иван. – Я для того и позвал вас – выяснить…
– Да не пропадут! – воскликнул дед Кузьма, храбрый старый матрос. – Что, в Америку, что ли, едут? В Россию же.
– Да шибко уж маленькие, прямо сердце заходится, – повернулась к нему теща Ивана, Акулина Ивановна. – Чего уж так зазудело-то?
– Он же говорит чего.
– Блажь какая-то…
– Да с грудными и то ездют.
– Да с грудными-то легче. Его накормил, он и спит себе. А ведь тут, отвернись куда, они уж – под колесами.
– Ну уж – под колесами. Чего уж?.. Езжай, Ванька, не слушай никого.
– Нюр, – обратились к жене Ивана, – ты-то как? Чего молчишь-то?
– Да я прям не знаю… Он мне все мозги запудрил с этим морем. Я уж и не знаю, как теперь… Вроде, так-то, охота, а у самой душа в пятки уходит – боюсь.
– Чего боисся-то?
– А ну как да захворают дорогой?
– Чирий тебе на язык!
– В сумку, чтоб сухари не мялись, – в сердцах молвил языкастый Ванька. – Ворона каркнула во все воронье горло.
– А захворают, вы – так, – стала учить Нюру и Ивана одна молодящаяся бабочка не совсем деревенского покроя, – сразу кондуктора: так и так – у нас заболели дети. Вызовите, пожалуйста, нам на следующей станции врача. Все! Она идет в радиоузел – она обязана, – вызывает по рации санслужбу, и на следующей станции…
– Ну, тут семь раз дуба врежешь, пока они там по рации…
– Это все – колеса. Ты, Иван, держи на всякий случай бутылку белой, – стал по-своему учить Васька Чулков. – Как ребенок захворал, – ты ему компресс на грудку. Нюра, возьми с собой ваты и бергаментной бумаги. У меня вон…
– Я взяла.
– А?
– Взяла, говорю! Бергамент-то.
– Вот. Ты вон глянь, что у меня с горлом-то делается… Нет, ты глянь! А-о!.. О-о! – Васька растопырил перед Нюрой свой рот. – Меня же ангина, сволочь, живьем ест! У меня же гланды в пять раз увеличены… Ты глянь!
– Да пошел ты к дьяволу со своими гландами! – рассердилась Нюра. – Водку пить – у вас гланды не болят.
– Так я потому и пью-то! Вынужден! Если бы не гланды, я бы ее, заразу, на дух не принял.
– Не, Иван, ты как приедешь, ты перво-наперво… Слышь? Ты как приедешь, ты… Слышь! Ваня, слушай сюда!.. Ты как приедешь…
– Ты дай сперва приехать, елки зеленые! – все злился Ванька. А злился он потому, что говорили все сразу и никому до его забот не было дела, а так – лишь бы поговорить. – Приедешь с вами.
– А вот приехал тоже один мужик в город и думает: где бы тут подцепить?..
– Чего подцепить?
– Не чего, а кого, это же одушевленный предмет.
– Кто?
– Ну, кто?.. Что, не понимаешь?..
– Не, ну ты говоришь – подцепить. Кого подцепить?
– Кралю каку-нибудь, кого.
– А-а. Ну, так.
– Ну слушай… – Двое говоривших склонились лбами над столом. Тот, который хотел рассказать историю мужика в городе, был очень серьезен и даже намеревался взять соседа за грудки и подтянуть его ближе к себе, но сосед отпихивал руки,
– Ты слушай!
– Я слушаю, чего ты руки-то тянешь?
– Я не тяну. Слушай!
– Ну?
– Приехал и думает: где б тут подцепить?
– Да сколько же он думать-то будет? Все думает и думает… Чего ты руки-то тянешь?
В другом конце стола подняли тему – как надо лечить язву желудка.
– Я и разговорись с им в автобусе-то, – рассказывал худой мужичок с золотыми зубами. Обстоятельно рассказывал, длинно. Со вкусом. – Да. Он меня спрашивает: чо, мол, такой черный-то? Не хвораешь? Да и хворать, мол, не хвораю, но и сильно здоровым тоже не назовешь, это я-то ему. Язва двенадцатиперстной, говорю. Он говорит: я тебя научу, как лечить. За месяц как рукой снимет.
– Как же?
– Возьми, говорит, тройного одеколона – флаконов пять сразу, слей в четверть. Потом, говорит, наруби мелко-мелко алоя – и намешай…
– А почему одеколон, а не водку?..
– Обычно же на спирту настаивают.
– А черт его знает – обязательно, говорит, тройной одеколон.
– Ну и по скольку принимать?
– А вон и Лев Казимирыч идет! – увидел кто-то. – Э-эй, Лев Казимирыч!..
По дороге с палочкой медленно и культурно шагал седой старичок, Лев Казимирыч.
Застучали в окно, позвали в несколько голосов:
– Лев Казимирыч!..
Лев Казимирыч поднял умную голову в шляпе, посмотрел на окна и свернул к воротчикам. Шагу не прибавил.
И сразу все за столом заговорили об одном – какой умный этот Лев Казимирыч, сколько он, собака, знает всякой всячины, выращивает даже яблоки и выписывает книги.
– Этто иду лонись мимо его ограды, он мне шумит из-за штафетника: зайди! Зашел. Он держит в одной руке журнал какой-то, а в другой – яблоко. Вот, говорит, – теория, а вот – практика. Покушай. Ну, я куснул яблоко…
– А как он рой Егору Козлову посадил! Ведра, тазы, миски хватайте, кричит, чо попало – стучите! Гром нужен! Я тогда в суматохе Нюрашке Козловой крынок штук пять расколол – они сушились на плетне, я и пошел колышком по им – гром делать…
Засмеялись.
– Нюрашка-то по голове тебе гром не сделала?
– Рой сажал! – тут не до крынок.
– Ой, и башка же у этого Казимирыча!
– А мы как-то…
Вошел Лев Казимирыч… Снял шляпу, слегка – с достоинством – поклонился честной компании.
– Мир дому сему.
– С нами, Казимирыча!
– Дайте стул-то!.. – засуетились.
– По поводу чего сбор? – спросил Лев Казимирыч, присаживаясь на стул к столу.
– Да вот Ивана провожаем. На море едет…
Лев Казимирыч слегка удивился.
– На море?
– Отдыхать. В санаторий. Да вот, Казимирыч, помоги советом: хочет детишек взять, Иван-то, а мы – против, – обратилась к умному Казимирычу Акулина Ивановна, теща Ивана. – У меня сердце загодя мрет – шибко уж маленькие дети-то! А он их потащит. На кой же черт?
– Зачем? – спросил Казимирыч Ивана.
– Чего «зачем»? – не понял тот.
– Детей-то?
– Позагорать… Море посмотреть.
– Ты в своем уме?
За столом замерли. Все смотрели на Казимирыча.
– А что? – спросил Иван.
– Ты хочешь оставить там детей?
– То есть?
– То есть у них там сразу откроется дизентерия… Если еще не по дороге. Папа… ничего умнее не придумал?
– Да?
– Да, – спокойно сказал Казимирыч.
Всем сразу стало как-то легко. Даже весело.
– Вот, Ванька!.. А ведь говорили ему! Говорили! Нет, уперся, дубина!.. Спасибо, Лев Казимирыч!
– Не за что.
– Выпьете, Лев Казимирыч? Махонькую…
– Нет, спасибо. Нельзя.
– Махонькую!
– Нельзя. Спасибо.
– Лев Казимирыч! – полез к старичку с дальнего конца стола мужичок с золотыми зубами. – А вот скажите мне на милость: если намешать алой с тройным одеколоном…
– Да не лезь ты со своим тройным одеколоном! Если уж хочешь знать, то я тебе скажу: «Красный мак» лучше. Лев Казимирыч, у меня к вам другой вопрос: вот, допустим, у вас засорился жиклер…
– Так, – сказал Лев Казимирыч, склонив набочок головку. – Засорился. Прекратилась подача топлива в цилиндры. Ну?
– А мотор работает!
– Мотор не работает.
– Работает!
– Значит, жиклер не засорился.
– Нет, засорился: идет натуральная стрельба.
– Значит, засорился, но не совсем. Логика.
– Споем, Лев Казимирыч?!
В дальнем конце стола, где мужичок с золотыми зубами, услышали «споем» и запели:
А сброшу кольца, сброшу серьги.В шумный город жить пойду…
– запела здоровенная курносая девица и скосила… опасный, как ей, должно быть, теперь казалось, глаз на молодого соседа.
Там назову себя цыганкой,Себя цыганкой назову.Раз я сидела и мечталаДа у открытого окна;А чернобровая, в лохмотьях,Ко мне цыганка подошла…
Опасный глаз не встревожил молодого соседа. Он о чем-то задумался… Потом потянулся к мужику, у которого жиклер засорился, а мотор работает.
– А дело в том, – сказал он, – что это не жиклер засорился! Понял?!
– А что же?
– Поршни подработались. Кольца. Ты давно их смотрел?
– Я их никогда не смотрел.
– Смени кольца!
А горят свечи восковые;Гроб черным бархатом обшит.А в том гробу лежит девчонка -Да и она крепко, крепко спит.
Прислушались было к песне, но… петь вместе не умели, а чего же так сидеть слушать? – не на концерт же пришли.
А на коленях перед гробомСтоит изменник молодой…
– Зина! А Зин! – едва остановили крупную девушку. – Давай каку-нибудь, каку все знают. Давай, голубушка, а то уж ты шибко страшно как-то – гроб…
– Эх-х!.. – Сосед Льва Казимирыча, рослый мужик, серьезный и мрачноватый, положил на стол ладонь-лопату; Лев Казимирыч вздрогнул. – Лев Казимирыч, давай что-нибудь революционное! А?
– Спойте хорошую русскую песню, – посоветовал Лев Казимирыч. – «Рябинушку», что ли.
И запели «Рябинушку». И славно вышло… Песня даже вышагнула из дома и не испортила задумчивый, хороший вечер – поплыла в улицу, достигла людского слуха, ее не обругали, песню.
– У Ваньки, что ли?..
– Ну. Провожают. Поют.
– Поют. Хорошо поют.
– На курорт, что ли, едет?
– На курорт. Деньги девать некуда дураку.
– Ваня, он и есть Ваня: медом не корми, дай вылупиться. Нюрка-то едет же?
– Берет. Хочет и детей взять.
– О-о!.. Знай наших!
– Ты поросят-то не ходила глядеть к Ивлевым?
– Нет. Я нонче не буду брать… Одну покормлю до ноября – и хватит. Ну их к черту.
– Почем же, интересно, Ивлевы-то отдают?
– Да почем?.. Двадцать пять, известно. Месячные?
– Месячные.
– Двадцать пять.
– Сходить завтра поглядеть… Я бы боровка взяла одного. Покормила бы уж, черт его бей. Тоскливо без мяса-то, тоскливо.
– Знамо, тоскливо.
– Тоскливо.
Утром Ивана с Нюрой провожали до автобуса. На тракт.
Шли серединой улицы: Иван с Нюрой – в центре, по бокам – тетки, дяди. Иван при шляпе, в шуршащем плаще, торжественный и помятый после вчерашних проводов. Нюрка в цветастой шали, в черной юбке, в атласной бордовой кофте – нарядная, как в праздник.
Шел также молодой племянник Ивана с гитарой и громко играл что-то нездешнее, с маху вколачивая по струнам.
Встречные останавливались, провожали глазами группу и шли дальше по своим делам. Может, кому и доведется когда-нибудь уезжать из села – так же вот пойдет с родней по улице, также будут все обращать внимание.
Пришли на автобусную станцию… Иван с двоюродными братьями отошли в чайную. Жена Нюра и старшие в родне промолчали: положено. На дорожку.
Скоро Иван и братья вышли из чайной – красные, покашливали. Закуривали.
– Дай твоих, у меня мятью какие-то…
– Спал, что ль, на них?
– Сел где-то…
– Ваньк, дорогой-то не пей шибко.
– Да ну, что я?..
– Ты пивко лучше. Захотел выпить, возьми пару бутылок пива – не задуреешь, все будет нормально.
– Да ну, что я?..
Братья – ребята все крепкие, кулакастые – вместе кому хошь свернут шею. А города опасались. Иван слегка волновался.
– Не духарись там особо…
– Да ну, что я?..
Подошел автобус.
Родные наскоро перецеловались…
– Иван, гляди там!..
– Мама, ребятишек-то, это – смотри тут за ими. На реку бы не ходили…
– Да ехайте, ехайте – погляжу тут.
– А то у меня душа болит…
– Ехайте! Раз уж тронулись – ехайте. Чего бы, дуракам, здесь-то не отдохнуть? Ехайте уж…
– Нюра, Нюр, – подсказывали под руку, – ты деньги-то под юбку, под юбку; ни один дьявол не догадается… Я сроду под юбкой вожу… Целеньки будут.
– Мам, ребятишек-то гляди… На реку бы, на реку – гляди!
– Пишите! Иван, пиши!
– Все будет – печки-лавочки! – кричал уже из окна Иван.
– Мама, ребятишек… ради Христа!..
Поехали. Автобус двинулся. Поехали наши – не робейте, держитесь! Привыкайте.
Иван маленько в автобусе принахмурился; все глядел в окно, пока проезжали деревню, знакомые с детства места… Поскотину проехали, лесок…
– Первый раз? – поинтересовался сосед Ивана, пожилой добрый человек.
Иван отвернулся от окна и зачем-то бодро соврал:
– Да ну, что вы!.. – И посмотрел на Нюру, и опять принахмурился, и отвернулся к окну. Посидел маленько, повернулся к соседу. – Куда – первый раз?
– В далекий путь-то.
– А вы почему догадались?
– Ну… видно: всей родней провожали.
– Нет, я в городе-то бывал, а так далеко не бывал – первый раз.
– А куда?
– К Черному морю.
– Хорошее дело.
– В санаторий.
– Хорошее дело.
Билеты продавали снаружи вокзала, и была большая очередь. Иван устроил Нюру с чемоданом возле скверика, а сам побежал занимать очередь.
Стал за каким-то человеком в шляпе – шляпа за шляпой. Иван проявил какую-то странную, несвойственную ему говорливость. Вообще в городе он стал какой-то суетливый. Волновался, что ли.
– За билетом? – спросил он человечка в шляпе.
Человечек читал газету, оторвался на малое время, посмотрел на Ивана…
– Нет, за колбасой.
Иван не обиделся.
– Далеко?
Человечек опять отвлекся от газеты, посмотрел на Ивана…
– В Ленинград.
– А я – к югу.
– Хорошо.
– Да решил, знаете… Ну ее, думаю, все к черту – поеду. Билетов-то хватит?
– Должно хватить. А там… Бог ее знает. Народу много.
– Да. – Иван понизил голос, приблизил свою шляпу к шляпе человека с газетой. – Куда, к черту, едут? Чего дома-то не сидится?
Человек еще раз глянул на Ивана… И стал опять читать газету.
Иван помолчал, посмотрел вокруг… Посмотрел на длинную очередь… Заглянул через плечо человеку – в газету.
– Ну, что там?
Человек раздраженно качнул головой, сказал резковато:
– В Буэнос-Айресе слона задавили. Поездом.
– Ох, о!.. – удивился Иван.
Еще некоторые удивились в очереди, посмотрели на человека с газетой.
– А как же поезд? – спросил Иван.
– Поехал дальше. Слушайте, неужели охота говорить при такой жаре?
Иван виновато замолчал. Он думал, что в очереди, наоборот, надо быть оживленным – всем повеселей будет. Постоял еще немного, потом молча поманил рукой Нюру… Та подошла.
– Постой маленько, – сказал Иван. – Я покурю.
– Иди к чемодану, там покури.
Иван пошел к чемодану, а Нюра осталась стоять в очереди – терпеливо, с пониманием, что надо стоять, долго надо стоять.
Билетов всем хватило… Даже еще, наверно, остались лишние, так как в купе, кроме Ивана с Нюрой, был только один пассажир.
Иван вошел в купе несколько шумно, покрикивал на Нюру.
– Вот!.. Здесь – двадцать два, двадцать три. Давай сюда! Здравствуйте!
У столика сидел уверенный человек, чуть даже нагловатый, снисходительный, с легкой насмешечкой в глазу… Записной командировочный.
– Ну, – сказал командировочный, глядя на Нюру, – будем знакомиться? Николай Николаевич.
– Иван Расторгуев, – сказал Иван. – А это жена моя, Нюра.
– Так, так… – И как-то сразу понял командировочный, что с этой парой можно говорить снисходительно, в упор их разглядывать, Нюру особенно, только что не похлопывать. – Далеко ли?
– К югу. – Иван старался быть вежливым, знающим.
Николай Николаевич засмеялся.
– Вы что, перелетные птицы, что ли? К югу?
Ивана обидел этот смешок, но он не подал виду. Вошел проводник.
– Постель будете брать?
– Мне не потребуется, – сказал командировочный, – я в Горске схожу. А им вот потребуется, конечно. Они – к югу. – И командировочный опять посмеялся, глядя на Нюру.
– Да, да, – поспешно сказал Иван, – нам, конечно, потребуется. Тащите.
Проводник принес два комплекта – постели.
– Два рубля.
– Какие два рубля? – не понял Иван.
– За две постели.
– Это… – Иван почуял некий подвох с этими двумя рублями. – А что, за постели отдельная плата?
Командировочный и проводник переглянулись.
– Отдельная, отдельная. Давайте поскорей, мне некогда.
– Нюся, дай два рубля, пожалуйста, – спокойно сказал Иван.
– Загороди меня, – тихонько попросила Нюра.
Иван стал так, чтоб загородить жену от мужчин.
– Счас мы свои рублишки достанем из чулочка… И отдадим. – Ивану страсть как неловко было, что деньги – где-то у жены «в чулочке»… И он прямо, вызывающе-прямо посмотрел на ухмыляющихся проводника и командировочного и тоже улыбнулся, но зло улыбнулся. Если бы командировочный посмотрел внимательней на Ивана, он бы перестал улыбаться. Но он смотрел невнимательно – он улыбнулся. – Жена у меня боязливая… возьмут, говорит, да своруют наши рублишки… А кому они нужны, наши рублишки? Верно?
Нюра достала наконец пятерку… Подала кондуктору. Тот сдал трояк сдачи и ушел.
– Первый раз? – весело спросил командировочный.
– Что?
– Едешь-то. Первый раз?
– Так точно! А что?
– Надо доверять людям… Вот вы едете со мной вместе, например, а деньги спрятали… аж вон куда! – Командировочный опять посмеялся. – Значит, не доверяете мне. Так? Объективно так. Не зная меня, взяли меня под подозрение. А ехать вам далеко – вы так и будете всем не доверять? Деревенские свои замашки надо оставлять дома. Раз уж поехали… к югу, как ты выражаешься, надо соответственно и вести себя… Или уж сиди дома, не езди. А куда к югу-то? Юг большой…
– На кудыкину гору. Слыхали такую? Там курорт новый открылся… Вот я туда первый раз и смазал лыжи.
Нюра засмеялась. Невольно.
Командировочного задело за живое. Особенно ему не понравилось, что Нюра засмеялась.
– А ты что это сразу в бутылку-то полез?
– А вы что это сразу тыкать-то начали? Я вам не кум, не…
– О-о! – Командировочный удивился и засмеялся насильственно. – Да мы, оказывается, с гонором!
– Вот так, дорогой товарищ… Я бы лично эти ваши ухмылочки не строил. Что, вы от этого сильно умный, что ли, стали? Нет же…
– Иван! – вмешалась Нюра.
– Слушайте!.. – посерьезнел командировочный. – Вы все-таки… это, научитесь вести себя как положено – вы же не у себя в деревне. Если вам сделали замечание, надо прислушиваться, а не хорохориться. Поняли? – Командировочный повысил голос. – Научись сначала ездить. Еще жену с собой тащит…
– А что тебе моя жена? – зловеще тихо спросил Иван. – Что тебе моя жена?
Нюра знала, что после таких вопросов – так сказанных – Иван дерется.
– Вань!..
– Что тебе моя жена-то?
– То, что надо сначала самому научиться ездить, потом уж жену за собой возить.
– А твое какое дело? Я тебе что, на хвост нечаянно наступил?
– Да вы только не это… не стройте из себя припадочного. Не стройте. Видели мы и таких… И всяких. – У командировочного серьезно побелели глаза. – Не раздувайте ноздри-то, не раздувайте! А то ведь – как сел, так и слезть можешь.
– Это кто же, ты ссадишь?
– Ванька! Да перестань ты, Господи-батюшки!.. И вечно с им какие-нибудь истории!
Командировочный весь встрепенулся, осмелел еще пуще.
– Так вот, чтобы историй этих больше не было – мы поможем ему… Ишь ты, понимаешь…
– Ну-ка, помоги.
– Сча-ас. Вот до следующей станции доедем и вызовем милицию. Может, с историями-то придется остановку сделать… суток на пятнадцать. Подумать, как вести себя в дороге. А то…
– Профурсетка в штанах, – отчетливо сказал Иван. – Он еще пугать будет… Сам у меня слезешь. Спрыгнешь… И – по шпалам, по шпалам… – Иван встал; Нюра вцепилась в него.
Командировочный вскочил с места. Он сделал это поспешно и сам же усовестился своей поспешности, гордо тряхнул головой.