Сэр Томас и впрямь в летах, он родился в 1357 году, то есть ему уже 58 лет. У этого человека славная биография, он служил еще Джону Гонту, отцу короля Генриха Четвертого, а потом и самому Генриху Четвертому, когда тот был всего лишь Болингброком. Затем последовал за ним в изгнание, помогал в 1399 году захватить престол и стал видным вельможей. Теперь вот служит следующему королю, Генриху Пятому.

– Спасибо за заботу, ваше величество, но мне и на земле хорошо спится. Зато я могу с гордостью говорить, что сплю как сам король, вы ведь тоже здесь не на ложе почиваете, – с улыбкой отвечает военный командир.

И – да, он действительно в битве при Азенкуре командовал лучниками, а ведь именно лучники сыграли в том сражении решающую роль.

Король снова пускается в рассуждения, на сей раз – на тему позитивного мышления:

– Как научишься любить невзгоды – так сразу на душе легче становится. А когда на душе легко, тогда и тело становится легким, подвижным, послушным. Сэр Томас, одолжи мне свой плащ, будь добр. А вы, братья, идите к принцам, всем передайте привет и скажите, что я буду ждать их в своем шатре.



Глостер и Бедфорд

уходят.


Чтобы не было разночтений и чтобы вы не удивлялись, добавлю маленький комментарий. Вообще-то «принцами» в полном смысле слова являются именно Бедфорд и Глостер, родные братья короля, так что им-то ничего передавать не нужно, они и так здесь. Но есть, например, дядюшка Эксетер, единокровный брат покойного Генриха Четвертого, в нем течет кровь Плантагенетов, и его тоже допустимо называть принцем. Да и вообще, как уже много раз отмечалось, в высшем свете все друг другу родня, так что «принцами» наверняка можно было именовать добрую половину военного руководства английской армии.

И еще один комментарий перед тем, как двигаться дальше. Шекспир упорно выталкивает в первые ряды Джона Бедфорда как участника той французской кампании и битвы при Азенкуре, хотя на самом деле его там вообще не было, его король оставил в Англии на хозяйстве. А во Франции воевал другой брат, Томас Кларенс. Именно он сумел организовать эффективную блокаду Арфлера, заболел дизентерией и был отправлен в Англию, о чем мы уже упоминали. Правда, в «Википедии» информация подана как-то невнятно и неубедительно: «Больной дизентерией, как и большая часть армии Генриха, после взятия города Томас был отправлен в Англию. Оправившись от болезни, он управлял государством во время отсутствия короля. В том же году Томас участвовал в битве при Азенкуре». Что-то у меня тут не складывается. Осада Арфлера была снята 22 сентября 1415 года, англичане вошли в город, провозгласили его своим, а больных, в том числе Томаса Кларенса, отправили домой лечиться (на носилках, то есть медленно!). Правильно ведь? Битва при Азенкуре состоялась 25 октября, через месяц с маленьким хвостиком. Если верить «Википедии», то получается, что Кларенс за этот месяц успел добраться до Англии, полечиться, выздороветь (без антибиотиков и прочих действенных препаратов, заметьте!), немножко поуправлять страной и вернуться к месту сражения. Как-то сомнительно выглядит, не находите? Смотрим в «Википедии» статью о битве при Азенкуре, в списке командующих видим короля Генриха Пятого, Хамфри Глостера, того же Томаса Эрпингема… Даже Эдуарда Норвичского, герцога Йорка (помните Омерля из пьесы о Ричарде Втором?) видим, а вот Томаса Кларенса там нет. Так что безоговорочно верить «Википедии» опасно. Лучше перепроверить по другим статьям и другим источникам, если есть такая возможность. В труде В. Г. Устинова «Столетняя война и Войны Роз» четко сказано: не было при Азенкуре никакого Томаса Кларенса, он участвовал в осаде Арфлера, но «из-за ухудшения здоровья отбыл в Англию еще до сражения при Азенкуре»[28]. А вот А. Азимов, например, пишет: «На самом деле герцог Бедфорд (средний брат Генриха) в битве при Азенкуре не участвовал. Он оставался в Англии, замещая короля. В битве участвовали герцог Кларенс (старший из братьев) и герцог Глостер (самый младший брат короля)»[29]. Так все-таки, где на самом деле находился 25 октября 1415 года Томас Кларенс? Ни у Акройда, ни у Норвича этот брат короля в связи с битвой при Азенкуре не упоминается. Вот же странное дело!

При разборе пьес о Генрихе Четвертом мы уже поняли, что Шекспир намеренно выпячивает роль Джона Бедфорда, поскольку наиболее значимые достижения во Франции в последующие годы связаны именно с ним, а для современников драматурга все, что подчеркивало превосходство Англии над Францией, было свято. Но все равно как-то обидно за Томаса Кларенса. И в Совете именно он, а вовсе не Бедфорд, замещал Генриха Монмута, и блокаду Арфлера обеспечил, а все заслуги приписали братцу Джону. Несправедливо.

Возвращаемся на сцену, то есть в лагерь англичан. Король отправил братьев с поручением и остался вдвоем с Эрпингемом.

– Мне побыть с вами? – спрашивает сэр Томас.

– Нет, друг мой, идите вместе с моими братьями к лордам, а мне нужно побыть одному, подумать, сосредоточиться.


Эрпингем уходит. На смену ему на сцену входит Пистоль.


– Кто идет? – грозно спрашивает он по-французски.

– Свои, – откликается король.

– Какие такие «свои»? Ты кто, офицер или простой солдат?

– Я дворянин, командую отрядом.

– Копейщик, что ли?

– Ага. А ты кто таков?

– Тоже дворянин, примерно как император, – язвит Пистоль.

– Выходит, ты покруче короля будешь, – замечает Генрих.

– Вот не надо короля трогать! Он – «миляга, золотое сердце» и вообще классный парень. Знатного рода, а кулаком силен. Люблю я его, буяна, честное слово! Тебя как зовут-то?

– Гарри Леруа.

На самом деле Генрих отвечает: «Гарри Le Roy», что означает «король», то есть не обманывает, но хитрит.

– Надо же, какая фамилия… Леруа! Ты корнуэлец, что ли?

– Нет, я валлиец, из Уэльса.

– А Флюэллена знаешь?



Король Генрих Пятый и Пистоль.


Художник Henry Courtney Selous, 1860-е.




– Конечно.

– Передай ему, что в Давидов день я с его башки сорву порей.

По поводу этой фразы есть два совершенно разных объяснения, одно дается А. Аникстом, другое А. Азимовым. Общее в этих объяснениях состоит в том, что в день Святого Давида валлийцы прикрепляют к головному убору листик порея. Это давняя национальная традиция, и слова Пистоля для валлийца Флюэллена должны звучать крайне оскорбительно.

– Смотри, осторожнее, – предупреждает король, – иначе он всадит твой же кинжал тебе в голову.

– Ты ему друг, что ли? – с подозрением спрашивает Пистоль.

– Не только друг, но и родственник.

– Ну и получи тогда фигу! – сердито выпаливает Пистоль.

Кстати, те же самые слова («Так фигу получай!») он говорит и Флюэллену, когда тот отказывается помиловать Бардольфа. В той сцене я их даже приводить не стала, потому что скрытый бранный смысл мне был неясен. Неясен он и сейчас, как не видна и степень оскорбления. Но поскольку выражение встречается в пьесе уже во второй раз, я не имею права пройти мимо. Возможно, наиболее дотошные читатели заинтересуются и сделают «перевод» выражения на современный русский. По-английски звучит так: «The figo for thee, then», то есть дословно «фигу тебе тогда». То ли имеется в виду кукиш, то ли что-то более непристойное…

– Ну, спасибо тебе на добром слове, – миролюбиво отвечает Генрих.

– Меня зовут Пистоль, – непонятно зачем гордо заявляет прапорщик и уходит.

– Свирепое имя, как раз тебе под стать, – задумчиво произносит король ему вслед.

Выходит, Пистоль не опознал своего давнего дружка-приятеля по голосу. Вообще-то довольно странно. Опознал ли Пистоля Генрих – тоже вопрос открытый, король ничем не дал понять, что знаком с ним. А ведь они оба когда-то крутились в «Кабаньей голове», пили в одной компании, дружили с хозяйкой трактира миссис Куикли, на которой Пистоль, между прочим, женат. Да и в «Генрихе Четвертом» участвуют в одной сцене, когда Фальстаф уединяется с Долль Тершит, а Генрих подслушивает и подглядывает.

Входят с разных сторонФлюэллен и Гауэр. Они не замечают в темноте короля и беседуют между собой. Важной для развития сюжета информации в их коротком разговоре нет, но он все равно любопытен, поскольку его содержание полностью соответствует историческим фактам. Флюэллен, большой знаток военной истории, просит Гауэра говорить потише, при этом ссылается на Помпея Великого:

– Уверяю вас, вы увидите, что в лагере Помпея никогда не было никакой болтовни и трескотни.

– Да ведь неприятель-то шумит; его слышно всю ночь, – возражает Гауэр. – Им можно, а нам нельзя?

– Если неприятель осел, дурак и болтливый хвастун, это не означает, что мы тоже должны быть такими.

– Ладно, я буду говорить тише, – уступает Гауэр.

Вот и весь разговор. У П. Акройда читаем: «На эту ночь Генрих разместил своих людей на отдых и строго приказал соблюдать тишину; музыка и песни, доносившиеся из французского лагеря, были слышны очень хорошо»[30]. Ну, если уж Акройд об этом пишет, значит, Шекспир не выдумал, а прочел у Холиншеда и насчет хорошей слышимости, и насчет настроений во французских войсках, и насчет тишины в стане англичан.

Конечно, никто и не сомневается, что вся описанная выше сцена происходит именно ночью. Но у Шекспира, кажется, несколько иное мнение. В самом начале король, здороваясь со своим братом Бедфордом, говорит: «С добрым утром», затем, когда приходит Эрпингем: «День добрый вам, сэр Томас Эрпингем», из чего мы делаем вывод, что беседа короля с братьями и военачальником происходит в светлое время суток. Однако ситуация с шумом и огнями в лагере противника – ночная в соответствии и с записями хронистов, и с трудами историков, и с логикой жизни. Поэтому не удивляйтесь и не обвиняйте меня в самоуправстве за то, что Гауэр и Флюэллен «не замечают в темноте короля». Про темноту у Шекспира ничего не сказано, более того, по всему выходит, что на дворе белый день. Но уже через минуту вы убедитесь, что я фантазирую не на пустом месте, а все-таки иду следом за автором пьесы.



Гауэр и Флюэллен

уходят.


– Хороший парень этот валлиец Флюэллен, – говорит король. – Конечно, старомодный, но мужественный, благородный и старательный.


Входят три солдата —

Джон Бетс, Александер Корт и Майкл Уильямс.





Король Генрих Пятый и солдаты.


Художник Henry Courtney Selous, 1860-е.




Солдаты тоже не сразу замечают, что кроме них на сцене толчется кто-то еще, и обмениваются репликами, из которых понятно: уже светает, ничего хорошего от наступающего дня они не ждут, и вообще не факт, что доживут до следующего вечера. Увидев неясную фигуру в плаще, Уильямс спрашивает:

– Кто там?

– Свой, – отвечает король.

– Из какого отряда?

– Сэра Томаса Эрпингема.

– Хороший он командир и человек добрый, – говорит Уильямс. – Скажи мне, пожалуйста, что он думает насчет нашего положения?

– Да ничего хорошего, – честно признается Генрих.

– А королю он об этом говорил? – спрашивает Бетс.

– Нет, и правильно сделал, что не говорил. Если король будет испытывать страх, он нас всех этим страхом заразит и все войско падет духом.

– Король, поди, жалеет уже, что ввязался в эту войну, и хотел бы сейчас быть подальше отсюда. Да и я тоже, честно сказать, – говорит Бетс.

– А я думаю, что он хотел бы быть там, где он теперь, и больше нигде. Такое мое мнение, – твердо отвечает Генрих.

Весь дальнейший разговор короля с солдатами крутится вокруг двух тем: ответственности за смерть без покаяния на поле боя и вероятности выкупа. По первому вопросу Генрих непреклонен: король не виноват в том, что его воины умирают без отпущения грехов. Если солдат так озабочен тем, чтобы умереть с чистой совестью, то должен сам позаботиться об этом еще до битвы: жить честно, не грешить, искупать вину. Не позаботился, умер, отягощенный неотпущенными грехами, – это его собственная ответственность. И это никак не связано с тем, за правое дело воюет король или за незаконное. «Ни один король, как бы ни было безгрешно его дело… не может набрать войска из одних безгрешных людей. У одних может оказаться на совести преднамеренное убийство; другие, может быть, обманывали девушек, нарушая данные им клятвы; третьи пошли на войну, чтобы скрыться, как за бруствером, от суда за грабеж или насилие… Поэтому каждый солдат, идя на войну, подобно больному на смертном ложе, должен очистить свою совесть от малейших частиц зла. Тогда, если он умрет, – благо ему; если же не умрет, то время, потраченное им на такое приготовление, не будет для него потеряно даром, и он получит великую пользу», а те, кто уцелеет, смогут поверить, что в награду за такое усердие Господь и сохранил им жизнь.

Что же до проблемы выкупа, то солдат Бетс считает, что лучше бы король находился здесь один, сдался в плен, за него заплатили бы выкуп, и бойцам не пришлось бы драться и погибать. Генрих ссылается на то, что якобы своими ушами слышал от короля: тот не желает, чтобы за него платили выкуп. Уильямс не верит незнакомому офицеру, у него своя точка зрения на происходящее:


– Ну да, он сказал это нарочно, чтобы мы лучше дрались; но, когда всем нам перережут глотку, все равно его выкупят, а вам от этого лучше не будет.


– Если так случится, я перестану верить его королевскому слову, – говорит Генрих.

– Ой, напугал ежа голой задницей! Он – монарх, а ты кто? Да королю плевать на твое мнение с высокой колокольни! Вы только послушайте: он перестанет верить королевскому слову! Просто смешно.

Слово за слово – и дело доходит чуть ли не до дуэли. Генрих и Уильямс договариваются рассчитаться после боя, если останутся в живых. Поскольку сейчас темно и разглядеть лица как следует они не могут, то обмениваются перчатками, чтобы приколоть их к шапке. Тогда они смогут найти друг друга и опознать, уж свою-то перчатку каждый из них всяко узнает. Уильямс настроен весьма решительно, Генрих тоже отступать не собирается:

– После боя я подойду к тебе и потребую свою перчатку даже в присутствии короля, – угрожает он.

Бетс старается их угомонить:


– Помиритесь вы, английские дураки! Да ну же, помиритесь! Довольно нам драки с французами; управьтесь сначала с ними.


– И в самом деле, – соглашается Генрих, – у французов шансов побольше, чем у нас. Нам нужно будет очень постараться. Ничего, справимся, завтра сам король примется за дело.



Солдаты

уходят.


Почему-то вся эта сцена напомнила мне стихотворение А. Твардовского «Ленин и печник», которое мы проходили в начальной школе много лет назад. Не знаете почему?

И еще вопрос: а для чего в сцене присутствовал некто Александер Корт? Шекспир не поленился даже имя с фамилией ему придумать, а ни единой реплики не дал. И в чем прикол?

Генрих Пятый остается на сцене один и произносит горестный монолог, в котором Шекспир повторяет ту же мысль, которую вкладывал в уста и других «своих» королей: корона тяжела, ответственность за всю страну непосильна, заботы непомерны. И как хорошо простым крестьянам, которые отвечают только за самих себя, спят здоровым сном и ни о чем не парятся.

– Всё, всё на короля свалили! – восклицает Генрих. – «За жизнь, за душу, за жен, и за детей, и за долги, и за грехи – за всё король в ответе! Я должен всё снести. О тяжкий долг!» Король – всегда предмет злословия, о нем все с удовольствием говорят гадости, а подумал ли кто-нибудь, скольких радостей лишен монарх? Самых обычных радостей, которые доступны самому обычному человеку. Короля все боятся, а ведь на деле он гораздо несчастнее тех, кто его боится. И вместо искреннего восхищения на него льется яд лести. А болезням и бессоннице вообще до фонаря все королевские титулы, скипетры, державы, венцы и прочие погремушки: «ничто не обеспечит государю здоровый сон, доступный бедняку».




Ничтожный раб вкушает дома мир,


И грубому уму не догадаться,


Каких забот монарху стоит отдых,


Которым наслаждается крестьянин.




Все эти стенания мы уже слышали от Генриха Четвертого, так что его сын не оригинален.


Входит

Эрпингем.



– Ваше величество, лорды ждут вас и беспокоятся, что вы так долго не идете.

– Иду-иду. Пусть собираются в моем шатре.

Эрпингем уходит исполнять указание.

А король в одиночестве предается тому, что уговаривает Всевышнего:

– Господи, сделай так, чтобы мои солдаты избавились от страха; сделай так, чтобы они не считали число вражеских бойцов и не поняли, насколько нас меньше. Господи, хотя бы на один сегодняшний день забудь, каким грешным способом мой отец добыл корону. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы искупить этот грех и должным образом почтить память убитого короля Ричарда. Сколько слез я пролил! Я обеспечиваю призрение с двухразовым питанием для пяти сотен бедняков, я построил две часовни, в которых монахи ежедневно поминают Ричарда. Да я готов и больше сделать! Только все это бессмысленно, пока я сам не покаюсь в грехах и не получу прощение.


Входит

Глостер.



– Ваше величество!

– Глостер, это ты? Ты меня ищешь? Иду. Меня ждут рассвет, друзья и бой.


Уходят.


Сцена 2


Французский лагерь



Входят

дофин, герцог Орлеанский, Рамбюр

и другие.


Герцог Орлеанский и дофин радостно предвкушают сражение. Когда входит коннетабль, боевые мечты дофина и Рамбюра становятся более кровавыми:

– В бока лошадей вонзите шпоры, чтоб кровь их брызнула врагам в глаза, и лихо убивайте англичан! – задорно кричит дофин Людовик.


Входит

гонец

и сообщает, что противник готов к бою.


– Итак, принцы, на коней! – призывает коннетабль. – Вы только посмотрите на этот голодный обнищалый сброд! Как только они вас увидят – сразу все мужество растеряют, вам вообще ничего делать не придется, стоит только на них дунуть – они все и отвалятся. Я лично уверен, что вполне хватило бы обозных и крестьян, чтобы справиться с англичанами, нам, дворянам, даже рук марать не нужно, мы могли бы постоять вокруг холма в качестве зрителей и полюбоваться на побоище. Но, к сожалению, наша честь этого не позволяет, так что придется самим сражаться. Да ладно, слегка поднажмем – и дело сделано! Давайте начинать бой. Как только появимся на поле – англичане от страха сами сдадутся.

ВходитГранпре.

– Господа, почему медлим, почему не начинаем? «Падаль островная» дрожит за свою шкуру, одеты в такое рваное тряпье, что без слез не взглянешь. У них не боевые кони, а жалкие клячи: стоят, понурив головы, глаза слезятся, шкура на боках обвисла – так они отощали, над ними уже вороны кружатся, ждут падаль. У меня просто не хватает слов, чтобы описать вам, насколько на самом деле безжизненны английские войска.

– Небось уже помолились и готовятся к смерти, – цинично предполагает коннетабль.

Дофин веселится, пытаясь быть остроумным:

– А давайте пошлем им обед, приличную одежку и корм для голодных лошадей, пусть подкрепятся и приоденутся перед боем.

Шутка, однако, отклика у присутствующих не находит, ее словно бы и не слышат.

– Где мой стяг? – спрашивает коннетабль. – Ладно, фиг с ним, возьму стяг у трубача, будет вместо моего. Вперед, друзья! Этот день принесет нам славу!


Уходят.


Сцена 3


Английский лагерь



Входят

Глостер, Бедфорд, Эксетер, Эрпингем с английским войском, Солсбери и Уэстморленд.



– Где у нас король? – спрашивает Глостер, он же принц Хамфри.

– Осматривает войско противника, – отвечает Бедфорд, он же принц Джон.

– У них шестьдесят тысяч бойцов, – говорит Уэстморленд.

Запомним это число: 60 000. Нам придется к нему вернуться чуть позже.

– Да, их в пять раз больше, чем наших бойцов, к тому же они полны сил, здоровы и отдохнули, – подтверждает Эксетер.

В пять раз больше – стало быть, численность английского войска равна 12 000. И это число тоже запомним.

В разговор вступает граф Солсбери. Это новый для нас персонаж, давайте рассмотрим его поближе. Впрочем, «новый» он только для данной пьесы, а те, кто знаком с тремя пьесами Шекспира о Генрихе Шестом, должны помнить этого английского военачальника, которого называют «вторым рыцарем после короля». Если же вы читали пьесу «Ричард Второй», то, вероятно, не забыли графа Солсбери, который ждал в Уэльсе короля Ричарда, плывшего из Ирландии. Это был как раз Джон Монтегю, 3-й граф Солсбери, батюшка нынешнего графа. Томас Монтегю (или Монтекьют), 4-й граф Солсбери, родился в 1388 году, ему пока еще только 27 лет, вся блистательная военная карьера впереди, а за плечами лишь участие в подавлении восстания Оуайна Глендаура да еще кое-какие не очень значительные операции (между прочим, под руководством герцога Кларенса, незаслуженно обойденного Шекспиром). Отец ныне действующего Солсбери, Джон Монтегю попортил себе карму участием в заговоре против покойного короля Генриха Четвертого (помните, в «Ричарде Втором» среди заговорщиков был Омерль, которого сдал собственный папаня, герцог Йоркский? Вот как раз в этом заговоре и участвовал 3-й граф Солсбери). Джона Монтегю казнили, земли конфисковали в пользу госбюджета, и остался 11-летний сынишка Томас гол как сокол. В рейтинге английских графов он занимал последнее место. Зато ему очень повезло с супругой, которая была из семейства Холландов: на момент смерти тестя с наследниками мужского пола в семье жены было напряженно и Элеонора Холланд смогла после похорон отца унаследовать половину семейного состояния. Холланды – это не кто-нибудь, это богатство, сила и влияние. Джоан Холланд, Прекрасная Дева Кента, в браке с принцем Уэльским, старшим сыном короля Эдуарда Третьего, стала матерью короля Ричарда Второго, а до этого, будучи женой Томаса Холланда, родила пятерых детей. Из них один сынок умер во младенчестве, а остальные четверо выросли и заключили более чем удачные браки, равно как и их потомки. В 1409 году Томас Монтегю принес королю клятву верности и получил назад часть отцовских владений, а также вошел в состав парламента под именем графа Солсбери, хотя официально получил титул только много лет спустя, в 1421 году, то есть даже позже битвы при Азенкуре. И – да, в отличие от Джона Бедфорда, Томас Монтегю, 4-й граф Солсбери, участвовал в том сражении, под его началом было 40 пехотинцев и около 90 конных лучников.

Так вот, прикинув только что озвученные Уэстморлендом и Эксетером цифры, Солсбери не испытывает ни малейшего оптимизма.

– Помилуй Бог, какие неравные силы! – сокрушается он. – Что ж, принцы, прощайте, на этом свете, наверное, уже не свидимся.

Бедфорд и Эксетер прощаются с ним и желают удачи в бою.



Солсбери

уходит.


– Какой мужественный и добрый воин, настоящий принц, – говорит ему вслед герцог Бедфорд.


Входит

король Генрих.



– Эх, нам бы еще десять тысяч англичан, которые сидят на родине и не приносят никакой пользы, – восклицает Уэстморленд.

– Это кому десять тысяч понадобилось? – сурово вопрошает король. – Тебе, что ли, Уэстморленд? Ну уж нет, дорогой кузен. Если мы все тут погибнем – нашей родине хватит потерь, а если останемся живы, то «чем меньше нас, тем больше будет славы». Ни одного дополнительного бойца нам не нужно. Ты не подумай, я не жадный: пусть живут за мой счет, носят мою одежду – мне не жалко. Но когда речь идет о славе – я алчен как никто другой, есть такой грех, ни крошкой не поделюсь. Так что, Уэстморленд, подмога нам не нужна. Скажу тебе больше: пойди-ка к войскам и объяви, что каждый, кто не хочет сражаться, может уйти домой, ему выдадут пропуск и деньги на дорогу. Я не хочу воевать и погибать рядом с тем, кто боится умереть вместе с нами. Сегодня день Святого Криспина, и те, кто выживет и вернется домой, будут каждый год вспоминать нашу битву, гордиться участием, детям и внукам рассказывать. День Святого Криспина станет национальным праздником, и каждый год в этот день будут поминать наши имена и пить за нас. Даю слово: каждый, кто сегодня будет сражаться, станет мне братом независимо от происхождения. А те дворяне, которые сегодня не с нами, а отлеживаются в теплых постелях, еще проклянут судьбу и горько пожалеют о том, что остались в Англии.

А Хор нам рассказывал, что все мужчины ушли на фронт и в Англии остались только старики, старухи и дети… Врал, что ли?


Входит

Солсбери.



– Ваше величество, готовьтесь принять бой: французы построились для атаки и сейчас ломанутся на нас.

– Ну, если мы все морально готовы – то вперед, – отвечает Генрих.

– А кто не готов – тот пускай погибает, – добавляет Уэстморленд.

– Так что, кузен, больше не хочешь подмоги? – весело поддевает его король.

– Обойдемся! Была б моя воля – я вообще хотел бы биться только вдвоем с тобой, больше нам никто не нужен.

– И что, наши пять тысяч воинов тебе не нужны? Мне это нравится! Это куда лучше, чем если бы ты мечтал хотя бы об одном дополнительном солдате. Все по местам! С нами Бог!

Еще одно число: 5000. Причем в таком контексте, из которого следует, что английская армия целиком из этих пяти тысяч и состоит. Но если у французов в 5 раз больше, то, стало быть, войско противника состоит из 25 тысяч бойцов. А как же 60 000, о которых шла речь всего лишь на предыдущей странице? Что-то как-то с арифметикой тут не задалось…


Трубы. Входит

Монжуа

, герольд короля Франции.


– Меня еще раз прислали узнать, не хочешь ли ты, король Генрих, предложить нам выкуп, пока мы тебя не разгромили? Ты же проиграешь, в этом нет никаких сомнений. А еще коннетабль просил тебе передать, чтобы ты напомнил своим спутникам о покаянии, а то будут валяться в чистом поле и гнить.

– Так тебя кто послал-то? Король или коннетабль? – спрашивает Генрих.

– Коннетабль.

– Передай ему: не надо делить шкуру неубитого медведя. Я совершенно уверен: многие из нас останутся в живых после сражения и мирно закончат свои дни на родине, а те, кто погибнет, получат славу. Да, они останутся гнить на поле боя, это правда, но их останки отравят ваш воздух и разнесут по всей Франции чуму. Вот в чем сила английского воина: живой или мертвый, он несет с собой смерть и разрушение для вас. Коннетабль прав: одежда у нас в грязи, позолота с доспехов стерлась, на шлемах не осталось ни одного пера, тяжелые переходы и дожди сделали из нас нерях, и с этим не поспоришь. Но с силой духа у нас все в порядке. И мои солдаты обещали мне, что к ночи будут щеголять в хорошей чистой одежде, которую поснимают с французов. Так что не трудись, уважаемый герольд, ходить сюда за выкупом, живым вы меня не получите, а от мертвого тела какой вам прок? Так и передай коннетаблю.

– Хорошо, так и передам. Прощай, больше ты меня не увидишь.


Уходит.


– Ох, боюсь, ты опять придешь с разговорами о выкупе, – говорит Генрих, глядя ему вслед.

Понятно, что король имеет в виду выкуп не за себя, а за тех французских дворян, которых англичане обязательно возьмут в плен в ходе сражения.


Входит

герцог Йоркский.



Он тоже появляется на сцене в первый раз (в этой пьесе), но нам уже приходилось его вспоминать, так что представление будет кратким и несложным. Это сын Эдмунда Лэнгли, герцога Йорка, четвертого сына короля Эдуарда Третьего. Да-да, тот самый Эдуард Норвичский, он же герцог Омерль (Альбемарль), который вместе с отцом графа Солсбери в 1399 году собирался вернуть на престол свергнутого Ричарда Второго. Ему 42 года.



Король Генрих Пятый и герцог Йорк.


Художник Henry Courtney Selous, 1860-е.




– Ваше величество, прошу вас, поручите мне передовой отряд!

– Бери, конечно, – тут же соглашается король. – Вперед, войска!


Уходят.


Прежде чем переходить к следующей сцене, предлагаю все-таки разобраться с численностью войск. У А. Азимова точных цифр нет, но он указывает, что в некоторых английских источниках соотношение вообще оценивается как десять к одному[31]. П. Акройд приводит следующие данные: «У него (Генриха Пятого. – Примеч. авт.) было примерно 8000 человек против французского войска из 20 000. Была и еще одна очень значительная разница: среди англичан было 6000 лучников с длинными луками, в то время как среди французов их было очень мало»[32]. Д. Норвич подтверждает численность французского войска в 20 000 бойцов, в то время как у англичан после Арфлера осталось около 5000 лучников и примерно 900 тяжеловооруженных рыцарей[33]. По В. Г. Устинову, у англичан 6000 человек, у французов – 24 600[34]. Если же обратиться к «Википедии», то там цифры несколько иные: у Англии, по одним данным, 6000 человек, по другим – 10 000; у Франции, по одним данным, 36 000, по другим – 12–15 тысяч. В любом случае французов в той битве участвовало намного больше, чем англичан.

Но каким образом 12 000 превратились под пером Шекспира в 5000 всего за несколько минут – так и осталось для меня загадкой.

Сцена 4


Поле сражения



Шум битвы. Стычки. Входят

Пистоль, французский солдат и мальчик.



Этот эпизод, несомненно, имеет целью рассмешить публику. Пистоль пытается выяснить, кого же это он захватил в плен; французский солдат не владеет английским и не понимает ни одного слова Пистоля; мальчик, судя по всему, прекрасно говорит по-французски и служит переводчиком для обеих договаривающихся сторон. При этом Пистоль по малограмотности и общей тупости пытается вычленить из французской речи слова, хоть чем-то напоминающие его родной язык, цепляется за них и обыгрывает в своих ответных репликах.

Если же постараться изложить суть всего сказанного в сцене, то Пистоль вначале угрожает убить пленного, но легко соглашается на предложенные деньги – две сотни крон. Пистоль уходит вместе с французом (вероятно, за деньгами), а мальчик, оставшись в одиночестве, высказывается в адрес англичанина весьма нелицеприятно: ничтожная душонка, Бардольф и Ним были в десять раз храбрее. Из этого же монолога мы узнаем, что и Бардольфа, и Нима все-таки повесили. Стало быть, проворовались и попались оба, а не один только Бардольф. Но и Пистолю мальчик прочит такое же будущее.



Пистоль, французский солдат и мальчик.


Художник Henry Courtney Selous, 1860-е.




Кроме того, как выясняется, мальчик вместе с другими слугами должен оставаться при обозе и охранять груз.

– Если бы только французы узнали, что обоз у нас некому стеречь, кроме мальчишек, они бы здорово у нас поживились, – говорит он и уходит.

Значит, с кадрами у англичан весьма кисло. Ну, оно и понятно.

Возникает вопрос: а почему А. Азимов решил, что Ним дезертировал? Никуда он не дезертировал, он остался и прекрасно воровал вместе с Бардольфом.

Сцена 5


Другая часть поля сражения



Входят

коннетабль, герцог Орлеанский, герцог Бурбонский, дофин и Рамбюр.



Дела у французской армии совсем плохи.

– Все погибло, все погибло, – причитает герцог Орлеанский.

– Все погибло, – вторит ему дофин Людовик. – Позор и вечный стыд на наши головы!

Шум битвы нарастает. Коннетабль констатирует, что боевой порядок нарушен, ряды французов сломлены. Дофин продолжает ныть про позор и предлагает всем дружно покончить с собой.

– А мы, идиоты, их в кости разыгрывали!

– И еще выкуп у короля требовали, – подхватывает Карл Орлеанский.

Из всех четверых присутствующих только герцог Бурбонский не готов опустить руки, хотя насчет стыда тоже высказывается.

– Вечный стыд для нас! Один лишь стыд! Но мы умрем со славой! Кто не готов снова идти со мной на врага – пусть валит на все четыре стороны.

Коннетабль вроде даже приободрился:

– Нас погубил беспорядок, так давайте же используем его себе во благо! Как навалимся всей толпой! Умирать – так с музыкой!



Король Генрих Пятый в бою.


Художник Henry Courtney Selous, гравер Willis, 1860-е.




Однако у герцога Орлеанского иная позиция:

– Наоборот, нужно восстановить порядок. Нас еще много живых, мы вполне можем сломить англичан.

– Да к черту твой порядок! – восклицает герцог Бурбонский.


Порядок к черту! Ринусь прямо в свалку!



Позор грозит нам. Жизни мне не жалко.



Уходят.


Сцена 6


Другая часть поля сражения



Шум битвы. Входит

король Генрих, Эксетер и другие с войсками.



– Что ж, друзья мои, мы хорошо сражались, но бой еще не кончен, – говорит Генрих.

Эксетер передает королю привет от герцога Йоркского.

– Мой дядя жив? – с тревогой и надеждой спрашивает Генрих. – Я раза три видел, как он падал и вновь поднимался, весь в крови был.