– Да почему Аленка? Он голубой, что ли?
– Фамилия этого мужика – Васнецов. Насчет голубого – не знаю. Аленка – его воровская кличка, или, как сказал капитан, погоняло. По названию известной картины, как я понял. Васнецов – вор и бандит. Вчера его зарезали на какой-то хате.
Маша посмотрела на директорское ухо, закрытое ладошкой, и уточнила:
– Вы не отдали камею, потому что уверены: к убийству она отношения не имеет, или наоборот?
– Просто испугался, что ее заберут, засунут в пакетик, приобщат к делу, положат в сейф и благополучно забудут. А мы никогда не узнаем, откуда она взялась. Она пропадет еще на сто лет! Или на триста!
– Лев Моисеевич, но ведь это опасно!
– Сам знаю! Но что мне было делать? Ясно как дважды два, что Аленка у кого-то ее украл. Или ты считаешь, что он законный владелец?
– По правде, мне показалось, что на наследника царских драгоценностей он не похож.
– Вот именно.
– Но мы с вами тоже не имеем на нее права, – тихо сказала Маша.
– Ты что, думаешь, я ее прикарманить решил?
Именно так Маша и подумала, но сказать не решилась.
Лев Моисеевич отпустил свое ухо и уставился на Машу.
– Ты что, Муся, считаешь меня таким же ворюгой, как эта Аленка?
– Да что вы, Лев Моисеевич! – пошла на попятный Маша, хотя ничего иного предположить не могла.
Директор вперил в нее подозрительный взгляд. Она преданно вытаращила честные глаза.
Лев Моисеевич оставил в покое ухо и задумчиво провел рукой по плеши.
– Эта камея не просто вещь с историей. Ну, императрица и все такое… Она удивительна и прекрасна сама по себе. Вот посмотри. Сардоникс как основа, а в оправе – рубины и бриллианты. Индийский сардоникс в качестве материала для камеи очень удобен. Многослоен, разнообразная цветовая гамма: сочетает белый, желтый, красный и коричневый слои. Взгляни.
Маша сунулась поближе.
– Видишь? Слои тонкие, но яркие. Изображение Александры Федоровны очень живое и выразительное. Черты лица переданы изумительно! Рубины и бриллианты чистой воды, хотя и не очень большие. Все безупречно! Но дело даже не в этом. Не знаю, смогу ли объяснить тебе, Муся, но эта камея создана с любовью. Разумеется, русская императрица некачественную вещь на шею не повесит. Работа тонкая, мастерская. Камни, само собой, отличные. Но есть что-то еще. В нее вложено много личного. Это почти невозможно как-то обосновать, можно только почувствовать. Тут пахнет любовью, дорогая Муся. Да-с. Любовью. И мне ужасно хочется убедиться, что чутье меня не обманывает. Глупо. Понимаю. И опасно. Но я не смог. Не смог отдать камею просто так, как какой-нибудь «вещдок»! К тому же никто не доказал, что камея связана с убийством бедной Аленки. Возможно, я пострадаю от своей опрометчивости, но Рубикон перейден, и будем надеяться, что Бина Рафаэльевна об этом никогда не узнает, – неожиданно закончил Лев Моисеевич.
Маша посмотрела в блестящие подлинным вдохновением маленькие коричневые глазки.
– И что мы собираемся делать?
– Мы дождемся результатов экспертизы. Мы узнаем о камее все и тогда решим, какого будущего достойна эта вещь!
– А я зачем вам нужна?
– Как зачем? – искренне удивился Лев Моисеевич. – Ты будешь моей сообщницей! Кто-то ведь должен прикрывать мои противоправные действия!
Маша поперхнулась.
– Вы шутите?
– Ничуть.
– И как я это буду делать?
– Отвлекать милиционэров! – упирая на букву «э», уверенно заявил директор.
И видя, что Маша смотрит на него очумелым взглядом, пояснил:
– Тебя вызвали на допрос, так?
Маша кивнула, все еще не понимая, о чем ей толкует Суслин.
– А ты не удивилась, что вызвали только тебя? Ни Наташу, ни Константина в следственные органы не пригласили. Почему?
Маша оторопело посмотрела на Льва Моисеевича.
– Ааа… Вот то-то!
Суслин потряс перед ней пальцем.
– Да что то-то? – рассердилась она.
– Вот непонятливая! Сразу видно, невинная девица! К появлению в магазине Васнецова ты имеешь отношение не больше, чем остальные. К тому же я заявил, что Васнецов общался лишь со мной и более ни с кем. Однако капитан все же вызвал на допрос именно тебя. Повторяю, почему? Все очевидно. Ты ему понравилась. Не нужен ему никакой допрос. Ему нужна ты! Вот поэтому…
– Лев Моисеевич, у вас что, крыша поехала?! – не выдержала Маша. – Если Ширяев вызвал меня, то только потому, что я стояла ближе всех к вашему кабинету на тот момент! Завтра он вызовет всех остальных! И Наташу, и Костика, и вашу ненаглядную Изольду! Вы как ребенок, честное слово! У них просто метода такая! Одного вызывают, а другие пугаются, начинают дрожать, а потом быстренько колются на допросе!
Лев Моисеевич схватил ее за руку и сжал так крепко, что она охнула.
– Нельзя никого вызывать! Ты должна убедить капитана, что вы все ничего не знаете! Ведь так и есть на самом деле!
– Я не смогу ни в чем его убедить, поверьте! Он хам и шовинист! Он будет передо мной выделываться до упора!
– Тем лучше! Пусть выделывается, выкаблучивается, выпендривается! Нам именно это и надо! Когда мужчина распускает павлиний хвост, мозги у него отключаются автоматически!
– Да вы соображаете, о чем просите?
– Разумеется. Это и называется сообщничеством!
Маша подняла глаза и с тоской поглядела на потолок. Ну как объяснить этому невозможному Льву Моисеевичу, что ни на что подобное она не способна?
Она посмотрела на директора. Вид у него был самый решительный.
– Ну хорошо. Допустим, у меня это получится. Музыкант должен прислать заключение сегодня. Что дальше?
– Отлично! Будем плясать от того, что выяснит наш уважаемый профессор. Ждать осталось недолго.
Людвиг Гильберт
Однако звонок Музыканта их разочаровал. Профессор решительно потребовал дополнительного времени, заявив, что экспертиза вещи такого уровня должна быть безупречной.
Лев Моисеевич поохал, сетуя, что владелец камеи будет недоволен, но согласился подождать еще неделю.
– Ну что ж, – резюмировал он, повесив трубку вычурного аппарата начала двадцатого века, стоявшего на директорском столе, – все к лучшему! Чем качественнее Музыкант сыграет, простите за каламбур, свою партию, тем легче будет понять, что нам делать с этой прекрасной, дивной, великолепной камеей! Все идет отлично!
– Вашими устами, Лев Моисеевич, только мед пить!
– Не гунди, Муся! Я верю в Тору и наш успех!
Маша только головой покачала.
Положив трубку, Яков Михайлович еще минуты три задумчиво смотрел на свой новенький и дорогой телефонный аппарат, а потом встал, подошел к окну и стал любоваться на ноябрь.
В Петроградском районе из-за близости к Финскому заливу и двум Невкам – Средней и Малой – всегда холодней и ветреней, чем в других частях города. По крайней мере, Якову Михайловичу хотелось так думать. Знакомые не раз предлагали ему перебраться поближе к цивилизации, да и возможности были, но квартира на Петроградке была еще прадедова, с корнями, уходящими в дореволюционные времена, и Музыканту нравилось считать, что он продолжатель традиций рода и в каком-то смысле страстотерпец, потому что живет в немодном районе и терпит неудобства из-за ветров и холодов. Все это были, конечно, глупости, но, честно говоря, развлечений у одинокого доктора наук было не так уж много, поэтому размышления на эту тему веселили его долгими вечерами.
Снег за окном, как и всегда на Петроградской стороне, не просто шел, а куда-то несся, словно боялся не успеть. Старые рамы поскрипывали, из щелей ощутимо дуло. Почему он не сказал Суслину: камея не та, что носила императрица? Ведь со вчерашнего дня он в этом абсолютно уверен. Похожа, да. И очень. Но не та. Хотя автор у них, несомненно, один.
Причем суслинская камея отнюдь не копия той, первой. Автор не пытался добиться абсолютного сходства, да это и невозможно, когда речь идет о натуральных камнях. Сардоникс, рубины, бриллианты. Тут Суслин разобрался бы лучше, но он и сам знает, что двух одинаковых камней в природе не бывает, и если автор задумал сделать точную копию изделия, ему придется очень постараться. Однако, внимательно изучив изображения обеих камей, Яков Михайлович пришел к заключению, что мастер не ставил задачу сделать их идентичными. Он изготовил две камеи, сделав их похожими друг на друга, но не скрывая различий. Зачем ему это понадобилось? Возможно, он собирался предложить той, для кого камея изготавливалась, выбор? Да нет, если речь идет о подарке персоне такого уровня, как жена императора, это не принято. Даже наоборот! Получая подарок, императрица должна быть уверена, что вещь единственная в своем роде! Иначе может случиться такой конфуз, что дарителю не поздоровится!
Так зачем же Людвиг Гильберт родил для императорской камеи сестричку?
Имя автора камеи Музыкант выяснил довольно быстро.
Ювелирный дом Гильбертов славился не только в герцогстве Гессен, но и во всей Германской империи с незапамятных времен. Геммы, выполненные из резного полудрагоценного камня с выпуклым изображением, иначе говоря – камеи, были их визитной карточкой.
Людвиг Гильберт, продолжатель славного рода, родился в тысяча восемьсот семьдесят втором, в один год с Алисой Гессенской, будущей супругой Николая Второго, и даже в том же городе – Дармштадте.
Яков Михайлович выяснил, что Гильберты приходились Гессенам дальней родней по линии герцогини Вильгельмины Баденской, известной тем, что бросила законного мужа и практически открыто жила со своим камергером бароном Августом фон Сенарклен де Гранси, исправно рожая детишек, которых ее старый муж Людвиг всех до единого признал за своих.
Людвига, кстати, и назвали в честь покладистого рогоносца, что, впрочем, не помешало молодому Гильберту счастливо жениться и прожить в браке со своей Августой добрых пятьдесят лет.
Возможно, именно родство стало причиной того, что когда после дифтерии тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, унесшей жизни матери и сестры Алисы, ее забрала к себе бабушка, королева Великобритании Виктория, Гильберты отправили туда же своего единственного сына. Людвиг жил недалеко от Осборн-хауса на острове Уайт, где обитала Алиса Гессенская, и был участником ее детских игр.
Потом их пути разошлись надолго, но, видимо, связи они все же не теряли, поэтому в тысяча девятьсот двенадцатом году на тезоименитство, которое Александра Федоровна отмечала двадцать третьего апреля в память мученицы Александры, Людвиг Гильберт преподнес подруге детства драгоценную камею.
Императрица там изображена в профиль и в том возрасте, когда она еще была юной Алисой Гессенской. Поскольку ювелирный дом Гильбертов не являлся поставщиком двора, Людвиг не мог использовать официальный вензель императрицы или ее шифр, поэтому на оправе камеи в окружении драгоценных камней он выгравировал две буквы – А и Г. Алиса Гессенская.
В том, что подарок понравился императрице, сомневаться не приходилось. Даже находясь под арестом в трагические дни семнадцатого года, Александра Федоровна надевала кулон с камеей, и не только потому, что он напоминал о временах, когда она была безусловно счастлива, но и оттого, что подарок этот она получила из рук преданного друга детских лет.
Выяснив обстоятельства появления камеи среди украшений императрицы, Яков Михайлович был растроган. История привязанности двух людей столь разных судеб длиною в несколько десятилетий была светлой и грустной одновременно.
Людвиг Гильберт скончался в почтенном возрасте в своем доме в том же Дармштадте. Наверняка он знал, как трагично закончились дни его подруги Алисы, и горевал о ней. Думал ли он о том, что стало с его подарком?
И для кого он изготовил вторую камею?
Яков Михайлович решил, что непременно это выяснит, тем более история камеи – прекрасный повод обратиться за помощью к Тате.
Музыкант не был затворником и женщин любил всегда, но по-разному. На заре туманной юности, в далекие студенческие годы он женился на пустоголовой милашке Наденьке, надеясь, что со временем эта пустоголовость перейдет во что-то более или менее интеллектуальное. Но чуда не случилось, и Наденька ушла к Ашоту, которому нравилась ее попа.
Эту потерю Яша пережил достойно, но больше жениться не спешил. Все выбирал. Ну а потом начались диссертации, конференции, публикации и лекции. Женитьба перестала быть актуальной темой в жизни известного ученого Якова Михайловича Музыканта.
И вот, когда собственное будущее представлялось ему вполне определенным, появилась Тата.
Даже не появилась, а возникла из мрака университетской библиотеки, в которой в тот знаменательный день перегорели пробки.
Музыканту срочно понадобилась монография одного из коллег, он прибежал в библиотеку и стал требовать разыскать нужную ему работу немедленно. Невидимая в темноте новая сотрудница занервничала, стала что-то объяснять, он раскричался, зачем-то стал грозить ей увольнением, она что-то расстроенно лепетала… Тут зажегся свет, и он увидел Блаженную Беатрису Россетти.
Не картину, конечно, а женщину, как две капли воды похожую на Элизабет Сиддал, жену Данте Россетти, его вечную музу и модель многих художников братства прерафаэлитов. Чудесные золотые волосы, как у ангелов на полотнах эпохи Возрождения, нежное лицо и огромные серые глаза. Яков Михайлович обожал прерафаэлитов в целом и Джона Милле в частности. Особенно ценил «Офелию», которую тот писал как раз с Лиззи. Но в этот раз перед ним предстала именно Беатриса. Печальная и смиренная перед лицом неизбежности, с возведенными к небу страдающими очами.
Его оцепенение длилось так долго, что Лиззи, которую, как выяснилось, в миру звали Тата, совершенно растерялась. И только увидев в ее глазах слезы, Музыкант пришел в себя настолько, чтобы извиниться за свою несдержанность и в самых изысканных выражениях попросить не беспокоиться насчет монографии. Он придет за ней в другой раз.
Другой раз наступил на следующее утро.
Явившийся к открытию библиотеки Яков Михайлович был абсолютно уверен, что влюблен окончательно и бесповоротно.
Однако, хотя это случилось два года назад, их с Татой отношения по сию пору пребывали в зачаточном состоянии. Нет, она не была замужем и на вспыльчивого профессора смотрела вполне благосклонно, но Яков Михайлович все еще не мог преодолеть шока, который настиг его тем знаменательным днем. При встрече с Татой он трепетал и волновался так, что общение становилось мучительным для обоих.
Однако он использовал любую возможность, чтобы обратиться к ней. Хоть за чем-нибудь. В этот раз – за помощью в разгадывании тайны камеи.
– Да будет так! – вслух сказал Яков Михайлович и набрал заветный номер.
Кроме необыкновенной красоты, Тата обладала еще несколькими исключительными качествами – она была на редкость терпелива и могла найти что угодно где угодно. Сегодня это было кстати как никогда.
Рассказывая Тате историю камеи, Яков Михайлович увлекся, поэтому волновался меньше, чем обычно, и это было шагом вперед. Тата очень быстро поняла стоявшую перед ней задачу, обещала, что займется поиском немедленно, и в конце сказала:
– Я позвоню вечером и все расскажу.
От этих слов, сказанных, как ему померещилось, интимным тоном, у профессора по спине пробежала большая стая очень крупных мурашек, он покраснел – хорошо, что они говорили не по видеосвязи, – и, пролепетав невнятное «буду ждать», отключился. Уф!
Яков Михайлович уже знал: когда Тата начинала что-то искать, то пропадала со всех радаров. Конечно, можно увидеться с ней в библиотеке, но по опыту известно, что лучше этого не делать. Следовало набраться терпения и ждать. Суслин дал ему неделю, значит, как минимум дней пять Тату дергать не стоит. Потом она позвонит сама.
Тата позвонила к концу пятого дня.
Яков Михайлович не смог сдержаться и буквально завопил в трубку:
– Говорите быстрей, в чем интрига! Я просто изнемогаю от нетерпения!
– Да нет никакой интриги, Яков Михайлович, – с ходу вступила Тата. – Все очень просто. Дело в том, что Анна Гильберт, единственная дочь ювелира, в профиль была очень похожа на Александру Федоровну в юности. Гильберт заметил поразительное сходство и изготовил еще одну камею. Для дочери. И выгравировал те же буквы – А и Г. Анна Гильберт. Понимаете? Алиса Гессенская и Анна Гильберт были не только похожи. Совпали их инициалы. Может, именно это удивительное обстоятельство и стало причиной появления второй камеи. Людвиг мог не опасаться. Шанс, что камеи когда-нибудь встретятся, был ничтожным.
– Как же камея Анны попала в Россию?
– Это очень интересная история. Дело в том, что в четырнадцатом году, перед самой Первой мировой, совсем молоденькая Анна вышла замуж за Николая Соболева, офицера лейб-гвардии Измайловского полка. По-моему, он тогда уже был в чине подполковника, следовательно, намного старше жены. Жила семья в Петербурге, недалеко от Троицкого собора, вблизи казарм, где размещались измайловцы. Через год у них родился сын Сергей.
– Смею предположить, что подарок отца она привезла с собой в Россию.
– Думаю, это самое логичное объяснение.
– Забавно! Жена одного из командиров полка, к которому приписан цесаревич Алексей, вполне могла надеть подарок отца на какой-нибудь прием. А на приеме могла появиться императрица. И тоже надеть кулон с камеей. Пути Господни неисповедимы! А наивный Людвиг был уверен, что камеи никогда не встретятся!
– Я тоже об этом подумала, но никаких свидетельств не нашла.
– И что же случилось с камеей Анны дальше?
– Увы, информации не так много, и касается она Николая Соболева. Дело в том, что осенью семнадцатого года во время военных действий он перешел на сторону противника. Короче говоря, сбежал к немцам.
– Штаб-офицер императорского гвардейского полка стал предателем? Это вы хотите сказать? – ошарашенно выдавил Яков Михайлович.
– Искала сведения об Анне и случайно наткнулась на сообщения в газетах. Полковника Николая Соболева заклеймили как предателя родины и офицера, изменившего присяге.
– Непостижимо!
– Почему? У семьи тесные связи с Германией. Жена немка, богатый тесть. А в России уже революция и у власти большевики.
– Когда это было?
– Конец октября семнадцатого.
– Анна тоже уехала?
– Самое поразительное, что нет. Осталась в Петрограде, но поменяла фамилию себе и сыну.
– Снова стала Гильберт?
– Да. Наверное, хотела разорвать связи с мужем-предателем.
– Скорее защитить себя и сына, чтобы пальцем не тыкали.
– Возможно, но ей это не помогло. В начале двадцатых годов Анна Людвиговна Гильберт арестована и расстреляна.
– Расплатилась за преступление мужа?
– И не только она. Их с Соболевым сын также был репрессирован. В тридцать седьмом. Нашла в списках.
– А камея?
– Нигде не всплывала и никогда не продавалась. Я хочу сказать, легально.
– Знаете, Тата, что меня удивляет? Камея превосходно сохранилась. Ни пыли, ни грязи, ни царапин. Камни, оправа выглядят как новенькие. Просто идеально для ста лет безвестности.
– Хотите сказать, что за украшением тщательно ухаживали?
– Во всяком случае, берегли. Можно сказать, как зеницу ока.
– Если она была владельцу так дорога, почему же он решил ее продать? И именно сейчас?
– Черт его знает.
– А кто вам заказал экспертизу камеи? Не владелец?
– Нет. Ко мне обратился директор антикварного магазина. Имя владельца не назвал, но, судя по тому, что потребовалась тщательная экспертиза и я даже получил неделю отсрочки, он, по моим ощущениям, не уверен в безусловно легальном происхождении украшения.
Они замолчали, потому что обоим пришла в голову одна и та же мысль.
– Так камея краденая? – наконец озвучила ее Тата.
Яков Михайлович медленно и задумчиво поднял брови.
Капитан
Насчет «выделывания» Ширяева она ошиблась. Капитан был строг, суров и официален. Должно быть, народу многовато в кабинете, решила Маша и немного успокоилась.
В большом помещении стояло столов шесть, и за каждым сидели сотрудники следственного комитета. Некоторые вели беседы с посетителями. Странно, разве следователи, или как их там, оперативники, не должны носиться по городу в поисках улик и доказательств? Или они раскрывают преступления, не вставая из-за стола?
Пока она над этим размышляла, Ширяев положил перед собой несколько чистых листов, проверил, пишет ли ручка, и поднял на нее глаза.
Красивые, темно-серые, словно стальные. И ресницы красивые. Черные и длинные, как у девушки. Но рожа все равно противная. Наглая и циничная. И весь он с головы до ног наглый и циничный! Даже хуже! И пусть не воображает, что она польстится на его красивые глазки!
Распалив себя, Маша ответила Ширяеву свирепым взглядом и гордо выпрямилась на неудобном жестком стуле. Диман даже отпрянул от неожиданности. Ничего себе! Чего это она? Он еще даже не начал!
Кашлянув, капитан Ширяев взял себя в руки и начал со стандартных вопросов:
– Назовите полное имя, фамилию, дату рождения.
Маша стала отвечать и постепенно успокоилась. Когда капитан наконец перешел к вопросам по существу дела, она вполне контролировала свое состояние и отвечала четко, без запинки.
Видела ли она этого человека? Нет, не видела. Слышала ли от директора фамилию Васнецов? Ни разу. Называли ли ее другие продавцы? Никогда. Известно ли ей, зачем он приходил к директору? Да откуда, если она его никогда не видела? Уверена ли она, что этот человек в магазине не появлялся? Во всяком случае, она его не видела.
Очень быстро Ширяев исчерпал запас вопросов и попросил ее расписаться внизу листа. Она поставила подпись и посмотрела вопросительно.
– Вы свободны, – сказал капитан и стал смотреть в исписанные листы.
Маша направилась ко входу, мечтая только об одном – скорее выбраться из этого душного во всех смыслах кабинета.
На крыльце она остановилась и вдруг почувствовала дикое желание закурить. Она в жизни не держала в руках сигарету, поэтому страшно удивилась. Вот так и становятся неврастениками! Уже на покурить тянет! А потом на что? На водку?
Не успела Маша ужаснуться этой печальной перспективе, как ее окликнули. Машинально обернувшись, она увидела выходящего из двери Ширяева, и ее лицо вытянулось. Как? Еще не все?
– Не пугайся, я не по делу.
Так они на ты? А в кабинете называл гражданкой Заречной!
– Ты сейчас куда? – продолжал Диман, оглядываясь по сторонам.
– Ммм… Домой, наверное.
Он словно только этого и ждал.
– Давай подвезу!
Щас!
– Не стоит. Я как-нибудь сама.
Маша решительно двинулась прочь, но ее тут же поймали за рукав.
– Да чего ты! Боишься меня, что ли?
На слабо хочет взять?
– Конечно, боюсь. Ты у нас приличным поведением не славишься. С девушками не церемонишься. Грубишь. Хамишь. За рукав хватаешь.
– Все-все, сдаюсь! – Ширяев рассмеялся и посмотрел весело. – Признаю ошибки молодости! Прости!
– Бог простит, – сурово ответствовала Маша и снова двинулась прочь. Может, уже отвяжется?
– Ну не отказывайся. Прошу. Клянусь, что просто довезу до дома.
Маша обернулась и посмотрела на капитана испытующе. Он сделал честное лицо и для усиления эффекта поморгал. Позер, подумала Маша, но не смогла удержаться от улыбки. Все-таки ресницы у него чудесные!
Оказалось, у Ширяева отличная машина. Большая, красивая и, как определила для себя Маша, ухоженная. Она с удовольствием забралась на переднее сиденье и скомандовала:
– Вперед и с песней!
Счастливый капитан нажал на газ.
«Скоро буду дома», – расслабленно подумала Маша.
И опять ошиблась. Все-таки не зря Ширяев работал в таком месте. Во время пути он все же уболтал ее заехать на чашку кофе в ресторан. Сама не понимая почему, она согласилась.
Кофе оказался очень горьким и кислым, поэтому пришлось заедать его пирожными. Вот те были на редкость хороши! Пришлось заказать еще!
Ширяев даже почти уговорил ее выпить по бокалу вина, но тут она заартачилась. И насторожилась. А не собирается ли он по пьяной лавочке вытянуть из нее то, чего она говорить не собирается? Про Аленку и камею, например. Маша сразу отвергла все попытки задержать ее еще немного и потребовала выполнения обещания доставить ее домой в целости и сохранности.
Ширяев подчинился без особой радости.
У дома он выскочил из машины, чтобы проводить до парадного. Он еще поспрашивал ее о тренировках и наконец замолчал. Маша, томившаяся от желания поскорей очутиться в своей каморке, подняла на капитана усталые глаза и увидела, что он напряженно смотрит на ее губы. Раздумывает, не пора ли лезть с поцелуями, догадалась она.
– А ты не пробовал заняться мисоги?
– Чего?
Капитан с трудом оторвался от предмета своих вожделений и снова поморгал девчачьими ресницами.
– Мисоги – это обряд очищения холодной водой в Японии. Ну, типа ритуал такой. Сначала в горах проводится практика воздержания от излишеств, а потом – омовение в водопадах, расположенных в святых местах. Немного на наше купание в проруби на Крещение похоже. Там тоже сначала постятся. Говорят, отличное средство для познания чистого опыта и подлинной истины. Не слыхал?
Ширяев посмотрел непонимающе и вдруг хмыкнул.
– Намекаешь, что я слишком несдержан? Типа тороплю события?
Маша улыбнулась.
– Пока, капитан.
И закрыла за собой дверь. Уф!
Ей казалось, что поединок выигран вчистую. Если Ширяев не дурак, то поймет, что она не намерена развивать отношения. В этом случае она его больше не увидит. Ну, если только он снова не вызовет ее на допрос.
Однако оказалось, что на стороне капитана действуют могущественные силы в лице Льва Моисеевича.
Как только она явилась на следующий день на работу, он вызвал ее в кабинет. Сначала долго выспрашивал, что она сказала в следственном комитете, а когда узнал, что они провели с Ширяевым вечер, вдруг задумался. Долго жевал губами, а затем произвел странные действия. Почесал лысину, вспушил остатки волос на затылке, потер левое ухо, пригладил пальцами кустистые брови и сделал доброе лицо. Наблюдая за непонятными манипуляциями, Маша насторожилась. Чего это с ним?
Все разъяснилось, когда Лев Моисеевич поинтересовался, когда они увидятся с «милиционэром» в следующий раз. Маша не сразу догадалась, зачем директору это знать, а поняв, сразу рассвирепела.
– Лев Моисеевич, я вас укушу, честное слово! Чего вы суете мне этого Ширяева?!
– Я? Сую? Да ни боже мой! Я просто интересуюсь на предмет ваших совместных планов!
– Каких таких планов? Нет никаких планов! Вы что, сводничать собираетесь?
– Какой ужас ты говоришь, Муся! Я всего лишь беспокоюсь за невинное дитя!
– Ага! Так я и поверила! Честное слово, я пожалуюсь на вас Бине Рафаэльевне!
Угроза прибегнуть к заступничеству Мудрости Вселенной, как всегда, подействовала на директора отрезвляюще.
– Зачем сразу ябедничать, Мусенька? Да еще на такой верх! Я же без очень задней мысли спросил! Может быть, не глубоко подумав! Просто волнуюсь за тебя, и все!
– А кто предлагал мне соблазнить Ширяева, чтобы отвести от нас подозрения в связи с Аленкой?
– Я?! Соблазнить?!
У Льва Моисеевича глаза вылезли на лоб, а сам лоб сложился гармошкой.
– Ну, голову задурить! Это одно и то же! А теперь взялись волноваться? Это, Лев Моисеевич, лицемерие!
Директор немедленно прикрыл левое ухо ладошкой. Не хватало еще слушать напраслину и хулу!
– Это перебор, Муся!
Но Маша уже разошлась:
– Ну и пусть перебор! Я этого Ширяева на дух не переношу, а пришлось его весь вечер терпеть! Ради чего, я спрашиваю, а?
– Ради дела, Мусенька, только за-ради святого дела сохранения подлинных ценностей от утери и забвения потомков!
– Ну так я уже все сделала! На допросе сказала так, как вы просили!
– Это ты молодец, Мусенька! Большая молодец! Я только за то говорю, что мы должны быть в курсе, как продвигается дело дальше! Только за это! И ни разу за то, чтобы быть соблазненной этим кошмарным капитаном!
Лев Моисеевич распереживался не на шутку, и Маше стало жаль старика. Чего она, в самом деле? Ведь ей тоже ужасно интересно узнать, имеет ли смерть Васнецова отношение к камее.
– Хорошо, Лев Моисеевич, я подумаю. Может, представится случай все выяснить.
Суслин сразу успокоился и повеселел.
– Вот именно, Муся! Именно, если представится случай! Если представится, то мы все будем очень довольны!
Маша вздохнула. Случай, может, и представится, только сумеет ли она использовать его так, чтобы потом не пожалеть? Что касается Ширяева, то не так уж он кошмарен. При всем своем ментовском цинизме и хамстве парень он вполне порядочный. Это понятно даже при ее минимальном опыте отношений с мужчинами. И потом, она может ошибаться, но, кажется, взаправду ему нравится. Без дураков.
А если так, то к чему эти встречи могут привести?
Маша задумчиво почесала нос.
Может попробовать встретиться словно случайно и мимоходом спросить, как идет следствие? Пустой номер! Диман – профессионал и быстро догадается, что у нее в этом деле свой интерес! Ведь тонко вести игру она не сумеет! Только наведет на них подозрения! А если не расспрашивать, то он подумает, что нравится ей! Еще хуже! Капитан не из тех, кого можно держать за подружку. С таким два раза пройдешься, и он заявит на нее права.
Георгиевское оружие
Ее потуги выстроить концепцию отношений с капитаном Ширяевым прервал директор, который копошился у большого сейфа.
– Поди сюда. Смотри.
Лев Моисеевич достал из сейфа что-то длинное, завернутое в кусок замши. Маша подошла и наклонилась. Директор развернул полотно, и она увидела саблю.
– Это знаменитое Георгиевское оружие. Золотая сабля.
Лев Моисеевич осторожно вынул клинок из ножен.
– Откуда она?
– Наследник хочет продать.
– Дорогая вещь.
– Не то слово, – кивнул Лев Моисеевич. – Дорогая и старинная. Практически музейная. Я хочу, чтобы ты занялась этой саблей. Ты же архивист. Надо вытащить на свет божий ее подноготную.
– Так для этого есть специалисты. Я-то кто?
– Я бы не хотел обращаться к специалистам официально. Не хочу светить эту вещь.
Опять?
– Почему, Лев Моисеевич?
– Осторожность, дитя мое, во всем нужна осторожность.
– Боитесь, что снова столкнемся с криминалом?
Лев Моисеевич почесал левое ухо, но закрывать ладошкой не стал.
– Да на первый взгляд тревожиться не про что. Документов на оружие наследник, к сожалению, не имеет, но оно и понятно. За столько лет потерялись, конечно, но имеются фотографии и другие подтверждения.
– Что за подтверждения? Покажите.
Лев Моисеевич достал папку и вынул несколько листов. Оказалось, это сканы фотографий и документов. Вот бравый красный командир стоит, подкручивая ус. Другой рукой он держится за эфес сабли. Внизу надпись: «Салон А. Киприани». А вот тот же снимок с увеличенным изображением оружия. Эфес с надписью «За храбрость» виден довольно четко. Сканирована и обратная сторона фотографии. Фиолетовыми чернилами небрежно написано: «Киев 1919». Чуть ниже довольно разборчивая подпись – «Петр Стах». И клякса. Видать, непривычно было этому Стаху пользоваться чернилами.
Было еще несколько снимков. Фото тридцать седьмого года, сорок пятого в Праге. Даже шестьдесят пятого. На параде в честь Победы. Везде тот же самый человек, только седины и наград на груди все больше. И на каждом снимке Петр Стах стоит, придерживая рукой наградную саблю. Гордился ею, наверное. Конечно, золотое оружие абы кому не вручают.
Маша внимательно рассмотрела изображение. Нет сомнений, что оружие то же самое.
На других листах из папки были копии документов, которые подтверждали, что Петр Андреевич Стах в тысяча девятьсот десятом году зачислен в лейб-гвардии Измайловский полк первой пехотной дивизии в чине рядового, в тринадцатом году произведен в старшие унтер-офицеры, а в пятнадцатом – в фельдфебели. Был еще один документ – список награжденных во время боевых действий в девятьсот пятнадцатом году. Фамилия Стаха значилась под номером сорок шесть. Документ сохранился не полностью, перечень самих наград смазан. Видно, подмок и чернила расплылись. Но имена читались четко.
– Саблю принес праправнук героя. Зовут Петр Молохов. Имя дали, как нетрудно догадаться, в честь героического предка. Документы я проверил.
– Что же вас беспокоит, не пойму. Думаете, эфес не настоящий, не золотой?
– Да в том-то и дело: самый что ни на есть настоящий! Настоящей некуда! И это само по себе рождественское чудо!
– Вы меня с толку совсем сбили!
– Дело в том, что этот самый Петр Стах в царской армии дослужился до фельдфебеля. На современный лад – старшины. А Георгиевским оружием награждались только начиная с обер-офицеров, то есть с прапорщиков. От фельдфебеля до прапорщика дистанция, как говорил Фамусов, «огромного размера».
– Ничего себе. Выходит, сабля не его, не Стаха? А чья? – Маша с опаской посмотрела на лежащее перед ней оружие.
– Вот это ты и должна выяснить. Сразу скажу, будет непросто. Но ты же профессионал. Умеешь работать с архивными документами.
– Тогда уточним задачу. Я должна найти тех, кто был награжден Георгиевским оружием во время Первой мировой войны и понять, кому принадлежало именно это. Так?
Лев Моисеевич кивнул и поднял палец.
– Однако мы, прелестная Муся, можем сузить круг поисков. Во-первых, уже известно, что Стах служил в Измайловском полку. А во‐вторых, немаловажно, что эфес сабли именно золотой, а не позолоченный.
– Понимаю. Значит, награжденный был офицером высшего эшелона, например генералом.
– Только не генералом, что ты! Тем вручали не просто золотое оружие, а украшенное бриллиантами. И на эфесе вместо «За храбрость» писали, за какой именно подвиг он награжден. Наша сабля попроще, но эфес точно золотой, хотя по новому уложению тысяча девятьсот тринадцатого года позволялся позолоченный. Многие вообще брали награду деньгами и за пять рублей заказывали эфес и приборные части из металла с золочением, однако в качестве компенсации получали тысячу.
– Но владелец этой сабли экономить не стал и заказал золотой. Понты дороже денег?
Лев Моисеевич построжел лицом и посмотрел осуждающе.
– Только не для гвардейского офицера, милая Муся. Тем более не для измайловца.
– Простите, Лев Моисеевич, ляпнула по глупости.
Директор сухо кивнул, принимая извинения.
– Скорее всего, офицер действительно имел высокий чин, не ниже штаб-офицера, то есть начиная с майора, и был довольно богат. Но важно, моя юная соотечественница, другое. Георгиевское оружие можно было заслужить только кровью. И немалой. Так что забудь про понты.
Лев Моисеевич снова взглянул с обидой.
– Ну я же извинилась. Ну что вы опять, – заныла Маша. – Лучше скажите, откуда вы все это знаете.
– На заре туманной юности увлекался историей оружия. Кое-что помню. Например, то, что на эфесе Георгиевского оружия всегда изображали вензель императора, в царствование которого награжденный получил первый офицерский чин.
Маша еще раз посмотрела на лежащую перед ней саблю.
– Никакого вензеля нет.
– А жаль. Мы могли бы точнее установить личность владельца. Хотя это объяснимо. После Февральской революции новая власть выпустила распоряжение вензелей императоров на оружии не делать, оставляя чистый овал. Приглядись – и увидишь, что надпись просто стерта.
Лев Моисеевич задумчиво погладил лысину.
– Итак, твоя задача если не упрощается, то конкретизируется.
Муся кивнула.
– Я так понимаю: среди награжденных, предположительно это было в пятнадцатом году, измайловцев надо искать того, кто каким-то образом был связан с этим Стахом. Так, Лев Моисеевич?
– По крайней мере, с этого начнем, хотя Стах мог заполучить эту саблю гораздо позже и вовсе не от измайловца. Как-нибудь еще.
– Будем двигаться от версии к версии, – важно заявила Маша.
Лев Моисеевич повеселел.
– Ищи, дитя мое, мужчину. Это, по крайней мере, известно точно! И обязательно черноволосого и красивого!
Маша усмехнулась.
– Как вы это узнали?
Лев Моисеевич потер маленькие ручки.
– Это, дорогая Муся, очень увлекательная история, о которой ты вряд ли когда-нибудь слышала. Я имею в виду правила отбора новобранцев в гвардейские полки. Не слыхала?
Маша покрутила головой.
– Вообще, для службы в гвардии отбирались лучшие парни, так сказать, цвет русской молодежи. Даже рядовые. Новобранец должен быть чист лицом, хорошо сложен и совершенно здоров. Но это еще не все. В Петербурге стояло несколько полков двух гвардейских дивизий, и каждый полк имел свой типаж, который сохранялся и поддерживался в возможной чистоте. Семеновцы, например, были белокурые и, как предписывалось, синеглазые, под цвет воротничка.