Очевидно, Глебу это не понравилось, потому что он тронул меня за локоть и сказал сухо:

— Покажите ему свою картину…

Я показала куратору злополучную картину, и он перевел глаза с меня на нее с видимым сожалением.

Потом внимательно осмотрел ее, отступил подальше, прищурил один глаз, еще раз пригляделся и наконец проговорил:

— Да, похоже, это рука Каракозова. Он работал в таком стиле, пока не перешел к концептуальному искусству. На этой выставке он представил свою новую композицию «Время перемен»… — с этими словами Арсений показал стену с часами.

— Ах, так это его композиция! — Глеб заинтересованно посмотрел на часы. — Надо же, а я думал, он по-прежнему работает в традиционном направлении…

— Нет, он сделал большой шаг вперед! — Арсений за спиной Глеба сделал шаг в мою сторону.

— Это хорошо, — Глеб резко обернулся. — А у тебя есть его телефон или адрес?

Арсений помрачнел:

— Ты знаешь, как-то странно… конечно, он оставил мне номер своего телефона, но, когда я звонил по этому номеру, мне говорили, что он не обслуживается.

— Вот и у меня такая же история! — подхватил Глеб. — Как же ты с ним связываешься? Он ведь участник выставки!

— Ну да, конечно… он несколько раз приходил сюда — когда размещал свою композицию и на вернисаж. И еще несколько раз он мне звонил, когда у него были какие-то вопросы. Но номер его телефона при этом не определялся.

— Странно!

— Более чем странно! Кстати, Глеб, можно тебя на минутку, тут у меня есть один вопрос по другому делу… — и мужчины ушли в дальний конец зала.

Я поняла, что ничего не добьюсь, и еще раз внимательно осмотрела композицию с часами.

Часы были одинаковые, самые обычные, и похоже, что дешевые, отличались только надписи на циферблатах.

На одном, самом верхнем циферблате было написано:

«То, что ты видишь — это не то, чем оно является на самом деле. А. Светлицкий».

Надпись на следующем циферблате гласила:

«Если ты хочешь что-то найти — для начала пойми, что именно ты ищешь. Б. Терентьев».

На третьем — «Если ты ловишь неуловимое, подумай, нужно ли оно тебе. В. Ревякин».

Странные какие-то фразы! И ни о ком из авторов этих высказываний я никогда не слышала.

На всякий случай я сфотографировала все надписи на камеру своего телефона.

В это время Глеб подошел ко мне и отчего-то недовольно проговорил:

— К сожалению, я вам ничем не помог. Этот Каракозов какой-то неуловимый. А вас, я смотрю, заинтересовала его композиция…

— Ну, не то чтобы заинтересовала… хотя фразы на часах и правда довольно интересные.

— Да, действительно… и где-то я сталкивался с подобными высказываниями. Хотя имена авторов мне не знакомы, но сами цитаты кажутся знакомыми…

Глеб наморщил лоб, припоминая:

— Светлицкий… Терентьев… Ревякин… Епифанов… нет, не могу вспомнить!

Я подумала, что впустую трачу время и что пора уже возвращаться. Но дорогу домой я отсюда не найду — Глеб вел меня проходными дворами, в которых ничего не стоит заблудиться.

О чем я ему и сказала.

— Да, конечно, не беспокойтесь, я выведу вас отсюда! — Глеб попрощался с куратором, который почему-то даже не подошел ко мне, а только кивнул издали, и мы покинули галерею.

На улице уже смеркалось — конец октября, темнеет рано.

Гориллы перед входом не было — видимо, рабочий день скульптора Сметанина закончился.

Глеб прошел через двор, подошел к двери подъезда.

— Нам сюда.

Я взглянула на Глеба вопросительно, но не стала задавать вопросов.

На двери имелся обычный кодовый замок, но под саму дверь кто-то подложил дощечку, чтобы она не закрывалась. Глеб открыл дверь, мы вошли в подъезд и тут же вышли в другую дверь, оказавшись в очередном дворе.

— Это сквозной проход, его знают все местные обитатели, поэтому и следят, чтобы дверь не закрывалась! — Глеб выглядел повеселевшим и даже попытался взять меня под руку, от чего я мягко отстранилась.

Сто раз говорила, что не люблю людей, но Глеб, пожалуй, относится к той маленькой группе индивидуумов, к кому я отношусь хорошо. Ну, или, по крайней мере, вполне терпимо.

Но это вовсе не значит, что я позволю к себе прикасаться. Терпеть не могу, когда меня трогают!

Это из детства, тогда никто ведь меня не обнимал, не гладил по голове, не носил на руках маленькую и не вытирал слезы, когда было больно. А прикасались ко мне только для того, чтобы ущипнуть, стукнуть, дернуть за волосы. Так что с тех пор всегда стараюсь держать дистанцию, только с Петровной все не так.

Мы прошли через двор, вошли под арку.

Там было темно и неуютно, и вдруг из этой темноты на нас с угрожающим рычанием выскочило что-то большое и косматое.

В первый момент у меня сердце ушло в пятки, но Глеб удивленно крикнул:

— Гаврила, что за шутки?

Тут и я сообразила, что на нас напал тот самый скульптор-авангардист Гаврила Сметанин, который изображал гориллу перед входом в художественную галерею.

Но теперь он был чересчур агрессивен, было не похоже, что он шутит. С грозным рычанием он налетел на меня и принялся вырывать из моих рук злополучную картину.

Я страшно рассердилась, вцепилась в картину и пыталась пнуть фальшивую гориллу ногой, но нападающий оказался неожиданно силен. Прямо передо мной оказалась огромная пасть гориллы с оскаленными зубами и маленькие злобные глазки.

Мне уже было не до шуток.

Я готова была поверить, что на нас напала настоящая горилла.

Глеб безуспешно пытался оттащить косматое чудовище от меня, но горилла легким толчком отбросила его к стене и снова яростно набросилась на меня.

— Гаврила, ты что, с ума сошел? — прохрипел Глеб, с трудом поднимаясь на ноги.

Ответом ему было только глухое рычание.

Мне стало по-настоящему страшно. Я уже хотела отдать монстру картину, как вдруг у него за спиной раздалось куда более натуральное рычание, и из темноты вылетел огромный черный пес с грозно разинутой пастью.

Пес вцепился в зад гориллы, вырвал из него большой клок черной шерсти.

Горилла вскрикнула от боли — причем вполне человеческим голосом — и пустилась наутек.

Черный пес бросился было за ней, но тут рядом с нами появилась хрупкая миниатюрная девушка в черной курточке с отложным белым воротничком, придававшим ей вид старательной школьницы.

— Гектор, назад! — выкрикнула эта девушка неожиданно резким и властным тоном. — Стоять!

Огромный пес тут же вернулся, преданно взглянул на хозяйку и уселся рядом с ней.

— Он вас не напугал? — осведомилась девушка, сочувственно оглядев нас. — Гектор вообще-то очень спокойный, не знаю, что с ним вдруг случилось…

— Ой, спасибо ему! — торопливо проговорила я. — И вам спасибо! На нас тут напал какой-то урод в маскарадном костюме…

— Неужели это был Гаврила Сметанин? — подключился к разговору Глеб. — Что с ним такое случилось? Выпил какую-нибудь гадость? Или перетрудился?

Мы еще раз поблагодарили Гектора и его симпатичную хозяйку и разошлись с ними.

Глеб повел меня дальше. Выглядел он расстроенным и даже пробормотал извинения, что не смог меня защитить. Я сделала вид, что не услышала.

Мы оказались в следующем дворе, где стояло несколько мусорных баков. Вдруг из-за этих баков донесся глухой стон.

Мы осторожно заглянули туда и увидели полноватого белобрысого человека, который сидел на асфальте, потирая затылок и недоуменно оглядываясь по сторонам.

— Гаврила? — протянул Глеб, помогая ему встать. — Так это был не ты? А шкура-то куда делась?

Скульптор поднялся на ноги, огляделся и проговорил:

— Где это я?

— А что ты помнишь?

— Помню, как стоял перед галереей, изображал гориллу. Вдруг услышал за спиной шаги, кто-то сказал «ку-ку», я хотел повернуться, но тут на меня словно каменная глыба свалилась, и все, больше ничего не помню… очнулся уже здесь…

— То-то мне показалось, что у этой гориллы был незнакомый голос и чужие повадки!

— И что теперь делать? Где я теперь другой костюм гориллы возьму? — причитал Гаврила. — По большому знакомству достал! Очень дорогой костюм!

— Вы не переживайте, — сказала я, — что-то мне подсказывает, что костюм этот вы найдете в ближайшем помойном баке.

Точно, выбросят его за ненадобностью, ведь костюм гориллы был нужен этому типу только для того, чтобы напасть на нас с Глебом. Точнее, на меня, поняла я тотчас. Чтобы отобрать картину. Но вот кто он такой и зачем ему картина, я пока не знаю.

Глеб проводил меня до машины, мотивируя это тем, что уже темно, а у них тут небезопасно. И на прощание сунул свою визитку. На всякий случай, сказал он, если понадобится что-нибудь. И если вы думаете, что я дала ему свой номер телефона, то вы глубоко ошибаетесь.



В офисе я застала только жутко злую Светку Линеву, чья очередь подошла закрывать помещение.

— А где Вика? — спросила я, сильно встревожившись.

Уйдет куда-нибудь, потеряется, были уже случаи. Говорила уже, что он совершенно не ориентируется в городе и не может ездить в общественном транспорте.

— А я знаю? — огрызнулась она, и мне снова захотелось двинуть ей как следует.

Нет, так долго терпеть вредно, можно и заболеть.

— Ушел куда-то с этой… — Светка пренебрежительно скривилась, — с каракатицей кривоногой. Если бы ты видела, во что она одета…

Тут надо объяснить все раз и навсегда. Я могу изредка поругивать Вику, критиковать его поступки, проявлять недовольство и ворчать. Но этого ни в коем случае не может делать никто другой. Иначе он будет иметь дело со мной. А как говорил герой старого фильма, которые так любит смотреть Петровна, «в гневе я страшен». И уж кому-кому, а Светке, заразе и доносчице, я ничего прощать не собираюсь.

— Что-то я не пойму, — начала я спокойно, — ты уж не для себя ли Вику приготовила, что так расстраиваешься по поводу этой новенькой?

— Кто? Я? — искренне удивилась Светка. — Да ты в уме ли? Нужен мне этот чокнутый!

— А тогда какое твое собачье дело? — рявкнула я и приступила к Светке для физической расправы.

Светка испуганно пискнула и рванула спринтером по коридору, крича на ходу, что я такая же ненормальная, как Вика, сказать ничего нельзя.

Вот и молчала бы.

Я досчитала про себя до десяти и заторопилась на выход. Вот где мне теперь искать Вику? Куда его эта каракатица увела?

Каракатицу я увидела, как только вышла из офисного центра. Она стояла на другой стороне улицы и махала мне рукой.

— А мы тут в кафе решили тебя подождать! — закричала она.

Я только зубами скрипнула: надо же, в кафе! Да Вика терпеть не может никакие заведения общественного питания, говорила уже, что его мама даже специально дает ему завтрак с собой, как в школе. А тут спокойно сидит и ест гамбургер.

— Поехали! — сказал он, увидев меня.

— Подожди, Викентий, — остановила его каракатица, — пускай Аля хоть кофе выпьет и съест чего-нибудь.

И Вика не стал капризничать и требовать, чтобы его сейчас же везли домой, так что я смогла спокойно поесть.

— Неля с нами поедет, — сказал Вика, подходя к машине.

Ага, значит, она еще и Нелли.

— Все гораздо хуже, — она будто прочитала мои мысли, — я не Нелли, а Наина, родители удружили.

Круто! Впрочем, не мне бы говорить, я сама Алевтина.

К концу дороги я осознала, что эта Неля начинает мне нравиться.

Я сдала парочку с рук на руки Викиной маме и пешком отправилась к себе.



Добравшись до дома, я обдумала результаты сегодняшней поездки. Никто мне не мешал, квартира пустовала. Где Поганец, я понятия я не имела, а мать в этот вечер у Раисы с третьего этажа.

Муж Раисы ушел от нее в прошлом году, ему невмоготу стали ее пьянки, так что эти две выпивохи нашли друг друга. Мать купила бутылку и ушла на весь вечер. Они там сидят на захламленной кухне, выпивают и жалуются друг другу на судьбу-злодейку.

Я не стала ближе к тайне картины. Правда, теперь я знала предположительную фамилию ее автора, но именно предположительную. И по-прежнему не знала, как его найти.

Кроме того, вопрос оставался открытым по поводу нападения фальшивой гориллы. Кто это был? Автор картины? Но почему он выбрал такой сложный путь? Признался бы мне, что это он, я бы поговорила с ним и отдала бы картину. Возможно.

А пока вернемся к Каракозову. Все, что я нашла в галерее «Артсфера» — это фотографии его композиции из настенных часов…

Я еще раз просмотрела эти фотографии.

Фразы на циферблатах мне ничего не говорили, как и имена их авторов.

Хотя… что-то в этих именах задержало мое внимание.

Я еще раз перечитала эти имена.

А. Светлицкий.

Б. Терентьев.

В. Ревякин.

Г. Епифанов.

Д. Мамонов.

Ну да, конечно, ведь первые буквы инициалов не что иное, как буквы кириллицы в алфавитном порядке!

Правда, дальше этот порядок нарушался.

После Д. Мамонова следовала К. Ярцева, затем — И. Арбузов, З. Набутов, Ж. Николаев, Е. Яблоков…

Я выписала на листке следующие заглавные буквы — К, И, З, Ж, Е…

Ну да, все очень просто. Это — следующие пять букв русского алфавита, только в обратном порядке. Я переставила их как положено — Е, Ж, З, И, К.

В том же порядке я переставила фамилии из этого списка, присоединив их к первым пяти.

Теперь этот перечень выглядел так:

Светлицкий, Терентьев, Ревякин, Епифанов, Мамонов, Яблоков, Николаев, Набутов, Арбузов, Ярцева.

Я отстранилась от списка и увидела одни только заглавные буквы.

И они сложились в слово: «Стремянная».

Ну да, это же ведь название улицы в старой части Петербурга, неподалеку от нашего дома!

Вот что автор композиции зашифровал в этом списке вымышленных авторов!

Но список не кончался на этих десяти фамилиях.

Дальше было еще пять фамилий, перед которыми стояли буквы русского алфавита в обычном порядке — Л, М, Н, О и П.

Первые буквы этих пяти фамилий складывались в слово ЛОГОС.

Ну и что мне это дает?

Автор композиции из часов явно что-то зашифровал в этих фамилиях, но вот что?

Стремянная улица… она совсем рядом, и она небольшая. Можно за несколько минут пройти или проехать ее всю. Вот только что я там хочу найти?

Мне не терпелось разгадать загадку, которую загадал неуловимый Каракозов. Но сделать это можно было только завтра, что я могу найти там в темноте?

Тут хлопнула дверь, послышались шаги, потом ругань Поганца. И я поскорее заперла дверь в нашу с Петровной комнату.



Нет, все-таки как мешают нормальной жизни ежедневные походы на работу! Ну вот если бы не надо было каждый день торчать в офисе по восемь часов да еще изнывать в пробках, едучи туда и обратно, сколько бы я успела переделать неотложных дел!

Но сегодня все было по-другому, потому что сегодня были похороны Анны Павловны Лисицыной.

Вот странно, мы с ней в общем-то почти не пересекались. Так, здоровались в коридоре, и все, но теперь, когда я узнала, что умерла она не просто так, а в результате чьей-то злой воли, мне стало ее жалко. Кто-то подсунул ей эту злосчастную картину, заранее зная, что она на нее так подействует.

Так что утром я нашла у Петровны в ящике комода подходящий к случаю черный шарф и отправилась в офис, откуда нас обещал подхватить автобус, нанятый Сан Ванычем. Тем не менее, несмотря на автобус, я, по совету Викиной мамы, взяла машину, хоть Вику сегодня и не надо было никуда везти.

Совершенно ни к чему ему тащиться на кладбище, мне придется его опекать и отвечать на бесконечные вопросы, что мы тут делаем и зачем такая большая яма.

Говорила уже, что в некоторых вещах Вика совершенно не разбирается.

Так что начальник разрешил Вике работать дома, и эта самая Неля снова увязалась за ним. Оказывается, у них какой-то общий проект, а Анну Павловну она все равно не знала, так что ей-то зачем на похороны… Что ж, логично.

Хорошо бы спросить Викину маму, что она об этой Неле думает, да мне все недосуг.



Как обычно, не успела я войти в офис, как на меня налетел совершенно запыхавшийся Сан Ваныч.

— Птич… — начал он, но тут же замолчал, наткнувшись на мой разъяренный взгляд.

Похороны там или не похороны, но фамилию мою путать никому не позволено.

— Алевтина! — тут же поправился Сан Ваныч, но лучше бы он этого не делал, тут даже Светка Линева оглянулась, которая минуту назад прошла мимо нас, усиленно делая вид, что она меня не замечает.

Все знают, что я терпеть не могу свое полное имя.

— Ох ты, господи! — спохватился Сан Ваныч. — Слушай, ты меня когда-нибудь до могилы доведешь! Ну… как там тебя, Аля, Христом Богом прошу, хватит выделываться, не время сейчас! Автобус опоздал, а еще за венками заехать надо!

Я уже открыла рот, чтобы спросить в своей обычной манере, почему я, но он затараторил быстро, что там все точно рассчитано по времени и если опоздаешь, то пихнут в конец очереди, и тогда целый день там проторчать можем.

Вид у него был совершенно замотанный, глаза красные, как у кролика, да еще и мешки под глазами висят.

Так что я согласилась без дальнейших пререканий. В результате едва успела привезти венки, да еще и машину не хотели на территорию кладбища пропускать, пришлось Сан Ванычу звонить.

— Ну, тебя только за смертью посылать! — привычно набросился на меня он.

— Слушайте, куда вы все торопитесь? — не выдержала я. — Уж казалось бы, последняя инстанция, конечная остановка, дальше поезд не идет, туда все успеют!

— Не умничай! — пропыхтел он на бегу. — Всякое мероприятие должно пройти на уровне!

Тут мы наконец добежали. Батюшка уже трудился вовсю, и, на мой взгляд, Сан Ваныч тут был совершенно лишний. Но он влез вперед и все суетился возле гроба, пока его не оттеснили родственники.

Родственников оказалось неожиданно много, я едва разглядела среди них Татьяну Павловну. Она тихо плакала, потом отошла в сторонку, пошатываясь. Никто, кроме меня, не заметил, какая она бледная, а я вспомнила, что у нее диабет, и поспешила к ней.

Оказалось, что вовремя, потому что она едва не упала на кучу палых листьев.

— Таблетки… — едва шевеля губами, прошелестела она.

Я нашла в ее сумочке таблетки, а вода у меня всегда при себе для Вики. Поддерживаемая моей твердой рукой, Татьяна Павловна вскоре порозовела.

— Туда не вернусь, — сказала она, — пускай уж без меня Аню закопают.

— Куда вас отвезти? — поняла я.

— Ой, спасибо вам, Аля! Мне бы домой… отлежусь, а потом на поминки поеду.

Мы дошли до машины, и Татьяна Павловна сказала:

— А знаете что? Лучше ехать в Анину квартиру, оттуда до кафе, где поминки, совсем близко, я пешком дойду.

— Как скажете…

Честно говоря, мне порядком надоело работать водителем, но зато потом у меня полдня будут свободны, пока все сотрудники на поминках будут. Меня там точно не хватятся.

— Пойдемте со мной! — сказала Татьяна Павловна, когда я припарковала машину возле нового, но вполне обычного девятиэтажного дома.

— Неудобно… еще родственники явятся, а тут посторонний человек в квартире…

— Не явятся, — отмахнулась она, — они с кладбища прямо на поминки поедут. Пойдемте, я вас кофе напою!

Пришлось согласиться.

Квартира у Анны Павловны была двухкомнатная, очень аккуратная и чистая. Ремонт хороший, мебель новая. Ничего особенного, но все очень функционально.

— Аня лет пять назад эту квартиру купила, когда с сыном расселилась, он вскоре женился. А теперь вот хочет сразу ее сдавать, а потом продаст, как только можно будет… — Татьяна Павловна провела меня в светлую чистенькую кухню, включила кофеварку, выставила на стол сухое печенье. Небось, еще Анна Павловна покупала.

Кофе, правда, был хороший, ничего не скажу.

— Я что еще сказать хотела… — нерешительно начала Татьяна Павловна, когда я прикидывала уже, как бы побыстрее отсюда слинять. — Понимаете, Игорь, племянник, сказал, чтобы я взяла на память об Ане все, что хочу. А что мне надо? У меня все необходимое есть, а больше-то зачем… Ну, кольцо взяла еще мамино, Аня его не носила, как память берегла. Потом альбом с фотографиями нашими детскими решила взять, он у Ани хранился. Нашла в кладовке — и там еще мамины какие-то тетрадки, рецепты всякие, записи про дни рождения и памятные даты… все обычное, но мамин почерк…

Я поерзала на стуле и осторожно скосила глаза на настенные часы.

— И вот когда я все это перебирала, то нашла конверт… — Татьяна Павловна встала и скрылась в кладовке, что находилась рядом с кухней, но тут же вернулась и положила на стол обычный конверт из плотной серой бумаги.

Конверт был старый, много лет пролежавший среди таких же старых бумаг, но видно было, что открывали его нечасто.

— Это письма Карины Фиолетовой, — сказала Татьяна Павловна и вытряхнула на стол несколько листков бумаги, заполненных неожиданно аккуратным мелким почерком.

— Как они попали сюда? — только и смогла спросить я.

— Я думаю, — она тяжело вздохнула, — понимаете… тогда, когда все это случилось, комнату ведь нам так и не оставили. Там только Аня с мамой прописаны были, сказали, что этого недостаточно… Приехали родственники Карины из Нальчика…

— Из Нальчика?

— Ну да, она сама из Нальчика была, так вот приезжал ее брат с женой… с мамой говорили они очень грубо, видно, кто-то в доме уже просветил их, что они как соседи недружно жили. Ну, какие-то вещи Карины они забрали, тогда ведь с этим еще трудно было, остальное, что не нужно, выбросили. А конверт этот мама буквально из ведра помойного вытащила. Тут ведь в чем дело: она говорила, что у Карины любовник был, а его, кроме них с Аней, никто не видел. И следователь с ней строго разговаривал поначалу — мол, не вы ли все это нарочно устроили, а любовника и вовсе не было. Ну, потом дело закрыли, но мама все равно боялась, оттого и взяла эти письма, чтобы узнать, может, там имя его есть.

— Так зачем же он письма ей писал, если так шифровался?

— Да это не он… — Татьяна Павловна снова вздохнула. — Это она ему писала. Но не отправляла, оттого и конвертов нет. Про любовь свою ему писала, вот так…

И только было я хотела спросить, чего она от меня-то хочет, как она посмотрела на меня в упор.

— Я просто не знаю, что с ними делать, никак не могу выбросить, ведь Аня из-за этого умерла… так что, может быть, вы…

И совершенно неожиданно для себя я взяла этот конверт, а ей посоветовала забыть эту историю, что уж теперь делать, если сестра умерла…

На том мы и простились.

Машину я оставила у дома Вики, но его мама увидела меня в окно и крикнула, чтобы я зашла. Она хотела узнать, как все прошло. Я рассказала ей все, как есть, что не дождалась конца похорон, потому что отвезла сестру покойной домой, ей плохо стало. Она предлагала мне поесть, но я отказалась.

Из Викиной комнаты раздавался смех и музыка.

— Работают, значит, — усмехнулась я, — и как вам это все?

— Посмотрим, — улыбнулась она, закрывая за мной дверь.

Выйдя из их дома, я пошла пешком и через пять минут была в начале Стремянной улицы.

Стремянная идет от Владимирского проспекта до улицы Марата, и я пошла именно в этом направлении.

Нет ничего хуже и бессмысленнее поисков, когда ты не знаешь, что ищешь. Я шла по улице, оглядываясь по сторонам.

Тут и там в красивых дореволюционных зданиях размещались кофейни, магазинчики, булочные…

Ну и что я хочу здесь найти?

Когда я прошла уже половину улицы, мне показалось, что одна вывеска подмигнула мне.

Я остановилась, оглянулась.

Над небольшой витриной книжного магазина висела неоновая вывеска с названием «Голос». Светящиеся буквы действительно то гасли, то вспыхивали, словно подмигивали прохожим.

Вот погасли все буквы, кроме третьей и четвертой — Л и О…

Теперь наоборот — эти две буквы погасли, а остальные вспыхнули — Г, О и С…

Снова буквы мигнули в том же порядке, и на этот раз я успела их прочитать.

ЛО… ГОС.

То самое слово, которое было зашифровано в композиции Каракозова.

Стремянная. Логос.

Может быть, это и есть то место, которое я искала?

Я открыла дверь. Звякнул дверной колокольчик, и продавец, худосочный парень с забранными в хвост волосами, поднял голову, оторвавшись от толстой книги.

Увидев меня, он тут же утратил ко мне интерес — видимо, понял, что я не принадлежу к покупателям этого магазина.

Действительно, литература здесь продавалась специфическая — ни детективов, ни дамских романов, ни фэнтези, сплошные книги по философии и лингвистике. На обложках то и дело мелькали слова «Поэтика», «Семиотика», «Метатекст».

Имена авторов тоже были незнакомые — Ролан Барт, Мишель Фуко, Юлия Кристева, Роман Якобсон…

И вдруг на обложке одной книги я увидела целый список авторов, чьи фамилии мне только что попадались: Светлицкий, Ревякин, Терентьев, Епифанов…

Ну да, здесь были все имена из композиции с часами! И Набутов, и Арбузов, и Ярцева… Память на имена и фамилии у меня очень хорошая.

Это не могло быть случайным совпадением.

Правда, название книги было какое-то унылое и ничего мне не говорило: «Сборник статей третьей конференции по семиотике и реконструкции текста».

Я взяла книгу с полки и подошла к продавцу.

Он взглянул на книгу, потом перевел взгляд на меня.

В его взгляде читалось удивление: видимо, он никак не ждал, что я выберу такую книгу.

Еще раз взглянув на обложку, он проговорил:

— На эту книгу у нас акция. Если вы скажете кодовое слово, я сделаю вам большую скидку, и кроме того, вы получите экземпляр книги с автографами всех авторов.

Мне не нужны были автографы этих авторов, и скидку я не так уж хотела, но черт дернул меня за язык, и я выпалила первое, что пришло в голову:

— Логос.

— Верно, — продавец по-прежнему выглядел удивленным.

Он отложил свою книгу, поднялся со стула и проговорил:

— Пойдемте!

— Куда? — удивилась я.

— В подсобку, за тем самым экземпляром.

Я была заинтригована.

В конце концов, я искала это место и нашла его. Надо же дойти до конца! Парень этот вроде бы безобидный, но, если что — с ним-то я справлюсь.

И я пошла за продавцом в дверь с надписью «Только для персонала».

За этой дверью был темный коридор, который заканчивался еще одной дверью. Продавец открыл эту дверь и проговорил внутрь:

— Мэтр, эта девушка пришла.

Из кабинета донесся низкий голос:

— Она назвала пароль?

— Да, мэтр. Логос.

— Пусть она войдет!

Продавец отступил в сторону и сказал мне:

— Проходите! Мэтр ждет вас!

При этом в его голосе прозвучало непонятное мне ревнивое уважение.

Я удивилась, но ничего не сказала и вошла.

И оказалась в кабинете, заставленном темными шкафами с многочисленными книгами — старинными, в потертых кожаных переплетах, и современными, в ярких глянцевых обложках. Книги были на разных языках, определить которые я не могла.

Кроме книг в кабинете помещался большой письменный стол, заваленный опять-таки книгами и рукописями. За этим столом сидел человек с большой головой неправильной формы, с растрепанными, торчащими в разные стороны седоватыми волосами.

Едва я вошла в кабинет, этот человек вскочил из-за стола, причем он оказался очень мал ростом, едва ли не лилипут.

Он подскочил ко мне, оказавшись едва мне по плечо, порывисто схватил меня за руки и воскликнул:

— Я был уверен, что вы придете! Я ждал вас! Почему-то я был уверен, что вы придете именно сегодня! Сегодня такой особенный день… Да, я ждал вас сегодня!

— Меня? — переспросила я удивленно. — Вы меня, наверное, с кем-то перепутали.

— Перепутал? — Мэтр отстранился, еще раз внимательно осмотрел меня, затем метнулся к окну, отдернул плотную зеленую штору.

В окно заглянул дневной свет, впрочем, в кабинете стало ненамного светлее: на улице была обычная питерская погода, то есть тот короткий промежуток времени, когда один дождь только что закончился, а другой вот-вот начнется.

Тем не менее мэтр осмотрел меня еще раз при этом неярком свете и снова удовлетворенно кивнул:

— Да, именно так я вас себе и представлял. Нет, конечно, я вас ни с кем не перепутал. Я вижу на вашем лице следы перенесенных невзгод, которые углубляют стремление к истине…

— Но все же объясните, почему вы меня ждали… я ничего не понимаю…

— Это странно. Как раз вы должны все понять. Ведь вы пришли, значит, вы прочли послание, которое я зашифровал в своей композиции «Время перемен».

— Ах, вот вы о чем!

— А о чем же еще? Для начала вы обратили внимание на ключевые фразы этой композиции, значит, они вам внутренне близки. Значит, вы тоже считаете, что та реальность, которую мы видим, — это совсем не то, чем она является на самом деле. И вы согласны с тем, что, прежде чем что-то найти, нужно понять, что именно ты ищешь. И вы поняли, что ищете, нашли в моем послании ключевое слово «ЛОГОС» и сумели определить, где нужно искать. Значит, у вас пытливый ум, вы настоящий исследователь, именно тот ученик, который мне нужен…

Я хотела возразить ему, хотела объяснить, что пришла только из-за странной картины, но мэтр не давал мне вставить ни слова.

Он уселся на край своего стола, болтая ногами, как ребенок, и продолжил хорошо поставленным голосом:

— Вы, конечно, знаете труды основателей так называемой «французской теории», философов и лингвистов — Мишеля Фуко, Жиля Делеза, Ролана Барта, Жана Бодрийяра, Жака Деррида…

Я, честно говоря, никогда не слышала этих имен. Разве что видела их на обложках книг в этом самом магазине. И я хотела сказать об этом мэтру, но он не дал мне такой возможности. Он продолжал:

— Собственно, у истоков этой теории стоял наш с вами соотечественник, выдающийся лингвист и филолог Роман Якобсон, упомянутый еще Владимиром Маяковским в одном из своих знаменитых стихотворений.

Он набрал побольше воздуха, из чего я сделала вывод, что сейчас он разразится целой лекцией. И вот что делать? Если его прервать, то он может обидеться и выставит меня вон. А мне нужно узнать от него все про картину.

Так что я решила терпеть и слушать.

— Если сформулировать эту теорию максимально сжато и кратко, — запел он соловьем, — любой текст меняется в зависимости от того, кто этот текст читает. То есть два разных читателя видят, по сути, два разных текста. Под текстом, само собой, я подразумеваю не только текст в традиционном понимании, но и фильм, музыкальное произведение, картину… то есть сколько людей смотрят на «Джоконду» Леонардо да Винчи, столько разных вариантов этой картины они видят… каждый зритель видит свой собственный вариант, не похожий на другие…

До этого момента я его, собственно, не слушала, слишком заумно и многословно звучали его слова. Но последняя фраза заставила меня насторожиться.

Сколько людей смотрят на картину, столько вариантов они видят! Да это же он говорит именно о той картине, с которой все началось!