Но она делала лишь то, что делала изо дня в день, – вместе с другими пастухами сопровождала путников. Стадо разрасталось с каждым днем. И вместе с ним увеличивалось количество пастухов. Кто-то называл их всех вместе – стадо и пастухов – паломниками, иногда с осуждением, иногда без, но всегда это слово звучало так, будто они совершают какое-то религиозное шествие. Шане это страшно не нравилось. Ей не нравилось, что к этому приплетали религию. К тому же получалось так, что они направлялись куда-то, тогда как – и это было очевидно здесь, среди бескрайних полей кукурузы, сои и колышущейся на ветру пшеницы, – в действительности они шли в никуда.

Девушка навела телефон на идущих людей. Она решила, что его кажущаяся тяжесть обусловлена эмоциональной нагрузкой. Теперь за день Шана делала пять, десять, от силы пятнадцать снимков. Иногда больше, если получалось. И после столкновения с Донной Даттон больше не снимала путников крупным планом – никогда.

Казалось, каждая новая фотография добавляет телефону дополнительный вес. Словно она запечатлевала в цифровой памяти что-то важное, а может быть, что-то такое, что снимать было нельзя. И не то чтобы снимки были какими-то выдающимися – Шана считала свои способности в лучшем случае посредственными. Но все эти лица, все эти места, все облака, дороги и деревья, и все люди вдоль дороги с плакатами, и вертолеты съемочных групп, время от времени пролетающие над головой, – Шане это казалось важным. Отсюда и тяжесть.

Хотя не она одна фотографировала происходящее. Теперь уже все постоянно держали в руках телефоны, выкладывая снимки в Инстаграм или в Твиттер (разумеется, при условии, что была связь). Хештег #ЛюдиИзСтада набирал популярность, как и #лунатики. Шана не обращала на них внимания. Она была здесь. Что хуже, люди в интернете злые, и эти хештеги привлекали «троллей», «ненавистников» и ботов, требующих, чтобы путников посадили на карантин, препарировали или просто перестреляли всех до одного и сбросили в массовую могилу.

Шана попросила отца, чтобы тот отвез ее немного вперед, предоставив ей возможность снять стадо спереди. Теперь сделать это становилось все труднее, поскольку мешали другие пастухи. Десяток машин спереди, еще десяток сзади. Но отцу удалось провести «Зверя» по обочине, и Шана оказалась перед стадом.

– Может быть, ты станешь фотожурналистом, – сказал отец.

– Не знаю, – ответила Шана.

– Именно этим ты сейчас занимаешься.

– Возможно, – согласилась Шана.

Но ей не хотелось заглядывать далеко вперед. От этого телефон в руке показался каким-то несуразным. Девушка боялась привлекать к себе внимание. А может быть, она боялась, что ей хочется привлекать к себе внимание. Отец начал было говорить, что ей, возможно, удастся как-нибудь воплотить все в книгу, но Шана остановила его, рявкнув:

– Я не желаю об этом говорить, так что оставь меня в покое и дай заниматься своим делом, хорошо?

Кивнув, отец улыбнулся и, вернувшись к «Зверю», снова занял место в голове шествия, двигаясь медленно, буквально ползком, как и все остальные машины. Вскоре он оставит колонну, чтобы съездить за едой, – так они обычно поступали: группа пастухов садилась в машину и уезжала вперед до ближайшего города, чтобы закупить продукты. Однако странное дело, теперь жители городов, через которые проходили путники, были совсем не рады видеть пастухов. В них бросали разные предметы. Кое-где вспыхивали драки. Вчера группу, хотевшую закупиться продуктами, выставили из магазина: на них набросилась пожилая женщина с бейсбольной битой. Попытавшись ударить одного из них, она промахнулась и разбила упаковку кока-колы, оставив на полу смятые банки, исторгающие шипящую пенистую жидкость.

Итак, когда отец уехал на «Звере» вперед, Шана осталась на обочине. Широко расставив ноги на потрескавшемся асфальте. Подняв телефон. Сдерживая панику на задворках.

Девушка наблюдала за происходящим по экрану своего телефона.

Небо было цвета линялых джинсов. На ветру качались кукуруза и соя. И трепетали волосы путников. От этого они казались похожи на поле травы: крошечный оттенок беспорядка, добавленный к группе людей, держащихся в одной и той же позе, идущих одним и тем же ровным шагом, с одним и тем же мертвым взглядом, застывшим в глазах.

Теперь путников было уже за триста; их число приближалось к тремстам пятидесяти, насколько слышала Шана, хотя с виду стадо казалось гораздо больше из-за присутствия пастухов. Одни пастухи то и дело ныряли в толпу, чтобы подойти к своим близким; другие шли рядом со стадом, по обочинам, чем-то напоминая настоящих пастухов, гонящих стадо овец или коров.

Шана приблизила картинку.

Она увидела, как Мия расчесывает волосы Маттео; повисшая у нее изо рта под опасным углом сигарета казалась приклеенной к нижней губе.

Щелк.

Шана увидела неуклюжего толстого негра, едущего на раздолбанном велосипеде рядом со стадом. Обливаясь по́том, тот раздавал другим пастухам банки с холодным чаем и содовой и даже мороженое (которое уже начинало таять). Крутя педали, он звонил в звонок: дзинь-трынь, дзинь-трынь. Шане было известно только его имя – кажется, Тибор. Тибор, а может быть, Тимор… Блин.

Щелк.

Шана увидела двух собак, гоняющихся друг за дружкой, – пружинистого спаниеля и питбуля. Спаниеля звали Бакко, питбуля звали Эггхэд (кольца вокруг его глаз напоминали дурацкие очки), и они радостно носились друг за другом, то и дело сталкиваясь, словно Годзилла, сражающийся с Кинг-Конгом. Владельцем Бакко была Сэнди Розенштейн, чей муж-инженер был в числе путников, а Эггхэд принадлежал семейству Брюэров, сопровождающему свою мать Беллу. Эти собаки появились в стаде первыми, однако Шана была уверена в том, что будут и другие.

Щелк.

Шана увидела расплавленное солнце на лобовом стекле «Юкона», медленно ползущего впереди стада. Когда машина проехала вперед, отблески на стекле погасли, и девушка разглядела в салоне супружескую пару – это были Карл и Мария Картеры, два пастуха, чья дочь Эльза, двадцатилетняя фармацевт из Индианы, шла в стаде. Карл и Мария сейчас ругались – Шана не могла сказать из-за чего, просто она видела безумные глаза и насупленные брови, кричащие рты и гневную жестикуляцию. Первое время они не ссорились – расстроенные тем, что произошло с их дочерью, но счастливые быть здесь, рядом с ней, рядом с другими путниками. Однако Шана знала, что время немилосердно. Страх, постоянное давление – все это было очень серьезно, и многие просто не могли с этим справиться. В частности, не могли эти двое. Теперь они ругались постоянно. Шана предположила, что один из них вскоре уйдет. Может быть, и оба; они бросят свою дочь, потому что им так будет легче. Многие поступали так, и Шана их понимала. Но и ненавидела за это, потому что ну как они могли? Как могли оставить своих близких?

Щелк.

Шана увидела, как кто-то направляется к ней.

Арав.

Он держал в руке банку с холодным чаем. Девушка навела на нее телефон – и увидела на экране блестящую испарину конденсата, которая стекала у Арава по руке, срываясь каплями с мизинца; он держал его оттопыренным, словно какой-то прикольный чувак, пьющий прикольный чай. Приблизившись, Арав стал нерезким…

Щелк.

– Привет! – сказал он, подходя к Шане.

– Привет, – ответила та, убирая телефон в карман джинсов.

Арав протянул руку, нашел руку Шаны. Их пальцы переплелись – мизинец с мизинцем, большой палец с большим.

Пока что они ограничивались этим. И больше ничего не делали. Не целовались. Не занимались ничем остальным.

Арав протянул банку чая «Липтон».

– Вот, решил тебя угостить.

– Спасибо. Поделимся?

– Нет, это всё тебе.

Шана пожалела о том, что им пришлось расплести пальцы, чтобы она смогла взять банку. Но банку взяла. Холодную, придавшую ей сил.

– Мне приятно видеть, как ты снимаешь на телефон, – сказал Арав.

– Я просто следую твоему совету, чувак. – Шана пожала плечами.

– И мне вообще приятно видеть тебя.

Легкая краска залила щеки Шаны; она попыталась бороться с ней и проиграла.

– А ты чем занимаешься? Разве вы все не должны биться над решением этих загадок?

– Не знаю. – Арав вздохнул. – Кажется, мы застыли в выжидании. Но что-то происходит. Доктор Рэй – ну, Бенджи – встречался с тем типом из внутренней безопасности…

– Вейландом.

– Точно.

– Я его терпеть не могу.

– Я тоже от него не в восторге.

И дело было не в том, что Вейланд им чем-то мешал. По большей части он просто прогуливался рядом со стадом, словно был тут главным, поглядывая на всех как недовольный менеджер супермаркета. При этом Вейланд ненавидел их, ненавидел всех, как путников, так и пастухов. Презрение он носил на себе, словно форменную одежду. От Арава Шане было известно, что министерство внутренней безопасности собиралось забрать себе контроль над лунатиками, прогнав прочь специалистов ЦКПЗ.

– Ты полагаешь, они уже готовы, чтобы забрать всё в свои руки? – спросила девушка.

– Возможно. Хотя я очень надеюсь, что этого не случится.

Шана почувствовала, как у нее в груди разгораются новые страхи.

– Если это случится, что будет с нами? С пастухами?

– Если б я знал. – Арав пожал плечами.

– А что будет с тобой?

– Наверное, мне придется уйти. Как и всем нам.

– Об этом не может быть и речи! – Шана покачала головой. – Твою мать, я никуда не уйду! Не брошу свою сестру! Не оставлю Несси одну! Я дала ей слово и сдержу его.

– Мы что-нибудь придумаем. Найдем какой-нибудь выход.

Даже жаркое солнце не смогло остановить ледяную дрожь, пробежавшую у Шаны по спине. Если ее попытаются разлучить с сестрой, она разорвет всех в клочья! Внезапно девушка ощутила тяжесть не только телефона…

…но и револьвера в рюкзачке. Того, который ей передал Зиг. Револьвер по-прежнему оставался у нее. Заряженный и готовый к применению.

– Уверен, сегодня этого не произойдет, – сказал Арав, однако его беззаботность показалась девушке напускной. – Сегодня праздник. Точнее, канун праздника.

– Завтра Четвертое июля?

– Точно. – Он кивнул.

– То есть сегодня третье июля.

– Обыкновенно календарь работает именно так.

– Тоже мне, умник, – сказала Шана, изображая слабую улыбку. – Следовательно, исходя из того что прямой ход времени продолжается, похоже, я совершила еще один оборот вокруг сердитого огненного шара в небе?

– Что?

– Мне уже восемнадцать, чувак! Сегодня день моего рождения.

– С днем рождения! – просиял Арав, но тотчас же снова помрачнел, переведя взгляд на банку с холодным чаем у Шаны в руке. – Холодный чай – не лучший подарок на совершеннолетие.

– Да все замечательно, я очень люблю… – Тут ее внимание привлекло какое-то движение вдалеке. В голове стада. Ее сестра. – Проклятье!

– В чем дело? – спросил Арав.

Там Шана увидела ту женщину, с коротким ежиком и шрамами на голове, с телосложением лесоруба. Ту самую, которая вроде бы завалила того придурка с пистолетом в Индиане, – эта стерва приблизилась к Несси и расчесывала ей волосы, шагая рядом с ней.

– Нет, черт побери, нет! – воскликнула Шана. Всучив банку с чаем Араву в руку, она побежала к своей сестре, вопя во весь голос: – Эй! Эй! Отойдите от моей сестры!

Женщина вскинула голову.

Шана резко остановилась шагах в пяти от нее. Приблизившись к своей сестре, она вырвала расческу из руки той женщины.

– Оставьте ее в покое!

– Я просто расчесывала ей волосы, Шана.

– Кто вам сказал, как меня зовут?

– Ты сама.

– Я вам ничего не говорила… – растерянно пробормотала Шана. – А если и говорила, это еще не значит, что вам позволено обращаться ко мне по имени.

– Но это же ваше имя. – Женщина подняла руки вверх. – Простите. Я заметила, что вы сегодня не подходили к своей сестре. Я знаю, что вам нравится фотографировать и общаться с тем молодым жеребцом из ЦКПЗ, поэтому решила помочь…

– Э… вы что, следили за мной? Я просто была… занята, понятно? Я была занята, я фотографировала, и… и у меня не было времени расчесать Несси волосы, ясно? – На самом деле сегодня она действительно еще не подходила к сестре. Впервые за несколько недель, хотя раньше это была ежедневная рутина. Почему? Потому что ей захотелось сделать фотографии? Глупо! – В общем, это не ваше дело. Оставьте нас в покое!

К ним подбежал запыхавшийся Арав. А следом за ним спешила Мия в сопровождении других пастухов – среди которых была и Алия. Все заговорили разом, обрушив какофонию громких голосов на женщину – как там ее зовут? Марси. Марси Рейес.

– Марси, вам нельзя приближаться к путникам и приставать к ним, – сказала Мия. – Ни к Несси, ни к кому бы то ни было еще.

– Это дело близких родственников, – подхватила Алия, – связанных с ними тесными узами.

– Она что-то сказала про узду? – спросила женщина из последних рядов, по имени Люси Чао.

– Она говорила про узы, – поправили ее.

Печально улыбнувшись, Марси протянула руки, словно обращаясь к пастухам с мольбой.

– Просто… впереди сияние самое сильное. Твоя сестра ярко пылает, словно… зарождающаяся сверхновая звезда. И еще я это слышу, как пение ангелов.

– Так, миссис Лангуста, – сказала Мия, вставая между Марси и Несси. – Тебе пора немного прогуляться, спятившая стерва!

– Я не спятила, – сказала Марси. – И, по-моему, я не стерва. Я хочу сказать, наверное, иногда я веду себя…

– Заткнись и убирайся отсюда. Приставай к кому-нибудь еще. Ты здесь никто, и ты никому не нужна!

После этих слов Марси кивнула и отошла на обочину. Встав там, она смотрела на проходящих мимо путников и пастухов. Напоследок еще раз оглянувшись на нее, Шана двинулась вперед.

* * *

Факт: Марси Рейес странная.

Ну хорошо, пусть это не непреложный факт, но Шане так казалось. Да, возможно, эта дамочка спасла всех, заметив в толпе того придурка и заставив его прострелить себе задницу, однако это не дает ей право находиться здесь. Вообще-то, никакого четкого кодекса у пастухов не было, но подразумевалось, что у человека должны быть основания находиться здесь. И основание было следующее: кто-то из близких находился в стаде. Сестра, мать, младший брат, лучший друг – господи, даже сосед. Кто-нибудь. Все равно кто.

Однако у Марси никого не было.

Она просто находилась здесь.

Потому что, по ее словам, путники сияли.

Что опять же было странно, твою мать.

Усугубляло дело то, что Марси произносила это с каким-то религиозным блеском в глазах, с каким-то бредовым благоговением. Она говорила, что путники – это ангелы. Шана знала, что это не так. На самом деле никаких ангелов не бывает. А это были ее младшая сестра и другие люди, и когда из них пытались сделать ангелов, они переставали быть людьми – но так не пойдет.

Это люди.

Не сияющие ангелы, не оружие, не часть каких-то политических махинаций, не жертвы террористического нападения. Это просто люди. Почему они идут – Шана не знала. Что сделало их такими – она тоже не знала. И в настоящий момент ей не было до этого никакого дела. Она думала только о своей сестре. И точка.

Итак: к черту Марси Рейес.

Хотя – ну да, иногда Шане становилось ее жалко. Из того, что у Марси никого не было, следовало… ну то, что у нее никого не было. Никто не общался с ней, потому что все считали ее… странной. Когда Марси позволяли, она спала в кузовах пикапов, ночью, иногда днем, – говорили, что она платит за бензин. Ходили и другие истории. Будто до всего этого она была лишь пустой оболочкой – такой она стала после того, как ее избил до полусмерти какой-то бандюган. Он превратил ее мозг в месиво, но Марси осталась в живых. Поэтому ей пришлось… собирать голову заново. Отсюда шрамы.

Однако это не объясняло, почему сейчас она была нормальной.

Опять же, говорили, что, по словам самой Марси, все дело было в путниках. «Сияющие ангелы» исцелили ее. Что, разумеется, не являлось самым странным – это не шло ни в какое сравнение с самими путниками, – но все равно выставляло Несси и остальных какими-то сверхлюдьми, как будто тут была замешана магия или еще хрен знает что.

Никакой магии тут нет.

Тут нет ничего.

Это просто люди.

Ведь так?

* * *

Толпа пастухов рассеялась, оставив Шану наедине с сестрой – а также с Аравом и Мией, которые задержались. Шана расчесала Несси волосы – надо признать, довольно неряшливо, но она не могла ничего с этим поделать.

(Мрачный голос у нее в подсознании сказал: «И Несси все равно не станет жаловаться». К этому добавился внезапный всплеск злости в отношении сестры, сопровождаемый мысленным криком: «Проснись же, проснись же, проснись!» Разумеется, злость пришла не одна; вместе с ней нахлынула вот уже третья волна чувства вины.)

(А затем что, снова злость? Злость на отца за то, что тот не выходит из своего проклятого фургона, чтобы расчесать Несси волосы, злость на Марси за то, что она разворошила этот улей, злость на Дейла Веиланда за то, что тот заставил ее тревожиться по поводу того, что ее разлучат с сестрой, и – вишенка на торте – злость на саму себя за все, что происходит под солнцем.)

(Блин!)

– Куда ей идти? – спросил Арав, имея в виду Марси.

– А мне какое дело? – бросила Мия. – Скатертью дорога! У этой дамочки явно не все дома.

– Возможно, она ничего не может с этим поделать, – сказала Шана.

– В чем дело – ты теперь ее защищаешь?

– Нет. Нет! По мне, она пусть хоть подавится! Я просто хочу сказать… она какая-то… не знаю, сдвинутая. Сумасшедшие сами не хотят быть сумасшедшими.

– Как бы там ни было, – Мия махнула рукой, – на мой взгляд, она явно не в себе. К тому же, может она держать себя в руках или не может, у меня нет ни малейшего желания быть рядом с ней, а приставать к чужому путнику нельзя.

– Путники не являются чьей-то собственностью, – заметил Арав.

Чем удостоился резкого взгляда со стороны Мии. И любопытного со стороны Шаны. «Что он хотел этим сказать?»

– Никто и не говорил, что они наша собственность, – сказала Шана.

– Да, Рави, – отрезала Мия. – Я просто хочу сказать, что родные – это родные, люди, которых ты любишь, твои близкие. У Марси здесь нет никого, и она не должна… ну, набрасываться на всех, словно какая-то фанатка, твою мать!

– Может быть, – тихо произнес Арав, – она просто пытается найти своих близких.

– Пусть ищет их где-нибудь в другом месте! – презрительно фыркнула Мия.

– У меня тоже здесь никого нет. Значит, и я чужой?

– Мия имела в виду совсем другое, и ты это прекрасно понимаешь. – Шана потянулась к нему, но он отдернул руку.

– В Америке я человек с темной кожей. Я знаю, что это такое – быть чужим. Может быть, все-таки нужно быть с Марси помягче? – Внезапно Арав ощетинился. – Не важно. Никто не знает, как долго мы останемся здесь.

С этими словами он развернулся и направился прочь, в противоположную сторону от Марси Рейес.

– Черт возьми, что это было? – спросила Мия.

– Не знаю. Так, ничего.

– Вы с ним поругались?

– Мы не… мы не поругались – и мы не «мы с ним». Он сам по себе, я сама по себе, и точка.

– О, ну же, девочка! Вы с ним держитесь за руки и все такое. – Мия томно опустила глаза. – О, Арав! О, Шана! Давай возьмемся за руки! Может быть, поцелуемся? Нет, нет, нельзя! Я слишком маленькая. А ты слишком старый. У вас все прямо как у Ромео и Джульетты, вот только Ромео и Джульетта кончили совсем плохо…

– Очень мило!

Мия послала ей воздушный поцелуй.

Шана собиралась объяснить ей, что они с Аравом из двух совершенно разных миров, что он даже не пастух, и, кстати, ей уже восемнадцать, так что ее возраст больше не имеет значения, «спасибо тебе огромное», и, может быть, Мия в кои-то веки уткнулась бы носом в собственную задницу, вместо того чтобы лезть в задницу к другим.

Но ей не дали возможность высказать все это.

Ее оборвал шум двигателя. Вначале отдаленный, словно ворчание пробуждающегося дракона. Он наполнил дрожью землю, поднялся по ногам до самых зубов.

– Это еще что за хрень? – спросила Мия, повышая голос, чтобы ее было слышно.

Ничего не ответив, Шана лишь испуганно пожала плечами.

Звук становился все громче и громче. Теперь она уже могла определить, где находился его источник: где-то сзади. И он быстро приближался. Шана ощущала это своей грудью.

И затем, вот так, появился мотоцикл. «Харли-Дэвидсон», вишнево-красный, с нарисованными на бензобаке черепами с огненными глазами. На нем сидел костлявый чувак, похожий на Джека Скеллингтона[75], вытянув руки вперед, запрокинув голову назад, в зеркальных стеклах очков отражение выстиранного в кислоте неба. На спине болталась на ремне акустическая гитара, к заднему сиденью была прикреплена черная кожаная сумка.

Подъехав к голове стада, чувак остановил мотоцикл, поставил его на подножку и соскочил на землю. Забрав свою сумку, он с силой пнул мотоцикл ногой, и тот свалился с грохотом. На лице у чувака застыло выражение неподдельной гордости – гордости ребенка, который вытащил из подгузника кусок дерьма и с радостью рисует им на стене.

– Этот тип кажется мне знакомым, – сказала Шана.

– Так и должно быть, – сказала Мия.

– Почему?

– Это же Пит Корли!

– Кто?

– Блин, с тобой я чувствую себя такой старой! – Мия покачала головой.

* * *

Вейланд бдел. Бенджи сидел в прицепе, а Сэди находилась снаружи, предположительно говорила по телефону с «Файрсайт». Вейланд походил на строгого учителя, который на экзамене следит за тем, чтобы никто не списывал. Что мешало Бенджи раскапывать и дальше свою теорию о нанотехнологиях. Его так и подмывало отбросить к чертям всякую осторожность и заняться исследованиями прямо на глазах у Дейла Вейланда, уповая на то, что тот слишком глуп и все равно не поймет, чем занимается Бенджи. Однако он сознавал, что недооценивать Вейланда будет большой ошибкой. Поэтому продолжал изучать сканы клеток Клейда Бермана – разорванных взрывным, ударным воздействием. Для этой цели он использовал телефон «Черного лебедя» – не в качестве проектора, а для сохранения изображений на экране.

– Это то самое устройство? – спросил Вейланд.

– Прошу прощения?

– «Черный лебедь». Вы выходите на него с помощью вот этого?

Бенджи ответил не сразу.

– Да.

– То есть это не сказки? Он действительно работает?

Прежде чем Бенджи успел ответить, телефон моргнул зеленым, отвечая на вопрос Вейланда.

– Да, работает.

– МВБ также должно иметь к нему доступ.

– У вас есть доступ. Через ЦКПЗ. – Неужели этот человек действительно этого не знает? – «Черный лебедь» уже помог ФБР и министерству внутренней безопасности предотвратить несколько кризисов.

– Нам нужен прямой доступ. Без посредников.

– Хорошо, как скажете.

Вейланд приблизился вплотную к Бенджи. Выпятив грудь. Вскинув подбородок, глядя поверх своего бочкообразного носа.

– Дайте-ка посмотреть, – сказал он, выхватывая телефон «Черного лебедя» у Бенджи из руки.

Тот не сопротивлялся; хотя он знал, что разбить телефон практически невозможно, ему не хотелось, словно маленькому ребенку, отстаивающему свою игрушку, вступать в противоборство с этим грубияном, в результате которого телефон мог упасть и все-таки повредиться. «Пусть посмотрит».

– В следующий раз можете просто попросить у меня, – сказал Бенджи.

– Попросить? Попросить… Ну да. А я-то полагал, что вы принадлежите к клубу тех, кто беспрекословно делает так, как я скажу, твою мать… Сами понимаете, Лонгакр.

– Да, я понял, что вы имели в виду.

– Не буду скрывать – я с огромным удовольствием вышвырну вас отсюда. Вы мне не нравитесь. Я вам не доверяю, черт побери. Хотите поговорить начистоту? Вы в точности как Хант. Скользкий лицемер, думающий только о сиюминутной выгоде… Хант – политик в худшем смысле этого слова, она скажет и сделает все что угодно, только чтобы добиться своей цели. Точно так же и вы поступили в Лонгакре. Правда вас не интересует – вам главное вести свою игру. – Шагнув к Бенджи вплотную, Вейланд добавил тихим угрожающим тоном: – В Америке Крила таким, как вы, места не будет. Только верные, преданные люди. Говорящие правду.

– Наверное, меня нисколько не удивляет то, что вы поддерживаете Крила. – Бенджи пожал плечами. – Но, должен признаться, меня удивляет то, что вам известно слово «лицемер».

Выбросив руку вперед, Вейланд крепко схватил Бенджи за подбородок. Его лицо исказилось от ярости.

– Ах ты долбаный… – взревел он.

В это мгновение из телефона «Черного лебедя» вырвался луч света, ударив его прямо в глаз. Вскрикнув, Вейланд заморгал, разжимая руку, и телефон вывалился Бенджи на колени.

– Твою мать, блин! – воскликнул Вейланд, размахивая перед собой рукой, словно его ослепил какой-то материальный объект, а не мощный луч света.

– Бывает, он иногда чудит, – сказал Бенджи. – Приношу свои извинения.

Вейланд застыл на месте, часто моргая. Когда зрение наконец вернулось к нему, он ткнул пальцем в Бенджи:

– Ты козел!

В ответ Бенджи лишь небрежно пожал плечами.

У Вейланда за спиной открылась дверь прицепа. Показавшаяся там Касси махнула рукой, приглашая Бенджи выйти на улицу. Тот спокойно встал и, проходя мимо Вейланда, тихо произнес:

– Если вы еще раз так прикоснетесь ко мне, я подам на вас иск. Потому что благодаря «Черному лебедю» я записал и сохранил весь наш разговор. Вы занимаетесь своей работой, я – своей.

Бенджи не знал, справедливо ли это замечание – у него не было никаких свидетельств того, что «Черный лебедь» записывает все, что видит, но он определено все слышал и воспринимал окружающее. Несомненно, тот факт, что машина решила прийти к нему на помощь, говорил не только о том, что «Черный лебедь» обладал интеллектом, но и о том, что он являлся личностью.

Однако этой проблемой можно будет заняться потом. Сейчас предстояло решать совершенно другие задачи.

– Что там у вас произошло? – спросила Касси, когда они отошли от прицепа. – Вейланд на тебя наехал?

– Ничего иного от него не следует ждать. Что у тебя?

– Я только что говорила с Флоридой, с Темсоном.

Харви Темсон был патологоанатомом, занимавшимся делом Гарлина. Законы Флориды требовали, чтобы вскрытие осуществлял местный патологоанатом, но Темсон работал в тесном взаимодействии с ЦКПЗ. Бенджи был знаком с ним – они несколько раз встречались на конференциях. Хороший парень, хотя и немного… замкнутый.

– Пожалуйста, только не говори, что тело похитили.

– Нет, – успокоила его Касси. – Речь идет о его головном мозге.

– О мозге Гарлина? Что с ним не так?

– Грибок. Он… он там. Пронизал все насквозь, словно корни дерева в мягкой почве.

Вздохнув, Бенджи посмотрел на идущих вдалеке путников.

– Наверное, этого следовало ожидать. Мягкие ткани, доступные через полости, становятся идеальным местом для размножения колонии грибков…

Касси вывела изображение на экран телефона и показала его Бенджи.

– Дело не в этом.

Бенджи долго рассматривал картинку. Касси была права. Увеличив масштаб, он увидел, что нити паразитирующего грибка проникли глубоко внутрь – да, подобно корням дерева, словно сосуды кровеносной системы. Бенджи указал на раздутые, опухшие ткани вокруг этих грибковых нитей.

– Похоже на воспаление.

– Да, грибок вызвал сильный воспалительный процесс. И рубцевание тканей.

Что могло произойти только в том случае, если Гарлин был еще жив. То есть грибок развился не после смерти. Теперь смерть Гарлина можно было считать следствием грибковой инфекции.

– Я полагаю, Гарлин носил в себе эту заразу на протяжении многих месяцев, – сказала Касси.

– Продолжай.

Она заговорила, и Бенджи уловил в ее голосе дрожь. Касси была крепкая, она насмотрелась на все – и если что-то ее пугало, ему также становилось не по себе.

Шумно выдохнув, Касси сказала:

– ФБР глубоко покопалось в его семейной жизни, в деловых отношениях – во всем. Как выясняется, в последнее время он вел себя как полный придурок, твою мать. Симптомы деменции. Странное поведение в физическом, умственном и эмоциональном плане. Кроме того, у Гарлина были налицо признаки простуды – обыкновенного вирусного заболевания, ничего серьезного, не грипп, не воспаление легких. Возможно, это была обычная простуда, а может быть, аллергическая реакция, и если учесть воспалительные процессы в головном мозге и по всему телу, все сходится.

– Когда это началось?

– Вскоре после того, что произошло в Сан-Антонио. Там была грандиозная презентация нового парка «Гарлин гарденс». Гарлин устроил шоу из взрывотехнических земляных работ, но… при этом вскрылась система подземных пещер.

– Система подземных пещер. – Внутренности Бенджи провалились сквозь землю. Сбывались худшие его опасения. А если учесть то, кто говорил ему об этом – эксперт-ветеринар, знающая зооноз так, как она, наверное, знала свою собственную мать, – страх Касси становился понятен. – Летучие мыши. Гарлин выпустил летучих мышей.

– Ты попал в самую точку.

Она открыла на телефоне видео. Отрывок продолжался всего десять секунд, однако нападение он запечатлел отчетливо. Гарлин стоял на сцене перед толпой, а тысячи маленьких летучих мышей налетели на него и на всех остальных.

– Мексиканские складчатогубы, – продолжала Касси. – Судя по всему, первые симптомы проявились у Гарлина через два месяца после этого. Мы исследовали биологическое строение грибка, поселившегося у него в теле. Оно очень напоминает строение и Pseudogymnoascus destructans, и Ophidiomyces ophiodiicola.

Сердце у Бенджи заколотилось вдвое чаще. Касси имела в виду, что инфекция, которая поразила Гарлина и, возможно, стала причиной его смерти, была пугающе похожа на грибок, вызывающий синдром белого носа у летучих мышей, и грибковое заболевание, поражающее змей. Оба этих грибка безжалостно расправлялись с летучими мышами и змеями по всей стране – уничтожая тела зараженных животных. У змей появлялись язвы на чешуе. У летучих мышей отмирали крылья, и некоторые исследования позволяли предположить, что белоносый грибок, названный так из-за вызываемого им белого порошкообразного налета на мордочке зверьков, также воздействовал на способность летучих мышей осуществлять эхолокацию. Летучие мыши теряли возможность находить пищу, а повреждение крыльев лишало их способности летать.

Смертность у змей доходила до ста процентов. У летучих мышей дела обстояли получше, но ненамного – в зараженных популяциях смертность приближалась к девяноста процентам. И тем не менее грибок уже погубил миллионы летучих мышей – свыше шести миллионов, по последним данным. В основном малых бурых ночниц.

– Ты говоришь о скачке зооноза.

Пауза.

– Да.

– Это плохо, Касс.

– Это очень плохо, Бенджи. И мне тяжело это говорить – дальше становится только хуже.

– То есть?

– Мы установили еще троих человек, которые умерли.

– Троих. Так, хорошо. – «Сделай глубокий вдох и выдох, Бенджи». – Они как-либо контактировали с Гарлином?

– Только косвенно. Они присутствовали на церемонии начала земляных работ. Все трое… – Касси зашуршала бумагами. – Джесси Арвакс, Грег Руни и Тим Бауэр не только присутствовали на церемонии, но и достоверно подверглись нападению летучих мышей. Двое из них в качестве профилактики сделали прививку от бешенства.

– Отлично, отлично… – У Бенджи голова пошла кругом. – Наверное, это можно считать хорошей новостью. Трое умерших – четверо, считая Гарлина, – это печально, но цифра небольшая.

Ему хотелось надеяться, что это что-то вроде гриппа. Если речь идет о зоонозе, большинство инфекционных заболеваний, перескакивающих от животных к человеку, захватывают какой-то плацдарм, однако на этом, как правило, все и заканчивается.

Четверо умерших. «Цифра небольшая», – мысленно повторил Бенджи.

Тем не менее грипп-испанка тоже начинался в 1918 году скромно. Весной появился первый слабый штамм, но к концу лета он уже мутировал в нечто гораздо более страшное. Всего эпидемия убила сорок миллионов человек – больше, чем погибло в Первую мировую войну. Бенджи хотелось верить, что эта болезнь – унесшая жизни четырех человек – остановится на цифре «четыре» и не рванет вперед с патогенным рвением.

– Похоже, болезнь не передается от человека к человеку, – продолжал он. – У летучих мышей она крайне заразная – если заболеет одна особь в колонии, заразятся все.

– Верно. Сейчас мы пытаемся это установить. Но если предположить, что… ну после скачка болезнь перестала быть заразной, тогда не все так плохо.

Бенджи вдруг подумал: считать, что всего четверо умерших от грибкового заболевания, перескочившего от летучих мышей к человеку, это не «так плохо», – свидетельство особой формы психоза. Но, опять же, таков был крест, который приходилось нести ему и другим профессиональным медикам. Если отбросить в сторону врачебный такт, очень легко было скатиться к холодному клиническому восприятию окружающего мира. Цифры и данные. В Лонгакре Бенджи попытался уйти от этого, и результат оказался плачевным.

Но…

Быть может, в Лонгакре он действовал чересчур открыто, чересчур решительно. И переусердствовал. Быть может, пришло время двигаться вперед маленькими шагами.

– Возможно, для нас это хорошая новость, – сказал Бенджи.

– Я тебя не совсем понимаю.

– Прояви терпение. – Бенджи поморщился, ненавидя себя уже за то, что он это предлагает. – Касси, мы знаем, что МВБ хочет дать нам пинка под зад.

– Да, но и что с того?

– Я могу обратиться с этим к Лоретте, та передаст Флоресу, а тот уже доложит Хаит. Если нам удастся это протолкнуть, мы сможем еще какое-то время заниматься нашим делом.

«По крайней мере, до тех пор, пока я не проверю свою теорию относительно нанотехнологий», – мысленно добавил он.

– Но эта грибковая вещь, похоже, никак не связана с феноменом путников. Мостика нет.

– Ты это знаешь. И я это знаю.

– О! – Наконец до Касси дошло. – Но больше этого не знает никто.

– Совершенно верно. Это позволит нам выиграть время. Мы уже документально оформили то, что рассматриваем версии о грибках и паразитах. Если учесть то, что на Джерри Гарлина нам указал «Черный лебедь», можно будет сослаться на это. И будем надеяться на то, что мы разберемся с тем, что «Черный лебедь» имел в виду.

– Это точно не повторение Лонгакра?

– Надеюсь. – Бенджи сглотнул комок в горле. – Я понимаю, что ты не хочешь этого. Ты для меня тут критерий. Если скажешь не делать этого, мы откажемся. Ты сожалела о том, что в Лонгакре я с тобой не посоветовался, – что ж, вот я обращаюсь к тебе за помощью. Я устал, я на взводе, так что, возможно, в этом я не лучший судья…

– Мы сделаем так, как ты предлагаешь.

– Ты уверена?

– Нет, совсем не уверена, но, имея дело со стадом, мы оперируем на дикой, неизведанной территории. Вейланду и его громилам это не понравится, но я обеими руками за. Предлагаю послать его на хрен и сделать так, как ты предложил, босс.

– Хорошо, Касс. И дай мне знать, если у тебя появится что-либо еще.

– Договорились. – Новая пауза. – Слушай, Бенджи, у тебя все хорошо? Только честно.

– Нет, – признался он. – Далеко не все. А у тебя?

– Тоже неважно.

– Что ж, будем «неважными» вдвоем. Надеясь на лучший день.

– За это можно и выпить, – сказала Касси.

Послышался шум. Похожий на рев двигателя. Вдалеке, но приближающийся. Касси и Бенджи озадаченно переглянулись.

Обернувшись, они увидели мотоциклиста, едущего на «Харли-Дэвидсоне» кроваво-красного цвета, украшенном черепами. Соскочив с мотоцикла, долговязый мужчина, похожий на пугало рок-н-ролла, пнул его ногой, словно ему не было до него никакого дела. После чего направился к стаду. Словно хозяин.

– Это же… Пит Корли… – разинув рот, пробормотала Касси.

– Пит Корли? Из «Мерзкого пошляка»?

– Клянусь, это он! Я была на паре фестивалей, на которых они выступали. Он был сумасшедшим, настоящей рок-звездой – таких теперь больше не делают.

Бенджи наблюдал за тем, как осознание этого доходило до всех пастухов – у одного за другим загорались глаза. По мере того как Корли приближался к ним, они отходили от стада и шли ему навстречу. Кто-то не решался подходить к нему близко и таращился на него издалека. Другие, сияя, спешили пожать ему руку. А он вел себя естественно и непринужденно, словно все происходящее было для него чем-то совершенно обычным.

Бенджи не был большим поклонником музыки «Мерзкого пошляка» – группа гремела в восьмидесятые, когда он был еще маленьким. Она исполняла что-то среднее между глэм-роком и поп-панком, подобно какому-то чудовищному гибриду «Аэросмит» и «Рэмоунз». Бенджи вырос на хип-хопе и ар-эн-би. Сейчас он слушал музыку редко – в отличие от Касси, которая пряталась в уют своих наушников пять минут из каждых десяти. Когда у Бенджи все-таки находилось время для музыки, он слушал что-нибудь более мелодичное.

Однако из того, что Бенджи не испытывал особой любви к «Мерзкому пошляку», еще не следовало, что он не знал, что это за группа. Она не принадлежала к таким гигантам, как, скажем, «Роллинг стоунз» или «Битлз», но на протяжении добрых двадцати лет доминировала в мире рок-н-ролла, собирая полные стадионы и удостаиваясь чести выступать в перерыве матча за Суперкубок[76]. В настоящее время группа по-прежнему давала о себе знать раз в несколько лет. Выступление в вечернем телешоу. Новый сингл. Разговоры о новом альбоме, который так и не появлялся.

Корли был известный болтун и демагог. В прошлом у него не раз случались проблемы с законом, он громил гостиничные номера, в девяностых сидел на кокаине. Или хоть вспомнить ту выходку на Новый год в 2000 году, когда Корли выскочил на сцену на Таймс-сквер в тот момент, когда там выступала Бритни Спирс[77]. Однако ему всегда каким-то образом удавалось избегать последствий за свои действия. Все были от этого в восторге. Даже на том самом новогоднем вступлении Спирс сперва пришла в ярость, но затем оттаяла и даже спела вместе с Корли дуэтом.

– Классный парень! – сказала Касси. – Если честно, я от него без ума.

– Зачем он сюда заявился?

– Я так полагаю, в поисках внимания. Увидев, куда нацелены телекамеры, он решил выпрыгнуть прямо перед ними.

И этот замысел сработал. Бенджи отметил, что уже кое-кто из «прикомандированных» журналистов устремился к Корли.

– Ребята! – К ним бегом направлялся Арав. – Ребята, вы должны видеть это!

– Уже видели, – сказал Бенджи. – Пит Корли – знаем.