Кэтрин Стэдмен

Акт исчезновения

Catherine Steadman

The Disappearing Act

* * *

Copyright © Catherine Steadman, 2021

This edition is published by arrangement with Darley Anderson Literary, TV & Film Agency and The Van Lear Agency

© Никитин Е. С., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

* * *

Клементине – и тому времени, которое мы провели вместе в читальном зале на первом этаже Британской библиотеки
Это ненастоящее место. И люди там ненастоящие. Даже улицы и здания. Я всегда ждала, как плотник крикнет «Баста!», и все рухнет, как декорации на сцене. Вот что такое Голливуд – декорации, яркие, безвкусные, ужасные декорации, возведенные в пустыне. Этель Бэрримор, «первая леди американского театра», о Голливуде
Когда нас бьют без причины, мы должны отвечать ударом на удар, и притом с такой силой, чтобы навсегда отучить человека, который это сделал, бить нас. Шарлотта Бронте, «Джейн Эйр»


Пролог

Вы когда-нибудь спрашивали себя, к какому жанру относится история вашей жизни?

Я всегда думала, что моя будет историей взросления. О девушке из маленького городка, добивающейся успеха в большом городе, как Мелани Гриффит в «Деловой женщине» или Долли Партон в «С девяти до пяти». Конечно, мне пришлось бы бороться, но благодаря решительности и упорству я в конце концов преодолела бы любые препятствия.

Как «Блондинка в законе», «Красотка» или «Гордость и предубеждение», сценарий моей жизни оказался бы комедией – веселой, трогательной и вдохновляющей одновременно. Я была бы сильной, энергичной, вокруг меня бы все бурлило. А еще я была бы красивой и умной, и меня любили дети.

Так я думала раньше. Но сейчас, глядя на пистолет в своей руке, чувствуя в ладони его тяжесть и холод, я уже не уверена, что правильно определила жанр.

По правде говоря, я даже не уверена, что я все еще главная героиня.

1

Хорошее и плохое

Пятница, 5 февраля

Иногда, сколько ни старайся, тебе не спрятаться. Даже если очень хочешь снова раствориться в толпе, ничего не выходит. Вагон метро дребезжит и трясется, когда мы грохочем по рельсам глубоко под лондонскими улицами. И я снова чувствую знакомое притяжение чьих-то глаз, пристальный взгляд.

Я бывала у них дома. По крайней мере, они так считают, хотя мы и незнакомы. Друзья мы уже или враги – понятия не имею. Я часть какой-то их истории, которую они любят или ненавидят.

Я – часть их собственной истории. Они переживали за меня, плакали вместе со мной, у нас появилось столько общего – и вот теперь я прямо здесь, перед ними. Конечно, они будут пялиться на меня. Ведь я – нереальное, ставшее реальным.

Краешком сознания я улавливаю, как незнакомец наконец отводит взгляд и что-то шепчет стоящему рядом человеку. Пытаюсь сосредоточиться на книге, дышать глубже и опять погрузиться в чтение.

Все эти посторонние взгляды напоминают малиновок, которые то садятся на меня, то вспархивают прочь – настороженно, но с любопытством. Да, люди всегда разглядывают друг друга в метро. Но сейчас всё по-другому.

Вагон по-прежнему дребезжит и трясется.

Четыре недели – с тех пор, как передача вышла в эфир, – мне везло: мои поездки обходились без контактов с незнакомцами. Без застенчивой улыбки. Похлопывания по плечу. Селфи. Рукопожатий. Пьяных излияний припозднившихся пассажиров. Нацарапанной наспех записки. А иногда даже хмурого взгляда, который совершенно сбивает с толку…

Не хочу показаться неблагодарной: я люблю свою работу. И на самом деле все еще не могу поверить, как же мне повезло. Но иногда мне кажется, что я нахожусь на свадьбе каких-то посторонних людей. Мое лицо уже просто болит от такого количества то доброжелательных, то непонятных чужих взглядов, хотя все, чего я хочу, – закрыться в ванной и наконец расслабиться.

Вообще-то я не чувствую опасности из-за такого внимания и уверена, что мне ничего не грозит.

Нет, не совсем так. Я поняла это на своем горьком опыте месяц назад, когда после кучи звонков и электронных писем полиция, наконец обратив внимание на заявления моего агента, появилась у меня в гостиной.

Он поджидал возле театра каждый вечер. Не особо странный или вызывающий беспокойство. Обычный человек.

Я вышла из театра уставшая. Прямо со съемок «Эйр»[1] отправилась на спектакль «Кукольный дом»[2] в Вест-Энде. Сначала он просто попросил подписать программку, потом завязал беседу, потом его разговоры стали все длиннее, и их было все труднее избегать. Наконец, слово за слово, он начал спускаться со мной в метро. Мне понадобились провожатые – пришлось ездить с друзьями. Однажды он не выдержал и расплакался – этот незнакомец лет пятидесяти. Он просто шел за мной и моим приятелем, и слезы тихо текли по его одутловатому лицу. Его звали Шон. Я попробовала обратиться в полицию, но они отнеслись к этому серьезно только после того, как мой агент получил посылку. Да, Шон преследовал меня. Хотя на самом деле никакой он не сталкер – просто одинокий человек, пытающийся подружиться. Конечно, я рассказала об этом полицейским, но они настояли на расследовании и вынесении официального предупреждения. Наверное, у него недавно умерла жена.

Мне так и не сказали, что оказалось в посылке, которую он отправил. Я в шутку спросила, не голова ли там, и полицейские рассмеялись. Так что, думаю, все же не голова. Я чувствовала себя виноватой: чем дружелюбнее я относилась к нему, тем хуже становилось. Я только укрепляла его эфемерную связь со мной. Надеюсь, сейчас с ним все хорошо. Лучше бы мне сразу сказали, что в той посылке, потому что потом я целую неделю представляла себе всякие ужасы. Жуткие фотографии. Человеческую кожу. Зубы. Что-нибудь принадлежавшее его жене. А может, там была просто плюшевая игрушка или слегка пугающее стихотворение… Но трудно не думать о самом плохом, когда стараешься о нем не думать.

Да, не все люди странные. Но бывают и такие.

На следующей станции, когда я собираюсь выходить, несколько человек провожают меня взглядами. Но когда я выныриваю из подземки в Грин-парк[3], и холодный январский воздух остужает мои горящие щеки, я считаю сегодняшнюю поездку удачной.

На этот раз обошлось без происшествий. Без пьяных футбольных фанатов, скандирующих: «Скажи это! Скажи это!»

Кто бы мог подумать, что у Джейн Эйр есть свой слоган?

Кто бы мог подумать, что фанаты «Арсенала» читали Бронте?

Да, если вам вдруг интересно: мне очень стыдно, мой читатель, но тогда я сказала именно это.

* * *

– Опаздываешь, – усмехается мой агент Синтия, когда я усаживаюсь в ресторане напротив нее.

– Извини. Съемки.

Она уже заказала нам два бокала шампанского. Я жадно смотрю на холодные пузырьки.

– Опять что-то празднуем? – полушутливо интересуюсь, снимая пальто, но ее молчание заставляет меня поднять глаза.

– Можно и так сказать. Да. – Синтия опять многозначительно усмехается, прежде чем пригубить шампанское. – Мне позвонили сегодня утром, – мурлычет она, опуская бокал. – Луиза Нортфилд из BAFTA[4]. Предупреждаю на всякий случай… Мы с ней вместе учились в Сент-Эндрюсе[5] и стараемся держать друг друга в курсе событий – кстати, ты ей нравишься. В общем, ходят слухи… хотя номинантов объявят только за месяц до церемонии, которая пройдет в мае, но… – Она делает эффектную паузу. – Ты в списке номинантов BAFTA. За «Эйр». Как лучшая актриса.

В первую секунду ее слова – просто пустой звук, но постепенно до меня доходит. Чувствую, как кровь отхлынула от лица, от рук, и на ее место приливает серотонин – целый поток, заполняющий меня целиком. Раньше никогда такого не было.

– Твою мать… – Я слышу себя словно издалека, пока дрожащей рукой нашариваю бокал с ледяным шампанским и делаю большой глоток. Голова кружится все сильнее. Семь лет я шла к этому. И вот оно – то, чего я так хотела… – О, боже, – бормочу я.

– Я сказала себе то же самое. – Синтия хихикает с улыбкой до ушей. – А теперь самое интересное. Остальным номинантам за пятьдесят, и все они уже побеждали раньше.

Я быстро трезвею и прихожу в себя:

– Погоди. Это хорошо?

– Ну да, – смеется она. – Людям нравится открывать для себя актеров, даже если они уже годами где-то мелькают. К тому же у тебя хорошие отзывы, фильмография, хотя это первая твоя главная роль. Для академии ты лакомый кусочек. То, что надо, козырная карта. Все будут болеть за тебя; никому неохота, чтобы в который раз чертову награду получил кто-нибудь из «Дам в лиловом»[6].

Я нервно хихикаю и делаю еще глоток.

Семь лет прослушиваний научили ни на что особо не надеяться, но сейчас меня просто распирает от счастья.

Синтия ловит взгляд официанта:

– Не могли бы вы принести нам всего понемножку? Что-нибудь попроще, необязательно фирменное блюдо от шеф-повара. – Она произносит это небрежно, словно люди всегда так и заказывают в ресторанах. – Ничего грандиозного, просто легкий ланч. – Вопросительно смотрит на меня. – Ты не против, дорогая?

Официант тоже смотрит на меня. Оба явно оценивают мои шансы на BAFTA.

– Да, конечно, звучит заманчиво, – соглашаюсь я, и официант уверенно удаляется, хотя я так и не поняла, что же именно мы заказали.

Синтия деловито наклоняется вперед, облокотившись на стол:

– Все это для тебя в новинку, да и для меня в какой-то степени тоже. Когда Чарли Редмайн получил премию за лучшую мужскую роль – в две тысячи пятнадцатом? Но с мужчинами все по-другому, им достаточно просто помелькать на экране в костюме. С женщинами сложнее. Мне начнут названивать по поводу тебя, как только выйдет пресс-релиз. И вот еще что: у нас впереди два месяца, надо как-то использовать это время. Я не хочу, чтобы ты была связана съемками. Нужно, чтобы ты была свободна для важных встреч, когда все уже не за горами. Нужно быть на гребне волны. В общем, как ты относишься к небольшой деловой поездке в Лос-Анджелес, чтобы заинтересовать студию? Пока как неофициальный номинант, но мы, разумеется, им намекнем.

Заметив выражение моего лица, Синтия меняет тактику:

– Прости, я слишком много на тебя обрушила, да? Столько всего… Что ж… – Она поднимает бокал с шампанским и чокается со мной. – Не всё сразу. Поздравляю, Миа, ты такая умница!

Синтия – мой агент, адвокат и психотерапевт с тех пор, как я окончила школу. За эти годы мы с ней не раз переживали и стремительные взлеты, и душераздирающие падения. В чем-то мы невероятно близки, а в чем-то почти чужие. У нас особенные отношения, но и вся киноиндустрия – особенная сфера.

Синтия вдруг резко меняет тему:

– О, кстати, я кое-что слышала о Джордже… – Она с любопытством смотрит мне в глаза. – Он так взволнован! Наверное, на седьмом небе от счастья…

Чувствую, как улыбка сползает с моего лица. О чем она вообще? Джордж? Мой Джордж?.. Насколько я знаю, с ним не происходит ничего особенного. И, если уж на то пошло, со стороны Синтии даже немного бестактно поднимать этот вопрос. У Джорджа не было ролей как минимум восемь месяцев, и, честно говоря, он полная развалина.

Я познакомилась с Джорджем на своем первом большом проекте – экранизации «Тэсс из рода д\'Эрбервиллей»[7] – шесть лет назад, и мы почти сразу начали жить вместе. У нас обоих в «Тэсс…» оказались крошечные роли, зато мы снимались в сценах с приглашенной голливудской звездой и поверить не могли в такую удачу. Как и в то, что нашли друг друга. Прошлой весной мы вместе купили квартиру, но после этого дела у Джорджа становились все хуже, а у меня пошли в гору. Однако это нас не волновало, потому что Джордж не любит конкурировать.

– О чем ты? – спрашиваю я.

После секундного замешательства Синтия хмурится:

– «Над пропастью во ржи»[8].

Мое сердце замирает. Боже мой… я помню тот день, когда мы записали две сцены в нашей гостиной. Прошло уже больше месяца. Запись делали для Джорджа Холдена. Но из этого ничего не вышло. Вспоминаю странный артхаусный проект голландского режиссера, с которым мы оба так отчаянно хотели работать. Как в сценарии изменили возраст главных героев, осовременили сюжет и превратили всю историю в притчу из университетской жизни, действие которой происходит в Нью-Йорке в XXI веке.

Я изо всех сил пытаюсь вникнуть в суть дела. Джордж послал диск. Получил эту роль. И ничего мне не сказал…

Мысленно переношусь на месяц назад. Вспоминаю Джорджа, который тихонько сидит на кухне за чтением, рано уходит из дома, чтобы встретиться с друзьями, возвращается в спортзал, снова начинает улыбаться после стольких месяцев депрессии и… вот дерьмо. Он не сказал мне, что получил роль. Все это время знал – и скрывал.

С тех пор у него, наверное, было столько встреч, прослушиваний и кинопроб… Он отправил диск перед Рождеством. Какого черта он не сказал мне? И как, черт побери, я ничего не заметила?

Тут я понимаю, что до сих пор не ответила Синтии:

– Да! Извини. Да, конечно, я знаю! Он… он чертовски гениален.

– Я поверить не могла, когда узнала. Моя клиентка Зула тоже там участвует. У нее совсем маленькая роль, но она уже начала репетировать на прошлой неделе. Сказала, что встретила Джорджа вчера, когда актеры собрались для читки сценария. Сказала, он замечательно выглядит. Господи, он, наверное, так рад!.. Во время простоя он казался таким опустошенным, да?

– Ну да, я знаю. Так здорово! – Слова слетают с моих губ, но единственное, о чем я могу думать: «Почему? Почему он не сказал мне, что получил роль?»

А потом я собираюсь с мыслями, и ответ на мой вопрос становится абсолютно ясным. И в голову мне приходит до смешного очевидное решение, которое я и представить не могла еще несколько секунд назад…

– Забыла, Синт, кто еще участвует? – спрашиваю я как можно небрежнее. – Джордж говорил мне, но я совершенно…

– Да уж, любовь – это… Господи! Я так плохо запоминаю имена… Ну да, Наоми Фэрн. Дочь Криса Фэрна. Кажется, ей двадцать один, первая актерская работа, раньше была моделью. С виду хорошенькая, но даже если это и не так, все равно будет смотреться шикарно. Передай Джорджу, чтобы не беспокоился: она умеет держаться перед камерой.

Так, начинается… Делаю еще глоток шампанского, стараясь не подавать виду, что моя жизнь рушится.

– Когда съемки – через неделю? – щебечет Синтия, не замечая, что со мной творится. – Держу пари, они поселят его в Нью-Йорке в каком-нибудь шикарном месте, правда?

Аккуратно отодвинув стул, извиняюсь и направляюсь в дамскую комнату. Все это время мне как-то удается сохранить на лице улыбку.

* * *

Запершись в отделанной мрамором туалетной кабинке, гуглю: Новости кастинга «Над пропастью во ржи». Пока ничего. Пока. Внутри все переворачивается.

Думаю о Джордже, который вчера вечером, как обычно, спокойно смотрел телевизор рядом со мной и с кем-то переписывался. Теперь мне интересно, с кем…

Гуглю ее лицо.

Охренеть.

Все становится на свои места.

Жму на самый негламурный снимок, который предлагают мне гугл-картинки, пытаясь понять, как Наоми Фэрн выглядит на самом деле. Эта фотография без макияжа – из крутейшего журнала. Рассматриваю ее красивое, без единой морщинки лицо, и мне хочется умереть.

До этой секунды все это не имело никакого значения.

Смотрю дальше. Ее родители такие крутые… Оба красавцы, оба актеры. В девяностые ее отец снимался едва ли не во всех фильмах. Думаю о своем отце Треворе, который в анораке раскатывает на велосипеде по сельской местности в Бедфордшире.

Трясущимися пальцами набираю сообщение Джорджу, нажимаю «отправить» и открываю дверь кабинки. Стоя перед огромным зеркалом, разглядываю себя, проверяя, можно ли понять по глазам, что мое сердце разбито.

Нет, нельзя.

Наверное, я все-таки хорошая актриса. Поправляю волосы, освежаю помаду и смотрю на свое 28-летнее отражение. Лицо Джейн Эйр смотрит на меня в ответ.

Я знаю, о чем она думает, потому что об этом думаю я.

Мы в полной заднице.

2

Незнакомец в дверях

Пятница, 5 февраля

Через несколько часов я сижу дома одна, уставившись на свое сообщение Джорджу.



Почему ты не рассказал мне о работе?



Я могла бы написать кучу всего, но не стала, спросив только об этом. А он не ответил. Поэтому, услышав стук в дверь – хотя у Джорджа, разумеется, есть ключи, – я уверена, что это он: промокший под дождем, грустный, раскаивающийся, готовый объясниться…

Учитывая все обстоятельства, наверное, глупо считать эту ситуацию простым недоразумением, недопониманием. Однако меня всегда вела по жизни надежда. Каждое «нет», которое мне когда-нибудь говорили, я воспринимала как почти «да». И этого почти «да» всегда хватало.

Я отодвигаю защелку, впуская в теплый дом порыв ветра и дождя. Но конечно, на пороге не Джордж, а какой-то улыбающийся незнакомец в красной куртке-бомбере.

– Привет. Вы Миа, да? – Он примерно мой ровесник, держится непринужденно, у него легкий ирландский акцент. – Да? – Опускает взгляд на влажный скомканный листок, который держит в руке. – В общем, меня попросили забрать вещи Джорджа.

– Вещи Джорджа?

Какое-то время мы стоим молча, пока я пытаюсь понять смысл того, что сказал ирландец. А когда до меня доходит, я чувствую страх и растерянность. Но потом так же внезапно успокаиваюсь: наверняка я не так поняла. И все же сильнее вцепляюсь в дверной косяк.

– Простите, но кто вы? – спрашиваю я. Мой голос звучит словно издалека. Возможно, он тоже больше не хочет оставаться со мной.

– Да, извините. Я Энди. – Ирландец приветливо протягивает руку. – Я из, э-э, «Чудо-грузчиков». – Он как-то боязливо произносит название компании, пока я в оцепенении пожимаю ему руку.

– Что ж, ладно, – выдавливаю я и прочищаю горло. – Понятно. А Джордж придет?..

Эдди хмурится, на его красивом лице появляется извиняющаяся гримаса:

– Нет, не думаю.

* * *

Через пару часов в гостиной недостает стульев, книг, картин. В тех местах, где они стояли или висели, осталась только пыль, о существовании которой я даже не подозревала. Энди аккуратно открывает входную дверь. Едва услышав, как он заводит мотор, я наконец даю волю горячим злым слезам, которые молча душили меня с тех пор, как он вошел в дом.

Джордж ушел. Он бросил меня – вот так… После шести лет любви – или того, что я считала любовью.

Он так и не ответил на сообщение, которое я отправила ему, пока Энди собирал вещи.

Я так и не получила ответа на вопрос: что происходит, черт возьми? С другой стороны, и так понятно, что происходит: поступки громче слов.

В голову приходит одна мысль, и мой большой палец зависает над ярлычком поиска в Инстаграме[9] в телефоне. Знаю, это дорога в безумие. Если я пойду по ней, то очень скоро мне станет очень больно, и все же в какой-то степени я хочу этой боли. Она заполнит пустоту в комнате, появившуюся после того, как Энди ушел, забрав все вещи Джорджа.

Я набираю ее имя…

Появляется аккаунт. Ее тщательно продуманная интернет-жизнь в точности такая, как я и представляла. Наоми Фэрн и ее до боли крутая жизнь. Вот пост двухдневной давности: полароидный снимок, на нем бледная рука, которая держит сценарий, прикрывая титульный лист. Простой золотой ободок на среднем пальце, прозрачный лак для ногтей, рукав серого худи.

Наомифэрн: Новая работа. Пока не могу сказать, какая, но она особенная.

В конце смайлик. Всмотревшись, я вижу, что это не просто какой-то абстрактный злак: смайлик призван символизировать рожь. Забавная подсказка для преданных подписчиков. Я вдруг вспоминаю, что ей всего двадцать один.

Просматриваю ее предыдущие посты в поисках чего-нибудь, что поможет объяснить мой опустевший дом. Одна запись привлекает внимание. Опубликовано на прошлой неделе.

29 января. Хэмпстед-Хит[10]

Наомифэрн. Тени

На снимке – две тени, удлинившиеся на зимнем солнце на дорожке в Хэмпстед-Хит. В кадре видны носки ее белых туфель, а справа – краешек обуви другого человека. Внутри все переворачивается: эта обувь мне знакома. Я зажимаю и увеличиваю изображение, сгорбившись и щурясь на телефонный экран, словно восьмидесятилетний старик на своей одинокой кухне.

Вытертый темно-синий «Адидас». Его кроссовки. Он покупал их при мне. Тысячу раз он разбрасывал их по дому, а я подбирала и ставила на место. Сердце просто разрывается, а потом я чувствую гнев – резкий, как ожог кислотой.

Он бросил меня ради нее. Как он мог подумать, что это в порядке вещей – так поступить со мной? После всего, что мы говорили друг другу, кем были друг для друга… Шесть лет. И ни слова. Никаких объяснений. Просто ушел…

Меня скручивает от гнева; я чувствую себя зверем, готовым зарычать.

Закрываю аккаунт Наоми и кладу телефон на кухонную стойку. Лучше пока оставить его там.

Сосредотачиваюсь на дыхании, пытаясь справиться с новым приливом слез, которые щиплют глаза. Нужно сохранять спокойствие.

Я не могу винить Наоми. Бог знает, рассказал ли ей Джордж обо мне – может, она даже не подозревает о моем существовании… Я убеждаю себя, что нельзя винить ее, потому что помню себя в двадцать один – помню, как была влюблена. Нельзя забывать: виноват он, а не она. Он ушел сам – его не забирали силой.

Ей двадцать один, а Джорджу в ноябре исполнится тридцать. Ради самосохранения я не буду больше думать об этом: теперь это не мое дело.

Блуждаю взглядом по кухне, по оставшимся вещам. Разве у нас не должно оказаться чего-то большего, чем телевизор с плоским экраном, чайник, тостер и блендер? Знаю, сейчас не время принимать такие решения, но все же задумываюсь, не продать ли квартиру. Я считаю ее своей. Я внесла первоначальный взнос, мое имя указано в ипотечном договоре. К тому же мы не женаты. И я одна полностью оплачивала ипотеку последние пять месяцев. Я сама решаю большинство проблем. Так что в каком-то смысле Джорджа уже давно здесь нет. Интересно, смогу ли я рассказать кому-нибудь о том, что произошло, внутренне не умерев? Так, чтобы не пришлось играть роль жертвы… Я не жертва.

Мой гнев снова выплескивается через край. Как я могла быть такой дурой, чтобы полюбить его? Доверять ему?

Выпрямившись, делаю глубокий вдох и пытаюсь отвлечься. Нужно решить, что делать.

Есть один прием с переосмыслением – я использовала его, когда заходила в тупик, работая над ролью в «Эйр». Когда роль грозила поглотить меня. Когда я вдруг ощутила всю тяжесть ответственности: мне предстояло рассказать историю Шарлотты Бронте. Каждый раз, когда мне не удавалась сцена, или я замерзала, или уставала, или боялась, я спрашивала себя: а что бы сделала Джейн? Не что сделала бы я сама, а что бы сделала Джейн, окажись она здесь и сейчас?

И я задаю себе вопрос: а что бы сделала Джейн?

И ни на секунду не задумываюсь, потому что знаю ответ. Ведь я так долго жила ее жизнью…

В романе Джейн спрашивает себя: «Кто во всем мире позаботится о тебе?» И отвечает: «Я сама о себе позабочусь».

Мне тоже нужно о себе позаботиться.

Она бы вышла из игры. Она бы себя защитила. Джейн двигалась бы дальше. Нужно прижечь рану, чтобы спастись от заражения. Вот что мне нужно сделать: взять себя в руки и изменить сценарий, который приготовил для меня Джордж.

На месте Джейн я бы отправила электронное письмо. Нашла бы другую работу, как можно дальше отсюда. Двигалась бы вперед и приспособилась.

Думаю о единственном спасательном круге, о хорошей новости – моем лучике радости среди тьмы. Следующие несколько месяцев будет больно, но со мной все будет в порядке. Я не стану играть ту роль, которую отвел мне Джордж. Я напишу собственный сценарий.

Телефон так и лежит безмолвно на кухонной стойке. От Джорджа ни слова. Никаких извинений. Вообще ничего.

Джейн не раскисла бы, не заплакала и не написала спьяну эсэмэску. Джейн собралась бы с мыслями.

Я глубоко дышу и сосредотачиваюсь на двух буквах… ЛА – Лос-Анджелес.

И с этой мыслью беру телефон и набираю Синтию.

3

Другая страна

Воскресенье, 7 февраля

Солнечные лучи. На выходе из самолета меня обдувает свежий калифорнийский бриз. Лондонский февральский холод давно позабыт, позади пять тысяч миль; я набираю полную грудь весеннего воздуха и, прищурившись, смотрю в безоблачное лазурное небо над головой. Стягиваю кашемировый свитер, достаю из сумки солнечные очки и иду к терминалу вместе с другими пассажирами по раскаленному лос-анджелесскому асфальту.

Синтия позвонила вчера уточнить детали поездки. Я как раз делала в квартире генеральную уборку, изо всех сил стараясь стереть последние следы внезапного бегства Джорджа. Он так и не позвонил – только прислал эсэмэску, три ничего не значащих слова:

Прости. Мне пришлось.


Пришлось солгать, пришлось схитрить, пришлось сбежать. Если он так может, то и я могу.

– Так. Сначала о главном, – объяснила Синтия. – Я переговорила в Лос-Анджелесе с парой студий. Они хотят встретиться с тобой, например «Юниверсал»[11] готова обсудить новый проект.

– Это «Юниверсал филм» или телевидение? Есть какие-то «стороны»? – уточняю я. «Стороны» – это фрагменты сценария, которые кастинг-директора дают актерам для подготовки к пробам.

– Ха. «Стороны»! Они даже не сказали мне, что это за проект, не говоря уже о роли. Это фильм – вот и все, что я пока знаю. И о пробах речи нет – они хотят просто «поболтать». А это может означать всякое. Но ты им нравишься, и они, похоже, очень обеспокоены тем, с кем еще ты будешь встречаться в Лос-Анджелесе и с какой целью. Кэтрин Майер, с которой ты встретишься, – новый президент подразделения «Юниверсал», она разрабатывает план на следующий год. Ни в коем случае не хочу на тебя давить, но это важное событие: Майер почти никогда не встречается с актерами. Наверняка в восторге от «Эйр» – она раздобыла промо-копию. Погугли ее.

…Раньше я никогда не была в Лос-Анджелесе, но знаю, что прямо сейчас актеры со всего света съехались сюда на трехмесячный пилотный сезон[12]. Каждый американский телеканал старается заполучить актеров – или лучших, или самых недорогих, или самых популярных – для съемок новых шоу до конца года. И все эти актеры пробуются на одни и те же роли. Словно на распродаже. Заключаются контракты, начинается карьера, сбываются мечты… или рушатся. Не каждый, кто приехал сюда, получит то, за чем приехал, не каждый получит то, чего заслуживает. А мне, к счастью, всего-то и нужно избавиться от прежней жизни, отвлечься. И кажется, что все получится, да еще как…

Синтия рассказала о кое-каких показах, которые она запланировала для меня на три недели поездки. И о американском агенте, с которым договорилась представлять меня.

– Майкл Спектор из «Юнайтед». Он хорош. У меня есть пара американских клиентов, которые с ним работают, и он правда хорош. Очень толковый. Расскажешь потом, как он тебе. Если не подойдет, поищем кого-нибудь другого.

Среди плакатов с именами в зоне прибытия Международного аэропорта Лос-Анджелеса я с удивлением замечаю знакомое сочетание: собственное имя на плакате в руках у женщины в шикарном брючном костюме. Она встречается со мной взглядом, лучезарно улыбается, явно узнав, неторопливо приближается и протягивает руку:

– Миа? Узнала вас по пресс-пакету, который мне прислали. Я Леандра из «Ауди». Приятно познакомиться. Как долетели?

Ее рука прохладная и сильная, а свежевымытые волосы и деловой костюм с иголочки заставляют меня устыдиться своего вида: поношенная, зато удобная дорожная одежда, припухшие глаза.

– Простите, Леандра. Вы сказали, из «Ауди»? Автомобильной фирмы?

– Да, – улыбается она. – Похоже, кто-то дал маху. Мы же связывались с вашим агентом. Позвольте показать вашу машину.

Я тут же звоню Синтии, и она подтверждает: «Ауди» выделяет мне спортивную машину на время пребывания. Все, что нужно сделать взамен, – выложить снимки в Инстаграме. При одной мысли об этом я содрогаюсь и объясняю Синтии, что теоретически я там есть, но у меня ни одного поста и ни одного подписчика. Синтия отвечает, что мне завели новый аккаунт – специально для этого.

Леандра легко поддерживает разговор, пока мы выходим из терминала. Долой грусть: у меня мурашки бегут от восторга, когда солнце снова попадает на мои голые руки, согревая озябшую от кондиционера кожу. Вместо запаха хлорки в аэропорту – аромат свежескошенной травы, которую доносит лос-анджелесский бриз. Пора начать все заново.

Жадно разглядываю пейзаж. Столько всего нового – пальмы, желтые такси, вывески компаний, о которых я никогда не слышала… Даже люди здесь выглядят по-другому: не такие уставшие, как дома.

– В первый раз в Лос-Анджелесе? – интересуется Леандра.

– Да, в первый. Но я столько о нем слышала!

– Один совет. – Она доверительно улыбается. – Если вам нужно куда-то попасть, приезжайте до половины шестого вечера и уезжайте до семи. Вы же не хотите торчать в пробках? Поверьте, таких больше нигде в мире нет.

– Значит, в Лос-Анджелесе всегда уходишь рано? Как Золушка! – шучу я.

Она на секунду задумывается, а потом смеется:

– Да, точно – как Золушка. В это время нужно быть осторожнее. Но я гарантирую, что эта машина никогда не превратится в тыкву. Даже если все остальное превратится в лохмотья… – И она как-то странно хихикает.

Конечно, Леандра шутит, но в ее словах столько пессимизма, что меня обдает холодом – до дрожи. Она нажимает на брелок, и мое внимание переключается на элегантный черный автомобиль рядом с нами. Его крыша медленно откидывается и складывается, словно сделав пируэт. Я совсем не фанатка машин, но должна признать: выглядит чертовски стильно. Вспоминаю свой оставшийся дома четырехлетний «Форд Ка», занесенный снегом, его сиденья с тканевой обивкой, раздвижной люк на крыше – и еле сдерживаюсь, чтобы не хихикнуть.

Через двадцать минут, забросив чемодан в багажник, выдвигаю вперед кожаное сиденье, делаю глубокий вдох и выруливаю на машине стоимостью 200 000 долларов на правильную сторону дороги. Нельзя терять головы – для меня это очень важно.

4

Это знак

Воскресенье, 7 февраля

Вид с 31-го этажа потрясающий. Это сразу бросается в глаза, когда заходишь в апартаменты. Квартира угловая, поэтому больше половины пространства занимает огромное стекло, от пола до потолка, висящее в трехстах футах над шумным центром Лос-Анджелеса. Сейчас мы даже выше Статуи Свободы – по крайней мере, так уверяет швейцар по имени Мигель. Он улыбается и ставит мой багаж на пол. Джордж никогда не любил высоту, и здесь, наверху, он бы психовал, хотя и постарался бы это скрыть. А вот я, к счастью, высоты не боюсь. Вид просто завораживает.

За стеклом раскинулся город, который отсюда выглядит как целый мир в миниатюре. Густой смог и марево зачаровывают, хотя почему-то кажутся нереальными. Из бодрящей прохлады своего роскошного жилища я впервые могу как следует рассмотреть Лос-Анджелес во всем его чудовищном великолепии.

Пустынный промышленный центр соединен автомагистралями, похожими на плотно закупоренные артерии, тянущиеся к огромным студийным павильонам и чернеющим, словно покрытым липким гудроном, многоярусным парковкам. За силуэтами временных деревянных декораций блестит стеклами небоскреб, похожий на мой, а ближе к холмам то там, то здесь сверкают на солнце бассейны с кристально чистой водой, словно разбросанные драгоценные камни. Во всем этом есть особая красота, но она ничего не значит без истории, которая за ней стоит. Это место наполнено волшебством – магией тех, кто здесь побывал. Иначе это был бы обычный калифорнийский город. А потом, словно по сигналу, я вижу его – едва различимый знак далеко на горизонте среди пышной зелени Голливудских холмов. Белые буквы на высоте сорока пяти футов. Этот белый знак гнал в далекий путь тысячи кораблей, которые налетали на рифы, садились на мель. Песня сирены.

– Вы знаете, что раньше он светился? – весело болтает Мигель, проследив за моим взглядом. Как ни странно, по дороге сюда в самолете я кое-что прочла в журнале про знак Голливуда. И знаю, что сначала он просто рекламировал жилой квартал «Голливуд», но не знала о подсветке.

– Правда? – Пытаюсь представить буквы высотой в два этажа, свет которых виден всему городу.

Мигель энергично кивает, пытаясь убрать выдвижную ручку моего чемодана.

– Да, он весь светился, там было больше четырех тысяч двадцативаттных лампочек. Раньше, в двадцатые, он освещал холмы, вспыхивал и мигал – как будто сердце бьется. ГОЛ-ЛИ-ВУД.

Мигель пыхтит, наконец-то справившись со своенравной ручкой и едва не прищемив себе палец.

– Вы актриса, да? – весело спрашивает он, протягивая мне карту-ключ от номера.

– Да, так и есть.

Мигель глубокомысленно кивает:

– Знаете, я тоже. Уже лет десять снимаюсь. – Глаза швейцара блестят, когда он смотрит сквозь стекло на белые буквы вдалеке, а потом поворачивается ко мне с коротким смешком. – Вы же знаете историю про актрису и этот знак, да? – беззаботно спрашивает он.

– Нет, вряд ли. – Я пытаюсь вспомнить какие-нибудь профессиональные сплетни, которые могла слышать недавно, но смена часовых поясов мешает как следует сосредоточиться. – Что за история? Какая актриса?

– Это давняя история. Из двадцатых годов. Театральная актриса спрыгнула оттуда. Такая трагедия… Иногда я вспоминаю ее, когда смотрю на эти буквы.

– О, боже… – Я еще раз смотрю на знак. Высота букв над холмами даже с такого расстояния просто чудовищная. – Кошмар.

– Да, она приехала в Лос-Анджелес сняться в небольшой роли в одном фильме, а потом ее утвердили на главную роль. Вы знаете, действительно большую роль. Она прошла пробы, и все были уверены, что у нее все получится. Но потом у продюсеров возникли разногласия, и вместо этой неизвестной актрисы взяли другую, тоже неизвестную, которой оказалась Кэтрин Хепбёрн! И эта роль стала для нее звездным часом – вместо той девушки. Через несколько дней студия расторгла с девушкой контракт. И после этого она спрыгнула.

– Ничего себе… – Я качаю головой, не в силах придумать более подходящий ответ.

– Да, но знаете, в чем главная фишка? Что меня бесит? Через три дня после того, как ее тело нашли в овраге, ей пришла телеграмма со студии. Оказывается, контракт с ней расторгли по ошибке! И они хотели, чтобы она вернулась и прошла пробы на другую главную роль. – Мигель качает головой, а потом его внезапно осеняет: – Ха, а ведь она была англичанкой. Как и вы! – Он простодушно улыбается.

– Спасибо, Мигель.

Когда он уходит, я пытаюсь прийти в себя после его страшной истории. Слоняюсь по суперсовременной квартире, жадно впитывая все: лаконичный дизайн в скандинавском стиле, низкую обитую шерстяной тканью мягкую мебель, видеофон в коридоре, неброские плазменные телевизоры на стенах во всех комнатах, большие журнальные столики. Наверное, это обошлось кому-то в целое состояние. Не понимаю, с какой стати меня поселили сюда. Закатываю чемодан в большую из двух спален и достаю из сумочки мобильник.

Все внутри сжимается, когда я вспоминаю про обязанность выкладывать фото в Инстаграм во время поездки. Под хэштегом «подарок». Черт побери. Я столько лет держалась и уже решила, что обошлось: меня так и не поглотил надувной пузырь Инстаграма. Хотя я понимаю, что бесплатного сыра не бывает. Придется уточнить у Синтии, должна ли я снимать на смартфон свои апартаменты. Похоже, вести новый аккаунт в соцсетях – самая тяжелая часть этой поездки… Стараюсь не думать о постах Наоми. Не стану снова проверять ее аккаунт. Не сегодня. Меня охватывает чувство одиночества, и я быстро направляюсь на кухню. На столе обнаруживаю самое необходимое: кофейные фильтры, снеки и корзинку с фруктами с запиской от моего нового американского агента:

Добро пожаловать в Лос-Анджелес, Миа! С нетерпением жду завтрашней встречи с вами. М. Спектор.


Рядом с его подарком – запотевшая бутылка шампанского «Перрье Жуэ», под ней еще одна записка – от продюсеров «Эйр»:

Поздравляем с «совершенно секретной» новостью о присуждении премии! Вы настоящая звезда! Для нас вы уже победили. Благодарим за вашу нелегкую работу.


При напоминании о хороших новостях внутри меня разливается тепло.

Отправляю эсэмэску своей подруге Соуки, которая, как я знаю, сейчас тоже в Лос-Анджелесе. Я не пишу про Джорджа. В конце концов, можно все рассказать, если мы увидимся. Но прямо сейчас я не могу позволить себе думать о нем. Я приехала сюда, чтобы двигаться дальше. Жить спокойно и легко.

Я не говорила с Соуки несколько месяцев – все из-за моей работы, но она именно тот человек, кто сейчас нужен. Соуки веселая, интересная, с ней легко. Мы провели вместе три месяца, когда два года назад снимались в Болгарии в инди-хорроре. Обычно на съемках актеры быстро становятся одной семьей. Когда вы оказываетесь бок о бок в новых незнакомых странах, между вами очень скоро возникают прочные связи. После нескольких ужинов в отеле вежливые профессиональные отношения становятся по-семейному уютными и откровенными. В свободное от съемок время мы с Соуки отрывались по полной. Мы можем то появляться в жизни друг друга, то пропадать, но наша дружба вечна.

* * *

Электронное письмо от Синтии сообщает подробности встречи с Кэтрин Майер из «Юниверсал» в конце недели. Они по-прежнему никому не показывают сценарий, что делает будущую встречу еще загадочнее и соблазнительнее.

Завтра утром у меня фотосессия для журнала «Студия», а во второй половине дня – первое прослушивание в Лос-Анджелесе. Две большие сцены. Восемь страниц – в основном мои реплики. Диалог с участием заваленной работой женщины-копа из Бостона, которая узнает, что ее новый муж обвиняется в давнем изнасиловании. Звучит интригующе. К тому же мне нужно говорить с бостонским акцентом – получается забавно. Я стараюсь изо всех сил: «Парковка. Парковка», выводя гласные на новоанглийский лад.

А потом решаю отправиться в открытый бассейн на 32-м этаже – и порепетировать, и понырять, и поплавать, и подремать. Натягиваю купальник, набрасываю на плечи пляжное полотенце – на случай если встречусь с другими жильцами, – обуваю сандалии. Мельком вижу свое отражение в зеркале спальни: бледная английская кожа, усталые опухшие глаза. Вспоминаю Наоми Фэрн, стараясь не сравнивать себя с ней. Но все равно сравниваю. А потом начинается цепная реакция: я представляю их вместе – как они болтают, едят, смеются… А меня как будто никогда не существовало.

Все, что я получила, – три слова. Этот человек не предупредил меня, ничего не объяснил. Я не заслужила. Ему наплевать, что со мной происходит. Меня выкинули, как старую одежду…

Стоп. Нельзя зацикливаться. Что сделано, то сделано; хождение по кругу ничего не даст. У меня есть привычка, которая всегда хорошо помогала в работе: вникать в суть человеческих отношений, репетировать и репетировать до тех пор, пока не откроется смысл. Но сейчас это не поможет. Он ушел. Он не любил. Он нашел другую. Больше ничего не осталось. Так и сходят с ума.

Беру полотенце, флакон с солнцезащитным кремом, сценарий и направляюсь на террасу на крыше. Нельзя думать о плохом, хотя именно такие мысли и лезут в голову.

5

Погружение

Понедельник, 8 февраля

Из-за разницы часовых поясов просыпаюсь до рассвета. Лежа без сна, наблюдаю, как свет медленно просачивается сквозь краешки жалюзи, и мысли принимают опасный оборот. Вспоминаю первую ночь после ухода Джорджа, когда я уже начала волноваться. Джордж еще не отправил мне эсэмэску из трех слов – она придет только на следующий день, а Энди из «Чудо-грузчиков» уже давно ушел. Сидя в тишине своей квартиры, я вдруг решила: что-то не так. Может, с Джорджем что-то случилось? Может, Энди на самом деле не из «Чудо-грузчиков»? Я была так уверена в этом, что даже позвонила другу Джорджа, Гарри, – убедиться, что с Джорджем все в порядке. Я вздрагиваю на белоснежных лос-анджелесских простынях, вспоминая тот разговор. Гарри сообщил, что с Джорджем все нормально. И хотя Гарри не мог сказать, встретил ли Джордж другую – не его это дело, он посочувствовал мне из-за нашего расставания. И даже осудил Джорджа за то, как тот это сделал. Хотя именно Гарри помог Джорджу выгрузить вещи, привезенные Энди. А потом они пошли в паб.

Они пошли в паб…

В припадке ярости сбрасываю одеяло и одеваюсь, чтобы пойти в бассейн – поплавать до рассвета. Нужно избавиться от злости и стыда.

Толкаю тяжелую дверь террасы у бассейна, выхожу на свежий калифорнийский воздух, вспоминаю новости про BAFTA, и на меня накатывает волна радости. Я греюсь в ее лучах. Напоминаю себе, что путешествие в Лос-Анджелес только начинается, и оно похоже на рождественский рассвет.

На крыше больше никого, и я выглядываю за стеклянные ограждения по краям. Город внизу начинает просыпаться. Кроме Мигеля и администратора на ресепшене, я еще не видела в здании ни души. С другой стороны, это не так уж странно, ведь я приехала лишь вчера вечером.

Оставшись в купальнике, погружаюсь в прохладу бассейна – моя кожа еще теплая после сна. Когда я плавно скольжу по сине-зеленой глади, вокруг полная тишина, не считая плеска поднятых мной волн.

После несколько заплывов, стоя по пояс в воде, наблюдаю, как над Лос-Анджелесом поднимается солнце. Любуюсь его лилово-персиковыми лучами, и мои покрасневшие от хлорки глаза затуманиваются. В наступившей тишине слышны только мое дыхание и далекий шум автострады. Занавески в кабинке для переодевания плавно колышутся на утреннем ветерке.

Погружаюсь в воду и ритмично плыву, отгоняя прочь все мысли. Теперь существует только то, что здесь и сейчас: вода и мое тяжелое дыхание.

В голове прояснилось, тело горит и ломит после тренировки. Я возвращаюсь к себе и принимаю душ.

* * *

Похоже, Мигель рад мне, когда я иду на парковку к машине.

– Пробы? – понимающе интересуется он.

– Одна сегодня днем. На Си-би-эс.

Мигель морщится, передавая мне ключи от машины:

– Это в Студио-Сити[13]. По дороге туда все будет нормально, но обратно следите за пробками в час пик. Это нечто. Надеюсь, вам нравятся подкасты, – шутит он.

– Спасибо за предупреждение, – смеюсь я. – Скачаю еще несколько!

Проба только во второй половине дня, так что я направляюсь в заброшенную еще с 1930-х забегаловку в Эхо-парке[14] на утреннюю фотосессию для журнала «Студия». Один час работы визажиста – и я похожа на человека, которого можно показать в журнале с таким названием. Охранник застегивает у меня на шее колье с охлажденными под кондиционером бриллиантами «Будлс»[15] за 1,3 миллиона долларов. Костюмерши приподнимают расшитый подол моего платья, пока я семеню по пыльному полу закусочной к столику в углу и картинно усаживаюсь на фоне мятно-зеленых декораций в стиле ар-деко. Врубают музыку – явно неуместный хип-хоп, включают вентилятор, чтобы было не так жарко от осветительных приборов. Наконец ассистенты и вся команда удаляются, и остаемся только я, фотограф и грохочущая музыка. Под вспышками камеры стараюсь забыть, что я не Наоми Фэрн. Стараюсь забыть злость, стыд и то, что я осталась совсем одна. Вместо этого сосредотачиваюсь на съемке и делаю свою гребаную работу.

Пора переодеваться. На площадке оживленно, все улыбаются, непринужденно болтают. Каким-то образом у меня получается им соответствовать. Они не представляют, что на самом деле мне хочется укутаться в безразмерный свитер, спрятаться дома и целый месяц пожирать кексы. Мой новый образ еще изысканнее: вместо платья «от кутюр» – карамельного оттенка костюм оверсайз от Виктории Бекхэм, дополненный высоченными шпильками и эффектно зачесанными набок волосами. Следующая съемка – у барной стойки, острые шпильки впиваются в виниловую обивку табурета. И вдруг впервые после ухода Джорджа я испытываю настоящий кайф от погружения в творческий процесс и ту особую признательность, которую обычно приберегаю для окончания съемок. Джейн права. Я справлюсь. Мне уже гораздо лучше.

Во время следующего перерыва на кофе снимаю карамельный жакет, демонстрируя корсет в тон. Похищаю одну из визажисток – худенькую девятнадцатилетнюю девушку с голубыми волосами по имени Маркези, мы сматываемся и устраиваем импровизированную съемку для Инстаграма: я и «Ауди» на парковке возле закусочной. Знаю, это наглость, но: а) возможно, мне больше никогда не доведется выглядеть так шикарно; б) мне строго-настрого приказано размещать посты о бесплатно предоставленной машине. Может, сделать еще несколько снимков, раз уж я этим занялась?

Я уверена, что Джордж их увидит, но те несколько минут, пока мы фотографируем, я думаю не о нем. Я думаю о себе. О своих чувствах. Своих желаниях. Маркези ухмыляется, как ребенок (хотя она во многом и есть ребенок), возвращая мне телефон. Получилось чертовски круто.

Публикую снимок, на котором я слегка не в фокусе, а волосы частично закрывают лицо. Я прислонилась к машине и кажусь выше и стройнее, чем на самом деле. Догадаться, где я нахожусь, можно только по фирменному пластиковому стаканчику «Ин-и-аут»[16] в руке. Хотя утреннее солнце ни с чем не спутаешь – такое бывает только в Калифорнии. Нажимаю «поделиться». Да пошел ты, Джордж.

Через два часа на другом конце Лос-Анджелеса я стою в почти пустой комнате. Из мебели там только восемь металлических офисных кресел, обитых тканью, на которых восседают восемь топ-менеджеров Си-би-эс. Громадная камера на штативе. Замотанный кастинг-директор быстро перелистывает сценарий с ролями разных персонажей.

– Что ж, спасибо, что пригласили на прослушивание, – обращаюсь я к единственному топ-менеджеру, который не спускает с меня глаз с тех пор, как я вошла. – Отличный сценарий.

Он дарит мне великодушную полуулыбку, будто соглашаясь, как сильно мне повезло попасть сюда, и снова утыкается в смартфон.

Остальные семь менеджеров, двое из которых, к моей радости, женщины, по-прежнему не обращают на меня никакого внимания. Я стою и жду, пока они переговариваются друг с другом, просматривают фотографии или стучат по клавишам ноутбуков и телефонов. К счастью, я давно растеряла свою гордость – еще лет пять назад, когда проходила кастинг в рекламу. Стою невидимкой и жду указаний.

Измученный кастинг-директор в конце концов извлекает из сценария нужные страницы, торопливо настраивает камеру и смотрит на меня, словно удивляясь, что я еще здесь. И торжествующе машет листками:

– Что ж, начнем, Мэнди?

– Миа, – весело поправляю я.

– Что, простите?

Он в полном недоумении. Пара менеджеров отрываются от своих дел и тоже смотрят на меня так, словно с ними заговорила стена.

Я с трудом сдерживаю смех:

– Нет, ничего. Все замечательно. Давайте приступим. Если вы готовы, то я тоже.

Порядок восстановлен.

Я быстро расправляю плечи, вытягиваю шею и пытаюсь представить себя в роли заваленной работой, измученной женщины-полицейского в разгар изнурительного расследования. Офицера Бетан О\'Нил. Расслабляю руки, ноги и лицо, перестаю скрывать усталость от смены часовых поясов и отчаянную пустоту, на которую я стараюсь – и почти успешно – не обращать внимания уже четыре дня, с тех пор как у меня на пороге появился Энди. Пусть все увидят, как мне тяжело.

Кастинг-директор, ничего не заметив, устраивается поудобнее рядом с камерой и нажимает кнопку записи. Загорается красная лампочка. Он кивает мне. Наступает короткое молчание, пара менеджеров поднимают глаза, и наконец я чувствую на себе их взгляды. И начинаю говорить.

Первая сцена простая: подшучивать в участке над болтливым напарником, бостонским ирландцем Маккарти. Это шанс продемонстрировать и чувство юмора героини, и то, как трудно работать женщине, когда вокруг почти одни мужчины. Ирония в том, что сейчас я в схожей ситуации. Но кажется, это замечаю только я.

Кастинг-директор, выступающий в роли Маккарти, подает реплику, и я тяну с ответом на секунду дольше, чем нужно. Менеджеры снова смотрят на меня, и парочка из них невольно смеется, когда я очень кстати бросаю на своего Маккарти укоризненный взгляд.

Я еще пару раз вызываю у них смех, и остальные менеджеры тоже волей-неволей поднимают головы и поворачиваются ко мне. И вдруг меня начинают слушать все. Я победила. Следующая сцена сложнее. Я стою на коленях на жестком полу, пока кастинг-директор выбирает ракурс для следующей съемки. Это сцена из финального эпизода сериала. Наступает кульминация: мы обнаруживаем, что муж офицера О\'Нил наставил на нее пистолет, только что выстрелив Маккарти в грудь. Муж О\'Нил в отчаянии – он в тупике, он пойдет до конца. Помощь уже в пути, но прямо сейчас только моя героиня мешает ему смыться. В начале сцены О\'Нил падает на колени, чтобы оказать первую помощь раненому Маккарти, а муж целится в нее из пистолета.

Загорается красная лампочка камеры.

Трясущимися руками я оказываю помощь распростертому телу невидимого Маккарти, пока он то приходит в сознание, то теряет его. Кровь хлещет из раны. Я поднимаю глаза на «мужа» и начинаю.

Сцена идет хорошо до тех пор, пока я не замечаю, как мой голос срывается. Хотя со стороны почти незаметен тот надлом, который я чувствую, признаваясь «мужу», что все еще люблю его. Я сама поражаюсь, с какой силой произношу эти слова. И как мне грустно из-за того, что я не перестаю любить этого человека даже после всего, что он сделал. Жаль, но это правда. Я все еще люблю Джорджа. Несмотря на то что он нарочно причинил мне боль и моя жизнь кончена, я все равно очень хочу быть с ним. Я так по нему скучаю… И вдруг понимаю, что говорю со своим Джорджем. Преграда между О\'Нил и мной исчезает. Это мой шанс поговорить с Джорджем, даже если он выглядит как сорокалетний кастинг-директор. И вдруг все сценарные реплики – банальные, как это бывает в финале сериала, – становятся убедительными, наполненными смыслом. Это те самые вопросы, ответы на которые я так жажду узнать. Но знаю: ответить на них невозможно.

Почему ты так поступил?

Почему так долго лгал мне?

Когда между нами все изменилось?

Он говорит мне, что он не тот, за кого я его принимала. Но я никогда не считала его кем-то еще, кроме него самого. Говорит, что слишком долго пытался быть другим, не самим собой.

Я спрашиваю, каким же он хочет быть.

Джордж отводит взгляд, избегая смотреть мне в глаза. И тогда я говорю: «Если уйдешь, я за тобой не побегу. Говорю, чтобы уходил. Убирался. Все равно куда».