– Возьмите, Любовь Максимовна, продайте их, они должны дорого стоить, а у вас кредиты…
— Двадцать четыре.
В конце концов, если разобраться, серьги предназначались бывшей няне, а не мне, так что всё по-честному.
Бэл одарил меня взглядом типа «охо-хо», зная, как и я, что именно возраст мультипликатора прежде всего вызвал отрицательный ответ в других банках.
– Вот спасибо! – просияла Любовь Максимовна. – Век вашей доброты не забуду! Не хотела говорить, но, если уж вы оказались таким хорошим человеком… Дело в том, что мать дала мне два письма и отправила с Евой по двум адресам.
— Что ему нужно? — спросил Бэл, но выглядел он так, будто уже решил отказать.
– А второй адрес чей?
— Студия, оборудованная надлежащим образом. Средства, чтоб нанять десять художников-копировщиков, учитывая, что может пройти год, прежде чем будет закончен хоть один фильм и можно ожидать получения прибыли. Средства на поощрение. Средства ему на жизнь. Вот примерные подсчеты.
– Отца девочки, – Напалкова выразительно приподняла брови.
Вэл склонился над бумагами, моментально привел в порядок мелкие аккуратные черты лица, выпятил ровные темные усики и наморщил лоб, отчего выгнутые дугой брови задрались к черной челке.
– В каком смысле?
— Почему вы ему сразу не отказали? — наконец спросил он.
– Был еще второй отец.
Я переваривала услышанное.
— Гм... Посмотрите на его рисунки. — Я открыл другую папку и расстелил перед ним буйно расцвеченную череду листов, представлявших портреты двух персонажей и их забавную историю. Я понаблюдал за утомленно-мудрым лицом Бэла, пока он пересматривал листы; увидел пробуждающийся интерес, услышал смех.
– Как такое может быть?!
— Вот именно, — сказал я. — Пф. — Он откинулся на спинку стула и окинул меня оценивающим взором. — Уж не хотите ли вы сказать, что мы должны за него взяться?
– А мамаша не промах, правда? – захихикала Любовь Максимовна. – Да она сама, поди, не уверена, кто отец ребёнка, спала со всеми подряд. А как хвост прижали, так кинулась своих мужиков вспоминать. Может, какой дурак и согласится ребёнка взять. Вот нашёлся один… Ой, извините, я не хотела так про вашего мужа…
— Оно, конечно, рискованно, и никаких гарантий. Но я бы сказал да. Разумеется, на всякий случай надо приставить к нему опытного бухгалтера, который следил бы за состоянием дел и сообщал, стоит ли финансировать дальнейшее расширение.
Я махнула рукой: чего уж тут, сейчас не до политесов.
— Хм. — Он поразмыслил какое-то время, поглядывая на рисунки, которые все еще казались мне забавными, хотя я за две недели насмотрелся на них достаточно. — Ну, не знаю. Больно уж пальцы у него веером.
– И знаете, что самое главное? – продолжала няня. – Мать велела мне сначала ехать к тому, другому мужику.
— Может, это режутся крылья? — кротко спросил я, и в глазах Бэла мелькнула веселая искорка. Он выровнял стопку рисунков и вложил их обратно в папку.
– Вы были у него? – спросила я.
— Оставьте это, хорошо? — сказал он. — Я поговорю с Генри во время ленча. — И у меня мгновенно возникло неловкое чувство, что они будут обсуждать не только и не столько мультипликатора, сколько основательность моих суждений. Если они сочтут меня глупцом, я в два счета окажусь позади Джона в очереди на повышение.
Напалкова кивнула.
Однако в половине пятого зазвонил мой внутри-офисный телефон, и на другом конце провода был Вэл.
– И как он себя повёл?
— Зайдите и заберите ваши бумаги, — сказал он. — Генри говорит, что целиком полагается на ваше решение. Так что пан или пропал — решать вам.
– Выставил меня, даже записку читать не стал. Жена у него, доложу я вам, та еще стерва! Чуть не с кулаками на меня бросилась, хотя я-то тут при чём? За своим кобелём бы лучше следила.
Я задумалась.
Первый раз появившись на Королевских скачках в Аскоте, человек, в зависимости от его взгляда на мир, испытывает либо восторженное изумление, либо пуританское негодование. Либо душа воспаряет при виде изумрудных травяных дорожек, бесчисленных цветников, ярких платьев, игривых шляп и элегантных мужчин в пристойно-сером, либо возмущается презренным мотовством, легкомыслием и клеймит позором шампанское с земляникой, пока в мире кто-то голодает.
– То есть мать велела вам сначала ехать с Евой к тому мужчине?
– Ага.
Я, несомненно, принадлежал к жизнелюбам: и по воспитанию, и по наклонностям. Так уж случилось, что Королевские скачки в Аскоте были единственным событием в мире скачек, из которого мои родители неизменно исключали меня. Три из четырех дней праздника детей на Королевскую трибуну не допускали, а мать в данном случае интересовали не столько ставки, сколько возможность повращаться в обществе. Школа, твердо повторяла она каждый год, должна быть на первом месте; правда, в другие дни эта строгость как-то забывалась. Так что я испытывал ощущение двойного праздника, проходя через ворота в воскрешенном отцовском наряде и прокладывая путь через возбужденную толчею к указанной верхней закрытой трибуне.
– А это значит, что…
— Добро пожаловать на представление! — бодро сказал Гордон, вручая мне бокал с пузырящимся напитком, а Джудит в желтом шелке, мурлыкая от удовольствия, воскликнула:
– …Он-то настоящий отец и есть! – торжественно закончила фразу няня.
— Ну, разве не здорово?
Глава четырнадцатая
— Изумительно.
Дело принимало совсем другой оборот. Я возликовала: расследование наконец-то сдвинулось с мёртвой точки!
Я и вправду так думал. Загоревший и поздоровевший Гордон представил меня хозяину ложи.
– А где вторая записка?
— Дисдэйл, это Тим Эктрин. Он работает в банке. Тим — Дисдэйл Смит.
– Валяется где-то у меня в чемодане, – ответила няня. – Естественно, я не таскаю ее с собой.
Мы обменялись рукопожатием. Рука Дисдэйла была пухлая и горячая, как и его тело, и лицо.
– Но вы, конечно, ее прочитали? – спросила я, не сомневаясь в ответе.
— Рад познакомиться, — сказал он. — Вам уже нашли? Отлично. Знакомы с моей женой? Беттина, солнышко, поздоровайся с Тимом.
– Конечно, прочитала! – с достоинством ответствовала мадам Напалкова. – Ведь я же отвечала за жизнь ребёнка! Мне надо было знать, в чьи руки я передаю девочку.
Он положил руку на талию девушки более чем вдвое моложе его самого.
Я выжидательно уставилась на Любовь Максимовну, но намёка она не поняла, поэтому пришлось подстегнуть:
На девушке было обтягивающее белое в черный горошек платье, низко вырезанное на груди и спине. Еще была широкая черная шляпа, прекрасная кожа и нежная отработанная улыбка.
– И что там было написано?
— Привет, Тим, — сказала она. — Я так рада, что вы пришли!
– Да то же самое, что и в вашей: он отец, это его дочь, раньше не хотела говорить, рожала для себя, сейчас возникли проблемы, прошу приютить ребёнка на несколько дней, няня оплачена… Слово в слово.
Ее голос, по-моему, походил на все остальное: эффектный, хорошо поставленный, неестественно мелодичный и все-таки еле заметно отдающий сточной канавой.
– Адрес второго отца вы, надеюсь, помните?
– Еще бы не помнить. Когда тебя спускают с лестницы и осыпают проклятиями до седьмого колена, такое, знаете ли, не забывается. Удивляюсь, как я там все кости не переломала…
Сама ложа была приблизительно пять на три ярда, большую часть ее занимал обеденный стол на двенадцать персон. Одну стену целиком заменяло окно с видом на зеленый скаковой круг; за стеклянной дверью начинались ступени, ведущие вниз на обзорный балкон. Стены ложи были по-домашнему обиты бледно-голубой рединой; пушистый голубой ковер, розовые цветы и картины создавали атмосферу роскоши, на что ушло гораздо меньше средств, чем могло показаться. В ложах, в которые я по пути заглядывал, стены большей частью были покрашены строителями в универсальный маргариновый колер, и я мимоходом прикинул, у кого из них такой хороший вкус — у Дисдэйла или у Беттины.
Любовь Максимовна ушла, унося золотые серьги от Картье, а взамен оставила мне несколько строк на листе бумаги, написанных размашистым почерком: «Сорокин Валерий Сергеевич, улица Енисейская, дом 19, квартира 34». Валерий! И отчество в свидетельстве о рождении Евы – Валерьевна. Как по мне, я совершила весьма выгодный обмен.
Генри Шиптон и его жена стояли в проеме балконной двери, глядя один внутрь, другая наружу, как двуликий Янус. Генри приветствовал меня через всю комнату, приподняв бинокль, а у Лорны, как всегда, был такой вид, словно она заметила чью-то оплошность.
Сегодня я весь день носилась по городу и даже не перехватила на ходу пирожок. Я вдруг почувствовала дикий голод, распахнула холодильник и принялась сметать оттуда всё подряд: холодные котлеты с картошкой, йогурт, творожные сырки…
Лорна Шиптон, высокая, невыносимо самоуверенная и одетая этим цветистым днем в глухое серое платье от дорогого портного, была женщиной, от которой презрение струилось как поток. Казалось, она не знала, что слова могут ранить, и не видела причин не обнародовать во всеуслышание невеликодушные мысли. Я встречал ее примерно столько же раз, сколько и Джудит Майклз, и по большей части в тех же обстоятельствах, и если я подавлял в себе любовь к одной, то по отношению к другой мне приходилось скрывать раздражение. Естественно, судьба распорядилась так, что из них двоих именно Лорна Шиптон оказалась моей соседкой по столу.
Насытившись, я открыла карту и прикинула: когда доберусь до Енисейской улицы, будет уже начало десятого, поздновато для визитов к незнакомым людям. Но я должна ехать прямо сейчас! Не могу отложить поездку до утра, меня просто разорвёт от нетерпения. И потом, в это время шанс застать людей дома намного выше, чем днём. Так что я положила в сумку Евино свидетельство о рождении, предупредила Хадижат, что вернусь ближе к полуночи, и рванула.
Остальные гости прибыли после меня. Дисдэйл и Беттина приветствовали их возгласами и поцелуями, потом устроили что-то вроде общего невнятного представления, но имена были незамедлительно забыты. Дисдэйл решил, что будет меньше толкотни, если все усядутся, так что занял свое место во главе стола, а Гордон сел напротив, спиной к окну. Когда оба устроили вокруг себя своих гостей, оказалось, что два места свободны: одно рядом с Гордоном, одно с края Дисдэйла.
Любовь Максимовна рассказывала, что Валерий Сорокин и его супруга встретили ее чрезвычайно враждебно. Если честно, меня это совсем не удивляет. Я помню, с какой наглой физиономией няня заявилась к Владу, как принялась с порога командовать и чего-то требовать. Она неприятная женщина, чего уж там скрывать. Я же совсем другое дело, я милая, деликатная, со мной они не откажутся разговаривать. Тем более что речь идёт о младенце, который остался без матери, о дочери этого самого Валерия Сорокина. Какой нормальный отец откажется от собственного ребёнка?
Лорна Шиптон сидела справа от Гордона, затем я; слева от него было свободное место, потом Генри, за ним Джудит. Девушка справа от меня почти все время просидела отвернувшись, разговаривая с пригласившим ее Дисдэйлом, так что, хоть я хорошо изучил ее спину и плечо в голубом шифоне, я так никогда и не узнал ее имени.
Как я и ожидала, дорога на общественном транспорте заняла много времени. Ровно в 21:15 я стояла около панельного дома престижной серии, с квартирами улучшенной планировки, в котором обитала семья Сорокиных. Домофон в их квартире не отвечал, но это вовсе не означало, что никого нет дома. Многие люди отключают домофон, чтобы их не беспокоили звонками. Приплясывая на месте от холода, я ждала, когда пойдёт кто-нибудь из жильцов.
Смех, болтовня, изучение расписания заездов, то и дело наполняемые бокалы; Джудит в шляпе с желтыми шелковыми розами; Лорна, извещающая меня, что моя визитка выглядит несколько тесноватой.
И вот он появился: подвыпивший мужичок, едва держащийся на ногах. Увидев меня, он просиял:
— Осталась от отца, — пояснил я.
– О, какая красивая женщина! Неужели вы ко мне?
— Очень глупый человек!
Я не очень жалую пьяных, но ему искренне обрадовалась:
Я вытаращил на нее глаза, но она явно не собиралась меня оскорблять, она просто выразила свое мнение.
– Мужчина, как хорошо, что вы появились. Откройте, пожалуйста, дверь, я ключи не могу найти…
— Прекрасный день для скачек, — сказал я.
Пьянчужка принялся шарить по карманам в поисках ключей, не забывая отвешивать комплименты моей неземной красоте. Ох и набрался же он! Наконец ключи были найдены, домофон запищал, мужчина попытался открыть подъезд – и не смог. Слишком тугой доводчик возвращал дверь обратно, а сил у алкоголика было маловато.
— Вы должны были быть на работе. Вы знаете, что вашему дяде Фредди это не понравится. Я уверена, что, когда он выручил вас, он поставил условие, чтобы вы и ваша мать держались подальше от ипподромов. А вы снова здесь! Это плохо, очень плохо. Я, разумеется, обязана буду ему сообщить.
– Позвольте мне. – Я попыталась отодвинуть мужика, но он неожиданно резво воспротивился.
Меня всегда поражало, как Генри ее терпит. Да и всех, кого ни возьми, поражало, как он на ней женился. Однако он, по супружеской привычке, уловил голос жены с другого конца стола и дружелюбно пояснил:
– Ни в коем случае! Позвольте, я за вами поухаживаю!
— Фредди знает, что Тим здесь, дорогая. Мы с Гордоном добились, как говорится, временной отмены обета. — Он с улыбкой подмигнул мне. — Гнев Господень предотвращен.
Но силёнок по-прежнему не хватало.
— О-о! — разочарованно протянула Лорна Шиптон, и я заметил, что Джудит с трудом удерживается от смеха.
– Позвольте лучше мне за вами поухаживать, все-таки у нас в стране равноправие. – Я извернулась, просунула руку за его спиной и потянула дверь: – Прошу, проходите!
Дядя Фредди, экс-вице-председатель, ныне в отставке, еще настолько принадлежал банку, что там всегда чувствовалось его незримое присутствие. Я знал, что он имеет обыкновение два-три раза в неделю звонить Генри и выяснять, как идут дела; но лишь из накопившегося интереса, а не из желания вмешаться. И, конечно, однажды настояв на своем, он больше никогда не вмешивался в жизнь матери и мою.
– Нет-нет, только после вас, – упёрся кавалер.
В этот момент прибыл последний гость Дисдэйла. Было такое впечатление, что его появление сопровождается пением незримых фанфар; он вошел немного театрально, точно ожидая торжественной встречи и сознавая свое право на нее. Дисдэйл вскочил на ноги, приветствуя гостя, и дружески хлопнул его по спине.
Я заскочила в подъезд, алкоголик ослабевшими ручонками не удержал дверь, и она опять с грохотом захлопнулась у него перед носом.
— Кальдер, вот здорово! Знакомьтесь, это Кальдер Джексон.
Я не могла оставить его на улице, там было слишком холодно и опасно для подвыпившего организма, поэтому толкнула дверь и молча втащила мужичка внутрь. Потом так же молча поспешила к лифту, а его оставила около почтовых ящиков петь дифирамбы моей божественной красоте и доброте.
Последовали восхищенные взвизги гостей Дисдэйла и вежливые улыбки гостей Гордона.
И хотя это не соответствовало действительности, мне было приятно. Я решила, что это знак того, что встреча с Валерием Сорокиным пройдёт удачно. Настроение у меня улучшилось, я широко улыбалась, когда звонила в квартиру.
— Кальдер Джексон! — Дисдэйл оглянулся на стол. — Вы знаете, он просто волшебник. Возвращает лошадей к жизни. Да вы, должно быть, видели его по телевизору.
– Кто там? – настороженно спросил мужской голос.
— О да, — отозвался Гордон. — Разумеется.
– Мне нужен Валерий Сергеевич Сорокин. – Я выдержала паузу и, поскольку опровержений не поступило, уверенно продолжила: – Валерий Сергеевич, откройте, пожалуйста, я принесла документ.
Дисдэйл просиял и вернулся к гостю, который с показной скромностью упивался комплиментами.
– Какой документ? Я ничего не терял.
— Кто это, он сказал? — вопросила Лорна Шиптон.
– Свидетельство о рождении вашей дочери, – радостно оповестила я.
— Кальдер Джексон.
Дверь приоткрылась, в щели показалось мужское лицо, которое зашипело:
— Кто?
– Тише, перестаньте кричать, вы позорите меня перед соседями. Какая еще дочь? Уходите, прошу вас. У меня нет детей.
Гордон покачал головой, явно неосведомленный. Он вопросительно поднял брови, обернувшись ко мне, но я также незаметно качнул головой. Однако мы прислушались и вскоре поняли.
– Уже есть. Знаете, Ева – прекрасный ребёнок, красавица и развита не по годам. Наверное, она пошла в вас. Вот свидетельство о рождении, взгляните, пожалуйста: Ева Валерьевна Айхнер. Ну, Айхнер – это она по матери. Вы же знаете Александру Ефимовну Айхнер?
Кальдер Джексон был невысокий человек с прической, рассчитанной на то, чтобы ее замечали. Рассчитанной в буквальном смысле, как я догадывался.
– Не знаю я никакую Александру Ефимовну, впервые слышу это имя. Уходите!
У него была масса темных кудрей, оттененных благородной сединой, у шеи состриженных на нет, но свободно и мягко спадающих с макушки на лоб; бороду он оставил расти узкой каймой от висков по всей линии подбородка. Борода тоже была густая и вьющаяся, но почти белая от седины. В анфас его обветренное лицо было обрамлено кудрями; в профиль он выглядел так, будто носил шлем.
– Милый, кто там? – раздался у него за спиной женский голос.
«Или ведерко для угля», — непочтительно подумал я. В любом случае раз увидишь, никогда не забудешь.
Мужчина вздрогнул и ответил вглубь квартиры:
— Это просто дар, — возразил он кому-то. Была в его голосе какая-то острота, более властная, чем громкость: легкий простонародный акцент, но не определишь откуда; уверенность, рожденная успехом.
– Машунчик, тут ошиблись адресом. Ничего страшного, женщина уже уходит.
Девушка, сидящая рядом со мной, была в экстазе.
– Я не ухожу, я только пришла. Подождите, давайте разберёмся по порядку.
— Как чудесно, что мы с вами встретились! Столько всяких слухов...
Собеседник обречённо уставился на меня глазами смертника. Рядом с ним материализовалась дама в красном халате.
Скажите, ну пожалуйста, скажите нам, в чем ваш секрет!
– Так, что тут происходит? – деловито осведомилась она.
Кальдер Джексон ласково оглядел ее, его взгляд на мгновение скользнул от нее ко мне и тут же вернулся обратно. Меня он спокойно списал со счетов, поскольку я не представлял интереса, но девушке любезно сообщил:
– Здравствуйте, – заулыбалась я. – Извините за поздний визит, но дело неотложное… Вы жена Валерия Сергеевича, я правильно понимаю?
— Здесь нет секрета, моя дорогая. Никакого секрета! Просто хороший корм, хороший уход и несколько проверенных веками лекарственных трав. И, конечно... ну... приложить руки...
– Я-то жена, а ты кто такая? – осадила меня Машунчик. – Чего припёрлась?
— Но как, — воскликнула девушка, — как вы это делаете с лошадьми?
Улыбка сползла с моего лица.
— Я просто... прикасаюсь к ним. — Он обезоруживающе улыбнулся. — А потом приходит время, я чувствую, что они вздрагивают, и знаю, что это от меня к ним переходит целительная сила.
– Я понимаю ваш негатив, но не стоит разговаривать в подобном тоне.
— И это всегда получается? — вежливо спросил Генри, и я с интересом отметил, что в его голосе не прозвучало ни тени скрытого сомнения; а ведь легковерие Генри можно измерить в микрограммах, если найдется прибор.
– Другого тона ты не заслуживаешь! – отрезала женщина. – В прошлый раз няньку с ребёнком подослала, а теперь сама заявилась! Совсем стыд потеряла!
Кальдер Джексон отнесся к вопросу очень серьезно и медленно покачал головой.
– Нет-нет, вы ошибаетесь. Я не любовница вашего мужа, я абсолютно посторонний человек. Я сама точно в таком же положении, как и вы. Ребёнок находится у меня дома, вроде как на передержке, но я с радостью отдам Еву отцу. Если хотите знать, я прекрасно понимаю ваши чувства, давайте обсудим сложившуюся ситуацию…
— Если я работаю с лошадью достаточно долго, это в конце концов происходит. Но не всегда. Как это ни печально, не всегда.
Однако Машунчик не собиралась ничего обсуждать.
— Просто колдовство! — сказала Джудит и заслужила одну из его легких ласковых улыбок. Был Кальдер Джексон шарлатаном или нет, но средства он подбирал правильно: запоздалый приход, скромное поведение, никаких неумеренных обещаний. И, насколько я понимал, он действительно мог делать то, о чем говорил. Целители были во все века, так почему бы не быть и целителю лошадей?
– Ишь, понимающая какая выискалась! Вали отсюда, чтобы духу твоего здесь не было! Прошмандовка!
— Можете ли вы лечить людей? — спросил я, в точности имитируя тон Генри. Никакого сомнения. Чистый интерес.
С явно недобрыми намерениями дама вышла на лестничную площадку, за ее спиной маячил испуганный Валерий Сорокин.
Кудрявая голова повернулась ко мне скорее любезно, нежели охотно, и целитель терпеливо ответил на вопрос, который, должно быть, ему задавали уже тысячи раз. По затверженному порядку слов видно было, что и ответ он повторял столько же раз.
Я отступила назад:
— Каким бы даром я ни обладал, он предназначен специально для лошадей. У меня нет уверенности, что я могу лечить людей, и я предпочитаю не рисковать. Я просил людей не обращаться ко мне, не хочу их разочаровывать.
– Какое право вы имеете меня оскорблять? Да я приличная женщина, писательница, между прочим! Люся Лютикова меня зовут.
Я кивнул в знак благодарности и понаблюдал, как он поворачивает голову и с готовностью отвечает Беттине на следующий вопрос, как будто его тоже никогда прежде не задавали.
– Чеши отсюда, писательница Дуся Дутикова! И забудь к нам дорогу! В следующий раз собаку на тебя спущу!
— Нет, исцеление редко происходит моментально. Мне нужно находиться какое-то время рядом с лошадью. Иногда всего несколько дней. Иногда несколько недель. Трудно сказать заранее.
– Неизвестно еще, кто страшнее – ты или собака, – пробормотала я, устремляясь к лифту. Ох, не так я себе представляла этот разговор…
Дисдэйл грелся в лучах знаменитости, успешно пойманной на крючок, и рассказывал всем вокруг, что двое из бывших пациентов Кальдера участвуют в скачках как раз сегодня.
На первом этаже пьянчужка все еще стоял около почтовых ящиков и безуспешно пытался попасть маленьким ключиком в замок. Я подошла, молча забрала у него ключ и открыла дверцу.
— Верно, Кальдер?
– Благодарю, красавица, – заплетающимся языком сказал он, доставая из почтового ящика бумажку. – Что-то не могу прочитать, слишком мелко.
Кудрявая голова кивнула.
– Вам пришло заказное письмо. Судебное. Надо забрать на почте в течение недели.
— Кретонна, в первом заезде, у нее были разорваны кровеносные сосуды, и Молино, в пятом, он попал ко мне с инфицированными ранами. У меня такое чувство, будто они стали моими друзьями. Будто я сто лет их знаю.
– Судебное? Кто бы это мог быть? – завис алкоголик. Потом его осенило: – О, знаю! Моя жена подала на развод! Она давно грозилась.
— И мы можем на них поставить, Кальдер? — плутовато спросил Дисдэйл. — Они могут победить?
Он громко икнул.
Целитель снисходительно усмехнулся.
– И правильно сделала, – заявила я. – Посмотрите, до чего вы докатились! Потеряли человеческий облик!
— Если будут скакать достаточно быстро, Дисдэйл.
Мужичок пристально вгляделся в мое лицо и отшатнулся:
Все рассмеялись. Гордон вновь наполнил бокалы своих гостей. Лорна Шиптон не слишком кстати заявила, что она время от времени раздумывает, не заняться ли ей Христианской Наукой, а Джудит поинтересовалась, какого цвета платье на королеве. Вечеринка Дисдэйла весело набирала обороты; тут дверь из коридора осторожно приотворилась.
– О-о-о, да вы, оказывается, страшная женщина…
Все мои надежды на то, что шестое место Гордона было предназначено кому-нибудь вроде Беттины специально для того, чтобы скрасить мой досуг, немедленно рухнули. Вошедшая леди, с которой Джудит обменялась нежным поцелуем в щечку, была ближе к сорока, чем к двадцати пяти, и вовсе не стройна, скорее даже грузновата. На ней был коричневато-розовый льняной костюм и маленькая белая соломенная шляпка, отделанная коричневато-розовой тесьмой.
А вот это уже ближе к истине.
Костюм определенно ношеный; шляпка новая из уважения к случаю.
Поскольку разговор с Валерием Сорокиным не состоялся, домой я вернулась раньше, чем планировала.
Теперь пришла очередь Джудит представляй новоприбывшую: Пенелопа Уорнер — Пен — близкая подруга ее и Гордона. Пен Уорнер села, куда ее усадили — рядом с Гордоном, — и затеяла приватный разговор с Генри и Лорной. Я вполуха слушал и отмечал кое-какие разрозненные детали, как-то; отсутствие колец на пальцах, лака на ногтях, седины в коротких каштановых волосах, искусственности в голосе. Достойная дама, подумал я. Доброжелательна, слегка скучновата. Возможно, посещает церковь.
– Чего это ты такая взъерошенная? – заметил Влад.
Появилась официантка, а с ней великолепный ленч, в течение которого я время от времени прислушивался к Кальдеру, на все лады превозносящему достоинства кресс-салата за содержание в нем железа и чеснока — за помощь при лечении лихорадки и поноса.
– Да вот пообщалась с соотечественниками… – вздохнула я. – Знаешь, некоторые вещи очень расстраивают…
— И, конечно, в разумных дозах, — говорил он, — чеснок буквально спасает жизнь при коклюше. Вы готовите припарку и каждую ночь прикладываете ее к пяткам ребенка, закрепляете бинтом, надеваете носок и утром слышите, что дыхание вашего ребенка отдает чесноком и кашель утих. Чеснок фактически все лечит. Поистине, волшебное, жизненно необходимое растение.
Я решила пока не посвящать Влада в ход своего расследования. Никаких конкретных фактов мне нарыть не удалось, а гадать на кофейной гуще – удовольствие весьма сомнительное. Также я умолчала о наличии у Евы второго отца. Мне почему-то показалось, что Влад расстроится, он уже привязался к девочке, может быть, даже успел ее полюбить.
Я увидел, что Пен Уорнер подняла голову, прислушиваясь, и подумал, что ошибаются насчет церкви. Я не разглядел в ее глазах долгого житейского опыта, печального понимания бренности людской. Мировой судья, может быть?
– Тогда, возможно, я тебя обрадую? – улыбнулся жених. – Ведь я кое-что вспомнил.
Да, может быть. Джудит перегнулась через стол и поддразнила:
– Насчёт чего?
— Тим, вы даже на скачках не можете забыть, что вы банкир?
– Насчёт Аделаиды, ну то есть Александры.
— Что? — переспросил я.
– Правда? – просияла я.
— Вы смотрите на всех так, будто решаете, сколько и кому можете ссудить без риска.
– Немного, но все-таки.
— Я ссужу вам свою душу.
– Выкладывай. – Я устроилась на диване и приготовилась слушать.
— Чтоб я выплатила проценты своей?
– Я вспомнил момент нашего знакомства. Она стояла на крыльце ресторана с сигаретой в зубах, а я проходил мимо. У нее закончилась зажигалка, я достал из кармана свою и дал ей прикурить.
— Платите любовью и поцелуями.
– Ты же не куришь, – удивилась я.
Безобидный вздор, легкомысленный, как ее шляпка. Генри, сидевший рядом с ней, сказал в том же духе:
– Несколько лет назад курил, потом бросил, но привычка носить зажигалку осталась. Иногда она мне помогает завязать новые знакомства.
— Вы второй в очереди, Тим. У меня преимущественное право, так ведь, Джудит? Дорогая моя, рассчитывайте на последнюю каплю моей крови.
– Да уж, весьма полезная привычка, – ревниво заметила я. – Так это всё, что ты вспомнил? Что Аделаида курит?
Она нежно погладила его руку и слегка просияла от глубокой истины, содержавшейся в наших праздных заверениях. Тут снова врезался голос Кальдера Джексона:
– Слушай дальше. Потом из ресторана вышла официантка, тоже закурила, и они перебросились парой слов. Так вот, я думаю, что они подружки, потому что обсуждали какие-то давние события такими, знаешь, полунамёками, как люди, которых связывает общее прошлое.
— Трава под названием «окопник» с поразительной быстротой излечивает ткани, хронические язвы затягивает в течение суток, а переломы с его помощью срастаются за половину обычного срока. Окопник — поистине волшебное растение.
– Официантка, значит… – протянула я. – Полтора года назад… С тех пор столько воды утекло и столько официанток сменилось…
Разговор сменил тему, и за столом заговорили про коня по имени Сэнд-Кастл: шесть недель назад он выиграл приз в 2000 гиней и теперь считался фаворитом на Приз Эдуарда VII, скачки для трехлеток, главного события сегодняшнего дня.
– У нее была очень колоритная внешность: дреды и пирсинг в носу. И даже, кажется, пирсинг на губе. И в ушах тоже что-то блестело. Короче, очень много металла на лице.
Дисдэйл как раз видел в Ньюмаркете ту скачку «2000 гиней» и был радостно возбужден.
– Что за ресторан?
— Так и летит над землей, ног не видать! Положительно пожирает пространство, — говорил он во всеуслышание. — Высокий поджарый жеребец, полон огня.
– На Сущёвском Валу, называется «Бархат».
— Однако Дерби он проиграл, — рассудительно отозвался Генри.
– Не бывает таких дурацких названий, – фыркнула я. – Скажи еще «Шерсть» или «Полиэстер».
— Ну да, — признал Дисдэйл. — Но вспомните, он пришел четвертым.
– Зуб даю, «Бархат», давай проверим по карте.
Это ведь не полное бесчестье, не так ли?
Влад действительно нашёл на карте ресторан «Бархат» и показал мне фото.
— Как двухлетка он был хорош, — кивнул Генри.
– Только не знаю, работает ли там сейчас официантка с пирсингом, – вздохнул он.
— Да просто великолепен! — пылко воскликнул Дисдэйл. — И только вспомните его родословную. От Кастла и Амперсэнд. Трудно подобрать лучшую пару.
Вот это я завтра и выясню.
Не всем были знакомы эти имена, однако все почтительно закивали.
— Он мой банкир, — сказал Дисдэйл, распростер руки и хохотнул. О\'кей, у нас тут полон дом банкиров. Но я нынче доверяю свои деньги Сэнд-Кастлу. Ставлю на него и удваиваю капитал на каждых скачках. Утраиваю.
Глава пятнадцатая
Умножаю. Верьте слову доброго дядюшки Дисдэйла. Сэнд-Кастл — самый надежный банкир в Аскоте! — Его голос положительно потрясал евангельской верой.
Ресторан «Бархат» располагался в неуютном месте, он был зажат между складским комплексом и эстакадой, за окнами нескончаемым потоком громыхали автомобили и большегрузы. Жилых домов поблизости не наблюдалось, только унылое серое здание бизнес-центра, очевидно, в советское время здесь находился какой-то научно-исследовательский институт.
— Он просто не может проиграть.
Интерьер ресторана полностью оправдывал свое название. Там были бархатные стулья, бархатные занавески, бархатные скатерти, по углам стояли какие-то пуфики, тоже обитые бархатом. Если бы материал был красного цвета, то можно было бы застрелиться. К счастью, это был бархат сливочного оттенка, похожего на пломбир, что немного сглаживало удушающее впечатление.
— Вам нельзя ставить, Тим, — сурово прошептала мне на ухо Лорна Шиптон.
Посетителей в зале не было, только официант, молоденький парнишка лет двадцати, стоял у входа.
— Я не моя мать, — кротко ответил я.
– Бизнес-ланч у нас с двенадцати часов, – сообщил он, приняв меня за сотрудницу офиса.
— Наследственность, — мрачно сказала Лорна. — А ваш отец пил.
– У вас тут официантка работала с пирсингом на лице, где она сейчас?
Я подавил смешок и в отличном настроении принялся за свою землянику.
– А что такое? – насторожился паренёк.
– Я ей чаевые задолжала, хочу отдать.
Что бы я ни унаследовал от своих родителей, только не склонность к их дорогостоящим удовольствиям; скорее твердое намерение никогда больше не допускать судебных исполнителей к нажитому имуществу. Эти флегматичные господа забрали даже лошадку-качалку, на которой шести лет от роду я в своих фантазиях выигрывал Национальный Кубок. Мать со слезами хватала их за руки, объясняла, что это мои вещи, а не ее и господа должны их оставить, а господа, как глухие, направились к выходу, унося с собой все пожитки. Из-за собственных пропавших сокровищ мать тоже страдала, но здесь ее страдание и горе безнадежно смешивались с виной.
– Давайте мне, я передам, – широко, по-гагарински улыбнулся парень, глядя честными глазами.
В двадцать четыре года я уже достаточно повзрослел, так что смог отделаться пожатием плеч от наших подлинных потерь и более или менее возместить их (кроме лошадки-качалки), но ярость того дня впечаталась в мою жизнь намертво. Я молчал, когда это происходило; я был бледен и нем от бешенства.
– Извините, хотелось бы лично поблагодарить за терпение.
Лорна Шиптон ненадолго отвлеклась от меня и перенесла свое неодобрение на Генри. Она велела ему не брать к землянике ни сливок, ни сахара: ей не понравится, если он наберет вес, заработает сердечный приступ или покроется сыпью. Генри безропотно взглянул на запретные лакомства, к которым он и не собирался прикасаться. Боже сохрани меня, подумал я, от женитьбы на Лорне Шиптон.
Официант повернулся в зал и крикнул:
Мирное времяпрепровождение за кофе, бренди и сигарами было нарушено.
– Деля, к тебе пришли!
Народ ринулся к кассам, возлагая надежды на первый заезд, а я, игрок не настолько азартный, что бы там ни думала миссис Шиптон, неторопливо вышел на балкон и полюбовался Королевской процессией: лоснящиеся лошади, открытые экипажи, золото, блеск, плюмажи колышутся, и точно волшебная сказка легкой рысью движется по зеленой дорожке.
Откуда-то из-за бархатной портьеры появилась девушка. Немудрено, что Влад ее запомнил, пирсинга на лице действительно было много. Только сейчас дредов у официантки на голове не наблюдалось, она покрасила волосы в розовый и черный цвета, что тоже производило впечатление.
— Ну, разве не чудо? — сказал голос Джудит за моим плечом, и я взглянул на ее выразительное лицо и встретил прямой взгляд смеющихся глаз.
– Вы ко мне? – спросила Деля.
Проклятье, подумал я, мне хотелось бы жить с женой Гордона.
Голос у нее оказался на удивление нежным и мелодичным.
— Гордон пошел делать ставки, — сказала она, — так что, наверное, у меня есть возможность... То, что случилось, его ужасно потрясло... знайте, мы в самом деле очень благодарны вам за все, что вы сделали в тот кошмарный день.
– Я вам чаевые не заплатила, хочу отдать, – под пристальным взглядом паренька сказала я.
Я покачал головой.
– Правда? – удивилась официантка и мгновенно сменила мимику: – Точно, я вас вспомнила! Вы были на прошлой неделе, да?
— Я ничего не сделал, поверьте.
– Если можно, отойдём в сторонку. Как-то неудобно при посторонних…
— Ну, это еще полдела! Вы ничего не сказали. В банке, я имею в виду.
– Ну хорошо, пройдёмте в маленький зал, – неуверенно согласилась Деля.
Генри говорит, что не просочилось ни шепота.
Она нырнула за бархатную портьеру, я последовала за ней. Мы очутились в небольшом помещении, оформленном так же, как и соседний зал, только здесь стояло всего четыре столика. Окон тут не было. Под безжалостным освещением ламп дневного света я увидела, что подростково-бунтарский образ Дели не соответствует ее возрасту. Морщины на лбу и мешки под глазами выдавали, что ей уже исполнилось тридцать.
— Но... я же не мог...
– Вы знакомы с Александрой Ефимовной Айхнер? – сразу взяла я быка за рога.
— Многие люди могут, — вздохнула она. — Вы же знаете этого Алека!
Официантка оторопела.
Я невольно рассмеялся.
– Что? А чаевые как же?
— Алек — человек незлой. Он бы не рассказал.
– Чаевые потом. Вы знакомы с Александрой Айхнер? У нее неприятности.
— Гордон говорит, что он молчалив, как рыночный зазывала.
– Вы из налоговой? – вырвалось у девушки. – Я так и знала!
— Не хотите ли спуститься и посмотреть лошадей? — спросил я.
– Что вы знали?
— О да. Наверху чудесно, но слишком далеко от жизни.
– Что всё это плохо кончится. – Она решительно тряхнула розово-чёрной головой. – Я не знаю Александру Айхнер. Я вообще ничего не знаю и ничего без адвоката не скажу.