Джозеф Гис, Фрэнсис Гис

Жизнь в средневековой деревне

Frances Gies and Joseph Gies

LIFE IN A MEDIEVAL VILLAGE

Copyright © 1990 by Frances Gies and Joseph Gies

Published by arrangement with Harper Perennial, an imprint of HarperCollins Publishers

All rights reserved

© В. А. Петров, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024 Издательство КоЛибри®

* * *

Посвящается Дороти, Натану и Рози
Изъявления благодарности

При написании книги мы пользовались Исследовательской библиотекой имени Харлана Хэтчера (Мичиганский университет). Выражаем признательность профессору Дж. А. Рэфтису из Папского института средневековых исследований (Торонто), который прочитал рукопись и сделал ценные замечания. Хотим также поблагодарить Алана Кларка из Элтона и Кейт Чантри из Государственного архива Кембриджшира (Хантингдон).

Пролог. Элтон

В округе Хантингдон есть деревня, которой в стародавние времена дали имя Этелинтон, – писал в XII веке монах, хронист аббатства Рэмси, – в превосходном месте, рассекаемая водным потоком, посреди благословенной равнины, где вдоволь травы для скота и плодородных полей¹.

Деревня Этелинтон (она же Этелингтон и Аделинтун) в XIII столетии была известна как Эйлингтон, сегодня же мы называем ее Элтон. То была одна из тысяч сельских общин, разбросанных по Европе и Британским островам в раннее Средневековье. В них проживало более 90 % населения. Обитатели этих деревень были предками большинства сегодняшних европейцев и североамериканцев.

Многие крестьянские поселения были хуторами или состояли из нескольких хижин, но кое-где, в самых развитых регионах, существовали и настоящие деревни, где сложилась своя система земледелия. Самые ранние – а также самые полные – источники по истории средневековой деревни сохранились в Англии. Это разнообразные описи, счета, постановления поместных судов. Поэтому мы уделим первостепенное внимание английской деревне.

Средневековые деревни различались по численности населения, площади, конфигурации, социальным и экономическим особенностям. Элтон принадлежал богатому аббатству Рэмси, расположенному в Восточном Мидлендсе: в этой области Англии деревни были многочисленны, а сельское хозяйство «открытой равнины» процветало. Поэтому на примере Элтона можно изучить многие характерные особенности деревень периода их расцвета.

Сегодня население Элтона – он расположен на северо-востоке Кембриджшира, в ста десяти километрах от Лондона, – около шестисот человек. Деревне больше тысячи лет. Дома из серого камня сосредоточены в основном вдоль двух осей. Одна – это главная дорога, что ведет из Питерборо в старинный рыночный город Ондл. Другая, перпендикулярная ей, – улица, упирающаяся в общинный луг, за которым, на берегу реки Нин, стоит мельница XVIII века. Обе пересекаются улочками и переулками. Деревня делится на две части – Верхний конец и Нижний конец. К Нижнему концу относятся луг и стоящая неподалеку методистская часовня. Когда здесь, возле реки, в 1977 году стали сооружать дамбу от наводнений, то наткнулись на остатки главного здания средневековой усадьбы. Центром Верхнего конца является церковь, к которой примыкают церковная школа и дом приходского священника. У южной границы Верхнего конца стоит главная достопримечательность деревни, величественный Элтон-Холл. Ворота с башней и часовня относятся к XV веку, остальное построено значительно позже.

Деловой центр Элтона образуют два паба, почта, совмещенная с бакалейной лавкой, и гараж. По дороге, ведущей из Ондла в Питерборо, мчатся автобусы и легковушки. Некоторые коттеджи, спрятавшиеся посреди ухоженных садов, увенчаны живописными соломенными крышами. Вдали от улиц, в лугах, пасется скот. Но Элтон, как и многие другие деревни Англии, больше не живет за счет сельского хозяйства. Большинство элтонцев работают в близлежащем Питерборо или даже в Лондоне. Правда, владельцы Элтон-Холла держат сельскохозяйственное предприятие, есть один независимый фермер в самой деревне и еще два – в окрестностях (но в границах прихода). Несколько потомков батраков обитают в муниципальном жилье.

Кроме овец, от Средневековья в современном Элтоне не осталось, пожалуй, ничего. В северо-восточном углу церковного двора, скрытые в тени высокой квадратной колокольни, стоят два англосаксонских креста – древнейшие предметы в Элтоне. Они были найдены в XIX веке, при реставрации церкви². Сегодняшний храм – это постройка XIV–XV веков, лишь камни в своде над хором датируются XIII столетием.

Старейший элтонский дом относится к 1690 году. Средневековый Элтон исчез. Нет больше домов, дворов, сараев, садов, кузницы, общинных печей, возделанных полей, даже лугов, болот и лесов. Средневековые жилища все время перестраивались, кроме того, появлялись новые методы ведения хозяйства и формы собственности, отчего менялись поля и луга. Мы знаем о том, как такие деревни выглядели в Средние века, не столько по сохранившимся остаткам прошлого, сколько благодаря недавним раскопкам. Работающие в Англии археологи обнаружили подлинную сокровищницу – деревни, заброшенные из-за сокращения численности населения, упадка сельского хозяйства и огораживаний. Процветающие земледельческие общины уступили место почти пустынным пастбищам для овец. Было выявлено более двух тысяч таких объектов. Это стало возможным после применения методов, внедренных в Англии Герхардом Берсу, немецким археологом, вынужденным эмигрировать незадолго до Второй мировой войны. Пользуясь ими, археолог Джон Херст и историк Морис Бересфорд в 1950-е годы обнаружили в Йоркшире знаменитую ныне деревню Уоррем-Перси. В результате раскопок и аэрофотосъемки удалось восстановить средневековый облик многих деревень, места расположения домов и изгородей, а также расположение полей, улиц, дорожек и набережных³.

К сожалению, от покинутых деревень почти не осталось письменных источников. Зато во многих поселениях, обитаемых и поныне, они имеются в изобилии. Нам известно о домах и земельных участках, более того, до нас дошли имена жителей, сведения об их трудовом распорядке, питании, отдыхе, конфликтах и правонарушениях. Многое можно почерпнуть из записей, которые велись в деревнях аббатства Рэмси (включая Элтон), и в архивах современных землевладений, светских и церковных. Эти документы читаются с огромным интересом, хотя иногда вызывают щемящее чувство. Вместе с археологическими данными они позволяют составить ясное представление о деревне «открытой равнины», которая возникла в раннее Средневековье, достигла расцвета в конце XIII века и оставила след в европейском ландшафте, а также в истории западной и мировой цивилизации.

Глава I. Появление деревни

Современная деревня – это, по сути, небольшой город, часто пригород мегаполиса, всегда являющийся частью внешнего мира. «Старая» американская деревня XIX века выполняла более специфическую функцию: жившие в ней торговцы и ремесленники обслуживали близлежащие фермерские усадьбы.

Средневековая деревня не была ни тем ни другим. В ней могли обитать торговцы и ремесленники, но лишь от случая к случаю. Обычно же население состояло из крестьян, обрабатывавших землю и выращивавших скот. Их дома, амбары и сараи сосредоточивались в центре, окруженном полями, пастбищами и лугами. То была община – в социальном, экономическом и политическом смысле.

Сегодня в деревнях Европы и Америки проживает лишь малая часть обитателей этих частей света. В средневековой же Европе, как и почти во всех нынешних странах третьего мира, жители деревень составляли подавляющее большинство населения. В современной деревне живут, но не обязательно работают (и даже, скорее всего, работают в другом месте). А в те времена деревня удовлетворяла едва ли не все нужды ее обитателей. В ней они трудились, общались, влюблялись, женились, варили и пили эль, грешили, ходили в церковь, платили штрафы, рожали детей в браке и вне его, занимали и одалживали деньги, орудия труда и зерно, ссорились и дрались, болели и умирали. Вместе они составляли единое целое, постоянную общину, образованную в целях сельскохозяйственного производства. Чувство общности отразилось в особых терминах, которые встречаются в записях: communitas villae – «деревенское сообщество», tota villata – «совокупность всех жителей деревни». Тогда эти выражения воспринимались как новые, необычные. Английские слова «vill» и «village» обязаны своим происхождением римской вилле, которая в раннесредневековой Европе зачастую была центром поселения. Самым близким эквивалентом слова «деревня» в латинском языке будет «vicus», обозначающее сельскую область.

Средневековая деревня была особым и для своего времени прогрессивным видом общины. Ее появление ознаменовало начало нового этапа в развитии крестьянской экономики, старейшей из всех известных, – она существовала в неолите, в бронзовом и железном веках, в эпоху древних цивилизаций. Ни одному из вышеперечисленных обществ, однако, не был до такой степени свойствен деревенский образ жизни. Места обитания были очень разнообразными: отдельные усадьбы, временные поселения, плантации с рабами, хутора, где жили несколько семей (возможно, связанных родственными узами), крепости, обнесенные стенами города. Но деревни встречались редко.

По правде говоря, понятие «деревня» едва ли поддается определению. Историки, археологи и социологи с трудом разделяют деревню, хутор и простое скопление домов. Эдвард Миллер и Джон Хэтчер, авторы книги «Средневековая Англия: Сельское общество и экономические изменения, 1086–1343», признают: «Задавшись вопросом, что такое деревня, мы сразу же сталкиваемся с трудностями». По их утверждению, «хутор – это часто поселение первопроходцев, возникающее в ходе поиска новых земель для возделывания», его внутреннее устройство – «более простое и элементарное», чем у настоящей деревни⁴. Тревор Роули и Джон Вуд в книге «Заброшенные деревни» предлагают «широкое определение» деревни: «группа семей, живущих в близко расположенных домах и обладающих чувством общности»⁵. Жан Шапло и Робер Фоссье в своем труде «Деревня и дом в Средние века» выделяют следующие «характеристики деревенского поселения»: «Концентрация населения, организация труда на земле в пределах ограниченной территории, наличие общественных зданий, таких как церковь и замок, постоянное проживание внутри долговечных зданий и… присутствие ремесленников»⁶. Постоянство, многообразие, организация и сообщество – вот ключевые слова и идеи, позволяющие отличить деревню от сельскохозяйственных поселений, которые в меньшей степени ориентированы на долговременное достижение общей цели.

Археологи обнаружили места многих доисторических поселений в Северной Европе и на Британских островах. Памятники бронзового века (примерно 3000 лет до н. э. – 600 лет до н. э.) включают остатки каменных стен, окружающих скопления хижин. От железного века (600 г. до н. э. – I в. н. э.) остались круги от столбов: здесь стояли дома и сараи. Камни и рвы – признак того, что тут были поля. Здесь мы можем впервые обнаружить наличие пахотного земледелия, ставшего заметным достижением по сравнению с подсечно-огневым, когда расчищали участок, обрабатывали его, затем бросали и уходили на новое место. Поля, границы которых обозначались межевыми знаками или изгородями, засевались по очереди теми или иными культурами и, возможно, периодически находились под паром⁷. Так называемые кельтские поля, неправильные квадраты, площадь которых часто составляла менее одного акра (около четырех тысяч квадратных метров), обрабатывались с помощью рала – заостренного сука с железным наконечником, – которое тянули один или два вола. Почва взрыхлялась на глубину, достаточную для посева. Среди других орудий труда железного века были мотыги, небольшие серпы и лопаты. Для помола зерна использовалась ручная мельница, состоявшая из двух соединенных штырем камней: верхний вращался, тогда как нижний оставался неподвижным. Выращивали различные виды пшеницы (полбу, двузернянку), ячмень, рожь, овес, вику, траву на корм скоту, лен и растения, содержащие красящие вещества. Из живности держали крупный рогатый скот, свиней, овец, лошадей, домашнюю птицу и медоносных пчел⁸.

Редкую возможность узнать о сельском хозяйстве железного века дает труд римского историка Тацита «О происхождении германцев и местоположении Германии» (98 г. н. э.). По римским представлениям, земледелие германцев было примитивным:

Земли для обработки они поочередно занимают всею общиной по числу земледельцев, а затем делят их между собою, смотря по достоинству каждого; раздел полей облегчается обилием свободных пространств. И хотя они ежегодно сменяют пашню, у них всегда остается излишек полей. И они не прилагают усилий, чтобы умножить трудом плодородие почвы и возместить таким образом недостаток в земле, не сажают плодовых деревьев, не огораживают лугов, не поливают огороды. От земли они ждут только урожая хлебов. И по этой причине они делят год менее дробно, чем мы: ими различаются зима, и весна, и лето, и они имеют свои наименования, а вот название осени и ее плоды им неведомы[1].

Как видно, Тацит описывает систему пахотного земледелия, при которой землей сообща владеют члены племени или клана. Но из текста ясно следует, что постоянных деревень у германцев в то время не было:

Хорошо известно, что народы Германии не живут в городах и даже не терпят, чтобы их жилища примыкали вплотную друг к другу. Селятся же германцы каждый отдельно и сам по себе, где кому приглянулись родник, поляна или дубрава. Свои деревни они размещают не так, как мы, и не скучивают теснящиеся и лепящиеся одно к другому строения… Строят же они, не употребляя ни камня, ни черепицы; все, что им нужно, они сооружают из дерева, почти не отделывая его… Впрочем, кое-какие места на нем они с большой тщательностью обмазывают землей… У них принято также устраивать подземные ямы, поверх которых они наваливают много навоза и которые служат им убежищем на зиму и для хранения съестных припасов.

Тацит имеет в виду два основных типа домов, которые преобладали в раннее Средневековье. Дома первого типа состояли из деревянного каркаса, нередко покрытого глиной («землей»), как описано у римского историка. Обычно глину клали на сплетенные ветки. Что касается внутреннего устройства, то чаще всего встречался «длинный дом», или «дом с хлевом», в одном конце которого помещались животные, а в другом – люди, причем во многих случаях обе половины разделялись только канавой, заполненной навозом. Второй тип – земляная хижина (grubenhaus), уходящая в землю на глубину от полуярда до ярда и площадью от пяти до десяти квадратных ярдов. В ней могли жить люди, содержаться животные, храниться припасы. Иногда такая хижина служила для ремесленного производства⁹.

В результате завоевания римлянами Галлии (начиная с I в. до н. э.) и Британии (со II в. до н. э.) на северо-западе Европы появились сельские общины двух видов. Первый – это вилла с рабами, плантация площадью от 450 до 600 акров; центром ее было каменное здание – резиденция владельца. Община второго вида была похожа на первую, но на земле в этом случае трудились зависимые крестьяне, которые обрабатывали собственные участки и хозяйские угодья¹⁰. К исконным культурам железного века – пшенице, ячменю, льну и вике – римляне добавили горох, репу, пастернак, капусту и другие овощи, а также фрукты и виноград¹¹. Плуг стал совершеннее – его оснастили железными сошниками (вертикальными лезвиями перед лемехом) и деревянными отвалами, которые переворачивали почву и делали ненужной поперечную вспашку (когда борозды пересекаются под прямым углом), практиковавшуюся ранее. Помимо орудий железного века, теперь использовались также большие серпы и косы¹².

Римлянам был свойствен не только ремесленный, но и инженерный подход к земледелию, подразумевавший сооружение колодцев и ирригационных систем, научное применение удобрений, даже учет влияния преобладающих ветров на постройки. Заметно увеличилось количество овец и лошадей¹³. Однако основные методы ведения сельского хозяйства не поменялись, и настоящие деревни по-прежнему отсутствовали. В Британии, Галлии, по всей империи люди проживали в городах, на плантациях, на крошечных хуторах, в изолированных друг от друга скоплениях домов.

Иногда небольшие группы первопроходцев занимали какую-либо территорию, некоторое время обрабатывали землю, а затем покидали ее – из-за недостаточно совершенных методов земледелия, снижения численности населения, набегов или по всем трем причинам сразу. Археологи исследовали поселение в Вейстере (Нидерланды), датируемое примерно 150 годом: четыре отдельные фермы и семь зданий, включая четыре больших дома и три менее крупных строения. Еще через столетие больших домов стало девятнадцать, малых – семь, а к середине V века – тридцать пять и четырнадцать соответственно; все они стояли вдоль дорог, образовывавших сеть. Вейстер многими своими чертами напоминал настоящую деревню, но, в отличие от нее, не был долговечным. В конце V века Вейстер оказался заброшен. Еще одно место, где велись раскопки, – Феддерсен-Вирде на берегу Северного моря, где в I веке до н. э. располагалась небольшая группа ферм. В I веке н. э. его обитатели возвели искусственную насыпь ввиду подъема уровня воды; в III веке здесь насчитывалось тридцать девять домов, один из которых, возможно, принадлежал хозяину земли. В V веке люди ушли оттуда. Такие же протодеревни, существовавшие вплоть до IX века, обнаружены в Англии и в континентальной Европе¹⁴.

Картина сельской местности в Западной Европе оставалась, по словам Шапло и Фоссье, «неопределенной, полной теней и контрастов: изолированные, лишенные всякой организации островки обрабатываемой земли, территории под непонятно чьей властью, разрозненные родовые группы, окружающие патриарха, вождя или богача, – расселение остается анархическим; короче говоря, мы видим мир, который человек, похоже, не в состоянии контролировать или подчинить себе»¹⁵. Плотность населения составляла всего от двух до пяти человек на квадратный километр в Британии и в Германии, чуть больше – во Франции¹⁶. Земли было много, людей – мало.



В Х веке в Европе появились первые деревни, которым предстояло долгое существование. Они были компактными – скопления жилищ, окруженных обрабатываемой землей. Их появление совпало со становлением сеньориальной системы, образованием поместий, которыми владели могущественные местные феодалы.

В Средиземноморье деревня обычно располагалась вокруг замка, стоявшего на вершине холма и окруженного стеной; внизу, на равнине, были поля, виноградники и загоны для скота. В Северо-Западной Европе и Англии прообраз будущей деревни возникал рядом с церковью и усадебным домом, в месте, где имелась вода (источник или ручей)¹⁷. Дома расползались во всех направлениях и в большинстве своем относились к одному из двух типов, описанных еще Тацитом, – «длинный дом» и «земляная хижина». Каждый стоял на небольшом участке, обнесенном живой изгородью или забором либо обведенном канавой. Однако большая часть земли, принадлежавшей жителям деревни, лежала за ее пределами: это были не только поля, но и луга, болота, леса. Основное историческое достижение заключалось в приспособлении этих земель для выращивания различных культур и установлении отношений определенного типа между жителями деревни и феодальным сеньором.

Севооборот и оставление под паром были хорошо известны еще римлянам, но неясно, как их применение привело к возникновению сложно устроенной деревни на «открытой равнине». Теория о том, что система развилась в Германии в раннем Средневековье, достигла там зрелости, укоренилась во Франции и была принесена в Англию англосаксами, сегодня ставится под сомнение, но никто не предложил сколь-нибудь удовлетворительной новой концепции, которая устроила бы всех. В Англии закон короля Уэссекса Ине (конец VII в.) содержит упоминание об «общем луге и прочих землях, разделенных на полосы», во многих других законах и грамотах англосаксонского периода также встречаются слова, связанные с земледелием на «открытой равнине». Недавние исследования показали, что уже в Х веке на стерне, оставшемся после сбора урожая, пасли скот все жители деревни. Попробуем перечислить факторы, сделавшие возможными такие изменения. Обычай раздела земель между детьми (или только между детьми мужского пола), вероятно, приводил к появлению множества мелких наделов, что затрудняло выпас скота без взаимных договоренностей. Сотрудничеству мог способствовать и рост населения. Все более острая нужда в земле порождала такой феномен, как «раскорчевывание»: несколько соседей-крестьян объединялись для валки деревьев, корчевки пней и вырубки кустарника, получая новый участок пахотной земли, который делили между собой. Этот участок – совокупность полос, обрабатываемых каждым крестьянином, – становился новым «фурлонгом» в системе общинного землепользования. Если сеньор был могущественным и дальновидным, он зачастую возглавлял процесс¹⁸.

Очевидно лишь то, что в некоторых крупных регионах постепенно сложилась уникальная организация сельскохозяйственного производства. «На большей части североевропейских равнин и в Англии в полосе, идущей на юго-запад от Северного моря, через Мидлендс к Ла-Маншу, лежали обширные поля, разделенные деревьями и прижавшимися друг к другу деревенскими домами»¹⁹. То была «открытая равнина» с компактными деревнями, в отличие от «лесного края» – Западной и Юго-Восточной Англии, Бретани и Нормандии. В «лесном краю» поля, как правило, были небольшими, возделывали их семьи, жившие в отдельных усадьбах или на хуторах. Но ни один из видов ландшафта не исключал полностью другого: на «открытой равнине» встречались хутора и отдельные усадьбы, а в «лесном краю» – компактные деревни.

На «открытой равнине» (от слова «champagne») возникла сложная система, особенностью которой было сочетание индивидуального землевладения с обязательным и единодушным сотрудничеством в том, что касалось вспашки, посадки, прополки, сбора урожая и выпаса скота²⁰. Дискуссии исследователей о зарождении этой системы немного напоминают спор о том, что возникло первым – курица или яйцо. Под действием таких естественных причин, как рост населения, обычаи наследования и традиционные методы ведения хозяйства, община стала делить свои пахотные земли на два (а позже – зачастую на три) больших поля, одно из которых в течение года оставалось под паром. Жителю деревни принадлежало несколько длинных полос в пределах каждого поля; он вспахивал и засевал их, так же поступали и его односельчане.

Общинники вместе решали, какое из больших полей оставить под паром, а какие засевать осенью и весной. Для выпаса скота на стерне требовалась согласованная уборка урожая. Эксплуатация этого не слишком обширного пастбища облегчалась благодаря сотрудничеству обитателей деревни, которое позволяло свести к минимуму число изгородей.

К началу XIII века земледелие «открытой равнины» было уже вполне развитым, хотя его эволюция не закончилась. В тысячах деревень, как в Англии, так и на континенте, жизнь крестьян определялась сотрудничеством в обработке земли и выпасе скота.



Значительный экономический и демографический подъем, начавшийся в XI веке, продолжался почти без перерывов на протяжении двух следующих столетий. Повсюду возникали поселения – усадьбы, хутора, деревни. Крестьяне, составлявшие подавляющее большинство населения, выращивали пшеницу, а кроме нее – рожь, ячмень, овес, бобы, горох и другие овощи. Урожаи были низкими и нестабильными, поэтому большая часть свободной земли отводилась под зерновые, необходимые для выживания. Ценность навоза как удобрения была известна, но имеющиеся пастбища позволяли держать так мало животных, что возникал порочный круг: нехватка ресурсов в одной отрасли сельского хозяйства негативно отражалась на другой.

Тем не менее технологии заметно усовершенствовались. Тяжелые, часто влажные почвы Северной Европы требовали более тяжелого плуга и более сильных тягловых животных, чем почвы Средиземноморья, содержащие больше песка. Появившийся в результате этого большой плуг с сошником и отвалом, в который запрягали нескольких пахотных животных, стал «одним из самых важных сельскохозяйственных достижений доиндустриальной Европы»²¹. Система земледелия «открытой равнины» еще больше укрепилась – нововведения требовали как раз длинных, узких полос земли.

Римляне так и не решили проблему упряжи для тягловых лошадей. Мягкий хомут, изобретенный в Азии и постепенно распространявшийся на Западе, был дополнен другими новшествами – подковами, кнутом и постромками, – и лошадь превратилась в сельскохозяйственное животное. Более быстрая и длинноногая, она конкурировала с сильным, послушным, но неповоротливым волом, когда надо было тянуть плуг, и оказывалась вне конкуренции, когда надо было тянуть повозку. Одно из самых ранних изображений рабочей лошади можно видеть на гобелене из Байё (ок. 1087 г.). Вол также выиграл от технических новинок, получив усовершенствованное ярмо²², и продолжал играть свою роль в сельском хозяйстве; его способность двигаться медленно и равномерно давала преимущества при тяжелой работе. Еще во времена королевы Виктории сельские жители вели споры о достоинствах этих двух тягловых животных. Но все же лошадь понемногу одержала верх. Потребность лошади в корме стимулировала выращивание овса, яровой культуры, которая вместе с ячменем, горохом, бобами и викой идеально вписывалась в севооборот «открытой равнины». Распространилось кормление в стойлах, что позволило шире использовать удобрения, а благодаря бобовым восстанавливался уровень содержания азота в почве²³.

Сотрудничество между крестьянами определяло «деревенскую» сторону их жизни, но была еще одна сторона – «поместная». В Северной Европе и в Англии после Нормандского завоевания сельская местность была разделена на особые единицы землеустройства – поместья (manors). Поместье принадлежало сеньору и состояло из земли, непосредственно эксплуатируемой им (demesne), а также крестьянских наделов, с которых он собирал ренту и подати. Деревня могла совпадать или не совпадать с поместьем, включать два или более поместья либо составлять часть одного поместья.

Хозяин земли и держатели – это сочетание восходит к поздней Римской империи, но впервые упоминается в северофранцузских документах IX века; для Х века оно зафиксировано в Центральной Италии и Англии. В XI веке оно стало повсеместным²⁴.

Эта формула удачно вписалась в военно-политический порядок того времени, известный как феодализм. Развивавшийся в средневековой Европе на протяжении долгого времени и завезенный в Англию нормандцами, феодализм объединил европейскую элиту, сделав ее чем-то вроде общества взаимопомощи. Сеньор предоставлял землю вассалу в обмен на военную помощь и другие услуги. Оба давали взаимные клятвы: сеньор – в том, что будет защищать вассала, вассал – в том, что будет верен сеньору. Вассал получал в качестве фьефа, или вознаграждения, условленное количество земли, чтобы «держать» ее и получать с нее доход. В прошлом историки, включая Маркса, использовали термин «феодализм» для обозначения средневекового общественного порядка в целом, при котором военно-землевладельческая аристократия господствует над массой населения, по преимуществу крестьянского. Сегодня под «феодализмом» обычно понимают отношения вассалитета в среде аристократии. Система, регулирующая отношения крестьянина и сеньора, – экономическая основа средневекового общества – чаще всего называется манориальной системой. Феодализм много значил для сеньора и мало – для крестьянина.

Отношения внутри феодальной и манориальной систем в теории были несложными: в манориальной системе крестьянин работал на сеньора, получая от него землю, в феодальной же сеньор владел землями, пожалованными королем или вышестоящим феодалом, обязуясь отправлять им воинов по первому требованию. На практике же они никогда не были такими простыми и со временем лишь усложнялись. Появлялись всевозможные местные разновидности, а крестьянские повинности и рыцарская служба все чаще заменялись денежными платежами.

Как бы ни взаимодействовали эти две накладывавшиеся друг на друга системы, они не мешали процветанию деревень, пока тех не начало становиться слишком много. Там, где некогда царила тишина и встречались лишь волки и олени, теперь хлопотали крестьяне, рубившие дрова, собиравшие орехи и ягоды, рылись в земле свиньи, паслись коровы и овцы. По всей Европе жители деревень договаривались со своими соседями о границах, которые указывались в грамотах; напоминанием о них служила красочная ежегодная церемония. Каждой весной, во время так называемых молебственных дней – в сельской местности они получили название Gangdays, или «дни ватаг», – все обитатели деревни обходили ее по периметру. Маленьких мальчиков окунали в пограничные ручьи, стукая задом о деревья и камни, чтобы те запомнили, где заканчивается их деревня²⁵. Европейцы XIII века могли иметь сколь угодно смутное представление о рубежах своего государства, но прекрасно знали, где пролегают границы их поселения.

Глава II. Английская деревня: Элтон

К XIII веку плодородные речные долины Хантингдоншира, как и большинство лучших сельскохозяйственных земель Англии, были заселены уже не менее пяти тысяч лет. История их обитателей в течение этих пяти тысячелетий – это история постоянных вторжений других народов, миграций или завоеваний, которые затрагивали местное население на разных уровнях и в разной степени²⁶.

Охотники эпохи палеолита, проживавшие здесь изначально, были вытеснены на рубеже II и III тысячелетий до н. э. пришельцами с континента, которые стали выращивать зерновые культуры, создав первые в Британии сельскохозяйственные общины. Те, кто пришел сюда в бронзовом и железном веках, расширили обитаемую территорию, освоив возвышенности и леса с их более скудными почвами. К I веку н. э. образовался небольшой избыток сельскохозяйственной продукции, позволивший наладить вывоз зерна в римскую Галлию. Это, возможно, побудило римлян в 43 году переправить через Ла-Манш – без особых на то причин – войско, призванное захватить Британию. Сеть одинаковых, квадратных в плане укреплений, построенных легионерами, обеспечивала безопасность в стране и способствовала подъему экономики наряду с римскими дорогами, каналами и городами.

Одна дорога, позже названная Эрмин-стрит, шла в северном направлении, из Лондона в Йорк. Там, где она пересекала реку Нин, возник город Дуробривы. Множество печей римского времени, найденных в этих местах, свидетельствуют о хорошем развитии гончарного дела. Хозяева окрестных вилл продавали в городе керамические изделия. Одно время считалось, что собственниками таких вилл были римские магистраты; сейчас установлено, что большинство их принадлежали местной романизированной знати. Гораздо более многочисленными были крестьянские хозяйства, преимущественно изолированные, но иногда существовавшие в виде групп – вероятно, земледельцы состояли в родстве друг с другом²⁷.

Следы эксплуатации сельскохозяйственных угодий в римскую эпоху обнаружены в Хантингдоншире вдоль границы болот, а также на реке Оуз. Дальше, в Бедфордшире, на реке Айвел, благодаря аэрофотоснимкам стали видны очертания римских полей. Урожайные земли, примыкавшие к болотам, стали основной житницей для легионов, расквартированных на севере Англии. Зерно перевозилось по рекам и каналам, прорытым римлянами²⁸.

Когда Римская империя стала переживать трудные времена, легионы были выведены из Британии (410 г.). Торговля и города пришли в упадок, дорогами некому было пользоваться, новосозданные города уменьшились в размерах или вовсе исчезли, как случилось с Дуробривами.

Позже, в V веке, на этих землях вновь появились непрошеные гости, осевшие здесь. Речь идет об англосаксах. На первом этапе вторжения – отличавшемся особой жестокостью – они заняли Южную Англию, уничтожив коренных жителей и основав собственные поселения. То был полный разрыв с прошлым: старые римские города и деревни, например в Уэссексе и Суссексе, стали «лабиринтом из поросших травой курганов»²⁹. Позже, по мере продвижения англосаксов на север и запад, занятие территорий приобрело более мирный характер: новые поселенцы трудились на земле бок о бок с британцами³⁰. Как полагают исследователи, некоторые римские модели землепользования сохранились и в Средние века, особенно на севере Англии. Там было немало поместий, объединенных в группы и управляемых как единое целое – «множественное поместье», как его называют³¹.

В VII веке потомки тех и других, составившие «английский» народ, приняли христианство. Начался так называемый саксонский период в истории Англии, почти не отмеченный изменениями – кроме, возможно, частичной утраты римских технологий. Английские земледельцы выращивали те же зерновые и пасли тех же животных, что и их предшественники в течение римской эпохи, железного века и неолита. Что касается домашнего скота, то преобладали свиньи, способные сами прокормить себя. Коров держали в основном для того, чтобы получать волов для пахоты; овцы и козы давали молоко и сыр. Самой распространенной культурой был ячмень: в молотом виде он использовался для выпечки и варки, а также производства солода – «англосаксы выпивали целые моря пива», по замечанию Х. П. Р. Финберга³².

Предвестником новой волны вторжения стал пиратский набег датчан в 793 году. В следующем столетии датчане пришли с намерением остаться. В «Англосаксонской хронике» тех времен упоминается о высадке в Восточной Англии (865 г.) «великого языческого войска», которое в следующем году продвинулось на запад – до Ноттингема и на север – до Йорка. В 876 году вождь викингов Хальфдан «разделил владения нортумбрийцев, и [датчане] принялись распахивать землю, чтобы доставить себе пропитание». В 877 году «датское войско ушло в Мерсию и присвоило часть ее, а часть отдало Сеовульфу», местному сеньору (thegn)³³. Среди прочего датские силы заняли будущий Хантингдоншир. Поначалу датчан было немного, но к ним прибывали родственники из Дании, а также воины из Норвегии и Фризии. В конце Х века Альфред Великий, король Уэссекса (849–899 гг.), успешно сопротивлялся датчанам, но все же был вынужден заключить мир, отдав им большую часть Восточной Англии.

Датчане приняли христианство, и при них в Англии было основано несколько монастырей. Около 970 года святой Освальд, архиепископ Йоркский, и Этельвин, олдермен (королевский представитель) Восточной Англии, пожертвовали участок земли для строительства аббатства Рэмси – лесистый остров на озере Рэмси, где у Этельвина был охотничий домик.

С момента основания аббатства и до своей смерти в 992 году Освальд и Этельвин передавали ему свои наследственные владения, добавляли земли, полученные путем покупки и обмена, и поощряли пожертвования от других. Аббатство стало собственником обширных территорий в Хантингдоншире (включая, разумеется, остров на озере Рэмси) и трех соседних графствах³⁴.

Среди имущества, которое аббатство получило через несколько лет после смерти его основателей, были поместье и деревня Элтон. Происхождение названия поселения, которое выросло рядом с исчезнувшими Дуробривами, не вполне ясно. Суффикс tun или ton («ограда» или «забор») со временем приобрел более широкое значение – «усадьба», затем «скопление усадеб» или «деревня»; суффикс inga в сочетании с личным именем обозначал последователей или родственников вождя либо правителя. Название «Элтон» первоначально писалось как «Этелингтон» или «Эйлингтон», и его расшифровывали как «деревня Эллы», либо «деревня Этелингов», либо «деревня людей Этели»³⁵.

Элтон был пожертвован аббатству неким прелатом по имени Этерик, который одним из первых прошел обучение в Рэмси. Во время пребывания там Этерик и трое других мальчиков решили забавы ради позвонить в большой колокол на западной башне и повредили его. Монахи гневно требовали наказать виновных, но аббат заявил, что мальчики – высокого происхождения и, вероятно, стократно возместят ущерб, когда «достигнут зрелости»³⁶.

Хронист аббатства Рэмси сообщает, что так и вышло. К тому времени (начало XI в.) Элтон стал процветающим селением, сеньором которого был англосакс; когда он скончался, его вдова вышла за знатного датчанина Дакуса. В 1017 году Этерик, сделавшийся епископом Дорчестера, состоял при короле Кнуте, отправившемся «к пределам королевства». Одна из ночевок была в Нассингтоне, в нескольких милях к северо-западу от Элтона, и Этерик вместе с четырьмя королевскими секретарями расположился в элтонском усадебном доме Дакуса.

За ужином царило веселье. Дакус долго говорил о коровах и овцах, которые паслись на его лугах, о крестьянах, которые трудились на его полях, и о плате, которую он получал с жителей деревни. Этерик сказал, что хотел бы купить поместье. Дакус не собирался его продавать, но из озорства сообщил гостю: «Если завтра на рассвете ты дашь мне пятьдесят золотых марок, деревня твоя». Епископ призвал в свидетели королевских секретарей и спросил, согласна ли на это жена Дакуса. Та ответила утвердительно. Хозяин и гости удалились, а Этерик сел на коня и поскакал в Нассингтон, где король играл в шахматы, «чтобы не так скучать долгой ночью». Кнут сочувственно выслушал его и приказал отправить в Элтон золото. На рассвете торжествующий Этерик разбудил Дакуса и вручил ему деньги. Дакус попытался уклониться от выполнения уговора, сославшись на то, что тот причиняет ущерб наследнице – его жене, – а потому недействителен. Но свидетели подтвердили под присягой, что женщина дала согласие. Дело передали на рассмотрение короля, и Кнут вынес решение в пользу Этерика. Жена стала возражать – две деревенские мельницы, по ее словам, не входили в сделку и стоили еще две золотые марки, – но безрезультатно. Взяв все, что было в доме, и животных, обманутые супруги уехали, так что новому хозяину достались «голые стены».





Нам неизвестно, что Этерик первоначально собирался делать со своим приобретением, но вскоре он нашел ему применение. С разрешения короля он оставил его и направился в Рэмси, где, к своему ужасу, обнаружил полный беспорядок. Тогдашний аббат не следил за дисциплиной среди монахов и позволил им впасть в «заблуждение» (хронист не приводит подробностей). Этерик вошел в монастырь, «угрожая, крича, стращая отлучением, если они не исправятся». Монахи «бросились к его ногам в слезах и мольбах». В награду за покаяние Этерик отдал им деревню Элтон «навечно для их пропитания»³⁷. Так Элтон стал одним из «конвентуальных», или «домашних», поместий аббатства – тех, которые служили для содержания монахов.

Датское господство в Англии закончилось в 1042 году, но датчане оставили след в языке и обычаях страны. Датские суффиксы – orpe (деревня), toft (усадьба), holm (пойменный луг) – часто встречались в окрестностях Элтона и входили в названия лугов и полей, относившихся к Элтону. Местная административная единица называлась Норман-Кросс-Хандред, в честь креста, стоявшего на Эрмин-стрит в центре сотни, или округа (hundred). Вероятно, на этом месте, под открытым небом, собирался суд. Сотня была частью шира, или графства: такая система управления сложилась в IX–X веках. Теоретически сотня включала в себя сто гайд (hides) – фискальных единиц – площадью около ста двадцати акров каждая и состояла из «виллов» – деревень. Деревня представляла собой физическую реальность, а поместье сеньора – реальность институциональную. Первая не обязательно совпадала со вторым: так обстояло дело, например, в Элтоне. В Хантингдоншире только 29 из 56 деревень соответствовали поместьям³⁸. Деревня являлась постоянным государственным образованием, территориальной единицей, подчинявшейся королю в том, что касалось военных дел и обеспечения порядка.



Вторжения англосаксов и скандинавов сопровождались массовыми переселениями этнических групп. Нормандское завоевание 1066 года было больше похоже на римское – в страну пришла кучка хорошо вооруженных воинов. Англосаксы и датчане вытеснили целые группы населения из обширных областей, нормандцы же поначалу почти не вмешивались в жизнь крестьян. Однако в конечном счете вызванные ими социальные и политические изменения затронули почти всех жителей Англии.

Ко времени завоевания в Англии присутствовали обе системы, феодальная и манориальная, хотя в неодинаковой степени и не во всех регионах; нормандцы бесцеремонно скомбинировали их и навязали всей стране. Вильгельм Завоеватель присвоил себе все земли Англии и сделал своих приближенных главными ленниками. Таким образом, они управляли большей частью страны от его имени – вместо англосаксонской знати, как было до нормандцев.

Большие церковные владения, как у аббатства Рэмси, оставались неприкосновенными, если только их владельцы не оказывали помощь сопротивлявшимся англосаксам, как соседние аббатства Эли и Питерборо. Что касается Рэмси, то его имущественные права были ясно подтверждены: «Вильгельм, король английский, приветствует архиепископа Ланфранка, и его епископов, и аббата Болдуина, и шерифов, и некоторых своих верных слуг, французов и англичан. Знайте, что я уступаю Герберту, аббату Рэмси, права на пошлины, сборы и некоторые судебные доходы в городе и за его пределами и подтверждаю все кутюмы, которые имелись у его предшественника во времена короля Эдуарда. Свидетели: Роджер Биго за Роберта, графа Мортайна»³⁹.

Королевские ленники, в свою очередь, назначали ленников второго порядка. Сочтя манориальную форму землевладения удобной для себя, они сохраняли поместья там, где они были, устраивали поместья там, где их не было, и насильственно вводили новшества с полным пренебрежением к страдавшим от этого местным жителям. «Многие из новоприбывших нормандцев находили, что у поместий часто не было земли в непосредственном распоряжении хозяина, – пишет Барбара Додуэлл, – или наделов, владельцы которых несли бы круглогодичную трудовую повинность. Им пришлось иметь дело со множеством мелких арендаторов и батраков: одни были свободными, другие – полусвободными, третьи – полностью зависимыми»⁴⁰. В таком случае новый хозяин выбирал землю для собственного надела и нанимал необходимую рабочую силу. Основополагающий правовой принцип нормандцев – «Нет земли без господина» – был сформулирован и наполнен содержанием именно благодаря манориальной системе.

Поскольку Вильгельм передавал поместья королевским ленникам, а те, в свою очередь, своим вассалам, возникло множество землевладений и с ними – иерархия военных обязательств. По какой-то причине аббатство Рэмси, будучи четвертым богатейшим церковным землевладельцем Англии, выставляло только четырех рыцарей. Эти рыцари (или те, кто отправлялся на службу вместо них) содержались за счет нескольких поместий аббатства⁴¹.

Как выяснилось потом, лучше было бы сразу снабдить рыцарей землей в обмен на обязательство нести службу – образовать так называемые «рыцарские фьефы». Отсутствие их побуждало рыцарей незаконно селиться на землях аббатства. Две деревни, которые пожаловал аббатству, вместе с Элтоном, епископ Этерик, были захвачены рыцарем по имени Паган Певерель, участником Первого крестового похода. Аббатство подало иск, рассмотренный в Слипе, деревне, где был похоронен святой Иво (вскоре после этого деревню назвали в честь него). Автор жития святого с удовлетворением отмечает, что справедливость восстановили, имущество возвратили аббатству Рэмси и, более того, по дороге домой Пагана Певереля настигла кара: «В тот же день, прежде чем Паган добрался до своего жилища, лошадь, на которой он ехал, трижды поскальзывалась и падала на землю… а бывший при нем ястреб вырвался из его руки и стремглав полетел в лес, откуда уже не вернулся. Лошадь священника, который ехал с ним, тоже поскользнулась и упала, сломав шею, – хотя священник остался невредим, – после чего испустила дух. Был там и управляющий Пагана по имени Роберт, понесший более заслуженную кару, ибо… будучи верен хозяину, он поддерживал его и помогал в совершении злодеяний».

Серьезно заболев, Роберт исцелился после молитвы перед мощами святого Иво⁴².



Через двадцать лет после нормандского вторжения, к великой радости историков, была выпущена так называемая «Книга Страшного суда», которую один исследователь назвал «вероятно, самым выдающимся статистическим документом в истории Европы»⁴³. Составленная по распоряжению Вильгельма Завоевателя, чтобы улучшить сбор налогов, она содержала сведения обо всем имуществе в пределах Англии. Все, что было до нее, покрыто для нас мраком; Англия этого времени освещена ярким светом. Затем свет опять гаснет. Лишь в конце XII века появляются манориальные описи, а в середине XIII века – протоколы манориальных судов.

В «Книге Страшного суда» перечислено около 275 тысяч глав домохозяйств. Следовательно, население Англии составляло полтора-два миллиона человек – намного больше, чем в раннее Средневековье (правда, некоторые считают, что в позднеримскую эпоху эта цифра была еще выше). Повсюду уже были поселения – усадьбы, хутора, деревни. В Йоркшире пять шестых всех хуторов и деревень существовали ко времени составления «Книги Страшного суда».

Сборщики сведений, передвигаясь от деревни к деревне, опрашивая господ и крестьян, столкнулись с тем, что поместье не обязательно соответствовало деревне (по-английски – manor и village; в «Книге», написанной на тогдашней латыни, – соответственно manerium и villa). Каким именно словом обозначать деревню, было не так уж важно, и переписчики решили обойти проблему, отнеся почти все данные к поместьям. Тем не менее в «Книге» перечислено около тринадцати тысяч деревень: это показывает их важность как центров расселения. Церкви упоминаются нерегулярно – в одних графствах больше, в других меньше, – но достаточно часто, чтобы сделать вывод: церковь стала привычной чертой сельского пейзажа, хотя имелась не в каждой деревне.

Элтон фигурирует – с орфографическими изменениями – в перечне имущества, принадлежащего аббату Рэмси в Норман-Кросс-Хандред: «П. [Поместье] в Аделинтуне у аббата Рэмси было десять гайд [обложенных] гельдом [налогом]. Кроме вышеупомянутых гайд, в господском наделе есть земля для четырех плугов. Сейчас в господском наделе четыре плуга, а у двадцати восьми вилланов – двадцать плугов. Есть церковь и священник, и две мельницы [приносящие] сорок шиллингов, и луг в 170 акров. Во времена короля Эдуарда [1042–1066] оно стоило четырнадцать фунтов, сейчас – шестнадцать фунтов»⁴⁴.

Мы не знаем точно, какова была площадь «десяти гайд», приписанных к Элтону. В «Книге» число гайд под каждой записью, как правило, округляется до пяти, десяти или пятнадцати. Для графств перечисляются деревни с количеством гайд, но не дается точных измерений. К тому же, хотя нам известно, что гайда равнялась ста двадцати акрам, сам акр не был постоянной величиной.

Лишь в описи 1160 года мы находим новые данные об Элтоне. Затем – молчание до середины XIII столетия, когда сведений становится довольно много.



Опираясь на собрание документов, известное как «картулярий аббатства Рэмси», на королевскую опись 1279 года, счета и судебные записи поместья, а также на результаты археологического изучения заброшенных деревень, мы можем дать довольно правдоподобное описание Элтона последней четверти XIII века.

Согласно королевской описи 1279 года, в «поместье и деревне» Элтон было тринадцать гайд пахотных земель по шесть виргат каждая. Первоначально виргата соответствовала количеству земли, необходимому для содержания семьи, но позднее ее площадь сильно варьировалась. В Элтоне виргата составляла 24 акра; таким образом, общая площадь пахотной земли достигала 1872 акров. Аббатский участок включал три гайды пахотной земли. Еще аббату принадлежали луг площадью в шестнадцать акров и пастбище в три акра. Как мы помним, в 1017 году жена Дакуса претендовала на две мельницы, теперь же в этих краях стояли две водяные мельницы и одна сукновальная, служившая для изготовления тканей. Все три также принадлежали аббату⁴⁵.

По сравнению с современной английской деревней чистоты и опрятности не наблюдалось вовсе. Дома не обязательно выходили фасадом на улицу: они могли стоять под каким угодно углом, при этом вдоль улицы тянулся забор или вал⁴⁶. Деревня была центром сельскохозяйственного производства, царством суеты, беспорядка, разнообразных запахов, небрежения, пыли, а большую часть года – еще и грязи. В ней никогда не было тихо. Возьмем сохранившиеся проповеди, где упоминается множество деревенских звуков: визг тележных колес, плач младенцев, крики забиваемых свиней, возгласы торговцев и лудильщиков, звон церковных колоколов, шипение гусей, стук молотилки. Сверх того – голоса обитателей деревни, крик петуха, лай собаки и другие звуки, производимые животными, стук лошадиных копыт, звон кузнечного молота, плеск от вращения водяного колеса на мельнице⁴⁷.





Каменные строения в Англии все еще встречались редко, не считая областей вроде Котсуолдса, где камня было много, а древесины мало. Элтонские дома в XIII веке, по всей вероятности, имели деревянный каркас и стены из дубовых, ивовых или ореховых прутьев, обмазанных глиной. Каркас был усовершенствован благодаря заимствованной с континента изогнутой несущей конструкции (cruck), увеличивавшей внутреннее пространство. Основу ее составляли распиленные вдоль стволы или толстые ветви дерева. Две-три пары таких стволов или ветвей, вкопанных в землю или заделанных в фундамент, могли поддерживать коньковый брус. Их изгиб позволял сделать крышу достаточно высокой, и пол перестали устраивать ниже уровня земли. Так закончилось долгое и печальное существование «земляной хижины». Развитие плотницкого дела дало возможность возводить стены с опорными квадратными стойками, которые вкапывали в особые ямы или траншеи, что повышало устойчивость дома к атмосферным воздействиям⁴⁸.

Как и в древности, дома крыли соломой, дроком или вереском, а в болотистых местах – тростником или камышом (так было и в Элтоне). Соломенные крыши имели серьезные недостатки: они начинали гнить от чередования влажной и сухой погоды, в них селились мыши, крысы, шершни, осы, пауки и птицы, но главное – они горели. Тем не менее даже в Лондоне таких крыш было больше всего. Говорят, что Симон де Монфор, взбунтовавшись против короля, решил поджечь город, выпустив цыплят, к которым привязали горящие головни⁴⁹. Притягательно-дешевая, простая в изготовлении соломенная крыша переходила из столетия в столетие, венчая большинство домов средневековых крестьян и горожан⁵⁰.

Некоторые деревенские дома были довольно большими, десять-пятнадцать метров в длину и три-пять в ширину, другие – крошечными хибарками⁵¹. Но все они были непрочными. Грабители «взламывали дома» в буквальном смысле слова. В записях коронеров говорится о злоумышленниках, пробивавших стены «лемехом» или «сошником»⁵². В Элтонском манориальном суде жителя деревни обвинили в том, что он унес дверные косяки из соседского дома⁵³; разбиралось и другое дело – разгневанный наследник, еще несовершеннолетний, «разгромил и унес» дом, стоявший на участке его покойного отца, и ему «велели восстановить его»⁵⁴.

При большинстве домов имелись двор и сад. Часть усадьбы, выходившая на улицу и занятая домом с хозяйственными постройками, называлась toft. Позади дома располагался возделываемый участок, превосходивший toft по размерам, – croft. Toft обычно был окружен забором или канавой, чтобы воспрепятствовать бегству скота, а также сараями или навесами для хранения зерна и кормов⁵⁵. Уборной не было – для отправления естественных надобностей, видимо, пользовались особой канавой или, следуя обычаю, удалялись «от дома на расстояние выстрела из лука», как явствует из более поздних записей⁵⁶.

Для водоотведения служили канавы, проходившие через дворы. В некоторых деревнях жители выкапывали собственные колодцы, но чаще встречался общий деревенский колодец. Был он, видимо, и в Элтоне – одна из семей обозначается в записях словами «atte Well» (у колодца). В передней, меньшей по площади части усадьбы (toft) пасся скот – коровы или быки, свиньи, куры. У многих были овцы, но их не держали там. Летом и осенью овец выводили на болото, где они и паслись, а зимой возвращали в усадьбу, чтобы собирать навоз – ценное удобрение. Те, кто был побогаче, располагали кучами навоза от других животных; двоих элтонцев оштрафовали, когда их навозные кучи попали «на общую дорогу, к общему вреду», а еще один заплатил три пенса за разрешение разместить свою кучу на общей дороге, рядом со своим домом. Задняя часть усадьбы (croft) представляла собой обширный огород площадью приблизительно в пол-акра, который обрабатывался заступом – «ступней», как выражались деревенские⁵⁷.

В Нижнем конце, в конце улицы, недалеко от реки, располагался небольшой деревенский луг, а рядом с ним – усадьба и мельницы. Нынешняя мельница на реке Нин относится к XVIII веку. В XIII веке на этом месте, вероятно, стояли «плотинная мельница», «средняя мельница» и «малая мельница» – по всей видимости, подведенные под одну крышу; «дом между двумя мельницами» был отремонтирован в 1296 году⁵⁸. Здания были деревянными на каменном основании, с соломенной крышей, двором и огородом⁵⁹. Вода, поступавшая из мельничного пруда, приводила в движение три дубовых водяных колеса⁶⁰. Вокруг пруда росли трава и ивы. Трава и ивовые прутья шли на продажу: первая служила кормом для животных, вторые – строительным материалом⁶¹.





Чуть поодаль от реки располагалась усадьба, в том числе curia (двор) с хозяйственными и другими сооружениями. Curia, площадью в полтора акра⁶², была огорожена стеной или, возможно, забором из кольев и плетеных прутьев. Вокруг некоторых усадеб выкапывали рвы, чтобы скот не убегал, а дикие животные, напротив, не заходили на участок; при раскопках 1977 года в Элтоне были обнаружены следы такого рва со стороны реки. Въездные ворота вели в дом (aula), со стенами из камня и крышей из шифера⁶³. Иногда устраивался цокольный этаж, помещения которого служили хранилищами. В документах поместья Элтон упоминаются также спальня, где следовало «заделывать швы и производить починку», и деревянная часовня с шиферной крышей, примыкавшая к дому⁶⁴.

Кухня и пекарня помещались неподалеку, в отдельных зданиях, а зернохранилище – напротив дома⁶⁵. В счетах поместья упоминается о починке «общего отхожего места», предназначенного, вероятно, только для работников усадьбы⁶⁶. На участке, где были разбиты два сада, один из них – яблоневый, стояла каменная молочня с прессами для сыра, отстойниками, молокоочистителями, глиняными кувшинами и мешалками⁶⁷. «Маленький амбар» и «большой амбар» – деревянные, с соломенными крышами – служили для хранения зерна. К большому амбару было пристроено крыльцо с шиферной крышей, под которой находились две двери – большая, запиравшаяся на ключ, и маленькая, напротив нее. Дверь маленького амбара закрывалась на засов⁶⁸.

В каменном хлеву с соломенной крышей содержались лошади, волы и коровы, хранились телеги, инструменты и упряжь⁶⁹. Деревянная овчарня, тоже крытая соломой и достаточно обширная, чтобы вместить овец хозяина поместья и жителей деревни, ежевесенне во время ягнения освещалась свечами и масляной лампой⁷⁰. Среди других построек назовем печь для сушки солода⁷¹ и загон (punfold, pinfold) для потерявшихся животных⁷². Имелись две большие голубятни из дерева, с крышей из соломы, вмещавшие несколько сотен голубей – их продавали на рынке или доставляли к аббатскому столу⁷³. Держали также кур и гусей, в документах за один из годов упоминаются павлины и лебеди⁷⁴. Там, где поместье выходило к реке, у берега стояло несколько лодок, о починке которых регулярно делались записи⁷⁵.

Через дорогу от curia стояла одна из двух общественных печей, где жители деревни были обязаны печь хлеб; другая находилась в Верхнем конце. Эти печи принадлежали хозяину, который сдавал их в аренду пекарю. Кузницу же сдавали кузнецу, который работал как на хозяина, так и на его арендаторов⁷⁶. Луг – о его наличии свидетельствует имя одной семьи, Атте Грин (atte Grene – «у луга»), – был недостаточно большим, чтобы служить пастбищем. О нем известно лишь то, что там ставили столб, к которому привязывали провинившихся.

На противоположном конце деревни, в Верхнем конце, стояла приходская церковь, ранее же там были постройки, существовавшие уже в Х веке, а возможно, и раньше. В записях не упоминается о доме священника; в 1784 году он, судя по карте, находился в Нижнем конце.

В том же Верхнем конце, южнее церкви, располагался участок земли, на котором двести лет спустя возвели Элтон-Холл. В XIII веке это было второстепенное поместье, подчиненное Элтону и принадлежавшее состоятельному свободному человеку, Джону из Элтона, у которого были свои арендаторы.

Средневековая деревня состояла не из одних зданий. Она включала вспаханные поля, луга и даже окружающие леса, болота и топи. На аэрофотоснимках заброшенных средневековых поселений видны поля с характерным рисунком гребней и борозд, проведенных плугом. Поля Элтона постоянно использовались, причем по-разному, и на них таких следов немного. В описании Элтона, составленном в начале XVII века, перечислены три поля – Огерстон, Миддлфилд и Эрнстфилд, – но мы не знаем, существовали ли они в XIII столетии⁷⁷. Ни одно из десятков географических названий, указанных в манориальных записях, нельзя отождествить с целым полем. Многие из них указывают на фурлонг, составную часть поля (Holywellfurlong, Knolfurlong, Michelgrove), луг (Gooseholm, Michelholm, Le Inmede, Butterflymead, Abbotsholm) или болото (Oldmoor, Smallmoor, Newtonmoor, Broadmoor, Oldwychslade). Некоторые, судя по документам, постоянно сдавались в аренду: священнику – фурлонг под названием Ле Брач, другим держателям – фурлонги Милнеспайтл (Милл-Клоуз) и Клак. В деревне также был виноградник, возможно связанный с curia.

Брайан Роберт, автор книги «Как создавалась английская деревня» («The Making of the English Village»), говоря о составных частях деревень, выделяет три пересекающиеся категории: публичное пространство, где мог находиться каждый, включая посторонних; общинное пространство, где могли находиться все жители, даже если землей владел хозяин; частное пространство, в отношении которого право на доступ и пользование предоставлялось лишь определенным лицам. Под «публичным пространством» понимались церковь и церковный двор, дороги, улицы и переулки. Под «общинным» – луг, загон, печь, пруд, колодцы, запасы и, главное, открытые поля. Под «частным» – усадьба и примыкающие к ней постройки, а также toft и croft, принадлежавшие крестьянам. Кое-что относилось к двум или даже трем пространствам одновременно: входы на поля и выходы – к общинному и публичному; церковь – к публичному, общинному и частному, поскольку принадлежала хозяину; кузница, дома работников (пастуха коров и овец) и дом священника – к общинному и частному⁷⁸.

Если говорить о планировке, археологи выделяют следующие виды деревень: «луговые», выросшие вокруг луга или пустоши; «уличные», выстроившиеся вдоль улицы или дороги; полицентрические; деревни смешанного типа. Элтон, похоже, относится как раз к последней разновидности: одна из двух его частей окружает центральный луг, другая тянется вдоль дороги и у каждой есть свой центр (усадебный дом, церковь). Как представляется, вышеназванная классификация не слишком полезна. Кроме того, она не очень точна – проследить за изменением планов деревень во времени нелегко. Родни Хилтон отмечает, что главная физическая характеристика средневековых деревень – их бесформенность. Деревенские улицы, по-видимому, появились уже после возникновения toft и croft, когда проходы между домами проложили люди, животные и повозки. Проходов и тропинок было больше, чем улиц⁷⁹.

Элтон в конце XIII века был большой деревней – в 1287 году на сбор урожая явились 327 жителей⁸⁰. В королевской описи 1279 года перечислены 113 арендаторов, глав семей⁸¹. Если учесть жен, детей и безземельных батраков, разумно предположить, что в Элтоне проживало пятьсот-шестьсот человек. Это соответствует оценкам Хилтона, согласно которым 45 % деревень Уэст-Мидлендса имели население в 400–600 человек. Еще 10 % были более населенными, остальные – менее населенными⁸².

Деревни вроде Элтона не были отрезаны от окружающего мира. Судя по многим элтонским фамилиям, эти семьи происходили из других мест, а в записях иногда прямо указывалось, что человек является пришлым: так, Ричард Трун, бедный крестьянин (cottager), приехал в Элтон из Фотерингхэя в Нортгемптоншире⁸³. Многие обитатели деревни жили за пределами поместья и вносили за это ежегодную пошлину (или подвергались наказанию за ее неуплату). Элтонские должностные лица ездили на ярмарки и рынки для совершения покупок – как и простые жители деревни, желавшие продать свою продукцию. Отрабатывая извозную повинность, вилланы ездили в Рэмси и на любой рынок, куда пожелает господин, в пределах графства [Хантингдоншир]⁸⁴. Некоторые крестьяне аббатства Рэмси даже ездили в Лондон. Свободные арендаторы Элтона дважды в год являлись на аббатский суд в Броутоне, а также на королевские суды в Хантингдоне и Норман-Кроссе. И одновременно в Элтон вторгался окружающий мир, вместе с монахами, церковнослужителями, дворянами, ремесленниками, поденщиками и королевскими чиновниками.

Таким образом, жители деревни Элтон (Норман-Кросс-Хандред, Хантингдоншир, Англия), принадлежавшей аббатству Рэмси и занимавшей около тысячи восьмисот акров сельскохозяйственных угодий, выращивали урожай и пасли скот точно так же, как жители тысяч других деревень в Англии и на континенте. По более поздним представлениям это существование не было ни богатым, ни привлекательным. Но по более ранним меркам такая деревня представляла собой процветающую общественную структуру и важное новшество социально-экономического порядка.

Глава III. Хозяин

У каждой деревни был хозяин, но он редко жил на одном месте, не считая мелких рыцарей, владевших только одним поместьем. Примером такого рыцаря служит Генри де Брей, сеньор Харлстоуна (Нортгемптоншир), чья счетная книга сохранилась до наших дней. У Генри было пятьсот акров земли и двадцать четыре арендатора, которые ежегодно уплачивали ему денежную ренту (двенадцать фунтов) и натуральную (фунт[2] перца и восемь голов птицы), а также занимались сбором урожая⁸⁵. На другом конце спектра стояли граф, графство, аббатство или епископ, чья «честь» (домен) состояла из поместий, разбросанных по четвертой части территории Англии.

На континенте могущественные феодалы, вроде графов Шампани или Фландрии, в политическом отношении порой соперничали с королями. В Англии Вильгельм Завоеватель и его преемники монополизировали политическую власть, а потому крупные сеньоры сперва были полководцами в войске захватчиков, позднее же их власть из военной превратилась в экономическую. Граф Варенн, «главный ленник», владевший десятками деревень в дюжине графств, имел право на всевозможные виды ренты и услуг, получая все это самостоятельно или через вторые руки; большинство тех, кто зависел от него, – шестьдесят пять рыцарей, сотни свободных землевладельцев и тысячи вилланов – никогда не встречались с ним лицом к лицу⁸⁶. Между этими двумя полюсами, воплощением которых были Генри де Брей и граф Варенн, располагались сеньоры средней руки, имевшие несколько поместий и время от времени объезжавшие их.

Сеньоры делились не только на крупных и мелких, но также на светских и церковных. Хорошим примером церковного феодала является аббат Рэмси, владевший двадцатью тремя деревнями целиком, включая Элтон, и частями многих других. Число таких сеньоров неуклонно росло со времен Завоевания. Старый феодальный принцип, согласно которому сеньор был звеном в цепи власти, тянущейся от крепостного крестьянина к монарху, во многом утратил свое значение. Изначальная основа феодальной иерархии – военная служба короне – была разрушена, отчасти из-за того, что рыцари и бароны с неохотой отправлялись в заграничные походы, а отчасти из-за превратностей наследования. Проще было получить денежную выплату, чем уговорить упорствующего рыцаря идти на войну. Эту сумму, на которую нанимали и снаряжали солдат, проще было разделить на доли: треть или половина обязательств рыцаря соответствовали отдельному фьефу.

Для деревни эти юридические хитросплетения значили не слишком много, как и то, был ли сеньор крупным или мелким, светским или церковным (а также мужчиной или женщиной – многими поместьями владели настоятельницы монастырей, вдовы и наследницы состояний). Одна деревня вполне могла быть разделена между двумя или несколькими хозяевами. Так, деревня Тайсоу в Уорикшире относилась к пяти различным поместьям, которые принадлежали барону Стаффорду, его сыну, двум монастырям и местным рыцарям-тамплиерам⁸⁷. Но часто, как и в случае Элтона, деревня равнялась поместью и была одним из нескольких землевладений сеньора.

Независимо от статуса сеньор был сеньором, ему отходили все излишки сельскохозяйственного производства. В XIII веке поместье являлось не политической или военной, а экономической единицей, сеньор был ее эксплуататором и выгодополучателем.

У поместья уже была своя история. В XII веке обрело популярность «фермерство» – сдача в аренду господского надела или даже всего поместья. Арендатор платил фиксированную сумму, хозяйствовал на земле и получал прибыль от разницы между внесенной платой и полученными доходами. «Фермером» мог быть местный рыцарь, богатый крестьянин, предприниматель из близлежащего города. Иногда жители деревни сами объединялись в товарищество для обработки земель, относившихся к поместью⁸⁸. Один сеньор мог «фермерствовать» во владениях другого, если география располагала к этому. Аббат Рэмси занимался «фермерством» в Кингс-Риптоне, королевском поместье, расположенном рядом с его собственным Эбботс-Риптоном. «Ферма» обычно включала землю, животных, инвентарь, работников, труд вилланов и даже штрафы, взимаемые по решению манориального суда. Как правило, «фермер» имел право передавать землю кому-либо, чтобы хозяйство велось непрерывно, – например, когда арендатор умирал, не оставив прямого наследника⁸⁹.

Около 1200 года «фермерство» начинает сходить на нет. В XIII веке наблюдался рост населения, городские рынки поглощали все больше сельскохозяйственной продукции, и сеньоры все чаще эксплуатировали свои поместья напрямую. Некоторые – например, Элтон – по-прежнему сдавались в аренду, но основной тенденцией было непосредственное и активное управление поместьем. Чтобы увеличить доходность господского надела, вилланов часто обременяли либо новыми повинностями, либо старыми, от которых они ранее откупились. Но арендаторы, включая вилланов, также начали продавать продукцию на рынке. Маятник качнулся в обратную сторону: сеньоры повысили ренту и другие денежные выплаты, чтобы нанимать батраков для обработки собственного надела. Эта эпоха принесла процветание всем, но прежде всего хозяевам поместий, чьи доходы, особенно денежные, стремительно росли.

Потратить их не составляло труда. Феодал по своей натуре был заядлым потребителем. Его социальный статус требовал показного потребления – в Средние века это означало главным образом поглощение еды и напитков. По словам Жоржа Дюби, сеньор «всегда мог есть вдоволь», а также «снабжал других едой» и, следовательно, вызывал восхищение своей щедростью. Его престиж измерялся числом людей, которых он кормил: слуги, воины, работники, гости⁹⁰.

Аббат Рэмси получал со своих поместий зерно, говядину, муку, хлеб, солод для эля, фураж, сало, бобы, масло, бекон, мед, ягнят, птицу, яйца, сельдь и сыр. Как и другим сеньорам, ему были необходимы также наличные деньги для покупок – за пределами поместья – многочисленных предметов, служивших для ведения хозяйства: лошадей, тканей, покрывал, вешалок, одежды, подсвечников, тарелок.

Итак, будучи потребителем, сеньор нуждался в натуральных и денежных выплатах, а кроме того, в выполнении повинностей, особенно извозной, чтобы доставлять продукцию из поместий в замок или монастырь. Еще больший объем повинностей требовался ему как производителю. Здесь существовали заметные различия не только между крупными и мелкими феодалами, но и между их поместьями. Одни были большими, другие – нет, в одних господский надел был обширным, в других – крошечным (или его не имелось вовсе). Господский надел Элтона площадью в тринадцать гайд был, вероятно, средним по размерам; это же касалось и пропорций (около четверти всей земли). Точному определению площади господского надела не придавали большого значения. В записях аббатства Рэмси относительно поместий Уорбойс и Холиуэлл говорится: «Господский надел этого поместья состоит из многих фурлонгов, но неизвестно, сколько акров в них содержится»⁹¹. Даже в разных поместьях одного владельца величина акра могла различаться⁹². На землях аббатства Рэмси площадь гайды составляла от четырех до семи виргат, площадь виргаты – от пятнадцати до тридцати двух акров, а площадь акра нам неизвестна⁹³.

Господский надел мог представлять собой единый участок, отделенный от полей жителей деревни, или – как, очевидно, было в Элтоне – множество полос, перемежавшихся с точно такими же наделами арендаторов. Для обработки обширного надела требовалось много рабочей силы, и тогда немалая часть арендаторов отбывала еженедельную барщину. При небольших размерах надела большинство арендаторов, по всей видимости, были свободными, а если нет – платили денежную ренту вместо отработки повинностей.

Сеньор выступал не только в качестве потребителя, производителя и землевладельца. Уже много веков он был важным звеном в судебной системе: его манориальный суд (hallmote) рассматривал ряд гражданских и уголовных дел, приносивших доход от штрафов, сборов и конфискации собственности. С арендаторов взимались налоги по различным поводам – смерть, получение наследства, вступление в брак, – и, кроме того, сеньор пользовался привилегией, известной как «ban», то есть монополией на определенные виды деятельности, прежде всего на помол зерна и выпечку хлеба. Запрет вызывал недовольство, и некоторые нарушали его, хотя манориальный суд строго карал такие проступки. Это же касалось и других привилегий сеньора, например права держать у себя всех деревенских овец, чтобы их навоз улучшал почвы господского надела. В Элтоне – дело происходило в 1306 году – Ричард Хьюберт и Джон Врау были оштрафованы за то, что «отказались впустить [своих] овец в господский загон»⁹⁴. За это же нарушение в 1312 году по шесть пенсов уплатили Джеффри Шумейкер и Ральф Этвич, а в 1331 году подверглись штрафу девять жителей деревни – и, кроме того, Роберт ле Уорд был наказан за то, что приютил стадо одного из своих соседей «к невыгоде сеньора»⁹⁵. В то же время свободно расхаживавшие по деревне животные рисковали стать жертвой другой привилегии, под названием «бесхозный и заблудившийся» («waif and stray»): Пришла молодая кобылка стоимостью в 18 пенсов и осталась. Пусть староста отвечает [продаст кобылу и вручит деньги сеньору]⁹⁶. Тот, кто без спросу возвращал себе отобранное у него животное, штрафовался за «спасение» (Томас Дайер в 1294 году, Изабель, дочь Аллоты из Лангетофта, в 1312-м)⁹⁷.

При этом одна из самых доходных привилегий сеньора не вызывала особого недовольства: речь идет о праве разрешать устройство рынков и ярмарок, которое даровалось королем, а иногда – вышестоящим сеньором. Ярмарка аббата Рэмси в Сент-Айвсе была известна во многих странах, ее посещали купцы из Фландрии, Франции, Италии и Скандинавии⁹⁸. Такие ярмарки и рынки были выгодны и для сеньора, и для арендаторов – по крайней мере, самых удачливых и предприимчивых. (В 1279 году аббат Рэмси задумал создать еженедельный рынок в Элтоне и достиг соответствующего соглашения с аббатом Питерборо, но по какой-то причине из этого ничего не вышло.)⁹⁹

Итак, сеньор взимал различные налоги, опутывал жителей деревни обязательствами, присваивал их имущество. Но, возможно, самым интересным в их отношениях было другое – минимум вмешательства в деревенскую жизнь со стороны феодала. Некогда распространенное представление о сеньоре как о «всесильном деревенском тиране» является, по словам Джорджа Хоманса, «нереалистичным предположением»¹⁰⁰. Обитатели средневековой деревни жили и работали в условиях почти полной автономии. Система открытых полей требовала приложения совместных усилий на каждом этапе сельскохозяйственного цикла: во время вспашки, сева, ухода за посевами и сбора урожая. Сейчас мы почти наверняка знаем, что община добивалась этого самостоятельно, без помощи или руководства извне. К замечанию Марка Блока о том, что поместье и деревня, как правило, не враждовали друг с другом, Хоманс добавляет: «поместье могло быть крепким, только если деревня была крепкой»¹⁰¹. Недавние исследования подчеркивают, что деревня в большей степени, нежели поместье, влияла на исторические процессы.

Сеньор не возражал против автономного существования деревни. Он хотел лишь гарантированно получать плату и различные сборы с арендаторов, обеспечить эффективное управление господским наделом и продавать шерсть и зерно по высокой цене. Популярность руководств по управлению поместьем указывает на то, что занимало умы крупных землевладельцев в конце XIII века. Уолтер из Хенли, автор «Трактата о хозяйстве», советовал благородным читателям «часто вникать в свои дела и устроить наблюдение за ними, ибо служащие вам тем самым не станут совершать злоупотреблений»¹⁰². Разумный совет: сеньор не мог присутствовать во всех своих поместьях, разбросанных по стране, а потому был вынужден назначать особых распорядителей, чтобы надзирать за ними.

Именно благодаря этим распорядителям деревенские жители непосредственно ощущали присутствие сеньора. Ведущая роль в манориальной системе принадлежала трем лицам: управляющему, бейлифу и старосте.

Управляющий (иногда называемый сенешалем) первоначально был слугой или домоправителем, но в XII–XIII веках прошел такой же путь, что и Иосиф, из слуги превратившийся в наместника Египта. В одном поместье за другим управляющий становился ближайшим помощником сеньора, в чьем ведении находился громадный комплекс земель, прав и людей. Епископ Роберт Гроссетест (1175–1253), автор другого популярного трактата – «Правила святого Роберта», – так определял обязанности управляющего: охранять и приумножать имущество и запасы лорда «честными способами», а также защищать его права и привилегии¹⁰³. Немного позднее анонимный автор «Seneschaucie» – руководства по управлению поместьем, составленного в XIII веке, – указывал, что управляющий прежде всего должен быть подкован в правовых вопросах, ведь он теперь представляет сеньора в судах – «собственном», манориальном и других. Однако его главной обязанностью было наблюдение за всеми поместьями, для чего ему приходилось периодически посещать их¹⁰⁴. В выборе управляющего следует проявлять как можно больше осторожности, напоминает автор «Seneschaucie»: «Сенешаль владений должен быть рассудительным, верным и рачительным, должен знать законы королевства, заботиться о делах своего господина, наставлять бейлифов». Не стоит ждать мудрости от «юношей с кипящей кровью, полных отваги, которые почти совсем несведущи в делах». Куда разумнее назначать «зрелых годами, много повидавших, много знающих, тех, кто… никогда не был пойман или осужден за обман или другой проступок»¹⁰⁵. Судя по многочисленным проповедям и сатирам, эти грехи были нередко свойственны помощникам сеньора.

Обыкновенно управляющим у крупного светского сеньора был рыцарь, у церковного – священнослужитель. Последнего иногда называли келарем – так именовали тех, кто отвечал за монастырский стол. Если говорить об аббатстве Рэмси, то в конце XIII века по крайней мере двое управляющих были монахами¹⁰⁶. Назначенный на эту должность рыцарь получал за свою службу фьеф (земельное владение), клирик же, как правило, доходы с приходской церкви, где служил его викарий. Управляющий Рэмси, как и большинство ему подобных, вместе с писцом регулярно посещал поместья аббатства, проверяя, как ведется в них хозяйство. В отличие от многих управляющих, он не проверял лично счета поместий. Этим занимался особый писец, который ежегодно объезжал принадлежавшие аббатству земли и рукой, свидетельствующей о прекрасном образовании, подробно записывал все сделки, заключенные за год. Ему полагалось довольно скромное жалованье в пять шиллингов. Таким образом, аббат получал независимый отчет об управлении поместьями¹⁰⁷.



Управляющий появлялся в каждой деревне наездами, обычно не более двух-трех раз в год, и лишь в редких случаях задерживался дольше двух дней. Постоянным представителем сеньора в поместье был бейлиф, как правило назначавшийся по рекомендации управляющего. В социальном плане бейлиф – младший отпрыск дворянского семейства или сын зажиточного крестьянина – стоял ближе к жителям деревни. Он умел читать и писать. Как видно, служба у сеньора и короля способствовала развитию светской образованности¹⁰⁸.

Бейлиф был одновременно и высшим должностным лицом, и вершителем повседневных дел поместья. Он представлял сеньора перед жителями деревни и перед чужаками, защищая тем самым деревню от людей другого феодала. Однако главной его заботой было управление поместьем: бейлиф следил, чтобы за посевами и скотом хорошо ухаживали, а воровство сводилось к минимуму, старался, чтобы поместье было обеспечено необходимыми товарами. Элтон закупал чрезвычайно много: жернова, железо, лес и камень для строительства, дрова, гвозди, подковы, телеги, тележные колеса, оси и обода для них, соль, свечи, пергамент, ткани, утварь для молочни и кухни, шифер, солому, негашеную известь, медный купорос, ртуть, смолу, корзины, скот, провизию. Все это приобреталось главным образом на рынках близлежащих городов – Ондла, Питерборо, Сент-Нотса, – а также на ярмарках в Стэмфорде и Сент-Айвсе. Поместье XIII века вовсе не было самодостаточным.

Уолтер из Хенли, сам бывший бейлиф, советовал сеньорам и управляющим не выбирать бейлифов из числа родственников и друзей и учитывать одни лишь заслуги¹⁰⁹. Бейлиф получал щедрое вознаграждение и сверх того – льготы: в Элтоне ему причитались двадцать шиллингов в год, комната и питание, меховой плащ, корм для лошади и два пенса на рождественское приношение. В элтонских счетах упоминаются еще два распорядителя, подчиненные бейлифу: булавоносец и сержант. Но обе эти должности, похоже, исчезли в самом начале XIV века¹¹⁰.

Бейлиф проживал в усадьбе сеньора. Его дом из цельного камня резко выделялся на фоне жалких деревенских хижин из глины и соломы. Он отличался просторным интерьером и относительным комфортом. Главный зал находился в распоряжении бейлифа, когда там не заседал манориальный суд. Здесь бейлиф с семьей трапезовали; время от времени к ним присоединялись служители, имевшие право есть за одним столом с сеньором, и гости. В южной части зала стоял большой прямоугольный камин из известняка, рядом с ним – каменная скамья. Кроме того, в помещении были переносной стол на козлах, деревянные скамьи и «умывальник» – металлический рукомойник. К нему примыкало отхожее место. Перегородки, воздвигнутые в одном конце зала, отделяли кладовые для еды и напитков. Имелась спальня – есть записи о починки ее самой и двери, что вела в помещение; возможно, это комната с камином, обнаруженная при раскопках 1977 года. Поблизости от усадьбы стояла часовня¹¹¹. В обязанности бейлифа входило устраивать развлечения для гостей, «прибывших с предписанием господина» (управляющий, счетовод); бейлиф вел учет соответствующих расходов и представлял результаты в Рэмси. Среди посетителей были монахи и должностные лица, направлявшиеся в Стэмфорд – на ярмарку или для посвящения в сан, прочие церковнослужители, в том числе два брата аббата и настоятель Сент-Айвса, а также королевские чиновники – лесной судья, шериф Хантингдона, королевские гонцы. Однажды явились двенадцать рыцарей-смотрителей, которые следили за соблюдением королевского лесного законодательства¹¹². Нужно было где-то поместить и затем кормить лошадей и собак, принадлежавших гостям, а иногда и их соколов, включая «соколов господина аббата»¹¹³. В 1298 году, когда королевская армия выступила походом на Шотландию, возникли особые расходы – шестипенсовая взятка «человеку из казначейства господина короля… за то, чтобы он не брал наших лошадей»¹¹⁴. Позднее несколько раз указываются расходы на пропитание военных отрядов либо на подкуп их начальников, чтобы те повели войско в другое место.



Бейлифу подчинялись нижестоящие распорядители, ежегодно выбираемые из числа жителей деревни и обычно (как в Элтоне) самими жителями. Главным из них был староста, обязательно виллан, и притом чрезвычайно зажиточный – «лучший земледелец», как указывается в «Seneschaucie»¹¹⁵. Обычно новый староста приступал к исполнению своих обязанностей в Михайлов день (29 сентября), от которого отсчитывался сельскохозяйственный год. В первую очередь староста следил за тем, чтобы жители деревни, обремененные трудовыми повинностями, вставали рано и являлись на работу. Он также руководил созданием плужных упряжек, проверял, надежно ли заперт загон для господского скота, следил за починкой господских изгородей и надзирал за заготовкой корма на зиму, который следовало запасти в достаточном количестве¹¹⁶. Согласно «Seneschaucie», староста должен был убедиться, что ни один пастух не сбежал на ярмарку, рынок, борцовский поединок или в таверну, не испросив разрешения и не найдя кого-нибудь на замену себе¹¹⁷. Старосте могли поручить продажу урожая с господского надела, как это порой делали в Элтоне. В некоторых поместьях он собирал арендную плату.

Из всех многочисленных обязанностей старосты самой примечательной было составление отчета о делах поместья. В конце сельскохозяйственного года его следовало представить управляющему или письмоводителю, заведовавшему счетами. Все сохранившиеся отчеты элтонских старост делятся на четыре части: «задолженность» или поступления; расходы и поставки; выдача зерна и других запасов из амбаров; домашний скот. К счету Александра Атте Кросса («живущего у креста»), старосты в 1297 году, приложен «отчет о работах», выполненных арендаторами.

Каждая часть изобилует подробностями. В разделе «Задолженность» указаны арендная плата, вносимая в определенный праздничный день – таких дней было несколько, – суммы, не уплаченные арендаторами по какой-либо причине, поступления от продажи зерна, скота, птицы и так далее. В разделе «Расходы» отмечается, сколько бекона, говядины, муки и сыра передано аббатству Рэмси в течение года, сколько уток, жаворонков и козлят послано аббату на Рождество и Пасху. Перечислены разнообразные выплаты частным лицам – плотникам, кузнецам, странствующим работникам, – а также закупки: плуги и их части, хомуты и упряжь, петли, колеса, сало, мясо, сельдь и многое другое. В разделе «Выдача зерна» за 1297 год упоминаются 486 рингов[3] и один бушель пшеницы, хранящиеся в амбаре и других местах, и указывается их предназначение: для аббатства Рэмси, на продажу, священнику в уплату долга, взамен барщины; такие же сведения есть для ржи, ячменя и других зерновых. В разделе «Домашний скот» староста перечисляет всех лошадей, быков и коров, овец, свиней, оставшихся от предыдущего года, и отмечает прирост по возрастным категориям (ягнята, овцематки, ярки, маленькие и годовалые телята). Есть сведения о проданных и умерших животных; если снималась шкура, это также указывалось в отчете¹¹⁸.

Не имея сколько-нибудь систематического образования, неграмотный староста вел учет фактов и цифр при помощи палки, на которой делались зарубки, а затем зачитывал все это письмоводителю. Отчет за 1297 год – он записан на пергаменте шириной около восьми дюймов, состоящем из сшитых вместе кусков разной длины, – позволяет сделать два вывода: во-первых, деловые операции средневекового поместья тщательно контролировались, во-вторых, староста, от которого они так сильно зависели, вовсе не был безмозглым тупицей, которого обычно представляют себе при словах «крестьянин» и «виллан».

При составлении отчета часто выяснялось, что существует небольшой излишек или, напротив, недостача. Генри Рив, служивший в Элтоне в 1286–1287 годах, указал, что доходы составляют 36 фунтов и 15 ¼ пенса, а расходы – 36 фунтов и 15 ¾ пенса. Он подвел баланс и сделал вывод – «Верно; итак, господин должен старосте 15 ½ пенса»¹¹⁹. Его преемник Филип Элтонский, принявший бразды правления в апреле 1287 года, записал поступления в размере 26 фунтов 6 шиллингов и 7 пенсов, расходы – в размере 25 фунтов 16 шиллингов и ¼ пенса. «Верно; староста должен господину 10 шиллингов 6 ¾ пенса»¹²⁰.

За свои труды, физические и умственные, староста не получал жалованья в денежной форме, и тем не менее его вознаграждение было довольно существенным. Он освобождался от обычных вилланских отработок (в Элтоне они доходили до 117 дней в году). Кроме того, в Элтоне – хотя так было не везде – он столовался в поместье, по крайней мере частично, и получал пенни на рождественское подношение¹²¹. В некоторых поместьях, где служба была менее выгодной, крестьяне отказывались становиться старостами и даже платили деньги, лишь бы не получить назначения на эту должность. Но в большинстве случаев добиться согласия было нетрудно. В Бротоне староста имел право приводить восемь своих животных на господское пастбище^122, – правда, возможно, речь шла о формальном закреплении уже полученной привилегии. «Было бы удивительно, – говорит Найджел Соул, – если бы староста не пас своих овец на пастбищах лорда или не использовал животных с господского надела для вспашки своих земель»¹²³. У старосты имелось и много других возможностей. Чосер выводит старосту, умело крадущего провизию у своего господина:

Так овцам счет умел вести он, акрамИ так подчистить свой амбар иль закром,Что сборщики все оставались с носом¹²⁴[4].

Уолтер из Хенли советовал проверять меру бушеля, которая имеется у старосты, после того как тот представит свой отчет¹²⁵.

Некоторые предприимчивые сеньоры устанавливали нормы сдачи – в течение года поместье должно было прислать определенное количество пшеницы, ячменя и прочих продуктов, заранее оговоренное число телят, ягнят, других домашних животных и яиц. Монахи аббатства Святого Свитуна, выполнявшие обязанности проверяющих, обеспечивали соблюдение этих норм, заставляя старосту возмещать недостачи из своего кармана. Может показаться, что аббатство испытывало трудности с поиском старост, – но ничего подобного. Несмотря на строгое отношение монахов, установленные ими квоты были умеренными и, что важно, постоянными, не меняясь в течение длительного времени: 60 поросят, 28 гусят, 60 цыплят и 300 яиц. Вполне возможно и даже вероятно, что староста чаще всего оставался в выигрыше, добавляя «сверхплановых» гусят и поросят к своему поголовью¹²⁶.

У старосты был помощник, известный как бидл (beadle), хейворд (hayward) или мессор (messor), который в случае надобности замещал его, но, кроме того, имел свой круг обязанностей. Староста традиционно был вилланом, имеющим виргату (виргатарием), поэтому помощника брали из числа вилланов-полувиргатариев, то есть крестьян-середняков.

Бидл или хейворд обычно отвечал за семена, оставшиеся от прошлогоднего урожая, их хранение и посевные работы, включая пахоту и боронование, а позже, вместе со старостой, – за косьбу и жатву. Уолтер из Хенли предупреждал, что вилланы, отрабатывающие барщину, трудятся с неохотой: «Если они плохо [работают], сделай им выговор»¹²⁷. Хейворд также был обязан задерживать коров и овец, забредавших на господский надел, и проверять, наложен ли на их владельцев штраф¹²⁸.

Во многих поместьях был лесничий, следивший за тем, чтобы никто не устраивал порубок в господских лесах, разве что согласно обычаю или за плату. Кое-где назначали особого «тележного старосту» (cart-reeve). В деревне обязательно был пробователь эля: он оценивал качество напитка, сваренного на продажу, и следил за его ценой. Это была единственная должность, которую исполняли женщины, поскольку пивоварение в основном было женским делом.

В элтонских документах упоминаются и бидл, и хейворд. Обе должности могли существовать одновременно, причем бидл в основном отвечал за сбор арендной платы и штрафов, взимаемых в суде. За это он получал право обедать – в определенных случаях – в усадебном доме и освобождался от барщины (составлявшей 58 дней в году, наполовину меньше, чем у старосты, так как бидл являлся полувиргатарием). Под конец лета в Элтоне иногда назначали «жатвенного старосту» (reap-reeve), помогавшего надзирать за уборкой урожая, в остальное же время эта обязанность возлагалась на двух «осенних стражей» (wardens of the autumn)¹²⁹.



Главной целью управления поместьем было удовлетворение нужд сеньора. Нужды были двоякого рода: обеспечить пропитанием себя и своих домочадцев, а также добыть денежные средства для оплаты товаров и услуг, которых не предоставляло поместье. Многие светские феодалы собирали деньги и продовольствие лично, ежегодно объезжая свои владения. Епископ Гроссетест советовал тщательно планировать эту поездку. В нее следовало пускаться лишь по итогам «просмотра счетов» после Михайлова дня, когда можно было рассчитать, насколько продолжительный визит способно выдержать каждое поместье. «Ни в коем случае не обременяйте долгами или длительным проживанием место, где вы остановились», – предостерегал он. Иначе хозяйственной жизни поместья грозил тяжелый удар, так что оно не смогло бы произвести достаточно продуктов на продажу, а следовательно – выручить средства для покупки «ваших вин, ваших одеяний, воска [свечного] и всего вашего гардероба»¹³⁰.

В Рэмси и других монастырях устраивать такие объезды не имело смысла. Вместо этого для снабжения аббата продовольствием выделялись несколько поместий, включая Элтон. Для них вводилась норма (farm – «ферма») – количество еды и питья, достаточное для удовлетворения потребностей монахов и их гостей в течение определенного времени¹³¹.

Как бы ни выглядел способ эксплуатации поместий, сеньор в XIII веке почти всегда получал свой доход и в натуральной, и в денежной форме. Господский надел давал большую часть продукции плюс наличные деньги от продаж на ярмарках или рынках – эта сумма с течением времени становилась все более солидной). Однако в основном деньги поступали от арендаторов, плативших также натурой (это давало сеньору не только хлеб, эль, яйца и сыр, но часто еще и лен, шерстяные ткани и ремесленные изделия). Еще одним источником средств был манориальный суд, налагавший штрафы. Лишь нескольким сеньорам, например епископу Вустерскому, было доступно редкое преимущество – получать доход только в денежном виде¹³².

Господский надел обрабатывали вилланы, обязанные отрабатывать барщину, а также работники, прикрепленные к наделу, – famuli. В Англии первые обычно выполняли примерно четвертую часть всей пахоты, вторые – оставшиеся три четверти¹³³. В число элтонских famuli входили восемь пахарей и погонщиков, возчик, три пастуха – для коров, свиней и овец. Каждый получал от двух до четырех шиллингов в год и, сверх этого, «livery» – плату зерном, мукой и солью, – пару перчаток и деньги на рождественское подношение¹³⁴. Менее значительное вознаграждение полагалось повару, доильщику (или доильщице) коров, дополнительным пастухам, сезонным помощникам коровника и свинопаса, смотрителю быков, доильщице овец, другим сезонным или временным работникам¹³⁵. В некоторых поместьях работникам-famuli давали наделы, иногда это был «засеянный акр» – участок земли, засеянный зерном. В аббатстве Рэмси число famuli доходило до восьмидесяти человек, с которыми рассчитывались как раз при помощи «засеянного акра»¹³⁶. Был и другой вариант – «субботний плуг»: сеньор одалживал плуги работникам-famuli раз в неделю, чтобы они могли вспахать свои участки¹³⁷.

Состоявший при поместье пахарь отвечал за благополучие вверенных ему животных, состояние плугов и упряжи. В «Seneschaucie» подчеркивается, что пахарь должен быть сообразительным, а еще – уметь копать водоотводные канавы. Что касается животных, то Уолтер из Хенли разумно советовал использовать как лошадей, так и волов: первых – из-за их высокой работоспособности, вторых – по экономическим соображениям. По словам Уолтера, старый вол был вполне съедобен, его можно было откормить и продать по той же цене, которую за него заплатили (согласно оценке современного исследователя – за 90 % от этой цены, то есть приблизительно за двенадцать шиллингов, если брать 1290-е годы). В 732 году папа Григорий III запретил употреблять в пищу конину. Почти во всей Европе на этот запрет не обращали внимания, но в Англии конину не ели – и в Средние века, и потом, в течение долгого времени. Следовательно, стоимость старой пахотной лошади составляла менее половины от первоначальной, равнявшейся десяти-одиннадцати шиллингам¹³⁸.

Бейлиф Элтона или управляющий Рэмси, возможно, был знаком с трудом Уолтера из Хенли: у восьми пахарей и погонщиков элтонского господского надела было четыре плужные упряжки с десятью лошадьми и восемнадцатью волами. Лошадей и волов обычно запрягали вместе – Уолтер рекомендовал поступать именно так. В Восточном Мидлендсе, к которому относится Элтон, часто можно было видеть двух лошадей и шесть волов в одной упряжке¹³⁹.

В каждом поместье труд арендаторов был крайне необходим, когда наступал важнейший период осенних и раннезимних работ. Чтобы успеть сжать, связать в снопы, перевезти, обмолотить, убрать на хранение и посадить озимую пшеницу до наступления морозов, требовалось массово привлекать вилланов, свободных арендаторов и членов их семей, а часто – и безземельных крестьян в качестве дополнительной рабочей силы. В Элтоне во время сбора урожая нанимали специалистов – двух молотильщиков, и одного веяльщика¹⁴⁰.

Молотьба, которая происходила в амбаре, отнимала много времени, веяние же было легкой работой. Наемным работникам платили по одному пенни за ринг обмолоченной пшеницы и столько же – за восемь рингов провеянной¹⁴¹.

Основные сельскохозяйственные культуры в Элтоне были такими же, как и в большинстве английских поместий, – ячмень, пшеница, овес, горох и бобы; в конце XIII века к ним прибавилась рожь. В 1286 году собрали около двух тысяч бушелей ячменя, вдвое меньше пшеницы, еще меньше овса, смешанных злаков (drage), гороха и бобов¹⁴². Урожайность составляла сам-четвёрт для ячменя, столько же для пшеницы, чуть больше сам-друг для овса и сам-четвёрт для бобов и гороха. В целом по всем культурам она равнялась примерно сам-третей и две трети: больше, чем предусматривалось Правилами святого Роберта (сам-третей и одна треть)¹⁴³. В 1297 году урожайность пшеницы в Элтоне достигла сам-пят[5], но обычно оставалась такой, как указано выше, – в два-три раза меньше, чем сегодня¹⁴⁴. Цены с 1270 по 1320 год заметно колебались, составляя от пяти до восьми шиллингов за четверть (восемь бушелей) пшеницы¹⁴⁵. Чтобы засеять один акр, брали половину ринга (два бушеля). Даже когда не было засухи или наводнения, расходы на оплату труда и ценовая неопределенность зачастую сводили на нет прибыль сеньора от продажи урожая.

Трактаты того времени изобилуют советами по животноводству, содержат стандарты приготовления масла и сыра, рекомендации насчет того, что приносит большую выгоду – сыр или молоко, в них также имеются указания, когда приостанавливать доение коров и овец, чтобы те раньше начинали давать потомство, как кормить рабочий скот (лучше, если за этим будет следить староста или хейворд, поскольку волопас может обкрадывать поставщика корма) и клеймить господских овец, чтобы отличать их от арендаторских. Коровий пастух должен спать вместе со своими животными в коровнике, овечий – в овчарне, причем рядом с ним должна быть собака¹⁴⁶.

Относительно ветеринарии можно сказать лишь то, что она была не хуже средневековой медицины. Не давая конкретных указаний, Уолтер из Хенли призывал прилагать усилия для спасения животных: «Если какое-нибудь животное захворает, дайте деньги на его лечение, ибо сказано в пословице: „Благословен пенни, сберегающий два“»¹⁴⁷. Вероятно, более практичным выглядел другой его совет: быстро продавать таких животных, если болезнь угрожает всему стаду. Медный купорос, ртуть и деготь – все эти средства, часто встречающиеся в элтонских счетах, применялись для лечения различных болезней, но не оказывали особого влияния на уровень смертности: для овец, к примеру, он составлял в среднем 18 %¹⁴⁸. Обычно винили овечью оспу, «красную смерть» и «мор», причем последнее слово обозначало множество болезней и встречается в средневековых записях о поголовье скота чаще любого другого¹⁴⁹.

В Элтоне производилось около двухсот голов сыра в год, в основном – или даже исключительно – из овечьего молока. Большая часть их посылалась келарю, кое-что доставалось famuli и сезонным рабочим¹⁵⁰. Масло шло преимущественно на продажу, часть молока использовалась для выкармливания ягнят. С овцами в Средневековье обращались как с молочными животными, что, возможно, не давало им становиться крупными и выносливыми. Как известно, они подвержены болезням, но даже смерть овцы не становилась безвозвратной потерей – за ее шкуру можно было выручить хорошие деньги. Из-за сравнительно высокой ценности овечьей шерсти состав средневековой отары сегодня кажется странным. В наши дни овцы выращиваются в основном на мясо и баранов забивают рано, тогда как в Средние века они жили около четырех-пяти лет – баранья шерсть ценилась больше овечьей¹⁵¹.

Птицу в Элтоне, как и в большинстве поместий, вверяли попечению доильщицы. В «Seneschaucie» говорится, что она должна быть «верной, пользоваться доброй славой, держать себя в чистоте и… знать свое дело». Доильщица должна была искусно готовить сыр и солить его, помогать в прополке, как следует ухаживать за гусями и курами, поддерживать огонь в очаге усадебного дома¹⁵².

Кроме вышеперечисленного, Элтон давал только лен, яблоки и воск, все в скромных или совсем незначительных количествах. Воск поступал из нескольких ульев – попытка всерьез заняться пчеловодством не удалась из-за болезни пчел¹⁵³. Другие же английские поместья поставляли на рынок овощи с огорода, сидр, древесину и хворост. Вино, один из основных продуктов на континенте, в Англии играло второстепенную роль.



В старые времена, когда господствовало натуральное хозяйство, продукция поместья потреблялась внутри его и на селе редко слышали звон монет, излишки урожайных лет пропадали – люди попросту не могли съесть все это. Но незадолго до рассматриваемого нами периода произошли важные изменения. Развитие городских рынков «дало большинству людей возможность покупать и продавать»¹⁵⁴. Это касалось в первую очередь сеньора, если он был способен разглядеть такую возможность. Роберт Гроссетест, епископ Линкольна и обладатель практического склада ума, призывал своих читателей задуматься: «Сколько прибыли приносят вам плуг и скотина?»¹⁵⁵ Как правило, прибыль была достаточной. Мало того, денежные поступления от арендаторов быстро росли, поскольку те извлекали пользу из рыночных отношений. Расследование 1279 года, касавшееся земельной собственности в Центральной Англии, показало, что даже вилланы теперь платили деньгами более половины того, что с них причиталось¹⁵⁶. Помимо ренты, то были многочисленные платежи в пользу сеньора и штрафы, налагаемые манориальным судом. Доходы сеньора были так велики и разнообразны, что, вероятно, все закрывали глаза на неэффективность системы, приносившей их. Как и рабство, крепостное право требовало круглогодичного содержания работников, чей труд был нужен лишь в определенное время года и в разной степени.

Наемный труд и денежная рента были предвестниками будущего – как и применение технических новинок. Некоторые сеньоры прилагали усилия в этом направлении. В счетной книге Генри де Брея перечислен ряд усовершенствований, сделанных в его единственном поместье, включая строительство домов для арендаторов, расширение ручья с целью разведения рыбы, сооружение мельницы и моста¹⁵⁷. Деревня Уоррем-Перси подверглась масштабной реконструкции, – очевидно, это редкий пример того, как сеньор воспользовался своим правом собственности на деревенские дома и землю¹⁵⁸. В городах осуществить такие крупные проекты было невозможно, и на протяжении веков изменения сводились к возведению отдельных зданий.

Наивного, но толкового Уолтера из Хенли причисляют к основоположникам научного сельского хозяйства, особенно за рекомендации по улучшению качества семян («Семена, проросшие на чужой земле, принесут больше прибыли, чем проросшие на вашей собственной»)¹⁵⁹ и породы скота («Держите хряков и свиноматок, только если они хорошей породы»)¹⁶⁰. В элтонских записях зафиксированы попытки улучшить семенной фонд путем налаживания торговых связей между поместьями. В 1286–1287 годах старосте Эбботс-Риптона были отправлены тридцать рингов пшеницы, тогда как от старосты Уэстона получили двадцать рингов¹⁶¹. «Seneschaucie» содержит более определенные, чем у Уолтера, советы касательно улучшения породы скота: в частности, пастух, как указывает автор трактата, обязан выбирать крупных быков с хорошей родословной для выпаса и спаривания с коровами¹⁶². Роберт Троу-Смит считает, что к мнению сведущих людей в какой-то мере прислушивались. Прогрессивные сеньоры, например Хангерфорды из Уилтшира, привозили баранов из Линкольншира и других областей Англии. Троу-Смит даже предполагает, что кое-кто, «прежде всего владельцы больших церковных поместий», ввозил племенной скот с континента¹⁶³.

Но все же широко применялось только два испытанных способа увеличения сельскохозяйственного производства – вырубка леса или осушение болот под новые земли. В прежние века, когда леса и болота покрывали всю Северо-Западную Европу, работа первопроходцев, орудовавших топором и лопатой, была явно необходимой. Теперь, в конце XIII века, с появлением множества деревень, перспектив освоения новых угодий почти не осталось.

Зато появились возможности, связанные с быстрорастущим рынком шерсти. Торговцам-производителям из городов Фландрии, Франции и Италии, славившихся своим сукном, требовалось много сырья, и вскоре поместья стали продавать больше шерсти, чем зерна, мяса, кож и любого другого товара. Особенно ценилась английская шерсть за ее тонкость – главное качество этого продукта. Представители крупных шерстяных компаний часто заключали контракты с монастырями, вроде аббатства Рэмси, на весь год или даже на несколько лет вперед. Цены отличались большой стабильностью – в 1270–1320 годах они составляли от четырех до пяти шиллингов за стоун (6,35 килограмма). В 1287 году аббатство получило 118 настригов с элтонского господского надела, в 1314-м – 521¹⁶⁴. Неуклюжая, подверженная травмам и болезням, но неприхотливая в отношении корма и содержания, стабильно дающая шерсть, овца начала становиться национальным достоянием Англии.

Владельцы поместий с радостью открывали для себя рынок шерсти, но в большинстве своем они отличались консерватизмом, «не желая тратить сколь-нибудь значительную часть текущих доходов на усовершенствования»¹⁶⁵. Больше всего денег сеньору приносили луга, а самой ценной культурой было сено для зимнего корма, но в центре внимания, как и прежде, оставалось зерно. Выращивание злаков для землевладельцев имело некое мистическое значение; крестьяне также занимались им охотнее всего, но по более веским – и более земным – причинам¹⁶⁶.

Когда иностранные покупатели шерсти, имея в виду долгосрочные вложения, стали настаивать, чтобы в сараях, где стригли овец и хранили шерсть, были устроены дощатые полы – чего добилась, например, торговая компания из Кагора от цистерцианского аббатства Пайпвелл, – в Рэмси исполнили пожелание, но это был максимум того, на что соглашались пойти «передовые» сеньоры¹⁶⁷. Крупные перемены в британском сельском хозяйстве, признаком которых стали огораживания, начали происходить, и притом очень медленно, лишь в XV веке.

Довольные ростом доходов и своим образом жизни, все более роскошным, сеньоры в массе своей предпочитали добиваться получения того, что причиталось им, в рамках существующей системы, а не стремиться к ее улучшению. Манориальные обычаи по-прежнему регулировали жизнь деревни и даже укрепились, когда началось ведение записей; и сеньора, и крестьянина в целом устраивало положение вещей, стимулов для перемен не было. Сеньор полагался на обычай, благодаря которому на его полях всегда были работники, в сундуках – монеты, на столе – птица, сыр, мясо и эль. Крестьянин полагался на обычай, который фиксировал объем его повинностей и выплат, а также гарантировал, что он сохранит дом, придомовой участок, запашку и право на выпас скота.

Глава IV. Сельские жители

Образ жизни элтонца определялся тремя обстоятельствами: правовым статусом (свободный или несвободный), количеством земли и скота и, наконец (критерий, связанный с первыми двумя, но все же самостоятельный), социальным положением. Взаимодействие жителей деревни друг с другом лишь недавно привлекло внимание историков, ранее изучались в основном отношения крестьянина с сеньором. «Поместная сторона» жизни крестьянина затмевала «деревенскую», которая, однако, являлась более древней и более значимой: деревня возникла раньше. Тот факт, что информацию о деревне получить труднее, чем о поместье, никак не меняет этого вывода. Один из исследователей дает такое описание поместья: «система землевладения и землепользования, приспособленная к уже существовавшей сети деревень и хуторов»¹⁶⁸.

И деревня, и поместье играли свою роль в жизни крестьянина. Роль поместья зависела от того, был ли крестьянин свободным человеком или вилланом – различие, для которого законники стремились найти четкий критерий. Генри де Брактон, ведущий юрист XIII века, сформулировал принцип «Omnes homines aut liberi sunt aut servi» («Все люди либо свободны, либо подневольны»)¹⁶⁹. Брактон и другие законоведы пытались поместить виллана в систему римского права и при этом фактически определили его как раба. Такое соответствие могло существовать в правоведении, но на практике оно не работало. Будучи де-юре несвободными, многие вилланы де-факто приобрели привилегии свободных людей. Они покупали, продавали, завещали и наследовали имущество, включая землю. Практическая необходимость порождала обычай, а обычай опровергал римскую правовую теорию.

Еще во время составления «Книги Страшного суда» английского виллана фактически отнесли к свободным людям, «низшим из свободных», по выражению Фредерика Мейтленда. Вилланы занимали третью ступень из пяти, доступных для крестьянина: свободные люди (liberi homines); сокманы (sokemen); вилланы (villeins); коттеры (cotters), или бордары (bordars), то же, что крепостные на континенте; наконец, рабы, которые трудятся в доме и на участке господина в качестве работников и слуг¹⁷⁰. В течение столетия после составления «Книги Страшного суда» рабов в Англии не стало, но как именно это произошло, до сих пор неясно, – очевидно, они сделались либо слугами в поместье, либо арендаторами-вилланами. В то же самое время вилланы сделались несвободными людьми – и опять мы не знаем, вследствие чего. Историки полагают, что статус крестьянина был подвержен колебаниям в ту и другую сторону, что отражало крупные экономические сдвиги вне поместья, особенно рост городов – рынков сбыта сельскохозяйственной продукции. Родни Хилтон считает, что английских вилланов обложили новыми тяжелыми повинностями преимущественно в 1180–1190-х годах¹⁷¹.

Несвободное состояние виллана, или крепостного, никогда не было столь однозначным, как рабство, оно складывалось из множества конкретных ограничений. Виллан нес обременительные повинности в пользу сеньора, платил оброк в денежной или натуральной форме, подпадал под юрисдикцию господских судов. По словам Мейтленда, крепостной, или виллан, оставался «свободным человеком в отношениях со всеми людьми, кроме своего господина»¹⁷².

Сами понятия «свободный» и «несвободный» подразумевали массу юридических тонкостей. На континенте оттенки свободного и подневольного состояния проявились раньше, и вместе с ними возникло множество латинских терминов для обозначения несвободных: mancipium, servus, colonics, lidus, collibertus, nativus¹⁷³. В Англии терминология усложнилась еще больше. Разнообразие названий, обнаруживаемое уже в «Книге Страшного суда» и частично обусловленное региональными типами расселения, в течение двух последующих столетий возросло до такой степени, что на 1279 год в Кембриджшире для понятия «житель деревни» существовало двадцать терминов: некоторые имели, по сути, одно и то же значение, но были и такие, что указывали на небольшие различия. Чуть севернее, в Южном Линкольншире, появилось, кроме этих, еще восемь обозначений. К «настоящим джунглям правил, регулирующих социальные отношения» (выражение Эдварда Миллера и Джона Хэтчера), добавилось то обстоятельство, что сама земля считалась либо «свободной», либо «вилланской»: в первом случае ее владелец уплачивал денежную ренту, во втором – отрабатывал повинности. Первоначально арендаторы-вилланы владели только «вилланской» землей, но к XIII веку многие вилланы стали обладателями «свободных» наделов, а многие свободные люди – «вилланских»¹⁷⁴.

Но если юридический статус земли определить было нелегко, ее экономический статус, как правило, был вполне четким, зримым и осязаемым: человек владел столькими-то акрами земли, столькими-то головами коров и овец. Жорж Дюби, говоря о континенте, замечает: «Раньше классовые различия зависели от наследственных и юридических барьеров, отделявших свободных людей от несвободных, но к 1300 году главную роль стало играть экономическое положение человека»¹⁷⁵. В Англии сдвиги происходили, возможно, чуть медленнее – но явно в том же направлении. Богатый виллан имел больше влияния в деревне, чем безденежный свободный человек.



В отношениях между жителями деревни – можно назвать это «социологией деревни» – многое остается неясным, но немало всего можно узнать из документов манориальных судов, в которых отражалось не только исполнение обязательств перед сеньором, но и взаимодействие между жителями деревни – ссоры, тяжбы, браки, наследование имущества, продажа и покупка земли, хозяйственная деятельность, преступления.

Как раз тогда произошло событие, крайне облегчившее идентификацию отдельных людей и семей, населявших деревни: появление фамилий. Список элтонцев, составленный около 1160 года и включенный в картулярий аббатства Рэмси, – в нем перечислены тогдашние арендаторы, их отцы и деды – содержит лишь несколько фамилий. Последние происходят от места рождения (Ральф из Эйскерча, Ральф из Уолсокена, Гилберт из Ньютона), рода занятий (Турольд Прист [священник], Томас Клерк [клирик], Гилберт Рив [староста], Ральф Шумейкер [сапожник]) или имени отца (Ричард, сын Реджинальда). Но для большинства жителей деревни есть только имена: Уолтер, Томас, Ральф, Роджер, Роберт, Эдвард¹⁷⁶.

Столетие спустя, судя по спискам манориального суда и документам королевской переписи, фамилии имелись почти у всех элтонских арендаторов. Одни, как и имена, написаны на латыни, другие – по-английски: Robertus ad Crucem (Роберт у креста) и Henricus Messor (Генри Хейворд), но порой и на том и на другом языке одновременно – lohannes Page (Джон Пейдж), Henricus Wollemonger (Генри Вулмангер) и Robertus Chapman (Роберт Чепмен; Chapman – староанглийское слово, означающее «торговец»; в других латинских записях он фигурирует как Robertus Mercator). Нередко бывает так, что трудно сказать, обозначает ли латинское слово фамилию, профессию или должность: так, «Henricus Faber» может быть Генри Смитом (Кузнецом) или кузнецом Генри, а в других записях он может быть упомянут как «Генри, сын Гилберта», или «Генри у воды», или «Генри из Барнуэлла». Сын Джона Даннинга, который покинул деревню и стал дубильщиком кож (tanner) в Хейхеме, всегда будет Джоном Таннером.

Почти все фамилии образованы одним из трех способов: от христианского имени родителей (или бабки/деда); от занятия, должности и (иногда) юридического статуса; места происхождения либо места проживания в деревне. В первую категорию входит семья Фронси, возможно происходящая от «Фрэнсиса», упомянутого в описании поместья XII века, который владел виргатой и шестью акрами; Гослины; Блэнделы (в XII веке Блэндел владел тремя виргатами); Бениты (Бенедикты); Хуберты и многочисленные фамилии, которым предшествуют слова son of – «сын такого-то» (Александр, сын Гилберта; Николас, сын Генри; Роберт, сын Джона). В нескольких случаях используется имя матери: Уильям, сын Летиции, Агнес, дочь Беатрис. Джеймс Рэфтис, исследовавший деревню Уорбойс, заметил, что фамилии, образованные от христианских имен родителей, постепенно утрачивали элемент «сын», и человек становился просто Александром Гилбертом, Николасом Генри, Робертом Джоном. Наконец во второй половине XIV века «сын» вновь начинает встречаться в отдельных случаях: Джонсон, Джеймсон, Уильямсон¹⁷⁷.

В категории «занятия и должности» встречаются такие фамилии, как Миллер (мельник), Смит (кузнец), Шумейкер (сапожник), Картер (возчик), Карпентер (плотник), Чеплин (священник), Комбер (чесальщик), Купер (бондарь), Дайер (красильщик), Вебстер (ткач), Чепмен (купец), Шепард (пастух), Таннер (кожевник), Уокер (сукновал), Вулмангер (торговец шерстью), Бакстер (пекарь), Тейлор (портной), Пейнтер (маляр), Фримен (свободный человек), Хейворд и Бидл (помощник старосты). Не менее восьми человек, фигурирующих в судебных списках за последние два десятилетия XIII века, носили фамилию Рив (староста), причем трое из них – в одном и том же списке, и, кроме того, один человек – имя Ривсон (на английском языке).

Фамилии в третьей категории обычно происходят от ближайших к Элтону деревень: Уормингтон, Морберн, Уотер-Ньютон, Стэнграунд и Элуолтон; Барнуэлл, Кейстон и Брингтон на юге; Бартон в Бедфордшире; Клипшем в Линкольншире; Мархолм, к северо-западу от Питерборо. Фамилии, происходящие от той части деревни, где жила семья, бывают латинскими и английскими, а иногда и французскими: Эбавбрук (над ручьем), Ad Portam (у ворот), Ad Pontem (у моста), Ad Furnam (у печи), Атте Брук (у ручья), Атте Уотер (у воды), Атте Уэлл (у колодца), Ордевилл (hors de ville или extra villam – за пределами деревни), In Venella (в переулке), In Angulo (в закоулке или в углу), Ad Ripam (на берегу реки). Со временем эти названия изменялись и упрощались: Брукс, Гейтс, Бриджес, Лейн, Бэнкс, Этуотер, Этуэлл.

У нескольких элтонцев фамилии, по-видимому, происходили от личных качеств или прозвищ неясной этимологии: Лермит (L’Hermite – отшельник), Прюдом (Prudhomme – мудрец), Ле Уайз (мудрый), Чайлд (дитя), Херинг (селедка), Саладин, Блаккалф (черный теленок), Ле Лон (длинный), Ле Рюс (хитрец). Одна семья носила фамилию Пепперкон (Перчинка), другая – Мастерд (Горчинка)¹⁷⁸.

Судя по имеющимся сведениям, деревенское общество везде делилось на три группы. Беднейшие вообще не имели земли либо располагали таким небольшим наделом, что не могли содержать семью. Представители средней группы владели участками размером от полувиргаты до виргаты. Полувиргаты (12–16 акров) хватало, чтобы прокормить семейство при хорошем урожае; целая виргата давала излишек, позволявший выкупить повинности виллана или даже приобрести дополнительный участок. На вершине иерархии находилась небольшая группа сравнительно крупных землевладельцев-крестьян с сорока, пятьюдесятью, а порой и ста акрами; даже если они были вилланами, через несколько поколений их потомки могли получить дворянство.

Статистическую картину этого общества дал советский специалист по экономической истории Евгений Косминский, который проанализировал данные о земельных владениях в семи графствах Мидлендса, включая Хантингдоншир, которые содержатся в «Сотенных свитках» 1279 года. Он обнаружил, что 32 % всех пахотных земель приходились на долю господского надела, 40 % – на долю вилланской земли и 28 % – на долю свободных держаний. Примерно пятая часть крестьян располагала наделами, по площади более или менее равными виргате, более трети – полувиргатой. Несколько самых зажиточных семей сосредоточили в своих руках наделы в сто и более акров. В целом размер землевладений уменьшался по мере роста населения. Из 13 500 владений в 1279 году 46 % не превышали по площади десяти акров, что, вероятно, давало прожиточный минимум¹⁷⁹.

Данные «Сотенных свитков» для Элтона примерно соответствуют цифрам для всей страны. Сначала перечисляются владения аббата, затем арендаторы, их земли и правовой статус, а также обязательства перед аббатом и королем¹⁸⁰. Господский надел аббата включал curia размером в полтора акра, пашню в три гайды, луг в шестнадцать акров, трехакровое пастбище, три мельницы и право рыбной ловли в реке.

Список арендаторов возглавлял «Джон, сын Джона из Элтона», крупный свободный держатель, арендовавший одну гайду (шесть виргат, или 144 акра) аббатской земли – по сути, небольшое поместье внутри поместья, со своими арендаторами: одним свободным крестьянином-виргатарием и девятью коттерами (обладателями дома с небольшим участком). Далее шли другие аббатские арендаторы: двадцать два свободных человека, сорок восемь вилланов и двадцать восемь коттеров – и наконец настоятель и четыре его арендатора-коттера.

Итак, мы имеем сто четырнадцать имен глав семейств. Это были далеко не все жители деревни и даже не все проживавшие там мужчины; в судебных списках 1279–1300 годов встречается по меньшей мере сто пятьдесят имен других людей, поддающихся идентификации. То были другие члены семейств, поденщики, работники поместья и ремесленники.

Джон из Элтона, или Джон Господин (John le Lord), согласно одной судебной записи, был деревенским аристократом, хотя ни в коей мере не относился к дворянам. Небольшое поместье, которым он владел, сложилось из земель, добытых его предками в XII веке тем или иным способом¹⁸¹. Из принадлежавшей ему гайды тридцать шесть акров составляли господский надел¹⁸². Он был обязан заседать в аббатском «суде чести», собиравшемся в Бротоне и разбиравшем дела всего поместья, а также присутствовать на каждом третьем заседании королевских судов графства и округа. Его единственный свободный держатель, Джон из Лангетофта, владел виргатой «по хартии» (договору) и платил символическую ежегодную ренту в один пенни. Половина виргаты из гайды принадлежала аббату «безвозмездно, за поминовение в молитвах». Остальная земля делилась между девятью землевладельцами, на каждого приходилось в среднем по восемь акров.

Двадцать два других аббатских держателя, указанные в «Сотенных свитках» как свободные люди, владели различным количеством земли, за которую несли незначительные повинности и платили денежную ренту – от четырех шиллингов и одного пенни до шести шиллингов в год. В отношении троих манориальный суд позже не подтвердил статус свободного человека: признак неопределенности, часто сопутствовавшей вопросу о свободе.

Размер владений этих двадцати двух держателей и объем их повинностей иллюстрируют изменчивость поместного землевладения. Если взять конкретный участок, выяснится, что он не обязательно переходил в неизменном виде от отца к сыну на протяжении нескольких поколений. Раздел имущества, подарки младшим сыновьям, приданое дочерям, приобретения и продажи – все это приводило к тому, что с течением времени владения дробились или, наоборот, округлялись. В 1160 году из двадцати двух свободных держателей осталось только девять; в 1279 году девять основных арендаторов по-прежнему располагали аббатской землей. Но пятеро из них передали (в качестве приданого или наследства) или продали часть земли тринадцати субарендаторам, которые платили им ежегодную ренту.

Одним из субарендаторов был Роберт Чепмен, проходящий в списках как коттер на земле Джона из Элтона. Но его имя (купец) говорит о том, что это был быстро разбогатевший торговец – очевидно, недавно приехавший в Элтон. В 1279 году Роберт владел, кроме дома, тремя участками земли общей площадью восемнадцать акров, которые он, несомненно, приобрел. На другом конце социальной лестницы стоял Джеффри Бландел, чей предок в 1160 году владел тремя виргатами (семьдесят два акра); в 1279 году у Джеффри осталось только полторы виргаты, разделенные между пятью субарендаторами. С держателями крестьянских наделов происходило то же, что и с владельцами поместий: одни шли в гору, другие – под гору.



Сорок восемь элтонских вилланов считались «обычными держателями», которые подчинялись «обычаям поместья», то есть несли повинности и платили сеньору оброк. Из них тридцать девять были виргатариями, девять – полувиргатариями. С ростом населения некоторые виргаты, закрепленные за теми или иными семействами, превращались в полувиргаты. В других местах этот процесс зашел гораздо дальше – кое-где полных виргат не осталось вообще. Ни один виллан в Элтоне не держал более чем одну виргату, хотя в других областях Англии встречались вилланы с обширными наделами¹⁸³.

Элтонские вилланы выполняли весьма обременительные повинности, подробно перечисленные в переписи, причем обязательства полувиргатариев были наполовину меньше, чем у виргатариев. Данная работа имела денежный эквивалент; арендатор мог освободиться от нее за деньги, которые шли на оплату труда наемных работников.

Для каждого виллана определялась «работа» – то, что необходимо сделать за день. Один день боронования считался одной «работой», как и провеивание тридцати снопов ячменя или двадцати четырех снопов пшеницы, сбор мешка «хорошо очищенных» орехов, работа в винограднике, сооружение изгороди на поле определенной длины, перевозка сена в крестьянской телеге, а при отсутствии телеги – переноска кур, гусей, сыра и яиц «на спине»¹⁸⁴.

Стоимость «работы» зависела от времени года. Во время крестьянской страды, с 1 августа по 29 сентября (Михайлов день), труд стоил дороже. В одном из элтонских отчетов указывается, что стоимость одной «работы» составляет полпенни в течение большей части года (с 29 сентября по 1 августа), 2 ½ пенса с 1 августа по 8 сентября и один пенни с 8 по 29 сентября¹⁸⁵. Позже систему упростили: полпенни с Михайлова дня по 1 августа, один пенни с 1 августа по Михайлов день¹⁸⁶.

В 1286 году шестнадцать из сорока восьми обычных держателей выплачивали деньги взамен всех круглогодичных повинностей, выполняя только особые работы во время сбора урожая¹⁸⁷. Ежегодная плата, вносимая ими, называлась censum, поэтому они считались арендаторами ad censum, или «цензуариями». Другие обычные держатели имели статус ad opus (на работе [на выполнении повинностей]) и звались «операриями». Замена повинностей деньгами была довольно удобна для виллана, но влекла за собой и определенные невыгоды. Многое, очевидно, зависело от размера платежей. Джеймс Рэфтис подсчитал, что суммарные выплаты виллана из аббатства Рэмси значительно превышали общую стоимость выполняемых им работ¹⁸⁸. Из судебных записей Элтона следует, что иметь статус ad censum считалось невыгодным и что на самом деле эта классификация была произвольной. В 1279 году двое жителей деревни обвинили старосту в том, что он «снимает богатых с ценза и ставит на него бедных» – видимо, за взятки¹⁸⁹.

Помимо трудовых повинностей или ценза, обычные держатели, в отличие от свободных, облагались многочисленными особыми поборами. Последние делились на четыре категории: уплачиваемые только вилланами ad opus; уплачиваемые только цензуариями; уплачиваемые теми и другими; монополии, принадлежавшие сеньору.

В первую входили несколько штрафов или сборов, которые, видимо, произошли от услуг или платежей натурой: «woolsilver» – вероятно, выплачивавшийся вместо стрижки овец; «wardpenny» – вместо сторожевой службы; «maltsilver» – за изготовление солода для аббатского эля; «fishsilver» – за поставку рыбы для постных трапез; «vineyard silver» – за работу на винограднике. «Foddercorn» – так называлась выплата натурой в размере одного ринга овса с каждой виргаты. «Filstingpound», по-видимому, был разновидностью страхового взноса, который делали вилланы, чтобы защитить себя от телесных наказаний или от чрезмерных штрафов в манориальном суде. Если дочь виллана вступала во внебрачную связь, она или ее отец платили «лейрвайт» («leirwite», он же «legerwite»).

Вторая категория включала особый сбор с цензуариев: сто двадцать яиц с каждого виргатария, из них шестьдесят на Рождество и столько же на Пасху¹⁹⁰. Третья – «heushire» («house hire»), арендную плату за дом на крестьянском участке, а также сборы с французскими названиями, установленные, судя по всему, в результате Нормандского завоевания. Талья была налогом, который в Элтоне уплачивался ежегодно и составлял восемь пенсов¹⁹¹, но в некоторых поместьях он взимался «по желанию господина» – в тот момент, когда он этого пожелает и сколько пожелает. Если виллан получал наследство, он платил соответствующую пошлину или «герсум» – по сути, налог на землю. В большинстве поместий после смерти виллана его семья платила особую дань, обычно отдавая сеньору «лучшую скотину», при этом «вторая лучшая скотина», как правило, доставалась священнику; это был налог на движимое имущество. Если дочь виллана выходила замуж, она или ее отец платили так называемый меркет.

Виллан, покидавший поместье, должен был вносить годовую подать – шеваж (в Элтоне он равнялся, как правило, двум курицам или каплунам). Делать это не всегда было легко. Одни жители платили регулярно – Генрих Атте Уотер, Ричард Ин Зе Лейн, Ричард Бенит, который ушел «на свободное держание», Саймон, сын Генри Маршала. Другие уклонялись, как, например, Адам, сын Генри Маршала, в 1300 году проживавший в Элуолтоне с тремя сестрами. Их «следовало задержать, если они появятся в поместье», но в 1308 году они по-прежнему жили за его пределами¹⁹². Еще один брат Маршала, Уолтер, отказался платить подать, и в 1308 году Роберт Гэмел и Джон Даннинг, выступившие в качестве его поручителей, были оштрафованы на двенадцать пенсов и двенадцать каплунов, «поскольку этот самый Уолтер до сих пор не принес господину двух каплунов, которые обязан приносить ему каждый год на Пасху, пока он живет со своим имуществом за пределами поместья сказанного господина, и поскольку они задолжали за четыре прошедших года»¹⁹³.

Еще сильнее упрямствовал Джон Нолли, который в 1307 году, согласно записям, жил «за пределами господского поместья». В 1312 году Джон был схвачен и содержался «под стражей у старосты и бидла, пока он не найдет, чем обеспечить свое телесное присутствие в господском поместье, вместе со своим имуществом, и не выплатит господину возмещение за пять каплунов, которых задолжал». Далее в отчете говорится: «И поскольку бейлиф свидетельствует, что он до крайности непокорен и отказывается приносить упомянутых каплунов и что он задолжал пять каплунов за пять лет, велено держать его в заточении, пока он не даст упомянутых каплунов, и отныне он должен телесно присутствовать в господском поместье». В 1322 году, однако, суд вновь потребовал задержать Джона, «крепостного человека господина, который без разрешения удалился со своим имуществом из господского поместья». Движимое имущество юридически было собственностью господина и обычно упоминалось, когда речь шла о виллане; он «удалялся со своим имуществом» и получал распоряжение вернуться и возвратить его или заплатить годовую подать¹⁹⁴.

Вилланские обязательства, относившиеся к четвертой категории, возникали вследствие монополий сеньора на общественную мельницу, общественную печь, овчарню и манориальный суд.

Далее в перечне арендаторов, приведенном в «Сотенных свитках», стояли двадцать восемь аббатских держателей. В Элтоне все они являлись вилланами (в других поместьях держатели могли быть свободными), но владели лишь небольшим наделом или вообще не имели его и, следовательно, не могли нести значительных повинностей. У каждого были дом и двор, в теории «содержавший один перч»[6]; взамен виллан оказывал помощь во время сенокоса, уборки урожая, стрижки овец и молотьбы, но не пахоты (из-за отсутствия плуга и тяглового скота) и платил талью, меркет и небольшую ренту. У четверых, кроме дома и двора, был участок-croft в пол-акра, однако у восьмерых имелся только двор размером в полперча, у двоих – двор размером в шестую часть перча, а у одного, платившего минимальную ежегодную ренту в шесть пенсов, – «messuage», то есть дом и двор без указания размера. Как и многие другие коттеры, они добывали себе пропитание, выполняя любую доступную им работу. Большинство были поденщиками, но некоторые владели тем или иным ремеслом. Среди «говорящих» фамилий встречаются следующие: Комбер (чесальщик), Шепард (пастух), Смит (кузнец), Миллер (мельник), Картер (возчик) и Дайер (красильщик).

Последним в списке значится священник, владевший на правах свободного держателя одной виргатой церковной земли и еще десятью акрами, за которые он платил аббату ежегодную ренту в полмарки. На его земле проживали четыре крестьянина. Одним был Роджер Клерк (Clericus), вероятно викарий. Остальные трое принадлежали к одной семье и, возможно, являлись слугами священника.

В «Сотенных свитках» не упоминается одна категория держателей, хотя ее представители встречаются в аббатстве Рэмси (XII в.), в Элтоне и некоторых других аббатских деревнях. Это так называемые akermen или bovarii, потомки земледельцев, проживавших в поместье за сто лет до того, обладатели собственного надела, за который они платили ежегодную ренту. Из записей мы узнаем о них очень мало – разве лишь то, что рента в семь фунтов и десять шиллингов, уплачиваемая всеми ими за пять виргат земли, была высокой (тридцать шиллингов за виргату)¹⁹⁵.

Слуги сельских жителей не были включены в «Сотенные свитки», но иногда обнаруживаются в списках манориального суда: Эдит Комбер, служанка (ancilla) Уильяма, сына Летиции, «унесла некоторое количество господского гороха»¹⁹⁶; Алиса, служанка Николаса Миллера, была оштрафована за кражу сена и соломы¹⁹⁷; слугу Джона Вагге оштрафовали за посадку бобов на господском поле¹⁹⁸; на Хью, слугу Матильды Прюдом, напал Джон Блэккаф, ранивший его¹⁹⁹.

Среди держателей, перечисленных в «Сотенных свитках», были многие ведущие ремесленники деревни. В Элтоне две мельницы управлялись распорядителями сеньора, а прибыль с них шла аббату. Мельник, вероятно, оставлял себе часть муки (multure). В большинстве деревень мельник брал мельницу на откуп, выплачивая сеньору фиксированную сумму; разница между этой суммой и «multure» составляла его доход. Среди селян мельник обычно пользовался недоброй славой. Так, мельник у Чосера

…слыл отчаянным лгуном и вором:В мешок муки умел подсыпать сораИ за помол тройную плату взять.Но мельник честный – где его сыскать?²⁰⁰[7]

В Элтоне мельник взимал пошлину с тех, кто использовал мельницу в качестве моста для переправы через Нин. В 1300 году мельник лишился своего места за то, что «позволил чужакам переправиться без уплаты пошлины», в обмен на «подарок».

Двое других, Матефрид и Стивен Миллер, в 1294 году подали в суд на Уильяма из Барнуэлла, заявившего, что они взяли два бушеля его солода «недолжным образом»^201, – и выиграли процесс. Однако в том же суде присяжные установили, что другой мельник и его жена, Роберт и Ателина Стекедек, «неправомерно удержали у себя» ринг (четыре бушеля) ячменя. Их оштрафовали на шесть пенсов и обязали возместить ущерб²⁰².

В 1286 году два пекаря взяли на откуп элтонские общинные печи: Адам Брид платил ежегодную ренту в размере 13 шиллингов 4 пенсов за одну из них, Генри Смит – 33 шиллинга 4 пенса за другую²⁰³. Кузница считалась куда менее ценной. Роберт, сын Генри Смита, платил за нее ежегодно два шиллинга (данные за 1308 год)²⁰⁴.

В судебных документах упоминаются и другие торговцы – например, Томас Дайер, обвиненный Агнес, дочерью Беатрис, в «несправедливом удержании куска льняной ткани», за окраску которой та обещала ему бушель ячменя. Присяжные решили, что Томас «поступил справедливо», поскольку Агнес так и не принесла зерна, и имеет право удерживать ткань до тех пор, пока она не заплатит ему²⁰⁵.

Некоторые деревенские жители подрабатывали мясниками и совершали «за исполнение обязанностей» ежегодный взнос в виде двух каплунов: Ральф Хьюберт, Джеффри Эббот, Уильям из Бамстеда, Роберт Годсвейн, Уильям из Барнуэлла, Томас Годсвейн, Роберт Стекедек (который был также мельником) и Ричард Тайдевелл.

Роберт Чепмен обрабатывал землю и в то же время занимался торговлей. В 1294 году он продал бушель пшеницы Эмме Прюдом²⁰⁶, а позже судился с ней за капюшон, который Эмма согласилась передать Джону, сыну Джона из Элтона, но «не взяла на себя обязательства заплатить» за него²⁰⁷.

Были и другие жители деревни, которые, судя по их именам, занимались ремеслом: Ральф и Джеффри Шумейкеры, Элиас и Стивен Карпентеры, Роджер и Роберт Тейлоры (которые могли изготовлять обувь, строить дома или шить одежду), а также Уильям и Генри Вулмангеры (торговавшие шерстью).



На окраинах деревни кое-как существовали сменявшие друг друга «чужаки», не встроенные в общую систему. Обитателей деревни не раз штрафовали за их «укрывательство». «За пределами места» – как говорили в те времена – были поденщики, странствующие ремесленники и бродяги, причем последние часто появлялись в документах королевских коронеров. В 1312 году шестеро жителей деревни были оштрафованы и получили предписание воздержаться от укрывательства пришлецов. Ричард Ле Уайз приютил Генри Купера и его жену «во вред деревне», Роберт Гэмел – Гилберта из Ланкашира, Марджери, дочь Беатрис, – нищего Юна. Джон Баллард, Джеффри Атте Кросс и Ричард Ле Уайз регулярно принимали у себя чужаков, «к ужасу жителей деревни»²⁰⁸.

Кроме подозрительных пришлецов, в деревне были свои чудаки и помешанные. В 1306 году суд велел Джону Чепмену проследить за тем, чтобы его сын Томас, «отчасти лунатик» (in parte lunaticus), «впредь вел себя прилично, находясь среди соседей»²⁰⁹. В отчетах коронеров зафиксированы и другие случаи, связанные с психическими отклонениями. В 1316 году крестьянка из Йелдена, Бедфордшир, страдавшая от «болезни, называемой безумием», встала с постели, схватила топор, зарубила своего сына и трех дочерей и «повесилась в своем доме, на балке, взяв две пеньковые веревки»²¹⁰.



Некогда считалось, что среди крестьян в средневековой деревне царило равенство при невысоком уровне жизни. На самом же деле их имущественное положение сильно различалось. Земля была главным богатством и распределялась далеко не поровну. Более того, некоторые держатели, и вилланы и свободные, увеличивали свои владения, покупая или арендуя чужие земли.

Предполагалось, что земля должна сохраняться и передаваться наследникам как единое целое: это позволяло сохранить надел за семьей, а также обеспечить выплату ренты и несение повинностей. Поэтому отчуждение земли – продажа – в теории было запрещено. В действительности продажа и аренда земли нередко упоминаются в судебных документах конца XIII века, это не было чем-то новым. Сеньор давал согласие, так как получал доход от сделки в виде повышенной ренты и соответствующих сборов.

В Элтоне, где проживало немало свободных держателей, многие зафиксированные в документах продажи были совершены свободными людьми: одни постоянно продавали землю, другие покупали, третьи делали то и другое. Джон Херинг появляется в судебных протоколах в 1292 году, по случаю продажи двух с половиной перчей Элис, дочери Бейтмана из Клипшема²¹¹, и затем в 1300 году, когда он продал один акр Джоан, жене Гилберта Энгейна из Уэнсфорда, а также пол-акра Ричарду из Торп-Уотервилла²¹². В 1312 году Томас Чаузи продал пол-акра Реджинальду из Ярвелла и два перча Ричарду Карпентеру²¹³. В 1322 году Ричард Фраунсис продал пол-акра Джону Смиту и столько же – Ричарду Элиоту²¹⁴; последний тем временем приобрел еще два акра у Джона Кетела, который также продал один перч Ричарду Чаплину из Уэнсфорда²¹⁵; одновременно Джон Кетел купил пол-акра луга у Клемента Крейна²¹⁶. Перейдем к вилланам: Мюриэль Атте Гейт и Уильям Харп продали по акру Николасу Миллеру «без соизволения господина», оба уплатили по шесть пенсов штрафа²¹⁷. Единственной крупной сделкой до 1350 года была та, которую заключили Реджинальд Чайлд и Джон, сын Генри Рива: в 1325 году они разделили между собой виргату земли, принадлежавшей Джону Вагге. Видимо, соизволения получено не было, и их оштрафовали на два шиллинга, «поскольку на то есть решение суда», хотя сделка, похоже, осталась в силе²¹⁸.

Изучая сделки с землей в принадлежавшей аббатству Рэмси деревне Кингс-Риптон, где проживал только один свободный держатель, Энн де Виндт выявила 292 такие сделки среди несвободных держателей за период с 1280 по 1397 год. В большинстве случаев речь шла об участках площадью от полутора до двух с половиной акров на «открытой равнине», остальные акты купли-продажи касались домов, вспомогательных построек, участков под дома и огороженных земель. Примерно треть населения в то или иное время участвовала в сделках с недвижимостью. При этом в 36 % случаев продавались участки площадью менее одного акра, в 57 % – от одного до десяти акров, в 7 % – от десяти до двадцати акров. Одни покупатели, очевидно, были новопоселенцами, которым требовался надел. Другие, по всей видимости, приобретали землю для дочерей и младших сыновей. Третьи сдавали купленные участки субарендаторам, становясь крестьянами-землевладельцами. Во второй половине XIV века почти в каждой английской деревне насчитывалось несколько семей, владевших достаточным количеством земли, чтобы составить крестьянскую элиту²¹⁹.

Богатство могло заключаться не только в земле. В XIII веке редко где разводили овец или крупный рогатый скот вместо выращивания зерновых, однако многие сельские жители держали животных. Сведения о поголовье скудны, но кое-что можно узнать из документов о сборе королевских налогов, взимавшихся время от времени для покрытия военных расходов. Велся учет скота, зерна и других продуктов, находившихся в собственности селян. Майкл Постан извлек ценную информацию из описи 1291 года, где содержатся данные о пяти деревнях аббатства Рэмси. Элтон не входил в их число, но в целом цифры можно считать типичными для региона. У среднего жителя деревни, платившего налоги, имелось 6,2 овцы, 4,5 коровы и теленка, 3,1 свиньи, 2,35 лошади и вола. Из этого не следует, что каждый обитатель деревни владел примерно 16 животными. Кроме того, как показывает Постан, многие деревенские налогоплательщики не держали овец, а на нескольких богатых крестьян приходилась большая часть поголовья. Пахотные животные, коровы и свиньи распределялись более равномерно²²⁰; правда, другой исследователь, говоря об Англии в целом, утверждает, что «у большинства людей было ровно столько тяглового скота, коров и овец, сколько требовалось для пропитания»²²¹.

В записях Элтонского манориального суда начала XIII века перечисляются жители деревни, в основном обычные держатели с виргатами, а также несколько коттеров, чей «скот» или «тягловый скот» оказывался, в нарушение установленного порядка, «на лугу господина» или «на зерне господина». В 1312 году животные, принадлежавшие двенадцати жителям деревни, паслись на полях в то время, когда деревенские правила запрещали делать это, или «топтали зерно» других селян²²². Несколько жителей деревни, судя по этим документам, имели лошадей, многие – овец или свиней.

Деревенские бедняки неоднократно упоминаются в судебных записях из-за того, что им прощали штрафы за правонарушения. Большинство были коттерами. В документах коронеров отразились маленькие трагедии обездоленных деревенских жителей, которые «ходили от двери к двери в поисках хлеба». Беатрис Боун, «бедная женщина», в 1273 году просила милостыню в Турви, Бедфордшир, и наконец «упала от слабости и немощи и умерла там… между первым и третьим часом»[8]. Два дня спустя ее нашла родственница²²³. Джоан, «несчастное дитя в возрасте пяти лет», ходила по Ризли в поисках хлеба, упала с моста и утонула²²⁴.



Возможно, для большинства жителей деревни не меньшую важность, чем юридический статус или богатство, имело их положение среди односельчан, место в общине. Как и в двух других деревнях аббатства Рэмси, исследованных Эдвардом Бриттоном (Бротон)²²⁵ и Эдвином де Виндтом (Холиуэлл-кам-Нидингворт)²²⁶, в Элтоне обнаруживается внутренняя иерархия: местные должностные лица – староста, бидл, присяжные, пробователь эля, глава титинга (административной единицы) – оказывались представителями нескольких семейств. Все они выбирались жителями деревни. То были ответственные должности, требовавшие принесения присяги; плохое исполнение обязанностей каралось штрафом. Всего в записях за 1279–1346 годы фигурирует более двухсот элтонских семейств, но только сорок девять поставляли должностных лиц²²⁷. Однако и среди этих избранных семейств наблюдалось неравенство: в восьми из них четыре и более члена семьи занимали 101 должность, в четырнадцати два члена семьи занимали 39 должностей, в двадцати семи один член семьи занимал 41 должность. Таким образом, половину всех должностей занимали выходцы из восьми семейств, что соответствовало 3,5 % от общего числа домохозяйств. Число должностей в расчете на одного члена семьи варьировалось от одной до шести.

Большинство семей, дававших должностных лиц, включая те восемь, которые проявляли чрезвычайную активность в этом отношении, были семьями вилланов-виргатариев. На четырех членов семьи Ин Ангуло (буквальный перевод – «в углу», английский эквивалент неизвестен) приходилось в общей сложности четырнадцать должностей: Джеффри, указанный в «Сотенных свитках» 1279 года как виллан-виргатарий, был присяжным в 1279 году; Майкл – присяжным в 1294, 1300, 1306, 1307 и 1312 годах; Хью – присяжным в 1300, 1307, 1312 и 1331 годах, старостой в 1323–1324 годах и вновь в 1324–1325 годах; Уильям – присяжным в 1318 и 1322 годах. Из пяти Гэмелов Роджер был присяжным в 1279 и 1294 годах, пробователем эля в 1279 году; Роберт – присяжным в 1292 и 1308 годах; Филип – присяжным в 1300 году, пробователем эля в 1312-м; Джон – присяжным в 1308 и 1312 годах и пробователем эля в 1331 году; Эдмунд – присяжным в 1342 году и пробователем эля в том же году. Четверо Брингтонов были присяжными, из них Реджинальд – трижды. Четверо представителей семейства Чайлд занимали восемь должностей – трое были присяжными, а Уильям Чайлд три раза избирался старостой. Четверо Эбавбруков были присяжными, а один из них, кроме того, пробователем эля. Четверо Атте Кроссов занимали выборные должности, причем Александр четыре раза был присяжным и один раз – старостой. Гослины дали присяжных, двух старост и бидла. Ривы были присяжными, пробователями эля и, естественно, старостами.

Поразительно, что эти же семьи часто упоминаются в судебных записях в связи со ссорами, исками, нарушениями закона и актами насилия: тем самым подтверждаются наблюдения Эдварда Бриттона относительно Бротона. Членов трех наиболее видных семей в 1279 году обязали уплатить штраф и возместить убытки – Александр Атте Кросс, Гилберт, сын Ричарда Рива, и Генри, сын Генри Эбавбрука, «сильно избили» сына еще одного виргатария, Реджинальда Ле Уайза²²⁸. В 1294 году Роджер Гослин «пустил кровь Ричеру Чаплину». В том же году жены двоих мужчин из семейства Ин Ангуло поссорились, и жена Майкла, Элис, «сделала хэмсокен» в отношении жены Джеффри, также звавшейся Элис, то есть напала на женщину в ее собственном доме; жена Майкла заплатила штраф и еще шесть пенсов за «разрешение договориться» со своей невесткой. Ричард Бенит, дважды избиравшийся присяжным, «сильно избил Томаса Клерка и набросился на него в его собственном доме». Джон, сын Джона Эбавбрука – оба занимали публичные должности, – «взял животных Мод, жены Джона Эбавбрука» (очевидно, она приходилась ему мачехой), «и вывел их из ее дома»²²⁹.

В 1306 году, по всей видимости, произошла массовая драка с участием членов семей, относившихся к деревенской элите. Джон Кетел, дважды бывший присяжным и дважды – пробователем эля, «проломил голову» Николасу, сыну Ричарда Смита, а также сильно избил Ричарда Бенита «и, более того, набросился на него». Джон, сын Генри Смита, четырежды присяжный, «ударил Роберта Стекедека и пустил ему кровь», а его брат Генри Смит «преследовал Джона [Смита]… с ножом, чтобы ударить и ранить его»²³⁰.

Представители деревенской верхушки судились между собой за долги, обвиняли друг друга в клевете, совершали различные правонарушения: опаздывали на осеннюю жатву, посылали на нее не всех своих домочадцев, «не вязали осенью господскую пшеницу, как это делали [их] соседи». Дочери глав семейств несколько раз осуждались за «блуд»: в 1303 году – Матильда, дочь Джона Эбавбрука²³¹; в 1307-м – Ателина Блейкмен²³²; в 1312-м – Элис, дочь Роберта Атте Кросса²³³; в 1316-м – две женщины из семейства Ин Ангуло, Мюриэль и Элис²³⁴.

В общем, лишь несколько семей активно участвовали в деревенских делах, стоя на страже закона или же преступая его. Официальные должности, видимо, позволяли им поддерживать и улучшать свое положение в обществе. В итоге они стали отдаленным подобием шекспировских Тибальта и Меркуцио, и развязки деревенских драм были примерно такими же, как у великого драматурга.



Судебные записи лаконичны, но все же по ним можно составить представление о нескольких деревенских персонажах. Один из них – Генри Годсвейн, виргатарий, пробователь эля и присяжный; в 1279 году он был оштрафован «за то, что отказался выполнять вторую осеннюю барщину и помешал ее выполнению, велев всем уйти домой раньше времени, без разрешения бейлифов, что нанесло господину ущерб в полмарки»²³⁵. Другой – Джон из Элтона (младший), постоянно вступавший в стычки с соседями: ссора с его же свободным держателем Джоном из Лангетофта (1292 г.)²³⁶; ссора с Эммой Прюдом (1294 г.)²³⁷; осужден за прелюбодеяние, совершенное с Алисой, женой Реджинальда Ле Уайза (1292 г.)²³⁸; осужден за проникновение во владения Джона Херинга (1292 г.)²³⁹; наконец, случай, произошедший в 1306 году, когда он напал на своего держателя Джона Чепмена и «выгнал того из его собственного дома», а заодно унес сено Джоан, жены Роберта Чепмена²⁴⁰.

Не все задиры происходили из лучших семейств деревни. Была семья, которая не дала ни одного должностного лица, но часто упоминалась в судебных записях. Речь идет о Прюдомах. Уильям был коттером Джона из Элтона, Уолтер – свободным виргатарием. Эмма, жена Уолтера, и Матильда – возможно, жена Уильяма, – упоминаются несколько раз: они ссорились с соседями, были истцами и ответчиками в суде, фигурировали в делах как варщицы пива. Из этого семейства вышел единственный среди элтонцев убийца, чье имя появляется в протоколах манориального суда (такими случаями занимались королевские суды): Ричард Прюдом, в 1300 году осужденный за убийство Гослины Крейн²⁴¹. Саббы также были известны преимущественно участием в ссорах и актах насилия; Эмма Сабб подверглась штрафу за то, что являлась «fornicatrix» (блудницей), «а так как это простая женщина», ее назвали просто «шлюхой»²⁴².



За устоявшимися формулами и лапидарными латинскими фразами судебных писцов нелегко расслышать подлинную речь селян. Пруденс Эндрю в «Неизменной звезде», романе о крестьянском восстании 1381 года, следуя распространенной традиции, вкладывает в уста своего героя слова, ставящие его в интеллектуальном отношении лишь немногим выше осла, с которым он временами спит. Надежных исторических источников, дающих представление о повседневной речи английского крестьянства, нет (кое-какие намеки встречаются у Чосера). В этом смысле очень ценны протоколы допросов, учиненных инквизицией в пиренейской деревне Монтайю – приблизительно в то же время, когда создавались документы элтонского суда²⁴³. Крестьяне Монтайю свободно, даже многословно, толкуют о политике, религии и нравственности, философствуют, демонстрируют живой ум, воображение, юмор и мудрость. Записи элтонского суда – единственный источник, который дает представление о неформальном общении крестьян. Однажды жители деревни собрались у церкви в воскресенье перед Днем Всех Святых, и три представителя влиятельных семейств – Ричер, сын Гослина, и Ричард Рив с женой – сцепились с Майклом Ривом, «изрекая самые непристойные слова перед всем приходом». Эти трое обвинили Майкла в грешках, которые часто приписывались старостам: «Что осенью он снял урожай зерна, взяв обычных держателей аббата, посланных на барщину, и вспахал свои земли в Эверсхолмфилде деревенскими общинными плугами; что он освобождал держателей от работ и служб при условии, что те сдадут ему свои земли по низкой цене»; наконец, «что он брал взятки с богатых, не желавших становиться цензуариями, и [вместо этого] ставил бедных ad censum».

Майкл подал иск о клевете. Присяжные признали его «не виновным ни по одной статье», оштрафовали Ричарда Рива и Ричера Гослина на два шиллинга и двенадцать пенсов соответственно и обязали Ричарда выплатить Майклу за ущерб немалую сумму – десять шиллингов. Позднее Майкл простил им все, выговорив себе только два шиллинга²⁴⁴.

Глава V. Как жили обитатели деревни

Все элтонцы – свободные, вилланы, люди с неопределенным правовым положением, виргатарии, полувиргатарии, скотоводы, слуги и ремесленники – жили в домах, которым было присуще одно и то же свойство, а именно недолговечность. Плохо построенные, из непрочных материалов, они сооружались заново едва ли не с каждым поколением. В Уоррем-Перси есть дом, видоизменявшийся девять раз на протяжении чуть более трех веков, – следы этих работ сохранились до нашего времени. Как представляется, нередко поводом для перестройки был переход надела к очередному наследнику. По не вполне понятным причинам новый дом часто возводился рядом со старым, по измененному плану, с новым фундаментом, для которого вырывали новые ямы или траншеи²⁴⁵.

Держатель не всегда решал сам, перестраивать дом или нет. Крестьянин, к которому переходил надел, мог быть связан договором, который предусматривал строительство нового дома определенного размера и в течение определенного времени. Иногда сеньор соглашался поставлять древесину или оказывать другую помощь²⁴⁶. Сеньор был заинтересован в надлежащем содержании домов и хозяйственных построек в своей деревне, и манориальный суд поддерживал его в этом. Жительнице Элтона Альдузе Чаплин в 1306 году пришлось найти поручителей, согласившихся гарантировать, что она «до следующего заседания [суда] починит свой жилой дом и приведет его в такое же хорошее состояние, в каком получила его»²⁴⁷. Двумя годами позднее Уильям Рувхед точно так же обязался починить и перестроить свой жилой дом, приведя его в такое же хорошее состояние, в каком он получил его за герсум [платеж, вносимый при получении недвижимости]²⁴⁸, а в 1331 году трое жителей деревни выплатили по 12 пенсов штрафа, поскольку не «заботились о [своих] постройках»²⁴⁹.

Все деревенские дома относились к базовому для Средневековья «зальному типу», так же как усадебные дома, амбары и даже церкви. В них имелось одно помещение с высоким потолком, размер которого варьировался в зависимости от числа «пролетов» или каркасных секций. В крестьянских домах площадь «пролета» обычно составляла около полутора квадратных метров²⁵⁰.

Дом богатого селянина, такого как Джон из Элтона, мог состоять из четырех или даже пяти «пролетов», с входом в центре длинной стороны. В одном конце, вероятно, располагались небольшие служебные помещения, отделенные от остального дома: кладовая для напитков и кладовая для хлеба, посуды и утвари; между ними делали проход в кухонную пристройку. Второй этаж, так называемый солар, находился над служебными помещениями или в другом конце дома. Здесь, наверху, возможно, располагалась спальня. Большой зал обогревался либо известным с древности центральным очагом, либо камином со встроенным в стену дымоходом. В первое время залы, как церкви, разделялись на некое подобие нефов, и площадь уменьшалась из-за стоявших в два ряда столбов, поддерживавших крышу. Изогнутая несущая конструкция частично решила эту проблему, а к концу XIII века плотники вновь открыли для себя стропила, известные еще грекам и римлянам. Треугольная конструкция давала возможность стропилам выдерживать значительный вес²⁵¹.

Крестьянин среднего достатка, виргатарий вроде Александра Атте Кросса, вероятно, жил в трехэтажном доме – такие встречались чаще всего. Коттер, как Ричард Трун, мог иметь небольшой дом в один или два этажа. Как правило, под одной крышей жили и люди, и животные, но хлев чаще всего делился на части. Иногда он располагался под прямым углом к жилым помещениям, что предвещало европейские фермы будущего, с домом и хозяйственными постройками вокруг центрального двора²⁵².

Внутренние помещения освещались окнами со ставнями, но без стекол, и дверями, часто открытыми в дневное время, – дети и животные свободно входили в дом и выходили из него. Полы из утоптанной земли устилались соломой или камышом. В центре находился возвышавшийся над полом каменный очаг, где горел огонь. Топливом служили дрова или торф (обычно использовавшийся в Элтоне)²⁵³; дым выходил через отверстие в крыше. Некоторые очаги имели колпаки или воронки для отвода дыма в импровизированный дымоход, на конце которого порой закрепляли бочку с выбитыми доньями. Дом всегда был полон дыма – огонь горел весь день: вода, молоко или каша кипятились и варились в горшках на подставке либо в чайниках из латуни или железа, снабженных ножками. На ночь очаг могли прикрывать большой глиняной крышкой в виде круга с отверстиями²⁵⁴.

Писатель XIII века, противопоставляя радостную жизнь монахини браку с его треволнениями, изобразил переполох в крестьянском жилище: жена слышит крик ребенка, спешит в дом и обнаруживает, что «кошка добралась до бекона, а собака – до свиной шкуры. Пирог подгорает на камне [очага], теленок лакает молоко. Горшок кипит на огне, а муж-грубиян осыпает ее руганью»²⁵⁵.

Кое-что о внутренности крестьянского жилища мы узнаем из средневековых проповедей: зал, «черный от дыма», кошка, которая сидит у огня и часто подпаливает шерсть, пол, устланный на Пасху зелеными стеблями тростника и цветами, а в зимнее время – соломой. Вот хозяйка дома за уборкой: «Она берет метлу и сгребает грязь со всего дома в одно место; а чтобы не поднималась пыль… с большим усилием отправляет все это за дверь». Но работа никогда не заканчивается: «Ибо в субботу днем слуги подметают дом и отправляют все нечистоты и грязь за дверь, в кучу. А что потом? Приходят каплуны и куры, расшвыривают это, и все делается нехорошо, как прежде». Мы видим, как женщина занимается стиркой, замачивает одежду в щелоке (домодельном, из золы и воды), колотит и чистит ее, а затем развешивает для сушки. Собаку выгнали из кухни, плеснув на нее горячей воды из таза, и она дерется за кость, растягивается на солнце, где на нее садятся мухи, или жадно наблюдает за тем, как люди едят, пока ей не бросят кусочек, «после чего она отворачивается»²⁵⁶.

Члены семьи ели, сидя на скамьях или табуретах за столом на козлах, который разбирался на ночь. Стулья были редкостью. В шкафу или буфете хранились деревянные и глиняные миски, кувшины и деревянные ложки. Окорока, мешки и корзины подвешивали к стропилам, подальше от крыс и мышей. Одежду, постельные принадлежности, полотенца и столовое белье складывали в сундуки. У зажиточных крестьян встречались серебряные ложки, латунные горшки и оловянная посуда²⁵⁷.

Для мытья – которое случалось нечасто – в Средневековье использовали бочку без верха. Все члены семьи, вероятно, мылись друг за другом, чтобы носить и нагревать как можно меньше воды²⁵⁸. Спали на соломенных тюфяках, положенных на пол, – либо в зале, либо на чердаке, куда забирались по лестнице. Муж и жена ложились вместе, ребенок мог спать с ними или в колыбели у огня.



Манориальные записи содержат множество сведений о том, чем питался аббат Рэмси, особенно по праздникам: жаворонки, утки, лосось, козлята, на Пасху – цыплята, на Рождество – кабан, по разным другим случаям – каплуны и гуси²⁵⁹. Стол монахов был не таким изысканным. Для них Элтон (и другие поместья) присылал бекон, говядину, баранину, сельдь, масло, сыр, бобы, гусей, кур и яйца, а также муку тонкого и грубого помола. Обитатели curia, включая старосту, бидла, некоторых слуг и «время от времени – различных работников и посетителей», также получали более или менее сытную пищу, включая зерновые в большом количестве, горох, бобы, бекон, кур, уток, сыр и масло. Питание составляло существенную часть вознаграждения слуг и работников поместья. Жорж Дюби приводит в пример возчиков из аббатства Батл, требовавших ржаной хлеб, эль и сыр по утрам, мясо или рыбу – в полдень²⁶⁰.

О рационе обычного крестьянина мы знаем меньше. Селянин XIII века занимался по преимуществу земледелием, а не скотоводством, так как его главной потребностью было добыть себе пропитание – еду и напитки на основе зерновых. Целью был не достаток как таковой, а удовлетворение основных нужд²⁶¹. Речь идет о хлебе, похлебке (или каше) и эле. Почти вся пшеница шла на продажу, и для изготовления еды и напитков крестьянину оставались ячмень и овес. Хлеб пекли по большей части из суржанки (maslin), смеси пшеничной и ржаной или ячменной и ржаной муки. Получались грубые с виду темные караваи весом от двух килограммов, которые потреблялись в огромных количествах мужчинами, женщинами и детьми²⁶².

В бедных крестьянских семьях, таких как Труны или Саладины из Элтона, похлебку предпочитали хлебу по соображениям экономии: она не требовала помола, что позволяло не платить мельнику и избежать естественной потери продукта во время приготовления муки. Ячменные зерна, которые шли на похлебку, прорастали во влажном теплом месте, а затем варились в горшке. Воду можно было слить, подсластить медом и пить («ячменная вода») или оставить сбраживаться, чтобы получилось пиво. Горох и бобы, использовавшиеся и при варке похлебки, и при выпечке хлеба, были одним из немногих в то время источников белка и аминокислот. В похлебку порой добавляли немного жирного бекона или соленой свинины, а также лук и чеснок с огорода. Весной и летом в распоряжении крестьянина оказывались овощи: капуста, салат, лук-порей, шпинат и петрушка. Кое-кто сажал у себя на участке фруктовые деревья – яблоневые, грушевые, вишневые. Орехи, ягоды и коренья собирали в лесу. Фрукты обычно варили – считалось, что сырые плоды вредны для здоровья. Не считая ядовитых или очень горьких растений, «все, что росло, шло в горшок, даже примула и листья земляники»²⁶³. Зима и ранняя весна были голодным временем: запасы зерна заканчивались, а дикая природа ничего не давала.

Наваристая или жидкая, ароматная или не очень, похлебка была основной пищей многих деревенских семей. Всякий раз, когда семья садилась за стол, начиная с завтрака, старались подавать слабый эль, сваренный дома или купленный у соседа, – но часто крестьяне были вынуждены обходиться водой. Больше всего не хватало белка: фасоль и горох давали его в недостаточном количестве. Дефицит восполняли за счет яиц, в гораздо меньшей степени – за счет мяса и сыра; в этом смысле зажиточным крестьянам было легче, чем беднякам и середнякам. По мнению Косминского, «вилланы-полувиргатарии, а тем более виргатарии все же могли бы без затруднений сводить концы с концами, если бы на них не ложилась всей тяжестью феодальная эксплуатация», то есть трудовые повинности и другие обязательства; но четверти виргаты (от пяти до восьми акров) крестьянину не хватало даже в отсутствие ренты и отработок²⁶⁴. По расчетам Генри Беннета, для обеспечения прожиточного минимума было необходимо иметь от пяти до десяти акров, «скорее десять, чем пять». Согласно последним оценкам (исследование Герберта Хэллэма, 1988), среднестатистической семье из 4,75 человека требовалось двенадцать акров. Дж. З. Титоу отмечает, что при двуполье семья нуждалась в более обширном наделе, чем при трехполье, поскольку площадь пара в этом случае увеличивалась. Сисели Хауэлл, изучая данные по мидлендской деревне Кибворт-Харкорт, пришла к выводу, что лишь начиная с середины XVI века полувиргатарий мог снимать со своей земли свыше восьми бушелей зерна в год на человека и таким образом обеспечивать семью пропитанием. Бедняки выживали только за счет поденной работы²⁶⁵.

Помимо нехватки белка, в Средневековье часто наблюдался недостаток жиров, кальция, витаминов A, C и D²⁶⁶. Кроме того, пища нередко была бедна калориями, поэтому добавление в рацион эля было полезно и для здоровья, и для хорошего настроения. Скудное питание жителей деревни имело и положительные стороны – низкое содержание белков и жиров, что сближает его с современной диетой для сердечников, а активное потребление клетчатки предохраняло от рака.

Середняки, такие как Александр Атте Кросс или Генри Эбавбрук, вероятно, держали пару коров или несколько овец, чтобы в доме постоянно были молоко, сыр и масло. Большинство семей разводили кур и свиней, обеспечивая себя яйцами и иногда – мясом, но животные, как и пшеница, часто шли на продажу, чтобы вносить ренту и другие платежи. Соленую и сушеную рыбу покупали, как и угрей, которых, впрочем, можно было ловить в Нине или – нарушая закон – в мельничной запруде.

В средневековой литературе отразилась потребность в белках и жирах, которых не хватало малоимущим. Ирландский поэт XII века описывает сон, в котором кораблик, «сделанный из сала, плывет по сладкому молочному морю», а посреди озера стоит замок, к которому ведет мост из масла; окружающий его частокол – из бекона, двери – из сыворотки, колонны – из зрелого сыра, столбы – из свинины. Замок обведен рвом, полным бульона с пряностями и блестками жира на поверхности. Стражники приветствуют мечтателя, протягивая ему связки жирных сарделек²⁶⁷.

Люди недоедали, особенно в годы периодических неурожаев, один из которых в начале XIV века вызвал всеобщий голод в Англии и Северо-Западной Европе. Еще большим несчастьем стала пришедшая позднее «черная смерть» – чума: население Европы уменьшилось настолько, что наступило относительное изобилие еды и крестьяне стали питаться пшеницей. Поэт Джон Гоуэр (ум. в 1408 г.) вспоминал о предшествующих голодных временах не с сожалением, а скорее с негодованием и ностальгией, что отражало отношение элиты к низшим классам: