– Ох ты, чтоб тебя! Я же должен был об этом подумать! Я хорошо помню эту историю: восемнадцать лет назад фильм запретили, и кинопрокатчики отказались его выпускать…

Ренн смотрел на них в растерянности.

– Что вообще происходит? Кто-нибудь мне объяснит? Какое отношение имеет смерть Стана к этому фильму?

Сервас достал из кармана конверт, вытащил оттуда несколько фотографий, порылся в них и положил одну на столик.

– О, дьявол! – вздрогнул Ренн, увидев спираль, нарисованную кровью на матрасе. – Это убийца нарисовал?

– Есть версия, что это нарисовал сам дю Вельц… Видимо, перед смертью хотел оставить нам некое послание… Остается только узнать какое. Расскажите нам об этом Делакруа.

Эсперандье снова сел на место. Ренн оглядел всех одного за другим, и в глазах его блеснула хитрая искорка. Похоже, такой оборот разговора его очень взволновал.

– До сего дня, как говорят, Стан сотрудничал с Делакруа, у которого была привычка всегда работать с одной командой – ну или с похожими. Надо сказать, что они расстались с жанром чистого боди-хоррора, и это стало теперь его фирменной маркой. Он начинает фильм как атмосферный, где все пронизано скрытым и туманным ужасом, и постепенно доводит повествование до экстремального, невыносимо жестокого боди-хоррора. Ясно, что Делакруа не создан для чувствительных душ.

Венсан был с этим согласен, ибо помнил, как потряс его финал «Кровавых игр». Он тогда спросил себя, почему на эту ленту даже не поставили пометку возрастного ограничения.

– А этот фильм? – сказал Сервас, указывая на афишу на стене.

– «Орфей, или Спираль Зла», последний фильм Делакруа, – отозвался Ренн, протирая очки кончиком галстука. – Его считают шедевром, величайшим творением режиссера. Отныне он стал частью «кинематографического ада», фильмов про́клятых, мифических, ныне ставших очень редкими, таких как «Смерть Дракулы» венгра Кароя Лайтаи, первый из фильмов о Дракуле, или «Лондон после полуночи» Тода Браунинга.

– Так о чем фильм?

Ренн водрузил очки на место и впился острым, как дротик, взглядом прямо в глаза Сервасу.

– «Орфей» стал шестым полнометражным фильмом Делакруа. Уже само название говорит о том, что речь пойдет об истории Орфея и Эвридики. Все, что известно о фильме, – это то, что он повествует об Орфее Жиле, мексиканском рок-музыканте, который отправляется вызволять из ада свою жену Гвадалупе, с той только разницей, что на этот раз ад находится на самом «дне» маленького мексиканского городка Сьюдад-Хуарес. Этот городок – уже сам по себе ад. Там, в пустыне, в течение двадцатилетия, с 1993 по 2013 год, находили сотни тел похищенных еще в детстве женщин. Их тела хранили следы неслыханно жестоких пыток. О фильме ходили всякие слухи: о сценах, об актерах, о том, что его режиссер – сумасшедший… Говорили, что там каждый из кругов ада был страшнее предыдущего до полной непереносимости. Называли фильм чудовищным, отражающим все мыслимые и немыслимые бесчинства. Доходило даже до упоминаний о так называемом снаффе[15].

Ренн встал с места:

– Вы позволите? Мне необходимо принять дозу кофеина. Делакруа – тяжелый случай, очень утомляет… Я снял о нем для своего канала несколько эпизодов, минут на сорок, если это вас интересует.

Он зашел за барную стойку, быстро смолол кофе и высыпал ложечкой в чашку. Пьерра бросил нетерпеливый взгляд на Серваса. По комнате поплыл соблазнительный запах кофе, щекоча всем ноздри.

– Я бы тоже не отказался от чашечки, – не утерпел Эсперандье.

Пять минут спустя перед каждым стояла дымящаяся чашка кофе.

– Продолжим, – сказал Ренн, который очутился в своей стихии. – Кто из присутствующих видел хоть один фильм Делакруа?

Руку поднял один Венсан.

– Итак, Делакруа шагнул намного дальше, чем просто кинематограф, – с энтузиазмом начал тележурналист. – Мало того, что этот человек – гений, что его образы входят в вас, как… споры; я хочу сказать, они прикрепляются к разуму зрителя, прорастают в нем… Есть в этих фильмах нечто такое, что расшевеливает самые глубины вашей души, и из этих глубин всплывает что-то нехорошее. Оно заставляет вас почувствовать себя не в своей тарелке, словно вы не зритель, а соглядатай. Вы не видите зла, вы его угадываете, чувствуете, причем ощущаете его присутствие за пределами кинопленки.

Он сверлил своих гостей острым, каким-то металлическим взглядом.

– И это ощущение возникает не случайно… Делакруа всегда считал, что нынче мы всё глубже погружаемся в спираль насилия, ужаса и мерзости, и не только в фильмах, но и в обществе в целом. Ему хотелось заострить на этом внимание зрителя, вывести его из зоны комфорта, шокируя его, нападая на него и травмируя.

– В общем, он действовал точно так же, как и Пазолини в своем «Сало́, или Сто двадцать дней Содома», – заметил Венсан.

– Совершенно верно. Однако, согласно легенде, в «Орфее» он пошел намного дальше, чем Пазолини в «Сало́», гораздо дальше, чем в «Сербском фильме», который, как мне кажется, переходит все границы омерзительного, еще дальше, чем «Ад каннибалов» или «Человеческая многоножка».

Венсан этих фильмов не видел, хотя и запросто мог найти на DVD, Blu-ray и даже на VOD, но он слышал отзывы: «Сербский фильм» имел репутацию одного из самых травмирующих фильмов всех времен.

– «Я видел дьявола» не уступает ему в показе непереносимого насилия, и «Мученицы» тоже… Тошнотворное зрелище.

– Ну уж нет, извините, – возразил Ренн, позабыв, с чего начался диспут. «Я видел дьявола» очень силен своим эстетическим воздействием, это настоящее авторское кино. А в смысле грязи – это милая шутка в сравнении с «Сербским фильмом».

– «Подопытная свинка-два»? – Венсан уже начинал дурачиться. – Японская серия «Подопытная свинка» стала почти что легендой после того, как вторая ее часть, «Цветок из плоти и крови», была снята с проката. Американский актер Чарли Шин, которому прислали копию фильма, заявил, что только что просмотрел снафф, чем насторожил ФБР.

– Ладно, сдаюсь. – Ренн заговорщицки подмигнул Венсану, как перемигиваются два знатока. – Говорят, что «Орфей» намного превосходит все предыдущие фильмы, – продолжил он тем восторженным голосом, каким новичок говорит обычно о любимом режиссере. – Его никто не видел… И нет возможности раздобыть копию или скачать его в интернете. Фильм исчез, испарился с поверхности земли – и на сегодня обрел статус мифа.

Эсперандье догадался, что тележурналист действительно перепробовал все доступные средства. Должно быть, он провел немало часов в так называемом Даркнете, Темной сети, пытаясь отыскать эту редкую жемчужину. Про́клятый фильм… Судя по слухам, в нем режиссер действительно пошел гораздо дальше по зловещей спирали сверхнасилия и зрительного травматизма. За тщательно отделанными динамичными кадрами скрывалась личность, жадная до экстремальных ощущений.

– Давайте вернемся к нашим баранам, – сказал Сервас. – К последнему фильму Делакруа… Вы говорили, что он всегда работал с одной и той же командой, а следовательно, Стан дю Вельц тоже находился там?

Ренн кивнул:

– Да, он был там. Делакруа привез свою съемочную группу в пустыню, недалеко от Сьюдад-Хуарес в штате Чиуауа. Я должен напомнить, что в то время, в две тысячи одиннадцатом, в этом месте развернулась кровавая война между картелями – производителями наркотиков. Находиться там было опасно, условия работы были очень тяжелыми из-за жары. Кроме того, как и Дрейер, который первым начал снимать в ролях стариков пожилых актеров, а в роли беременной женщины снял беременную актрису, а потом и ее роды, Делакруа обожал «правду в кадре». Мало того, в своей страсти к аутентичности он обращался с актерами с неслыханной жестокостью. У него всегда была репутация тирана на съемочной площадке, но говорят, что во время съемок «Орфея» тирания обрела уже пропорции катастрофы. Он злился на исполнительницу главной роли, постоянно на нее орал, унижал перед всей труппой и чуть не довел до нервного срыва…

Эсперандье вспомнил, как во время съемок фильма «Истина» режиссер Анри-Жорж Клузо, автор «Дьяволиц» и «Платы за страх», превратился в настоящего психопата, заставляя Брижит Бардо пить огромное количество алкоголя, чтобы подчеркнуть реализм ее игры, или без ее ведома заменял таблетки плацебо на настоящие. Сразу после съемок двадцатишестилетняя Бардо пыталась покончить с собой.

– Она неоднократно грозилась покинуть фильм, но ему как-то удавалось убеждать ее остаться. И потом, они снимали в пустыне, а это совсем не то, что снимать на Лазурном берегу. Ситуация складывалась хуже некуда, настоящий кошмар для всей труппы. По вечерам Делакруа отправлялся в город выпивать с местными. Рано утром его обнаруживали либо на улице, либо в постели в бессознательном состоянии, а иногда и раненного. Однажды его нашли с ожогами от сигарет на груди, и никто так и не узнал, сам он себя прижигал, или этим занимался кто-то другой: сам Делакруа ничего не помнил.

Проспавшись, он вылетал на съемочную площадку, как бешеный, и пугал всех. В Мексике он словно спятил. Гордыня, мания величия, раздутое «эго», чрезмерная лихорадочная экзальтация… Над фильмом словно повисло какое-то безумие, и чувствовалось, что вот-вот произойдет что-то ужасное.

Ренн выдержал театральную паузу, отмеченную ритмом дождевых капель, стучащих в оконное стекло, умело подготавливая задуманный эффект для съемки очередного эпизода.

– Но на этом дело не кончилось…

31

Петр Сушко доехал от следственного изолятора до Бассо-Камбо на 58-м автобусе. В общей сложности тридцать шесть остановок.

Когда он вышел из автобуса, сквозь облака проглянуло солнце, и пейзаж просторной автостоянки, заставленной машинами с блестящими ветровыми стеклами, и белая станция наземной линии метро показались ему почти радостными в сравнении с тюремным двором для прогулок.

Он пробрался между автомобилями, следуя плану, который на клочке бумаги нарисовал ему Флоран в последний день, когда они виделись, прошел по улице Леонс-де-Лавернь между домами от четырех до восьми этажей и вышел на одну из аллей парка. Вокруг парка высились дома, и это напомнило ему такие же жилые кварталы в Москве. С той только разницей, что в Москве никому и в голову не пришло бы назвать парк именем Уинстона Черчилля.

Петр вышел с другой стороны парка и по пешеходным мосткам прошел между двумя домами. И на бетонной стене увидел граффити: Багз Банни, нарисованный очень смешно, чтобы не пугать детвору, слово Welcome[16] и стрела: условный код наркодилера, означающий «полный провал». Но ни наблюдателя, ни перекупщика видно не было.

А возле дома, где жил Флоран, стояли машины с проблесковыми маячками на крышах. Черт!

Собравшиеся на площадке местные парни ругали полицейских на чем свет стоит.

– А что случилось-то? – спросил их Петр.

Ребята с недоверием на него покосились, но выглядел он, как и подобает обычному парню со спортивной сумкой.

– Да ну, это ублюдки из местных групп патрулирования устроили кипеш на рынке, – ответил один из них, в надетой задом наперед бейсболке.

Это напомнило Петру народные дружины в бывшем СССР, где так называли граждан, следивших за порядком.

Петр увидел идущий откуда-то дым, подъехавший полицейский автомобиль и пожарную машину с включенной сиреной. Он подошел и попытался незаметно проскочить в подъезд, но путь ему преградила маленькая женщина в громоздкой экипировке и в бронежилете:

– А вы куда? Вы здесь живете?.. Кто-то поджег мусоропровод, и теперь всех жильцов эвакуируют, от греха подальше.

На лице Петра появилась хорошо разыгранная паника:

– У меня там наверху жена и сын! На телефонные звонки они не отвечают! Я должен выяснить, что там с ними, мадам!

– Идите скорее.

Он бросился вверх по лестнице, прокладывая себе дорогу в бегущей вниз толпе жильцов, которых спешно эвакуировали. Со всех сторон слышались испуганные крики и топот ног.

Между третьим и четвертым этажами стало совсем нечем дышать. Петр различил запах дыма и наркотиков и почувствовал, как тяжелеет голова от этого едкого коктейля. В коридоре четвертого этажа было пусто. Он подошел к двери квартиры Флорана и постучал. Никто не ответил.

– Флоран?

Тогда он нажал на дверную ручку. Дверь оказалась незапертой… Серый свет пасмурного дня просачивался сквозь облака и проникал в маленькую квартиру. Диван, приземистая мебель из «ИКЕА», телевизор, игровой центр. В глубине, у окна – стол и четыре стула. Все окна выходили на юг, и воздух в квартире нагрелся, наверное, градусов до 35.

Запаха дыма уже не чувствовалось: его перешиб запах разложения. Он напоминал запах нечистот или испорченных продуктов. Петр поморщился и вдруг застыл на месте. Он узнал этот запах.

– Флоран!

Петр поставил сумку у входа и вошел в спальню, зажав нос. Никого. Постель не убрана. Вонь стала невыносимой, и у него возникло ощущение, что легкие забила какая-то вязкая и тяжелая субстанция. Петр закашлялся. Запах шел с того конца коридора, где были туалеты и ванная. Оттуда же слышалось сильное, ровное гудение. Дверь в дальний отсек тоже была приоткрыта. Петр толкнул ее – и оцепенел на пороге.

Закрыл глаза. Тут же открыл их.

Флоран был там… вернее, то, что от него осталось. Эта жуть когда-то была Флораном. Тело лежало в ванне; кто-то сорвал и бросил на пол шторку вместе с карнизом.

Сушко повидал всякого, но труп в таком состоянии видел впервые. Флоран Кювелье больше не был человеком – он превратился в бесформенную, раздутую, почерневшую массу, которая шевелилась и жила своей интенсивной жизнью после смерти, прожорливой жизнью тысяч личинок, завладевших телом. И над всем этим с гулом кружилось плотное облако синих и зеленых мух. Если б Петр знал, что это жужжащее покрывало состоит из мух-некрофагов, которые проникают в мертвое тело через все доступные отверстия – через нос, рот, анус, – его наверняка стошнило бы. Он выдохнул оставшийся в ноздрях воздух, чтобы хоть как-то освободиться от вони, вдохнул ртом и, закрыв нос ладонью, сделал несколько шагов веред, дабы убедиться, что это почти неузнаваемое тело – действительно Флоран. Под ногами у него что-то захрустело: на полу и на шторке валялись сотни пустых, уже высохших коричневых куколок. И еще он заметил, что на дне ванны, вместе с остатками недоеденной мушиной трапезы, очень много засохшей крови.

Столько крови Петр не видел ни разу. На Флоране были черные трусы и разорванная футболка, которые обрели темно-ржавый оттенок. Должно быть, он получил множество ударов ножом или кинжалом. На нем была пара гротескных розовых наручников вроде тех, что продаются в секс-шопах для любителей садо-мазо, а к трубе над самой ванной кто-то прикрепил включенную электропечку. Эмаль в ванной растрескалась и сошла со стенок натеками, которые уже давно высохли. Понять выражение лица Флорана было невозможно, потому что лицо было целиком оккупировано личинками, особенно вокруг рта, носа и пустых глазниц.

Если вызовут полицию, то он станет первым подозреваемым, хотя все его прошлые грехи не имеют никакого отношения к… к этому.

Впрочем, даже неопытный сыщик сразу поймет, что мертвец пролежал много дней, а Петр только день как освободился. У него было лучшее алиби в мире: тюрьма. Но вряд ли удастся избежать подозрений, что он замешан в этом деле. Они возникнут так или иначе: его обвинят в заказе этого убийства, или еще что-нибудь придумают. Неприятностей не избежать.

Петр вынул из кармана бумажный платочек, протер все ручки, к которым прикасался, забрал свою сумку и вышел из квартиры. Он испытал почти облегчение, когда ему в ноздри снова ударил запах дыма, от которого защипало глаза.

Слетев вниз по лестнице, Петр сразу сказал женщине, дежурившей в холле:

– Там наверху труп.

– Что?

– Мертвец. В ванной.

Он назвал этаж и номер квартиры и, пока она доставала свою рацию, вышел на улицу и исчез.

32

– Но на этом дело не кончилось, – повторил Максимилиан Ренн под звук стучащего в окна дождя.

В студии Ренна они собрались все трое, да еще Пьерра, которому было наплевать на все фильмы ужасов, вместе взятые. И все трое замерли, боясь пропустить хоть слово.

– Снимали сцену оргии. Представьте себе картину: все уже принялись трахаться, как и где попало – и подонки, похитившие в детстве жену Орфея, и какие-то девчонки… Голые тела сплетались и извивались, и вдруг сверху на них полился кровавый дождь… Актеры, которых никто не предупредил, заорали от страха, облитые с головы до ног ярко-красной кровью. И здесь, как и везде, Делакруа остался верен своей идефикс: чтобы все было по-настоящему. Он съездил на ближайшую скотобойню и привез оттуда свиную кровь, которую для яркости смешал с красной краской: ему показалось, что в кадре кровь будет выглядеть недостаточно реалистично. Это было настолько омерзительно, что актеров затошнило. Мало того, актеров он нанял в местном борделе, и ходили слухи, что некоторые трахались по-настоящему. Главный оператор был очень стар, и ему доводилось работать со многими знаменитостями. Снимать эту сцену он отказался. Делакруа при всех дал ему пощечину и стал снимать сам.

Ренн разгладил свой галстук и сделал еще глоток кофе.

– Делакруа был готов пойти на самые жестокие меры, чтобы добиться результата, который его устроил бы. В одной из сцен «Кровавых игр» исполнительница главной роли переходит ручей вброд по тонкому льду в одной ночной рубашке. Вокруг все было покрыто снегом, на улице стоял мороз, но он заставил ее сделать больше тридцати дублей, чтобы актриса посинела до нужного ему оттенка кожи. В перерывах между дублями ее укутывали теплым одеялом, но посиневшее лицо не обретало нормального оттенка. В результате актриса заболела и пообещала, что подаст на него в суд, если он еще хоть раз устроит ей такую съемку.

Ренн встал с места. Глаза его светились каким-то нехорошим светом, пасмурным, как день за окном.

– Хорошо, – сказал он. – Я хочу вам кое-что показать, но все это останется в стенах этого дома, договорились?

Он подошел к фотографии, висящей на стене над той, где он позирует с актрисой Джейми Ли Кёртис, снял фото и набрал код на электронном сейфе, оказавшемся за ним в углублении от вынутого кирпича.

– Это обошлось мне гораздо дороже, чем афиша «Орфея», – сказал он. – Считайте, что вам повезло. Эту вещь я редко кому показываю.

Затем вытащил из сейфа крафтовый конверт, достал оттуда серию глянцевых фотографий и первым делом протянул их Венсану.

– Ух ты! – выдохнул тот, просмотрев снимки, и сразу отдал их руководителю группы.

Сервас тоже принялся их рассматривать. Видимо, это были негативы, вырезанные из пленки фильма, – грязные, темные и какие-то мутные, с зернистым изображением. На них различались длинные, запутанные и мрачные лабиринты коридоров; в этом театре теней на грани бесконечности, где глаз ухватывает всего лишь неясную форму, оставляя все остальное воображению, трудно было определить, где кончается реальный мир и начинается мир воображаемый. Но это не мешало узнать актрису, стоявшую в главном коридоре: Клару Янсен. Снявшись в «Летнем дожде» и «Ангеле в городе», она прославилась и талантом и красотой, но здесь ее было невозможно узнать. В своем длинном белом одеянии, перепачканном какой-то дрянью, актриса явно находилась в состоянии транса. Особенно это было заметно в ее отрешенном, одержимом взгляде. От нее исходило осязаемое отчаяние, уже перешедшее в безумие. Клара словно перешла точку невозврата. На первом и втором негативах она что-то кричала и пошатывалась, слезы размыли весь ее макияж, в руке был зажат большой нож. На третьем негативе она, должно быть, уже успела поранить себя ножом, потому что по ее лбу бежал ручеек крови. На последнем негативе актриса порезала себе предплечье.

Сервас понял, что это кадры из фильма, и остро почувствовал, какая вредоносная атмосфера над ними тяготеет: словно вдруг рухнула преграда, отделявшая реальность от вымысла.

– Cursed images, – тихим дрожащим голосом произнес Эсперандье, глядя на Максимилиана Ренна.

– Что это значит? – спросил Пьерра.

– Про́клятые кадры, – перевел журналист. – Негативы плохого качества, любительская съемка, автор явно сильно нервничал… Кто он такой – неизвестно, но его творение явно вызывает тошноту. Интернет буквально кишит такими «шедеврами». Но насчет происхождения этих кадров я могу сказать со всей определенностью: эти негативы были отсняты не в процессе съемок «Орфея». Более того: я не знаю, кто их отснял.

Ренн собрал негативы, вложил их в конверт, убрал в сейф и вернулся к собеседникам.

– Согласно информации, которую мне удалось раздобыть, сцену снимали в три часа ночи, и этот дубль – сороковой, хотя, может быть, я немного преувеличиваю. Актеры были на ногах с пяти утра минувшего дня, и все очень устали. Я не знаю, каким образом Делакруа удалось убедить Клару Янсен низвергнуть героиню в пропасть и отснять этот эпизод… Причем вовсе не потому, что она так ужасно выглядела, нет: весь мир в наши дни сделался ужасен. Скорее всего, ему понравилось, как она кричит, как двигается, как плачет… Чувствуется, что это настоящие слезы, настоящие крики, что она не играет. Она действительно бесноватая, действительно одержимая в этой сцене. Она не выглядит безумной, она действительно безумна. На съемочной площадке Делакруа доводил всех актеров до сумасшествия, всячески их оскорбляя, заставляя по сто раз снимать каждый дубль и не давая им спать. И потом, здесь нет последнего кадра, где героиня вскрывает себе вены. Планировали, что с ней снимут первые крупные планы с настоящим ножом, а потом заменят ее на дублершу с ножом бутафорским. Но Клара была измучена, она репетировала уже несколько часов. Говорят, дело кончилось тем, что она порезала себя по-настоящему, и не исключено, что стремилась убить себя перед всей съемочной группой – или хотела вызвать у всех опасения по поводу состояния своей психики. Разумеется, вся группа бросилась ее спасать, но Делакруа приказал продолжать съемку. Это отражено на последнем негативе. Но тут вмешался оператор, и Морбюс отложил съемку до следующего дня.

Ренн перевел дыхание:

– Это вышло еще хуже, чем у Жулавского, когда тот подвергал Аджани таким же пыткам на площадке во время съемок «Одержимости». Снимаясь в этом фильме, Клара Янсен уничтожила свой имидж популярной актрисы. А потом произошел тот ужасный случай, и она погибла, не успев закончить съемку. Но в любом случае это спасло ее от кинопрокатчиков.

– В каком смысле?

– Когда прокатчики просмотрели рабочий вариант, они испугались. Это был, вне всяких сомнений, нездоровый фильм, созданный человеком с больной психикой. Причем не только нездоровый, но еще и несущий в себе невероятную пагубную силу, силу разрушения и разложения в чистом виде. Напуганные тем, что увидели, прокатчики отказались работать с этой лентой и единодушно решили в прокат ее не пускать. Так или иначе, а они были уверены, что Квалификационная комиссия кинематографии поставит возрастное ограничение на просмотр «восемнадцать плюс». «Орфей» оказался в кругу «про́клятых фильмов». Один из критиков писал, что автору такого решения надо было бы присудить медаль. Высказывание, типичное для критиков той поры, которым обязательно было нужно идеологическое, социальное наполнение фильма. Как будто Хичкок, Джон Форд или Мелвилл ставили себе иные цели, кроме развлечения публики… Что касается Делакруа, то в общении с прессой он дал только один комментарий. Он заявил: «Кажется, в Сингапуре приговоренных к смерти просили улыбаться перед исполнением приговора… Как видите, я улыбаюсь». Но после этого он прекратил снимать. «Орфей» стал его последней работой. – В голосе Ренна слышались страсть и сожаление.

Все наконец вздохнули с облегчением. А Сервас все более и более убеждался, что ключ к разгадке убийства Стана дю Вельца лежит именно в этой истории. Что же еще произошло во время съемок? Делакруа надо бы хорошенько допросить!

– И это еще не конец, – в очередной раз огорошил всех Ренн. – Далеко не конец.

Все дружно повернулись к нему.

– У Делакруа, – продолжил он, – дело вовсе не в том, чтобы выразить авторские фантазии и видения. Как и у де Сада, у него все идет дальше и глубже, все имеет отношение… к мистике. Большинство королей жанра ни на миг не забывают, что это просто кино, киношка, что все это не всерьез. Иначе как можно было бы всерьез снимать такие фильмы и не повредиться в рассудке? Но у Делакруа все не так. Он – это Уильям Фридкин, только в тысячу раз сильнее. Он умел создавать на съемочной площадке токсичную и разрушительную атмосферу неистовства, которая подпитывала его чудовищные нездоровые фантазии. Говорят, все, что Делакруа прокручивал у себя в мозгу, в Мексике реализовать было проще простого. Чтобы снять на пленку настоящее убийство, ему было достаточно нанять профессиональных убийц, сикариев. В Мексике это было нетрудно: там даже сыщики убивали за деньги…

– Иными словами, снафф? – изумленно спросил Венсан.

– Еще хуже… Настоящее убийство, задуманное и осуществленное как произведение искусства. Как квинтэссенция седьмого искусства. То, что Делакруа официально выдавал за кинотрюк, за «киношную» смерть на экране, он снимал втайне от всех. Потом, правда, утверждал, что ничего подобного не делал и эта сцена вообще не была отснята, но некоторые утверждают, что была. Что пленка существует, и ею владеет, возможно, сам Делакруа. Что именно поэтому он и прекратил снимать после «Орфея»: боялся, что его заставят показать пленку.

– А вы сами что об этом думаете? – спросил Венсан.

Ренн пожал плечами.

– У меня на этот счет нет своего мнения, – сказал он, хлопнув себя по коленям. – Но это вполне соответствовало бы личности Делакруа… – Он встал, давая всем понять, что беседа окончена. – Надеюсь, вы не остались разочарованными, господа.

– Слухи, «одна баба сказала»… Фантазии для подростков, которым не хватает острых ощущений, и ничего конкретного, – заявил Пьерра.

– Спасибо за подробное освещение проблемы, это было впечатляюще, – искренне поблагодарил Венсан. – Особенно мне понравилось погружение в закулисье кинематографа.

– О да, – скромно поклонившись, отозвался Ренн, – в кинематографе, как в городах, есть свои задворки, свои сточные канавы и клоаки, где кишит своя жизнь, нездоровая, зачастую отвратительная, но в то же время привлекательная. Свои «тайные подземелья», как называл их Юнг[17]. Если вас это интересует, загляните на мой канал MAD.

– А вы, случайно, не знаете, где найти этого Валека? – спросил Сервас, вернувшись к расследованию.

Ренн немного подумал.

– Похоже, сегодня ваш день, – наконец сказал он, доставая пригласительный билет из корзинки на барной стойке. – Сегодня вечером состоится праздник кинематографистов. Я уже несколько недель назад получил билет, но пойти не смогу. Как раз на такие праздники и являются типы вроде Валека.

Он поднял перед собой билет и посмотрел на Венсана.

– Кому-нибудь это интересно? Позволю себе заметить, что только один из вас сможет пройти на такого рода мероприятие.

Все обернулись к Эсперандье – и тот стал обладателем билета.

* * *

– Как можно смотреть всю эту чушь? – сказал Пьерра, когда они вошли в лифт.

– Тут вопрос в том, продвинемся мы или нет? – отозвался Сервас. – Ясно одно: нам надо допросить этого Делакруа. И отыскать типа по имени Валек.

Они вышли из дома. Дождь кончился, и мокрые улицы блестели, как начищенные монеты; мимо с плеском проезжали машины.

– В любом случае этот Ренн, с его таким ухоженным и безупречным видом, с его анекдотами и всякими историями о про́клятых фильмах может стать для нас полезным, – прокомментировал Пьерра.

– А я думаю, что все это не более чем слухи и байки для подростков, – подколол его Эсперандье.

Пьерра ухмыльнулся и достал сигарету.

– Туше́, сдаюсь. – Вы и правда думаете, что ваше убийство имеет какое-то отношение к этим фильмам?

Сервас уже собрался ответить, но в это время у него в кармане брюк завибрировал телефон. Он достал его и вздохнул. Звонил Эрвелен.

33

В восьмистах километрах к югу отец Эйенга ставил свой «Вольво» на площади Брейля в маленьком городке Акс-ле-Терм у подножия гор. Священник сразу направился в больничный центр. После самоубийства Кеннета Цорна он решил во что бы то ни стало добиться объяснений у Маттиаса Ложье. Святой отец хотел знать, что означало странное послание, оставленное на электронном ключе и возымевшее такое воздействие на продюсера.

Он снова увидел замок на острове, беспокойное море, и спросил себя, действительно ли все происходило на самом деле. Помимо того факта, что Кеннет Цорн бросился с башни замка, который, скорее всего, сам и поджег, существовали еще и странные слова, которые он произнес, и название «Алгол», написанное на борту лодки, и, наконец, заявление: «Я видел ад, отец мой. Я и сам уже в аду…»

Эйенге нужны были ответы. Беспокойство, как разъедающая все кислота, грызло ему желудок. И пастилка «Ренни», которую он сжевал тридцать минут назад, облегчения не принесла.

У входа святой отец поздоровался с Исабель. Здесь все его знали, и он знал всех. К тому же его воротничок ни у кого не вызывал сомнения в том, чем он занимается. Эйенга поднялся на второй этаж без лифта и прошел по коридору, пахнущему эфиром и дезинфекцией. А ведь он убеждал директора центра эфирными маслами заглушить эти запахи, которые могли стать фактором стресса для пациентов…

Священник повернул ручку. У него уже была приготовлена фраза, но он так и не произнес ее, застыв на пороге.

Палата была пуста, постель аккуратно заправлена. И никаких следов пребывания пациента. Пахло дезраствором. Отец Эйенга вышел в коридор и направился к посту медсестер.

– А где Маттиас Ложье? – спросил он дежурную сестру.

Она бросила на него беглый взгляд и произнесла:

– Он умер.

Эйенга застыл с разинутым ртом.

– Что с ним произошло?

– Сердце не выдержало. Остановилось около трех часов ночи. Я очень огорчена, отец мой.

Он действительно уловил в ее голосе нотку нерешительности, или это его сознание устраивало ему такие штучки?

– Не случилось ли в эту ночь чего-нибудь необычного? – спросил Эйенга.

– В каком смысле?

Вот, опять нерешительность…

– Вы не сказали мне всего.

Девушка покраснела.

– Простите меня, отец мой, но я… я не уверена, что имею право об этом говорить…

– О чем?

– Идет следствие.

– Следствие? По какому поводу?

– По поводу подозрительной смерти…

Медсестра говорила так тихо, что он попросил повторить.

– Подозрительной смерти. Но только я вам ничего не говорила, – прибавила она, уходя.

…Эйенга выехал с парковки, заставив шины своего «Вольво» скрипнуть. Через сорок пять минут он уже парковался возле жандармерии Фуа, где с прошлого месяца работала новая группа. Святой отец счел бригаду Акс-ле-Терма слабоватой для того, что он собирался сообщить.

– Добрый день, отец мой, – приветствовал его дежурный, увидев его воротничок.

– Добрый день, сын мой. Мне хотелось бы поговорить с кем-нибудь из новой следственной бригады, если вас не затруднит, – начал он без предисловий.

– По какому поводу?

– По поводу убийства.

34

– Появилось еще одно дело, – объявил по телефону Эрвелен.

– Какого рода?

– Дельта-чарли-дельта[18], в Ауриакомбе, – сообщил дивизионный комиссар. – Какой-то тип, проткнутый то ли ножом, то ли заточкой. Истек кровью в ванне, был пристегнут наручниками к трубе отопления. Прокурор указал на твою группу.

Сервас знал о склонности прокурора занимать в разных делах одну и ту же следственную группу, если эта группа произвела на него впечатление. Он помнил, как тридцать лет назад, когда он еще только начинал, шеф сыскной полиции Тулузы, личность харизматичная, закрыл почти все дела, благодаря в том числе и своим испытанным сыщикам, приехавшим из Парижа. В то время уголовная полиция была немногочисленна. А потом тенденция начала постепенно меняться, благодаря – и Мартен это знал – результатам его группы.

– У нас в бригаде две группы, – сказал он. – Отчего не доверить это дело другим?

– Прокурор хочет, чтобы это дело вел ты, – сказал Эрвелен. – Он настаивает. Извини, Сервас. Зато у вас будет больше дополнительного времени и меньше возни…

Тон у него был безапелляционный.

– Как у вас движется дело? – спросил дивизионный комиссар. – Что-нибудь накопали?

– Дю Вельц общался с любопытной компанией, но пока ничего похожего на след не видно.

– Понятно, – сказал начальник. – Мне надо, чтобы ты вернулся в Тулузу первым же самолетом.

Сервас снова глубоко вздохнул.

– Ауриакомб – это та история с наркотой? – спросил он.

– Посмотрев на этот квартал, вполне можно предположить подобное.

– Вы установили, не была ли в чем-нибудь замешана жертва?

– Парень чист, как стеклышко. Его имя Флоран Кювелье. Он работал в кино.

Кино… У Серваса внутри что-то щелкнуло.

– И чем он занимался в кино?

Мартен заметил, что это слово привлекло внимание Венсана, сидевшего рядом.

– Больше я ничего не знаю, – сказал Эрвелен. – А почему ты спрашиваешь? Это важно?

– Дю Вельц… – начал Мартен.

– …работал в кино, перед тем как попасть в психушку, – закончил фразу дивизионный комиссар. – Но какая связь между типом, умершим в психиатрической клинике, и парнем, погибшим в собственной ванне?

– Сколько смертей происходит каждый день в Тулузе, патрон? Что по этому поводу говорят статистики? Какова вероятность, что двое людей, работавших в кинематографе, будут убиты в одном городе с интервалом в несколько дней? Может ли это быть простым совпадением?

– Я вижу, к чему ты клонишь, Сервас, но один из них убит в Ауриакомбе, и это больше похоже на сведение счетов между наркодилерами, чем на что-нибудь другое. Возможно, что это и вправду совпадение.

– Я не верю в совпадения, – сказал Сервас. – Вы только что сказали, что парень ни в чем не был замешан и что никто не слышал никаких выстрелов. Парня зарезали дома, в собственной ванне, а не где-нибудь на улице. Дата и время смерти?

Последовало необычно долгое молчание.

– Судя по отчету судмедэксперта, его убили несколько дней назад, – уже без прежней уверенности произнес Эрвелен. – Ох, ты ж, мать твою!.. Оба – и дю Вельц, и Кювелье – были убиты в один день!

– Я улечу первым же рейсом, – сказал Сервас, – но капитан Эсперандье останется в Париже. Здесь надо выяснить еще кое-что.

35

– За́мок на острове? – спросил жандарм.

– Да.

– И вы утверждаете, что он сгорел, а человек бросился с замковой башни?

– Да, эта информация прошла в новостях.

– И вы говорите, что этот человек получил электронный ключ с жутким видео, снятым неким Маттиасом Ложье, который умер прошлой ночью в госпитале в Акс-ле-Терме, и считаете, что он был… гм… убит.

– Я сказал «возможно, был убит», – поправил его священник, понимая, почему жандарм так странно на него смотрит. – В любом случае его гибель весьма подозрительна… А вы не пытались настаивать на расследовании подозрительной смерти в госпитале Акс-ле-Терма?

Лицо жандарма застыло.

– У меня нет права сообщать такого рода информацию.

– Сын мой, вас ведь предупредили о подозрительной смерти в госпитале Акс-ле-Терма? Да или нет? Ответьте мне, пожалуйста.

Жандарм вздохнул:

– Да… Но как вы об этом узнали, отец мой? Тут есть кое-что, мне совершенно непонятное: почему именно вас попросили доставить этот ключ?

Эйенга пожал плечами:

– В том-то все и дело. Но в чем я абсолютно уверен, так это в том, что для него это было очень важно. Он так настаивал… И точно так же это было важно для Кеннета Цорна.

– Это для того, кто решил покончить с собой, просмотрев видео? – спросил жандарм, стараясь не потерять нить повествования.

– Не исключено.

Жандарм так сильно вздыбил брови, что все морщинки у него на лбу почти исчезли.

– Все это очень запутанно, вам не кажется?

– В любом случае связь между этим видео, смертью Кеннета Цорна и смертью Маттиаса Ложье, несомненно, существует, – резюмировал Эйенга.

* * *

Турбулентность…

Пилот только что произнес несколько слов в микрофон, прежде чем призвать пассажиров занять свои места и пристегнуть ремни. Он старался, чтобы его слова вселили в людей уверенность в безопасности. Сервас подумал, что те, кто таким преувеличенно уверенным тоном произносит слово «турбулентность», доверия не заслуживают.

Он эту самую турбулентность ненавидел. Он вообще терпеть не мог самолеты.

Поглядев в иллюминатор, Мартен увидел только облака, облака и снова облака… Крылья самолета разрывали их, как вату или марлю. Да, надо было брать место у прохода, но таких уже не оставалось. В результате Сервас оказался зажат между здоровяком, который смотрел на планшете какой-то фильм, спинкой переднего кресла и иллюминатором. Интересно, как выдерживают такие условия клаустрофобы? И почему на сиденьях так тесно?

Ясное дело, так выгоднее для бизнеса. Но он-то ведь не Ротшильд, он простой сыщик…

Мартен вспомнил Леа, которая много времени проводила в полетах над Африканским континентом, и просмотрел список авиакомпаний. Одно только направление на Конго обслуживали целых пять. А сколько же было нужно для всех направлений? Африка вообще его интересовала. Он читал, что две трети территории континента занимают влажные тропические леса. Целых две трети! Река Конго, отделяющая Конго-Браззавиль от Конго-Киншасы, была второй в мире после Амазонки по интенсивности речного режима. В некоторых местах леса здесь были непроходимы, и нога европейца в них не ступала; там жили только пигмеи, занимавшиеся собирательством. Республика Конго насчитывала сорок народностей. И Сервас сразу показался себе маленьким-маленьким. На таком фоне все его домашние проблемы и даже все расследования казались смехотворными. У него возникло чувство, что Леа ушла в другое измерение.

И что ей это понравилось.

Тягаться с Африкой он не мог. Ни с ее пейзажами, ни с ее магией, ни с ее бескрайностью. Ни с тем братством, что объединяло врачей в борьбе с нищетой и нехваткой лекарств. Голова его все еще была занята только что увиденными негативами, и, поскольку Мартен знал, что реальность измеряется световыми годами, он не смог избежать соблазна представлять себе, как за Леа ухаживают молодые красивые ребята, у которых хорошо подвешен язык и зашкаливает тестостерон. В жарких и влажных лесах, полных таинственных колдовских звуков, они очень устают от дел, которыми каждый день занимаются бок о бок. Снова серия негативов. Он видит обнаженное тело Леа в чужих руках, ее бедра, прижатые к чужим бедрам, более сильным и молодым, ее пот, смешанный с потом того молодого врача, который постоянно появляется рядом с ней в ее блоге…

Накануне ночью, в отеле, Сервас просматривал в телефоне кадры, снятые в самом начале их отношений, когда все было так ново, все надо было строить заново, когда его не покидало чувство изумленного восхищения, что он встретил наконец ту самую женщину. Леа была так хороша на этих снимках, и ему стало так больно, что он их удалил.

Турбулентность…

Ему ничего не оставалось, кроме как застегнуть ремень безопасности и ждать, когда она закончится.

36

Эсперандье узнал эту музыку еще до того, как вышел из лифта: «Летняя печаль», ремикс Ланы дель Рей и Седрика Жерве.

Уже в кабине лифта басы принялись стучать ему в грудь. Он спросил себя, как же все это выдерживают соседи. В Шестнадцатом округе Парижа, в двух шагах от наземной ветки метро и от моста Бир-Хакейм, на последнем этаже каменного дома на площади Альбони праздник был в самом разгаре.

Эсперандье предъявил свое приглашение охраннику в белой рубашке и черном, немного тесноватом смокинге, и тот распахнул перед ним двухстворчатую бронированную дверь. Венсан сразу же прошел в коридор, где дежурили еще два охранника, и музыка накатила на него мощной волной. Он вошел в просторный зал с высоким потолком, и его захлестнул вихрь разноцветных огней, от которых зарябило в глазах. Музыка оглушала, басы так и лупили по диафрагме, и Венсан поймал себя на мысли, что уже лет десять как не посещал такие вечеринки.

Дальше просторные, набитые народом гостиные шли анфиладой. Отыскать Валека в таком водовороте шумов и силуэтов будет задачей не из легких, если он вообще здесь. Первым долгом надо было найти бар: публика рано или поздно, а заглянет туда. Венсан стал пробиваться к бару, лавируя между жестикулирующими фигурами. На стенах появлялись то круги, то треугольники света, снова зазвучала музыка: теперь Лана дель Рей, Маклемор и Райан Льюис. Вокруг бара было поспокойнее. Приглашенные заходили туда, заказывали коктейли, крича друг другу в самое ухо. Венсан сразу узнал маску, что была на бармене: Билли, жутковатая мертвенно-бледная рожа с нарисованными на круглых щеках спиралями – опять тот же мотив, – тонкие красные губы и длинный подбородок, чуть загнутый кверху.

Неподалеку какой-то парень, белобрысый и бледный, как альбинос, с огромными мешками под глазами, посасывал ярко-красный коктейль.

– Что это вы такое пьете? – спросил Венсан, повысив голос.

– Я полагаю, что это водка, гранатовый сироп и черный виноград. И все это называется «Кровавый коктейль»!

– Выглядит симпатично, – почти прокричал ему в ухо Венсан. – Я тоже хочу заказать такой. Меня зовут Венсан, я продюсер, а вы?

– Дамиан, журналист-фрилансер. А какие фильмы вы продюсируете?

Венсан помахал рукой бармену, чтобы выиграть время.

– Я работаю с фирмой «Опасная Зона продакшн».

Журналист скорчил недовольную гримасу.

– Не понял, не знаю такую… А что именно вы продюсируете?

– Фильмы ужасов.

Глаза журналиста сузились.

– Правда? А какие фильмы у вас вышли?

Спокойно, настал момент импровизации.

– «Пир каннибалов», «Кошмар Лизы», «Ботаник», «Синдром Коперника», «Лес, где исчезают», «Бореаль»… и еще несколько фильмов на сюжеты Морбюса Делакруа.

Собеседник присвистнул, и Венсан не смог бы сказать, похвалили его или усомнились в нем.

– Неплохо, – заметил журналист. – А что за фильмы Делакруа?

Венсан понял, что ему удалось вызвать любопытство у собеседника.

– Два самых поздних: «Кровавые игры» и «Орфей, или Спираль Зла». Но шансов выпустить последний очень мало.

– Кроме шуток? Вы продюсировали «Орфея»?.. Не может быть, вы меня обманываете!

– Я был сопродюсером, – предусмотрительно уточнил Венсан, спрашивая себя, сколько еще продержится на этом вранье. – Кого я вижу! Уж не Эзра ли это Шренкель? – прибавил он, чтобы сменить тему.

– Он самый, – раздался слева женский голос. – Так, значит, вы продюсер? Прошу прощения, но я не могла отказать себе в удовольствии вслушаться в ваш разговор. – Дама была явно либо навеселе, либо под кайфом, а может, и то и другое.

– Скажем так, я прилично заработал на собственном стартапе и теперь ищу, куда инвестировать… На самом деле я выкупил «Опасную Зону продакшн», они были на грани разорения, и если б не я…

– У меня была небольшая роль в «Дороге в ад для красного ангела», – пропустив его слова мимо ушей, как бы невзначай ввернула она, – и еще в «Рубите высокие деревья»… Хотите, я представлю вас Эзре?

Эзра Шренкель. Восходящая звезда. Тоненький черноволосый андрогин. Ему едва исполнилось тридцать, а он уже снялся у большинства модных режиссеров. Нынче вечером актер был коротко подстрижен, на его высокий лоб больше не падали волосы, глаза были обведены толстой линией подводки, а губы обильно намазаны красной помадой, словно он окунул их в кровь и только что вытащил. Несмотря на июнь, Эзра носил длиннющее пальто с отделкой не то из настоящего, не то из искусственного меха. Пальто было распахнуто, и под ним виднелись белая тенниска и кожаные штаны.

Актриса схватила Эсперандье за руку и подвела к нему.

– Эзра, я хочу представить тебе… э-э…

– Венсан.

– Венсан – продюсер, он ищет фильмы, которые мог бы финансировать. Он продюсировал даже фильмы Делакруа! – с энтузиазмом воскликнула она.

Надменное лицо повернулось к нему.

– В самом деле? – прищурившись, сказал Эзра Шренкель.

– Не лично я, но предприятие, которое я выкупил.

Веки знаменитости еще больше сузились.

– И как называется это предприятие?

– «Опасная Зона продакшн».

– «Опасная Зона», – повторил Шренкель, выделяя каждый слог. – Впервые слышу… А что это у тебя с носом? – вдруг спросил он, вглядываясь в кончик носа Венсана, еще хранившего след от локтя Виктории дю Вельц.

– Ударился…

– Так значит, ты ударился, – повторил актер, качая головой. – Иди за мной, Венсан из «Опасной Зоны»… Я тебя кое-кому представлю.

Венсан пошел за ним следом, однако оборот, который приняло дело, ему очень не понравился, как и тон актера, откровенно скептический и явно презрительный. Что-то в этом типе его разозлило: возникало такое впечатление, что он прощупывает собеседника маленькими ментальными антеннами. Они прошли через две битком набитые гостиные, как группа «Лилли Вуд энд зе Прик» шли когда-то со своей «Молитвой в до-мажоре» за Маклемором[19]. Шренкель толкнул дверь. Венсан сразу узнал рэпера, который потягивал марихуану, лежа на широкой кровати между двумя молоденькими девушками, скорее всего, малолетками.

– Извини, лапочка, что потревожил тебя, – сказал Эзра, – но ведь это ты у нас абсолютный фанат Морбюса Делакруа?

– Точно. Он чертовски гениален, – прокомментировал рэпер, нечетко выговаривая слова. – Живое божество… Делакруа – явление губительное. Жаль, что он больше ничего не снимает. А что?

Эзра Шренкель обнял Эсперандье за плечи.

– Видишь вот этого парня? Он говорит, что его зовут Венсан. Из «Опасной Зоны». – Он хихикнул. – Говорит, что хочет инвестировать в кинематограф, и его фирма уже продюсировала фильмы Делакруа. Он называет себя продюсером…

Стеклянный взгляд рэпера вперился в Венсана.

– Но вот я вовсе не нахожу, что он похож на продюсера, – продолжал актер, и Венсан почувствовал, что центр тяжести у него спустился куда-то вниз. – А ты что думаешь по этому поводу? Ты находишь, что он похож на продюсера?

Рэпер смерил Венсана подозрительным взглядом, и на его круглой физиономии появилась насмешливая улыбка.

– Я нахожу, что он похож на крысу…

Эзра фыркнул.

– В яблочко! А я все думаю, на кого он похож… – Шренкель приподнял верхнюю губу, обнажив резцы. – Ну точно, крыса!

Рэпер помирал со смеху.

– И что же ты намерен продюсировать, разлюбезный Венсан? – спросил Эзра. – Скажу для ясности: я ни на секунду не поверил, что ты продюсер, маленький засранец. Думаю, что ты просто грязный врун.