Донна Барба Игера

Последняя сказительница

Папе: спасибо за жизнь, полную рассказов, от самых первых сказок на ночь до ежедневных разговоров.
Donna Barba Higuera

THE LAST CUENTISTA

Copyright © 2021 by Donna Barba Higuera

All rights reserved



© Соломахина В.В., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023



Глава первая

Лита подбрасывает в костёр очередное сосновое полено.

К звёздному небу тянется душистый дым. Она усаживается рядом со мной на одеяло, и у неё щёлкают коленки. Приготовленная для меня кружка горячего какао с корицей на этот раз стоит нетронутая.

– Петра, возьмёшь в путешествие мой подарок. Я ведь не попаду к тебе на тринадцатилетие…

Лита тянется в карман свитера и достаёт серебряный кулон в виде солнца. В центре – плоский чёрный камень.

– Если посмотреть сквозь него на солнце, обсидиан светится.

Я принимаю подарок и поднимаю повыше, но солнца нет.

В небе только луна. Иногда я воображаю, что вижу то, чего на самом деле нет. Но уверена, что слабое свечение проникает через середину камня. Я верчу кулон туда-сюда. Отодвигаю подальше, и он совсем исчезает из поля зрения.

Когда я поднимаю глаза, Лита жестом показывает на такой же кулон на шее.

– Знаешь, – говорит она, – индейцы майя верят, что обсидиан обладает магией. Соединяет разлучённых.

Она поджимает губы, и тёмная кожа у носа морщится, как лопнувшая кора дерева.

– Не хочу лететь, – говорю я.

– Ничего не поделаешь, придётся, Петра.

Лита надолго отводит глаза, прежде чем снова заговорить.

– Детям с родителями лучше не разлучаться.

– Ты папина мать. Значит, он должен остаться с тобой. И все мы тоже.

Говоря это, я понимаю, что разнылась, как маленькая.

Лита тихонько смеётся.

– Я слишком стара для таких дальних путешествий. Но ты… Dios mío[1], новая планета! С ума сойти!

У меня дрожит подбородок, и я утыкаюсь Лите головой в бок, обнимая за талию.

– Не хочу без тебя.

Она глубоко вздыхает.

Где-то в пустыне за домом Литы воет койот, созывая друзей. И, как по команде, кудахчут куры, блеет пугливая коза.

– Расскажу тебе сказку, – говорит она, начиная одну из небылиц.

Запрокинув головы, мы смотрим в ночное небо. Лита крепко обнимает меня, нас овевает тёплым ветром пустыни. Я бы осталась тут навеки.

Она показывает на комету Галлея. Отсюда та не кажется такой опасной.

– Había una vez[2], – начинает она рассказ, – юный огненный Змей, оборотень. Его матерью была Земля, а отцом – Солнце.

– Волшебный Змей? – спрашиваю я. – Но как у Солнца и Земли мог родиться наполовину человек, наполовину зверь…

– Тсс. Сказка же.

Она откашливается и берёт меня за руку.

– Огненный Змей рассердился. Мать Земля его вскормила и взрастила, а отец Солнце оставался в стороне. Отец приносил хорошие урожаи, но и насылал засуху и смерть. И однажды в жаркий день, когда Солнце нависло над оборотнем…

Лита машет рукой на небеса.

– …он бросил отцу вызов. Хотя мать умоляла его остаться с ней навсегда, юный Огненный Змей ринулся к отцу.

Лита на мгновение умолкает. Остановившись, она держит меня в напряжении. И это действует.

– И что потом?

Она улыбается и продолжает:

– Огненный Змей с пылающим хвостом так разогнался, что снизить скорость уже не получалось. Но, приблизившись к Солнцу, понял ошибку. Пламя отца было сильнее и могущественнее всего во вселенной. Оборотень обогнул Солнце и хотел вернуться домой, но было слишком поздно. Отцовским огнём обожгло глаза, он ничего не видел.

Лита цокает языком.

– Pobrecito[3], ослепший и летящий с огромной скоростью, он не сумел замедлить ход.

Она вздыхает. Дальше будет та часть во всех её рассказах, где она говорит как бы между прочим, словно мимоходом подсказывает, как пройти к булочной на углу.

– Итак, каждые семьдесят пять лет он повторяет путешествие, надеясь найти мать.

Она снова показывает на Огненного Змея.

– Подходит близко, чует мать, но никогда не обнимает.

– Но не в этот раз, – говорю я, чувствуя, как горит спина.

– Да, – отвечает она, сильнее притягивая меня к себе. – Через несколько дней Огненный Змей наконец найдёт мать. Y colorín Colorado, este cuento se ha acabado[4], – говорит она, заканчивая рассказ.

Я долго глажу её руку, запоминая морщинки.

– Кто рассказал тебе эту историю? Твоя бабушка?

Лита пожимает плечами.

– Частично она. Помню какие-то отрывки. Остальное я, наверное, придумала сама.

– Мне страшно, Лита, – шепчу я.

Она гладит меня по руке.

– Разве, слушая, ты не забыла про страхи?

Мне стыдно, и я молчу. Слушая историю, я забылась. Забыла обо всём: о том, что случится с Литой и остальными.

– Не бойся, – говорит она.

– Я и не боюсь. Это всего лишь оборотень возвращается домой.

Я молча ищу в небе Огненного Змея.

– Я буду сказочницей. Как ты, Лита.

Она выпрямляется, садится, скрестив ноги, и смотрит на меня.

– Сказочницей, да. Это у тебя в крови.

Она наклоняется.

– Просто как я? Нет, mija[5]. Тебе нужно открыть, какая ты, и быть самой собой.

– А вдруг я испорчу твои истории? – спрашиваю я.

Лита хватает мой подбородок мягкой смуглой ладонью.

– Не бойся, это невозможно. Они сотни лет ходят по свету, перебывав до тебя у многих людей. Просто расскажи их своими словами – и они твои.

Я думаю о Лите, её матери и бабушке со стороны матери. Сколько они знали историй! Кто я такая, чтобы унаследовать их искусство?

Я сжимаю в руке кулон.

– Я никогда не забуду ни одного твоего рассказа, Лита.

– Знаешь, у планеты, на которую вы летите, тоже есть солнце или два.

Она касается ногтем своего кулона.

– Посмотри за меня, когда прилетите.

У меня дёргается нижняя губа, и слёзы сами катятся по лицу.

– Просто не верится, что мы тебя бросаем.

Она вытирает с моей щеки слезу.

– Ничего подобного. Мы с тобой срослись навеки. Мне так повезло. Ты увезёшь меня вместе со сказками на новую планету на сотни лет в будущее.

Я целую её в щёку.

– Я не подведу. Обещаю.

Сжимая обсидиановый кулон, я думаю, увидит ли Лита Огненного Змея через дымчатое стекло, когда он воссоединится с матерью.

Глава вторая

Переезд из Санта-Фе к стартовой площадке космического корабля в Национальном парке Сан-Хуан около Дуранго занимает меньше двух часов. Полчаса папа толкает речь, объясняя нам с Хавьером, что нужно перестать ссориться, быть добрее и трудолюбивее.

Сначала мне кажется странным, что правительство специально выбрало леса Колорадо, а не военную базу. Но когда вижу пустые дороги и километры густого леса, я понимаю. Здесь будут незаметны даже три огромных межзвёздных корабля, предназначенных для переселения с Земли.

Роскошные корабли сконструировали в корпорации «Плеяды», чтобы с комфортом перевезти богатых людей через галактику. Вдоль площадок для взлёта и посадки вертолётов я видела огромные рекламные плакаты интерьера корабля, похожего на пятизвёздочный отель.

Тёмно-фиолетовые люстры фирменного цвета корпорации освещали улыбавшиеся лица актёров в нарядной одежде, державших бокалы с мартини и смотревших на воображаемую туманность. Голос человека, словно каждое утро полоскавшего горло маслом авокадо, говорил под фортепьяно: «Корпорация «Плеяды». В межзвёздное путешествие с комфортом! Роскошная жизнь среди звёзд для предприимчивой элиты».

Я размышляла о том, какие корабли сейчас. Люди с белозубыми улыбками на рекламных щитах были совсем не похожи на нас: учёных, специалистов по терраформированию планеты, руководителей, которые, по мнению правительства, заслужили право прожить дольше других. А каким образом в их ряды попала моя семья? Как эти политики выбирали? Что, если бы мама с папой оказались постарше? Сколько политиков пролезло без очереди?

Мне кажется несправедливым удирать с Земли, когда многие остаются.

Родители даже не знали, куда летим, вплоть до вчерашнего дня.

Папа говорит, что корабли «Плеяды» строили в огромном подземном помещении у старого аэропорта Денвера. Предполагалось, что они не покинут Землю ещё года два. Первые пробные полёты в космос оказались успешными, но поскольку с вылетом пришлось поспешить, это будет первое межзвёздное путешествие.

Если бы вспышка на Cолнце неделю назад не сбила комету с курса, мы бы наблюдали, как через несколько дней Огненный Змей пройдёт мимо Земли, не причинив ей вреда, как это происходило с незапамятных времён.

Корабли будут стартовать со старой преобразованной базы спасателей за входом в Национальный парк. Я стараюсь не думать о том, что видела у входа. От базы нас с остальными пассажирами направляют в лес по тропе. Вслед за нами собирается всё больше семей, они ожидают своей очереди сесть на корабль. Роща из осин и сосен пропускает солнечный свет, как грязный стеклянный витраж с пророком Ионой и китом в церкви. Над головой раздаётся внезапный гомон птенцов: я вздрагиваю.

Подняв глаза, вижу, как мамаша, деревенская ласточка, вспархивает с гнезда за кормом. Без неё чириканье смолкает. Мама-ласточка знать не знает, что все её хлопоты – напрасная трата времени. Я разглядываю крохотные головки, высунувшиеся по краю гнезда, и жалею их – такие они маленькие и беззащитные. Но потом понимаю, птицам, считай, повезло. Они даже не узнают, от чего погибли.

Мы идём к кораблю по тропе, по которой многие наверняка прогуливались. Всё это мало напоминает официальное переселение с планеты Земля. От родителей я узнала, что, судя по экспертной оценке разговоров в Сети, очень многие неформальные и преступные группы подозревают неладное. Оказывается, не зря. Мой братишка, Хавьер, неожиданно замирает, когда мы выходим из-под завесы кедрового полога на открытое зелёное поле. Перед нами появляется чудовищных размеров корабль, похожий на богомола из хрусталя и нержавеющей стали.

– Петра?..

Хавьер хватает меня за руку.

На противоположном краю поля виднеется точная копия нашего корабля. Он так далеко, что кажется будто наполовину меньше нашего великана. Осталось только два корабля, и я понимаю, что один уже улетел. Папа сказал, что связь с ними исчезла, когда они приблизились к Альфе Центавра.

– Всё нормально, – успокаиваю я Хавьера, хотя и сама убежала бы в лес.

Из головы не идут Лита, учителя, одноклассники. Гадаю, как они там. Не хочется думать, что в панике прячутся, ведь от судьбы не уйдёшь.

Представляю, как Лита и Тиа Берта лежат под красно-чёрным одеялом с бахромой, пьют кофе с секретной добавкой и смотрят, как Огненный Змей возвращается домой.

«Берта! Жадничать нет смысла».

Лита хватает коричневую стеклянную бутылку и наливает густую жидкость того же цвета в кофейную кружку.

«Наверное, ты права, – отвечает Тиа Берта. – Рождество всё равно отменяется, так что нечего и экономить».

Берте Лита нальёт побольше. Они чокнутся глиняными кружками, долго будут потягивать кофе, прислонившись бок о бок к столетнему ореховому дереву Берты.

Такими я их и запомню.

Ещё до того, как родителей выбрали в полёт, многие занялись грабежом.

Когда я спросила маму, с чего это они вдруг, ведь добро скоро пропадёт, её глаза подозрительно заблестели.

– Люди в панике. Некоторые пускаются во все тяжкие, совершая то, чего и сами не ожидали. Но не нам их судить.

Я до сих пор не понимаю, как некоторые сохраняют спокойствие, а другие бесчинствуют.

Я должна быть счастлива, что родителей выбрали для полёта на новую планету Саган. А чувство такое, будто дали на Земле последний стакан воды, и я её глотаю на глазах у всех.

Я смотрю на комету и вздрагиваю. Ненавижу!

Мы с семьёй молча идём по лугу, за нами несколько учёных и ещё одна семья со светловолосым подростком – как муравьи организованным маршем в муравейник. Подойдя ближе, я замечаю вместо зацементированной стартовой коммерческой площадки свежескошенную траву.

Мама тихо говорит:

– Когда взлетим, вы даже не заметите, что прошло время. Так что нервничать не из-за чего.

Но приглядываясь к ней, я ловлю её на том, что она плотно зажмуривает глаза и трясёт головой, словно от этого всё улетучится.

– А прибудем на Саган, – продолжает она, – и все начнём сначала, как в фермерском хозяйстве. Там будут и другие дети вашего возраста.

Как-то мне от этого не легче. Новые друзья мне ни к чему. Я даже Торопыжку отпустила на свободу за домом Литы. Может, черепашка как-нибудь переживёт удар кометы, уйдя глубоко в свою нору, и заживёт без меня.

– Глупости, – бормочу я. – Может, рассказать им про мои глаза, и нас не пустят на корабль.

Мама с папой переглядываются. Мама берёт меня за локоть и отводит в сторону, улыбаясь другой, проходящей мимо нас семье.

– Что с тобой, Петра?

У меня на глазах наворачиваются слёзы.

– А как же Лита? Вам всё равно, что ли?

Мама прикрывает глаза.

– Ты не представляешь, как нам всем тяжело. – Она вздыхает и смотрит на меня.

– Тебе больно, понимаю, но сейчас не время.

– А когда оно наступит, это время? – говорю я, повысив голос. – Через сотню лет, когда её не будет в живых?

Светловолосый мальчик, обогнавший нас, оглядывается. Отец толкает его локтем в бок, и он отворачивается.

– Петра, мы точно не знаем, что произойдёт.

Мама украдкой косится на другую семью и теребит свою косу.

– Мне кажется, ты врёшь.

Мама переглядывается с отцом и накрывает ладонью мою руку.

– Сейчас, Петра, Земля не вращается вокруг тебя. Ты не задумываешься о чувствах других людей?

У меня чуть не срывается с языка, что Земля может вообще перестанет вращаться, но рука, за которую меня держит мама, вздрагивает. Обернувшись, я вижу, что мама вся дрожит.

Она кивает на вход, откуда мы пришли.

– Ты заметила за воротами людей?

Я отворачиваюсь. Мне не хочется вспоминать женщину, снимающую обручальное кольцо и подталкивающую ребёнка к вооружённому охраннику.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, – просит она одними губами, когда мы проходим через во- рота.

Как и предсказывали, эта молодая семья и сотни других каким-то образом выяснили, что правительство что-то скрывает.

– Да они отдадут всё, что угодно, лишь бы оказаться с нами на борту. – Мама наклоняется и смотрит мне в глаза.

– Ты хочешь улететь?

Я думаю о матери с маленьким ребёнком и о том, что могу никогда больше не увидеть папу, маму и Хавьера.

– Нет, – отвечаю я.

К нам приближаются женщина с девочкой. Они держатся за руки.

У девочки из капюшона торчит серебряный рог. Проходя мимо, она подозрительно меня оглядывает.

– Сума, тсс, – шепчет её мама, и девочка отворачивается.

Моя мама смотрит им вслед, и я понимаю, что она видела их взгляды.

– В общем, придержи сейчас своё мнение при себе, пожалуйста.

Мама проходит вперёд и догоняет папу с Хавьером.

Папа поднимает брови и качает головой. Я понимаю, что даже его терпению пришёл конец. Хавьер бежит ко мне и спотыкается о камень на тропе. Он падает на меня, и я ставлю его на ноги. Он берёт меня за руку.

– Всё хорошо, – говорит он, совсем как я ему раньше. На этот раз он ведёт меня.

Мы приближаемся ко входу корабля-богомола, и я делаю глубокий вдох.

Над нами нависает передняя часть корабля, размером с футбольное поле. Окна впереди похожи на длинные зубы в разинутой пасти от макушки до нижней челюсти. Две задние ноги врезались в землю, удерживая корабль на месте.

Вдали видны крохотные полоски на брюхе другого корабля-жука. Он взлетит вслед за нами.

Хавьер показывает на два отделения, похожие на крылья в конце корабля.

– Наши места там? – спрашивает он.

Папа кивает.

– Он больше моей школы, – шепчет Хавьер.

– Да, – притворно улыбается мама, словно пытается убедить, что мы идём в Диснейленд. – Не каждый корабль может перевезти так далеко столько людей.

– И мы будем спать? – спрашивает он.

– Да, как будто вздремнём, – отвечает мама.

Сон и его блага – единственная радость, которая сглаживает предстоящее путешествие. Однако, если Хавьер засыпает после обеда на полчаса, нам предстоит проспать триста восемьдесят лет.

Глава третья

Не пойму, как это я сразу не сообразила, что происходит, за неделю до отлёта, когда случайно услышала разговор родителей.

Они говорили в гостиной, понизив голос, – знаем мы эти фокусы.

Даже если они знали, что мы спим, всё равно не хотели, чтобы до нас долетело хоть слово.

Я схватила куклу Джозефину за голову и раскинула её тёмные волосы по подушке. Наверное, я лет пять не играла с Джозефиной, но держала её под рукой для подобных случаев.

Выйдя на цыпочках из спальни, я прошла мимо двери Хавьера.

Мерцающего света от его аквариума хватало, чтобы идти по коридору.

Из его комнаты донёсся довольно громкий шёпот, способный оживить даже Джозефину.

– Петра, ты куда?

Я поспешила войти к нему, и скрипнула дверью.

– Никуда. Просто попить.

Он перекатился в кровати, освобождая место. Вместо пижамы на нём была толстовка с капюшоном с изображённой на ней генетической бандой зверей, которую он не снимал три дня.

С тех пор, как китайские генетики воссоздали шерстистого Уолли и клонированный мамонтёнок вышел на мировую сцену, у каждого ребёнка лет восьми была толстовка с Уолли в центре на груди, маленьким гипакрозавром с одной стороны и птицей додо с другой. Хавьер протянул мне книжку «Мечтатели»[6], настоящую, бумажную, доставшуюся ему от отца. Книга была старая, написанная задолго до появления либрекса и генераторов историй.

– Не сейчас, Хавьер.

Я поставила его любимую книгу на полку над кроватью.

– У-у-у, – заныл он.

Вдруг мама с папой повысили голос, и я приложила к губам палец.

– Тише. Мы уже должны спать.

Я наклонилась поцеловать его на ночь и ушибла о кровать ногу. Закрыв рукой рот, я повалилась рядом с ним.

– Прости, – прошептал он.

– Ты тут ни при чём, – буркнула я, растирая на ноге палец. – Я не рассчитала. Глаза подвели.

Хавьер схватил меня за руку.

– Не переживай, Петра. Я буду твоими глазами.

К горлу подкатил комок, и я обняла брата. Взяв его ручонку, погладила пальцем созвездие родинок у сгиба большого пальца, молчаливое послание, о котором знали только мы. Я устроилась рядом с ним на подушке, и мы смотрели, как плавает со дна на поверхность аквариума и обратно африканская карликовая лягушка. С длинными перепончатыми ногами она была похожа на мексиканский томат с торчащими из него зубочистками.

– Ну ты её и раскормил.

– Её зовут Толстушка, так что всё в порядке, – ответил Хавьер.

Я хихикнула и стала гладить родинки, пока не услышала его сонное дыхание.

Из-за корешка «Мечтателей» я увидела, как мама взглянула на нас внимательными и добрыми, как у Литы, глазами.

Я сползла с кровати Хавьера на пол. В коридоре было темно, и я решила, что до гостиной, чтобы подслушивать, безопаснее добраться ползком. Так я чувствовала обстановку на ощупь и, ни на что не налетая, подобралась к книжному шкафу.

– Это как-то отвратительно, – говорила мама. – Сто сорок шесть дежурных на каждом корабле – всё, что нужно, чтобы человеческий род продолжался с достаточным генетическим разнообразием, даже если все остальные погибнут.

Они часто шутили так, обмениваясь научными гипотезами.

Наверное, это просто один из их заумных разговоров во время свидания вечером без детей.

– Похоже, что дежурные ради нас жертвуют собой, – продолжила мама.

– Их для этой миссии выбрали не случайно, как и нас, – сказал папа.

– Но мы-то доберёмся до цели.

– Они такие же пассажиры, – ответил папа. – А мы точно не знаем, что нас ждёт. Кто станет утверждать, что им выпадет лучшая или худшая судьба?

Теперь всё больше становилось похоже, что этот разговор не гипотетический. Часы на кухне пробили десять.

– Трансляция, – сообщил отец, включая десятичасовые новости.

Я выглянула из-за диванной подушки.

«Сегодня вечером мы ведём репортаж со Всеобщего мирного форума, где растёт международное движение».

Ведущая подняла брови, но на лбу не появилось ни морщинки.

«Это… интересное новое движение получило одновременно как огромную поддержку, так и ещё больше критики».

Её сменил остроносый мужчина с коротко подстриженными на висках волосами. Его тихий голос не гармонировал с острыми чертами лица.

«Этот век принёс много испытаний. Вскоре их станет больше. Представьте себе мир, где человечество достигло консенсуса. С единодушием мы избежим противоречий. Нет противоречий – не будет и войн. Без затрат на войны, – нет голода. Без различий в культуре, внешности, знаниях…»

Я просунула голову между подушек, чтобы разглядеть получше.

За ним плотным рядом, обхватив друг друга за пояс, стояли мужчины и женщины в одинаковой униформе с обесцвеченными, зачёсанными назад волосами. Ни намёка на макияж, одинаковые улыбки.

«Неравенство и противоречия привели нас к беспорядкам и несчастью. Эти совместные усилия обеспечат выживание», – сказал мужчина.

– Ага, – возразил папа, хотя парень его не слышал. – Какой ценой?

– Разве мы не этим занимаемся? – спросила мама. – Не выживаем?

Отец вздохнул.

Мужчина шагнул назад, сливаясь с шеренгой.

«Вступайте в наши ряды. Наше содружество сильно единством. С вашим доверием мы сотрём боль и страдания прошлого. Мы…»

Они все говорили в один голос: «Создадим новую историю».

Отец приглушил звук.

– Кажется, речь о совсем другом виде выживания. Разве это не страшно?

Он показал на экран.

Я села на пятки. По-моему, в мире, предлагаемом этими незнакомыми людьми, ничего плохого не было. Ни войны, ни голода, ни забот о том, что завтра надеть в школу.

Папа, словно читая мои мысли, уточнил:

– В их целях ничего страшного нет, а вот в том, как они собираются их достичь, – да.

Я обычно не могу засиживаться допоздна, чтобы посмотреть новости, и понимаю, что пропускаю массу интересного. Так что же в предложении парня страшного?

Я увидела, как отец качает головой.

– Равенство – хорошо. Но равенство и единообразие – не одно и то же. Иногда люди говорят о чём-то, не думая, что это означает на самом деле… Эта догма переходит тонкую грань.

Напоминаю себе: завтра посмотреть в словаре, что такое догма.

– Их мало, вряд ли у них что-то получится.

Мама показала на экран.

– Нам сейчас не до того. У нас проблемы гораздо больше, соревнуемся с другими странами по кораблям.

– Могу поспорить, что по крайней мере Япония и Новая Зеландия в ближайшие дни запустят несколько. Вопрос в том, есть ли у них тайная подходящая для жизни планета.

Мама вздохнула.

– Может, это содружество и право. Мир во всём мире и сотрудничество очень важны.

Я услышала шорох и поняла, что папа гладит её колено.

– А наша задача – помнить, что мы делали не так, и постараться создать для детей и внуков лучшую жизнь. Почувствовать разницу и суметь примириться.

Я поползла назад в свою комнату и столкнула Джозефину на пол. Интересно, а те дежурные, о которых они говорили, помогут мне убирать в новой комнате? В какую часть США отвезёт нас корабль из маминого и папиного нового проекта? Как заставить Хавьера не перекармливать лягушку?

Позднее я узнала, что в ту ночь, в отличие от меня и людей в новостях, родители уже знали, что должно случиться. Мы не сможем общаться с дежурными или мусорить в комнате. Мы не полетим куда-то на Земле. «Миссия» родителей на планете вне Солнечной системы, под названием «Саган». Дежурные, выбранные смотреть за нами, пока мы будем спать, даже не доживут до высадки на планету. Но будем надеяться, что, когда проснёмся, их прапраправнуки окажутся на корабле.

А толстая лягушка Хавьера будет в пруду есть столько, сколько захочет.

Глава четвёртая

Очевидно, человек, который изобрёл программу En cognito[7] (другими словами, «загружаемые знания»), купил себе место на третьем корабле, предоставив доступ к ней каждому пассажиру, покидающему Землю. Поэтому пока мы без сознания, я буду получать уроки ботаники и геологии, выбранные для меня родителями.

Но мне уже почти тринадцать, и мне тоже разрешено выбрать дополнительный курс, какой хочу. Мой курс, наверное, стоит больше, чем наш дом и Литы, вместе взятые. Сотни лет… и жизней, сотни лет жизни фольклора и уроки мифологии отпечатаются у меня в памяти к тому времени, когда мы прибудем на Саган. Представить невозможно, сколько узнаю историй.

Я задумываюсь, как бы мной гордилась Лита, и едва замечаю, как мама кивает папе, пока мы подходим к кораблю. Папа берёт за руку Хавьера, а мама в то же время сжимает мой локоть.

– Не бойся, я с тобой, – шепчет она.

Неожиданно до меня доходит, что они делают, и мне хочется плакать. Я понимаю, о чём они умалчивают – они не хотят рисковать, чтобы я всё испортила. Организаторы не берут на новую планету никого «с генетическими дефектами», вроде моей болезни глаз.

У трапа на входе ожидают, по крайней мере, семеро, все молодые, одетые в одинаковые тёмно-серые комбинезоны. Кожа у них самых различных оттенков, от белого до тёмно-коричневого. Они осматривают толпу и один за другим подходят к кому-нибудь из нашей группы.

От трапа к нам быстро подходит молодой человек в круглых очках. Он смотрит на планшет и улыбается маме.

– Доктор Пена?

– Да, – отвечает она и поправляет: – Только «н» мягкое: Пенья, как «лазанья».

Он улыбается.

– Извините, Пенья.

Он что-то нажимает на планшете, и тот гудит.

Потом поворачивается к папе.

– И доктор Пенья?

Папа кивает.

«Очкарик» нажимает кнопку на голотаке и говорит в микрофон:

– Пенья: двое взрослых и двое детей. Рад познакомиться. Я Бен, дежурный. На корабле я присматриваю за детьми.

И знаком приглашает следовать за ним на корабль.

– Извините за спешку, но у нас мало времени.

Он нервно оглядывается на ворота в парк. Я тоже оглядываюсь, но не вижу ничего, кроме леса, из которого мы только что вышли.

Другие дежурные уже исчезают в зияющей дыре входа с остальными пассажирами.

– Пошли, – говорит будто самой себе мама, но намекает, что проведёт меня в корабль.

Вход окружает фиолетовая полоска света, совсем как на рекламе корпорации «Плеяды», но за ней темно, только виднеется слабое синее мерцание.

Другие логотипы компании, указывающие на то, что корабль создан как роскошный лайнер, стёрты. Я вожу глазами из стороны в сторону, чтобы получить более подробную картину, как советовал врач. При освещении у меня нет проблем со зрением, но в сумерках я почти всегда хожу на ощупь даже дома или спотыкаюсь и падаю на игрушки Хавьера. По-научному это называется retinitis pigmentosa: как будто ты смотришь на мир сквозь рулон туалетной бумаги. С годами, говорят, будет всё хуже.

Я поворачиваюсь, чтобы напоследок взглянуть на небо, и на что-то налетаю.

– Извините, – машинально говорю я, и замечаю, что это дверной косяк.

Мы с Хавьером давимся от смеха.

Мама прикладывает к губам палец и укоризненно качает головой. Я закрываю глаза и в последний раз дышу земным воздухом.