Яна Сорока

Потайные двери Москвы. Старинные особняки и их истории. Почему князь украл бриллианты жены, для чего крепостным актерам секретная лестница, какой дворец ненавидела Екатерина Вторая

© Сорока Я., 2023

© Сорока Я., фотографии в книге, 2023

© Малахова А., фотография автора, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Введение

Представьте, что мы заходим в старинный особняк и открываем не просто дверь, а портал в прошлое. Мы попадаем в шумный зал с богатой лепниной, и нас тут же подхватывает вихрь платьев. Гремит музыка, гости кружатся в танце, сверкают хрустальные подвески люстр, а зеркала отражают улыбки. Кто-то роняет веер на паркет. Мы заходим в соседнюю комнату, где стол ломится от еды, а нарядные слуги несут стерляди в белом вине. Сияют фарфоровые тарелки, искрятся брызги шампанского, доносится смех, и только хозяин сидит в стороне и скучает. Вместе с ним мы идем в гостиную, поправляем часы на мраморном камине, смотрим на игроков за карточным столом. В азарте они нас не замечают. Скоро начнется фейерверк, мы спускаемся в парк и предвкушаем праздник.

Мы совершим девятнадцать путешествий по московским домам. Сначала окунемся в эпоху второй половины XVIII века. Мы прогуляемся по ослепительным дворцам, узнаем о моде на их интерьеры, погрузимся в мир показной роскоши и придворных интриг. Затем переместимся в первую половину XIX века и почувствуем разницу между Москвой до и после пожара 1812 года. Мы поймем, как по-новому украшают дома, побываем на балах, проникнем в семейные тайны и оживим заботы и печали прошлого. Они так похожи на то, что беспокоит нас! А напоследок ощутим дух второй половины XIX века. Мы увидим, как классические усадьбы с колоннами сменяют французские замки и древнерусские теремки. Мы сблизимся с нашими героями, пройдем в комнаты для своих, познакомимся с архитекторами и их идеями. В общем, скучать, как хозяину за праздничным обедом, нам не придется!

Мое увлечение московскими особняками началось… со свадьбы. Когда мой муж сделал мне предложение и мы стали подавать заявление, узнали, что в Москве расписывают не только в ЗАГСе, но и на выездных площадках – на ипподроме, в гостинице «Националь», на стадионе «Лужники» и даже в библиотеке искусств имени А. П. Боголюбова. Это бесплатно, если не считать стандартную госпошлину, и есть свободные места – вот в библиотеку разобрали, а в «Национале» напротив Кремля остались! И это так меня удивило, что тут же захотелось посмотреть библиотеку, тем более что в ней проводят экскурсии. Так в мае 2021 года я оказалась в голубой гостиной бывшей усадьбы племянника Павла Третьякова Николая. На стенах танцевали лепные купидончики, вокруг которых ползли гирлянды цветов и свисали музыкальные инструменты.

Меня очаровала обстановка старинного особняка, и я поделилась впечатлениями в блоге. И читателям понравилось. В то время около двух лет я вела канал на Дзене и рассказывала истории из путешествий, которые не загуглить – ведь они происходили именно со мной. Поэтому так и назвала блог: «Это не загуглишь». О Москве не писала принципиально – это же дом, а не поездка. Здесь будни и хлопоты, а не истории! Но усадьба Третьякова будто раскрыла мне глаза. Сколько же красоты под боком, пробегаешь мимо и не замечаешь, потом едешь искать ее за тридевять земель, а она всегда была рядом. И я стала путешествовать по московским особнякам, а поездки отложила на потом. И читатели меня поддержали. А через год родилась идея этой книги.

Я оканчивала факультет журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова, а поэтому выбирала особняки для книги как журналист – это, в первую очередь, любопытные истории, спрятанные за стенами домов. Мы будем искать их в парадных залах и за потайными дверями. А после вы можете прийти туда сами уже без меня. В некоторые особняки просто попасть – это музеи, библиотеки, ресторан. Где-то проводят экскурсии, а где-то придется ждать Дней культурного наследия.

Эту книгу я писала и для тех, кто никогда не был в Москве, и для тех, кто уже побывал во всех этих особняках. Первые познакомятся с нетуристической Москвой и найдут новые места для прогулок по городу вместо Красной площади, Арбата и ВДНХ. Вторые увидят знакомое с другой стороны, с новыми героями и деталями. Я изучила более двухсот книг в Российской государственной библиотеке, просмотрела архивные документы, чертежи архитекторов, воспоминания современников, так что здесь каждый откроет для себя что-то новое.

Приятного чтения!

Глава первая

Окунуться в эпоху второй половины XVIII века

История первая

Дворец Петра Шереметева в усадьбе Кусково

Самый богатый помещик России в XVIII веке, граф Петр Шереметев, прославился на всю Москву своим гостеприимством, умением жить на широкую ногу и превращать жизнь в сплошной праздник. В его летнюю резиденцию в Кусково съезжались до пятидесяти тысяч гостей за вечер. По легенде, на дороге, ведущей в его усадьбу, стоял деревянный столб с приглашением «веселиться, как кому угодно, в доме и в саду». Матросы в нарядных голубых костюмах приветствовали гостей салютом из пушек. За деревьями прятался хор и развлекал посетителей народными песнями. Разукрашенные лодки катались по прудам, били фонтаны, сверкали фейерверки. Знала ли веселая публика, что сам хозяин пережил большое горе и за роскошью и блеском прятал свои страдания?

«Восторги новые всечасно менялись там, как облака, – так говорил о Кусково князь Иван Долгорукий, – куда пять пальцев ни протянешь, везде приятности застанешь». Причудливые домики на европейский манер, затейливые павильоны, парковые аллеи с мраморными статуями, гроты, водопады, беседки, руины и даже собственный театр – шереметевская усадьба казалась волшебным царством. «За вычурными воротами кусковского сада открывался пленительный мир, в котором ничто, кроме неба, не гармонировало с привычными впечатлениями», как писал историк Юрий Шамурин. Чего стоил один зверинец! Там разгуливали немецкие олени, американские лани, сибирские волки.





Екатерина Вторая не раз приезжала в Кусково. Императрица шла через триумфальную арку под музыку и пушечный салют, по бокам дороги стояли слуги с корзинами цветов, а девушки в белых платьях и венках рассыпали букеты. Вдалеке мерцали каскадные водопады и горели щиты с вензелем императрицы. Екатерина Вторая пускала механического голубя, и вспыхивал фейерверк из тысяч ракет. Иностранцы удивлялись, кто может позволить себе потратить столько пороха ради минутного удовольствия? По воспоминаниям современников, для императрицы накрывали стол с сервизом из чистого золота. Перед ней стоял искусный рог изобилия – его заказали у лучших ювелиров и украсили бриллиантами.

Из-за сказочного богатства Петра Шереметева прозвали «Крезом-старшим» в честь легендарного царя Лидии в Малой Азии. В шесть лет он унаследовал огромное состояние от отца, петровского спо-движника. Борис Шереметев участвовал в Северной войне и за первую победу получил высший чин фельдмаршала, а за расправу с Астраханским стрелецким бунтом стал графом. Петр Первый щедро одаривал его не только наградами, но и землями с крестьянами. Кусково было старинным семейным поместьем боярского рода Шереметевых, и Борис купил его у брата в 1715 году, за четыре года до смерти. Оно досталось старшему сыну Петру, а тот в 30 лет женился на самой богатой невесте тогдашней России и удвоил отцовское наследство.

Жена Петра Шереметева, княжна Варвара Черкасская, была единственной дочерью канцлера Российской империи и принесла мужу около 80 тысяч крепостных. Брак по расчету, на удивление, оказался счастливым. Варвара была красавицей, как рассказывал историк Михаил Пыляев, она носила такие роскошные локоны, что императрица Анна Иоанновна только ей это и позволяла при дворе. Варвара уговорила мужа устроить летнюю резиденцию в Кусково – поместье окружало село Вишняки, где она провела свое детство. Княжна любила эти места за теплые воспоминания о беззаботных днях. Наверное, поэтому после смерти жены, а затем и дочери граф в 1768 году подал в отставку и переехал в Кусково, где фейерверками заглушал боль от потерь.


Петр Шереметев сделал ошеломительную карьеру. Ему удалось избежать опалы в эпоху дворцовых переворотов. Семь раз сменялись правители, а хитрый и ловкий вельможа оставался при дворе и получал титулы от всех – от Екатерины Первой до Екатерины Второй. Елизавета сделала его обер-камергером, то есть главным придворным. В этом чине он покинул Петербург и занял пост предводителя дворянства в Москве. Здесь он не только устраивал свои знаменитые праздники, но и издавал переписку отца с Петром Первым и пополнял семейную коллекцию портретов и оружия. У него даже хранилось седло короля Швеции Карла XII – трофей Бориса Шереметева в Полтавской битве.

Тогда же, в 70-х годах XVIII века, Петр Шереметев задумал переделать «старые хоромы» и пригласил архитектора Карла Бланка. Чертежи фасадов он заказал во Франции, у Шарля де Вайи – учителя Василия Баженова. На берегу пруда растянулся дворец с антресолями – верхним полуэтажом. В XVIII веке его называли «Большим домом». В те времена «дворцами» считали только дома, где жила царская семья. Но уже в середине XIX века появилось новое значение слова, которое используют и сейчас: дворец – это богатый дом влиятельной особы. Здесь Петр Шереметев принимал избранных гостей. По широкому пандусу вдоль фасада карета подъезжала к портику, то есть к колоннаде перед главным входом. Пандус с двух сторон охраняли мифические сфинксы. Посередине спускалась парадная лестница. По ней гости выходили к пруду полюбоваться «морскими боями» на золоченых яхтах с пушечными салютами и огнями фейерверков.

Граф не хотел отставать от моды и заказал дворец в духе раннего классицизма, который только появился. Но по традиции дом строили из дерева, поэтому получилось любопытное сочетание старого и нового. «Старое» мы видим и в барочных чертах фасада. Фронтон дома, то есть верхняя часть портика в форме треугольника, выглядит массивно и делает дворец непропорциональным. Его украшает обильная резьба, типичная для стиля барокко. В центре фронтона картуш, то есть щит, с вензелем хозяина «PS» – его венчает графская корона, а вокруг ползут стебли зелени и извиваются ленты. Но фасад дома меркнет перед его великолепными интерьерами, настоящими театральными декорациями. Разве могло быть по-другому у Петра Шереметева, любителя грандиозных праздников?





Давайте представим, что нас тоже пригласили на бал, и зайдем в парадный вестибюль. Здесь сверкает мрамор, в нишах стоят яшмовые вазы с бронзовыми козьими головками вместо ручек, а над ними – античные рельефы. Приготовьтесь удивляться, это иллюзия: «мрамор» на самом деле – расписанная штукатурка, «бронза» – папье-маше и мастика, а вазы – из гипса. Скульптурные панно в действительности живописные: это техника гризайль, когда разными оттенками одного цвета имитируют объем. Но почему же «великолепнейший богач», как называл Шереметева князь Долгорукий, так сэкономил на материалах? Дело в том, что в XVIII веке ценили не только роскошь, но и мастерство, поэтому такие «обманки» были модными. Ловкий царедворец знал немало о «притворствах»!

Двери вестибюля с двух сторон открывают парадные анфилады – одна комната перетекает в другую и отражается в зеркалах. Они висят в самом конце и создают еще одну иллюзию – бесконечной вереницы роскошных гостиных. В них стоят изразцовые печи и рядом мраморные камины – они больше для красоты, чем для тепла, с зеркалами в золотых рамах и с канделябрами. Мода на камины пришла из Западной Европы, но в русском климате они были неудобны. В одном из писем граф жаловался, что от каминов «везде дымно и холодно», отчего все кашляют.

На стенах мы видим шпалеры – фламандские ковры-картины ручной работы. Они стоили баснословно дорого, ведь требовали не только особого умения, но и колоссального труда. Представьте себе, в палитре ковров около десяти тысяч оттенков! Мастера ткали их из толстой крашеной шерсти и изготавливали в день не больше тридцати квадратных сантиметров. На шпалерах изгибаются тенистые деревья, тянутся парковые аллеи на фоне моря и гор. Эти картины будто раздвигают стены и уносят вдаль – еще один сценический прием театрала Шереметева. Граф наполнил дом дорогущими диковинками: здесь и китайские фарфоровые вазы, и немецкий столик с бисерной столешницей, и настенные часы с боем из мастерской француза Шарля Буля. Из Англии для Шереметева привезли бильярдный стол из красного дерева – редкость по тем временам.







Однако граф не только следовал моде и придумывал, чем бы новым и необычным удивить гостей, он еще и использовал удачные находки из других своих дворцов. Его парадную спальню оформили так же, как и в Фонтанном доме в Петербурге, оттуда перевезли и барочный живописный плафон для столовой. Поэтому отголоски «старого» мы встречаем не только на фасаде, но и внутри. Сложно поверить, но граф-изобретатель сначала хотел отделать вестибюль кожами – с золотом, или с серебром, или с цветами. Но такая обивка устарела, и ее больше не продавали!

Парадные анфилады соединяются в большом танцевальном зале в центре дома. Белые стены покрывает золотая резьба – это тоже обманка из папье-маше и мастики. Вечером, когда зажигали свечи, в зале разыгрывалась мистерия: зеркала бесконечно множили сверкающие огни, а хрустальные подвески люстр преломляли свет. Настоящая магия! Не зря танцевальный зал сравнивали с зеркальной галереей Версаля. Из этой комнаты гости спускались во французский парк с мраморными скульптурами. Он заканчивался оранжереей, а каждая аллея вела к павильону с новыми развлечениями.

Герб Шереметевых украшает девиз: «Бог хранит все», именно так и произошло с увеселительной резиденцией. Сын графа, Николай Шереметев, представитель нового времени и новых взглядов, возвел себе дворец на свой вкус в другом селе – в Останкино, а поэтому Кусково не перестраивал. Кусковский дом остался таким, как его задумывал его отец, – с блеском, роскошью и театральностью XVIII века. Шереметевы владели усадьбой до революции, а в 1919 году Кусково превратили в музей. Петр Шереметев был баловнем судьбы, и его самое большое «баловство», пышный и затейливый дворец, восхищает гостей и в наши дни.

История вторая

Петровский путевой дворец

«Фантазии своей не жалей», – так велела Екатерина Вторая строителю Петровского путевого дворца, Матвею Казакову. Это был один из первых его самостоятельных проектов, и архитектор вложил в него всю душу, талант и творческую энергию. За зубчатой крепостной стеной стоит причудливый расписной терем с куполом – небывалая смесь готики, древнерусского зодчества и классицизма. Петровский замок удивил не только императрицу, но и всю Москву в XVIII веке и продолжает удивлять почти 240 лет. «Праздник праздников», «дневная иллюминация» – так называли творение Казакова современники. Не зря путевой дворец стал путеводной звездой архитектора, его карьера взлетела, и даже появилось выражение «казаковская Москва».



Екатерина Вторая познакомилась с Матвеем Казаковым, когда ей представили архитекторов Пречистенского дворца. Дело в том, что императрица собиралась провести год в Москве и летом 1774 года обратилась к князю Голицыну с вопросом, не найдется ли для нее в городе дом, а если нет, то можно ли на скорую руку поставить деревянное строение. И князь, конечно же, предложил свой дом. Его соединили переходами с соседним домом князя Долгорукого – там разместился наследник престола Павел. А посередине выстроили деревянное здание для приемов.


Дворец напоминал лабиринт, и Екатерине Второй не понравился: «Я пробыла здесь два часа и не могла добиться того, чтобы безошибочно находить дверь своего кабинета, это торжество путаницы. В жизни я не видала столько дверей, я уж полдюжины велела уничтожить, и все-таки их вдвое более, чем требуется». Однако императрица понимала, что дала строителям всего три с половиной месяца, задача стояла непростая и лучше ее не выполнить, поэтому Матвей Казаков как автор проекта Пречистенского дворца вместо царского гнева получил чин архитектора. И ему выпал еще один шанс проявить себя.

Матвей Казаков помогал Василию Баженову возводить сказочный город для народных гуляний на Ходынском лугу. Их устроили в июле 1775 года в честь победы русской армии над турецкими войсками. Задумка императрицы для праздника восхищала. Она поручила воссоздать на Ходынке поле сражений с отвоеванными крепостями. Представьте, что Ходынский луг – это Черное море с лодками и кораблями, а две дороги – это Дон и Днепр с мельницами и домами на берегу. В устье первой реки стоит столовая «Азов», в устье второй – театр «Кинбурн». Посередине песчаная насыпь – Крымский полуостров с двумя бальными залами «Керчь» и «Еникале». Налево от Днепра – буфет с угощениями для народа.

«У нас выйдет праздник без вычур, но, может статься, гораздо лучше других», – говорила Екатерина Вторая. Императрица скромничала – увеселительные павильоны выглядели как раз-таки вычурно. Блестели на солнце турецкие минареты, сверкали остроконечные шпили, тянулись ажурные арки. Сама Екатерина Вторая из театральной ложи в форме корабля любовалась своей идеей, а после поручила Матвею Казакову выстроить в таком же диковинном стиле напротив Ходынского поля «каменную дачу» – Петровский путевой дворец. Путевой – чтобы отдыхать в нем на пути из Петербурга перед въездом в Москву. А Петровский – не в честь царя Петра Первого, как можно подумать, а по местности. Эти земли принадлежали Высокопетровскому монастырю, и здесь находилось село Петровское.

Матвей Казаков тут же принялся за проект дворца, и уже в ноябре 1775 года императрица его согласовала – невиданная скорость по тем временам. Так, прошло пять лет, пока начали воплощать проект Большого Кремлевского дворца Василия Баженова. А здесь уже на следующий год, осенью, приступили к работам – во многом благодаря деловой хватке архитектора. Но строительство забуксовало из-за скромного финансирования и затянулось на семь лет. И с этим ничего не мог поделать практичный и предприимчивый Матвей Казаков. Отделку дворца закончили в 1783 году, однако его хозяйка Екатерина Вторая приехала только спустя два года и всего на четыре дня.

Второй раз императрица остановилась в Петровском замке в 1787 году по дороге из Крыма. Тогда она провела во дворце десять дней и, по легенде, отослала личную свиту и караул и осталась «под охраной своего народа». По преданию, чуть не случилась давка – желающих увидеть Екатерину Вторую собралось немало. Давайте представим, что мы тоже пришли на прием к императрице. Тем более, что для этого даже не придется включать воображение – Петровский путевой дворец сейчас выглядит так, как его задумывал Матвей Казаков, и по парадным залам проводят экскурсии.


Перед нами крепостная стена с готическими арками и зубчатыми башенками, похожими на европейские донжоны в средневековых замках. За стеной – парадный двор в форме подковы. В центре – затейливый дворец из красного кирпича и белого камня. У входа стоят пухлые колонны-кувшины, над ними нависают двойные арки – их разделяют гирьки, то есть перевернутые пирамидки. Все это напоминает боярский терем в допетровской Руси и тут же сбивает с толку. Кружевные наличники в духе древнерусского зодчества окружают стрельчатые окна в стиле немецкой готики. Такое оригинальное сочетание объясняют слова императрицы: «Но помни, я ведь хоть и православная буду, однако родом все же из немок».

Но винегрет из архитектурных стилей двумя ингредиентами не ограничивается. Добавьте к этой гремучей смеси звезды, шары и зубцы в духе узорчатого Востока. Такая отсылка к турецкой архитектуре не случайна – дворец строили в честь победы над Османской империей. И чтобы прославить величие и мощь Российского государства, фасад обильно украсили керамическими рогами изобилия, символами богатства и успеха, и коронами, символами власти. Сложно поверить, но у дворца 1706 декоративных деталей! А теперь приготовьтесь еще раз удивляться. Архитектор не был бы Матвеем Казаковым, если бы не спроектировал такой оригинальный замок по законам классицизма. Здание имеет форму куба, и посередине его венчает купол.

По одной из версий, купол путевого дворца был навеян образом собора Святой Софии в Константинополе. Екатерина Вторая мечтала освободить этот город и вернуть греческую империю, где престол занял бы ее внук Константин. Может, поэтому императрица так быстро одобрила проект дворца, что для нее он был воплощением мечты? Под куполом находится центральный круглый зал. Давайте туда пройдем, рассмотрим гипсовые барельефы с русскими князьями на стенах, поднимем голову наверх и восхитимся масштабом: высота купола – 16 метров! Стрельчатые окна (их тоже 16) наполняют комнату солнечным светом и зрительно еще больше увеличивают пространство.

Здесь чувствуешь себя Гулливером в стране великанов. Представьте, площадь зала – 219 квадратных метров! И выбраться из этой «страны великанов» не так-то просто: комнату окружают восемь дверей, но половина из них обманки. Если двери закрыть, то не сразу поймешь, какие из них ведут в парадные гостиные, а какие – просто бутафория по моде XVIII века. Держите подсказку – гостиные вокруг зала образуют крест. Помните про законы классицизма? Кстати, в интерьерах дворца мы уже не увидим той эклектики и причудливости, что на фасаде. Их оформили в строгом классическом стиле с пилястрами (полуколоннами), лепными гербами и фризами – декоративными полосами наверху стены.

Следующий владелец Петровского замка, император Павел Первый, основал новую традицию – останавливаться во дворце перед коронацией. Отдохнув после дороги, он верхом на коне въезжал в Москву и приветствовал зрителей, размахивая шляпой. Этой традиции следовали все императоры. Неудивительно, что в Петровский дворец переехал Наполеон после пожара в Кремле – он боялся, что там взорвется Арсенал. В разграбленном дворце не осталось мебели, и Наполеону пришлось спать на шинели на подоконнике. Здесь он проводил приемы, строил планы о военных походах и отсюда бежал из Москвы.

Дворец восстанавливали уже во времена Николая Первого, и, по иронии судьбы, проект разрабатывал архитектор Огюст Монферран – француз, который в молодости служил в наполеоновской армии. После реставрации путевой дворец открыли для публики. По городской легенде, на парадных дверях висела табличка: «Вход возможен для всех в отсутствие Высочайших Особ. Плата лакеям необязательна». Любопытно, что сейчас дворец занимает Дом приемов мэрии Москвы и в нем по-прежнему могут побывать все желающие – в составе экскурсионной группы. Так сохранили еще одну традицию Петровского замка.



История третья

Царицынский дворец

История дворца в Царицыно – одна из самых таинственных. Екатерина Вторая случайно увидела эти места во время прогулки и тут же влюбилась: холмистые берега окружали зеркальные пруды, бескрайние поля сменяли густые леса – «земной рай», по словам императрицы. Она поручила придворным купить эти земли, а любимому архитектору, Василию Баженову, – построить пышную царскую усадьбу, но к «раю» быстро охладела. Строительство затянулось на десять лет, а после императрица приказала снести уже готовый дворец и заменить архитектора на Матвея Казакова. Что же вызвало царскую немилость? Заговор, зависть или другие загадки?

Казалось бы, раскрыть секреты Царицынского дворца несложно – достаточно поехать в усадьбу и увидеть все своими глазами. На холме стоит красно-белый замок. Его остроконечные башни выглядывают из-за тенистых деревьев. Золотые звезды на шпилях сияют на солнце. Мраморная лестница ведет в парадные залы с колоннами. Сверкают хрустальные люстры, блестит деревянный паркет, слепит позолота. Мы будто погружаемся в атмосферу великолепного XVIII века, представляем, как шуршали юбки на балах, как кружились напудренные парики, как сама императрица улыбалась фавориту Григорию Потемкину.



Нас очаровывает роскошь царского дворца, мы верим ей и даже не замечаем, что это всего лишь фантазия современных художников, которую мы сами додумали в своей голове. Дворец никогда не выглядел так, как сейчас, и в нем никогда не было парадных залов. То, что мы видим в Царицыно, не дает ответы на вопросы, а только запутывает. Ведь это не настоящая история, а игра в нее. Чтобы узнать правду, нам придется прокрутить сериал о придворных интригах к первому кадру: в 1775 году Екатерина Вторая праздновала победу в русско-турецкой войне, а поэтому задумала две резиденции в Москве: Петровский путевой дворец на севере и Царицынский ансамбль на юге.


В Царицыно императрица переименовала село Черная Грязь. Его продал ей князь Сергей Кантемир – семидесятилетний старик, он нисколько не интересовался ни водами, ни лесами, ни прелестными видами, восхищавшими путешественников, проводил свою жизнь за карточным столом, проклиная свои про-игрыши, так говорила о нем Екатерина Вторая. За две недели в Царицыно возвели временный деревянный дворец, где императрица вместе со своим тайным мужем Григорием Потемкиным провела два летних месяца.

Екатерина Вторая каталась по прудам на лодке и устраивала праздники: один из самый ярких – во время сенокоса. Сельские парни в белых косоворотках и в шляпах с павлиньими перьями размахивали косами и пели песни, а девушки в сарафанах и украшениях из бисера сгребали сено. Сама императрица сидела на сене и любовалась зрелищем. Ее придворные подготовили для крестьян угощение – калачи и витушки, ягодные и маковые пряники, вино и брагу. Взмывали вверх качели, играли дудки, шумели свистелки. Императрица с восхищением осматривала новые владения, представляла роскошную усадьбу, а после пригласила Василия Баженова воплощать ее мечты.

Архитектор с головой окунулся в новый проект. Он не только продумывал целый дворцовый комплекс с корпусами, павильонами, мостами для царицы, ее сына, свиты, а после и внуков, но еще и руководил строительством. Баженов сам решал финансовые и производственные вопросы: закупал материалы, нанимал подрядчиков, составлял сметы. И каждый шаг согласовывал с императрицей, что отнимало все силы. Екатерина Вторая быстро забыла о своей мечте. Она год не отвечала на письмо архитектора, не слышала его просьб и так и не сказала, как отделывать интерьеры ее парадного дворца. Деньги задерживали, долги росли, Баженов выглядел обманщиком в глазах рабочих.

Отчаяние архитектора переросло в его крупнейшую творческую трагедию. Через десять лет, в 1785 году, Екатерина Вторая наконец приехала в Москву. И если Петровский путевой дворец императрица назвала хорошей временной квартирой, то Царицынский осудила. Своды ей показались слишком тяжелыми, комнаты слишком низкими, будуары слишком тесными, залы темными, лестницы узкими. Позже императрица велела переделать проект Царицынского дворца, причем не только Василию Баженову, но и Матвею Казакову, строителю Петровского путевого дворца. Новые чертежи Баженова она не одобрила и приказала снести дворец – редчайший случай в истории архитектуры! Баженова уволили с уклончивой формулировкой «для поправления здоровья и исправления домашних дел». Но почему императрица так разгневалась?

Версий у историков немало, самая популярная – Екатерина Вторая подозревала архитектора в заговоре. Баженов дружил с московскими масонами, а те поддерживали ее нелюбимого сына Павла. Императрица знала, что, когда архитектор привозил ей чертежи в Петербург, он виделся и с цесаревичем. А в обществе опять поговаривали о законных правах Павла на престол. Снос дворца выглядел как публичная акция, как предупреждение для масонов, что церемониться с ними не будут.


Связь Баженова с масонами наводит и на другое предположение. Архитектор построил в Царицыно таинственный замок над озером, полный мистических символов. Он соединил древнерусское зодчество, московское барокко и средневековое западноевропейское искусство и создал уникальный фантастический стиль, который сам называл «нежной готикой». И императрица возмутилась, как он посмел воплощать свои мечты? Москвовед XIX века Сергей Любецкий писал, что Баженова сгубила зависть придворных, «косоокая мачеха талантов». Гениальный архитектор с образованием во Франции и Италии, он многим не нравился.





А возможно, Екатерина Вторая разлюбила Царицыно, потому что оно напоминало ей о счастливых минутах с Григорием Потемкиным. Они вместе мечтали о летней резиденции среди лесов и прудов, но их идиллия быстро сменилась ссорами и скандалами, и отношения закончились. Зачем императрице Царицынский дворец, если прошлого уже не вернуть? Что случилось на самом деле, мы можем только догадываться. Вполне вероятно, все эти версии закрутились в снежный ком и обрушились приговором: «Срыть сии казематы до основания!»

Проектом Матвея Казакова Екатерина Вторая осталась довольна. Он же, ученик и товарищ Василия Баженова, стоял перед выбором: затмить наставника и разрушить его карьеру или пожертвовать своей репутацией и вызвать недовольство императрицы. Но как можно ослушаться царицу? Казаков выбрал первое: он разобрал баженовский дворец и перечеркнул десятилетний труд своего учителя. Видимо, это решение далось ему непросто: Казаков отправил в Царицыно своего помощника, а сам редко там появлялся.

Казаковский дворец тоже ждала неудача. Через пять лет строительство заморозили – деньги уходили на новую русско-турецкую войну. А еще через три года Екатерина Вторая удешевила проект. Она приказала убрать третий этаж с беседкой-бельведером, упростить декор башен, а вместо воздушной ограды сделать черную крышу из листового железа. Замысел Казакова развалился: его изящный дворец превратился в мрачный, грубый, примитивный. Архитектора упрекали в провале. Дворец сравнивали с громадной темницей, со сказочным замком Черномора и даже с гробницей – будто она стоит на катафалке, а вокруг нее гиганты-монахи со свечами в руках. Но Казаков лишь выполнял волю императрицы.

В 1796 году Екатерина Вторая умерла; внешнюю отделку дворца закончили, а вот внутреннюю не успели – Павел Первый остановил работы. Как планировали оформить интерьеры, неизвестно – чертежи не сохранились. Царицынский дворец со временем превратился в руины – «красноречивее всех развалин Рима и Гишпании», как писал в XIX веке публицист Иван Киреевский. И только спустя два века, в 2005 году, дворец начали восстанавливать. Но не так, как задумывал Матвей Казаков, и не так, как хотела императрица, а посередине: башни и крышу воссоздали по первому проекту, а два этажа оставили как во втором варианте. Теперь вы знаете всю правду о Царицынском дворце – где история, а где фантазия. Интересно, что бы на это сказала Екатерина Вторая?

История четвертая

Дом Пашкова на Ваганьковском холме

«На обширном холме возвышается волшебный замок. В глубине видишь дворец. Два входа ведут в верхний этаж и на просторную вышку в куполе, с которой открывается прелестнейший вид на Москву», – так в конце XVIII века восторгался домом Пашкова немецкий путешественник Иоганн Рихтер. И его восхищение разделяли москвичи. У ограды великолепного дворца на Моховой улице собирались любопытные – посмотреть не только на волшебный замок, но и на его диковинный сад. Представьте, там важно расхаживали пестрые павлины, гордо вытягивали шеи китайские гуси, горланили попугаи в клетках. «Прильнешь к железной решетке, глазеешь и любуешься», – вспоминал свое детство у дома Пашкова поэт Петр Вяземский.

Замок, будто из сказки про тридевятое царство, тридесятое государство, выстроил прямо напротив Кремля капитан-поручик в отставке Петр Пашков. Откуда у офицера лейб-гвардии Семеновского полка взялись деньги на такой царский размах? Дело в том, что Петр Пашков был еще и богатым помещиком. Его отец, Егор Пашков, сделал головокружительную карьеру: служил денщиком у Петра Первого и дорос до губернатора сначала Воронежа, потом Астрахани, а поэтому оставил сыну неплохое состояние, а тот его увеличил. Современники отзывались о Петре Пашкове нелестно – ростовщик, поставщик водки в казну, скупщик недвижимости, да еще и алчный. Сам же Пашков о себе говорил, что никогда ни в чем не нуждался и не брал в долг.



В 1784 году, когда Пашкову было 63 года, он купил ветхий дом под снос, присоединил к нему соседние участки на Ваганьковском холме и задумал возвести роскошную усадьбу с английским садом. Чтобы под окнами росли экзотические деревья, чтобы в прудах плавали заморские птицы, чтобы били фонтаны, чтобы в саду играли музыканты, а актеры разыгрывали сцены – благо, у Пашкова было немало крепостных. Кто исполнил его желание и построил настоящую жемчужину московской архитектуры, так и остается загадкой – семейный архив Пашковых сгорел в пожаре 1812 года. Однако искусствоведы считают, что создать такой оригинальный, изящный и гармоничный дворец мог только один архитектор – Василий Баженов.


По легенде, Петр Пашков приехал в богатом экипаже на стройку в Царицыно, где тогда работал Василий Баженов. Архитектор испытывал финансовые трудности, поэтому согласился на приглашение состоятельного заказчика. Через год Баженова ждала царицынская катастрофа – императрице Екатерине Второй не понравился построенный им дворец, и архитектор попал в опалу. Отсюда появилась и другая легенда, будто обиженный Баженов развернул дом Пашкова «спиной» к Кремлю. Парадный вход действительно не с Моховой улицы, а с тихого Староваганьковского переулка позади здания. Но у этого простое объяснение: со стороны Кремля холм слишком крутой, чтобы могли заехать кареты, поэтому вместо входа архитектор разбил там сад.

Давайте попробуем разгадать и другие задумки архитектора. Главный дом и два флигеля он поставил в одну линию параллельно кремлевской стене и соединил их галереями в единый ансамбль. Такой прием зрительно увеличил усадьбу: она выглядит эффектной и грандиозной, хотя на самом деле невелика по размерам. Обратите внимание на первый этаж: архитектор сделал высокий цоколь и приподнял здание, что тоже неспроста. Это создает впечатление торжественности и помпезности, и так дом заметнее издалека. А еще он использовал редкий прием – рассчитал цоколь портика на шесть колонн, а поставил четыре: две по бокам заменил на скульптуры. Поэтому дом нарядный, хотя у него скромный декор. Гениально, правда?

А теперь добавьте на дом Пашкова, как вишенку на торт, круглый бельведер, то есть беседку, и получится искусный, ни на что не похожий образец московского классицизма. Сложно поверить, что этот шедевр построили так быстро – за два строительных сезона. Но не успел Пашков заехать в свой волшебный замок, как сказочке пришел конец. Случилось несчастье, да еще и в тройном размере: огромный штраф, болезнь и судебные тяжбы с соседкой. Московская казенная палата предъявила ему взыскание за винные поставки, что его практически разорило. Неизвестно, чем ловкий делец Пашков провинился, но, вероятно, из-за этого с ним и произошел параличный удар. Как говорится, беда не приходит одна. Врачи его вылечили, но с тех пор его возили в коляске.

Однако находчивый Пашков придумал, что делать со злополучным штрафом. Детей у него не было, поэтому он завещал дворец двоюродному брату Александру с тем условием, чтобы тот выплачивал долги – будущие в том числе. Александр был всего на тринадцать лет младше, так что Петр мог его и пережить. Так Пашков убивал сразу двух зайцев: и долги закрывал, и жил припеваючи, как за каменной стеной. Для Александра такая сделка тоже была выгодной. Коллежский асессор, он удачно женился на дочери уральского промышленника Дарье Мясниковой и получил солидное приданое, а поэтому заплатить казенной палате для него было сущим пустяком. Взамен он получал щедрое наследство, что не помешало бы его пятерым детям.

А вот судебные разбирательства с соседкой тянулись десять лет. Рядом жила Аграфена Татищева, невестка известного историка. Когда Пашков возводил ограду вдоль Моховой улицы, она заявила, что он захватил ее участок земли. А для убедительности нашла предлог и пожаловалась в суд еще и на высокие ели в саду Пашкова – они закрывали окна ее дома от солнечного света. Пашков тут же срубил ели, а отдавать участок отказался. Так и судились они из года в год, пока не заключили сделку. Сколько запросила Аграфена Татищева за спорную землю, остается тайной. После смерти Петра Пашкова дом по завещанию перешел к его двоюродному брату. Александр Пашков тоже любил редких птиц, и при нем в прудах плавали еще и черные лебеди чуть ли не из Австралии, как рассказывали его современники.

Дворец сильно пострадал в пожаре 1812 года, от его богатых интерьеров остались только чугунные лестницы. Бельведер разрушился, упала статуя, которая его венчала, обвалился и герб Пашкова. Беседку потом восстановили, правда уже без статуи, без герба и с другим рисунком лепнины и колонн. При сыне Александра Пашкова, бригадире Алексее, карета превратилась в тыкву – волшебный замок пришел в упадок. Сад зарос травой, по нему больше не гуляли ни павлины, ни гуси, пруды высохли, а за решетку больше никто не заглядывал – там видели разве что развалины с заколоченными окнами. Так дом и стоял, пока в 1839 году дочь Алексея Дарья Полтавцева не продала его.


Сначала здесь разместили Московский дворянский институт, затем мужскую гимназию. А в 1862 году открыли Румянцевский музей – первый публичный музей Москвы с библиотекой на основе богатой коллекции графа Николая Румянцева. После революции все некнижные коллекции передали в другие музеи, а в Доме Пашкова оставили только библиотеку – в 1925 году ей присвоили имя Владимира Ленина. Через два года объявили конкурс на строительство нового корпуса библиотеки по соседству, на углу с Воздвиженкой. Сейчас это главное здание Российской государственной библиотеки, а дом Пашкова по-прежнему занимают ее отделы. Интерьеры дома восстановили в духе времен Румянцевского музея, а вот фасад выглядит так, как задумывал его гениальный архитектор в конце XVIII века. До сих пор это одно из самых красивых зданий в Москве.

История пятая

Демидовский дворец в Гороховском переулке

Те, кто побывал у Демидовых на балу, мечтали о такой же роскоши у себя дома.

Зеркала чуть ли не до потолка висели в мраморных подзеркальниках. Сверкали хрустальные подвески люстр. Стены и двери украшала золоченая резьба – и не подделка из папье-маше, и не просто нарисованный узор, а подлинное дерево. Его вырезали искусные мастера и покрывали сусальным золотом. Здесь будто пробежала золотая антилопа: ударила одним копытом – распустился букет в античной вазе, удалила другим – рассыпалась нитка бус. Из-за этой резьбы парадные залы Демидовых так и назвали – золотые комнаты.

Говорят, не все золото, что блестит, но только не у Демидовых. Эти богачи могли позволить себе самое лучшее – и дорогие материалы в отделке, и знаменитого архитектора Матвея Казакова. Именно он в 1791 году построил настоящий дворец в Гороховском переулке для семьи Ивана Демидова, отставного бригадира, действительного статского советника и представителя известной династии горнозаводчиков. О прадеде Ивана, тульском кузнеце-оружейнике Никите Демидове, слагали легенды. По одной из них, Петр Первый проезжал через Тулу и у него сломался немецкий пистолет. Никита не просто починил оружие, но и сделал точную копию так, что и сам государь не отличил, – у кузнеца были золотые руки.





Как на самом деле познакомился Никита Демидов с царем, неизвестно, но он поставлял оружие для армии по низким ценам, чем и добился расположения Петра Первого. При этом по качеству его ружья не уступали заграничным. Вот это действительно сам кузнец своего счастья! Благодаря покровительству царя Никита Демидов не только построил пушечный завод в Туле, но и получил от казны Невьянские железные заводы на Урале с обязательством расплатиться за них железом. Что он сделал довольно быстро, ведь это была золотая жила. Затем Никита начал основывать новые заводы – не только железные, но еще и медные.

За заслуги в оружейном и горном деле предприимчивого заводчика возвели в дворянство с фамилией «Демидов» – изначально так звучало его отчество: Никита был сыном Демида Антюфеева. Сыновья Никиты Демидова продолжили его дело, а вот их потомки потеряли интерес к семейным предприятиям. Зачем разбираться в металлургии, если можно и так жить на широкую ногу? В 1789 году братья Иван и Петр Демидовы продали отцовские заводы за 600 тысяч рублей. И в это же время Иван Демидов заказал у архитектора Матвея Казакова на окраине Москвы, в Гороховском переулке, богатую городскую усадьбу.


Обратите внимание, как архитектор расположил главный дом и флигели: он поставил их симметрично и вынес на линию улицы. А за ними разбил сад с прудами, фруктовыми деревьями, оранжереями и теплицами. В те времена это был новый прием композиции, ведь главный дом часто располагали в глубине участка, за парадным двором, где разворачивались кареты. Матвей Казаков придумал другое решение – он сделал арочные ворота посередине главного дома и там разместил парадный вестибюль. Кареты заезжали в ворота, останавливались, гости заходили в вестибюль и поднимались по лестнице на второй этаж, а карета уезжала во двор.

У такой планировки было практичное объяснение – Демидовский дворец архитектор построил не с нуля, а на основе старого дома, который раньше принадлежал секунд-майору Александру Гурьеву. Посмотрите на фасад: его украшает шестиколонный портик – так называют колоннаду перед входом в здание. Заметили, что у колонн вытянутые капители, то есть верхушки? Это фирменный почерк Матвея Казакова. Любопытно, что он нарушил идеальную симметрию фасада Г-образной формой дома – с левой стороны во двор выступала парадная лестница. Вместе с вестибюлем от хозяйственных помещений ее отделяла глухая стена на первом этаже.

В остальном расположение комнат было типичным. На втором этаже – парадные залы, где принимали гостей и устраивали балы, а на третьем – личные покои владельцев, где вели повседневную жизнь. Если третий этаж имел простую отделку, то второй отличался роскошными интерьерами и высокими потолками. Представьте, больше пяти метров! Демидовы умели вызвать зависть у гостей! Вдоль окон тянулась парадная анфилада – двери размещались на прямой линии, и одна комната перетекала в другую. Двери распахнуты, их створки будто рамы живописных полотен, а вместо картин – вид на те самые «золотые комнаты».

Золоченая резьба покрывала дверные порталы, переходила на наличники окон и спускалась по рамам зеркал на мебель. Куда ни глянь – везде золото! Если вид парадной анфилады привлекал зрителей, словно сцена в театре, то роль кулис играли стены комнат. Их обтягивали штофом, то есть шелковой тканью. Любопытно, как это делали: материал натягивали на щиты, их вставляли в специальные впадины стен, а края закрывали багетами. При этом соседние комнаты намеренно оформляли в контрастные цвета для нарядности. Поэтому неудивительно, что в доме Демидовых Голубая гостиная переходила в Малиновую, а та – в Зеленую. Как вы догадались, их так назвали по цвету стен.

Давайте прогуляемся по «золотым комнатам» и совершим путешествие в XVIII век, ведь сейчас они выглядят практически так же, как при Демидовых. Посмотрите на верхнюю часть стены: ее окружает лепной фриз – так называют горизонтальную полосу. Изящная лепнина переходит на потолок и тем самым соединяет стены с живописным плафоном. Каждая деталь в интерьере – не случайная фантазия декораторов, а прием со смыслом. Так, наборный паркет повторяет рисунок росписи на потолке. Чем дальше идем по парадной анфиладе, тем наряднее комнату мы видим. И это тоже неспроста, а чтобы сильнее впечатлить гостей.





Поэтому самая богатая отделка в последней комнате, в Зеленой гостиной. Ее использовали как парадную спальню, где дамы отдыхали во время балов. Они уставали не столько от танцев, сколько от туго затянутых корсетов. Посмотрите на роспись потолка в дамской гостиной: здесь будто заплели венок из садовых и полевых цветов. Попробуйте найти розы, пионы, нарциссы, тюльпаны, ромашки, васильки, лилии. Каждая дама на балу видела свой любимый цветок и еще больше восхищалась домом Демидовых. Изысканная и изящная отделка комнат говорила не только о богатстве Демидовых, но и об их хорошем вкусе.

За парадной спальней за закрытыми дверями находился кабинет хозяина, Ивана Демидова. Как выглядела эта комната, мы можем только догадываться: она не сохранилась, как и большой двусветный зал в противоположном углу дома. Он занимал два этажа, и там размещалась галерея для музыкантов. Из парадной анфилады выйдем в круглую столовую с колоннами, а затем спустимся по лестнице вниз, но там больше не увидим арочных ворот с деревянными створками и нас не будет ждать карета у чугунных фонарей. Сквозной проезд заделали в XIX веке, когда дом перестал быть жилым.

После смерти Ивана Демидова усадьбу унаследовал его сын Николай, а затем дочь Софья. Она продала отцовский дворец, он переходил из рук в руки, пока в 1858 году его не купила Межевая канцелярия для учебного заведения – Школы межевых топографов. Ее позже объединили с Константиновским межевым институтом. Вот тогда дом и перестроили. Комнаты третьего этажа переделали под аудитории, со стороны сада к дому пристроили большой учебный корпус. Сейчас усадьбу занимает преемник института – Московский государственный университет геодезии и картографии, а «золотые комнаты» превратили в музей, где проводят экскурсии. Это редкая в Москве возможность увидеть подлинные интерьеры XVIII века, да еще и одного из самых знаменитых мастеров – Матвея Казакова.



История шестая

Усадьба Барышникова на Мясницкой

Усадьбу Ивана Барышникова строили в конце XVIII века около десяти лет, а все потому, что требовательный заказчик не раз менял проект. Отставной майор и богатый помещик, он купил дом на Мясницкой улице. Четыре года его переделывали крепостные архитекторы, но, видимо, так и не угодили хозяину. И тогда Иван Барышников обратился к лучшему мастеру в Москве, к Матвею Казакову. И задумку гениального архитектора тоже одобрил не сразу. Дом вышел не казаковским и с причудами: главный парадный зал не в центре, а в углу левого крыла, а вместо него спальня прямо за портиком с колоннами. Вот это оригинал! Кем же был Иван Барышников, доставивший столько хлопот Матвею Казакову?

«Эту фамилию слышали все в тогдашней Москве. То был влиятельный, почти всемогущий богач. Приглашение звучало как приказ» – так описывает Барышникова москвовед Михаил Ильин. Матвей Казаков строил для помещика и раньше – церкви в двух его имениях в Смоленской губернии. Алексино и Погорелое достались Барышникову от отца, «прожженного жулика», как его называл писатель Вячеслав Шишков в исторической эпопее «Емельян Пугачев»[1]. О Барышникове-старшем, Иване Сидоровиче, говорили нехорошее. Будто бы он, бедный мещанин из Вязьмы, торговал дегтем по деревням, а потом присвоил золото фельдмаршала Степана Апраксина и сказочно разбогател.



По легенде, Барышников-старший в Семилетнюю войну служил при армии маркитантом, то есть мелким торговцем. Фельдмаршал поручил ему привезти жене бочонки то ли с селедками, то ли с вином, то ли с виноградом – варианты разные. На дне бочонков Апраксин спрятал золото. В пути Барышников узнал, что фельдмаршала арестовали, поэтому бочонки он доставил, а золото забрал себе. По другой версии, он сделал состояние на темных делах со своим покровителем Иваном Орловым. Будто бы граф придумывал аферы, а Барышников их проворачивал, и успешно, ведь брат Орлова был фаворитом Екатерины Второй.


Вячеслав Шишков в «Емельяне Пугачеве» рассказывал, что «чудо-юдо, рыба-кит» Иван Сидорович Барышников, маленький, безызвестный человек, стал большим и знатным благодаря казенным строительным подрядам в Петербурге и винным откупам. Он приобрел два имения на родине на имя графа Орлова. Хоть Барышников и был миллионером, но не имел потомственного дворянства, а поэтому не мог покупать землю с крепостными крестьянами. А вот его сын, Иван Иванович, дослужился до звания майора артиллерии, получил дворянское звание и переписал имения на себя. Женился он поздно, в сорок лет, и, по воспоминаниям сына Андрея, считал себя уже немолодым и некрасивым, а поэтому не решался сделать предложение своей будущей жене.

Елизавета Яковлева, сестра известного заводчика, взяла дело в свои руки. Она подвела Барышникова к зеркалу и спросила, находит ли он себя привлекательным. Красавица Елизавета была на двадцать три года младше, и Барышников, конечно же, возразил. На что она ему ответила: «Вы на мои глаза очень хороши!» Так и сыграли свадьбу. После этого Барышников приобрел усадьбу в Москве, а в 1797 году заказал у Матвея Казакова ее перестройку. Перед архитектором стояла непростая задача. Представьте, небольшой участок, еще и с палатами XVII века, а владелец хочет классический дворец. Давайте посмотрим, как мастерски Матвей Казаков решил эту проблему.

Он спроектировал дом «покоем», то есть в форме буквы П, так, чтобы боковые корпуса выходили на линию улицы. Это типичная планировка для эпохи классицизма, правда, Матвей Казаков ее не любил. Но тут не оставили выбора – архитектору пришлось включать в объем дома старые усадебные постройки. Обратите внимание на окна правого крыла – они ниже, чем в левой части дома, а все потому, что там своды палат XVII века. Перед домом – парадный двор, уютный, но маленький, что портило впечатление от усадьбы. Поэтому Матвей Казаков использовал тот же прием, что и Василий Баженов в доме Пашкова, – выдвинул портик вперед и поставил колонны на высокий цоколь. Так дом выглядел величественнее и масштабнее.

Присмотритесь к портику и увидите то, что не бросается в глаза: архитектор заменил боковые колонны на столбы – их называют антами. А теперь представьте, что вдоль первого этажа тянется галерея-терраса с колоннами, над ней – воздушные балконы. Именно таким создавал дом Матвей Казаков, но этих деталей больше нет. Зато сохранились парадные интерьеры – они пережили пожар 1812 года и выглядят так, как при Иване Барышникове. Давайте подойдем к главному входу – дверь неожиданно не посередине, а сбоку, в левом крыле. Поднимемся по лестнице на второй этаж, окунемся в атмосферу конца XVIII века и попытаемся понять, почему хозяин выбрал нестандартную планировку.

Высокую парадную лестницу заливает свет. Поднимите голову наверх – с двух сторон от ступенек окна, именно поэтому так солнечно, что кажется, будто потолок – это ясное небо. Между окнами – парные колонны, мы встретим их в каждой парадной комнате, они везде разные, и это тоже неспроста. Они делают одну комнату не похожей на другую, но в то же время объединяют их в одно целое. Как оркестр, где играют скрипки, виолончели, контрабасы, и все это выливается в гармоничную мелодию. По лестнице попадаем в овальную столовую. С двух сторон от двери опять видим колонны. Дотроньтесь до них – они серебристо-голубые и уже не просто оштукатуренные, как на лестнице, а из искусственного мрамора.

По бокам колонн – столбы. Этот тот же самый прием, что и на фасаде дома. Помните анты портика? Архитектор повторяет элементы экстерьера в интерьере. Оригинально, правда? Справа от столовой, в углу левого корпуса, – большой танцевальный зал. Его окна выходят на три стороны: во двор, на улицу и в переулок, а поэтому здесь так же светло, тепло и уютно, как и на лестнице. В центре комнаты – круговая колоннада. Чтобы кружиться в танце, а перед глазами плыли платья, улыбки и… колонны – одна, вторая, третья, и это еще больше вскружило голову. Интересно, сколько пар нашли друг друга на танцах у Барышникова?

Над колоннадой – круглый расписной плафон. Посмотрите наверх – там орлы машут крыльями и несут гирлянды цветов к солнцу. Мы будто опять видим небо, но вместо облаков – цветы-розетки. Вот это фантазия у декораторов! Сам зал квадратный, но из-за колоннады кажется круглым. Архитектор использует форму комнат как еще одну деталь их уникальности. Помните, что столовая овальная? За ней идет анфилада гостиных с искусственным мрамором на стенах, барельефами над дверями и, конечно же, колоннами. Анфилада обрывается в середине дома, за портиком.

Там, в глубине гостиной, прячется миниатюрная и изящная парадная спальня. Видите полукруглые ниши по углам? Колонны держат расписной полукупол, усыпанный полевыми цветами. Такой элемент в архитектуре называют конхой. Матвей Казаков задумывал спальню по-другому. По его проекту она занимала всю центральную часть дома и выходила на открытые террасы. Но Иван Барышников захотел камерную спальню с окнами во двор, а перед ней – гостиную. Дело в том, что в конце XVIII века уже стирается тот контраст между богатыми парадными залами и скромными жилыми комнатами, как мы видим в доме Демидова в Гороховском переулке.





Нет кричащей золотой отделки и показной роскоши, уже не пытаются удивить гостей, а делают так, как удобно для жизни. Поэтому Иван Барышников и заказал парадную спальню в центре дома, а не в углу, как было принято раньше. Чтобы попадать из спальни в правое крыло, в жилые комнаты. Если раньше их строили на третьем этаже, отдельно от парадных, то в доме на Мясницкой и парадные, и жилые комнаты занимали один этаж, только разные крылья. Этим дворец Барышникова полностью отличается от дворца Демидова. А ведь их строил один архитектор, в одном архитектурном стиле классицизм, с разницей всего в одиннадцать лет! Вот так менялись тренды на рубеже веков!

Отделку усадьбы закончили уже в начале XIX века, в 1802 году. Но недолго в доме Ивана Барышникова шумели балы. Через четыре года во время родов умерла его красавица-жена. Дом опустел, в нем не играли музыканты и не кружились в танцах гости. Барышников пережил жену на двадцать восемь лет. Дом на Мясницкой достался его дочери Анне и ее мужу, полковнику Степану Бегичеву. Здесь гостил его друг, знаменитый писатель Александр Грибоедов. В этих стенах он работал над своим гениальным произведением «Горе от ума». По иронии судьбы дом Барышникова вот уже больше тридцати лет занимает редакция газеты «Аргументы и факты». И журналисты пишут о современной жизни там, где когда-то создавалась самая злободневная сатира своего времени.

История седьмая

Дом Дурасовой на Покровском бульваре

Дом майорши Аграфены Дурасовой на Покровском бульваре дал название целому переулку – он стал Дурасовским. Тогда, в конце XVIII века, самого бульвара еще не было – его разбили в 1820-х годах. Крепостную стену на его месте уже снесли, ров засыпали, земляной вал разровняли, и этот дом был самым богатым и внушительным возле Белого города. Кто его построил – до сих пор загадка. Причем вопрос в имени не только архитектора, но и заказчика: муж Аграфены или ее сын?

Аграфена была завидной невестой: ее отец, симбирский купец и горнопромышленник Иван Мясников оставил в наследство каждой дочери по два завода – медеплавильному и железоделательному, а сверху 19 тысяч крепостных крестьян. Он женился на Татьяне Твердышевой, сестре своих компаньонов, братьев Ивана и Якова. Вместе они открыли рудники на Южном Урале, построили заводы и стали «железными королями». Александр Пушкин в «Истории пугачевского бунта»[2] писал, что потомки их наследников одни из богатейших людей России. И это спустя столетие!



По легенде, разбогатеть симбирским купцам помог сам Петр Первый. Будто царь путешествовал по Волге, попал в шторм, а гребцы Твердышевы и Мясников доставили его на берег. Петр Первый пригласил их на чай и стал расспрашивать, почему они сидят в Симбирске, а не идут на Урал за счастьем, то есть за железной и медной рудой, как это сделал Демидов. Те пожаловались, что нет капитала, тогда царь выдал им 500 рублей и пообещал: если найдут рудники, то получат их в вечное пользование. Так и вышло.


Уже во времена императрицы Елизаветы горнозаводчики получили потомственное дворянство, однако для столичного светского общества четыре дочери Мясникова были все-таки незнатными. Но их басно-словное наследство помогло им сделать удачные партии. Ирина Мясникова вышла замуж за полковника Петра Бекетова. Екатерина Мясникова стала женой статс-секретаря Екатерины Второй Григория Козицкого. С Дарьей Мясниковой мы уже встречались на страницах о доме Пашкова. Помните, он достался ее мужу, Александру Пашкову, по завещанию двоюродного брата?

На Аграфене Мясниковой женился секунд-майор Алексей Дурасов, симбирский дворянин из старинного рода. Предок Дурасовых Иван приехал в Москву из Польши в конце XV века еще при Иване Третьем и получил поместья. Дурасовы взяли герб польского рода Одровонж: на красном щите серебряный лук, из него вылетает золотая стрела, сверху дворянский шлем и корона с павлиньими перьями. Историки рассказывают, что Алексей и Аграфена Дурасовы в конце XVIII века построили дворец у Белого города в Москве, но это не так.

Открываем книгу начала XX века Петра Мартынова «Селения Симбирского уезда»[3] и смотрим купчую крепость, то есть акт о покупке имущества, на Скугаревку – одну из деревень Дурасовой. Она продала ее 18 апреля 1782 года. Читаем: «<…> покойного отставного секунд-майора Алексея Федорова сына Дурасова, жена его, вдова Аграфена Иванова дочь». Так что Алексей Дурасов в то время уже умер, и дом заказывал, скорее всего, его сын Николай.

Имя архитектора неизвестно – документы не сохранились. Но историки приписывают дом Матвею Казакову – он включил его в свои архитектурные альбомы. Однако это не говорит об авторстве – архитектор собирал чертежи лучших зданий в Москве, и в альбомы вошли не только его постройки. Перед нами классический дворец во всем великолепии. Его переделали из старого дома – пристроили третий этаж, шестиколонный портик и левую часть, где разместили парадный вестибюль и большой двусветный зал на втором этаже. Давайте зайдем внутрь, посмотрим, как жили Дурасовы, и узнаем о типичных для конца XVIII века интерьерах в духе классицизма.

Как и гости Дурасовых, мы попадаем в парадный вестибюль: он квадратный, но кажется круглым – впереди восемь колонн образуют ротонду. Подобный прием мы видели в танцевальном зале Ивана Барышникова в доме на Мясницкой – там тоже архитектор использовал круглую колоннаду. На первом хозяйственном этаже находились и покои Аграфены Дурасовой. В этом нет ничего странного: службы часто выносили в отдельные дворовые постройки, а на первом этаже размещали так называемые «вседневные» комнаты. По бокам двери в покои Дурасовой стоят колонны. Они выглядят деревянными, но это иллюзия – на самом деле их сделали из искусственного мрамора.

На капителях, то есть верхушках колонн, замечаем советские звезды. Современные реставраторы пытались вернуть дому первоначальный исторический облик, но кое-где сохранили следы поздних наслоений и не стали исправлять колонны. Три окна комнаты выходят на Покровский бульвар. Внимательно присмотритесь: два окна слева образуют глубокие ниши – это выступает цоколь портика. Снаружи портик выглядит симметричным, он посередине дома, и с двух сторон от него по пять окон. А вот внутри он нарушает пропорции комнаты – и это не ошибка архитектора, так получилось, потому что дом не строили с нуля, а перестраивали.

Поэтому и у парадной лестницы не три марша, как было принято, а всего два – архитектор подстраивался под старую планировку. Как говорил историк Евгений Николаев в книге «Классическая Москва»[4], светлое пятно парадной лестницы указывало гостям дорогу, им не приходилось блуждать по дому, а ненужные двери запирали или маскировали под стену или шкаф. Лестница просторная, из желтого камня и, по моде того времени, с простой отделкой. По бокам мы видим заделанные ниши – раньше в них стояли скульптуры: какие были при Дурасовых, неизвестно, а вот в советское время их заменили на гипсовые бюсты вождей пролетариата.





Лестница ведет нас в парадную анфиладу комнат. Ее открывает Белый зал. «Пылает тысячью огней обширный зал, с высоких хоров ревут смычки, толпа гостей, гул танца с гулом разговора», – как писал Евгений Баратынский. Давайте внимательно посмотрим по сторонам. Зал занимает два этажа, он двусветный, то есть с двумя рядами окон. Они идут вдоль трех стен, и на одной из них фальшивые – при Дурасовых там скрывались комнаты для актеров. Они спускались по потайной лестнице и выходили на сцену. Видите овальную нишу? Там устраивали спектакли: Николай Дурасов держал свой крепостной театр.

С капителей полуколонн на нас смотрят ангелочки: они надули щеки и отвернулись. Такой декор нам кажется необычным, но на самом деле это типичный сюжет для того времени. «Где этот проклятый купидон не торчит, кому не грозит он пальцем?» – как вспоминал князь Иван Долгорукий. Под потолком зал огибает красная полоса. Аграфена Дурасова приказала украсить комнату красным шелком. Ткань спустя века не сохранилась, но реставраторы воссоздали пожелание первой хозяйки.





Из шумного танцевального зала мы переходим в Красную гостиную. Ее так назвали по цвету стен из искусственного мрамора – он вошел в моду в 90-х годах XVIII века. За Красным залом идет Зеленый – как вы догадались по названию, его отделали зеленым искусственным мрамором. Это парадная столовая, где гости обедали во время балов. По углам комнаты – печи с белыми изразцами, посередине – камин с зеркалом. В таком соседстве нет ничего удивительного, ведь камин ставили для красоты, а не для тепла. Помните, мы такое уже встречали в дворце графа Петра Шереметева в Кусково?

Четвертая и последняя парадная комната – Синий зал. Скорее всего, там находилась парадная спальня – по традиции она завершала анфиладу. В ней, как правило, не спали, а принимали гостей. Третий этаж обычно занимали комнаты детей и их воспитателей, но Николай Дурасов был холостяком. После его смерти в 1818 году дом достался его сестре – еще одной Аграфене Дурасовой. Она вышла замуж за своего дальнего родственника, генерал-лейтенанта Михаила Дурасова. Как думаете, как она назвала свою старшую дочь? Конечно же, Аграфеной!

Дурасовы владели домом до 1825 года, затем его купил граф Матвей Дмитриев-Мамонов, основатель «Ордена русских рыцарей» – одной из преддекабристских организаций. За отказ присягать императору Николаю Первому его признали сумасшедшим. И через четырнадцать лет его опекуны продали дом Практической академии коммерческих наук. С этого времени начинается новая история дома – как учебного заведения. Им он остается и сейчас – это административный корпус Высшей школы экономики. Но благодаря реставраторам здесь чувствуешь себя в гостях у Дурасовых. С этой семьей мы с вами не прощаемся: в следующей главе мы поедем в загородную усадьбу Николая Дурасова, которую он построил в начале XIX века.

Глава вторая

Почувствовать дух первой половины XIX века

История первая

Дворец Николая Дурасова в усадьбе Люблино

«Опростоволосился я достаточно!» – так недоумевал писатель Степан Жихарев после обеда у Николая Дурасова в его загородном имении Люблино. Жихарева обвели вокруг пальца, а он повелся. Хлебосольный хозяин рассказывал за столом, что стерляди и судаки плавали в Люблинском пруду, что чудовищные раки водились в местной речке, что спаржа толщиной чуть ли не с палец выросла в огороде, что телятина со своего скотного двора и даже вино из собственных виноградников в крымских деревнях. Жихарев поверил. Откуда он мог знать, что Дурасов не только гостеприимный и радушный помещик, но еще и большой оригинал и выдумщик?

Его загородная резиденция в Люблино не считалась усадьбой в классическом понимании – там не было хозяйственного комплекса. Разве что разводили фрукты в оранжерее – и это единственное, что назвали бы домашним за столом. Николай Дурасов там не жил, а только принимал гостей. Он любил пышные балы, а поэтому, обустроив дом на Покровском бульваре, занялся загородным имением – тогда Люблино еще не входило в состав Москвы. Зимой Дурасов приглашал гостей на воскресные обеды в люблинской оранжерее среди лимонных и лавровых деревьев. Летом же два раза в неделю устраивал спектакли в крепостном театре.





При этом Дурасов не раз выдавал свое имение за обычную усадьбу. Не только Жихарева он оставил в дураках. В театре он извинялся перед англичанкой Кэтрин Вильмот, компаньонкой княгини Дашковой, за «убожество» на сцене. Будто крепостные актеры заняты на уборке урожая и некому играть. Дурасов явно лукавил и напрашивался на комплименты – его театр славился в Москве и соперничал с шереметевским. Видимо, потому что Дурасов любил похвастаться и приврать, про его дворец в Люблино придумали забавную легенду, похожую на анекдот.

Рассказывали, будто бы бригадир Дурасов мечтал об ордене Святой Анны, а когда наконец его получил, увековечил это событие и построил дом в форме своей награды. Его оригинальный дворец действительно напоминает аннинский орден. Только представьте, в центре дома высокий, в два этажа зал-ротонда. От него крестом расходятся четыре крыла, и их по кругу соединяет двойная колоннада. А сверху бельведер – так называют надстройку дома, которую используют как смотровую площадку. Бельведер вошел в моду в 70-х годах XVIII века и оставался популярным до 30-х годов XIX века, пока его не вытеснил мезонин.


Обычно бельведер возводили как беседку, но в дурасовском дворце сделали по-другому. В бельведер превратили целый третий этаж – уменьшенную копию первых двух, с куполом и крыльями. У дома четыре одинаковых фасада – для обзора со всех сторон. Их различали разве что барельефы со сценами из античной мифологии. На одном – древние греки приносили жертву богам, на другом – посвящали девочек в жрицы Афродиты, богини любви и красоты, на двух остальных – поклонялись Дионису, богу вина и виноделия.

Дворец походил и на храмовую постройку, и на увеселительный павильон, и в то же время в окрестностях Москвы не было ни одного усадебного дома, с чем бы могли его сравнить. И эту нетипичность как раз и объясняли историей про аннинский орден. А чтобы легенда выглядела убедительной, указывали на статую святой Анны. Будто бы Дурасов приказал украсить ею бельведер. Но это, конечно же, не так. Церковная скульптура была бы нонсенсом в светской архитектуре и противоречила бы канонам. Святую Анну перепутали с копией Большой Геркуланянки. Но и она появилась не при Дурасове.

Давайте разберемся с этой ошибкой. Изначально дворец венчал Аполлон, покровитель искусств, но его снес ураган в 1904 году. Тогда уже другой владелец усадьбы, купец Конон Голофтеев, заказал из Гамбурга копию экспоната Дрезденского музея – Большой Геркуланянки. Но и эта статуя пострадала – в 1941 году. И ее уже в наше время заменили на современную работу московских скульпторов. Миф о статуе развеяли, а что же насчет аннинского ордена? На самом деле неизвестно, имел ли Дурасов такую награду, зато известно, какими постройками он как заказчик мог вдохновляться.

Во дворце в Люблино угадываются черты знаменитой виллы Ротонда итальянца Андреа Палладио. К тому же такая форма здания отсылает к «Проекту центрического сооружения» Жана Франсуа Неффоржа, теоретика французского классицизма, популярного во второй половине XVIII века. Так что красивая легенда об ордене Святой Анны разрушается примерами из зарубежной архитектуры. Как вы помните по предыдущей главе, Николай Дурасов был сказочно богат благодаря наследству матери, а поэтому мог позволить себе оформить загородный дом по своему вкусу и не так, как у всех.

Но это не единственный миф о дворце. Считают, что его построил в 1801 году архитектор Иван Еготов, но он, скорее, лишь руководил работами, а проект создавал Родион Казаков – талантливый ученик знаменитого однофамильца Матвея Казакова и не менее известного Василия Баженова. Иван Еготов женился на сестре Родиона Казакова, поэтому архитектор доверил родственнику наблюдать за строительством. В таком же тандеме они работали над усадьбой Кузьминки по соседству, где над окнами главного дома установили те же барельефы, что и в Люблино.

Да и год постройки, вероятно, неточный. В 1801 году Дурасов только купил усадьбу у княгини Анны Урусовой. По одной из версии, она продала Люблино после смерти дочери, ведь имение напоминало о трагедии. Так что в это время только приступили к строительству дворца. Наверняка он уже был готов к 1806 году, когда в гостях у Дурасова побывала Кэтрин Вильмот, а потом с восторгом писала сестре: «Если бы ты видела райский уголок, в котором он живет! Его жилище – мраморный дворец с колоннадой». О самом хозяине англичанка отзывалась не так лестно: «Но невысокого Дурасова, скорее, можно принять за карлика, а не за рыцаря – владельца такого изумительного поместья».

Давайте представим, что мы вместе с Кэтрин Вильмот приехали на праздник в дурасовский дворец, тем более для этого даже не придется включать воображение. Сейчас парадные залы выглядят так же, как при первом хозяине, – их восстановили современные реставраторы, а внутри работает музей. Через вестибюль в одном из крыльев дома мы попадаем в центральный Круглый зал. Его окружают строгие полуколонны, они поддерживают античные барельефы, которые будто в танце плывут по кругу. Но перед нами те же «обманки», что и в шереметевском дворце в Кусково. На самом деле стены гладкие. Это уже знакомая нам живопись гризайль, когда разными оттенками одного цвета создавали эффект лепнины.

Поднимаем голову вверх – там живописное панно «Триумф Венеры». Богиня красоты из римской мифологии едет по небу в колеснице. Одна из ее прислужниц подносит фимиамницу, то есть курильницу для благовоний. Вторая – брызгает на волосы Венеры духи. Третья – держит зеркало. Это работа итальянских мастеров – Дурасов не экономил на отделке. Через открытые двери Круглого зала мы попадаем поочередно в две парадные комнаты в крыльях дома – в Колонный и Мраморный залы. Два других крыла занимают служебные помещения с лестницами и вестибюлями.

В Колонном зале стены покрывают пейзажные панно с видами Люблино. На холмистом берегу пруда стоит беседка. Деревья наклоняют ветви к воде, а вдалеке тянется лес. Комнату делят на три части колонны из розового искусственного мрамора, и кажется, что это вовсе не комната, а парковый павильон. И настоящие деревья выглядывают из-за колонн, а не нарисованные. В Мраморном зале мы снова встречаем и гризайль, и живописный плафон, и мраморные полуколонны – не зря же у комнаты такое название. Однако здесь мы замечаем то, что не видели раньше, – лепные медальоны на стенах с античными богами и героями.

Во дворце всего три комнаты для приема гостей, и это неспроста. Парадная анфилада здесь не внутри, а снаружи. Крылья дома объединяет круговая галерея с колоннами из белого камня по бокам. Слуги Дурасова усыпали мраморные ступеньки лепестками роз, жасмина, герани, и в воздухе стоял аромат цветов. Гости стояли на открытой галерее и любовались идиллической картиной природы, а затем спускались к Люблинскому пруду. Неудивительно, что после смерти Николая Дурасова в 1818 году московский чиновник Александр Булгаков писал: «Добрый был человек! Весь город жалеет о смерти его!» Умел он развлекать Москву на своих праздниках.



История вторая

Дворец Вяземских в усадьбе Остафьево

«Оставь его, братец!» – Александр Пушкин махнул рукой слуге, схватившему багаж. Великий поэт приехал в гости к другу Петру Вяземскому, а тот загадал – какое первое слово скажет гость, так он свое имение и назовет. Так появилась усадьба Остафьево. И это, конечно же, красивая легенда, далекая от правды, как Россия от отмены крепостного права в пушкинские времена. Название Остафьево встречалось еще в XVII веке задолго до описываемых событий. А эту цитату, только с другим смыслом говорил сам Петр Вяземский друзьям: «Зимой возьмите дилижанс, да приезжайте к пустыннику святого Остафьева и не говорите: “Оставь его!”». Ну и игра слов!

Родовое гнездо Вяземских построил его отец, князь Андрей Вяземский, чья скандальная женитьба на иностранке вызвала много шума и поссорила его с родственниками. Он отправился в заграничное путешествие изучать искусство, посещать дворцы, монастыри и привез из поездки не только знания, но и замужнюю ирландку из знатного рода. Они познакомились во Франции. Веселая, обаятельная, с легким характером, Дженни О’Рейли так пленила князя, что он добился ее развода и не побоялся ослушаться отца. Дженни приняла православие и стала Евгенией Ивановной Вяземской, любезной хозяйкой дома и близким другом мужа. Брак против воли родителей оказался счастливым.



В 1792 году у Вяземских появился наследник Петр. Князю Андрею оставалось построить дом и посадить дерево, а поэтому через месяц после рождения сына он купил загородное имение Остафьево. Но обустройством занялся через шесть лет, когда в чине действительного тайного советника подал в отставку. В 1801 году был готов проект усадебного дома. Чертежи плана и фасада сохранились, но они не подписаны, а поэтому имя архитектора неизвестно. По семейному преданию, Андрей Вяземский, увлекавшийся архитектурой, сам спроектировал свой дом. Но, скорее всего, он заказал проект у опытного архитектора казаковской школы, а сам активно участвовал в строительстве, как и многие помещики того времени.


Перед нами классический дворец с шестиколонным портиком и бельведером. Скромный, со строгими пропорциями, он выглядит элегантно и со вкусом. Открытые галереи-колоннады соединяют его с боковыми флигелями, что придает ему легкости, воздушности, изящества, несмотря на то что он вытянут в одну линию. Флигели по форме напоминают мальтийский крест, но это заметно только сверху. Давайте обойдем усадебный дом и посмотрим на его парковый фасад. Посередине – полуротонда, ее окружают два симметричных выступа с каждой стороны. А теперь вернемся к колоннам, поднимемся по лестнице и представим, что двери вестибюля открыты.





Внутри дома тянется круговая анфилада, похожая на планировку дворца графа Шереметева в усадьбе Кусково. Она ползет вдоль фасада с двух сторон от вестибюля, огибает торцы и сливается в центре, в той самой полуротонде, где размещается главный парадный зал – Овальный. К нему примыкают столовая и так называемая «длинная зала». В Овальный зал мы можем попасть сразу из вестибюля, но пойдем не прямо, а налево, в парадные комнаты хозяйки: большую гостиную, будуар и спальню. А если повернем направо, то увидим комнаты хозяина: малую гостиную, кабинет и библиотеку.

Планировка дома отставала от моды почти на четверть столетия, а все потому, что Андрей Вяземский придерживался идей XVIII века и даже в новое время возводил дворец по старым традициям. Но только князь приступил к строительству, как умерла его любимая жена. Убитый горем, он еще больше погрузился в усадебные хлопоты. «Я строюсь, и увы! гораздо в большем размере, чем мне нужно, так как начал строить дом еще при жизни жены; но, раз начав, доведу его до конца», – писал Андрей Вяземский. По иронии судьбы, полностью завершить отделку дворца он не успел – князь на пять лет пережил жену и умер в 1807 году.

Андрей Вяземский мечтал о загородном доме просвещенного аристократа, а поэтому перевез в Остафьево свою обширную библиотеку – около пяти тысяч томов, в основном на французском языке: Дидро, Руссо, Макиавелли, Плутарх в кожаных переплетах. Книги стояли в деревянных шкафах с витринами – вероятно, их проектировал сам хозяин, а изготавливали местные мастера. Один из самых образованных людей, Андрей Вяземский привлекал гостей в свой московский дом не внешним лоском, а живыми разговорами, словесными поединками, игрой ума. «Уж конечно, не роскошью зазывал он всю Москву, должно признаться, что кормил он нас за ужинами довольно плохо, а когда хотел похвастаться искусством повара своего, то бывало еще хуже», – говорил его сыну князь Яков Лобанов-Ростовский.

Библиотека отца стала одним из ярких детских впечатлений Петра Вяземского. Он вспоминал и остафьевскую рощу, куда его ночью отправляли гулять, чтобы побороть страх темноты, и пруд, где его заставляли барахтаться, чтобы научиться плавать. После смерти отца его опекуном стал писатель и историк Николай Карамзин, муж старшей внебрачной дочери Андрея Вяземского Екатерины. Он работал в остафьевском дворце над главной книгой своей жизни – над «Историей государства Российского»[5]: начиная с 1804 года двенадцать лет писатель приезжал в усадьбу в летние месяцы и закрывался в своем кабинете до обеда. Это время было священным, и никто не смел его отвлекать.

На втором этаже в комнате с большим окном в сад Николай Карамзин сидел за широким сосновым столом на простом деревянном стуле. Его кабинет удивлял аскетичной обстановкой – голые стены, выкрашенные белой краской, наспех сколоченные из досок стеллажи, ни одного дивана. Здесь он создал восемь из двенадцати томов, а его кроткая и заботливая жена переписала их набело. В большой гостиной с белыми изразцовыми печами историк читал еще не опубликованные главы своим гостям. О жизни в остафьевской усадьбе он вспоминал как о лучших годах, посвященных семье и трудам «в тишине страстей мятежных».

В 1811 году у остафьевского дворца появилась новая хозяйка – молодая жена Петра Вяземского Вера. Петр был завидным женихом – богатый, из знатного рода, умный, да еще и талантливый поэт. Его скорая свадьба стала неожиданностью в обществе. Однажды во время прогулки в гостях у Кологривовых разгорелся спор, будто рыцари уже перевелись, и одна из барышень кинула в пруд башмачок. Достанут ли его? Кавалеры бросились в пруд, и башмачок выловил князь Петр Вяземский, но за свое геройство заплатил воспалением легких. Он сразу же свалился с высокой температурой, а дочь хозяйки дома Вера принялась за ним ухаживать.

Болезнь была тяжелой, Петр не мог встать с кровати и вернуться домой, и о его связи с Верой поползли слухи. Родители девушки настаивали на свадьбе, и юный Вяземский женился. Причем венчался он сидя в кресле – даже спустя два месяца князь еще не выздоровел. В это сложно поверить, но брак оказался удачным: Вяземские прожили вместе шестьдесят семь лет. И даже в старости князь встречал свою жену букетом из белых роз. Веселая, живая, изящная, она играла в домашних спектаклях. В «длинной зале» остафьевского дворца ставили сцену, из Москвы выписывали материалы для декораций, приглашали художника и танцмейстера.





Гости съезжались на праздники к Вяземским с раннего утра. Из соседней усадьбы Суханово вызывали крепостной оркестр и устраивали в Овальном зале балы – они затягивались далеко за полночь. «Запиликала скрипка, и пошел бал балом», – писал Петр Вяземский. Давайте пройдем в Овальный зал и представим, что мы среди остафьевских гостей – Александра Пушкина, Дениса Давыдова, Александра Грибоедова, Вильгельма Кюхельбекера. Вокруг зала шестнадцать колонн из светло-серого искусственного мрамора на розовом фоне. Семь высоких арочных дверей ведут в парк, а посередине – липовая аллея. Именно она, по семейному преданию, так покорила Андрея Вяземского, что он купил усадьбу.





Эту липовую аллею Александр Пушкин назвал «Русским Парнасом». Поэт трижды приезжал в Остафьево, прогуливался по парку и так вдохновился местной природой, что сравнил центральную аллею с греческой горой, где жил бог Аполлон, покровитель искусств, в окружении муз. Это название, «Русский Парнас», позже закрепилось за всей усадьбой. «Кто ищет богатства и разнообразия природы, у кого мысль блуждает и уносится в чужую даль, того не удовлетворит скромная природа Остафьева, но у кого не иссякло родное чувство, тот поймет, что здесь он дома, потому что эта природа – Русь» – так говорил Сергей Шереметев, правнук графа Петра Шереметева, владельца усадьбы Кусково.

Сергей Шереметев женился на внучке Петра Вяземского Екатерине, купил Остафьево у ее брата и превратил усадьбу в общедоступный музей. Он его открыл в 1899 году, на столетие со дня рождения Александра Пушкина. Однако наполнять дом музейными вещами начал еще отец Екатерины Павел Вяземский, историк и коллекционер. Петр Вяземский передал сыну родовое гнездо в 1861 году со словами: раз пришли новые порядки, то вам, новому поколению, и хлопотать. Он имел в виду, конечно же, отмену крепостного права. Петр Вяземский прожил восемьдесят шесть лет. Он родился при Екатерине Второй, а умер при Александре Втором. И его усадьба до сих пор напоминает о событиях первой половины XIX века, ведь там и сейчас работает музей.

История третья

Дом Анны Лобковой в Козицком переулке

Об Анне Лобковой вряд ли бы знали в наше время, если бы не ее любовная история с Александром Соймоновым. Они жили по соседству: Анна, вдова, в доме мужа в Козицком переулке, Александр, молодой и холостой помещик, – в усадьбе на Малой Дмитровке.

Оба богатые и знатные: Анна – внучка обер-коменданта Петропавловской крепости и дочь откупщика, Александр – племянник статс-секретаря Екатерины Второй. Роман продлился недолго, но родился сын. Отец от ребенка не отказывался, но о браке не думал – Анна была почти вдвое старше. Она горячо любила единственного сына, но наследства ему не оставила, а дом продала.


«Я несчастное существо, потому что заклеймен прозвищем сына любви», – говорил их ребенок Сергей Соболевский, ставший известным библиофилом, близким другом Александра Пушкина и автором язвительных эпиграмм. Он не мог носить фамилию отца, так как считался незаконнорожденным, а поэтому Александр Соймонов за большое денежное вознаграждение приписал сына к польскому дворянскому роду Соболевских. Эта семья владела гербом Slepowron, что в переводе с польского означало «слепой ворон». Сергей Соболевский над гербом посмеивался, а друзья в шутку его называли «Ваше высокослеповронство».





В обществе, где царствовали предрассудки, Сергея Соболевского встречали косыми взглядами, сплетничали о его происхождении, перешептывались. Душевные переживания он прятал за маской холодного циника и разбрасывался едкими эпиграммами. Только послушайте: «Сияет Аврора, свежа и румяна; в ней много для взора и шиш для кармана». Или вот еще: «Создав огромных пару глаз, Бог к ним потом приделал вас». Стоит ли удивляться, что острый на язык Соболевский нажил себе немало врагов? Мемуарист Филипп Вигель в обиде на ядовитый каламбур нелестно о нем отзывался: «Такого рода люди <…> все берут с бою и наглостью стараются предупредить ожидаемое презрение».

И только близкие друзья знали настоящего Соболевского – искреннего, ранимого, отзывчивого, с большим сердцем. «С виду злой насмешник, а в душе добрейший человек», – говорила о нем сестра Александра Пушкина Ольга. Его незаконное происхождение мешало и личному счастью. Сергей Соболевский сватался к Александре Трубецкой, но княжна ему отказала. «Если не она, так никто не будет моей женой», – заявил гордый Соболевский и на самом деле так и не женился. Он купил пару огромных сенбернаров и представил их друзьям: «Рекомендую вам моих, с позволения сказать, детей: вот мой сын – Антон Сергеич, а вот и дочка – Авдотья Сергеевна».

До четырнадцати лет Сергей Соболевский жил в доме матери в тихом Козицком переулке между Тверской и Большой Дмитровкой. Переулок назвали в честь Екатерины Козицкой, сестры Аграфены Дурасовой, у которой мы были в гостях в предыдущей главе. Муж Екатерины, статс-секретарь Григорий Козицкий, после отставки заколол себя ножом – он нанес тридцать два удара. Уже после смерти мужа Екатерина построила на углу Тверской улицы классический дворец – его сад примыкал к дому Анны Лобковой. Кстати, участок Козицкая купила у князя Ивана Вяземского – это его сын Андрей владел усадьбой Остафьево, где мы недавно побывали. В дом матери Сергея Соболевского мы тоже попадем: сейчас его занимает Государственный институт искусствознания, и внутри иногда проводят выставки.

Дом, двухэтажный, каменный, с антресолями, вытянулся длинной полосой вдоль переулка. И хотя фасад выглядит гармоничным, чувствуешь подвох – будто это не одно здание, а несколько. Так вышло неспроста, ведь Анна Лобкова достраивала дом после смерти мужа. Изначально здесь стоял компактный особняк с одиннадцатью окнами. Он легко угадывается в правой части дома. Видите посередине портик с четырьмя пилястрами? Декор особняка довольно скромный – лепные орнаменты и женские маски над окнами второго этажа, при этом дом кажется нарядным и элегантным. Это благодаря «музыкальности» фасада. Давайте разберем эту «мелодию» на «ноты».

Обратите внимание, что ширина окон примерно равна ширине простенков, то есть части стены между окнами. При этом окна углубляются в ниши, а простенки как будто выступают вперед. И они чередуются друг с другом, задавая ритм. Не зря говорят, что архитектура – это застывшая музыка. Особняк построил генерал-майор Федор Шестаков в 80-х годах XVIII века. Герой Семилетней войны, он ушел в отставку в пятьдесят лет и заказал скромный, со вкусом дом в стиле классицизм. Шестаков недолго наслаждался спокойной жизнью в новом доме, он умер в 1787 году, и особняк достался его родственнику, провиантмейстеру Василию Лобкову – он заведовал продовольствием в армии.

Василий Лобков слева от дома построил флигель, узкий и продолговатый в сторону двора. На переулок выходили всего три окна. Непонятно, зачем ему понадобилось расширять усадьбу – детей у Василия с женой Анной не было. В начале XIX века, оставшись одна, Анна Лобкова объединила особняк с флигелем. На первом этаже возвела проездную арку – сейчас ее заделали дверью, как и в Демидовском дворце в Гороховском переулке. На втором этаже разместила три арочных окна с балюстрадами, то есть оградами с фигурными столбиками. Среднее окно с сюрпризом – это на самом деле замаскированная дверь, правда, она никуда не ведет – там нет балкона. Кто из архитекторов перестраивал особняк, неизвестно.







Вероятно, уже после рождения сына Анна задумала переделать парадные интерьеры. Богатая наследница, она не экономила на отделке и украсила дом искусственным мрамором, изящными колоннами и античными барельефами. Обстановка дома уцелела в пожаре 1812 года и сохранилась до наших дней – это редкий пример интерьеров ранней александровской эпохи в Москве. Давайте поднимемся по парадной лестнице и посмотрим анфиладу залов – она растянулась вдоль всех окон. Уже успели посчитать, сколько их? Одиннадцать у шестаковского особняка, три у лобковского флигеля и еще три у «вставки» между ними – всего семнадцать.

Лестница ведет нас в Зеленый зал с гладкими стенами – как понятно из названия, зеленого цвета. Во времена Анны Лобковой там висели произведения искусства: эту комнату она использовала как картинную галерею. Напротив трех окон – два дверных проема и печь посередине – ее завуалировали под камин с зеркалом. Такой прием, деление на два и на три, мы еще не раз встретим в композиции дома. Вероятно, он имел особый, сакральный смысл для хозяйки. Может, вдвоем с сыном она чувствовала, что им не хватает кого-то третьего? Зеленый зал делил анфиладу на две части. Слева – личные покои Анны: ее кабинет, будуар и спальня, а справа – комнаты для гостей.

Посмотрите на барельеф над каминным зеркалом – пухленькие амуры, сгорбившись от напряжения, тащат жертвенник любви. Любопытно, что они идут в сторону парадных гостиных. Давайте пройдем туда следом за ними. Мы в Белом зале, где устраивали концерты. Здесь чувствуется тот же музыкальный ритм, что и на фасаде: окна чередуются с нишами, и эти «ноты» повторяются на всех стенах с помощью обманок – вместо оконных стекол там зеркала. Оригинально, правда? Из Белого зала переходим в Мраморную гостиную с еще одним камином, как и в Зеленом зале. Он стоит между двух арочных окон: одно из них – та самая дверь в никуда. Сколько же иллюзий в доме Анны Лобковой!

В глубине комнаты – купольная беседка с хороводом мраморных колонн, их там двенадцать. Эту приватную часть гостиной отделяет стена в форме триумфальной арки на четырех колоннах. В Мраморном зале мы снова видим амуров. На одном барельефе амур с нимфами тянет «путы любви», обволакивающие весь мир. На другом – амур стоит на жертвеннике, нимфы приносят дары, а в светильнике горит огонь. Нет сомнений, что это символичный финал шествия амуров в Зеленом зале, но мы можем только догадываться, что он значил для хозяйки дома. Возможно, так она оправдывала роман с Александром Соймоновым – амур опутал ее своими сетями.

Анну Лобкову называли обаятельной, умной и энергичной женщиной. Она не жалела денег на воспитание сына: Сергей Соболевский уже ребенком читал по-латыни и собирал редкие, ценные книги. В 1817 году Анна отправила сына в Благородный пансион в Петербурге, где он учился вместе с братом Александра Пушкина Львом – так Сергей Соболевский и подружился с великим поэтом. Через три года Анна продала свой роскошный дом, но по-прежнему в нем жила – только не как хозяйка, а как квартирантка. Представляете, как тяжело ей было ходить по парадным залам, дотрагиваться до мраморных колонн, рассматривать барельефы и понимать, что это больше не принадлежит ей?

Вероятно, у Анны заканчивались средства, раз ей пришлось пойти на такой шаг. Может, настолько великолепный дом был все-таки не по карману? А может, Сергей слишком разбрасывался деньгами матери? После учебы он вернулся в Москву, снял отдельный дом и зажил как богатый повеса. Его кутежи прекратились в 1827 году, когда Анна умерла, не оставив завещания. Сергей как внебрачный ребенок не имел прав на наследство, а беспокоить больную мать такими разговорами не решился. «Перенеси мужественно перемену судьбы твоей, то есть по одежке тяни ножки, все перемелется, будет мука. Ты видишь, что, кроме пословиц, ничего путного тебе сказать не умею», – поддерживал друга Александр Пушкин.

А дом в Козицком переулке почти до конца XIX века превратился в доходный. У Анны Лобковой его купил князь Борис Голицын, но через два года он внезапно умер от удара. И хотя его наследники дом продали, новые владельцы в нем тоже не жили, а использовали его для заработка и сдавали в аренду. Как писал мемуарист Николай Давыдов: «Во всем чувствовалось что-то новое, улицы те же, да и строений новых возникло не так уж много, а прежней Москвы не стало».

История четвертая

Особняк Хрущевых – Селезневых на Пречистенке

«Что, бишь, слышал я вчера? Да, свадьба в городе. Есть богачи Хрущевы на Пречистенке, у них штук четырнадцать детей и, между прочим, дочь одна, фаворитка и баловень, собою не завидна. Она замуж идет за Нарышкина, полковника… Кричали о миллионах; но домашний мне сказывал, что дают 600 душ, 100 тысяч рублей деньгами, приданого на 40 тысяч», – так передавал городские сплетни своему брату московский почт-директор Александр Булгаков в 1821 году. Дом хлебосольных Хрущевых, куда часто заезжали поесть, выпить, поплясать и поиграть в карты, был на слуху в Москве. Однажды с ним приключилась забавная история – особняк на Пречистенке собирались оцепить.

Дело было в 1830 году, когда поползли разговоры, что у Хрущевых заболели холерой. Оказалось, теща хозяина усадьбы, помещика и отставного прапорщика Александра Хрущева, приготовила новое блюдо, а домочадцы так объелись, что им стало плохо. Обжорство, а не холера! Суматоха и столпотворение были повседневной жизнью для Хрущевых. Уже не четырнадцать, а пятнадцать детей, старшие со своими семьями, да еще и родственники-приживалы – все теснились в одном доме, в жилых комнатах на антресолях и в мезонине. И как они умудрялись там размещаться? А в парадных залах принимали бесконечную вереницу гостей. «Вообрази, что у них готовят обед на 260 человек», – говорил тот же самый Булгаков в другом письме.





«Все было хорошо, богато и пристойно в доме сем, кроме молодой хозяйки», – так, не церемонясь, отзывался об Агафье Хрущевой мемуарист Филипп Вигель. Он познакомился с семьей Хрущевых в 1812 году в Пензе. Французы наступали на Москву, и в Пензе собралось немало дворян. Филипп Вигель вспоминал: «Имела грубые манеры простой крестьянки и что еще хуже того <…> спозаранку начала она явно придерживаться хмельного. Пить и родить, вот все, что <…> умела делать в жизни». В Александра Хрущева, соседа по имению, Агафья Улыбышева влюбилась в семнадцать лет. Он был на одиннадцать лет старше и «наружностью похвастать не мог», по словам Филиппа Вигеля.

Да вот незадача – ее матери, вдове, приглянулся старший брат Александра Петр. Заключить два брака и породнить близких родственников не разрешалось, поэтому мать уступила дочери. Александр и Агафья сыграли свадьбу, а она жила с Петром без семейных уз. Александр Хрущев участвовал в войне с Наполеоном в составе лейб-гвардии Преображенского полка. И в 1814 году в тридцать восемь лет купил усадьбу на Пречистенке у наследницы дальнего родственника жены, князя Федора Барятинского. Главный дом на углу улицы сгорел в пожаре, от него остался только каменный подклет, то есть нижний хозяйственный этаж, а поэтому усадьбу продавали недорого, хотя по размерам она занимала целый квартал.

Пречистенка одна из первых возродилась после пожара 1812 года, но уже в другом облике – на смену московскому классицизму пришел следующий его этап, ампир. Вдоль улицы вытянулись фасады с колоннами. Их усыпали военными эмблемами, лавровыми венками, львиными масками и сюжетами из истории Древнего Рима и Древней Греции. Если раньше строили внушительные дворцы, то теперь возводили скромные особняки, больше напоминавшие загородные дома. «Стоит час походить по кривым и косым улицам Москвы – и вы тотчас же заметите, что это город патриархальной семейственности: дома стоят особняком, почти при каждом есть довольно обширный двор, поросший травою и окруженный службами», – как писал Виссарион Белинский.


Хрущевы построили новый дом на старом подклете, но сделали его почти в два раза меньше, а по бокам поместили просторные каменные террасы. Спорим, вы их не заметили с первого взгляда? Но что сразу бросается в глаза – так это два нарядных фасада с двумя колоннадами. По улице Пречистенке над колоннами возвышается мезонин – надстройка над средней частью дома. А в соседнем Хрущевском переулке (его, как вы догадались, назвали по фамилии владельцев) стоят парные колонны. Между ними спрятались любопытные скульптурные барельефы, повествующие о жизни Одиссея, царя острова Итака и героя мифов.

Слева – история о том, как Одиссей не хотел идти сражаться с Троей, а поэтому притворился сума-сшедшим. Он взял плуг и стал засевать поле солью. Древние греки разгадали хитрость царя и положили в борозду единственного сына Одиссея Телемаха. Герою ничего не оставалось, как присоединиться к походу. В центре – сюжет о том, как сам Одиссей разоблачил Ахиллеса. Его мать Фетида знала, что Ахиллес погибнет под стенами Трои, а поэтому переодела сына в женскую одежду и спрятала во дворце царя Ликомеда среди его дочерей. Одиссей придумал уловку: его войны издали боевой клич, Ахиллес в женском платье схватил оружие, а девушки разбежались, только его возлюбленная Деидамия бросилась ему на шею.

Справа – сцена о том, как Одиссей вернулся домой. Он представился нищим странником, но его тут же узнал пес Аргус – он ждал хозяина двадцать лет. К ногам героя склонилась старая няня Эвриклея – ее тоже не смогли обмануть ни лохмотья, ни морщины. Такая скульптурная «Одиссея» была популярным сюжетом в начале XIX века. Похожие барельефы сохранились в доме Льва Разумовского на Тверской – сейчас его занимает музей современной истории России. При взгляде на особняк Хрущевых и не подумаешь, что он деревянный. В то время дома строили в основном из дерева, – так проще, дешевле и, считалось, полезнее для здоровья. При этом дерево маскировали под камень – штукатурили, имитировали кладку.

Хрущевы соединили главный дом с каменным флигелем в переулке, а между ними сделали парадный вход. Раньше на этом месте стояли ворота, но их перенесли вглубь переулка – теперь кареты въезжали во двор между флигелем и конюшнями. Кто из архитекторов перестраивал усадьбу для Хрущевых, неизвестно. Сначала дом приписывали Доменико Жилярди, затем Афанасию Григорьеву, который обучался у его отца, но многие искусствоведы считают, что это их совместный проект. Строительство закончили через три года, и в 1817 году Александр и Агафья вместе с детьми въехали в новый дом, а с ними и теща со старшим братом.

Особняк Хрущевых превратился в «гостиницу праздности, шума и новостей», как метко говорил о московских домах Константин Батюшков. Он любопытно рассуждал о хлебосольных хозяевах: «Здесь хвалятся гостеприимством, но – между нами – что значит это слово? Часто – любопытство. В других городах вас узнают с хорошей стороны и приглашают навсегда; в Москве сперва пригласят, а после узнают». Давайте представим, что мы те самые случайные знакомые Хрущевых, которых позвали на обед, и посмотрим парадные залы дома на Пречистенке.

Пока мы поднимаемся по парадной лестнице, рассматриваем пейзажи на стенах: заброшенные дворцы зарастают деревьями, лодка подплывает к руинам, а по подвесному мосту идет одинокий путник. Такие романтические картины были модными в дворянских домах, но редко где сохранились до наших дней. Мы попадаем в низкий и тесный аванзал – это намеренный прием, чтобы на контрасте парадные комнаты казались еще величественнее. Проходим в Танцевальный зал с хорами – так называют помещение для оркестра. Видите под потолком полуциркульный проем с балюстрадой? А теперь посмотрите на плафон – его роспись создает иллюзию трех куполов с кессонами, то есть углублениями.

Танцевальный зал занимает угол дома, его окна выходят и на переулок, и на улицу. Комнату сменяет Большая гостиная с мраморными каминами по углам. Их украшает тонкая резьба и старинные зеркала в рамах из красного дерева. Окна гостиной снаружи прижимают колонны – те, что стоят на Пречистенке. С потолка нас разглядывают расписные грифоны – крылатые львы с головой орла. Еще больше экзотических птиц мы встречаем в следующей комнате, в Малой угловой гостиной. Здесь распускает крылья попугай, хохлится фазан, шипит лебедь.

Анфиладу завершает парадная спальня с полукруглой нишей – альковом. Ее купол усыпают цветы. Мы будто в садовой беседке, где из-за ограды выглядывают розы, пионы, нарциссы. Такая роспись здесь неслучайна – окна парадной спальни открываются в сад. Мы идем дальше, в три низкие комнаты мимо лестницы в мезонин, и попадаем через боковую дверь в парадный кабинет хозяина дома. С двух сторон от окна стоят мраморные колонны. Такой же декоративный портал мы видим и напротив – у дверей в Большую гостиную. Парадный кабинет еще называют Помпейским залом – его украшают росписи в духе фресок древних Помпей с амурами, грифонами, античными вазами.



Удивительно, что интерьеры дома остались без изменений со времен Хрущевых, ведь здесь не раз менялись владельцы. Александр Хрущев умер в 1842 году, а через четыре месяца ушла из жизни и его жена Агафья. Особняк на Пречистенке купили купцы Рудаковы, разбогатевшие на торговле чаем. Они не стали переделывать дом, прожили в нем двадцать лет и продали со всей обстановкой отставному штабс-капитану Дмитрию Селезневу. Тот спустя двадцать лет хотел застеклить каменные террасы и построить зимний сад, но не успел, умер. Если бы он это сделал, то влажный климат зимнего сада разрушил бы гипсовую лепнину на фасадах и мы бы сейчас не рассматривали Одиссея.


Дочь Селезнева Екатерина в начале XX века передала дом московскому дворянству для детского приюта имени своих родителей. Так у особняка на Пречистенке появилось двойное название – «усадьба Хрущевых – Селезневых». В 1961 году там был открыт музей Александра Пушкина. Неизвестно, бывал ли в гостях у Хрущевых великий поэт, но он был «современником» дома, а поэтому музей поддерживает здесь атмосферу первой половины XIX века. А мы выходим из парадного кабинета в аванзал, где замыкается круговая анфилада, и спускаемся по лестнице. Как говорил Константин Батюшков, «для жителей московских необходимо нужны новые гулянья, новые праздники, новые зрелища и новые лица», поэтому нас ждет новый особняк.



История пятая

Дворец Льва Разумовского на Тверской

О романе графа Льва Разумовского и княгини Марии Голицыной говорила вся Москва. Их брак стал настоящим скандалом в обществе – ходили сплетни, будто граф выиграл княгиню в карты у ее мужа. Он хотел вызвать Александра Голицына на дуэль, но устроил развод хитростью – пригласил азартного князя за ломберный стол. Игра длилась всю ночь, Голицын проигрывал одну партию за другой, и наутро Ра-зумовский предложил ему поставить жену в обмен на проигрыш. Тот согласился и снова проиграл. Эту историю вспоминала двоюродная внучка княгини Мария Назимова, а вот многие современники о ней тактично умалчивали, в том числе и Петр Вяземский в своих мемуарах. А может, игры и не было на самом деле?

Петр Вяземский знал графа с детства – Лев Разумовский дружил с его отцом, князем Андреем Вяземским, построившим дворец в усадьбе Остафьево, куда мы недавно заглядывали. «Истинный барин в полном и настоящем значении этого слова: добродушный и утонченно вежливый, любил он давать блестящие праздники, чтобы угощать и веселить других» – так отзывался о графе Петр Вяземский. Пятый сын Кирилла Разумовского, последнего гетмана Войска Запорожского, генерала-фельдмаршала, президента Российской академии наук, Лев получил блестящее образование. Он сделал успешную военную карьеру – командовал полками при Александре Суворове, дослужился до генерал-майора.





В молодости за красоту и любовь к женщинам его прозвали «Граф Лев». Как писала Мария Назимова, он был милым говоруном, «несколько картавил, и его вечный насморк придавал его голосу какую-то особенную привлекательность». С Марией Голицыной граф познакомился в гостях у племянницы Екатерины Васильчиковой – она была замужем за братом княгини Николаем Вяземским. Мария Голицына была несчастна в браке, а граф не мог остаться равнодушным к ее страданиям. Муж Марии, князь Александр Голицын, разбрасывался деньгами в прямом смысле слова: он кидал золото на улицу, чтобы толпились извозчики, и зажигал трубки крупными ассигнациями. Ему дали прозвище «Редкая вещь» – по названию модной оперы.

Богатый наследник, владелец двадцати четырех тысяч душ, Александр Голицын был на грани разорения, и его расточительность доводила жену до отчаяния. Так же легко, как он расставался с деньгами, князь согласился и на развод в 1802 году. Он даже обедал у графа и появлялся с бывшей женой в театре. А вот общество восприняло развод и новый брак Марии как чудовищный поступок. Разумовских не принимали, пока император Александр Первый не пригласил Марию на полонез на балу у главнокомандующего Москвы Ивана Гудовича – мужа сестры Льва Разумовского Прасковьи. «Общество стало заискивать расположение богатой графини, предвидя, что в ее доме будут даваться празднества, на которые все-таки жаль было бы не попасть», – вспоминала Мария Назимова.





Зимой Разумовские встречали гостей в своем дворце на Тверской, в том самом доме со львами на воротах, что упоминал Александр Пушкин в «Евгении Онегине». Неудивительно, что Граф Лев украсил вход своим символом – каменными львами «с огромными, отвисшими челюстями, будто окаменевшие вельможи, переваривающие лукулловский обед», как метко описал москововед Владимир Гиляровский. Дворец с белыми колоннами стоял покоем, то есть в форме буквы «П», но так он стал выглядеть только после 1812 года. Изначально это были небольшие каменные палаты. Их построил в 1780 году генерал-поручик Александр Херасков, брат известного поэта Михаила Хераскова.

После его смерти в 1799 году дом купил Петр Мятлев, петербургский банкир и камергер, а через семь лет продал его Льву Разумовскому. Палаты прятались в старом парке, который начинался от улицы Тверской и доходил до трех прудов – их выкопали еще в XVII веке в Патриаршей слободе, а поэтому так и назвали – Патриаршие. Сегодня о них напоминает Трехпрудный переулок. После 1812 года два пруда закопали и оставили только один. Именно тенистый парк и спас дом от пожара во время Отечественной войны, но его разграбили французы. Солдаты устроили в гостиной скотобойню, испортили паркет и шпалеры, вывезли картины и бронзовые скульптуры. Разумовские в это время уехали в Тамбовскую губернию.


Неизвестно, кто из архитекторов восстанавливал и переделывал дворец – его приписывают итальянцу Доменико Жилярди, мастеру ампира, и шотландцу Адаму Менеласу, можно сказать, семейному архитектору Разумовских. Предполагают, что Менелас перестраивал усадьбу до пожара, а Жилярди – после. Граф Лев успел пожить в новом доме после переделки меньше года – он умер в 1818 году. Мария Разумовская после шестнадцати лет счастливого брака глубоко переживала эту потерю. Детей у Разумовских не было, графиня уехала за границу, а дом на Тверской подарила брату Николаю Вяземскому, в гостях у которого и встретила свою любовь. Тот сдал дворец в аренду, в 1831 году туда переехал Английский клуб, и в доме со львами на воротах началась новая эпоха.

В те времена в Москве было четыре клуба: Английский, Немецкий, Дворянский и Купеческий. При этом, как писал Михаил Загоскин в книге «Москва и москвичи»[6], ни один из них не оправдывал своего названия: «В Дворянском клубе многие из членов не дворяне, в Купеческом не все купцы, в Немецком большая часть членов русские, в Английском едва ли наберется человек десять англичан». Тогда почему же Английский клуб? Дело в том, что его создали по примеру британских мужских клубов – сама идея принадлежала англичанину, и там следовали английским традициям для джентльменов. В клубе собирались аристократы из высшего света – отдыхали, обсуждали новости, играли в карты. Женщин в клуб не пускали.

Членство в Английском клубе означало высокое положение в обществе, и в него пытались попасть годами. «Бесконечный список кандидатов, из которых последнему надобно будет прожить лет сто, чтоб дождаться своей очереди», – вспоминал Михаил Загоскин. Устав ограничивал число участников – 600 человек, а поэтому в кандидаты записывались с рождения. Но принимали не всех. Новых членов клуба выбирали баллотировкой – в ящик кидали шары для бильярда: белые – за, черные – против. Набрал ²/₃ голосов – получил билет, причем второго шанса не давали. Исключали только за неуплату годового взноса, а поэтому даже декабристы во время ссылки оставались членами клуба. Был им и философ Петр Чаадаев, даже когда его объявили сума-сшедшим.

Годовой взнос стоил 75 рублей ассигнациями в год, «то есть меньше двадцати трех копеек медью в день», по подсчетам героя книги Михаила Загоскина: «Если б какому-нибудь бедняку сказали, что он может за эту цену провести целый вечер как человек, получающий двести тысяч в год доходу, то он конечно бы подумал, что ему рассказывают сказку из «Тысяча одной ночи»». В Английский клуб ходила династия Пушкиных – не только великий поэт, но и его отец и дядя. Сюда заглядывали Петр Вяземский и Сергей Соболевский – сын Анны Лобковой, что жила в особняке в Козицком переулке, где мы с вами уже бывали.





«В Клубе вся Москва, со всеми своими причудами, прихотями, стариной… Кто был в Москве, знает Россию, – сказал Карамзин, – а чтоб узнать Москву – прибавить можно, – ступайте в Английский Клуб!» – говорил журналист первой половины XIX века Петр Яковлев в своем сборнике очерков «Записки москвича»[7]. Мемуарист Филипп Вигель описал портрет типичного члена клуба – правда, сделал это в своем стиле: язвительно и с сарказмом. Он говорил, что главная черта характера участников клуба – «уверенность в своем всеведении». Они важно рассуждали о том, чего не знали, и не боялись показаться невеждами, спорили с врачом о медицине и с артистом о музыке и ни с чем не соглашались, иначе бы признавали чужое превосходство.

Сам Филипп Вигель не был членом Английского клуба – его записывали гостем, когда он приезжал в Москву. Но не все участники спешили приглашать гостей, ведь нередко из-за этого попадали в неприятные ситуации. Гость ел устрицы и пил шампанское и не знал, что в клубе платят за обеды, ведь с него ничего не требовали – за все отвечал тот, кто его позвал. Обеды устраивали по средам и субботам, они стоили в два раза дешевле, чем обходились клубу, а утром накрывали завтраки – бесплатные по уставу. Когда гость проигрывал в карты, долг тоже спрашивали с члена клуба. При этом платили и за партию в бильярд, а вот за игру в шахматы не брали денег. Бесплатными были и газеты, и журналы в библиотеке – клуб выписывал их на четырех языках.

«Сядешь в мягкое кресло. Ни звука. Только тикают старинные часы. Зеленые абажуры над красным столом с уложенными в удивительном порядке журналами и газетами, к которым редко прикасаются», – так описывал библиотеку Владимир Гиляровский. Ее обстановка не сохранилась, а вот роскошная отделка осталась – причем со времен Разумовских. Сейчас дом со львами на воротах занимает музей современной истории России, и в нем проводят экскурсии по бывшим залам Английского клуба. Давайте пройдем в библиотеку и полюбуемся ее мраморными колоннами и расписными потолками в уже известной нам технике гризайль. Барельефы на стенах нам кажутся знакомыми – и неспроста: это скульптурная «Одиссея», как на фасаде дома Хрущевых – Селезневых, модный тогда сюжет.

В библиотеке Английского клуба насчитывали около пяти тысяч книг, сейчас мы видим только один шкаф – зато с подлинными изданиями. Здесь же замечаем и ломберный стол для игры в карты – во времена клуба он стоял, конечно, не в библиотеке. Во дворце на Тверской были две карточные комнаты: детская, где делали небольшие ставки, и адовая, где проигрывали по-крупному. «Я вижу только, что в этой комнате, которую вы называете детской, большая часть господ вовсе не дети: один другого старее!» – удивлялся герой книги Михаила Загоскина. Английский клуб был единственным местом в Москве, где открыто разрешали играть в азартные игры. Какая ирония, что он занимал дом графини Разумовской, чей первый муж так проигрывался в карты, что поставил на кон и жену!

Английский клуб закрывался в час ночи, но игрокам позволяли остаться – за это они платили штраф – каждые полчаса он удваивался. На этом клуб хорошо зарабатывал, к тому же он продавал карты, а разрешали играть только ими, и каждую партию – с новой колоды. В библиотеке мы видим столик и буфет с посудой из «фруктовой» комнаты клуба, где подавали легкие закуски перед обедом. «У нас уж нет теперь десяти или пятнадцати барских домов, которые наперерыв угощали всю Москву, зато у нас есть клубы, в которых мы сами себя угощаем» – так говорил герой книги Михаила Загоскина. Так изменилась жизнь города в середине XIX века. Английский клуб перестал существовать после революции, но его тайны и обычаи до сих пор хранят стены дома со львами на воротах.

История шестая

Дом Сергея Гагарина на Поварской

Князь Сергей Гагарин принимал актрис стоя и не приглашал садиться, чтобы не ходили слухи, будто директор императорских театров крутит романы на работе. Хорош собой, он женился на красавице графине Изабелле Валевской, «ревнивой, как тигрица», по словам мемуаристки Александры Смирновой-Россет. Князь не волочился за актрисами, а думал, как бы навести порядки в театральном деле. Он с юности увлекался музыкой и театром, а поэтому бросил карьеру в придворном Конюшенном ведомстве после шести лет службы. И в тридцать два года начал свой путь заново – в Комитете императорских театров, но на посту директора продержался всего четыре года.

«Тому, кто не знал его близко, внушал всегда какую-то робость» – так отзывался о Сергее Гагарине его секретарь Николай Мундт. Князь был добрым, благородным и приветливым человеком, но с довольно строгим, даже суровым видом. Он организовал театральное училище, открыл новое здание Александринского театра и подал в отставку в 1833 году, когда ему в очередной раз отказали в прибавке на содержание театров. Сергей Гагарин устал бороться с тяжелым положением и старыми долгами дирекции. Трудности на работе совпали с личными неудачами – за долги князю пришлось продать свой московский дом на Поварской, куда он вложил немало сил и денег и где толком не успел пожить.