Невзирая на хромоту, Гвин одолела половину моста. Парни столпились в его начале. Бежать все вместе они не решались – мост мог не выдержать.

Неста перерубила канаты у столбов. Полоска моста поползла вниз, однако Гвин и сейчас продолжала бежать, потом повисла в воздухе. Лишь веревка вокруг пояса уберегала ее от падения.

Неста схватилась за свой конец, бросилась на снег, обвила ногами один из мостовых столбов и впилась пальцами в грубые волокна веревки, упрямо скользящей вниз. Эмери, упираясь спиной в сосну, помогала держать.

Веревка разматывалась. Гвин, раскачиваясь, падала в ущелье. Несколько иллирианских парней, успевших выбежать на мост, словно камни покатились вниз.

Неста вскрикивала от боли. Ее ладони горели, как в огне. Веревка покрылась кровью, но Неста не разжимала рук, глотая обжигающий воздух.

Гвин перестала падать и повисла над ущельем. Казалось, весь мир затаил дыхание. Неста с ужасом ждала, не раздастся ли треск лопнувшей веревки.

Но Гвин лишь ударилась о выступ скалы и застонала от боли.

Оказалось, что упавшие иллирианцы были единственными лучниками в ватаге. Луки пропали вместе с ними. Те, кто остался в живых, могли лишь топать ногами и сыпать проклятиями.

Несте и Эмери не было дела до этих проклятий. Они упорно вытаскивали Гвин, все сильнее пропитывая веревку кровью своих ладоней. Неста стонала, превозмогала боль и продолжала тащить, пока Гвин не вылезла на край скалы. Стрела, засевшая в бедре, чиркнула по камням, добавив послушнице страданий. Лицо Гвин было совсем бледным.

– Суки долбаные! – донеслось с противоположного края ущелья.

– Заткнись, дурень! – крикнула Эмери. Вместе с Нестой они повели Гвин к заснеженным деревьям, выпуская густые облачка пара. – Хоть бы новые прозвища нам придумали!



Им удалось вытащить стрелу из бедра Гвин и перевязать рану лоскутами рубашки, снятой с убитого воина. Однако хромота не проходила. Лицо Гвин из бледного сделалось серым. Она не столько шла, сколько скользила по снегу, поддерживаемая с обеих сторон Нестой и Эмери.

Но подруги упорно двигались к Рамиелю, высившемуся впереди.

Больше им не встретился никто. К полудню снова повалил снег. Гвин стало еще труднее идти. Она тяжело дышала. Вскоре Неста и Эмери уже не вели, а почти тащили ее на себе.

Когда начало темнеть, они с трудом подняли Гвин на дерево, потратив остатки сил. Потом уселись сами, обвязавшись окровавленной веревкой. Неста и Эмери молча вытаскивали из расцарапанных ладоней застрявшие куски волокон. Еды у них не осталось. Только вода.

Следующий день был похож на предыдущий: медленное передвижение сквозь снежные заносы, напряженное внимание – не появятся ли новые противники, урчание голодных желудков, заливаемое водой, а после наступления темноты – новое дерево для ночлега.

Это дерево было последним. Дальше, словно черная спина громадного зверя, начинался голый каменистый склон.

Они все-таки добрались до подножия Рамиеля.



Неста проснулась, когда только начинало светать. Убедилась, что Гвин ровно дышит во сне и что ее нога не воспалилась, затем перевела взгляд на черно-серую поверхность склона.

Далеко вверху – слишком далеко – находилась вершина со священным черным камнем. Над горой блестели в утреннем сумраке три звезды: Арктос, Ористас, а чуть выше – Каринф. Они то вспыхивали, то гасли, молчаливо призывая подняться на вершину. А может, бросали вызов.

– Кассиан мне рассказывал, что за все время существования Ритуала на вершину поднялись лишь двенадцать воинов, – сказала Неста проснувшимся подругам. – Добравшись сюда, мы уже обеспечили себе звание ористианок.

Эмери повела плечами:

– Можно провести здесь день. Переночевать, а завтра утром все кончится. И в Котел все эти звания.

Такое решение было мудрым и вдобавок безопасным.

– По этой тропе, – Неста указала на едва заметную тропку, вьющуюся вдоль подножия Рамиеля, – можно спуститься. Мы окажемся к югу от Рамиеля. Поскольку тропа уводит в сторону от горы, по ней никто не пойдет.

– Это что же, проделать такой путь и теперь прятаться? – хрипло спросила Гвин.

– Ты ранена, – напомнила ей Неста. – А это – всего-навсего гора. Одна из многих.

– Вы забыли? Лучше попытаться и потерпеть неудачу, чем отказаться от попыток, – все больше распалялась Гвин. – Вы предлагаете тихо убраться отсюда по безопасной дороге?

– Мы уйдем, чтобы остаться в живых, – осторожно возразила ей Эмери. – Я бы с большой радостью стерла ухмылки с физиономий мужчин в моей деревне, но не такой ценой. Не ценой твоей жизни, Гвин. Мы хотим видеть тебя живой.

Гвин смотрела на угрюмый каменистый склон Рамиеля. Снега там было совсем немного. Похоже, его сдували ветры. А может, даже ветры облетали священную гору стороной.

– Убраться по безопасной дороге? Разве это жизнь?

– Ты – единственная из нас, кто два года пряталась в библиотеке от жизни, – напомнила ей Эмери.

– Да, пряталась, – не смутившись, ответила Гвин. – И устала от этого. – Она посмотрела на раненое бедро. Кожа доспехов вокруг была густо залита кровью. – Я не хочу уходить по безопасной дороге. – Глаза послушницы остановились на другой тропке, идущей вверх. – Я хочу подняться на вершину. – Ее голос делался все более хриплым. – Я хочу пройти по тропе, по которой редко кто отваживался ходить. И не одна. С вами. И не важно, с чем мы столкнемся. Дело не в иллирианцах и не в их званиях, а в чем-то новом. Я хочу доказать им и всем: есть что-то новое, и оно способно возобладать над их правилами и ограничениями.

Со склона Рамиеля дул холодный ветер, что-то бормоча и нашептывая.

– Этот подъем не напрасно зовут Прорывом, – хмуро проговорила Эмери.

– Мы несколько дней ничего не ели, – подхватила Неста. – У нас кончается вода. Лезть на гору в таком состоянии…

— Я знаю не больше твоего. Убитых много, жестокость чудовищная. Но ничего не украдено, если я правильно понял. Скорее всего, действовал душевнобольной. А о причинах безумия можно лишь гадать. Думаю, тамошняя полиция ищет среди известных преступников с психическими нарушениями. Наверняка уже связались и с Интерполом, и с Европолом — может, след обнаружится там. Однако на это требуется время. Больше я ничего не знаю.

– Однажды я уже сломалась. – В голосе Гвин исчезла хрипота. – И пережила слом. Но больше меня ничто не сломает. Даже эта гора.

— У тебя по всей стране знакомые полицейские. В Хельсингланде, наверно, тоже есть связи? Кто-нибудь, кому можно позвонить?

Неста и Эмери молча слушали подругу. Гвин шумно выдохнула.

— Я знаком с их начальником, — сказал Мальмберг. — Людвиг его фамилия. Он мне не очень-то нравится, если честно. Ты ведь знаешь, я не доверяю полицейским, которые никогда не нюхали обычной полицейской работы. Но позвонить и навести справки могу.

– Два года назад меня изнасиловал полководец Сонного королевства. Он велел солдатам разложить меня на столе и крепко держать, а сам без умолку хохотал.

— Обещаю не беспокоить их без нужды. Просто хочу выяснить, нет ли среди убитых приемных родителей моей матери. Или их детей. Может, я вообще ошиблась.

В глазах Гвин блеснули слезы.

— Веская причина для звонка. Я посмотрю, что можно сделать. А сейчас прошу прощения. Меня ждет неприятный допрос мерзкого преступника.

– Солдаты Сонного королевства напали глубокой ночью. Мы все спали, когда они вломились в храм и начали убивать. У нас с моей сестрой Катреной была келья на двоих. Мы проснулись от первых же криков, долетавших сквозь стены. Она была… Катрена всегда была сильной. Умной. Находчивой. После смерти нашей матери она заботилась обо мне, оберегала. В ту ночь Катрена велела мне спасать детей Санграваха, а сама побежала к лестнице, что вела на стены храма.

Вечером она рассказала о случившемся Стаффану. Он сразу же согласился, что врач совершенно прав, и предложил ей съездить на юг. Ему вроде бы и неинтересно, она почувствовала раздражение. Но промолчала.

Голос Гвин дрогнул.

На другой день, перед самым обедом, когда Биргитта сидела за компьютером и просматривала предложения турфирм, зазвонил телефон.

– Когда я вбежала в детскую спальню, солдаты были совсем рядом. Я это понимала по крикам гибнущих жриц. Я собрала детей, и мы побежали на кухню. Там в полу был люк с лестницей, спускавшейся в катакомбы. Едва последний ребенок скрылся внизу, я услышала голоса бегущих солдат. Я… понимала: если оставить люк открытым, они нас найдут. Тогда я прикрыла люк ковриком и передвинула кухонный стол. Я заканчивала его двигать, и тут в кухню ворвались солдаты.

— Я нашел кой-кого, — сообщил Хуго Мальмберг. — Есть там одна полицейская по фамилии Сундберг.

Несте стало трудно дышать. Гвин смотрела на гору. Казалось, даже ветер утих, чтобы послушать рассказ послушницы.

— Я видела это имя в газетах. Но не знала, что это женщина.

– Крики прекратились. Солдаты привели на кухню уцелевших жриц. Среди них была и Катрена. Командир спросил у меня, где остальные. Им требовались дети. Девочки.

— Ее зовут Вивиан, но обычно — Виви. Людвиг предупредит ее, так что она будет в курсе, когда ты позвонишь. Могу дать телефон.

Неста слышала, как колотится сердце Эмери. Ее собственное билось немногим тише.

— Записываю.

Гвин сглотнула.

— Я поинтересовался, как продвигается дознание. Улик по-прежнему никаких. Фактически никто уже не сомневается, что речь идет о душевнобольном. Во всяком случае, по словам Людвига.

– Я сказала, что дети убежали по горной дороге за подмогой. Командир мне не поверил. Он схватил Катрену. У нас с ней был почти одинаковый запах, и он догадался, что мы сестры. Командир пригрозил: если я не скажу, где дети, он ее убьет. И когда я не выдала детей… – У нее задрожали губы. – Он обезглавил Катрену и еще двух жриц. У меня на глазах. Потом велел солдатам заняться остальными. Меня он оставил себе. Я плюнула ему в лицо. И тогда он… принялся за дело.

Она услышала в голосе Мальмберга сомнение.

По щекам Гвин бежали слезы. У Несты от услышанного разрывалось сердце.

— Но ты ему не поверил?

– Я еще не успела принять участие в Великом ритуале. Послушницы жили замкнуто. У меня не было близости с мужчиной. Он, если так можно сказать, стал первым. Это его очень позабавило. Потом он позвал троих солдат и велел им насиловать меня до тех пор, пока не скажу, куда исчезли дети.

— Я ничему не верю. Зашел вчера вечером в Сеть и прочел все, что сумел найти. Есть в этой истории кое-что странное.

Несту захлестнула волна тошноты. При всем желании ей было не шевельнуться.

— Что именно?

– Первый лишь успел расстегнуть ремень, когда в кухню ворвался Азриель.

— Слишком все хорошо спланировано.

Гвин не всхлипывала. Она даже не замечала катящихся слез.

— Так ведь и больные люди способны спланировать свои преступления?

— Я не это имею в виду. Просто, по моему ощущению, слишком уж все безумно, чтобы быть правдой. На их месте я бы подумал о том, не постарался ли преступник замаскировать случившееся, выдать все за деяние безумца.

– Азриель за считаные минуты перебил их всех. Ни о какой пощаде не было и речи. Я едва могла двигаться, а когда попыталась встать… Азриель отдал мне свой плащ. Вскоре там появилась Морригана и за нею Ризанд. К тому времени стало понятно, что часть вражеских солдат скрылась, унося ножку Котла. Азриель погнался за ними. Мор исцелила меня, насколько возможно, потом перебросила в Дом ветра, в библиотеку. Оставаться в Сангравахе… я не могла. Служить в храме с уцелевшими жрицами. Смотреть на могилу Катрены и знать, что подвела сестру. До конца своих дней видеть эту кухню… Первые пять месяцев жизни в библиотеке я почти не разговаривала. Я забыла про пение. Я ходила к жрице, которая занимается душевными недугами. Иногда я просто сидела у нее. Иногда плакала и кричала, а то просто молчала. Потом Клото предложила мне работать с Мериллой. В моей жизни появился какой-то смысл. Я больше не залеживалась в постели по утрам. Я стала петь во время вечерних служб. А потом в моей жизни появилась ты, Неста.

— И что же?

Гвин посмотрела на нее заплаканными глазами, в которых, помимо боли, светилась надежда. Прекрасная, драгоценная надежда.

— Не знаю. Не ты ли собираешься позвонить и представиться как родственница?

– Я поняла: с тобой тоже случилось что-то ужасное. Но ты не поддалась обстоятельствам. Сражалась с ними. Знаю, Катрена первой согласилась бы заниматься у Кассиана, поэтому… я пришла на площадку. Но даже месяцы занятий не могли стереть ужасной правды: я ведь позволила сестре умереть. Ты как-то спросила, почему я не ношу капюшон и Призывный камень. Тот камень является символом святости. Вправе ли такая, как я, его носить?

— Спасибо за помощь. Вообще-то я, наверно, поеду на юг. Ты бывал на Тенерифе?

Гвин замолчала, словно ожидая, что сейчас на нее посыплются упреки.

— Нет, ни разу. Удачи тебе.

Но по лицу Эмери тоже струились слезы. Не пытаясь их смахивать, Эмери взяла Гвин за руку и сказала:

Биргитта Руслин немедля набрала записанный номер. Автоответчик попросил оставить сообщение. Ее охватило нетерпение. Она снова взяла пылесос, но так и не подвигла себя на уборку. Вернулась к компьютеру и примерно часом позже решила, что через два дня вылетит из Копенгагена на Тенерифе. Полистала старый школьный атлас и начала мечтать о теплом море и испанских винах.

– Ты не одинока, Гвин. Слышишь? Ты не одинока.

Пожалуй, именно это мне и нужно, думала она, неделька без Стаффана, без судебных слушаний, без будней. Маловато у меня опыта в искусстве разбираться в собственных чувствах и представлениях о себе и своей жизни. Хотя в мои годы не мешало бы видеть себя достаточно четко, чтобы замечать изъяны и при необходимости маневрировать. В юности я мечтала стать первой женщиной, в одиночку обогнувшей под парусом весь земной шар. Но так и не стала. Хотя до сих пор помню навигационную терминологию и знаю, как ходят по узким фарватерам. Не повредит мне день-другой бесконечных поездок через Эресунн или прогулок по тенерифским пляжам, чтобы поразмыслить, не старость ли подступает или я все ж таки сумею выбраться из депрессии. С переходным возрастом я справилась. Но что происходит со мной сейчас, ума не приложу. Вот и попробую разобраться. Прежде всего надо понять, связаны ли давление и панический страх со Стаффаном. Невозможно хорошо себя чувствовать, если мы не в состоянии выйти из уныния, в каком сейчас пребываем.

Неста взяла Эмери за другую руку. Иллирианка начала свой рассказ.

Она принялась планировать поездку. Из-за какой-то ошибки ей не удалось забронировать путевку через интернет, поэтому она отправила в турфирму мейл, где указала свое имя, номер телефона и о какой поездке идет речь. Сразу же пришел ответ: с ней свяжутся в течение часа.

– Мы страдали по-разному, однако… Как-то отец избил меня настолько жестоко, что сломал спину. Несколько месяцев я была вынуждена проваляться в постели, пока спина заживала. Односельчанам он говорил, что я очень больна, и они верили. И это было… еще меньшим из его злодеяний… А прежде он избивал мою мать. И она… наверное, она, как могла, защищала меня от него, поскольку он меня пальцем не трогал, пока мать была жива. Она умерла не от болезни, а после зверского избиения, от которого ей было уже не оправиться. Он заставил меня в ночь новолуния выкопать для нее могилу. Соседям он сказал, что у жены случился выкидыш и она умерла от потери крови.

Час почти истек, когда зазвонил телефон. Однако звонили не из турфирмы.

Эмери сердито вытерла слезы.

— Меня зовут Виви Сундберг. Можно попросить Биргитту Руслин?

– И все ему верили. Ему всегда верили. Ведь с другими он всегда был таким вежливым и обходительным. Мне часто говорили, как мне повезло с таким отцом, и я всякий раз спрашивала себя, не выдумываю ли все его дурные стороны. Но шрамы на теле и обрезанные крылья напоминали мне, каков он на самом деле. Он пошел на войну и погиб. Узнав об этом, я была счастлива. Соседи думали, что я стану кататься по полу от горя и месяцами оплакивать его. Наверное, стоило бы рассказать им, каким чудовищем он был, но я этого не сделала. Если они спокойно отнеслись к тому, что он обкромсал мне крылья, с какой стати им верить в его злодеяния теперь, когда он вместе с героями пребывает в загробном мире?

— Это я.

Эмери поморщилась.

— Мне сообщили, кто вы. Но я не очень-то поняла, чего вы хотите. Думаю, вам ясно, что у нас тут жуткая запарка. Если не ошибаюсь, вы судья?

– Я до сих пор ощущаю на себе его кулаки. До сих пор чувствую, как он бьет меня головой о стену или ломает пальцы, прищемив их дверью, а то просто орет на меня, пока я не потеряю сознание от его криков.

— Да. Но дело не в этом. Моя мать, которой давно нет в живых, выросла в приемной семье по фамилии Андрен. Я видела фотографии, и, судя по всему, она жила в одном из этих домов.

Эмери затрясло, и Неста еще крепче сжала ей руку.

— Информацией для родных занимаюсь не я. Предлагаю поговорить с Эриком Худденом.

— Но ведь там были люди по фамилии Андрен?

– Он никогда не давал мне денег ни на что и не позволял зарабатывать самой. Еды я получала столько, сколько он считал уместным. Знаете, он настолько застрял у меня в сознании, что я и сейчас слышу его голос, когда смотрюсь в зеркало или делаю ошибку. Я согласилась заниматься, поскольку знала: он бы мне это запретил. Согласилась, чтобы только прогнать из головы его голос. Я хотела научиться тому, как противостоять мужчине, если кому-то вздумается снова поднять на меня руку. Но никакие успехи не вернут мне мать и не уничтожат позорной правды: я пряталась, когда отец вымещал на ней всю свою злость. Этого не исправить никакими подвигами. Но эта гора… – Эмери махнула в сторону тропки, начинавшейся у подножия и скрывавшейся из виду вверху. – Я поднимусь туда ради моей матери. Ради нее я миную Прорыв и пройду столько, сколько смогу.

— Если хотите знать, то Андренов в деревне было больше всех.

Подруги смотрели на Несту, но она продолжала глядеть на горную вершину и на путь, что вел туда. Самый трудный из всех путей к вершине. Чувствуя, что настал черед ее рассказа, Неста заговорила:

— И никого в живых не осталось?

– Меня отправили в Дом ветра, поскольку я превратилась в полное ничтожество. Я напивалась и была готова совокупляться с кем попало. Моя… семья посчитала такое положение невыносимым. Более года я злоупотребляла их добротой и щедростью. И не потому, что по натуре я такая злодейка… – Она судорожно выдохнула. – Мой отец тоже погиб на войне. У меня на глазах. А я не сделала ничего, чтобы его спасти.

— На этот вопрос я ответить не могу. Вам известны имена приемных родителей вашей матери?

Папка лежала рядом на столе, Биргитта развязала ленточку, перелистала бумаги.

Несту прорвало. Слова полились из нее потоком. Она рассказала подругам о всех своих неблаговидных делах и мыслях; о том, как ей доставляло извращенное наслаждение видеть страдания сестер. Потом рассказала о Котле, о пережитых ужасах и вырванной у него силе. Неста ничего не скрыла. Если после этого они согласятся подняться с нею на вершину, пусть знают, с кем идут. У них еще было время повернуться к ней спиной.

— Я не могу ждать, — сказала Виви Сундберг. — Перезвоните, когда отыщете имена.

Закончив говорить, Неста внутренне приготовилась увидеть недовольные лица и гневные взгляды.

— Уже нашла. Брита и Август Андрен. Им должно быть за девяносто, может, лет девяносто пять.

Гвин молча взяла ее за руку. Эмери – за другую.

Виви Сундберг ответила не сразу. Биргитта слышала, как она перелистывает бумаги. Наконец Виви заговорила снова:

– Никто не вправе упрекнуть вас за случившееся, – сказала им Неста. – Вы никого не подвели.

— Они есть в списке. К сожалению, оба мертвы, старшей было девяносто шесть. Могу я просить вас не сообщать эти сведения в газеты?

– И ты тоже никого не подвела, – тихо произнесла Эмери.

— Господи, да зачем мне это делать?

Неста смотрела на подруг, видя на их заплаканных лицах неподдельную боль и печаль, но и открытость тоже. Все они открыли свои потаенные уголки. В каждой нарастало понимание, что они не повернут назад, не попытавшись взойти на вершину Рамиеля.

— Вы судья. И наверняка знаете, как иной раз все оборачивается и почему я должна так говорить.

От слез у Несты жгло глаза.

Биргитта Руслин прекрасно знала, что Виви Сундберг имеет в виду. Временами они с коллегами говорили о том, что журналисты атакуют их крайне редко, поскольку не рассчитывают, что судьи выдадут информацию, которую надо держать в секрете.

– Поэтому мы поднимемся на Рамиель, – заявила Гвин. – Мы пройдем через Прорыв. Мы победим и докажем всем, что новое способно быть таким же могущественным и нерушимым, как старые традиции. Пусть знают, что новый образ жизни – не совсем валькирианский и не совсем иллирианский – способен победить на Кровавом ритуале.

— Мне, безусловно, интересно узнать, как продвигается расследование.

– Нет, – наконец заговорила Неста. – Мы победим, чтобы доказать самим себе возможность победы. – Она оскалила зубы в хищной улыбке и посмотрела на гору. – Мы доберемся до вершины.

— Ни у меня, ни у моих коллег нет времени давать справки. Нас тут и так осаждают СМИ. Многих из них даже ограждения не останавливают. Вчера отловили человека с фотоаппаратом в одном из домов. Обратитесь к Худдену, в Худиксвалль.

Голос Виви Сундберг звучал нетерпеливо и раздраженно. Биргитта Руслин вполне ее понимала. Не зря ведь Хуго Мальмберг сказал, что, слава богу, не оказался в центре этого расследования.

— Спасибо за звонок. Не смею вас больше задерживать.

69

Разговор закончился. Биргитта Руслин размышляла об услышанном. Теперь она, по крайней мере, точно знает, что приемные родители матери тоже среди убитых. Теперь и ей, и всем остальным придется ждать, пока полицейская работа не даст результатов.

Три дня подряд Эрис и небольшой караван двигались на восток, останавливаясь, только чтобы поесть и переночевать. Они не спешили. Судя по наблюдениям, которые Кассиан с Азриелем вели сквозь просветы в облаках, Эрис не был скован. Каждый день рядом с ним ехала щуплая, сгорбленная Бриаллина. Но Короны на ее голове не было. Не было ничего, что напоминало бы характерный блеск золота на солнце.

Может, все-таки позвонить в полицейское управление Худиксвалля, поговорить с полицейским Худденом? Но что он, собственно, может добавить? Биргитта Руслин решила не звонить. Открыла папку и принялась внимательно читать бумаги, оставшиеся после родителей. Последний раз она читала их много лет назад, причем не все. Некоторые так и остались непрочитанными.

Завтра Кровавый ритуал завершится. Кассиан не получал никаких вестей о Несте. Сам он ничего не чувствовал. За эти дни он почти не сомкнул глаз и сейчас с трудом следил за процессией, которая миновала холмы и въехала в низину, поросшую лесом. Лес был древним, с узловатыми корнями деревьев и обилием мха, свисавшего со стволов.

Она разделила содержимое папки на три стопки. В первую попало все относящееся к истории отца, который упокоился на дне бухты Евле. В не слишком соленой воде Балтики скелеты распадаются не очень быстро. Где-то в донных дюнах лежат его череп и кости. Вторая стопка — бумаги, касающиеся их с матерью совместной жизни, где она, Биргитта, фигурировала как нерожденный, а потом рожденный ребенок. Третья стопка, самая большая, относилась к Герде Лёф, которая стала одной из Андренов. Она медленно читала эти бумаги, одну за другой. И дойдя до документов того времени, когда мать была в семье Андрен сначала на воспитании, а потом удочерена, стала читать особенно внимательно. Многие документы поблекли, и разбирать их было трудно, хоть она и воспользовалась лупой.

– Никогда не бывал в этих местах, – признался Азриель. – Место древнее. Чем-то похоже на Средиземье.

Биргитта придвинула к себе блокнот, стала помечать имена и возраст. Она сама родилась весной 1949-го. Матери было тогда восемнадцать, она с 1931-го. Нашла она и даты рождения Августа и Бриты. Брита родилась в августе 1909-го, Август — в декабре 1910-го. Значит, им было двадцать два и двадцать один, когда Герда родилась, и меньше тридцати, когда она попала к ним в Хешёваллен.

Кассиан молчал. Процессия, за которой они следили, углубилась в лес и через какое-то время вышла к берегам небольшого озера. Там они остановились. Только тогда Кассиан и Азриель спустились вниз и стали подкрадываться.

Никаких письменных сведений о том, что жили они именно в Хешёваллене, она не нашла. Однако фотография, которую она еще раз тщательно сравнила с газетным снимком, убедила ее. Ошибки нет.

Должно быть, участники процессии не опасались, что их могут подслушать. Их разговоры Кассиан услышал задолго до того, как приблизился к месту привала. Судя по виду, человеческая знать и солдаты. Он насчитал два десятка. Белый жеребец Эриса был привязан к нижней ветке дерева. Но сам он…

Она начала изучать людей на старой фотографии, неуклюжих, застывших. Двое помоложе, мужчина и женщина, стоят чуть в стороне от пожилой пары в центре снимка. Может, это Брита и Август? Год не указан, никаких надписей на обороте нет. Биргитта попробовала прикинуть, когда сделана фотография. О чем говорит одежда? Люди на снимке принарядились, но ведь это деревня, где один костюм носят десятилетиями.

– Вот мы и встретились, Кассиан, – послышался сзади вкрадчивый голос Эриса.

Отложив снимки, она стала читать дальше — документы и письма. В 1942-м у Бриты было что-то с желудком, и ее положили в Худиксвалльскую больницу. Герда пишет ей письма, желает скорого выздоровления. В ту пору Герде одиннадцать, пишет она угловатым почерком. Орфография местами хромает, на полях листка нарисован цветок с неровными лепестками.

Кассиан резко обернулся. Кинжал сына верховного правителя Двора осени упирался ему прямо в ребра.

Биргитта Руслин растрогалась, найдя это письмо, и удивилась, что не видела его раньше. Оно лежало внутри другого письма. Но почему она и то письмо не разворачивала? От боли после смерти Герды, когда ей долгое время не хотелось прикасаться ни к чему, что напоминало о ней?



Она откинулась на спинку кресла, зажмурила глаза. Она всем обязана своей матери. Герда, которая даже аттестата неполной средней школы не имела, постоянно твердила дочери, что надо учиться дальше. Настал наш черед, говорила она. Теперь дочери рабочего класса получат образование. Биргитта Руслин вняла ее увещеваниям. В 1960-х в университет уже шли не только дети буржуазии. И присоединение к радикальным левым группировкам разумелось само собой. Жизнь надо не просто понять, надо ее изменить.

К полудню Неста едва могла дышать. Гвин еле волочила ноги. Эмери обливалась потом. Они разделили оставшуюся воду. Невзирая на пройденное расстояние и бессчетное число больших и маленьких камней, которые пришлось огибать, вершина ничуть не приблизилась.

Она открыла глаза. Все вышло не так, как я думала, сказала она себе. Я выучилась, стала юристом. Но отказалась от радикальных взглядов, сама не знаю почему. Даже сейчас, когда мне вот-вот стукнет шестьдесят, я опасаюсь касаться великого вопроса о том, что сталось с моей жизнью.

Главное, они никого не видели и не слышали.

Уже легче.

Она продолжала методично разбирать бумаги. Вот еще письмо. Голубоватый конверт с американским штемпелем. Тонкая почтовая бумага исписана бисерным почерком. Она направила настольную лампу на листок, попыталась с лупой разобрать написанное. Текст шведский, но с частым вкраплением английских слов. Некто по имени Густав пишет о своей работе на свиноферме. Только что умер ребенок, Эмили, и в доме «большое sorrow».[1] Он спрашивает, как дела дома, в Хельсингланде, как родные, как урожай и скот. Датировано 19 июня 1896 года. Адресат: Август Андрен, Хешёваллен, Швеция. Но дед тогда еще не родился, подумала Биргитта. Наверно, письмо прислали его отцу, раз оно хранилось в семье Герды. Но как оно попало к ней?

Каждый вдох и выдох опалял Несте легкие. У нее подгибались ноги. Во всем теле ощущалась боль. В мозгу кружили назойливые мысли, словно грифы, собиравшиеся на пир.

В самом конце, ниже подписи, адрес: Mr Gustav Andren, Minneapolis Post Office, Minnesota, United States of America.

Ей хотелось их заглушить.

Она опять открыла старый атлас. Миннесота — сельскохозяйственный штат. Значит, больше ста лет назад туда эмигрировал один из Андренов.

Может, Прорыв был преградой не только для тела, но и для ума? Вдруг эта гора поднимала на поверхность каждую крупинку ее страха и заталкивала в ум, наполняя страхом все мысли?

Нашлось, однако, и второе письмо, свидетельствующее, что еще один член семьи Андрен оказался в другом районе США. Звали его Ян Август, судя по всему, работал он на железной дороге, которая связывала Восточное и Западное побережье огромной страны. В письме он расспрашивал о родственниках, живых и умерших. Но большие пассажи письма прочитать было невозможно. Буквы стерлись.

Подруги сделали привал, чтобы перекусить… водой. Нога Гвин вновь стала кровоточить. Ее лицо сделалось призрачно-бледным. Никто не произнес ни слова.

Адрес Яна Августа: Reno Post Office, Nevada, United States of America.

Но Неста видела встревоженные глаза подруг. Значит, и они сражались со своими страхами.

Листая бумаги дальше, она не нашла больше ничего, касающегося связи ее матери с семьей Андрен.

Отдых не затянулся. Они снова тронулись в путь.

Вверх и только вверх. Шаг за шагом. И только так.

Биргитта Руслин отодвинула в сторону стопки документов, зашла в интернет и без особых надежд начала искать почтовый адрес в Миннеаполисе, указанный Густавом Андреном. Тупик, как она и ожидала. И тогда стала искать по почтовому адресу в Неваде. Отсыл к газете под названием «Рино газетт джорнал». Тут-то и зазвонил телефон — турфирма. Любезный молодой человек, говоривший с датским акцентом, изложил условия поездки, описал гостиницу, и Биргитта решилась окончательно. Сказала «да», сделала предварительный заказ и обещала подтвердить его самое позднее завтра утром.



Затем все же кликнула «Рино газетт джорнал». Справа высветились рубрики и статьи. Она уже хотела закрыть сайт, но вспомнила, что искала не только адрес, но и фамилию Андрен. Видимо, как раз имя и вывело ее на «Рино газетт джорнал». Она стала читать, страницу за страницей, переходя от одной рубрики к другой.

– Кажется, две трети пути мы уже прошли, – послышался впереди хриплый голос Эмери.

И вздрогнула, когда на мониторе возник этот текст. Прочитала, не вполне понимая, потом еще раз, медленно, думая, что все это просто не может быть правдой. Встала с кресла, отошла подальше от компьютера. Но текст и фотографии не исчезли.

Стемнело, но луна ярко освещала Прорыв. Три звезды все так же висели над вершиной Рамиеля. Манящей. Ожидающей.

Сделав распечатку, Биргитта Руслин забрала ее на кухню. Медленно прочитала все сначала.

Если к рассвету они туда доберутся, это будет чудом.



– Мне нужно отдохнуть, – слабым голосом призналась Гвин. – Всего пару минут.


Четвертого января в городке Анкерсвилль, что к северо-востоку от Рино, произошло жестокое убийство. Утром сосед, обеспокоенный, что автомастерская не открылась в обычное время, обнаружил владельца и всю его семью убитыми. Полиция до сих пор не нашла никаких следов. Ясно только, что вся семья Андрен — Джек, его жена Конни и двое детей, Стивен и Лора, — убиты каким-то холодным оружием. Ничто не говорит ни о взломе, ни о грабеже. Мотив отсутствует. Врагов семья Андрен не имела, все ее любили. Полиция ищет психически больного или, возможно, отчаявшегося наркомана, совершившего это чудовищное злодеяние.


Лицо у нее было посеревшим, давно не мытые волосы спутались. Штанина на раненой ноге взмокла от крови.



За два часа до привала Эмери поскользнулась на вихляющем камне и подвернула ногу в лодыжке. Теперь и она хромала.

Биргитта сидела не шевелясь. В окно долетал шум мусороуборочной машины.

Все три едва переставляли ноги.

Это не псих, думала она, полиция в Хельсингланде заблуждается, как и полиция в Неваде. Это один или несколько изощренных мерзавцев, которые знают, что делают.

– До перевала Эналия совсем недалеко, – упрямо заявляла Эмери. – Если проберемся сквозь каменное горлышко, до вершины – рукой подать.

Впервые она ощутила ползучий страх. Словно кто-то исподтишка следил за нею.

– Сомневаюсь, что я туда доберусь, – призналась Гвин.

Она вышла в переднюю, проверила, заперта ли входная дверь. Потом опять села за компьютер, вернулась к страницам «Рино газетт джорнал».

– Эмери, дадим ей отдохнуть. – Неста присела на валун рядом с Гвин.

Мусоровоз уехал. На улице темнело.

До рассвета оставалось часа четыре. Потом все кончится. Так ли уж важно, где они встретят рассвет: на вершине или на подступах? Так ли уж важна их победа? Они и так продвинулись дальше многих. Они…

– А как этих сюда принесло? – выругавшись сквозь зубы, спросила Эмери.

Неста замерла. С валуна, где она сидела, нижний склон был виден как на ладони. И там, в лунном свете, по тропе карабкался знакомый всем трем иллирианец, а с ним – еще шестеро. От подруг их отделяло приличное расстояние, но оно сокращалось.

7

– Беллис, – прошептала Эмери.

– Надо двигать. – Неста поднялась на уставшие ноги.

Много времени спустя, когда память обо всех событиях начала стираться, она порой думала, что бы произошло, если бы она, несмотря ни на что, поехала на Тенерифе, а потом вернулась домой и вышла на работу, подправив уровень железа в организме, нормализовав давление и ликвидировав усталость. Но сделанного не воротишь. Рано утром Биргитта Руслин позвонила в турфирму и аннулировала заказ. А поскольку не забыла подписать страховку, потеряла лишь несколько сотен.

За нею, кряхтя и морщась, поднялась Гвин.

Стаффан вернулся домой поздно, так как его поезд застрял на линии из-за поломки тепловоза. Целых два часа ему пришлось успокаивать недовольных пассажиров, в том числе расхворавшуюся пожилую даму. Домой он пришел усталый и раздраженный. Пока он ужинал, Биргитта не приставала с разговорами. Но потом рассказала, что нашла сообщение о трагедии в далекой Неваде, которая с большой вероятностью имеет касательство к массовому убийству в Хельсингланде. Она заметила, что Стаффан настроен скептически, но не поняла почему — то ли устал, то ли сомневается в ее словах. Когда муж лег спать, она опять села за компьютер и стала просматривать поочередно невадские и хельсингландские сайты. Около полуночи кое-что записала в блокноте, точно так же, как поступала, подготавливая решение суда. Трудно поверить, но логика подсказывала один-единственный вывод: между этими двумя событиями действительно есть связь. А еще ей подумалось, что в известном смысле она тоже из Андренов, хотя и носит фамилию Руслин.

Неста прищурилась, разглядывая семерых молодцов. Эмери и Гвин находились не в том состоянии, чтобы сражаться. Вдобавок, слишком измотанные и…

– Обхвати меня за шею, – сказала Неста, наклоняясь к Гвин.

Тогда, может статься, опасность грозит и ей? Она долго сидела в тишине над блокнотом, не находя ответа. Потом вышла в ясную январскую ночь, посмотрела на звезды. Когда-то мать рассказывала, что ее отец был страстным звездочетом. Изредка мать получала от него письма, где он описывал, как ночами стоял на палубе в далеких широтах, изучая звезды и созвездия. Он прямо-таки фанатично верил, что умершие превращались в материю, из которой возникали новые звезды, порой настолько отдаленные, что их не видно простым глазом. Интересно, о чем он думал, когда «Руншер» шел ко дну в бухте Евле? Тяжело груженное судно в сильный шторм потеряло устойчивость и затонуло буквально за одну минуту. Радио умолкло, послав единственный сигнал SOS. Успел ли он осознать, что умрет? Или смерть в ледяной воде настигла его так скоро, что он вообще не успел ни о чем подумать? Внезапный ужас, холод и смерть.

Небо словно бы совсем близко, звезды сегодня ночью яркие. Я вижу поверхность, думала она. Связь есть, тонкие нити, переплетенные друг с другом. Но что в глубине? Каков мотив, чтобы убить девятнадцать человек в крохотной северной деревушке и предать смерти целую семью в невадской пустыне? Едва ли что-нибудь иное, нежели обычная месть, алчность, зависть. Но какая обида жаждет такой страшной мести? Кто может извлечь экономическую выгоду из убийства пенсионеров в северной деревушке, которые и без того вот-вот умрут? И кто им позавидует?

– Что?

Неста вдруг поняла, зачем она столько раз спускалась и поднималась по большой лестнице Дома ветра. Ради Гвин. Ради этого момента.

Замерзнув, она вернулась в дом. Обычно она ложилась рано, к вечеру уставала и терпеть не могла идти на работу невыспавшейся, особенно когда в суде шли слушания. Теперь об этом думать незачем. Она устроилась на диване, включила музыку, тихонько, чтобы не потревожить Стаффана. Современные шведские баллады. У Биргитты Руслин был секрет, которым она не делилась ни с кем. Она мечтала сочинить шлягер, такой замечательный, что он возьмет первую премию на европейском фестивале популярной музыки. Порой она стеснялась своей мечты, но не отказывалась от нее. Много лет назад купила словарь рифм, и сейчас в запертом ящике стола накопилась целая куча набросков. Наверно, действующему судье не пристало сочинять шлягеры. Но как известно, нет и закона, запрещающего ей этим заниматься.

– Мы покорим эту проклятую вершину, – сказала Неста, подхватывая Гвин за ноги.

Больше всего ей хотелось написать о жаворонке. Песню о птице, о любви, с припевом, который никто не забудет. Если ее отец был страстным звездочетом, то себя самое можно назвать страстной охотницей до припевов. Оба они люди страстные, увлеченные, но лишь один из них смотрел в небо.

Скрипя зубами, она взвалила послушницу себе на спину.

В три часа ночи она легла в постель, толкнув разок-другой храпящего Стаффана. Когда он повернулся и затих, она уснула.

Мышцы спины и бедер напряглись, но выдержали. Ноги не подогнулись.

Неста смотрела только вверх. Назад не оглядывалась.

Утром Биргитта Руслин вспомнила ночной сон. Ей приснилась мать. И что-то говорила, только она ничего не поняла. Будто находилась за стеклом. Тянулось это бесконечно, мать все больше возмущалась, что дочь ее не понимает, а она гадала, что же отделяет их друг от друга.

С Гвин на спине она пошла дальше. Эмери хромала рядом.

Память сродни стеклу, подумалось ей. Ушедший все еще зрим, совсем близко. Но мы не можем подойти друг к другу. Смерть безмолвна, она воспрещает беседы, позволительно лишь молчание.

Ветер был для них словно песня. Неста и Эмери подстроились под его звуки. Они шли вверх, обходя валуны и протискиваясь между тех, что обойти было невозможно. Их противники заметно отстали. Казалось, сама гора шептала подругам: «Вперед, вперед, вперед».



Биргитта встала. Некая мысль начала складываться в голове. Откуда она взялась, непонятно. Просто возникла, четкая и ясная. Странно даже, что она никогда раньше об этом не думала. Правда, ее мать решительно рассталась со своим прошлым и ни разу не заикнулась о том, что ее единственной дочери не худо бы проявить интерес к прошлому матери.

– Я знал, что ты – лживая тварь, – процедил сквозь зубы Кассиан. – Но это низко даже для тебя.

Биргитта Руслин достала атлас шведских автомобильных дорог. Когда дети были маленькие, летом они всегда снимали где-нибудь дачу и ехали туда на машине. А несколько раз, в том числе в те два лета, что провели на Готланде, летали самолетом. Но никогда не ездили на поезде, и Стаффану тогда в голову не приходило, что он бросит адвокатскую карьеру и станет поездным кондуктором.

Азриель, стоящий рядом, не мог вмешаться, ибо кинжал Эриса – магический кинжал Несты – упирался Кассиану в ребра. Там, где лезвие касалось кожи доспехов, сверкало пламя.

Она открыла обзорную карту. Хельсингланд располагался значительно дальше на север, чем ей казалось. Хешёваллен на карте вообще не значился. Слишком крошечная, незначительная деревушка.

– По правде говоря, я разочаровался в Ризанде, – сказал Эрис.

Отложив карту, она уже все решила. Сядет в машину и поедет в Худиксвалль. В первую очередь затем, чтобы увидеть не место преступления, а деревню, где выросла ее мать.

Острие кинжала пропороло кожу доспехов, давая ребрам Кассиана ощутить укол стали и укус огня. Был ли это огонь Эриса, направленный в лезвие, или Неста сотворила кинжал таким, Кассиана не интересовало. Он старался повернуться так, чтобы испытывать наименьшую боль.

Когда была помоложе, она подумывала о большом путешествии по Швеции. «Поездка по родине» — так она ее называла, собираясь добраться аж до пограничного знака трех стран, а потом вернуться к сконскому побережью, к Континенту, когда вся страна лежит за спиной. Сперва на север вдоль побережья, а на обратном пути проехать через внутренние районы. Однако из этого замысла так ничего и не вышло. Раз-другой она говорила Стаффану о своей мечте, но он интереса не выказал. С маленькими детьми такое попросту невозможно.

– Нынче он стал таким… размякшим. Даже не попытался заглянуть мне в разум.

Теперь наконец-то есть шанс осуществить хотя бы часть некогда задуманного.

– Тебе все равно не победить, – с тихой угрозой предупредил Эриса Азриель. – Считай себя живым мертвецом. Впрочем, ты уже давно такой.

Когда Стаффан позавтракал и собрался в дневной рейс на Альвесту, последний перед несколькими выходными, она рассказала про свой план. Он редко возражал против ее идей, вот и сейчас спросил только, разрешит ли врач эту дальнюю поездку, ведь, что ни говори, она потребует немалого напряжения сил.

– Ну да, да, все эти старые делишки с этой Морриганой. И не надоело вам цепляться за давнюю скучную историю.

Он уже стоял в передней, взявшись за ручку входной двери, и тут она вдруг возмутилась. Они попрощались на кухне, но она выбежала следом и сердито бросила в него утреннюю газету.

Кассиан чуть не подавился слюной. «Эта» Морригана.

— Ты что делаешь?

Прежде Эрис никогда не говорил о ней так.

— Тебе вообще интересно, почему я туда еду?

– Отпусти его, Бриаллина, – прорычал Кассиан. – Поиграй лучше с нами.

— Ты же объяснила.

Магический кинжал отодвинулся от его ребер и тихий, слабый голос произнес:

— Неужели непонятно, может, вдобавок мне нужно обдумать наши с тобой отношения?

– А я уже играю с тобой, Принц ублюдков.

— Сейчас не время это обсуждать. Я опоздаю на работу.



— Всегда не время! Вечером не время, утром не время! У тебя вообще нет потребности поговорить со мной о нашей жизни?

У Несты дрожали ноги. Тряслись руки. Гвин у нее на спине была полумертвым грузом. Потеря крови настолько ослабила послушницу, что та едва могла держаться за шею Несты.

— Ты же знаешь, я не такой экзальтированный, как ты.

Тропа Прорыва подходила к черной каменной арке, за которой делалась шире и легче. Это и был перевал Эналия. Эмери ненадолго остановилась, чтобы провести окровавленной рукой по камню. Ее испачканное лицо светилось удивлением и гордостью.

— Экзальтированный? Так у тебя называется моя реакция на то, что мы целый год не занимались любовью?

– Я стою там, где не стоял никто из моих предков, – сдавленно прошептала она.

— Сейчас правда не время. Я опоздаю.

Неста жалела, что не может хотя бы на мгновение остановиться рядом с подругой. Но даже короткая остановка, чтобы перевести дух… Неста знала: стоит остановиться, и ей уже будет не сдвинуться с места.

— Придется тебе найти время, и поскорей.

Сам проход был ровным и даже гладким, но вскоре на пути опять показались камни. Последняя и самая тяжелая преграда, за которой открывался прямой путь к вершине. До рассвета оставалась еще пара часов. Свет полной луны начинал тускнеть, а само светило перемещалось к западу.

— Что ты имеешь в виду?

Ватага Беллиса догонит их еще до вершины.

— Пожалуй, мое терпение на исходе.

Неста коснулась протянутой руки Эмери, и ее пальцы судорожно сжались. Эмери забралась на островерхий валун и ухитрилась встать там на колени. Если только они сумеют миновать полосу камней…

— Это угроза?

Ее колени подогнулись. Неста рухнула, ударившись лицом о камень. Перед глазами замелькали огненные звезды. Она лишь успела уцепиться за Гвин, и они вместе покатились вниз, ударяясь о большие камни и шурша мелкими. В ушах звенели крики Эмери, а потом…

— Я просто говорю, что так не может продолжаться. А теперь иди на свой окаянный поезд.

Неста столкнулась с чем-то твердым.

Биргитта вернулась на кухню, услышала, как хлопнула дверь. Ей полегчало, поскольку она наконец-то высказала, что чувствует, но, с другой стороны, ее охватило беспокойство: что он скажет?

Нет, не с иллирианцем, хотя она ощутила тепло и дыхание. Она ударилась о каменную арку прохода. Падение вернуло ее и Гвин к перевалу Эналия. Обе оказались в опасной близости от противников.

Вечером Стаффан позвонил. Никто из них словом не обмолвился об утреннем инциденте в передней. Но по голосу чувствовалось, что он здорово нервничает. Возможно, в конце концов удастся поговорить о том, что уже не скроешь?

– Гвин…



– Живая, – простонала подруга.

Следующим утром она пораньше села в машину, чтобы отправиться из Хельсингборга на север. Перед отъездом еще раз поговорила с детьми, а после подумала, что они целиком заняты собственной жизнью и затея матери им неинтересна. Она так и не сообщила, что связывает ее со случившимся в Хешёваллене.

– Вы не покалечились? – спросила их Эмери, спустившаяся с валуна.

Стаффан, ночью вернувшийся из рейса, отнес в машину дорожную сумку, поставил на заднее сиденье.

Неста не могла шевельнуться, пока Гвин не отползла от нее. Обе были с головы до ног покрыты грязью, мелкими камешками и кровью.

— Где остановишься?

– Не могу… – выдохнула Неста. – Я больше не могу тебя нести.