Меня забила ледяная, до костей пробирающая дрожь. Язык прилип к нёбу, и я не могла вымолвить ни слова. Бесконечно долгое мгновение всматривалась в наставницу, ища в ее глазах с расходящимися от них тонкими лучиками-морщинами надежду на другое решение. Вдруг найдется иной выход? Пока я колебалась, из глазниц вырвалась новая зеленая молния и исчезла в дыре крыши. Где-то вдалеке темноту разрезал еще один предсмертный крик. Я сжалась, точно и меня пронзила чужая боль. Пальцы обхватили нож и сжали затертую до гладкости деревянную ручку.

То, от чего я так долго бежала, встретило меня лицом к лицу.

Ни жива ни мертва я медленно повернулась к Тиму. Меня трясло, как в лихорадке. В душе разрасталась ледяная пустыня. Глаза заволокло пеленой слез. В голове одно за другим проносились дорогие сердцу воспоминания: вот Тим нашел меня, когда я заплутала в лесу, вот спас от мальчишек, гонящихся за мной с камнями, вот укрыл у себя в холодную зимнюю ночь, когда я, прячась от мачехи, едва не уснула навсегда в сугробе. Тим, Тим, Тим… Вся моя жизнь была неразрывно связана с ним. Он стал такой большой ее частью, что я не мыслила себя без него.

Я всхлипнула, нож задрожал в нетвердой руке. Тим перехватил мое запястье и склонился ко мне.

– Я все равно буду рядом, – тихо прошептал он, согревая своим дыханием мою щеку. – Ты не сможешь больше меня видеть, зато будешь чувствовать. – Тим мягко коснулся пальцем моей груди в том месте, где безумно громко билось сердце. – Прямо вот здесь.

Рыдания сдавили горло. Я молча глотала слезы, не в силах отвести глаз от Тима. Он стоял передо мной, уставший, побитый, с окровавленным лицом, пошедшим трещинами, но я видела перед собой его прежнего: верного друга, отчаянного смельчака и… своего возлюбленного.

Меня накрыло оглушающим осознанием: те слова, что я так жаждала ему сказать, уже никогда не сорвутся с моих губ. Все те моменты, что жизнь скупо преподнесла нам, точно скромный дар, уже прошли, канули в водах вечности.

– Тим, я… Я…

Я порывисто распахнула рот, но Тим накрыл его ладонью и покачал головой. Полный тоски и безнадежности взгляд сказал больше слов. Моей щеки ласково коснулись костяшки его пальцев.

– Все, что чувствуешь ты, ощущаю и я, – глухо сказал он и покрепче обхватил свободной рукой нож в моей ладони. – Помни об этом.

Его губы оказались в мучительной близости от моего лица. Вокруг бесновалась тьма, выл ветер, веяло смертью, но для нас время будто остановилось. Миг мы еще смотрели друг другу в глаза, безмолвно продолжая разговор, а затем я приподнялась на цыпочки, потянулась к нему и накрыла его губы своими. Поцелуй, мягкий, нежный, отдающий горечью прощания, навсегда запомнился мне соленым привкусом слез. Дыхание любимого все еще смешивалось с моим, когда я занесла руку с ножом. Острое лезвие вошло в его грудь, вспарывая ее. Тим отстранился от меня, широко распахнул глаза, позволив мне рассмотреть на их дне вспыхнувшую боль, а затем медленно осел на пол. Светлая рубашка потемнела от крови, алое пятно расползалось все больше и больше.

Я, отбросив нож в сторону, упала рядом с Тимом на колени. Руки тряслись, когда я осторожно дотронулась до вихров на его макушке и пропустила сквозь пальцы тонкую прядь. Слезы затуманили взор, и сквозь эту пелену я разглядела последнюю улыбку любимого.

– Ты – самое дорогое, – выплевывая слова вместе с кровью, тихо сказал Тим, – что у меня есть.

Он закашлял, и я, заревев, прижала его голову к своей груди. Я баюкала милого, напевала, провожая в последний путь. С языка срывались запоздалые признания в любви, они сплетались со словами колыбельной, превращая ее в невнятную мешанину. Горло рвали рыдания, вырываясь наружу каким-то звериным воем. Пару мгновений грудь Тима еще тяжело вздымалась, а затем навсегда опала.

Ветер, круживший по избе лавки, стол и даже с трудом поднятую печь, резко стих. Убранство попадало на пол, сундуком едва не пришибло прятавшегося в углу черного кота. Колдовской череп, уже выбравшийся наружу, с громким стуком передо мной рухнул на скомканную плетеную дорожку. Челюсть лязгнула, и часть ее откатилась куда-то в сторону. Глазницы последний раз вспыхнули зеленым и потухли. Искры, отлетевшие от черепушки, попали мне на кожу, но вместо того, чтобы прожечь ее, мягко растворились на ней, точно дождевые капли. Огонь, до этого дремавший во мне, проснулся, взвился высоким костром. По волосам пробежали всполохи, по спине – знакомое чувство жжения. Я встряхнула головой, успокаивая дар, заставляя его снова свернуться внутри сонной ящерицей. Тот, недовольно пошипев, послушался.

На небо неспешно выкатилось солнце. Его яркие лучи разогнали темноту, залив все вокруг теплым светом. В распахнутых ставнях виднелись вывороченные с корнем деревья, сорванные крыши чужих сараев, разлетевшиеся на щепки заборы. Запах болотной гнили истаял, точно туман поутру.

Мне на плечо опустилась тяжелая рука. Я обернулась, чтобы встретиться с полным сочувствия взглядом Яги – таким понимающим, что мне захотелось спрятаться от него, убежать подальше, забиться в нору, точно зверьку. Невыносимо, когда кто-то настолько хорошо чует твою боль, будто и сам ее разделяет.

– Ты все сделала верно, девонька, – с грустью проговорила Яга. – Заплатила сполна за свой выбор и за выбор своей матушки. Теперь ты свободна как ветер в поле.

Я обхватила руками голову Тима, лежащую на моих коленях, и горько усмехнулась:

– И на что мне теперь эта свобода?

Яга легонько пожала плечами. На ее лице промелькнуло задумчивое выражение, которого я прежде у нее не видела. Под сафьяновыми сапожками жалобно треснул глиняный черепок.

– Кто знает, девонька, кто знает… Вот только в мою избушку ты пока не ходи. Поброди по свету, погляди, кто как живет.

Я застыла, точно обухом пришибленная. Сердце пропустило удар, а душу кольнуло каким-то новым, ранее неизвестным чувством. Я, точно дитя, насильно оторванное от материнской юбки, в страхе уставилась на Ягу. Неужто она гонит меня из леса?

Испуг пробрал меня до мурашек, до похолодевших пальцев. Это от него хотела матушка меня избавить? От этого тумана в голове, мороза внутри?

– И куда же мне идти? – вырвалось из самого сердца. – У меня ведь и нет никого!

– Ты у себя есть, цельная, не поломанная, – наставительно бросила Яга. Ее пальцы сжали мое плечо, а затем отпустили – резко и неожиданно. – А это, в конце концов, самое главное.

Под моим растерянным взглядом она направилась к двери. Уже на пороге оглянулась, посмотрела на меня так, будто прощалась, и вдруг стянула со своего запястья один из серебряных браслетов. Я поймала его на лету и с недоумением покрутила в руках.

– Зачем он мне?

Яга размеренно покачнулась на каблуках сапожек и улыбнулась так, что мне стало не по себе.

– Понадобится скоро.

Я вспомнила шрамы на запястье у наставницы, и к горлу подкатила легкая тошнота. Живая водица отныне всегда со мной, но кого я стану ею поить? И жажду ли это делать?

Страх заволок разум, мешая думать. Водоворот суматошных мыслей закружил в бешеном хороводе. Краски мира ненадолго поблекли, даже запахи стали глуше. Ровно до того мига, пока мое дыхание не выровнялось. И как люди справляются с этим тяжелым, точно булыжник, чувством?

– Говоришь про свободу, а сама оковы протягиваешь, – мрачно буркнула я. – Не сходится одно с другим.

Яга тихо рассмеялась. Ее смех колокольчиками разнесся по разгромленной избушке и взметнулся ввысь через дырявую крышу. В проеме пронеслась стайка птиц.

– Да нет, девонька, они всегда рука об руку идут. – Она помолчала, а затем беспомощно дернулась вперед-назад, точно хотела подойти ко мне снова, но передумала. – Ну, удачи тебе. Свидимся еще!

Ее слова повисли в пустой избе то ли сладким обещанием, то ли горькой угрозой. Распахнулась чудом оставшаяся на петлях дверь, впуская в полутьму сеней солнечные лучи. Они золотыми стрелами разбежались по бревенчатым стенам и зайчиками заплясали по дощатому полу. Яга мелькнула в проеме, на миг прикрыв своей спиной чистое светлое небо, а затем исчезла. Растворилась в окружающей зелени, точно ее никогда и не было.

Я перевела взгляд на Тима и дрожащей рукой коснулась его смертельно бледного лба. Уже не таясь, завыла раненым зверем и склонилась над телом того, кого любила всем сердцем.



Эпилог

Солнце путается в твоих темных волосах, рассыпается по толстой косе золотой пыльцой. День выдался жаркий, но с реки ветер несет холодный запах воды. Солнце уже давно в зените, и его обжигающие лучи бегут по зеленой листве пышной яблони. В густых ветках проглядывают сочные красные плоды. Их наливные бока чуть золотит яркий дневной свет.

К дереву привязан Ветерок. У его седла наплечный мешок с нехитрой снедью и бурдюк с водой. А прямо под яблонькой, в ее спасающей от зноя тени, сидишь ты и глядишь на старую, заросшую травой могилку. Твои руки в волнении сжимают деревянную куколку, которую ты впервые за долгое время сняла с груди.

– Я пришла, матушка, – тихо говоришь ты, и ветер подхватывает твои слова, доносит их до самой верхушки яблони, где свила гнездо пара надоедливых галок. – Не знаю зачем, ведь ответы я уже нашла. Дорого с меня взяли за них, но цену было не сбить.

Я замираю напротив твоего лица робким ветерком и ласково глажу щеку. Твои зеленые глаза темнеют, точно листва после дождя. Между бровями я замечаю морщинку, которой прежде не было.

– Возвращаю тебе, матушка, твой подарок. Преподнесла ты мне его тайком, без спроса. Верю, что желала лишь добра, пыталась позаботиться перед смертью, но…

Твой голос прерывается, с губ слетает всхлип, затем еще один и еще… Вскоре ты горько плачешь, спрятав мокрое от слез лицо в ладонях. Твои ссутуленные плечи вздрагивают, и я жалею, что не могу тебя обнять. Не могу даже напомнить о себе, ведь страх – это совсем не то, что сейчас уместно испытывать.

Где-то в ветвях беззаботно поют птицы. Ветерок, пасущийся у яблони, вскидывает голову. Целое мгновение он всматривается в меня, будто узнавая, а затем негромко пофыркивает. Я нежно касаюсь пушистого носа, и ноздри коня чуть раздуваются. Он нетерпеливо бьет ногой, а затем трясет гривой. Я оставляю его в покое и возвращаюсь к тебе. Ведь именно затем вырвался ненадолго из оков бренного тела. До боли хотел взглянуть на тебя снова.

– Я принимаю твой дар, – шепчешь ты, убирая ладони от лица. Твои глаза покраснели от слез, мокрые дорожки на щеках сверкают в лучах солнца. – Не понимаю, как ни силюсь, матушка, но принимаю. Знаю, ты искала мне лучшей доли. Отняв у меня выбор, не желала зла…

Ты снова плачешь, а мне не остается ничего иного, как просто смотреть и ждать. Твоя безграничная любовь к матери, прежде превозносившая ее до небес, чуть потускнела. Обида не отобрала сердечную привязанность, но заставила смотреть на мир трезвее. Теперь ты знаешь, что твоя матушка была не только ведьмой, но и человеком. А значит, как и все, в чем-то заблуждалась. Ее ошибки, точно разложенные грабли, ударили тебя по лбу, оставив после себя болезненные шишки.

– Я люблю тебя, – шепчешь ты и, вытерев глаза, кладешь на поросший травой холмик деревянную куколку, пробывшую мне пристанищем совсем недолго. – И благодарю за все, что ты сделала ради меня.

Ты медленно встаешь с коленей. Одно из яблок, сорвавшись с ветвей, приземляется на твою макушку, и ты громко охаешь. Трешь ушибленное место, внимательно оглядываешь упавший плод и, подумав, наклоняешься, чтобы поднять его. С ним в руках подходишь к Ветерку и с трепетом прячешь матушкин гостинец в мешок. На твоих губах мелькает улыбка и тут же пропадает, стоит за спиной раздаться волчьему порыкиванию.

Ты резко оборачиваешься, юбка сарафана взметается, оголяя босые ноги. Перед тобой, угрюмо склонив косматую голову в поклоне, стоит человек в зверином обличье.

– Княжич? – прозорливо спрашиваешь ты и хмуришься. – Зачем пришел?

Волк снова рыкает, но ты его не понимаешь. Не знаешь, что он выполнил наказ Яги – помог любимому младшему сыну князя достать жар-птицу. Теперь нетерпеливый княжич жаждет стрясти с тебя должок. Не так важно, что обещание дала Яга. Вас с ней связывает общая ворожба, нить которой тянется еще с твоей матушки. И раз Яге и дела нет до княжича, то он в своем праве требовать расплаты с тебя.

– В лес беги, – советуешь ты, еще не зная, какими узами скреплена с неуступчивым княжичем. – В избушку. Я тебе в колдовстве не помощница.

Волк скалит зубы, но не трогает тебя, когда ты проходишь мимо. Постояв немного под яблоней, упрямо трусит за тобой следом. А ты, покачиваясь на спине у Ветерка, направляешься в Китеж-град – к княжичу Алеше, обещавшему хлеб и кров. Больше идти тебе некуда, и ты уверенно несешься к городу на воде, над которым уже сгустились темные тучи надвигающейся беды.

Я любуюсь тобой еще немного, а затем ласковым касанием ветра целую твои теплые губы и растворяюсь в тебе, сливаясь с ударами твоего сердца.

Как бы ты ни тосковала по мне, но теперь я ближе, чем когда бы то ни было. Я полностью и всецело твой.

Навечно.

* * *

Яга врывается в избушку, точно ополоумевшая лиса в курятник. Хлопает дверью, громко топает, переругивается с костяными стенами. Кощей переглядывается с высунувшимся из-за печки домовым, и последний торопливо прячется за еще теплый угол. Кощей тяжело вздыхает, отодвигает в сторону недопитый чай и готовится к буре.

– Жива Василиса-то? – с затаенным страхом спрашивает он, будто невзначай. А у самого сердце кровью обливается. – Иль сгубили мы девчонку?

– Жива, – не скрывая облегчения, отвечает Яга. – Выкарабкалась девонька, смогла свою силушку обуздать.

Кощей широко улыбается. У него на щеках появляются ямочки, делающие его еще моложе, чем он выглядит. По трапезной летит мелодичный звон браслетов, когда Кощей радостно запускает в светлую гриву волос растопыренную пятерню.

– Не только свою ведь, но и водяным щедро подаренную.

Яга мрачнеет, улыбка на ее губах медленно гаснет, точно солнце в надвигающейся ночи.

– Водяной всегда скупостью славился. Коли что-то дает, то не просто так. Никак должок вернул Красну Солнышку.

Кощей внимательно смотрит на Ягу. Внутреннее чутье уже подсказывает: быть беде. Что-то его душенька уже решила, что-то весьма опасное и, пожалуй, болезненное.

– Ну а нам-то что с того? – с нарочитой беззаботностью говорит Кощей, искоса поглядывая на Ягу. – С нас как с гуся вода, верно?

Ведьма молчит так долго, что не выдерживает даже пугливый домовой. Его любопытный нос чуть высовывается из-за угла печки и принюхивается. Беда – она ведь по-особому пахнет.

– Подумала я тут… – Яга садится на лавку напротив Кощея и, положив локти на скатерть-самобранку, наклоняется вперед, но в глаза друга не смотрит. – Устала я быть ополовиненной…

Кощей замирает. На его губах намертво застывает улыбка – глупая, неестественная. В зеленых глазах мелькает понимание. Домовой торопливо ныряет за угол печки и горестно кряхтит уже оттуда.

Ворон, заглянувший в окно, ловит последние слова хозяйки и с испуганным карканьем исчезает в глубине двора.

– Душа моя, – с щемящей нежностью говорит Кощей, обхватывая ладонь Яги своею, – ты же знаешь, я на все готов ради тебя.

Яга кивает, на ее лицо набегает тень. Она осторожно убирает руку и принимается пальцами обводить замысловатые узоры вышивки скатерти.

– Не думала я, что к этому все придет, но…

– Тш-ш-ш…

Кощей, подавшись вперед, прикладывает палец к губам Яги. Смятение внутри него уже улеглось, оставив после себя лишь легкую тоску по несбыточному.

Какое-то время они молчат, боясь обронить лишнее, сделать друг другу только больнее. Запах скорой беды смешивается с горьким ароматом грядущей разлуки и разносится по избушке. Яга низко опускает голову, чтобы Кощей не заметил, как по ее щеке катятся слезинки.

– Не боишься? – спрашивает он, нарушая тишину.

– Боюсь, – легко признается Яга, незаметно утирая щеку рукавом. – Но теперь, коли накличу я горе на Китеж-град, Василиса вмешается. Ведьма она молодая, но сильная. Ей и упрямства, и воли хватит, чтобы меня охолонить. Стержень в ней крепкий, ни в чем она мне не уступает.

– А коли ты совсем потеряешь голову, душа моя? Сгоришь в мести, как головешка в костре?

Яга грустно усмехается. В ее льдистых глазах отражаются картины возможного грядущего. И где-то на самом дне уже поднимается волна, движущаяся на Китеж-град.

– И тогда Василиса меня остановит. Дорого выйдет нам обеим, но…

Кощей молчит, догадываясь о том, что утаила Яга. Та готова поплатиться головой, лишь бы снова стать цельной: ощутить все многообразие чувств, насладиться в полной мере яркими красками скоротечной жизни. Они неизменно тускнеют, стоит отсечь большой кусок себя. А Яга тогда рубанула ой как много…

– Может, того и хотел Красно Солнышко, – задумчиво слетает с губ Яги. – Прилип он ведь к девоньке, как банный лист. Даже силу ей пожаловал, пусть и обманным путем. Глядишь, он ведает побольше моего?

– Ему-то что до Китеж-града?

Яга пожимает плечами, а Кощей берется за покоящийся на широкой груди деревянный оберег. Ох и сложно было удержаться и не рассказать Василисе у колодца правду, но он тогда крепко прикусил язык. Так и не поняла молодая ведьма, с кем все это время жила под одной крышей…

– Я так давно отсекла от себя все желания, – печально говорит Яга, – что и позабыла, каково оно, когда тебе чего-то хочется. Мне тогда казалось, что лучше ничего не чувствовать, чем пылать жаждой мести. Помнишь ведь, как все начиналось?

Кощей кивает. Ему ли не знать этого? Но Яга продолжает, будто больше для себя, чем для него:

– Ох и люто ненавидела я князя Китеж-града! Пусть грешно это – ополчиться против родного отца, но ведь и он отрекся от меня! Матушку мою сгубил пустым обещанием жениться, а затем и вовсе прогнал ее, от него понесшую, из терема.

В глазах Яги проносятся воспоминания – колючие, как снежная вьюга. Кощей терпеливо ждет, когда они схлынут, вернув их хозяйку в настоящее.

– Меня девчонкой в лес снесли, волкам на корм. Да только чудом я набрела на избушку, и матушка Василисы приютила меня. Стала мне родной кровиночкой, дар мой раскрыла…

– Подсказала, как от беды схорониться, – поддакивает Кощей. – Сама оберег тебе в руки сунула.

Его пальцы сжимают деревянную фигурку до побелевших костяшек.

– Верно, – снова тихо соглашается Яга. Она мрачно теребит сережку в мочке уха. – Вытащила она из меня все то, что спать мне не давало, – да только вместе с местью и все желание высосало…

Кощей молчит, ждет развязки рассказа, который и так знает, но, в конце концов, понимает: его не последует. Яга тянет время, насаживая моменты, точно бусинки на нитку вечности. Боязно ей сделать то, о чем томится сердце. Тогда Кощей хлопает ладонью по скатерти так, что на ней высоко подскакивает самовар.

– Ну хватит, – решительно говорит Кощей и встает с лавки. – Посидели на дорожку, и будет.

Яга поднимается вслед за ним. Она непривычно тиха, точно летняя ночь. На дне светлых глаз суетливыми птицами мельтешат сомнения.

– Прости, что все так, – устало роняет она и невпопад спрашивает: – Имя-то, выбранное для тебя, нравилось?

Кощей усмехается и тихо заверяет:

– Лучшее из всех, которые я желал.

Яга медленно подходит ближе. Рука, в которой зажат окровавленный нож, подрагивает. Кощей делает шаг вперед, сокращая разделяющее их расстояние. Теперь они стоят друг к другу вплотную. Их взгляды встречаются.

– Спасибо, – с благодарностью и тоской шепчет Яга и тянется к Кощею, – ты был мне верным другом.

Она одаривает его поцелуем – мягким, нежным, почти целомудренным. Губы лишь слегка касаются его уст, а в миг, когда их дыхание смешивается, становится одним на двоих, в грудь Кощея с размаха входит лезвие ножа. Боль пронзает все тело, в глазах резко темнеет. Последнее, что он видит, – подернутые пеленой слез глаза Яги, зеркало его души.

Кощей смутно ощущает, как его бренные оковы остаются на земле, а сам он, превратившись в белесый туман, окутывает Ягу с ног до головы. С каждым вздохом проникая в ее тело все глубже, пока не сливается с алой кровью, бегущей по жилам.

Ему неведомо, кто окажется сильнее: Яга или он. Но совсем скоро это перестанет быть тайной. Его возлюбленная душа зажмуривается, втягивает носом воздух, ее ресницы, склеенные слезами, подрагивают. Сердце с оглушающим стуком отсчитывает удары: один, два, три…

И Яга медленно открывает глаза.



Благодарности

Больше всего при создании истории меня страшит не работа над ней, а то, что происходит после – расставание с героями, которые успели стать родными. И эту горечь слегка подслащивают воспоминания о том, сколько людей так или иначе приложили руку к созданию мира «Избушки на костях».

А этих людей было много, очень много! Каждому из них я искренне и от всего сердца благодарна, потому что без них и я, и история были бы немного другими.

Что ж, постараюсь быть лаконичной и при этом никого не забыть.

Я очень благодарна:

– Художнице Centaurea, иллюстрации которой вдохнули жизнь в героев еще тогда, когда книга была только рукописью. Именно ее арты вы найдете внутри книги и на форзацах;

– Художнице Iren Horrors, придумавшей и воплотившей яркую и стильную концепцию обложки. Теперь атмосферу истории можно «считать», лишь мельком взглянув на книгу;

– Марии Серебряковой, которая вместе со мной прошла весь путь создания «Избушки на костях» и поддерживала меня в самые сложные моменты;

– Кристи Костровой, читавшей эту историю маленькими кусочками по мере моей работы над текстом (а это без малого семь месяцев!). Именно твоя вера в историю позволила мне не увязнуть в самом начале;

– Алине Melanchallina и «Чердаку с историями». Ваши анонсы позволили многим читателям узнать о моей истории еще на стадии работы над ней;

– Богданчикам, которых никто не любит, за поддержку и безусловное принятие. Без вас я бы умерла в пучине отчаяния еще на середине пути;

– Кристине Тэ, прочитавшей историю одной из первых и буквально поклявшейся, что мои мучения того стоят. Твоя уверенность в том, что книга обязана увидеть свет, дала мне силы вновь и вновь вгрызаться в текст даже тогда, когда он мне не давался;

– Эйлин Рей, всегда готовой возмущенно орать со мной по поводу и без. Если моя последняя нервная клетка и осталась жива, то только благодаря тебе;

– Насте Власовой за безграничную любовь к моим историям и умению читать залпом в те моменты, когда я прихожу с воплем «Мне срочно нужен хоть один читатель! Пожалуйста, посмотри текст!»;

– Анви Рид и Арине Цимеринг за дельные советы и невероятное участие. Вы – мои феи-крестные!;

– Яне Артемовой за легендарную ночную переписку в чате и возможность прожить эту историю заново;

– Тане Свон, которая однажды рассказала о необычном славянском обряде и тем самым вдохновила меня на целую главу! Теперь, переступая порог дома, не могу не думать о зарытом под ним петухе;

И конечно, мужу. Без тебя, любовь моя, я бы точно не справилась. Спасибо, что разделил со мной этот непростой период создания новой истории со всеми его кризисами, падениями (взлетов не было, что уж там) и сложностями. Я часто говорю, что рождение истории напоминает рождение ребенка, и вместе мы прошли через и это испытание.

Я безумно признательна каждому читателю: и тому, кто ждал книгу с момента анонса, и тому, кто приобрел ее совершенно случайно. Если вы дошли до последней странички, значит, вас увлекло это невероятное путешествие в мир мрачной сказки. Значит, вы, как и я, прожили эту историю, подарили ей частичку своей любви и позволили ее героям обрести плоть и кровь.

Спасибо!



Над книгой работали



Руководитель редакционной группы Анна Неплюева

Ответственный редактор Анна Золотухина

Литературный редактор Елена Музыкантова

Креативный директор Яна Паламарчук

Арт-директор Галина Ересина

Иллюстрация на обложке Iren Horrors

Внутренние иллюстрации Centaurеa

Корректоры Наталья Воробьева, Юлия Молокова



В оформлении макета использованы изображения по лицензии Shutterstock.com.



ООО «Манн, Иванов и Фербер»

mann-ivanov-ferber.ru