Сергей принялся рассказывать о том, как поднимался на самый верх башни и любовался Парижем, как дух захватывало от высоты и красот великого города. Говорил машинально, думая о своём. Вспоминая…
…Марешаль сломался. Неожиданный крах орденского плана, безжалостные побои и главным образом невыносимый, животный ужас, пережитый у замка, — всё это стало для него слишком жестоким испытанием. Страдая от боли и страха, француз утратил мужество и впал в безразличие, граничившее с прострацией.
Допрос вёл Долгов. Сергей не без удивления отметил энергию, с которой чиновник взялся за роль следователя. Его вопросы касались целей и планов ор дена, структуры и методов работы. Марешаль отвечал тихим монотонным голосом, полузакрыв глаза. Каза лось, ему всё равно. Сергей фиксировал его ответы в альбоме для рисования — другой бумаги в номере не нашлось. Постепенно деятельность ордена вырисовывалась во всей преступной полноте. Разумеется, Марешаль, — далеко не первый адепт в орденской иерархии, — знал не всё. Но даже то, о чём он мог рассказать, производило сильное впечатление.
Паутина \"Орлов Наполеона\" плотно опутала Францию. Стратегической целью ордена являлось свержение республики и восстановление монархии во главе с потомком великого императора. После бесславного отречения Наполеона Третьего парламент принял закон, навсегда изгоняющий династию Бонапартов из французских пределов. Однако \"Орлов Наполеона\" это не смущало. Был разработан план, который предусматривал вооружённое восстание, ликвидацию республиканского правительства и реставрацию наполеонидов.
По словам Марешаля, при внешней фантасмагоричности план был тщательно продуман и обеспечен средствами. Главную ставку орден делал на новую войну, которую готовила Германия. В обстановке военного хаоса и при определённом сговоре с немецкой верхушкой свержение республики было делом вполне реаль ным. Восстановление монархии — тоже. Германскому императору Вильгельму Первому было бы выгодно в дальнейшем иметь дело с французским императором, который своим троном обязан немецким штыкам.
— Так вот почему вы так стремитесь сорвать франко-российский союз, — задумчиво констатировал Долгов.
Марешаль кивнул.
— Разумеется. По нашим сведениям, война Германии с Францией дело решённое. Этот вопрос ближайшего года. Её может сорвать лишь сближение Франции и России. Вильгельм никогда не решится напасть, если республику защитит ваша армия. Карно не очень-то хочет бросаться в русские объятия, но другого выхода у него нет. Англия заявила о нейтралитете. Италия и Австро-Венгрия на стороне Германии. Что остаётся? Только Россия…
— С этого бы и начинал. А то \"ненавидим Россию\", \"отомстим за императора\"… — подал голос Сергей.
— Одно другому не противоречит. И ненавидим, и отомстим, — нехотя, словно через силу обронил Марешаль. — Вы даже не представляете меру презрения, которую цивилизованные европейцы питают к вашей лапотной стране…
— Вы как хотите, Сергей Васильевич, а я ему сейчас врежу, — пообещал Долгов, разминая кулак. — Так сказать, от русского лапотника цивилизованному европейцу со всем уважением…
Сергей отрицательно покачал головой.
— Не надо, — сказал тяжело. — Я ему и так всю рожу расквасил. Пока достаточно. Ну, конечно, если начнёт запираться или хамить… — Повернулся к Марешалю. — Скажи, милый человек, кого ж это вы на трон сажать собрались, а? Вроде бы, близких родственннков у Наполеона уже не осталось. Или какую-нибудь седьмую воду на киселе?
Выяснилось, что и этот вопрос, — важнейший, — был продуман.
После смерти наследника императора, умершего в ранней молодости, законных потомков Наполеона не осталось. Но были незаконные. Возлюбленная Бонапарта польская графиня Валевская в 1810 году родила ему сына, получившего имя Александр Колонна-Валевский. И хотя ставший дипломатом и министром иностранных дел при Наполеоне Третьем отпрыск императора скончался ещё четверть века назад, остались два его сына, родные внуки Наполеона Великого. И в силу близкого родства с Бонапартом оба могли претендовать на престол. (\"И Шарль, и Александр вполне вменяемые люди. У ордена есть выбор\", — сообщил Марешаль.)
Таким образом, достойные претенденты налицо, дело осталось лишь за троном. Но теперь…
— Хрен вам, а не трон, — заявил Долгов.
— А не кажется ли тебе, любезный, что весь ваш план сдать Францию Германии, лишь бы возродить империю, — сплошное предательство? Где ваш патриотизм? \"Вперёд, сыны Отчизны милой\"
[42] и всё такое? — спросил Сергей, поигрывая карандашом.
Разбитые губы Марешаля тронула слабая улыбка.
— Необходимость выше патриотизма, — прошелестел он. — Республиканскими идеями Франция сыта по горло. Нужен сильный монарх… под присмотром ордена, разумеется. И на этот раз его из-под контроля не выпустили бы, как Наполеона Третьего…
В сущности, продолжал француз, план уже реализуется. Основное богатство ордена вовсе не деньги, некогда спрятанные императором в европейских банках. Нет! Главное — \"Орлы Наполеона\" богаты адептами, которые занимают важное положение в правительстве и парламенте, в армии и полиции. Другие адепты выступают с церковных амвонов, редактируют газеты, пишут книги. В нужный час каждый из солдат этой незримой мощной армии начнёт действовать в соответствии с общим планом.
А пока работа идёт исподволь. Публикуются статьи и ставятся пьесы, воспевающие Наполеона и величие Франции, завоёванное императором. На государственные посты и в депутатские кресла продвигаются свои люди. В войсках культивируются традиции Великой армии. Любыми способами затыкаются рты активным сторонникам республиканского строя. И так далее…
— Что значит любыми? — уточнил Долгов.
— Это по ситуации, — нехотя пояснил Марешаль.
— Например?
— Кого-то разоряют. На кого-то фабрикуют судебные дела. Кого-то компрометируют и убирают из общественной жизни. Кого-то просто убирают…
Долгов с Белозёровым переглянулись.
— Лавилье, надо полагать, без дела не сидел, — заметил Сергей.
— Иезуиты вы, а не орлы Наполеона, — презрительно сказал Долгов. — Цель оправдывает средства — так что ли?
— А разве не так? — ответил Марешаль, пожимая плечами.
На четвёртом часу допроса в номер заглянул Мартен и доложил, что помощь из Орлеана вызвана, утром приедет полиция и прокурорские. Доктор Триаль прибыл и занимается пострадавшим жандармом. Трупы пока снесли в погреб. Луиза, мадам Арно и вдова Прежан по-прежнему сидят взаперти — каждая в своём номере.
— Отлично, Мартен, — оценил Сергей. — Оставайтесь здесь до прибытия помощи. И позовите Фалалеева.
Верный помощник не заставил себя ждать. Возник на пороге, как джин из бутылки.
— Ты вот что, Семён Давыдович, сходи-ка на кухню, — попросил Сергей. — Принеси нам еды какой-нибудь, вина. И папиросы возьми у меня в комнате.
Фалалеев ушёл и вскоре вернулся с целой корзинкой припасов.
— Что-то вы долго беседуете, — озабоченно сказал он. — Может, и я с вами тут побуду? Пригожусь чем-то, а?
— Ничем ты тут не пригодишься, — возразил Сергей, ломая круг колбасы. — Ты лучше иди к Мартену. Поступаешь в его распоряжение. За женщинами присматривайте и вообще…
— Любопытному нос прищемили, — добавил Долгов, вскрывая бутылку. — Только окно сначала открой. Накурили, хоть топор вешай.
Обиженный Фалалеев распахнул окно и удалился. Комната наполнилась свежим воздухом, особенно приятным после ночной грозы. Уже светало. Как следует закусили, выпили по стакану вина. Марешаля тоже не забыли. Руки французу развязали ещё в начале допроса, однако из предосторожности стянули верёвкой грозные ноги.
— Ну, теперь можно и продолжить, — удовлетворённо сказал Долгов, закуривая папиросу.
Марешаль слабо замотал головой.
— У меня уже сил нет, — пробормотал он. — Мне плохо. Дайте отдохнуть хотя бы час-другой.
Действительно, распухшее лицо француза было бледным, и вообще выглядел он плачевно.
— Что думаешь, Борис? — спросил Сергей озабоченно. Откровенно говоря, он и сам падал с ног.
— А пусть отдыхает, — сказал Долгов, зевнув. — И мы немного за компанию, — по очереди. Ещё кое-что спрошу, и пусть отдыхает.
— Что именно? — еле слышно поинтересовался Марешаль. — Я и так вам уже всё рассказал.
— Всё да не всё. Назови-ка ты, дружок, имена ваших старших адептов. И ещё имена ваших персон в министерствах и ведомствах, хотя бы пару десятков. А то рассказываешь про то, про это, и ни одного имени. — Долгов недобро прищурился. — Нехорошо. Непорядок. Назови, а потом отдыхай. Мы с Сергеем Васильевичем, так и быть, тебя на кровать снесём…
Марешаль поднял голову. Его лицо вдруг побагровело, глаза сверкнули прежним блеском, и весь он словно встрепенулся.
— Имён я вам не назову, — бросил с оттенком вызова.
— Здрасьте вам! Это почему же? — удивился Долгов.
— Потому что назвать имена — это подписать людям приговор! За то, что я вам тут рассказал, орден меня приговорит к смерти трижды! Я человек конченый, ну, так тому и быть. А других не выдам.
Долгов поднялся.
— Тебе Сергей Васильевич, должно быть, голову отшиб, — сказал озабоченно. — Ты всерьёз думаешь, что мы из тебя не вытряхнем нужные сведения? На русскую доброту надеешься? Зря. Кончилась доброта, Гастон. Слишком много за тобой трупов. Вы только мне не мешайте, — добавил, обернувшись к Белозёрову.
— И не подумаю, — процедил Сергей, взбешённый сопротивлением негодяя.
Долгов засучил рукава рубашки. Взял со стола револьвер. Подошёл к сидящему на стуле французу.
— Так что, в благородство играть хочешь? — спросил негромко. — Не советую. Ведь больно же будет. Очень-очень. А не поможет — сделаю ещё больнее. И так, пока не поумнеешь.
— Да пошёл ты, merde
[43]! — выкрикнул Марешаль.
Долгов нанёс короткий, без замаха, удар рукоятью револьвера в скулу. Но Марешаль перехватил руку, резко её крутнул, и оружие звонко упало на пол. Следом француз сильно толкнул Долгова в грудь. Тот, не удержавшись, с проклятием упал на спину.
Дальше произошло внезапное. Наклонившись, Марешаль одним движением сбросил верёвку с ног. Как такое могло произойти? Плохо связали? Или ухитрился за несколько часов допроса ослабить узлы?
Так или иначе, проклятый француз освободился. И теперь уже выигранная партия вот-вот могла обернуться проигрышем. Ведь Марешаль почти дотянулся до упавшего револьвера.
Почти… Сергей успел раньше. Носком ноги он отшвырнул револьвер в сторону. В следующий миг с разворота, в стиле сават (откуда что берётся? Со страху, что ли?!), от души пнул Марешаля пяткой в грудь. Француз отлетел к окну. А Долгов, уже вскочивший, подобрал револьвер.
— Ну, сука, молись! — гаркнул бешено.
Запрокинув голову, Марешаль издал невнятный звук, — то ли смех, то ли стон. И невероятно ловким прыжком неожиданно выскочил в раскрытое окно. Уже второй раз за последние часы, — натренировался…
Прежде чем остолбеневшие Сергей с Долговым пришли в себя и кинулись следом, за окном раздался глухой звук. Затем вскрик Марешаля. Ещё один звук. Крик оборвался.
Отпихивая друг друга, Сергей с Долговым подбежали к окну и выглянули наружу.
На траве валялся распростёртый Марешаль. А над ним стоял Фалалеев с лопатой в руках.
— Это ты его, Семён? — еле выговорил поражённый Долгов.
Фалалеев потупился.
— Вестимо, — согласился скромно. — Смотрю, француз из окна сиганул. Ну, думаю, плохо дело. Сбежит ведь! Хорошо, рядом лопата у стены торчит. Я её схватил и по голове ахнул. Плашмя, само собой, не убивать же. Тот заорал. Ну, я ещё разок. Француз и улёгся…
— Герой, — выдохнул Сергей с чувством облегчения.
Долгов перегнулся через подоконник.
— А скажи мне, Аника-воин, как же ты этак вовремя под окном очутился? — спросил, щурясь. — Как по заказу, а?
— А что такого? Гулял, — с достоинством ответил Фалалеев.
Долгов расхохотался. Давясь от смеха, повернулся к Сергею.
— Гулял он… Мы его на допрос не пустили, вот он под окном и устроился. Подслушивал!
Сергей кивнул. Конечно, всё так и было. Ну и что?
— Победителей не судят, — напомнил, сам с трудом сдерживаясь от хохота.
— А любопытство, между прочим, не порок, — подытожил героический импресарио и воткнул в землю так славно потрудившуюся лопату.
Покончив с расспросами о парижских достопримечательностях, перешли к главному — выставке. Графиня Строганова зачитала письмо дочери, которая вышла замуж за французского аристократа и жила в Париже. Дочь писала о большом успехе картин русского художника. Сергей аж порозовел — никак не мог привыкнуть к похвалам и комплиментам в свой адрес, коих за многие годы наслушался уже предостаточно.
— Рад за вас, но и удивлён, — заметил Николай Тимофеевич Абросимов. Камергер императорского дворца и один из богатейших людей Петербурга, он слыл знатоком и ценителем живописи. В его коллекции, насчитывавшей десятки полотен, были и картины Белозёрова. — Как ещё оценили…
— Что же это вас удивляет, Николай Тимофеевич? — поинтересовалась хозяйка салона, красиво изогнув соболиную бровь. — Разве талант Сергея Васильевича не является залогом его успеха?
— Да в таланте ли дело, дражайшая Наталья Михайловна… Где истинное искусство и где нынешняя Франция? Они же там на своём импрессионизме помешаны, рисовать по-настоящему уже разучились. — Сердито пожевав губами, добавил: — Хотя чего и ждать от французов? Лягушек жрут и салатом из одуванчиков заедают… Только в России истинная живопись и осталась! Потому что русские — великой души народ.
— Да вы, Николай Тимофеевич, славянофил, — сказал с добродушной улыбкой промышленник Кузнецов. — В двух словах с целой Францией разделались. Заодно и Россию приподняли.
— А вы, Леонтий Мстиславович, натуральный западник! Чтобы вы знали, нам ваша Франция не указ. Наполеона кто покрошил?
— Господи, при чём тут Наполеон? И почему Франция моя? Насчёт импрессионизма ничего не скажу, — не знаток. А вот насчёт всего остального скажу. Да нам до французских заводов, банков и земледелия ещё семь вёрст киселя хлебать. Увы… Я уж молчу про железные дороги. Ездил по Франции, знаю!
— Вот видите! — вскричал Абросимов, обращаясь к присутствующим. — Все они, западники, таковы… Я ему про искусство, а он мне про заводы. Я ему про душу, а он мне про земледелие.
— Да отчего же нет? — изумился Кузнецов. — Душа, конечно, дело высокое, тонкое… Но всё ж таки в теле живёт! А телу питаться надо. Попробуйте накормить его голым искусством, минуя земледелие, а я посмотрю, как у вас получится…
Разгорелась нешуточная полемика. Спор был бестолковый, но горячий. Часть гостей поддержала Абросимова, другие вступились за Кузнецова. Строганова сияла от удовольствия. Чем больше спорят в салоне, тем интереснее, тем больше потом будут вспоминать и рассказывать в свете.
Пока общее внимание переключилось на спорщиков, Сергей незаметно встал и ушёл в курительную комнату. Не любил он салоны. Убивать время болтовнёй — дело непочтенное. Но бывать в них время от времени всё же приходилось. Положение обязывает, нельзя жить анахоретом, да и заказчики его — люди светские, те же салоны посещающие.
В курительной, к радости Сергея, было пусто. Он устроился на мягком диване, чиркнул спичкой и глубоко затянулся ароматным папиросным дымом. Глядя в окно, за которым красиво зеленел высокий тополь, подумал вдруг, что всего через несколько часов весна сменится летом. А он весны и не заметил. Просвистела пулей с этой французской поездкой, будь она проклята…
Бог его знает, что написал Мартен в телеграмме, но только поутру из Орлеана в Ла-Рош нагрянула целая армия Ну, пусть не армия, но всё же… Двое прокурорских. пять жандармов, судебный врач, полувзвод пехотинцев. Куча экипажей опять же. Солдаты сразу оценили гостиницу, и вовремя, — взбудораженные слухом о ночной бойне селяне ринулись в \"Галльский петух\". Кажется, здесь собралась вся деревня, поражённая любопытством и ужасом. Мэр Бернар и отец Жером кое-как уговорили людей разойтись, пообещав, что о результатах расследования расскажут через несколько дней на специальном сходе.
Марешаля и \"орлиц\" взяли под стражу. Сергея, Долгова и Фалалеева попросили оставаться в своих номерах. С каждым из них, да ещё с Мартеном, следователи прокуратуры беседовали отдельно. Подробный рассказ Белозёрова о событиях прошедшей ночи был выслушан с непроницаемыми лицами и почти без вопросов. Сергею показалось, что следователи просто растерялись. Не знали они, что делать с неожиданными и чрезвычайными сведениями о тайном ордене, который семьдесят лет существует во Франции. А может, просто не хотели углубляться в острую и опасную тему.
Труп Лавилье отправили в Орлеан. А трактирщика Арно, Анри Деко, жандарма и Жанну похоронили на сельском кладбище. Бедная горбунья была сиротой. Не считая могильщиков, провожали её лишь Сергей с Долговым и Фалалеевым и добрый отец Жером. Прощальная молитва… глухие удары комьев земли о крышку гроба… и всё. Фалалеев не выдержал — заплакал. С тоской в сердце Сергей попросил священника, чтобы на могиле Жанны было установлено хорошее надгробие. Оставил деньги.
Теперь можно было возвращаться в Париж, но тут возникли две проблемы. Во-первых, следователи, работавшие в Ла-Роше, настоятельно просили пока не покидать деревню. Мол, вдруг возникнут какие-то вопросы, а главный свидетель событий уже уехал… А, во-вторых, на чём ехать-то? Просить у дядюшки Бернара его шарабан?
Обе проблемы решил Долгов, давший телеграмму в российское посольство. Через день в просторном экипаже прибыл секретарь посольства Олсуфьев. Он заперся со старшим следователем и о чём-то с ним долго беседовал, после чего тот объявил, что к мсье Белозёрову и его спутникам вопросов больше нет, — они свободны.
— Жить в Париже, Сергей Васильевич, будете у нас, — сообщил Олсуфьев на пути в Орлеан.
— \"У нас\" — это где?
— В посольстве. Так спокойнее и безопаснее. До семнадцатого мая.
— Почему именно до семнадцатого? Сегодня только восьмое.
— На семнадцатое мая запланирована ваша встреча с президентом Франции Карно.
— Я говорил вам, — напомнил Долгов.
— Ну да, был разговор…
Сергей расстроился. Желание как можно скорее вернуться домой и обнять Настеньку с детьми с каждым днём становилось всё сильнее. А тут ещё полторы недели ждать… И ничего не поделаешь — целый президент приглашает. Дипломатия…
Посольство Российской империи располагалось в Париже на улице Гренель, в старинном и очень красивом особняке \"Отель д’Эстре\". По приезде Сергея принял посол Моренгейм, с которым познакомились ещё на открытии выставки.
— В общих чертах я знаю, что во время вашего пребывания в провинции случились некие чрезвычайные события, — сообщил Артур Павлович, усаживаясь в кресло и приглашая Сергея сесть напротив. — Не соблаговолите ли рассказать подробнее, что там у вас произошло?
Сергей замялся. У него не было причин не доверять послу, однако сведения об \"Орлах Наполеона\" — экстраординарные. Вправе ли он разглашать их сейчас, не переговорив с Ефимовым? Правда, он уже всё рассказал следователям, но то был допрос, деваться некуда… Выбрал средний вариант.
— Сначала я должен доложить обо всём государю, — веско сказал он. — События, действительно, были чрезвычайные. Говоря коротко, меня пытались убить, и причины тому — сугубо политические. Кому-то поперёк горла сближение Франции с Россией. Убийство президента российской академии на французской территории наши отношения очень осложнило бы…
— Это действительно так, но всё-таки…
— Не обессудьте, Артур Павлович, сказать больше пока не могу. Пусть прежде государь сам решит, будут ли эти сведения преданы огласке или из дипломатических соображений промолчим.
Кажется, Моренгейм, человек умный и опытный, Сергея понял правильно. Главное, — не обиделся. Да и на что обижаться, если дело государево? К тому же народную мудрость \"Меньше знаешь — крепче спишь\" ещё никто не отменял…
Сергея с Фалалеевым удобно поселили в одном из двух посольских флигелей. А вот Долгова отправили в хороший госпиталь неподалёку от российского представительства. С той недавней ночи, когда Борис пропустил опасный удар Марешаля, чувствовал он себя из рук вон плохо и держался только силой воли. Посольский врач, осмотрев Долгова, установил перелом ребра и ушиб внутренних органов. И боевой товарищ улёгся на больничную койку недели на две.
С учётом ситуации Моренгейм выходить за пределы посольства категорически не советовал. Да Сергей особенно и не рвался. Францией он был сыт по горло. От скуки рисовал интерьеры особняка и часами напролёт гулял по саду в обширном внутреннем дворе. Ежедневно давал телеграммы Настеньке. Подолгу спал. Разговаривал с Фалалеевым и сидел с книгой на скамейке под разросшимся каштаном. Любовался живой лавандово-розмариновой изгородью, укрывшей посольские решётки бело-розово-лиловым ковром.
А на пятый день в саду появился и сел рядом на скамейку генерал Ефимов.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В курительную комнату вошли двое — Стецкий и незнакомый человек средних лет с небольшой бородкой и живым, цепким взглядом карих глаз.
— Вот, Сергей Васильевич, хочу тебе представить своего старого товарища Геннадия Павловича Викентьева, — сказал Стецкий, делая жест в сторону спутника. — В университете учился спустя рукава, а теперь, вишь ты, в люди вышел. Издаёт кучу газет.
— Врёшь ты всё, — по-свойски огрызнулся тот, пожимая руку Сергею. — Нормально я учился. А газет у меня не куча, всего пять. Правда, на тиражи не жалуюсь.
Сергей с интересом смотрел на издателя. Газеты Викентьева он читал, а одну из них, \"Столичные вести\", даже выписывал, о чём и сообщил новому знакомцу.
— О \"Столичных вестях\" я с вами как раз и хотел поговорить, — сообщил Викентьев, усаживаясь рядом и доставая серебряный портсигар.
— Ну, вы тут беседуйте, а я к гостям, — заторопился Стецкий.
Викентьев хмыкнул.
— Иди, иди. Там Варенька Бобринская без тебя уже, поди, затосковала.
Стецкий сделал роковое лицо и удалился.
— Так вот, \"Столичные вести\"… — продолжал издатель, провожая приятеля ироническим взглядом. — Я специально просил Стецкого, чтобы нас познакомил. Хочу вас просить, Сергей Васильевич, чтобы вы дали газете интервью. Наш французский корреспондент уже сообщал, что выставка ваша в Париже пользовалась большим успехом. Дело редкое, грех не побеседовать с автором. Если, конечно, согласитесь.
Сергей про себя чертыхнулся. Давать интервью он не любил категорически. Но и отказать уважаемой газете со стотысячным тиражом повода не было. Согласился нехотя. А с другой стороны, чем плохо скромно поведать о себе, дорогом, удивившем взыскательного парижского любителя русской живописью…
— Вот и прекрасно! — произнёс Викентьев с довольным видом. — А журналист с фотокамерой к вам приедет, когда скажете. Но, конечно, лучше бы не тянуть, пока событие свежее. Я уж молчу, — важное. Отношения с Францией пошли в гору, тут ваша вы ставка как нельзя вовремя…
Перешли было на политику, но в курительную заглянул лакей Строгановой.
— Господин Белозёров, их сиятельства велели передать, что гости вас ждут, — отрапортовал почтительно. — Просили, чтобы вы возвращались.
Сергей, извинившись перед Викентьевым, поднялся.
— Минуту, Сергей Васильевич, — попросил тот, роясь во внутреннем кармане. — Чуть не забыл, склероз безвременный… — Достал небольшой конверт. — На днях наш французский корреспондент прислал для вас из Парижа. Его кто-то там просил передать отклик на выставку. Французский поклонник, не иначе. — Игриво улыбнулся. — Или поклонница…
Фамильярности Сергей не терпел, тем более от людей малознакомых. Внутренне поморщившись, он сунул письмо в карман и молча вышел вслед за лакеем.
…Разговаривали с Ефимовым там же, в саду. Вопросов у генерала было много, и рассказывал Сергей обстоятельно, по порядку. Ефимов, знавший ситуацию в общих чертах, требовал подробностей.
— Если разобраться, спаслись чудом… К номеру мнимых супругов примыкала хозяйственная каморка. Хозяйка послала туда Жанну за каким-то скарбом, а в это время у Лавилье сидел Марешаль. Обсуждали, как действовать ночью. Жанна через тонкую стену услышала, что нас должны опоить сонным зельем, а потом со мной расправиться. Поняла, что тут целый заговор, что хозяева гостиницы с Лавилье и Марешалем заодно… И кинулась предупредить.
— А какой у неё был мотив? — перебил Ефимов, с удовольствием вдыхая запах цветов и кустарников. Чудо, как хорошо было в посольском саду. — По вашим словам, супруги Арно прекрасно относились к девушке, но теперь-то она фактически их предала.
Сергей помолчал.
— Девушка в меня влюбилась и решила спасти во что бы то ни стало, — сказал наконец негромко.
— Вот как? Впрочем, нечто в этом роде я и предположил… Продолжайте.
— Встал вопрос: что делать? В гостинице мы были у этой банды в руках. По той же причине побег исключался, — из деревушки просто не выпустили бы. Можно, конечно, было бы устроить засаду у меня в номере, привлечь Мартена с его людьми… — Сергей стукнул кулаком по подлокотнику скамьи. — Но в итоге я решил сделать по-другому.
— Почему?
— Тут что-то было не то. — Сергей замялся в поисках нужного определения. — Как-то странно, что ли… Убить меня они могли десять раз, но ведь и пальцем не тронули. Напротив, Марешаль пылинки сдувал. А теперь вот собрались… Я хотел понять, кто они, что собой представляют и чего добиваются. Чувствовал, что это важно. В конце концов, не уличная шайка, а группа людей, которых что-то объединяет, какая-то цель у них. — Сильно потёр лоб. — И потом, — ну как это так? Министерский чиновник, почтенные трак-тирщики, солидный негоциант с женой красавицей вдруг обратились в хладнокровных убийц, и все по мою душу? Уму непостижимо…
— И вы решили сыграть с ними в поддавки в надежде выведать, что к чему?
— Вроде того…
Ефимов выругался в тридцать три загиба. (Сергей с изумлением посмотрел на обычно сдержанного генерала.) Побагровел. Смерил Сергея тяжёлым взглядом, не лишённым, впрочем, уважения.
— Ну, знаете!.. Ваша храбрость мне известна, Сергей Васильевич, но тут вы сами себя переплюнули! Зачем было так рисковать? Да они же вам, сонному, горло могли перерезать, — вот и весь разговор.
— Ну, какой там сон, — неожиданно возразил Сергей. — Жанна, как и вдова Прежан, была травницей. Старуха приготовила сонное снадобье, а Жанна по моей просьбе сделала возбуждающий отвар. Это она умела. Такое, что ли, контрзелье. (Невольно вспомнил неприятный, горько-терпкий вкус спасительного напитка.) Мы его с Долговым и Фалалеевым перед ужином выпили, так что вдова, можно сказать, зря старалась. Ну, позевали за столом для вида…
— Хм… А дальше?
— Пока мы ужинали, в гостиницу с чёрного хода зашёл Мартен со своими жандармами. Жанна днём отнесла ему мою записку. Мол, готовится покушение, прошу принять меры и задержать злоумышленников… Теперь Жанна их тихонько провела в номер Бориса, который жил через стенку от меня. Там жандармы присоединились к Долгову с Фалалеевым. И стали ждать.
— А вы, стало быть, легли в постель, как ни в чём не бывало, и притворились спящим? Да ещё, небось, и храпели?
— Именно так. Я вот о чём думал… Зачем они всей толпой ко мне собрались? Хотели бы просто убить, так убили бы сразу, без затей. А собрались целой делегацией. Словно перед экзекуцией решили пообщаться. Вот тут как раз и можно было бы выведать, чего хотят, чем я им так интересен. С беззащитным и ошеломлённым что ж не поговорить, — напоследок-то… — Посмотрев на хмурого генерала, Сергей уточнил: — Риск был, и немаленький. Опять же, первым делом связали. Но я этого и ожидал. Главное, — за стеной сидела засада. Должны были прибежать по первому крику. В нужный момент и прибежали…
Да, риск был… Не стал Сергей говорить Ефимову, что пока его, как бы спящего, вязали, ощутил он вдруг мгновенный страх и горько пожалел о своём плане. Боялся, что выдаст мгновенно выступивший на лице пот (слава богу, не заметили), да и сердце колотилось так, что, казалось, слышно во всей комнате (и тут обошлось)… Однако быстро взял себя в руки, а дальше стало не до страха, настолько поразительные вещи излагал Марешаль…
Рассказал Сергей о ночной схватке, о стрельбе и трупах, о горькой участи бедняжки Жанны… О том, как гнал Марешаля по ночной деревне и в жестоком поединке у воющего замка одолел мастера борьбы сават. О том, как с Долговым допрашивали сломленного француза. Передал генералу пачку листов бумаги — начисто переписанный протокол допроса.
Читал Ефимов быстро и внимательно. То морщил лоб, то высоко поднимал брови, то время от времени бросал на Сергея острый взгляд.
— Невероятно, — сказал тихо, закончив чтение и убирая листы во внутренний карман пиджака. — Семьдесят лет во Франции существует тайный орден, и вдруг раскрывает его русский художник… — С этими словами положил руку на плечо Сергея, крепко сжал. — Из всех переплётов, в которые вы попадали, Сергей Васильевич, этот — самый поразительный.
— И самый бесполезный, пожалуй, — добавил Сергей с невесёлой улыбкой. — Одно дело спасти государя или разоблачить внутренний заговор. И другое, — ну, на что нам сведения о тайном ордене во Франции? Где они и где мы? Любопытно, само собой, но не более…
Ефимов посмотрел на Белозёрова с бесконечной приязнью и чуть снисходительно.
— А вот тут, Сергей Васильевич, вы не правы, не правы… Сведения вы добыли ценнейшие. Теперь мы знаем, что внутри Франции действует мощная тайная организация, причём цели её противоположны целям правительства. Энергично действует! А это, знаете ли, серьёзный фактор влияния на политику страны. Да вот, пожалуйста…
Ефимов достал протокол Сергея и нашёл нужную страницу.
— О чём говорит Марешаль? Орден рассчитывает, что в случае новой войны с Германией удастся ликвидировать республиканский строй, восстановить империю и посадить на трон одного из внуков Наполеона.
Вообше-то молодцы. Как есть орлы. Масштабно мыслят, не отнять… Что из этого вытекает?
— И что же?
— Во-первых, Сюрте превентивно возьмёт под контроль обоих внуков. Их скорее пристрелят, чем позволят участвовать в орденских играх. Это очевидно. А во-вторых, становится особо важным предотвратить войну с Германией. Раз уж в тылу действует сильный предатель… А предотвратить можно лишь с помощью России. И предполагаемый договор о российской военной помощи становится не просто важен — сверхважен. Если кому-то во французском правительстве сие было невдомёк, то уж теперь станет до боли ясно… Вы ведь всю эту информацию прокурорским следователям в деревне сообщили?
— Пришлось.
— Вот и хорошо. А те, естественно, передали по команде, руководству. Пусть думают. — Прищурился, глядя куда-то поверх головы Сергея. — Мы ведь с Францией работать по-настоящему только начинаем. Как сложатся отношения, ещё до конца не понятно. И тут чем больше будет о ней информации, тем лучше, тем важнее. В своих планах будем учитывать всё.
— Но ведь, по сути, ничего уж такого нового я вам не сообщил. Вы же сами перед отъездом говорили мне, что во Франции полно бонапартистов!
— Но я не говорил, что существует бонапартистское подполье. Не знал. А теперь благодаря вам знаю. Опять же… — Откинувшись на спинку скамьи, расстегнул пиджак. Закурил очередную папиросу. — Через несколько дней у вас встреча с Карно. Ему уже наверняка доложили о ситуации. И получается, что вы не только привезли во Францию талантливые картины, но и разоблачили подрывную организацию, кото рая активно копает под действующую власть. Да родной брат не сделал бы подарка лучше! Вот вам ещё один резон для симпатии к России, разве нет?
— Ну, пожалуй…
— Не \"пожалуй\", а так точно. В политике мелочей нет, Сергей Васильевич. Так что, с какой стороны ни возьми, польза от вашего риска большая. — Вздохнул. — Жаль только, что Марешаль отказался назвать хоть какие-то имена. А теперь уже и не назовёт.
— Что значит \"уже\"? — вскинулся Сергей.
— То и значит… Пресс-атташе посольства зачитал мне сообщение из сегодняшнего номера \"Матэн\". Мол, накануне в тюремной камере покончил жизнь самоубийством бывший чиновник Министерства иностранных дел Гастон Марешаль, находившийся в предварительном заключении за антиправительственную деятельность.
Сергей ощутил мимолётный озноб. \"Я человек конченый\", — кажется, так выразился француз во время допроса? Предчувствовал…
— И вы полагаете, что это не самоубийство? — спросил хмуро.
— Я полагаю, что Марешаль, говоря о длинных руках ордена, не соврал, — отрезал Ефимов. И добавил после паузы: — Теперь, выходит, все концы в воду.
— Но есть же ещё женщины. Мадам Арно, вдова Прежан, Луиза…
— Ну да. Две провинциальные старухи и художница-шлюха. Наверняка адепты низшего звена. Что они могут знать? Хотя, может, и до них доберутся… Марешаль-то в иерархии ордена, судя по вашему протоколу, стоял намного выше.
Сергей в сердцах сплюнул.
— Но, может, следователи успели из него что-то выжать?
— А нам с вами какая от того польза? Сюрте сведениями уж точно не поделится. Впрочем, это мы скоро узнаем.
— Каким образом?
— Будем следить за их прессой, — хладнокровно пояснил Ефимов. — Коли в ближайшие недели появятся сообщения об убийствах или самоубийствах уважаемых лиц, то, значит, кого-то Марешаль всё же назвал. И орден постарается убрать засвеченные фигуры, чтобы тем самым пресечь дальнейшее разоблачение. Согласны?
— Вполне.
Рассуждения генерала, не лишённые доли цинизма, полностью совпадали с мнением самого Сергея. Однако лично он следить за французской прессой не собирался. Надоело… Он своё дело сделал, а теперь пусть работают те, кому по службе положено.
Кстати!
— Хочу поблагодарить вас за Долгова, Виктор Михайлович, — сказал от души.
Ефимов посмотрел на Сергея с нескрываемым удивлением.
— А почему, собственно, вы благодарите… — начал было.
— Ну, как это почему? Если бы Долгов не при стрелял Арно, трактирщик размозжил бы мне голову стулом. С его ручищами — раз плюнуть.
— Долгова и благодарите. Я-то при чём?
— Полноте, Виктор Михайлович, — невозмутимо сказал Сергей, щурясь не без хитринки. — Вы же не будете отрицать, что Борис — ваш офицер?
— То есть как это?..
— Для поручика староват, для майора молод. Значит, капитан. Разве нет?
Ефимов пожевал губами и улыбнулся.
— Долгов проговориться не мог, — сказал наконец убеждённо.
— И не надо, — подхватил Сергей. — Я сам догадался. Хотя только под конец.
— Каким же образом догадались, позвольте узнать?
— Дедуктивным. Для чиновника слишком хорошо орудует кулаками — это раз. Когда Марешаля с его бандой вязали, у Бориса вдруг оказался револьвер. Для чиновника, опять-таки, предмет нехарактерный. Это два. Допрос Марешаля провёл сам, и наилучшим образом. Я бы сказал, профессионально. Это три, и, наконец, каждый день бегал на телеграф, а то и дважды на день. Трудно представить, что министерство так часто требует отчёта. А вот пославшему его начальнику разведки сообщать об оперативной обстановке надо как можно чаще. С помощью закодированных телеграмм, само собой… Это четыре.
Ефимов развёл руками.
— Возразить нечего, — сообщил со вздохом. — Всё по полочкам разложили.
— Вспомнил, наконец, ваше беспокойство, с которым провожали меня во Францию, — добавил Сергей. — Трудно ли после этого представить, что вы негласно договорились с министерством и под видом чиновника приставили ко мне такого, что ли, телохранителя?
Генерал негромко поаплодировал.
— Браво, Сергей Васильевич, — сказал проникновенно. — Умеете вы дедуктировать.
Прозвучало комплиментом, однако Сергей лишь отмахнулся.
— Эх, Виктор Михайлович, когда-то умел… А сейчас, похоже, в академических-то хлопотах, и разучился.
— С чего это вы взяли? — изумился Ефимов. — Скромничаете, батенька.
— Да если бы… Я ведь мог насторожиться и раньше. Тогда и ситуация, глядишь, по-другому сложилась бы. Поздно сообразил.
Ефимов с интересом посмотрел на Сергея.
— Вы меня интригуете, — откликнулся живо. — Ну-ка, выкладывайте, что вы там поздно сообразили.
Вместо ответа Сергей встал и, потянувшись, подошёл к дереву. Сорвал пятипалый каштановый лист. Покрутил в руках.
— Понимаете, — сказал задумчиво, — вокруг всегда существуют какие-то нюансы. Мелочи, детали, штрихи. Если хотите, — подсказки, заметив которые делаешь тот или иной вывод. Всё искусство сыска в том и состоит, чтобы наблюдать и делать выводы.
— Очень любопытно, — оценил Ефимов нетерпеливо. — Будем считать, что это была теоретическая часть. Переходите к практической.
— Как скажете, господин генерал… Мадам Лавилье… ну, Луиза… показала мне свой альбом. Рисунки хорошие, но не суть. Был там и портрет Марешаля в карандаше. Он то меня и насторожил…
— А почему? Сами же сказали, что между ними была связь. Могла она изобразить любовника?
— На радость мужу, который в любой момент может поинтересоваться творчеством жены? Но дело даже не в этом. Портрет Марешаля был в самом на чале альбома. После него шли наброски парижских улиц, собора Сакре-Кёр, Триумфальной арки и так далее. Потом было несколько деревенских зарисовок, сделанных уже в Ла-Роше.
— И что?
— Так ведь Марешаль познакомился с Лавилье только в деревне. Практически у меня на глазах. Каким же образом его портрет предшествует парижским видам? Допустим, Луиза зачем-то вырвала рисунок из середины альбома и вклеила в самое начало. Но я бы склейку заметил. Остаётся самое простое — предположить, что Марешаль и художница были знакомы ещё до приезда в Ла-Рош, в Париже, но по какой-то причине своё знакомство скрывают. Вопрос: зачем? и, главное, от кого? И с какой целью они одновременно приехали в эту глушь? Поворковать на глазах у мужа, что ли? Очень всё это непонятно…
Ефимов сдвинул кепи на затылок.
— Логично, — согласился он. — Что ещё странного наблюдали?
— Кое-что наблюдал… Например, пару раз видел, что Марешаль о чём-то беседует с Арно. Довольно-таки оживлённо беседует. О чём, спрашивается чиновнику разглагольствовать с простым трактирщиком? Внешнюю политику, что ли, обсуждать?
Или другой случай. Мадам Арно как-то за ужином подавала на стол и вдруг уронила с подноса тарелку с закуской. Так Лавилье мгновенно поймал её возле пола, да так ловко, что закуска даже не рассыпалась. Ясно, что сделал это чисто машинально. Для болезненного, медлительного человека телодвижение довольно необычное…
В общем, поводы задуматься и присмотреться к окружающей компании были. Да ещё и Жанна…
— Что Жанна? — спросил Ефимов, хмурясь.
Сергей на миг прикрыл глаза, — такая грусть нахлынула внезапно.
— У неё, похоже, был дар предвидения, — сказал через силу. — Говорила, что от матери с бабкой передалось, а тех в деревне считали колдуньями… Она твердила, что мне в Ла-Роше угрожает какая-то опасность, что надо всё бросить и бежать. А я, болван, отмахивался и не принимал всерьёз… Вот и выходит, отказала мне в этой поездке дедукция. Замечать замечал, а выводы не делал. Расслабился, что ли. Уж где-где, а в этой богом забытой деревушке подвохов ну никак не ожидал…
Ефимов тоже поднялся и принялся разминать ноги. И то сказать, — засиделись. Начали разговаривать ещё утром, а теперь время самое что ни на есть обеденное.
— Вы вот что, Сергей Васильевич, лишнего не переживайте, — посоветовал твёрдо. — Ситуация настолько необычная, что никакой дедукции не хватило бы разобраться. А если в конечном счёте всё же разобрались, то лишь благодаря мужеству своему необыкновенному. И благодаря ему же оказали государству нашему большую услугу. Впрочем, вам не впервой… Как это у вас получается всегда оказываться в нужное время в нужном месте, — ума не приложу. Словно специально приключения ищете…
Сергей только вздохнул. \"Не можешь ты без приключений\", — сказала однажды Настенька. \"Это они без меня не могут\", — возразил ей тогда. Вот и ещё раз подтвердилось.
— Пойдёмте обедать, Виктор Михайлович, — позвал Ефимова. — В посольстве кухня хорошая, а посол гостеприимный. Накормить не откажется.
— Идём, идём, — согласился Ефимов. — Вроде бы переговорили обо всём. Хотя…
— Что \"хотя\"?
— Кто бы ещё объяснил, отчего замок воет, Ла-Рош этот… Интересно! Этак и впрямь в привидения поверишь.
— Да нет там никаких привидений, — сказал Сергей вдруг. — Думаю, что и не было никогда.
Остановившись, Ефимов придержал Белозёрова за рукав. Посмотрел удивлённо.
— Вы что-то узнали?
— Узнал. Отчего же не узнать…
В гостиной было оживлённо и шумно. Под звуки рояля несколько пар кружились в вальсе. Устроившись на диване, Сергей внутренне зевнул и принялся соображать, когда можно будет, не нарушая приличий, покинуть общество. Получалось, что скучать придётся ещё полчаса, не меньше. После этого можно совершить вежливый побег.
Рядом уселась Варвара Бобринская в небесно-голубым платье и спросила:
— А что же вы не танцуете, Сергей Васильевич?
— Годы уже не те, Варвара Фёдоровна, — пожаловался Сергей самым серьёзным тоном. — Только и осталось на молодёжь смотреть, завидовать…
Глядя на Белозёрова, которому до сорока было ещё не близко, Бобринская засмеялась. Художник и сам не выдержал — улыбнулся. В старики себя он, естественно, не записывал, рановато, однако вкус к танцам с годами утратил. А ведь когда-то любил, в гусарскую-то пору. Бывало, обнимешь партнёршу за талию, посмотришь в глаза дерзко (та, естественно, потупится), и \"раз-два-три\", \"раз-два-три\", \"раз-два-три\"… А потом хватишь фужер шампанского, — и снова танцевать. Эх, молодость, молодость…
— Я к вам с просьбой, — скромно сказала Варвара, заранее краснея.
И было от чего! В руках молодая вдова держала… Ну, конечно, альбом. И в нём, разумеется, были рисунки. И просьба, естественно, касалась просмотра и оценки её художественных упражнений. И уж, само собой, отказать не было ни малейшего шанса, экий карамболь… А так хотелось! Но в салоне его просто не поняли бы.
— Давайте, — меланхолически сказал Сергей, протягивая руку.
Рисунки Варвары были по-детски непосредственны и по-детски же неумелы. Домашний интерьер, садовый пейзаж, пригревшаяся на подоконнике кошка… Листая страницы альбома, Сергей мрачно размышлял, как бы потактичнее объяснить начинающей художнице, что говорить пока не о чем. Варвара, чуть дыша, заглядывала ему в глаза. За спиной сопел Стецкий, весь вечер не отходивший от Бобринской. Ну, как было казнить надежду и ожидание похвалы?
— А что, — сказал Сергей наконец, презирая себя. — Мило. Очень мило. Мне нравится.
Глаза Варвары широко раскрылись.
— Правда? — пролепетала она, часто-часто обмахиваясь веером.
— Талантливо, не так ли? — подхватил Стецкий.
— Н-ну, о таланте говорить ещё рано, — возразил Сергей. Ври, да знай меру. — Видите ли, Варвара Фёдоровна, кроме таланта надобно ещё и ремесло. Проще говоря, в живописи, как и в любом деле, есть своя техника. И пока человек ею не овладеет, художник из него не получится. Рекомендую вам как следует позаниматься с педагогом. Год или два.
— А потом?
— А потом вы научитесь рисовать, и, возможно, перед вами откроется дорога в искусство. Пока же позвольте дать вам маленький наглядный урок…
С этими словами Сергей достал из внутреннего кармана визитки изящный футляр с карандашами (всегда носил с собой, — мало ли где и когда накроет вдохновение) и на чистом листе альбома в течение трёх минут набросал портрет Варвары. Конечно, то был эскиз, но эскиз, хорошо передающий красоту и молодую женственность Бобринской: нежный овал лица, прямой носик, маленький пухлый рот, большие глаза и по-девчоночьи очаровательные кудряшки у висков…
— Вы просто волшебник! — выдохнула Варвара, заворожённо следившая за быстрыми, уверенными движениями Белозёрова.
— Ничуть, — сказал Сергей, заканчивая портрет. — Я просто умею рисовать. Чего и вам желаю. Учился этому долго и, надеюсь, не зря…
— Да уж точно, что не зря, — сказал Стецкий, переводя взгляд с оригинала на портрет.
— A-а, вот и Дмитрий Матвеевич! — воскликнул Сергей, угрожающе занося карандаш. — Поди-ка сюда…
Неожиданно им овладело весёлое настроение. Повинуясь ему, так же быстро изобразил приятеля. При этом слегка подправил изображению нос, чуть увеличил глаза и придал лицу мужественное выражение. Теперь в альбоме на соседних листах было два портрета. Варвара смотрела на Стецкого, а Стецкий на Варвару. Понимай, как хочешь… Кажется, Стецкий замысел Сергея понял правильно и украдкой, с чувством, пожал руку. А Бобринская вдруг заалела и улыбнулась.
Вернув пунцовой Варваре альбом, Сергей спрятал футляр с карандашами в карман. Рука наткнулась на плотный бумажный прямоугольник. Это было письмо из Парижа, которое передал издатель Викентьев. Сергей достал конверт. Он был надписан по-французски крупным твёрдым почерком. \"Господину Белозёрову лично\". Интересно всё-таки, кто же пишет, поклонник или поклонница? Хотя почерк вроде мужской…
— Сергей Васильевич, можно вас отвлечь? громко и чуть капризно позвала Строганова с другого конца гостиной. — У нас тут вышел спор по поводу парижских достопримечательностей…
Сергей со вздохом спрятал конверт в карман, поднялся и обречённо побрёл к хозяйке салона. Вежливый побег откладывался на неопределённое время.
…Смотреть на Ефимова сейчас было забавно. В глазах сурового разведчика горело ребяческое нетерпение пополам с любопытством. Очень уж ему хотелось узнать тайну Ла-Роша. И Сергей томить генерала не стал.
— За день до отъезда из деревни я отправился в замок…
— Что, один? — перебил Ефимов. — После всего, что произошло?
— А почему бы и нет? Страшное было уже позади. К тому же погода хорошая, время дневное. Долгову было плохо, отлёживался. С Фалалеевым беседовал следователь… В общем, собрался и пошёл. Страшно хотелось напоследок разобраться, что же там происходит, в этом несчастном замке. Я в привидения не верю, но ведь что-то там воет, да ещё как…
Вспомнил безумные глаза Марешаля и собственный тошнотворный ужас. Покрутил головой.
— Продолжайте, — поторопил генерал.