Яцек Галиньский
Глава 1
Жизнь – она как глупый сон. Мучает жутко, но, по крайней мере, когда-нибудь заканчивается. Обычно до того, как поймешь, в чем дело. В тот день было именно так.
Хенрик стоял передо мной на коленях с большим букетом роз в одной руке и огромной коробкой конфет в другой. Он что-то объяснял, извинялся, говорил, что пытался, хотел, сожалеет. Я слушала, но не могла сосредоточиться на его словах. Что-то отвлекало меня. Сначала я не понимала, что именно. Позже сообразила. Почему-то он тряс меня за руку.
– Ты зачем меня трясешь? – спросила я.
– Пора принимать лекарство, – ответил он мне женским голосом.
Я широко раскрыла глаза.
– Как вы себя чувствуете? – спросила женщина в белом халате.
– Это еще что за вопрос? – возмущенно бросила я в ответ. – Как я должна себя чувствовать? Вы знаете, через что мне пришлось пройти? Ведь меня ограбили, затем безосновательно обвинили в убийстве соседа, который, как казалось, был несомненным виновником этой кражи, а когда из-за бездарных действий полиции мне пришлось самой выслеживать бандитов, меня похитили и держали в гнуснейших условиях.
– Удивительная история, – сказала женщина.
– Просто чтобы вы знали. Все это правда.
– И у вас получилось раскрыть это дело? Вы выследили бандитов?
– Конечно. – Я пожала плечами. – Почему у меня должно было не получиться? Я добралась до самой вершины этой пирамиды и встретилась лицом к лицу с главарем банды!
– Должно быть, это было отвратительно. Встреча с таким ужасным и жалким бандитом.
С минуту я глядела на нее.
– А вы любопытная. Явно считаете своего сына лучше всех?
Она заученно улыбнулась. Еще раз напомнила о лекарствах и удалилась.
Утреннее солнце било мне в глаза, в воздухе пахло свежим моющим средством. Я села на удобной кровати и потянулась.
Прежде чем заняться чем-либо, я должна была сделать то, что делает почти каждая женщина моего возраста, – в очередной раз попытаться дозвониться своему собственному ребенку.
Давно бы лишила его наследства, если бы не слова, сказанные им при нашей последней встрече. Он нашел Хенрика. Больше он ничего не объяснил. Он сказал, что спешит и перезвонит мне. Черт бы побрал этих мужиков! С самого утра умеют испортить настроение!
Я заглянула в свой сотовый. Он не перезванивал. Я позвонила ему. Он не ответил.
Ест с телефоном, в туалет ходит с телефоном, спит с телефоном, а как мать звонит, он не слышит!
Оставалось попробовать дозвониться через пятнадцать минут.
Моя соседка все еще спала, завернувшись в одеяло с головой. Я была рада, что живу не одна. Мне нужно было общество, потому что это давало мне возможность наслаждаться тем, как я выгляжу по сравнению с другими. Я тихонько встала, сунула ноги в мягкие тапочки и метнулась через тамбур к санузлу. Я не хотела, чтобы соседка проснулась и обогнала меня на пути в ванную. Никакого злого умысла. Она казалась немного замкнутой, поэтому я предположила, что она предпочтет быть второй.
В ванной все по высшему разряду. Горячая вода без ограничений и в любое время. Включаю кран, и вода не становится ржавой ни на секунду. Сразу идет чистая. Не знаю, как им это удалось, но наверняка это все новые «технологии». Иногда я удивлялась, как такой огромный центр со всем этим справляется. К счастью, мне не нужно было забивать себе этим голову. Для этого у центра были разные директора и очень большой штат сотрудников, единственной задачей которых было сделать все, чтобы мы чувствовали себя максимально комфортно.
Я набросила халат, потому что приближалось время завтрака. Мне полагалась доставка еды в палату, но, вероятно, по ошибке мне назначили диетический стол для худеющих, а я хотела нормально позавтракать. Обычно я ела в ресторане на первом этаже. На курорте это норма – можно поесть в любое время и в любом месте. Кто бывал там, тот знает.
Я вышла из комнаты и проследовала по коридору, ступая медленно, как будто тяжело, и шаркая тапочками. Здесь все так ходят. Именно так медленно и спокойно передвигаются счастливые и расслабленные люди. В конце коридора, за стеклянной дверью, находился шкафчик и гардероб. Я взяла белый халат, который требовалось носить в этой части комплекса. В тот день их было всего два. Один большой, мужской, с местом для живота. Другой облегающий, с драными рукавами, зато подчеркивал стройную фигуру.
Правда, я с трудом шевелила руками, но все равно была довольна.
Лифт находился на другом конце коридора. Прямо, через еще одни стеклянные двери, и я на месте.
Здесь было уютно, немноголюдно. Кофеварка, чай и самое главное – полный холодильник. За одним столиком сидели всего двое ужасно сонных мужчин в халатах вроде моего. Они обсуждали ночное дежурство. Усталые, немытые и опустошенные. Могли бы как-то лучше за собой ухаживать, что ли, но что мне за дело. Потягивали кофе и щелкали кнопками своих телефонов.
Сегодня я обнаружила в холодильнике несколько емкостей с салатами, которые меня совершенно не интересовали.
Спагетти и два готовых блюда, которые я уже пробовала и которые мне не понравились, я отложила. Мне гораздо больше нравились упакованные вручную с особой тщательностью наборы, каждый из которых был в оригинальной упаковке. Некоторые дамы, готовящие такие ланчи, были настолько увлечены, что даже давали им имена и фамилии. А иногда даже указывали научную степень. Мне это очень понравилось. Вчера, например, я съела котлету с картофелем под названием «Профессор Збигнев Ковальский» с милой запиской: «Приятного аппетита, дорогой!» Это было восхитительно.
Я достала бутерброд, завернутый в бумагу. Этот всегда с паштетом. Оба врача посмотрели на меня. Я долго выбирала, потому что не собиралась есть непонятно что.
– Разве это не твой бутерброд? – спросил один у другого.
Тот пристально посмотрел.
– Да, – ответил он.
– Вы, наверное, шутите! – возмутилась я. – Но я могу поделиться.
– Нахалка.
– Коновал!
Невоспитанные люди испортили мне удовольствие от пребывания в этом месте. Я взяла только что налитую кружку чая и вышла. Предпочла позавтракать у себя.
Я шла медленно, чтобы не расплескать кипяток. Все пробегали мимо, и если надо было к кому-то обратиться, то обращались ко мне: «А можно вас спросить», «А не могли бы вы подсказать», – хотя ведь было очевидно, что я занята. Сначала меня раздражало, что люди, работающие здесь, не очень-то самостоятельны – они постоянно просили о помощи, а мои медицинские знания не выходили за рамки домашней терапии, но я гордилась тем, что молодые врачи видели во мне наставника. Они явно не разбирались в своей работе, но хотя бы разбирались в людях. Я помогала им советом, как могла, исходя из принципа, записанного кем-то в туалете:
Когда я вошла к себе, настроение мое приятным образом изменилось. Толстая санитарка, с которой я раньше не очень ладила, явно изменила свое отношение ко мне. Я застала ее за сменой белья на моей кровати. Какой приятный сюрприз.
– Это очень мило, – обратилась я к ней. – Я прошу прощения за свои замечания по поводу вашего лишнего веса и общего вида. Не все должны выглядеть как супермодели. Есть много женщин, которые добиваются успеха, несмотря на то что выглядят не лучшим образом.
Санитарка посмотрела на меня так, словно извинения не произвели на нее никакого впечатления. Вытаращив глаза, она размашистым движением руки свернула постельное белье.
– Собирайте свои вещи поскорее, – сказала она, наклоняясь над кроватью.
– О чем это вы опять? – спросила я удивленно. – Вы срываете зло на мне, а я не виновата в том, что вы выглядите так, как выглядите.
– Вас выписывают, – ответила она, направляясь к двери. – Наконец-то.
– Это невозможно. Ведь я серьезно больна. Недавно я упала в обморок в коридоре. Все это видели.
– Этажом выше всему отделению сделали клизмы.
– Что в этом странного? Это обычная процедура.
– В клинике по лечению бесплодия?
– Я не понимаю, зачем вы мне это говорите.
– Кто-то видел вас, а у лифтов ведется видеонаблюдение. Советую поскорее собраться. – Она многозначительно посмотрела на меня.
Но я ведь только хотела помочь.
– Мне здесь никогда не нравилось! – объявила я, чтобы испортить ей удовольствие.
Но, по правде говоря, мой мир рухнул. Минуту я не могла собраться с мыслями. Все было так хорошо, и в мгновение ока какая-то завистливая санитарка разрушила все, что я с таким трудом создала.
– Уходите? – спросила моя соседка.
– Очевидно.
– Где же теперь брать еду?
Эта, как обычно, думала только о себе. Вот такой она была. Еще она завидовала моей кровати у окна из-за вида. А там было на что полюбоваться. Мусорные контейнеры были переполнены. Мусоровоз еще не приехал, и мешки постепенно выпадали на землю. Есть что-то особенное в работе этой машины. Все это знают. Часто по пути на работу я заставала Хенрика с нашим сыном стоящими у ворот и пялящимися на мусоровоз. Он объяснял, что не может отказать ребенку, но было видно, что и ему интересно, а может, даже интереснее, чем ребенку. Что-то притягивает мужчин к большим работающим машинам – мопедам, автомобилям, танкам, самолетам, кораблям. При этом им совершенно неинтересны маленькие машины – духовка, стиральная машина, пылесос, утюг.
Мне было жаль покидать это место. Не нужно было думать о том, что съесть и где это взять. Я не ходила по магазинам, не готовила. Постельное белье мне время от времени меняли, в телевизоре было несколько десятков каналов. По крайней мере, так мне сказали, потому что я не смогла его включить. К нему прилагались три пульта, все разные, и нужно было нажимать на кнопки в правильном порядке. Сложно сказать, кому пришло в голову так все устроить.
Мое пребывание в больнице обеспечивали налогоплательщики. Единственное, что нужно было делать, – это преодолевать свою застенчивость и открыто говорить о том, что у меня болит. Молодые врачи, которым нужны были оригинальные темы для кандидатских диссертаций, были в восторге от моего состояния здоровья. Они назначали анализы и наблюдали за мной. Мне ничего не стоило найти новый недуг, ведь меня едва спасли, и у меня болело почти все. Я даже не упомянула о своем бедре. Операция должна была состояться через десять дней, и такой короткий срок был совершенно неслыханным в стране, где молодые люди умирают после нескольких часов, проведенных в приемном покое.
Я собрала тележку и отправилась в путь. Хлопнула дверью, чтобы никто не подумал, что мне очень хотелось остаться в этой пропащей больнице.
Я могла примириться со всем, кроме одного – моей соседке достанется полагающаяся мне порция желе, которое в тот день ожидалось на полдник. Больше жалеть было не о чем. Кровать была жесткой, простыни воняли, вода была прохладной, и надо было изворачиваться, чтобы не умереть от голода. Телевизор не работал, а соседка храпела всю ночь напролет. Пользы от ее присутствия для меня никакой не было.
Такова наша служба здравоохранения, но с этим ничего нельзя поделать. Для начала налогоплательщики должны перестать быть такими скупыми. Они не понимают, что их налоги идут на оплату услуг здравоохранения, образования, полиции, администрации и армии. Очень многие люди пользуются этими деньгами. Не только семьи и любовницы министров, а те, кто в этом действительно нуждается.
Я остановилась посреди коридора. Люди шли мимо меня. Я хотела идти дальше, но не знала куда. Мне придется вернуться домой. К прежней нищете, которая настала с тех пор, как Хенрик вышел из дома и не вернулся. Когда-то было лучше. Работая учительницей, я жила неплохо. Крайне редко бывали такие дни, когда мне нечего было есть.
Толстая санитарка была права. В палату, где я лежала, влетело несколько взволнованных людей. Еще быстрее они выскочили из нее. Осмотрелись, разделились на две группы и разошлись в разные стороны, оглядываясь по сторонам.
Сразу было видно, что они о чем-то спорят, а я таких не любила. Я решила нанести внезапный визит врачу Маевской. К счастью, система здравоохранения в Польше устроена так хитроумно, что врачам приходится работать на нескольких ставках. Часто в разных больницах.
Я направилась к ее кабинету.
Врач Леокадия Маевская была демоном с золотистыми вьющимися волосами. Я боялась ее больше, чем самой операции, но время от времени приходила к ней, чтобы проверить свой номер в очереди и дать понять, что все остается в силе, поскольку я еще жива. Столько людей умирает, так и не дождавшись своей очереди.
Недавно один молодой человек, рискуя своим здоровьем и, возможно, даже жизнью, повлиял на Маевскую, чтобы ускорить дату моей операции на бедре. Ему удалось сократить время ожидания с нескольких лет до двух недель, что удивительным образом сделало возможным тот факт, что я доживу до операции. Зато он, выйдя от нее, выглядел так, словно поужинал с вождем каннибалов.
Я ворвалась в кабинет в тот момент, когда группа преследователей, состоящая из врача, администратора и охранника, почти настигла меня. Я ожидала, что с Маевской мне придется нелегко, но вышло иначе.
– Что случилось? – спросила я ее, сжавшуюся в комочек на стуле в углу комнаты.
– А вам какое дело? – ответила она, сморкаясь в носовой платок.
– Меня это немного волнует, потому что, если вы собираетесь оперировать меня через десять дней, я бы хотела, чтобы мой врач не был на антидепрессантах. В конце концов, это самое важное для меня. Я уже четыре года жду.
– Через десять дней, – повторила она.
– И ни днем больше. Я дождалась. Я не перехожу на красный свет, не хожу в солярий, не пью, не курю и не ем. Я проявила упорство и дожила до этого.
– Так это вы привели сюда этого козла. Он соблазнил меня! – Она повысила голос.
– Соблазнил? – спросила я удивленно. – Говорил, что хотел сбежать, но вы заперли дверь.
– Какая же вы мелочная. Допустим. Он спровоцировал меня. Ему не следовало так вызывающе одеваться. Брюки в тон и облегающая рубашка. Он должен был это предусмотреть. В любом случае это ваша вина!
Ой, возможно, лучше было не приходить. Теперь она может восстановить прежнюю дату или назначить еще более дальнюю. И тогда это уже будет не операция, а вскрытие.
– Но что произошло? Дорогуша… – заговорила я ласково и с теплотой, взяв ее за руку. – Что тебе сделал этот козел? Этот негодяй?
И тут из монстра с испепеляющим взглядом она превратилась в маленькую растерянную девочку, беспомощно прижавшуюся ко мне.
– Я была так добра к нему, – сказала она, стараясь не расплакаться. – Я не могу поверить, что больше не увижу его.
– Он умер? – испуганно спросила я.
Он пережил встречу со мной, с бейсбольной битой тоже, но у него явно было слабое место. Эта любовь оказалась для него слишком сильной.
– Нет, совсем нет, – ответила Маевская. – Это я бы ему простила.
– Вы были так добры к нему. Козел этого не оценил! Вот такие они, эти мужчины! И вы были так добры к нему… так добры… Я знаю, где он живет! – Я неожиданно обрадовалась. – Я была у него дома.
– В его квартире?! – возмутилась врач.
– Нет, ничего подобного. Он держал меня в основном в подвале.
– В подвале? Я думала, вы друзья.
– Это трудно объяснить. Мы очень быстро прошли все стадии взаимоотношений: от похищения и угроз убить до использования одних и тех же туалетных принадлежностей и совместного просмотра порно.
Она села.
– Вот он такой. Такой мужественный и в то же время такой чувствительный.
– Олицетворение мужественности и чувствительности.
– Полиция вытащила его с больничной койки в четыре часа утра в одних трусах.
– Возможно, без завтрака.
– У нас даже не было времени попрощаться. Я имею в виду, мы попрощались один раз, но что такое один раз?!
– Да, верно, что такое один раз? Просто ничего.
Она подошла к окну. Она была убита горем. От нее осталась тень того человека, которого я знала. Я бы предпочла, чтобы операцию на моем бедре делал человек, не страдающий депрессией.
– Он был идеален для меня. Вы понимаете?
– Конечно я понимаю. Отчего же не понять, доктор?
Я сосредоточенно смотрела на нее, пытаясь понять, что она имеет в виду.
– Он подходил мне во всех отношениях.
– Да, да, именно так. Во всех отношениях.
– И знаете… Мне стыдно сказать…
– Да, да, стыдно, стыдно. Нет, ну как же стыдно? Говорите смело!
Подготовка к операции уступила место пикантной истории врача, которая чуть не прибила мужчину, когда он пришел к ней по моей просьбе назначить более раннюю дату моей операции.
– Любая женщина требует от мужчины многого, – начала Маевская. – Но у него было то, что так важно для меня.
– Деньги!
– Ну знаете!
– Он был красив! Высок! Силен!
– Как это мелочно.
– Черт. Я знаю, конечно. В постели был хорош.
– Вы ничего не смыслите в мужчинах.
– Я ничего не смыслю в мужчинах?!
Я аж села. Уж в ком, в ком, а в мужчинах я разбираюсь. Я знала двоих. Одного я родила, и через сорок лет он даже не помнил о моем дне рождения, а другой был еще лучше – двадцать лет назад он вышел из дома за сигаретами и больше не вернулся. Так в ком я должна была разбираться, как не в мужчинах?
– Он всегда убирал за собой ванную! – Маевская наконец раскрылась.
– О, это. Тогда конечно. Вылетело у меня из головы. Действительно. Я думала, вы что-то еще имели в виду. Это так очевидно.
Действительно, ей попался исключительный человек. Убирался в ванной. Неординарная личность. Мои двое хорошо, если со стульчаком не промахивались.
– Я шучу, черт возьми! – Маевская расстроилась. – Он отвечал мне в интеллектуальном плане!
– Имеется в виду, что был умным? – Я удивилась. – Честно говоря, я не заметила.
– Что вы такое говорите? – сказала она, глядя в окно. – Он не усложнял жизнь. Он принимал ее такой, какая она есть. Он не пытался спасти мир, не беспокоился о глобальном потеплении, об американо-китайских отношениях, дефиците бюджета или урезании расходов на культуру. Мне этого хватает каждый день. Он заключал меня в свои сильные объятия! И брал меня так…
– Вы имеете в виду: он был просто глуп? – спросила я растерянно.
– Можно сказать и так, – ответила она, несколько смутившись.
Вдруг она посмотрела на меня, и ее глаза загорелись.
– Это ваша вина, – сказала она. – Поэтому вы должны помочь мне.
– Это будет довольно трудно.
– Вы не знаете, что такое любовь!
– Нет, дорогая. Я знаю, что такое любовь. Иначе я бы убила своих двоих при первой же возможности. На следующий день после свадьбы и на следующий день после родов.
– Ваши показания уличают его. Вы пойдете в полицию и откажетесь от своих слов.
– Но о чем вы говорите? Как я это должна сделать?
– Я прооперирую вас еще раньше. Я перенесу кого-нибудь на более поздний срок.
– Еще раньше?!
Она полезла в ящик стола, пролистала какие-то документы и достала пожелтевший от старости лист бумаги.
– Вы не можете этого сделать. Это важный документ, – возразила я. – Люди ждут месяцами, годами…
– Да какой важный? Мы все равно не сможем прооперировать всех. Нет ни специалистов, ни оборудования, ни контракта с Национальным фондом здравоохранения. Разве вы не знали? Что будет более несправедливо: попасть на операцию из начала списка, из середины или с конца?
Я стукнула кулаком по больничному шкафчику так, что лежавшие в нем инструменты зазвенели.
– Через четыре дня? – предложила Маевская.
– Это несправедливо. Я не согласна! Это отвратительно!
– Через три дня?
– Завтра!
Врач внимательно посмотрела на меня. Прошлась по кабинету. Остановилась и снова посмотрела на меня:
– Хорошо! Я как-нибудь уговорю главврача. – Она размашистым движением вычеркнула что-то на пожелтевшем листе бумаги. – Я уже записываю, – сказала она, вписав мое имя и фамилию вместо того, кому не повезло.
– Зофья Вильконьская, – повторила я, чтобы убедиться, что она не ошиблась.
– Сделано. Но если вы не сдержите свое слово… то я бы не хотела оказаться на вашем месте!
Я должна была поблагодарить, но все произошло так быстро и было так невероятно, что я боялась, вдруг это окажется неправдой. Я убежала, чтобы Маевская не передумала или чтобы я не сказала что-то необдуманное, хотя такого со мной никогда не случалось.
Как я могла сдержать слово, данное Маевской? Она должна понимать, что в обмен на излечение бедра я пообещаю ей больше, чем председатель партии перед выборами.
Я оглядела коридор. Больные шаркали тапочками, проклиная свои недуги, медсестры были ворчливы, а врачей и след простыл. Мир выглядел нормальным. Даже бедро стало болеть немного меньше, как бы говоря, что, возможно, операция и не нужна. Но бояться было нечего. Ничего особенного. Они вскроют, подтянут то, что нужно подтянуть, что-то вставят, что-то уберут, и если человек это переживет, то будет как новенький. Снова можно будет ходить по лестнице, залезать на табуретку и в ванну. Чего же еще желать?
В прекрасном настроении я пришла в регистратуру. Здесь меня не любили. Но в этом не было ничего личного. Они никого тут не любили. Дело в том, что если бы в том месте, где человек впервые сталкивается с больницей, персонал был приятным, то тогда каждый захотел бы попасть в эту больницу. Тогда бы у них прибавилось работы, стало бы тесно и еще больше не хватало бы еды. А так было достаточно взять на работу в регистратуру нескольких грубых и ленивых людей, которые довели до совершенства искусство создания препятствий пациентам, и сразу же у многих людей возникало стойкое отвращение к посещению этой больницы. Они уходят, ищут другое место, отказываются. И все довольны. Всем это выгодно.
– Выписываюсь, – сказала я медсестрам, которые делали вид, что не замечают меня. – Спасибо за приятное пребывание.
– Подождите минутку, мы проверим, готова ли ваша выписка, – ответила медсестра. – Но я могу сразу сказать, что это займет какое-то время, потому что программа зависла. Мы тоже этим недовольны.
Я понимала, в чем дело, и уважительно к этому отнеслась. «Программа зависла» означало, что единственный человек, работавший в то время в регистратуре, в рабочее время выскочил в город по каким-то своим делам, а заменить его некем. Те, кто помоложе, могли отправиться на свидание с водителем скорой помощи в отделении интенсивной терапии в соседнем крыле. Я видела его несколько раз. Высокий и довольно красивый, но уж больно стриженый. Поэтому я уселась на стуле у стены и вместе с остальными стала терпеливо ждать, когда программа отвиснет.
Рядом со мной сидела мать с маленьким ребенком. Я готова поклясться, что именно этот ребенок в костюме кролика снимался в рекламе батареек, которые никогда не разряжаются. Как и в телевизоре, он бегал по кругу без остановки. Он совсем не уставал. А у меня только от одного его вида снова разболелось бедро. Черт бы его побрал.
– Малыш, иди ко мне, – сказала я с теплотой в голосе.
– Зачем? – спросил он, остановившись и подозрительно глядя на меня.
– Я дам тебе красивое красное яблоко. – Я улыбнулась и протянула к нему руки. – А если ты не любишь фрукты, то пряничный домик.
Испугавшись, он побежал к матери.
Наступили тишина и спокойствие.
Долгие часы, проведенные в приемном покое, вымотали бы кого угодно, но только не меня. Я была уставшей с момента пробуждения до момента отхода ко сну. То, что других утомляло, было для меня отдыхом. Я направилась к выходу.
Свежий воздух меня опьянил. Я долгое время не выходила на улицу. Я привыкла к некоторой больничной духоте. Медсестры редко проветривали палату, чтобы все чувствовали себя как дома.
Я направилась к трамваю, ловко пробираясь со своей тележкой между припаркованными на тротуаре машинами. К счастью, тротуар перед больницей был настолько широким, что машины на нем помещались целиком. Они не выступали на дорогу. Кое-где даже оставалось немного места для пешеходов. Я восхищалась водителями, которые, несмотря на тяжелое состояние, в котором они обычно поступали в больницу, могли самостоятельно добраться до машины и при этом так ровно ее припарковать.
Голод сжимал мой желудок. Бутерброда оказалось недостаточно. Мысль о том, что паштет мог быть вегетарианским, не давала мне покоя. Я решила поехать к торговым рядам на улице Стефана Банаха. На местном рынке кипела жизнь. К счастью, он менялся немного медленнее, чем остальная часть города. Здесь еще можно было купить хлеб, мясо, фрукты и овощи, а не только открыть счет, оформить страховку или купить кофе в бумажном стаканчике по цене суточного питания в санатории.
Мясной ларек выглядел как роскошный салон. Очередь в несколько человек. В основном пожилые дамы с тележками.
– Что для вас? – обратилась ко мне толстая продавщица в белом халате, когда подошла моя очередь.
– Этот окорок не слишком соленый? – спросила я.
– Нет, не соленый.
– Вы уверены?
– Никто не жаловался.
– Знаете ли, мне нельзя соленое.
– Наши мясные изделия не пересолены.
– Это хорошо, потому что я вот только из больницы, а вы знаете, какие эти врачи. Они соль называют «белой смертью».
– Я ем и не чувствую, чтобы было солоно.
– Тогда сто граммов, пожалуйста.
– Пожалуйста.
– Только если можно попробовать кусочек… Я должна быть осторожна. Понимаете?
– Понимаю. Конечно.
Она приложила нож к окороку.
– Чуть больше, – сказала я улыбаясь.
Она сдвинула его на миллиметр.
– Еще немного.
Она передвинула нож еще на два миллиметра, отрезала значительный кусок окорока и протянула его мне в одноразовой перчатке. Мамочки, я прямо задрожала. Давно у меня во рту не было приличного куска мяса.
– Будете брать?
– Нет, спасибо.
– Но почему? Соленый?
– Жирный.
Продавщица громко выдохнула. Когда она откладывала окорок на место, было видно, что она удивлена тому, что он жирный.
– А вот эта ветчинка? – спросила я.
– Соленая, – ответила она.
Я посмотрела на нее. Она на меня.
– А краковская колбаса?
– Сплошная соль, – иронично улыбаясь, ответила она.
Я тяжело вздохнула.
– Попрошу четыреста граммов.
– Вы уверены? Потому что она чертовски соленая, и вы сами сказали…
– Четыреста граммов, и, пожалуйста, порежьте потоньше.
– Конечно.
Она схватила колбасу, повернулась и вложила ее в ломтерезку. Кусочек за кусочком, кусочек за кусочком. Когда она нарезала половину, я поблагодарила ее и ушла. Пусть ест сама, раз жалеет клиентам.
Следующие продавцы были более вежливы, и я перекусила в рыбной лавке и пекарне, после чего продолжила свой путь. И тогда я увидела его.
– Что за дрянь вы мне продали? – обратилась я к круглолицему продавцу.
– Слушаю? – Он посмотрел на меня, высунувшись из-за своей лавки со всяким хламом.
– Да вы не слушайте, а смотрите.
Я подняла тележку и указала на дефект:
– Колесо отвалилось. Разве не видно? Еле держится. Временно подвязала.
– Мне жаль. Такое случается.
– Жаль? Вы мне обещали, что она мне будет служить вечно.
– Так сейчас говорят. Иначе никто не станет покупать.
Я посмотрела на него. Он на меня.
– Почините, – потребовала я.
– Я могу продать вам новую. Она будет служить вам… вечно.
– Почините это колесо.
– Сейчас уже не чинят. Это старая тележка. Не лучше ли купить новую?
– Вы тоже уже не так молоды. Хотели бы вы, чтобы вас заменили?
Он развел руками в знак того, что ничем не может помочь.
Ну что ж.
Я сделала несколько шагов на середину прохода и огляделась. Было довольно много людей.
– Прошу внимания! – обратилась я громко к прохожим. – Я покупаю на этом рынке уже много лет. Этот жулик продал мне тележку якобы высокого качества! Смотрите, какой у него бракованный товар!
Несколько человек обратило на меня внимание; этого было достаточно, чтобы круглолицый продавец взмок и стал нервно оглядываться по сторонам.
– Хорошо, хорошо. – Он поманил меня рукой. – Может, стоит просто поставить новый винт и затянуть его как следует?
У него не было нового винта, но он выкрутил его из другой тележки.
– Ну вот, – удовлетворенно сказал он через минуту и передал мне мою тележку. – Она как новая.
– И что? Так сложно было?
Глава 2
Со временем все портится и становится хуже.
Даже трамваи теперь без ступенек. Так быстро в них садятся, только успевай. Внутри так холодно, что летом приходится надевать свитер. Но самое ужасное – они идут так плавно и гладко, что забываешь схватиться за поручни.
Трамвай резко затормозил на площади Артура Завиши, и все полетели вперед. Такое торможение случается, когда автомобиль блокирует пути, но в этот раз для самого водителя трамвая полной неожиданностью стала его собственная остановка. У меня не было времени схватиться за поручни. И, чтобы не упасть, я задрыгала ножками, точно пятидесятилетняя на вечере встреч. Я протанцевала со своей тележкой несколько шагов вперед, несколько шагов назад, пока не приземлилась на колени пожилого мужчины.
Я быстро встала. Испугалась, что испортила ему книгу, которую он читал во время поездки. Он ничего не сказал. Двери открылись, и, выходя, я снова посмотрела на него. Я видела его раньше. Он всегда сидел один и всегда с этой книгой. Глупое название: «Иметь или быть?» Это, наверное, одна из тех книг, в которых абсолютно ничего не происходит, зато исследуется банально простой вопрос: как жить? Не надо быть философом, чтобы понять: надо жить так, чтобы не умереть в одиночестве со старой, потрепанной, давно прочитанной книгой в трамвае – морозильной камере без ступенек, – раздавленным пожилой дамочкой, не успевшей ухватиться за поручни. Вот как надо жить.
Трамвай с худым читателем уехал.
Я вернулась домой по улице Паньской. Орда обезумевших велосипедистов мчалась по недавно сделанной для них дорожке. Началась охота на пешехода, который хотел бы перейти на другую сторону. Пересечение велодорожки было более рискованным, чем пересечение трамвайных путей. В лучшем случае вагоновожатый позвонил бы в свой колокольчик и погрозил пальцем. Кроме того, видя рельсы, можно предположить, откуда приедет трамвай. Велосипедисты же возникают из ниоткуда. Смотри не смотри на тротуар, а так никогда и не узнаешь, когда окажешься на священном пути велосипедистов. Они добились у города этих дорожек и ведут за них ожесточенную борьбу. Только ступи на розовую плитку, как тебя смешают с грязью, покалечат или задавят насмерть.
Несмотря на наличие собственных транспортных путей, часть велосипедистов в поисках славы заезжает на территорию, которая уже сотни лет отведена для автомобильного движения. А там кулаками не машут и никого не обзывают. Велосипедист или пешеход, который замедляет движение, то есть нарушает священные принципы пропускной способности, может быть попросту сбит. Это происходит совершенно законно, а убийство человека при таких обстоятельствах называется несчастным случаем.
Я закрыла глаза, стиснула зубы и двинулась вперед. Треньканье велосипедного звонка, крик, одно торможение и два оскорбления – удалось проскользнуть практически незамеченной. Никто меня не ударил и не плюнул в меня. Я почувствовала почти неуважение к своей персоне.
Хорошо было вернуться к родным пенатам, чтобы не утратить последние социальные связи. К счастью, время от времени меня навещали распространители товаров. Они рассказывали длинные и интересные истории. В основном касавшиеся бытовой техники: пылесосов, кастрюль и сковородок. Большую часть можно было купить.
Я добралась до улицы Медзяной. Уже издалека я заметила деревянные заборы и экскаваторы. Они снесли типографию «Дом польского слова». Видно, так будет лучше. Город прекрасно развивается. Строят нам тут Будапешт.
Из-за деревянного забора выехал грузовик. Среди обломков лежали сломанные деревянные полки, с которых мы брали иллюстрированные сказки, когда приходили сюда с сыном. Хенрик часто читал вслух. Всем это нравилось, а ему нравилось рисоваться. Он читал до тех пор, пока дети не слетались на него, как бакланы на старое дерево.
Какое-то время я стояла и смотрела на то, как строители расчищают пространство от наших воспоминаний под новые инвестиции.
Перейдя на другую сторону, я заметила, что улица странным образом опустела. Чего-то не хватало. Исчез кирпичный дом! Целиком. По адресу улица Медзяная, четыре. Казалось, что улица Медзяная лишилась передних зубов.
Я сильнее сжала ручку тележки и ускорила шаг. Мне стало плохо. Как будто началось стихийное бедствие, ураган, сносящий целые дома. Меня переполнял страх. Мир внезапно начал исчезать. Мне захотелось как можно быстрее схватиться за что-то прочное. То, что останется. Чтобы и я не исчезла. Чтобы я не исчезла в истории, в небытии, в забвении. К счастью, наш кирпичный дом еще стоял. Там я почувствовала себя лучше. Вне досягаемости черной дыры.
Мое настроение улучшилось лишь на минутку, потому что в провонявшей мочой подворотне стояла странная группа людей. Они на что-то смотрели. Я подошла.
– Кто-то умер? – спросила я молодых людей.
– Надеюсь, что нет, – ответила девушка с розовыми волосами.
Я посмотрела на них. Камуфляжная одежда, крашеные волосы, капюшоны на головах. Они выглядели подозрительно, потому что стояли в подворотне, но у них не было ни пива, ни сигарет, и они не мочились.
– Что вы здесь делаете? – спросила я.
– Мы блокируем, – сказал молодой человек.
Посмеялся надо мной, думая, что я глупая и не понимаю, что происходит. Конечно, я не знала, в чем дело, но понимала, что те, кто стоял в подворотне без какой-либо четкой цели, наверняка хотели что-то украсть. У меня был на это нюх. Я прекрасно могла вынюхать вора и не собиралась спускать им это с рук.
Не успела я что-то сказать, как раздался страшный шум.
– Они внутри! – крикнул кто-то.
Молодые люди вскочили и побежали, чуть не задев меня.
– Сзади зашли!
– Суки!
Я пошла за ними, потому что мне не нравилось, когда меня вот так оставляли, и мне было немного любопытно, что там происходит.
Они побежали через двор к парадной. К счастью, не моей. Действительно, там было два входа, но только один был открыт.
Добравшись туда, я пережила шок. Женщина с первого этажа придерживала дверь и всех приглашала внутрь.
– Входите! Заходите скорее! – нервно подгоняла она всех.
– Что это за кошмарный заговор? – спросила я. – Что, черт возьми, здесь происходит?
Молодые люди бросились к лестнице, я последовала за ними. Еще несколько женщин пошли за мной. Хотя они были моложе, но выглядели ничуть не лучше меня. Я себя так не мазала. Я стремилась к естественности, как Аня Рубик[1]. Стройная фигура, экология, диета и половое воспитание молодежи. Все это очень интересно.
Женщины хотели обогнать меня, но я не дала. Крепко ухватившись за тележку, я расставила локти и заняла всю ширину лестницы. Они так сильно толкались, что буквально пронесли меня на руках полпролета. Я их поругала, но на самом деле без их помощи я бы не смогла преодолеть столько ступенек.
В парадной был полумрак. Шум. Люди толкали друг друга.
– Что здесь происходит? – спросила я женщину рядом со мной. – Пенсии выплачивают?
– Они вошли с черного входа и обманом проникли в квартиру.
– Кто?
– Как это «кто»? Судебный пристав и полиция.
– С полицией? – Я была удивлена. – Так это же хорошо?