К этому моменту Джонатан Ричман и The Modern Lovers нового созыва уже успели записать и выпустить свой второй альбом, получивший изобретательное название \"Rock’n’Roll With The Modern Lovers\". На этот раз звучание музыки стало еще более акустическим, «самодельным» и временами даже этническим – Джонатан начал добавлять в звучание своей группы элементы музыки ска, китайскую и южно-американскую этнику, иногда лихо смешивая их вместе: название запоминающегося инструментала \"Egyptian Reggae\"[104] говорило само за себя. Помимо них, на альбоме присутствовали зажигательные песни о мороженщике, лепреконах, танцующих рок-н-ролл, и машине на вегетарианском топливе. Сам фронтмен вполне напоминал такую же машину: он перешел на здоровую пищу, практиковал йогу и требовал того же от своих товарищей. Кроме того, Джонатан открывал новые возможности барабанной установки: он последовательно заставлял Дэвида Робинсона демонтировать один барабан за другим, пока от установки не остался один небольшой барабанчик – который, однако, по-прежнему звучал слишком громко. Чтобы решить проблему, Ричман попросил Робинсона закрыть барабанчик полотенцем. Когда и этого оказалось мало, терпеливый драммер согласился постукивать по боковине том-тома – но увы, даже это не устроило Джонатана. Кончилось тем, что неумелого Робинсона заменили на нового барабанщика по имени Ди Шарп. Тот умел играть на колпаках от автомобильных колес и имел сломанную руку – в общем, был идеальным кандидатом. Вместе с ним The Modern Lovers смело могли отправляться в бушующий от панка Лондон.

Группа достигла британских берегов осенью 1977 года. На лондонские концерты группы пришли все вожди панк-рока. По воспоминаниям очевидца Глена Мэтлока, «Джо Страммер, Мик Джонс – нас было человек восемь – и была эта огромная сцена, на ней миниатюрная барабанная установка, басист и гитарист с малюсенькими усилителями прямо посередине. Мы только зашли, и все вокруг начали: \"Тсс! Вы слишком шумите!\" Но концерт был отличный, захватывающий, потому что каждый из зрителей был полностью сосредоточен на музыке»^[92]. Затаив дыхание, панки Лондона слушали такие новые песни, как «Я маленький самолет» и наблюдали, как лидер группы ползает на четвереньках по сцене, чтобы нагляднее проиллюстрировать сюжет песни «Я динозаврик». Когда The Modern Lovers добрались до манчестерского «Фри-Трейд Холла», в зале был Пит Шелли из Buzzcocks. Главный романтик британского панк-рока тоже был под впечатлением: «Альбом \"The Modern Lovers\", даже если послушать его сегодня, будет звучать как современная группа. Я точно помню, что на саундчеках и репетициях мы исполняли «Roadrunner», а временами я играл \"Pablo Picasso\" – хотя и не для зрителей! Я всегда питал слабость к Джонатану… Уверен, его музыка оказала куда большее влияние, чем люди обычно признают»^[93].

Пока The Modern Lovers были в Лондоне, за интервью к Ричману выстроилась целая очередь журналистов. Крис Нидс из журнала ZigZag нашел Джонатана «прямым, веселым, угодливым, смешливым», «славным парнем», который, однако, имеет «уникальный взгляд на жизнь», «не говорит о тех вещах, о которых у него нет желания говорить», при этом «знает, чего хочет, и умеет этого добиться», и на поверку оказывается «не таким простоватым, как кажется». Во время интервью Джонатан рассказывал, что чувствует себя более счастливым, чем раньше, потому что делает то, что действительно хочет и потому что «вокруг больше людей, которые меня любят. Я чувствую, что меня любят больше, чем раньше»^[94]. Журналист спросил его, что он думает сейчас о первом альбоме группы. «Он нормальный, но я записал его очень давно», – ответил Джонатан. Не беспокоит ли его, что многие по-прежнему хотят услышать старые песни, такие, как «Пабло Пикассо»? «Нет, – ответил Джонатан, – потому что мы не обязаны их исполнять». И задумчиво, подбирая слова, объяснил: «В песне есть слово «мудак»… а в зале были и пятилетние дети. Я хочу исполнять такие вещи, которые никого не будут смущать. Я не имею ничего против старых песен, я не считаю, что они злые… Начнем с того, что я не могу погрузиться в них так же, как раньше… Я могу их спеть для прикола, но, ммм… понимаете, они исполнялись по-другому: когда я их пел, в них была горечь»^[95].

Несмотря на довольно спокойное отношение Джонатана к своему раннему материалу, во время британских гастролей музыканты по-прежнему играли кое-что из старых композиций (\"Hospital\", \"She Cracked\", \"Astral Plane\" и даже многострадального \"Roadrunner\"), но при этом отважно отказывались играть \"Pablo Picasso\" (даже если это приводило к освистыванию – как, например, во время концерта в Гамбурге). Впрочем, они могли вполне уверенно рассчитывать и на новый репертуар: сингл \"Egyptian Reggae\" превзошел успех «Roadrunner», заняв в Британии 5-е место и доказав, что The Modern Lovers никак нельзя назвать «группой одного (старого) хита».

В 1978 году The Modern Lovers записали (и отложили) большую часть песен своего следующего альбома. В новой музыке стало еще больше акустического звучания и романтических песен, отражавших нежные чувства Джонатана к Гейл. Сделав часть работы, музыканты вернулись в Старый свет, чтобы продолжить еще более интенсивные гастроли по Британии и Европе. К сожалению, их новые синглы, которые выходили на Beserkley, не имели прежнего успеха, а настроение в группе (в первую очередь, настроение Джонатана) начало портиться. Ник Кент, бравший интервью у Ричмана по дороге в лондонский офис Beserkley, отметил, что поначалу Джонатан был не в духе, и в машине царила «угрюмая»^[96] атмосфера (которая, правда, разрядилась, после того, как он начал петь песни). Однако фронтмен The Modern Lovers, похоже, снова начал уставать. Лирой Рэдклифф рассказывал, что момент истины наступил во время саундчека перед концертом в Ливерпуле, когда Джонатан в очередной раз стал жаловаться, что его товарищи играют слишком громко. «Лично я уже не мог играть тише, – вспоминал Рэдклифф. – У меня появилось ощущение, что он несправедлив. Он вел себя все более сварливо, думаю, ему нужен был перерыв. И я был тем, кто подал ему эту идею: \"Мы сейчас чувствуем, что ты не даешь нам играть. Ты несчастлив, и мы тоже несчастливы\". Я не ожидал, что он отреагирует так быстро – после всего, через что мы прошли, это было легким шоком… Но я по-прежнему доволен тем, чего мы добились»^[97]. После завершения гастролей очередной состав The Modern Lovers прекратил существование. Новый альбом \"Back In Your Life\" вышел под вывеской «Джонтан Ричман и The Modern Lovers» в то время, когда группа уже перестала существовать. История повторялась, еще один жизненный цикл подошел к концу.

Эпилог

Общаясь с Эрни Бруксом, я задал ему вопрос: согласен ли он с утверждением Криса Нидса, что Джонатан «не такой простоватый, каким кажется»? «Абсолютно согласен, он не простачок, – ответил Эрни. – Когда после распада [оригинального состава группы] он начал записывать песни в духе \"Привет, маленькое насекомое\", «Мороженщик» или «Динозаврик»… я просек его! Его намерения были серьезными, несмотря на то, что некоторые песни звучали несерьезно. Он, безусловно, делал программное заявление. Я думаю, во многом оно касалось того, что многие рок-музыканты начали воспринимать себя слишком серьезно».

Джонатан Ричман и по сей день продолжает нести в мир свою «серьезную несерьезность». В репертуаре стало меньше детских песен, но его творения по-прежнему полны обезоруживающей искренности и посвящены самым простым и важным вещам. Джонатан легко может исполнить спонтанный концерт для какого-нибудь пассажира, с которым разговорится в поезде, или помочь благотворительным концертом уютному кафе, которое пытается удержаться на плаву. У него нет ни компьютера, ни мобильного телефона, и он с удовольствием отправляется на гастроли общественным транспортом, прихватив одну лишь акустическую гитару. В его жизни произошло много событий: он женился на Гейл и стал отцом, затем развелся и снова женился. Он начал осваивать другие языки и записал ряд песен на испанском и итальянском; последним его достижением на сегодня стал санскрит. Он также освоил ремесло каменщика, а через некоторое время после этого открыл свою собственную мастерскую, которая, следуя секретам старых мастеров, занимается кладкой каменных печей для пиццерий. Джонатан пережил неожиданный пик популярности после того, как появился вместе со своими песнями в комедии братьев Фаррелли «Все без ума от Мэри». Однако, как легко догадаться, популярность интересует Джонатана меньше всего – как и разговоры о ранних годах его музыкальной карьеры в составе «старых» The Modern Lovers.

В это же самое время музыка «классических» The Modern Lovers продолжает жить своей жизнью и завоевывать новых поклонников. В 1981 году вышел архивный альбом \"The Original Modern Lovers\" – это было первое (и пока последнее) официальное издание материала двух сессий под руководством Кима Фаули. В 2003 году лейбл Castle Music переиздал альбом \"The Modern Lovers\" с добавлением неизданных ранее демо-записей, однако немалая часть записей, сделанных группой вместе с Джоном Кейлом и Кимом Фаули, по-прежнему не выпущена официально. Джерри Харрисон, не так давно воссоединившийся с Ричманом для записи нового проекта Джонатана, сообщил, что даже сам Джонатан остался доволен переслушиванием старых пленок – включая те, на которые так и не был добавлен вокал: «Он сообщил, что ему нравится взаимодействие между его гитарными партиями и моими клавишами, переходящее из одной тональности в другую, – он не замечал подобного на треках с вокалом. Он считает, что оно весьма примечательно»^[98]. Эрни Брукс также согласен с тем, что многие архивные записи The Modern Lovers заслуживают выпуска: «Есть отличные версии, которые еще никто не слышал… Не знаю, почему их не издают, но надеюсь, все юридические формальности получится утрясти»^[99]. Музыкантам «классического» состава The Modern Lovers даже предлагали серьезные гонорары за воссоединение. «Это было бы интересно, но музыка будет уже совсем другой, – комментирует Джерри Харрисон. – Давайте смотреть правде в глаза: Джонатан никогда не согласится играть так же громко» ^[100]. Много лет спустя Харрисон по-прежнему вспоминает те давние, «громкие» выступления с большой теплотой: «The Modern Lovers были ежевечерним экспериментом, попыткой прикинуть, что может случиться и подстроиться под акустику зала, посмотреть, к чему это может привести… использовать в качестве отправной точки четко определенную структуру и разновидность дрона… Некоторые вещи были отрепетированы, но в лучшие моменты происходили непредвиденные события, за которые можно было хвататься… Тогда это была захватывающая группа… идущая поперек всего остального. По большому счету мы чувствовали себя в одиночестве и в авангарде. Мы звучали примитивно, но у нас была такая энергия, которой, похоже, не было больше ни у кого»^[101].

Карьера Джонатана Ричмана и The Modern Lovers остается крайне редким, почти уникальным примером музыкальной истории, распавшейся на две, идейно противоположные друг другу части. Как бы ни хотел того Джонатан, этот факт лишь добавляет своеобразного очарования и притягательности старым записям The Modern Lovers, которые едва не были утрачены для человечества. Очевидно, что их влияние (не только на панк-рок, но и на новую волну, пост-панк и колледж-рок) трудно переоценить. По мнению Джона Фелиса (более других в группе ценившего сценическую агрессию и провокацию), Ричман был «прообразом панка – задолго до того, как другие стали делать что-то подобное. Значительная часть его подростковой тревоги в те ранние дни торчала наружу; все было черно-белым, без обиняков. Он не боялся говорить о своих чувствах, и если это обижало, задевало людей – что ж, значит, так тому и быть»^[102]. Грег Керанен замечает, что творчество Джонатана – это «игра между светом и тенью, между героическим оптимизмом, печалью и уязвимостью. Такие ранние песни, как «Girlfriend», родились от ощущения неудовлетворенности, одиночества и определенного презрения к обществу хиппи, в которое он не мог – и не хотел – вписываться»^[103].

Юного Джонатана Ричмана сегодня смело можно назвать «младшим братом» Лу Рида и Игги Попа. И дело не только в прямолинейности, примитивном звучании и ненависти к хиппи. Сравнивая тексты Ричмана с произведениями Уильяма Карлоса Уильямса, написанными простым языком, и черпающими вдохновение из повседневности, Эрни Брукс комментирует: «Конечно, [поэзия Джонатана] представляет собой противоположность мрачному погружению в наркотическое видение The Stooges или The Velvet Underground. Но если что-то и объединяет эти три группы, это отношения с болью. \"A Plea For Tenderness\" звучит так, словно Джонатан ищет нечто гораздо более острое, чем большая часть людей готова испытать» ^[104]. Однако между тремя фронтменами всегда была существенная разница: для многих, кто брался за гитару, чтобы освоить свои три аккорда, Лу Рид казался недосягаемо умным, а Игги Поп – недостижимо сильным и бесстрашным. Джонатан Ричман, с другой стороны, выглядел настоящим соседским парнем, который своим примером наглядно доказывал – «это может каждый».

Как и своим кумирам из The Velvet Underground, юному Джонатану Ричману удалось отразить в музыке трудноуловимую грань между светлым и темным, исследовать ее, дойти до самых глубин персонального мрака, а затем двинуться дальше, к светлой стороне – по собственному хайвэю, где действуют только его правила игры и установленный им самим темп течения времени: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть…»

Прогулка шестая

Невероятные приключения Капитана Бифхарта и волшебной группы в Хмурляндии

Это была антимузыка самого интересного и безумного пошиба… Все фальшивые ноты, которые запрещались учителями, наконец-то были выпущены известными музыкантами. Это было моей конфирмацией. С этого момента можно было делать все что угодно ^[1]. Джон Лайдон об альбоме \"Trout Mask Replica\"
Красоту в музыке нередко путают с чем-то, что позволяет уху не напрягаться ^[2]. Чарльз Айвз (приписывается)
Пролог

В августе 1970 года американский критик Бен Эдмондс предварял свое интервью с Капитаном Бифхартом размышлением на злободневную тему: так ли прогрессивен современный слушатель, каким он себя видит? Журналист приходил к неутешительному ответу: «Во многих отношениях наши музыкальные вкусы столь же ограниченны… Наше упрямое нежелание смотреть вперед… может объяснить, почему такая последовательно футуристическая группа, как The Velvet Underground, отвергается со столь завидным постоянством. Все, что удобным образом не вписывается в наши узкие границы, мы предпочитаем поднимать на смех или попросту не замечать. Капитан Бифхарт и его Magic Band по полной программе пострадали от того и другого»^[3].

По мнению Эдмондса, на своем новом альбоме \"Trout Mask Replica\" Капитан Бифхарт «порвал все связи с зажатыми современными представлениями о музыке», создав «несравнимое ни с чем произведение музыкального искусства. Его значение выходит далеко за границы рок-музыки». Однако, даже несмотря на столь высокую оценку музыки, Эдмондс приходил к выводу, что ни один альбом Бифхарта не способен заменить личное общение с Капитаном: оно «способно сказать о нем больше, чем любая пластинка или чем слова, которые я могу придумать… Мне никогда не передать на бумаге крайне интенсивное ощущение присутствия этого человека; меткость и юмор его наблюдений можно полностью ощутить только при личной встрече»^[4]. Британский журналист и подвижник Барри Майлз, в конце 1960-х временно перебравшийся в Калифорнию, описывал Бифхарта – основательного, грузноватого, без малого тридцати лет музыканта с аристократическими манерами и бульдожьей внешностью – как «большого человека»: «колкость в общении, теплая человечность, здоровенный улыбающийся ежик, дружелюбный дядюшка из книг Диккенса, глаза искрятся, взгляд стреляет – стремительный как колибри, – ничего не упускает из виду»^[5]. Общение с Капитаном действительно запоминалось надолго. Он рассказывал своим собеседникам, что находит время заниматься скульптурой (в которой он обнаруживал незаурядный талант еще с детства), живописью, поэзией и прозой (заинтересованные издатели уже присматриваются к его романам); сообщал, что умеет разбивать стекло силой голоса и что его музыку приходят слушать койоты; рассуждал о губительном воздействии человека на природу и о том, что люди живут в нездоровом темпе; высказывал мысль, что в каждой школе нужно организовать раздачу воздушных змеев и ввести уроки по их запуску.

Майлз замечал, что в своей высокой шляпе и теплом пальто Капитан казался элементом, абсолютно чужеродным Калифорнии. Дело было, конечно, не только в шляпе: для тех журналистов, которые начинали общаться с ним, Бифхарт оказывался «слишком творческим, слишком человечным для XX века; приводящий собеседников в изумление своим интересом к ним»^[6]. Почти каждую свою сентенцию Капитан заканчивал доверительным «Ты понимаешь?», и каждому, конечно же, хотелось с готовностью кивать в ответ – даже если ничего не было понятно. Тем не менее, как заключал Майлз, это был человек, «которому интуитивно доверяешь». К схожему заключению приходил и Эдмондс, называвший Бифхарта «честным и открытым человеком; его теплота и юмор позволяют собеседнику полностью расслабиться»^[7].

Бифхарт рассказывал, что \"Trout Mask Replica\", его новый двойной альбом, поражавший современников своим новаторством, был задуман, сочинен и записан всего лишь на протяжении восьми с половиной часов. Более того, вся эта удивительная музыка была отрепетирована и записана при помощи только непрофессиональных музыкантов – друзей Капитана по имени Зут Хорн Ролло, Антенна Джимми Семянс, Рокет Мортон, Маскара Змей и Драмбо. Капитану пришлось самому учить их игре на инструментах. «Дело в том, что я понял – ни один музыкант не подходит», – объяснял он. Своим соратникам Бифхарт устроил весьма необычную «музыкальную школу»: «Я попытался обучить их скульптуре, позволив им обучить себя самим, насколько это было возможно, не заходя на территорию этой формы [искусства], ты понимаешь?»^[8]. Результатом обучения стала, как замечали критики, «самая преданная и непосредственная музыкальная поддержка»^[9]. Некоторые газеты, однако, писали, что Капитан держал своих учеников под замком долгие недели, лишая еды, свежего воздуха и здорового секса – ради того, чтобы они днями и ночами осваивали музыкальные инструменты и его странную музыку. «Я никого не запирал, – возражал Бифхарт. – В группе нет лидера. Каждый и за себя-то отвечать не умеет»^[10].

* * *

В конце 1969 года последние участники The Magic Band покинули дом на склонах холмов Санта-Моники, в котором они прожили почти полтора года. На их место прибыли другие арендаторы. Новые жильцы были потрясены, увидев комнаты, раскрашенные в разные цвета – желтый, голубой, ярко-красный – и задний двор, заваленный мусором. Кроме того, было видно, что предыдущие обитатели пытались заниматься звукоизоляцией: на оконных рамах были куски строительной пены. Однако наибольшее впечатление производили «рисунки на всех деревянных поверхностях – в основном простым карандашом, маленькие рисунки. Как будто вдохновение накатывало на них в любой момент, и они тут же принимались рисовать на том, что было под рукой» ^[11]. Не факт, что новые жильцы дома на Энсенада-драйв почувствовали себя первооткрывателями альтамирской пещеры. Но в любом случае, им было очевидно: они обнаружили следы совершенно иной цивилизации.

Лирическое отступление

Пустыня Мохаве располагается на юго-западе США. Она занимает юго-восток штата Калифорния и юго-запад штата Невада, а также незначительную часть штатов Аризона и Юта. Площадь пустыни составляет более 35 тысяч квадратных километров. Летняя температура в Мохаве легко может превысить 50 °C, причем контраст между дневной и ночной температурой очень значителен. Зимой средняя температура колеблется в районе нуля, а в горах, которые очерчивают границы пустыни, выпадает снег.

Бескрайнюю равнину Мохаве пересекают невысокие горные хребты. Кроме них разнообразие в довольно унылый ландшафт привносят русла пересохших водоемов, называемые «плайя». После редких дождей вода скапливается в них, затем испаряется, оставляя после себя солончаки. Кристаллы высохшей соли образуют причудливые контуры, тянущиеся на многие километры.

На просторах Мохаве находится несколько интересных областей. Одна из них, территория под названием Чертова песочница, – это более 60 километров песчаных дюн и солончаков. Но куда более известна Долина смерти. Эта межгорная впадина представляет собой самую низкую точку земной поверхности в Северной Америке и самое жаркое место на Земле. По некоторым данным, именно здесь была зафиксирована самая высокая (56 °C) температура на планете. Индейцы называли эти места «Горящей землей», и с июня по октябрь эта земля действительно горит под ногами. Жара настолько сильна, что мухи не летают, а ползают, опасаясь опалить крылышки, а ящерицы переворачиваются на спину, охлаждая обожженные лапки^[12].

В Долине смерти есть собственные достопримечательности. Например, Яма дьявола – заполненная водой карстовая пещера, расположенная у подножья слоистых скал. Затопленные и разветвленные ходы Ямы протянулись вглубь земли более чем на 130 метров, однако точная глубина пещеры до сих пор не установлена, а ее дно не изучено. В пещерных водах обитает уникальный вид рыб – дьявольский карпозубик. Возраст этого вида совпадает с возрастом самой пещеры, – 60 тысяч лет. Другой феномен Долины – движущиеся камни высохшего озера Рейстрек-Плайя. Камни медленно перемещаются по истрескавшейся глиняной и абсолютно ровной поверхности высохшего дна, оставляя за собой следы-траектории длиной в несколько десятков метров. Временами камни меняют траекторию или переворачиваются. Масса движущихся камней доходит до нескольких сотен килограммов.

«Особо зловещей нам показалась пустыня Мохаве в Калифорнии. Это было самое жаркое место и самое пустынное из всех, какие мы проезжали. Солнце не оставило тут ни единой капли воды. Желто-бурый песок с пятнами черных холмов. Мутноватый от жары воздух и что-то похожее на озера у горизонта. Жестоко обманулся бы тот, кто не знает, что такое мираж. Озер тут нет. Природа только в насмешку дразнит глаза блеском воды и призрачной тенью: Сахара могла бы взять в сестры эти встающие друг за другом перекаты мертвой земли» ^[13].
Василий Песков, Борис Стрельников. «Земля за океаном». 1975 г.


Несмотря на то что Мохаве является пустыней, ее пространства, как правило, отнюдь не выглядят пустыми – они покрыты сухим кустарником и прочими видами растительности. Заметными представителями местной флоры являются креозотовый куст, золотоглав, амброзия и энцилия. Встречаются лебеда, называемая также соляной куст, и несколько разновидностей кактусов. Однако самым знаменитым растением Мохаве является юкка коротколистная (Yucca brevifolia), называемая местными жителями Древо Джошуа. Такое имя юкке дали переселенцы-мормоны, которые сравнили причудливые ветви растения с воздетыми к небу руками Иисуса Навина. «Деревья Джошуа», возвышающиеся над плоским пространством Мохаве, создают один из самых заметных признаков местного ландшафта и сообщают ему слегка сюрреалистический или даже инопланетный характер.

Фауна Мохаве, в силу особенностей местного климата, небогата. Тем не менее здесь обитают эндемичные виды кузнечика и скального суслика. Есть и другие грызуны – кактусовая мышь, земляная белка и древесная крыса. Насекомоядные представлены пустынной землеройкой, но особенно разнообразна популяция пресмыкающихся: пустынная черепаха гофер, пустынная игуана, ящерица чаквелла, жабовидная ящерица, ядозуб, а также разновидность геккона, имеющая название «изменчивый колеоникс». Встречаются и змеи, самой прославленной из которых является гремучая змея. На просторах Мохаве обитает ее специфический подвид, который особенно опасен.

«Пустыня обладает качеством, которое трудно описать, – рассказывает Джон Френч, барабанщик группы Капитана Бифхарта The Magic Band, в своей фундаментальной книге воспоминаний. – В хорошие дни, когда ветер не задувал, и снаружи было не слишком жарко, в пустыне ощущалось что-то сюрреалистическое, оглушающая тишина… Ночной воздух был кристально чист, так что можно было ощутить себя на борту космического корабля»^[14].

Глава первая, в которой Капитан рождается и свистит

«Я родился в пустыне…», – поет Капитан Бифхарт в первых строчках первой песни своего первого альбома. В некотором роде это правда – как и многое из того, что Капитан любил рассказывать о себе, – однако очевидцы сообщают, что Дон Глен Влит (Don Glen Vliet) родился вовсе не в пустыне, а в городке Глендейл – северном пригороде Лос-Анджелеса. Матерью Дона была домохозяйка по имени Вилли Сью, а отцом – Глен Алонцо Влит, владелец станции техобслуживания. Согласно некоторым заявлениям, Глен был потомком голландца Петера Ван Влита, не очень известного художника, хорошо знакомого с самим Рембрандтом. Единственный ребенок четы Влитов родился 15 января 1941 года в 4:25 пополудни. Этот исторический момент на всю жизнь зафиксировался в памяти Дона: «Помню, как этот подонок шлепнул меня по попке, я увидел желтую плитку и подумал: \"хреноватый способ будить людей\"»^[15]. С самых первых минут молодой человек оказался в ситуации, которая будет повторяться на протяжении всей его жизни – перед необходимостью противостоять чужой воле и обстоятельствам, которые складываются не в его пользу: «Я родился с открытыми глазами – я не хотел рождаться, – смутно припоминаю, что сопротивлялся тому, что мать производила меня на свет» ^[16]. Возможно, затаив обиду, юный Дон отказывался разговаривать вплоть до трех лет, зато начал свистеть уже в два года. Когда же он, наконец, соизволил заговорить, то сразу решил расставить все точки над i в семейных отношениях: «Я сказал моей матери: ты будешь Сью, я буду Доном, а он (мой отец) будет Гленом. Не переступайте через эту черту, и мы будем друзьями»^[17]. Забегая вперед, можно сказать, что так оно и вышло.

Начав говорить, Дон сразу же открыл в себе неординарный талант скульптора. По всей видимости, это произошло во время принятия ванны: «мои гениталии, затем кусок мыла – и пошло-поехало» ^[18]. К пяти годам мальчик основательно вошел во вкус: «Я запирался в комнате на три недели, а мать подсовывала мне еду под дверь» ^[19]. Большое значение в становлении таланта юного скульптора сыграл тот факт, что семья Влитов жила неподалеку от лос-анджелесского зоопарка «Гриффит-парк». Дон регулярно наведывался туда, чтобы делать зарисовки животных. Именно там его заприметил португальский скульптор Агостиньо Родригес. Он увидел работы Дона, впечатлился талантом мальчика и взял его под свою опеку. Вскоре вундеркинд из Глендейла стал кем-то вроде местной знаменитости. В начале XXI века были опубликованы вырезки из местной прессы, подтверждающие этот факт. В одной из лос-анджелесских газет 1950 года сообщалось, что Дональд Влит победил в конкурсе юных скульпторов. Его работа была признана лучшей среди сотен других скульптур, сделанных детьми в возрасте от 4 до 16 лет. Газета сообщала, что наставник Дона, Агостиньо Родригес, ведет уникальный, «по-видимому, первый в США класс, использующий в качестве моделей живых птиц и животных из зоопарка»^[20]. Эта победа стала первой в череде аналогичных и привела юного Влита к новым успехам – к семи годам он уже появлялся в детской передаче, где рисовал и лепил, к одиннадцати – сам начал преподавать скульптуру в одном из институтов при Калифорнийском университете. К тому моменту он уже вылепил каждое животное Северного полушария, а затем переключился на обитателей Африки. Из-под умелых рук Дона друг за другом выходили дикдики, ай-аи (они же – мадагаскарские руконожки) и прочие экзотические создания. Разобравшись с Африкой, юноша поставил себе задачу вылепить каждую рыбу и это, по его словам, была «неслабая задачка»^[21]. Стоит отметить, что, как и многие настоящие художники, Дон был одинок, а друзей ему заменяли его многочисленные животные, с которыми он играл. «Я был далек от реальности», – много лет спустя признавал Капитан. Тем не менее все говорило о том, что молодого Влита ожидает блестящее артистическое будущее. В возрасте 13 лет он получил грант на обучение в Европе – куда должен был отправиться по достижении 16-летнего возраста. Увы, в этот момент злой рок, всегда нависавший над Влитом, снова вмешался в его судьбу. Родители Дона заявили, что «все художники – педики»^[22] и отказались от гранта. Более того, чтобы понадежнее уберечь юношу от разлагающего влияния искусства, они решились съехать из Глендейла туда, где до него не смог бы добраться ни один португальский скульптор – в пустыню Мохаве.

Глава вторая, в которой Капитан встречает настоящего друга по имени Фрэнк

Местом своего поселения Влиты выбрали городок Ланкастер. На тот момент его население вряд ли превышало 20 тысяч. Ланкастер располагается на западном краю Мохаве, в Антилоповой долине, названной так в честь вилорогих антилоп – животные населяли долину до того, как были истреблены поселенцами. После благообразного и опрятного Глендэйла Ланкастер несомненно представлялся юному Дону на редкость унылым и пыльным местом, настоящей окраиной цивилизации. По сути, таким местом он и был. Тем не менее он смог дать Влитам необходимые средства к существованию – Глен водил хлебный фургон, Сью ходила по домам и продавала косметику. Семейство Влитов, хотя и производило немало шума, вызывало всеобщие симпатии и считалось дружным.

«Хочешь быть другой рыбой – выпрыгивай из школы», – частенько говаривал Капитан Бифхарт, в очередной раз выражая ненависть к любым формам организованного образования. Много лет спустя Капитан заявлял: «Нет, я никогда не ходил в школу. Вот почему у меня проблемы с правописанием. Может, поэтому я и стал поэтом – я не мог принять английский в готовом виде и изменил его»^[23]. Заслуги Капитана перед современным английским языком ни в коей мере не могут быть поставлены под сомнение, однако его заявление в отношении школы вызывает скепсис – ланкастерские сверстники и соратники Дона свидетельствуют: будущий Капитан Бифхарт действительно посещал среднюю школу Антилоповой долины (даже если и делал это без восторга). Будущий гитарист The Magic Band Даг Мун вспоминал: «Мы все знали, какой он врун», однако, по его словам, Дон «был занятным, с ним всегда было весело»^[24]. Еще один местный житель, гитарист и основатель группы Алекс Снауффер рассказывал о тех временах: «С Доном никогда не знаешь, чего ожидать. [Его любимая фраза – ] \"Тебе стоило это увидеть…!!\", в таком духе. Снова-здорово»^[25]. От самого Дона о временах его отрочества в пустыне нам известно немного. Например, то, что он часто уходил на другую сторону шоссе общаться с местными бродягами и заслушивался их историями о странствиях по железным дорогам. Или что однажды его избили морские пехотинцы с соседней авиабазы. Эти истории сложно подтвердить или опровергнуть – из всеобщих воспоминаний складывается ощущение, что Дон всегда держался особняком, и близких друзей у него не было.

Однако все изменилось в 1956 году, когда в Ланкастер перебралось шумное семейство сицилийско-греческого происхождения по фамилии Заппа. Старший из четырех детей семейства, Фрэнк, был всего лишь на три недели старше Дона и пошел учиться в ту же самую среднюю школу. Дон и Фрэнк довольно быстро сдружились. Их объединяло многое: музыкальные вкусы, специфическое чувство юмора, неуемная фантазия, астма и ненависть к провинциальному Ланкастеру. Было и то, что их отличало: если Заппа всегда был полон энергии, идей и невероятных творческих планов (которые он успешно реализовывал), то Влит казался отстраненным, пассивным, заключенным в свой собственный странный мир.

В 1958 году, когда Дон учился в последнем классе школы, его отец пережил инфаркт и был вынужден уйти с работы. Чтобы заменить папу за рулем хлебного фургона, Дону пришлось уйти из школы. Однако его дружба с Фрэнком не прекратилась – Заппа регулярно наведывался в гости к Влитам. На тот момент помимо Дона и его родителей в их гостеприимном доме обитала его подруга Лори, а также тетя Айон и дядя Алан. Фрэнк и Дон (который, по выражению Заппы, «торчал на ритм-энд-блюзе») объедались сладкой выпечкой из хлебного фургона и без конца слушали пластинки – блюзы Хаулина Вулфа, Мадди Уотерса, Джонни «Гитару» Уотсона и Сонни Боя Уильямсона; ду-уоп The Spaniels, The Orchids и The Paragons, а также многие другие реликтовые хиты, названия которых потонули во тьме времен. Дон периодически орал на свою маму: «Сью, заткнись и дай мне пепси!!», чем бесконечно забавлял Заппу, а дядя Алан имел привычку мочиться с открытой дверью туалета, и в те моменты, когда мимо проходила Лори, любил комментировать вслух достоинства своего детородного органа: «Ах, какой красавец! Похож на большое-пребольшое бычье сердце!»^[26].

Глава третья, в которой полиция устраивает налет, а Капитан демонстрирует чудеса живучести

«Пустынный ландшафт, естественная удаленность от городского центра и его культуры повлияла почти на каждого в этой области. Чтобы не рехнуться со скуки, нужно было развивать воображение», – рассказывал Джон Френч автору этих строк. Или, как говорил еще один местный обитатель, Джерри Хэндли: «Ты или играл музыку, или тырил колпаки с машин»^[27]. Джим Шервуд по прозвищу «Моторхэд», общий друг Фрэнка и Дона, вспоминал, что ребята из Ланкастера начинали играть музыку, просто потому, «что там было так скучно. Там ничего не было. Можно было только по пустыне гулять»^[28]. Возможно, именно по этой причине Фрэнк Заппа стал барабанщиком в оркестре средней школы Антилоповой долины – до тех пор пока не был изгнан оттуда за курение в униформе. Фрэнк не очень огорчился и вскоре собрал свою собственную, «настоящую» группу – The Blackouts, первый ансамбль жанра «ритм-энд-блюз» на территории пустыни Мохаве. Фрэнк играл на ударных, однако при помощи своего младшего брата Бобби усиленно и успешно осваивал гитару. Дон, в противоположность ему, не хотел осваивать иные инструменты, кроме губной гармошки, на которой играл весьма неплохо. Очевидцы сообщают, что Влит любил петь для собственного удовольствия, однако заставить его исполнить что-либо на заказ было непросто. Когда его принуждали, Дон, как правило, робел, нервничал и терял ритм. Смущение и растерянность он прикрывал тем, что начинал сердиться. Тем не менее в 1958-м или 1959 году Заппе удалось записать пение Дона на пленку. «Полевая запись» авторского блюза под названием «Lost In a Whirpool» («Потерявшийся в водовороте») была сделана на катушечный магнитофон в пустом классе Антилопского младшего колледжа и считается сегодня самой ранней из сохранившихся записей как (будущего) Капитана Бифхарта, так и Фрэнка Заппы. Бобби Заппа играет ритм, Фрэнк пытается солировать (хотя он взялся за гитару всего несколько месяцев назад), а Дон Влит выдает весьма убедительное и «аутентичное» исполнение фальцетом. Он поет о том, как подруга спустила его в туалет, и теперь он вынужден носиться в постоянном водовороте. Далее лирический герой встречает глядящую на него «безглазую коричневую рыбину» и задается вопросом, «как вообще этот у*бок способен видеть». Вполне вероятно, что столь многообещающий творческий тандем вскоре родил бы на свет новые захватывающие произведения, однако в историю вмешались обстоятельства: весной 1959 года семья Заппы снова переехала, и друзья расстались.

Лишившись своего лидера и вдохновителя, ансамбль The Blackouts тоже распался. Однако на его обломках родился новый коллектив, участники которого имеют непосредственное отношение к нашей истории. Группа The Omens собралась при активном участии еще одного одногодка Дона, Алекса Снауффера (Alexis Clair Snouffer, род. 14.09.1941). За некоторое время до этого Алекс был коллегой Заппы по школьному оркестру, где играл на трубе; в The Omens он переключился на гитару. Снауффер, несмотря на юные годы, считался своими сверстниками авторитетным музыкантом и строгим лидером. Через некоторое время на репетиции начал захаживать и Дон Влит, который к этому моменту обзавелся саксофоном. Дон отчаянно хотел быть принятым в группу, но у него были трудности – он не умел разучивать партии и слушать других музыкантов, тормозил процесс репетиций, в результате чего был изгнан Снауффером после нескольких выступлений. Отвергнутый Дон начал общаться и джемовать с младшими ребятами из своей школы: Даг Мун и Джерри Хэндли учились играть на гитаре, были большими поклонниками The Omens и периодически пересекались со Снауффером в разных любительских коллективах. Сами же The Omens развалились в 1962 году, когда Снауффер уехал из Ланкастера, чтобы стать профессиональным музыкантом в казино.

Тем временем Фрэнк Заппа, еще один беженец из Ланкастера, не менее активно трудился над карьерой музыканта, композитора и продюсера. В 1962 году он начал работать в студии Pal в калифорнийском городке Кукамонга. В 1963-м, за весьма короткое время, Фрэнк спродюсировал большое количество синглов в жанре поп, серф[105] и ду-уоп для местных исполнителей. Многие из них были абсолютной фикцией или плодом богатого воображения Заппы, а сами композиции несли на себе отпечаток специфического юмора Фрэнка и содержали (по его выражению) «субмонголоидные» тексты. По выходным в гости к Фрэнку наезжал его старый друг из Ланкастера – Дон Влит. Вместе с ним Фрэнк организовал еще одну мифическую студийную группу, получившую название The Soots[106]. Ансамбль записал, по разным оценкам, от четырех до пяти композиций, некоторые из них уцелели до наших дней. Пожалуй, самым удачным и известным является номер под названием \"Tiger Roach\". Это отменный образец гаражного серфа с неандертальским уклоном, не уступающий нетленным творениям жанра вроде \"Surfin’ Bird\" от The Trashmen (кстати, записанной в том же году). Влит предваряет композицию злорадным предупреждением: «Этого альбома нет в продаже. А даже если бы и был, вы бы не стали его слушать», после чего песня внезапно сбивается с бодрого ритма, чтобы выпустить на свободу зоопарк звуков животного происхождения в исполнении самого Дона. После порции рыгания, булькания и пукания номер снова набирает темп, и Влит переходит к исполнению песни – декламации-перечислению бессвязных, но прекрасно рифмованных сущностей, вдохновленных журналом комиксов про Людей Икс и собственным воображением: «Тигровый зад! Тараканий чад! Выключатель! Я очень рад!» Время от времени Влит издает трудноописуемый душераздирающий звук (можно подумать, что в студии режут свинью) или заходится в демоническом кашле, словно собирается выкашлять наружу все свои внутренности.

На \"Tiger Roach\" Дон впервые выдает что-то похожее на свой знаменитый вокал. Он еще будет работать над мощью и техникой, но его сдавленный, едкий и злобный голос уже обрел способность удерживать внимание слушателя. Подобно актеру от природы, который раскрывается в кадре абсолютно естественно и выразительно, Дон Влит обладает врожденным талантом, который можно было бы назвать «микрофонной фотогеничностью». Этот талант заключается в способности не просто исполнять песню, а жить в ней своей, особенной жизнью, создавая ощутимый, прямо-таки кинематографический эффект присутствия, разбивая естественный барьер аудиозаписи[107]. Несомненно, что Фрэнк Заппа вполне ощутил эту сверхспособность Влита, поэтому выделил ему одну из ролей в своей рок-опере \"I Was a Teenage Maltshop\" (кстати, первой в истории человечества). Дону предстояло исполнить роль некоего Капитана Бычье сердце. До наших дней дошла аудиозапись, в которой Капитан представляется и рассказывает о себе. «Привет, говорит ваш Капитан», – сообщает Капитан Бифхарт голосом Дона Влита. И далее разъясняет, что может путешествовать через время и пространство, что он «волшебный, невидимый и всякое такое». К сожалению, из оперы \"I Was A Teenage Maltshop\" ничего не вышло, однако новорожденный персонаж Капитана Бычье сердце проявил чудеса живучести и получил заглавную роль в следующем безумном проекте Заппы – научно-фантастическом фильме «Капитан Бифхарт против людей-людоедов».

В 1964 году Заппа выкупил полюбившуюся ему студию на честно заработанные композиторским трудом средства, переименовал ее в Студию Z и переселился туда жить. Начав подготовку к съемкам своего блокбастера, неутомимый Фрэнк купил по дешевке у какой-то обанкротившейся киностудии набор декораций, загромоздил ими всю свою студию, а часть реквизита (вроде картонной ракеты) соорудил и раскрасил сам. Он также начал работу над сценарием, о котором известно не много. Бифхарту предстояло обитать на другой планете в условиях, максимально приближенным к земным. Как и всякий уважающий себя супергерой, он обладал сверхспособностями – для этого ему достаточно было выпить банку «Пепси». Когда к Капитану в комнату заходила его мама и просила прибраться, супергерой орал на нее: «Сью, заткнись и дай мне пепси!!». К сожалению, фильм про Капитана Бифхарта постигла такая же плачевная участь, как и подростковую рок-оперу. Это произошло после того, как Фрэнк Заппа был арестован и заключен в тюрьму – полицейский агент в штатском заказал ему саундтрек «порнографического» содержания. Однако, как оказалось, Капитан Бифхарт способен пережить даже подобную катастрофу галактического масштаба.

Глава четвертая, в которой читатель знакомится с Волшебной группой

До того как полиция накрыла тихий омут Студии Z, компании местных музыкантов прибыло. По выходным Дон Влит начал прихватывать на студию своих младших знакомых из Ланкастера – Дага Муна и Джерри Хэндли. Вместе с Заппой вся компания дружно джемовала, репетировала и экспериментировала. Тем временем профессиональная карьера Алекса Снауффера в казино не задалась, и осенью 1964 года он вернулся в Ланкастер, чтобы собрать новую группу со своими старыми знакомыми. Получив опыт работы в профессиональной группе, Алекс был полон уверенности и легко завоевывал авторитет у младших товарищей – Муна и Хэндли. Помимо них, Снауффер взял в свою группу и Дона Влита – неожиданно выяснилось, что Дон научился отлично играть на губной гармошке. Постоянное место за барабанами занял Вик Мортенсен – друг Фрэнка Заппы, который незадолго до этого и научил Дона играть на гармошке. Оставалось только придумать имя – и тут на ум кому-то из участников пришло название «Капитан Бычье сердце и его Волшебная группа». По тем временам название звучало каким-то абсурдом – словно ансамбль был набран из героев детского комикса. Неудивительно, что, когда будущий барабанщик группы Джон Френч впервые услышал это название, он согнулся пополам от смеха. Кроме того, Алекс и Дон взяли творческие псевдонимы: Снауффер решил избавиться от фамилии и превратился в Алекса Сейнт-Клера, а Дон, подчеркивая голландское происхождение, добавил к своей фамилии приставку «Ван».

На тот момент Ван Влит по-прежнему держался особняком. Один из его знакомых вспоминал, что Влит «попадал в категорию суровых парней, потому что с ним никто не разговаривал… Такой парень может запугать тебя до усрачки»^[29]. Не все знакомые Дона были уверены в том, что на деле он столь же суров, как кажется, однако на всех производила впечатление искусно вылепленная Влитом голова волка-оборотня – он украсил ею руль своей машины. Сам же Дон перебивался от одной работы к другой. Согласно разрозненным свидетельствам, он успел поработать упаковщиком в магазине, художником в газете, техником-гидравликом в авиакомпании, копателем бассейнов и даже продавцом пылесосов. Самым большим достижением его ранней карьеры стала продажа пылесоса Олдосу Хаксли. История гласит, что молодой торговец постучался в дверь к известному писателю с пылесосом наперевес. После того, как Хаксли открыл дверь, Влит вежливо представился и провозгласил: «Сэр, эта штука сосет[108]!». По всей видимости, это стало достаточным аргументом для покупки. На свое первое выступление с группой Дон, чтобы подстраховаться, тоже решил захватить пылесос. Предвосхищая подвиг Игги Попа, в перерыве концерта он подключил пылесос к усилителю, а затем устроил шоу с танцующими мексиканскими бобами[109]. «Я устроил художественное представление, людям понравилось, – комментировал впоследствии Дон. – С этого момента я и покатился…»^[30].

Из всех участников свежеобразованной группы профессиональный опыт имел только Алекс Снауффер. Да и сами музыканты планировали просто играть по местным клубам, а не покорять хит-парады. «По сути, мы собрались вместе из любви к блюзу»^[31], – комментировал ситуацию много лет спустя Джерри Хендли, которому пришлось переключиться с гитары на бас. Неудивительно поэтому, что место у микрофона доверили Дону Влиту, который до этого практически не выступал перед аудиторией – только на дружеских вечеринках, хорошенько приняв на грудь. Тем не менее в голосе Дона было что-то особенное, что привлекало его коллег. По мнению Джерри Хэндли, это была «… уникальность, способность петь блюз и звучать по-настоящему. Мы не имитировали. Он мог звучать как Мадди Уотерс, но при этом мы звучали как самоценная группа» ^[32]. Как и его друзья, Влит был настоящим энтузиастом блюза, но, вероятно, дело было не только в этом. Согласно одной из легенд, его дедушка владел плантацией и был постоянно окружен негритянскими песнями, так что традиционная музыка Юга присутствовала у Дона где-то на уровне ДНК.

Глава пятая, в которой Капитан учится издавать рык и записывает первый сингл

Ортодоксальный подход к музыке отличал Captain Beefheart and his Magic Band от других, более молодых групп, которые начали постепенно возникать в тех пустынных краях. В то время как их конкуренты старались имитировать новомодных The Yardbirds и The Rolling Stones, Мэджик Бэнд «держался корней», ставя в основу своего репертуара традиционные блюзы. Однако играть песни Роллингов им тоже приходилось – сугубо из экономических соображений. Дон особенно ненавидел пребывать в роли Джаггера. Один из друзей группы вспоминает, что после того, как Влиту предложили разучить новый сингл Stones \"Get Off Of My Cloud\", пластинка просвистела в опасной близости от головы предлагавшего.

Под строгим руководством Алекса Снауффера Мэджик Бэнд отточил свое звучание, заиграл мощнее и тяжелее всех конкурентов. Алекс установил в группе суровую дисциплину. Но Дон и здесь демонстрировал характер – нередко опаздывал на репетиции или откровенно скучал во время очередного прогона. Были и другие проблемы. Нередко Влиту приходили в голову идеи относительно того, что можно добавить в ту или иную песню, однако здесь он сталкивался с затруднением: не имея ни малейшего понятия о музыкальной теории, он не мог объяснить остальным, чего хочет. Обстановка накалялась, и Дона ставили на место, объясняя, что сначала ему нужно хотя бы немного изучить «матчасть». Несмотря на редкие конфликты, группа определенно прибавляла – первым успехом Captain Beefheart and his Magic Band стала победа в одной из местных Битв групп. Барабанщик Вик Мортенсен вспоминал, что выступление ансамбля произвело на зрителей ошеломительный эффект: «Все перестали танцевать и уставились на нас, разинув рот». Под впечатлением был даже фронтмен Мэджик Бэнда: «К тому моменту, как Дон закончил петь, у него в глазах появились слезы, они просто катились по щекам» ^[33]. Джон Френч, барабанщик более молодой конкурирующей группы The Maltesemen, просто вышел за дверь – понял, что при таком раскладе у его команды нет шансов.

Следующее выступление, вошедшее в историю The Magic Band, состоялось в апреле 1965 года в лос-анджелесском театре «Голливудский Палладиум», где проходила ежегодная ярмарка для подростков и выступало большое количество молодых коллективов. Captain Beefheart and his Magic Band, будучи одними из хэдлайнеров, получили возможность и себя показать, и на других посмотреть. Дон Влит обратил внимание на The Maltesemen, особенно запомнив техничную игру 16-летнего Джона Френча, но еще больше его впечатлил начинающий блюзовый коллектив Rising Sons. Место у микрофона занимал суровый чернокожий вокалист, именовавший себя Тадж Махалом, однако внимание Бифхарта было приковано к 17-летнему гитаристу группы Раю Кудеру. На своей слайд-гитаре юный Кудер с немыслимой для белого музыканта достоверностью воспроизводил звуки древнего дельта-блюза. Басист Rising Sons Гари Маркер вспоминает, что в какой-то момент, посмотрев со сцены в зал, он узрел в первом ряду «странноватого парня с детскими голубыми глазами на очень бледном лунообразном лице». Странноватый парень в кожаном пиджаке имел «абсолютно пораженное и ошарашенное выражение лица – как будто он только что обнаружил у себя в комнате труп лучшего друга». Когда завершился очередной блюз, необычный субъект стряхнул с себя оцепенение, схватил руку стоявшего рядом с ним парня и стиснул ее железной хваткой. По воспоминаниям Маркера, «он показал на Кудера, а затем сквозь зубы прорычал своему узнику: \"Вот эту херню я имею в виду! Понял?! Теперь врубаешься, о чем я говорю, мать твою?!\"»^[34].

После концерта Дон подошел к Кудеру, представился как Капитан Бифхарт (Кудер поперхнулся от смеха) и представил своего младшего коллегу, гитариста Дага Муна. Дон вежливо попросил Рая объяснить свою слайд-технику Муну и в присутствии Дага доверительно сообщил своему новому знакомому: «Даг думает, что он гитарист, но на самом деле он ужасен». Рай вызвался помочь и даже принял приглашение Мэджик Бэнда приехать в гости в Ланкастер. По прибытии он обнаружил «дом в пустыне» и компанию «суровых байкеров, которые любили сидеть, пить пиво, сваливаться в бассейн» и гонять по окрестным пампасам. Благовоспитанный Кудер заключил: «Это было странно… и Дон был сумасшедший как черт. Он был хорош, понимаете, по-настоящему. Но сумасшедший»^[35].

Captain Beefheart and his Magic Band заняли первое место на ярмарке 1965 года и завоевали новых поклонников. Популярность группы росла, и у нее даже появился свой менеджер. Концертный график становился все более интенсивным, команда постоянно совершенствовала мастерство, и к весне 1966-го выступала на очередной подростковой ярмарке уже в качестве гвоздя программы. Барабанщик Джон Френч, чья группа снова не имела никаких шансов, вспоминал «маниакальные соло Дона на харпе[110]» и «поразительное слайд-соло» Алекса Снауффера: «В атмосфере происходила какая-то мистика… Они играли мощно и собранно. Дон был сдержан и двигался мало. Просто стоял с расслабленным и хладнокровным видом до тех пор, пока не приходила его очередь вступить, а затем издавал такой рык и вой, которого я в жизни не слышал». «Стоунз после них выглядели как девочки»^[36], – заключал Джон. После концерта Бифхарт нашел время, чтобы пообщаться с потрясенным барабанщиком. После их недолгой беседы Френч сделал для себя два вывода: 1) фронтмен Мэджик Бэнда слегка ненормальный и 2) он любит двусмысленности.

Как уже становится ясно, вокал Капитана Бифхарта (теперь мы уже позволим себе называть его именно так) был грозным оружием Мэджик Бэнда, и над этим оружием Капитан постоянно работал. Джон Френч вспоминал, что когда Дон только начал петь, его голос был довольно высоким, но со временем становился все более «хриплым, низким и глубоким»^[37]. Джим «Моторхед» Шервуд рассказывал, что Дон добился этого эффекта весьма необычным образом. Влит «мыл голову и не сушил волосы, чтобы простудиться. Простуду он не лечил, так что его голос стал таким, и он смог петь как Хаулин Вулф… Он хотел этого и он этого добился»^[38]. Итоговый эффект потрясал очевидцев. В одном из первых газетных репортажей вокальный тембр Капитана был охарактеризован как «звук проткнутой трахеи».

Первым серьезным успехом Мэджик Бэнда стал контракт с лейблом A&M на выпуск двух синглов. В начале 1966 года музыканты отправились в прекрасную лос-анджелесскую студию Sunset Sound (которую вскоре после них прославили Buffalo Springfield и The Doors). Инженером сессий был Брюс Ботник, а продюсером – молодой человек по имени Дэвид Гейтс. Для стартового сингла выбрали песню Бо Диддли \"Diddy Wah Diddy\", и кажется, что лучшего варианта для демонстрации талантов группы было не найти. Номер открывает уверенная поступь барабанов и губная гармошка Дона. Однако внимание сразу же привлекает тяжеленный фуззованный бас. По воспоминаниям Джерри Хэндли, Гейтс включил бас прямо в микшерскую консоль, добавил к ней фузз-эффект и «едва не взорвал студию… я видел, как дрожало стекло аппаратной»^[39]. В тот момент, когда Дон начинает петь, можно подумать, что где-то в глубине его «проткнутой трахеи» тоже находится собственный, встроенный фузз. Это вокал не мальчика, но мужа. Результатом общих трудов стал суровый ритм-энд-блюзовый номер, впечатляющий глубиной басов и убедительностью исполнения. В нем нет ни капли подростковой неуклюжести, свойственной даже куда более известным группам того времени.

На сессиях A&M было также записано три авторских композиции Дона Ван Влита – все они выдержаны в том же ритм-энд-блюзовом ключе. \"Frying Pan\" несет на себе заметное влияние того же Бо Диддли и звучит достаточно убедительно, а на \"Here I Am I Always Am\" Капитан впервые демонстрирует свое знаменитое «икание» – резкие переходы в верхний регистр и обратно. В сочетании с его хриплым вокалом этот прием звучит особенно эффектно. Интересно обратить внимание и на нестандартный подход к ритму: «вальсирующие» 3/4 чередуются с секциями в 4/4, напоминающими танго. Однако наибольшее количество продюсерской заботы досталось не сермяжным ритм-энд-блюзам и капитанским экспериментам, а приглаженному «Moonchild» – номеру, написанному самим Гейтсом. Нелюбимый всеми участниками группы, «Moonchild» представляется сегодня интересной попыткой сыграть на опережение и показать Мэджик Бэнд с новой стороны, толкнув его в направлении только зарождавшегося психоделического рока.

К сожалению, оба сингла, выпущенные A&M, вообще не смогли пробиться в хит-парады. Успех \"Diddy Wah Diddy\" был подкошен неудачным совпадением – одновременно с Мэджик Бэндом свою версию песни выпустила бостонская группа The Remains. Тем не менее версия Капитана Бифхарта стала популярной среди американских диджеев – включая англичанина Джона Пила, который в то время крутил пластинки в Калифорнии. «Moonchild», однако, выступила совсем плохо – судя по всему, ни радиоведущие, ни слушатели еще не были готовы к психоделическим звукам. Несмотря на неудачи, музыканты не теряли надежды и вели с A&M переговоры о выпуске полноценного альбома. Капитан даже принес президенту лейбла Джерри Моссу демо-запись новой песни «Electricity». Мосс, однако, счел, что «Электричество» звучит «слишком негативно» и расторг контракт с группой. Как показали дальнейшие события, это был далеко не последний раз, когда перед Капитаном Бифхартом и его Волшебной группой захлопывалась дверь студии.

Глава шестая, в которой Капитан и Волшебная группа возвращаются в пустыню и начинают творческие поиски

Несмотря на неуспех первых пластинок, Мэджик Бэнд не терял популярности – в первую очередь, благодаря превосходной концертной репутации (бывало так, что у Дона не получалось вступить вовремя, но Алекс делал ему знак грифом гитары, и дело налаживалось). На протяжении 1966 года группа выступала на самых престижных площадках Калифорнии и делила сцену с такими исполнителями, как Them, Love, The Charlatans, Chocolate Watchband и Big Brother & The Holding Company. На их фоне название Captain Beefheart and his Magic Band смотрелось на удивление психоделично, однако музыка группы по-прежнему оставалась весьма консервативной – суровый ритм-энд-блюз с элементами соула. Очень вероятно, что к этому времени Мэджик Бэнд начал ощущать себя старомодным коллективом. Вскоре музыканты стали терять уверенность не только в себе, но и в своем менеджере. «Он начал устраивать мелкие махинации»^[40], – туманно комментировал Снауффер.

Менеджер, в свою очередь, считал, что Мэджик Бэнд слишком неорганизован. В результате произошло расставание по обоюдному согласию, и осенью 1966-го группа окопалась в родном Ланкастере, почти перестав выступать. По сути, Magic Band, не вполне понимая, куда двигаться дальше, начал стагнировать и вариться в собственном соку. В этой напряженной атмосфере стали усугубляться внутренние разногласия. На первый план вышли противоречия между Доном и Алексом Снауффером, неформальным лидером группы. За этим конфликтом свежим взглядом наблюдал новый барабанщик группы – уже знакомый нам Джон Френч. По мнению Френча, Снауффер был очень профессиональным, благоразумным музыкантом, который был готов пойти на музыкальный компромисс, если к этому подталкивала практическая необходимость. Дон же был прямо-таки помешан на том, что он называл «творческая свобода»: любой компромисс для него означал предательство. Более того, Ван Влит все больше начинал уставать от кавер-версий и «блюзового академизма» группы. «Ты, что, всю жизнь хочешь играть эту музыку мертвых черных ребят? Почему не хочешь что-нибудь новое попробовать!?»^[41], – вопрошал он Снауффера. «Главными проблемами Алекса были недостаток уверенности в собственных деловых инстинктах, низкая самооценка и алкоголизм, – рассказывал Френч. – Поэтому ему было сложно справляться с неуступчивым, хотя и не всегда правым Бифхартом, который неизменно умел добиваться своего, даже если не всегда понимал, в чем оно заключалось»^[42]. Эту точку зрения поддерживал и басист Джерри Хэндли: «Алекс, к сожалению, не справлялся. Чем больше контроля забирал Дон, тем сильнее группа отдалялась от реальности»^[43].

Восемнадцатилетний новобранец Джон Френч оказался самым младшим музыкантом в группе; Дон и Алекс были старше его на 7 лет. Френч вспоминает, что он сразу же был подвергнут воздействию фирменного капитанского шарма – подобно Карлсону, Бифхарт был полон юмора, обаяния, и с ним никогда не было скучно. Слово Френчу: «Уникальный взгляд Ван Влита на жизнь, его исключительная способность выдавать меткие фразы, эвфемизмы и каламбуры и его внимательность к окружающему миру превращали его в отличного и нескучного товарища. Когда я находился рядом с ним, то часто чувствовал, что нахожусь в другом мире. В волшебной стране, которую он называл своим домом, все заботы и тревоги таяли сами собой. Легко было понять, почему ему так сложно работать с другими. Он хотел играть музыку, а не работать над ней»^[44].

В самом начале знакомства Дон доверительно сообщил барабанщику: «Хочу тебе кое-что рассказать об этих ребятах – они ленивые задницы». Однако картина, которую наблюдал Френч, говорила скорее о том, что «ленивой задницей» оказывался сам Дон. Он опаздывал на репетиции, участвовал в джемах и прогонах без особого энтузиазма. Нередко Ван Влит провозглашал, что ему в голову пришла совершенно гениальная идея, и на несколько часов исчезал в соседней комнате, чтобы над этой идеей поработать. Он мог снова появиться к тому времени, когда музыканты уже собирались расходиться по домам. В такие моменты Дон, пылая праведным гневом, обвинял группу в лени и требовал продолжения репетиций. Тексты, которые он сочинял в изобилии, появлялись на салфетках, клочках бумаги, обертках, подложках под кружки и спичечных коробках. Все свои опусы Дон складировал в большой картонной коробке – единой кучей, без всякой информации о том, к какому произведению должен относиться тот или иной отрывок или обрывок. Нередко, захваченный творческим запалом, Капитан проводил целую ночь, работая над очередным произведением. Наутро его будила мама, сообщая, что к нему пришли друзья-музыканты. «Сью, заткнись и дай мне пепси!!», – орал Дон.

Было заметно, что Капитан начал серьезно отрываться от окружающего мира, погружаясь в свой собственный режим круглосуточного творчества. Увы, одной из причин столь мощного прилива вдохновения была «кислота», поэтому значительная часть «гениальных» капитанских находок оказывалась просто непригодной для практического применения. Другая же часть страдала от неумения Капитана формулировать свои музыкальные идеи, от его нетерпеливости и несфокусированности. Кроме того, Дон не просто перестал слушать чужие точки зрения, но начал все более агрессивно реагировать на каждое встречное мнение – или даже на любые попытки внести в творческий процесс хоть какие-то зачатки дисциплины и организованности. Все это приводило к тому, что процесс работы над новой музыкой затягивался, не подавая признаков прогресса. Беда была и в том, что, сидя без концертов, музыканты лишались средств к существованию. Капитан о таких мелочах предпочитал не задумываться (он состоял на содержании у мамы), однако команде приходилось туго – Снауффер и Хэндли были женаты и готовились стать отцами. Однажды, чтобы удержаться на плаву, Мэджик Бэнд решил подхалтурить втихаря и дал несколько клубных концертов, исполнив блюзовые стандарты. Узнав об этом, Капитан пришел в ярость и тут же обвинил музыкантов в том, что они пытаются «угробить группу»^[45]. Музыкантам пришлось стиснуть зубы, запастись терпением и продолжить бесконечные репетиции. Справедливости ради надо сказать, что дело было не только в тирании Дона, но и в его абсолютной убежденности, одержимости своими идеями. Его товарищи заражались этим энтузиазмом, и им хотелось верить, что новые музыкальные открытия и светлое будущее уже не за горами. «Группа готова была упорно работать, чтобы добиться какого-то успеха, и, похоже, всем было очевидно, что Ван Влит обладает незаурядным, хотя и недоразвитым талантом по части музыки и текстов»^[46], – объяснял Джон Френч.

И действительно, что-то начинало получаться. Один из продолжительных джемов принес неожиданный результат: Даг Мун внезапно раздухарился и принялся «выпиливать» своим боттлнеком яростные звуки, решительно выпадая из общего ритма. «Я никогда не видел ничего подобного на джемах», – вспоминал потом Френч. Однако Дон пришел в неожиданный восторг – группа впервые выбралась за пределы строгого ритма и блюзового «квадрата». «Возможно, одной из целей Ван Влита на тот момент было вытолкнуть группу из зоны комфорта и заставить каждого изучать новые территории: другие сочетания инструментов, необычные ритмы и более богатые гармонические структуры»^[47], – размышлял барабанщик. Не подлежит сомнению, что в своих исканиях Капитан вдохновлялся опытом джазовых групп. Он рассказывал своим соратникам о «телепатическом» чувстве, которым, на его взгляд, обладают лучшие джазисты; о способности считывать музыкальные идеи друг друга и не задумываясь переходить от одной части номера к другой. Тем не менее песни, которые начали появляться у группы, все еще имели вполне традиционный ритм и блюзовое звучание. Однако Дон постоянно вносил правки, требуя от музыкантов сыграть их так или эдак.

Глава седьмая, в которой происходит вмешательство неизвестных науке сил, а Капитан подвергается нападению из кухонного шкафа

В январе 1967 года Captain Beefheart and his Magic Band, не имея ни контракта, ни готового набора песен, по указанию Капитана решили перебраться из пустынного Ланкастера на Голливудские холмы, в Лорел Каньон, чтобы стать поближе к цивилизации. Никакого готового плана не было, однако несколько дней спустя в одном из местных кафе Дон Ван Влит и Джон Френч совершенно случайно натолкнулись на бизнесмена по имени Боб Краснов, который специально приехал в Калифорнию – как раз для того чтобы разыскать там Капитана и его Волшебную Группу! Капитана такое стечение обстоятельств совершенно не удивило. Он сразу объяснил, что неожиданная встреча произошла в результате вмешательства неизвестных науке телепатических сил. Краснов был вице-президентом лейбла Kama Sutra (главными звездами которого были The Lovin’ Spoonful) и большим поклонником сингла \"Diddy Wah Diddy\". Он излучал позитив, был преисполнен оптимизма относительно будущего группы и считал, что музыканты непременно станут популярнее, чем The Beatles и The Rolling Stones. Поэтому он сразу подписал Капитана и его команду на новый, «родственный» Kama Sutra лейбл под названием Buddah Records[111].

Теперь у группы в кармане был контракт, а также немалый кредит доверия от весьма солидного менеджера. Оставалось только привести в порядок новые песни, которые находились в очень разной степени готовности (в основном из-за того что Влит постоянно их редактировал и дорабатывал). Наступало время засучить рукава и взяться за дело. Увы, как раз в этот момент Капитана стало подводить здоровье – у него начались панические приступы. Временами Дон начинал учащенно дышать и трястись от страха. Он объявлял, что у него паническая атака и командовал Джону Френчу срочно померить ему пульс – Влит был уверен, что ему, как и его отцу, угрожает смерть от инфаркта. Как правило, приступы происходили непосредственно перед очередной репетицией. Френч мерил Капитану пульс, фиксировал учащение, и Дона тут же везли в больницу. Врачи прописывали Влиту лекарства и объясняли ему, что его панические атаки носят психосоматический характер. Лекарства Дон пить отказывался (так как считал, что они ослабят его творческие силы), а вину за подорванное здоровье возлагал на музыкантов, которые его «доводили», «ленились» и «не умели играть как следует». Кроме того, Капитан был убежден, что группа строит коварные планы по свержению своего фронтмена. Здесь уместно вспомнить известную цитату из Джозефа Хеллера «Если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят», – потому что слабая духом команда действительно периодически порывалась устроить бунт на корабле и уйти в самостоятельное плавание. Морские волки Снауффер и Хэндли несколько раз пытались подговорить юнгу Джона Френча (который неплохо пел) стать вокалистом в их будущей группе. Френч, однако, демонстрировал высокие морально-этические качества и продолжал сохранять преданность своему Капитану.

Стоит отметить, что помимо зловредного Мэджик Бэнда, не менее пагубным образом на капитанское здоровье влиял ЛСД, который Ван Влит продолжал употреблять в непомерных количествах. Иногда это приводило к курьезам. Гари Маркер, друг и соратник Мэджик Бэнда, вспоминал, как однажды поздно вечером Капитан, гостя у него, в очередной раз закинулся «кислотой» и отправился на кухню, чтобы чего-нибудь выпить. По своему обыкновению Дон не стал включать свет – он утверждал, что под «кислотой» способен видеть в темноте – и начал шарить по шкафам в поисках выпивки. На его беду в одном из верхних шкафов Маркер хранил большой мешок ямса – сладкой картошки. Клубни ямса пролежали в темноте уже пару месяцев и отрастили длиннющие побеги. Впоследствии Маркер объяснял, что, когда Дон открыл дверцу шкафа, в темноте на него обрушился каскад клубней с щупальцеобразными отростками. «Дон издал звук, напоминающий вопль Джеймса Брауна в начале композиции \"I Feel Good\", только на октаву выше», – вспоминал Маркер. С квадратными от страха глазами, размахивая руками, Дон вылетел из кухни. Его пришлось срочно везти в больницу. «Ну что, снова к нам, Мистер Влит? – поинтересовался медбрат в приемном покое. – Очередной инфаркт или пришельцы напали?». Дон остолбенел, повернулся к Маркеру и спросил: «Черт возьми, он что – телепат?!»^[48].

Глава восьмая, в которой Капитан снова встречает Рая Кудера и записывает свой первый альбом

Песни к будущему альбому по-прежнему пребывали в незавершенном виде, однако Капитан был убежден, что знает рецепт успеха – он вознамерился привлечь в группу Рая Кудера, чья игра на слайд-гитаре так восхитила его пару лет назад. 20-летний Кудер был не просто выдающимся гитаристом – он прекрасно чувствовал дух старого блюза, был талантливым аранжировщиком и худруком. Долгие переговоры увенчались успехом, и при посредничестве бывшего басиста Rising Sons Гари Маркера сомневающегося Кудера удалось завлечь в группу. Это привело к тому, что Даг Мун, штатный слайд-гитарист коллектива, оказался не у дел. Много лет спустя Кудер вспоминал свой первый визит домой к Мэджик Бэнду и радушную встречу, которую ему устроил Капитан: «[Ван Влит сказал: ] \"Ну, я тебе расскажу, чего мы делаем и чего мы не делаем. Первое, черт возьми, вот этот чертов парень, – Дон показал на несчастного Дага – Даг, проваливай отсюда, просто вали. Ты нам больше не нужен. А другая хреновина, доложу я тебе, вот этот басист Джерри. Он партии запоминает через раз. Я его учил, я его сам музыке научил!!\"» «Опаньки, понеслась, – подумал Кудер. – Выходи по одному»^[49].

Как бы там ни было, авторитет Кудера сделал свое дело. Под его умелым руководством творческий процесс начал приобретать организованную форму, а песни – законченный вид. Вспоминая композиторские методы Дона, Кудер рассказывал, что Бифхарт мыслил нотами (а не аккордами или гармониями): «В наборе нот он хотел то и хотел это. Как ты этого добьешься, было неважно, главное, чтобы оно звучало так, как он хотел… он видел музыку вот таким нелинейным образом»^[50].

Было очевидно, что студийная работа с Доном легкой не будет. Во время демонстрационных сессий Рай был недоволен тем, что Дон поет недостаточно «блюзово». Тот, в свою очередь, заявлял, что не пытается копировать «мертвых музыкантов», а хочет быть самим собой. Кроме того, Ван Влит продолжал менять свои песни – иногда делая это в последнюю минуту. Так, по его настоянию прямолинейная, лобовая \"Dropout Boogie\" внезапно получила странноватую «балетную» вставку в вальсирующем размере 3/4, а «Electricity» – совершенно новый ритм ударных. По воспоминаниям Френча, этот ритм Капитан напел ему буквально за десять минут до записи демонстрационного дубля. Тем не менее с обновленной партией песня сразу зазвучала свежее и оригинальнее. «Песня действительно приобрела законченный вид»^[51], – вспоминал Джон Френч. Оставаясь мастером в остроумных деталях, неожиданных фрагментах, хитроумных риффах и отдельных ходах, Дон, тем не менее, не был способен представить структуру песни в целом. Когда музыканты спрашивали Капитана, сколько тактов необходимо играть ту или иную секцию, тот смущался и отвечал что-то неопределенное.

Демонстрационные записи продюсировал Гари Маркер. Капитан также пообещал ему место продюсера на грядущем альбоме, однако после того как Гари выполнил свою миссию (привел Рая Кудера), Ван Влит безропотно согласился с предложением Краснова доверить управление процессом начинающему продюсеру Ричарду Перри. В итоге именно он и спродюсировал дебютный лонгплей Captain Beefheart and his Magic Band, получивший название \"Safe As Milk\". Не имея большого опыта, Перри, однако, был полон желания сделать все идеально и даже привнес в продолжавшийся процесс работы над песнями несколько ценных идей. К сожалению, далеко не все участники Мэджик Бэнда были готовы совладать с постоянной эволюцией уже готовых песен. Сначала протест заявил гитарист Даг Мун – и был уволен. В другой момент оказалось, что Джерри Хэндли не справляется с партией баса в новой секции песни \"Abba Zaba\" (Дон внезапно решил добавить ее за несколько недель до этого). После долгих и мучительных попыток сессия застопорилась. Чтобы спасти положение, Ричард Перри предложил исполнить партию баса Раю Кудеру. Тот разучил новую партию за десять минут, и через полчаса песня уже была готова.

Когда дело дошло до записи вокала, обнаружилось, что тексты к песням, написанные Доном, по-прежнему существуют в виде кучи обрывков в большой картонной коробке[112]. Джону Френчу доверили почетную миссию сортировать клочки и оформлять их в готовые тексты. Когда Френч не был уверен, к какой песне относится тот или иной клочок, он обращался к Капитану. «Да, я думаю, это \"Abba Zaba\"», – спокойно отвечал Капитан, отрываясь от беседы. Общими усилиями тексты были восстановлены, однако далее обнаружилось, что они не совпадают с инструментальными дорожками, которые группа записала ранее (стоит напомнить, что Капитан не имел привычки репетировать с группой). За дело взялся Ричард Перри. Многократно прокручивая инструментальные записи, он, шаг за шагом, помог Дону выстроить вокальные партии и привести их в соответствие с музыкой. Запись вокалов потребовала от Капитана нервного напряжения, поэтому на подхвате всегда был Джон Френч. Он следил за текстами и капитанским пульсом, приносил воду и прощупывал сердце. Иногда он подавал Дону сигналы, в какой момент необходимо вступать. Находясь рядом, барабанщик был поражен тем, насколько мощно звучит вокал Бифхарта. «Я почти что был контужен его голосом» ^[52], – вспоминал он. Во время записи «Electricity» Дон особенно раздухарился и вступил с неожиданной силой. В этот момент в микшерской комнате схватился за голову звукоинженер: «О нет, мой микрофон!!». Многие годы спустя Капитан Бифхарт с удовольствием рассказывал (и показывал), как он умеет выводить из строя технику одной лишь силой голоса.

Глава девятая, в которой терпеливого читателя ожидает обзор альбома \"Safe As Milk\"

Альбом \"Safe As Milk\" открывают одинокие звуки слайд-гитары Рая Кудера, далее вступает Кэп, провозглашая, что родился в пустыне. И песня \"Sure ‘Nuff ‘n Yes I Do\", основанная на старом блюзе \"Rollin’ and Thumblin’\", начинает катиться по раскаленным от жары рельсам, поддерживаемая мерным гитарным ритмом Снауффера и слайд-наплывами Кудера. Однако поездка оказывается не вполне гладкой: сбивки, всплески хай-хэта[113] Френча и даже полные остановки отличают \"Sure Nuff\" от множества современных ей блюзовых каверов. Но самое сильное впечатление производит вокал Бифхарта. Взлетая от утробного рыка к высоким нотам, он кажется невероятно старым, скрипучим, но в то же время полным энергии. Дон, безусловно, заимствует многое у могучего Хаулин Вулфа, однако недостаток опыта и грубой физической силы компенсирует подвижностью, артистизмом и ощущением легкого безумия.

На \"Zig Zag Wanderer\" группа обращается к гаражному року и выдает более отвязное исполнение. Дон снова выкрикивает свои труднообъяснимые строчки, ему вторят бэк-вокалисты Френч и Снауффер. Напряженность и интенсивность песни, значительная часть которой построена на одном аккорде, достигают кульминации на промежуточных секциях. Следующая далее дорожка \"Call On Me\" по сути является соул-композицией, однако «заряженность» аранжировки и мощная капитанская подача выводят номер далеко за рамки жанра. «Зови меня, если тебе одиноко», – угрожающе призывает Кэп.

Свою подлинную силу Captain Beefheart and his Magic Band показывают на \"Dropout Boogie\". Это уже не блюз, не соул, не гаражный рок, а нечто совершенно иное. Бифхарт беспощадно «пилит» мозг слушателя навязчивой мелодией; многотонный бас работает в унисон вместе со слайд-гитарой; Френч выколачивает все возможное из своих барабанов. Затем Снауффер включает груженый фузз, и синхронно с ним Капитан, кажется, тоже включает собственную примочку, запрятанную где-то в трахее – его голос становится еще более злобным и желчным. Он гипнотически повторяет фразы-команды подобно колдуну, который накладывает заклятие. С первой же минуты номер не оставляет сомнения: никто в цветастом 1967 году не генерировал на пленку подобное количество концентрированной злобы, как Капитан Бифхарт и его Волшебная Группа. Однако в тот момент, когда слушателю кажется, что его уже утопили в кромешной тьме, Мэджик Бэнд, словно издеваясь, отключает перегруз и переходит на диковатый вальс – но лишь затем, чтобы снова грянуть со всей своей фуззованной силой.

Вслед за почти абсурдно романтической \"I’m Glad\", отсылающей к балладам 1950-х годов, следует новый удар – «слишком негативная» композиция «Electricity», вдохновленная представлениями Дона о телепатических контактах. После небольшого вступления, где группа, кажется, не может определиться с размером, композиция пускается вскачь под завывания слайд-гитары и неожиданно возникшего терменвокса; сдавленный и едкий вокал Дона существует в своем собственном ритме, отдельно от остальной группы. Вся композиция кажется жужжащей – в ней ощущается и влияние индийской раги с ее ситарами, и песни \"Paint It Black\" Роллингов, и попытка музыкантов отразить в музыке звучание высоковольтной линии. Ближе к концу номера терменвокс начинает издавать какие-то запредельные звуки, и композиция еще больше начинает походить на саундтрек к древнему фильму ужасов. Можно представить, что где-то в темном подвале Дон и его музыканты оживляют сшитый по кусочкам труп древнего дельта-блюза, пропуская через него мощные электрические разряды. «Electricity» также отличает необычный пульс барабанов – тот самый, который был предложен Доном в последний момент. По словам Френча, его игра «почти буквально повторяет бит ритм-гитары Алекса. Он попросил меня следовать за вокалом в средней секции с ломанной фразировкой, и эта идея прекрасно сработала. Отсюда началось мое осознание того факта, что барабаны в музыке Бифхарта могут получать свободу, недоступную им в других группах»^[53].

После «негатива» «Electricity» вторая сторона пластинки начинается на оптимистической ноте. Под слегка комические звуки трещотки Капитан и его команда дружно вышагивают по \"Yellow Brick Road\" («Дороге из желтого кирпича»), окруженные «сладкими леденцами» и «всякими фокусами». Характерно, что «желтый кирпич» Дона заканчивается в «школьно-досочной черноте» – возможно, намекая на его нелюбовь к учебе и дисциплине. Еще более эксцентрично звучит следующая далее композиция \"Abba Zaba\". По просьбе Бифхарта Джон Френч придумал для нее «африканскую» партию ударных – абсолютно новаторскую для рок-музыки того времени. Дон распевает экзотический абстрактный текст («Абба-заба-зум!») с участием бабуинов и муссонов и, вероятно, приплясывает подобно обезьяньему Королю Луи из мультика «Книга джунглей». С другой стороны, средняя секция композиции, по признанию Френча, была позаимствована с одной из пластинок Рави Шанкара.

Размеренный шаффл и губная гармошка Дона на \"Plastic Factory\" напоминают о его любви к блюзу (после всех предшествующих странностей о ней легко забыть), а также о его нелюбви ко всем формам организованного труда. Традиционный блюз, однако, вызывал все меньше энтузиазма у Дона, поэтому даже в этот номер он решил ввернуть секцию «вальса». После этого не приходится удивляться, что, когда Кудер решил предложить Бифхарту записать старый блюз Роберта Пита Уильямса[114] \"Grown So Ugly\", тот не выказал энтузиазма – даже при том, что Кудер словно на заказ написал аранжировку, скачущую с одного размера на другой. В итоге Капитан сменил гнев на милость и выступил весьма убедительно – в истерическом тоне вопя и рыча о том, что он «стал таким уродом, что глядя в зеркало уже сам себя не узнает».

Альбом венчает самый психоделический номер – \"Autumn’s Child\". Это лирическая композиция, украшенная прозрачными гитарными переливами. Она вполне могла бы остаться соул-номером с модными психоделическими эффектами (вроде массивного эха в припеве и уже знакомого нам терменвокса), если бы не все более упорное стремление Дона ломать на части любую устоявшуюся структуру. Со своими скромными четырьмя минутами номер больше напоминает многочастную сюиту, чем поп-песню – пожалуй, это наиболее близкая к арт-року композиция во всем каталоге Капитана Бифхарта. Она произвела особенное впечатление на Рая Кудера, который вспоминал, что «Autumn Child стала той песней, которая меня зацепила, потому что в ней так мало размера 4/4… Понимаете, у него была пара идей. Одна из них заключалась в том, что один и тот же постоянный ритм делал песню слишком приторной, а он этого не хотел… Добиться того, чтобы такие мелодии сработали – это неслабая работенка. Конечно, ничто из этого [видения] не было записано [на бумаге] и конечно, ничто из этого не было по-настоящему осмыслено, но как раз это и привлекало» ^[54].

Получившийся в итоге альбом свидетельствовал: вся «неслабая работенка», проделанная музыкантами, не прошла даром. Сегодня \"Safe As Milk\" можно назвать пиком раннего, «традиционного» периода группы, а также отличной точкой входа в очень непростую дискографию Бифхарта. Для многих слушателей именно такое количество чудачества, впрыснутое в ритмичный, мощный, суровый и едкий ритм-энд-блюз, оказывается оптимальным. Для 1967 года блюзовые эксперименты не были чем-то новым, однако на фоне современников Бифхарт звучал не просто агрессивно, а крайне злобно. Даже в те моменты, когда он распевал что-то оптимистическое, было до конца неясно, не глумится ли он. Диск стал плодом коллективных усилий: профессионализм, аутентичная слайд-гитара и талант аранжировщика Рая Кудера, энтузиазм продюсера Ричарда Перри, вокал Капитана Бифхарта и, не в последнюю очередь, готовность музыкантов Мэджик Бэнда прилагать все усилия для воспроизведения капитанских идей. \"Safe As Milk\" доказал: фантастические, неописуемые и непрофессиональные замыслы Дона Ван Влита вполне способны превращаться в убедительные и оригинальные песни, а его необычные сочинительские методы оказываются вполне рабочими. Даже страдая от неуверенности (в которой он однажды признался свои коллегам), Капитан был готов двигаться дальше.

Глава десятая, в которой девушка превращается в рыбу, а Капитан совершает делает исторический шаг

Менеджер Боб Краснов был очень доволен новой пластинкой и с целью ее продвижения разработал основательную рекламную кампанию. Для обложки альбома \"Safe As Milk\" провели оригинальную фотосессию – музыканты Мэджик Бэнда, разодетые в безупречные костюмы, смотрели с конверта недобрым взглядом. Джерри Хэндли демонстрировал угрожающую черную перчатку, а Ван Влит и Снауффер напоминали главарей этой мафиозной группировки. Складывалось ощущение, что группировка сама пришла за своим слушателем. Таким образом была решена важная задача: Капитан и Мэджик Бэнд были явным образом обособлены от длинноволосых хиппарей, которых они недолюбливали.

Согласно замыслу Краснова, выход \"Safe As Milk\" должен был быть приурочен к Монтерейскому поп-фестивалю, на который энергичный менеджер сумел пропихнуть своих подопечных. Мероприятие обещало стать грандиозным и успешным: группе предстояло выступить на одной сцене с Джими Хендриксом, Дженис Джоплин, Эриком Бердоном, The Who, The Mamas & The Papas, Jefferson Airplane и, конечно же, сразу прославиться. Для этого у команды уже было все необходимое – мощный набор новых песен, неповторимая слайд-гитара Рая Кудера и, конечно же, детонирующий вокал Бифхарта.

Для подготовки назначили «тренировочный» концерт на фестивале «Волшебная гора» в окрестностях горы Тамальпэ, к северу от Сан-Франциско. По воспоминаниям Джона Френча, перед концертом Капитан пребывал в особенно нервном состоянии и, по обыкновению, подозревал, что у него инфаркт. Кроме того, он решил закинуться «кислотой» – видимо, для спокойствия. Группа тоже волновалась, поэтому в первую минуту звучала, по выражению Френча, «как высыпанная на пол пригоршня гвоздей. Однако когда вступил Дон, он вложил такую убедительность в вокальную фразировку и каждую ноту своего харпа, что стал похож на мощный магнит, собравший воедино все гвозди в единый звуковой монолит» ^[55]. Увы, радость барабанщика была недолгой. Во время исполнения песни «Electricity» Дон спокойно затянул галстук, развернулся и шагнул с трехметровой сцены. Очевидцы сообщали, что Капитан Бифхарт упал прямо на менеджера Боба Краснова, который пытался его поймать. Френч рассказывал, что лицо Рая Кудера, узревшего это событие и продолжавшего играть, отражало смесь изумления и «сдержанного ужаса»^[56]. Ошарашенная группа с грехом пополам закончила номер и прервала выступление. Дон оправдывал свое поступок тем, что в процессе исполнения «Electriity» девушка в первом ряду превратилась в рыбу и начала пускать пузыри. Пока Алекс Снауффер пытался объяснить Дону, что это была личная проблема девушки, Рай Кудер объявил, что больше не может работать с Капитаном, сел в машину и уехал.

До фестиваля в Монтерее оставалась неделя. Возможность прославиться на одной сцене с Джими Хендриксом и Дженис Джоплин для Captain Beefheart and his Magic Band была безвозвратно потеряна. Сегодня можно говорить о том, что падение Капитана имело для группы куда более фундаментальные последствия. Он продолжал двигать группу в каком-то непонятном направлении – иногда даже сам того не желая.

Отчаянный шаг Бифхарта на фестивале «Волшебная гора» ознаменовал начало нового, довольно мрачного периода в истории Мэджик Бэнда. Деморализованный, потерявший гитариста коллектив был не в силах выступать, и \"Safe As Milk\" лишился концертной поддержки. Диджеи активно крутили пластинку, однако реклама на радио и во всех крупных музыкальных изданиях почему-то не трансформировалась в продажи. Капитан и его команда оказались на мели. «Я не ел как следует целыми днями»^[57], – вспоминал Джон Френч. Вскоре музыкантов выселили из дома за неуплату, и группа практически развалилась. Лишь дипломатические усилия Френча спасли ансамбль от неминуемой кончины – барабанщик уговорил Снауффера и Хендли дать группе еще один шанс. Стоит отметить, что после катастрофы в Тамальпэ предложения начать сольную карьеру получал и фронтмен Мэджик Бэнда – Краснов обещал сделать его популярнее Джеймса Брауна. Капитан, однако, решительно отказывался: очень вероятно, что верный и терпеливый Мэджик Бэнд был нужен Капитану не меньше, чем Капитан – Мэджик Бэнду. Интересную теорию на этот счет высказала однажды Лори, подруга Ван Влита. Во время очередной панической атаки Дона она предположила, что он просто боится успеха (чем сразу же вызвала приступ капитанской ярости)^[58].

Глава одиннадцатая, в которой Капитан не может противостоять силе вдохновения

Вскоре дела стали налаживаться: был найден новый дом и новый постоянный гитарист по имени Джефф Коттон. Не являясь ортодоксом вроде Кудера, он тем не менее был весьма одаренным блюзовым гитаристом со своим почерком. Когда-то Коттон играл с Френчем в одной группе Blues In The Bottle. Теперь же Джефф, который был почти на год младше своего давнего друга, оказался самым молодым участником Мэджик Бэнда. Он поселился в свеженайденном доме с Ван Влитом, Лори и Френчем. Ветераны Снауффер и Хэндли жили отдельно, со своими семьями. Капитан отнесся к юному новобранцу очень приветливо и сразу же оценил его таланты. Теперь уже не Френч, а Коттон выслушивал доверительные истории о том, как все остальные музыканты «его не понимают». «Похвала, которую я раньше получал от Дона, быстро сменилась снисходительными замечаниями. Зачастую они звучали в присутствии Коттона»^[59], – вспоминал Френч. Капитан также проводил продолжительные приватные беседы с юными музыкантами. В итоге два товарища перестали доверять друг другу. Кроме того, отселившиеся Снауффер и Хэндли тоже стали напоминать обособленную фракцию. Однако и они продолжали активно практиковаться, чтобы поднять исполнительский уровень группы. Снауффер упорно совершенствовал технику слайд-гитары и фингерпикинга[115], чтобы подхватить партии Рая Кудера, а Хэндли значительно прибавил на басу, чем даже заслужил похвалу Дона. Джон Френч тем временем размышлял над тем, как ему обогатить свою игру, и искал вдохновения в записях других музыкантов. Вместе с Ван Влитом они прослушивали самые разные пластинки, которые тот приносил в дом: джазовых саксофонистов Джо Хендерсона и Чарльза Ллойда, гитаристов Уэса Монтгомери и Габора Сабо, альбом \"Sketches Of Spain\" Майлза Дэвиса, а также бесчисленных блюзменов. Однажды Дон даже притащил пластинку с цирковой музыкой, а в другой раз поставил на проигрыватель полевую запись этнической африканской музыки. Слушая экзотическую пластинку, Джон Френч с удивлением обнаружил точно такой же ритм, который сам недавно изобрел для песни \"Abba Zaba\". Влияние африканской музыки было хорошо заметно и на альбомах Джона Колтрейна – его многослойные и сложные работы, существовавшие, казалось, за пределами всех привычных представлений о музыке, производили на Дона и Джона особенно сильное впечатление. С другой стороны, Бифхарт всегда был готов раскритиковать любую современную рок-группу, а недавно вышедший «Сержант Пеппер», казалось, не вызвал у него ничего, кроме раздражения.

Занимаясь музыкальным самообразованием, Капитан не забывал и о работе над песнями к новому альбому. Он бренчал на гитаре, временами извлекая из нее, по словам Френча, «весьма интересные звуки» ^[60]. Много лет спустя гитарист Билл Харклроуд называл гитариста Ван Влита «Джексоном Поллоком, который пытается сыграть Джона Ли Хукера»^[61]. Джон Френч, наблюдавший творческий процесс в непосредственной близости, рассказывал: «Сочинительская техника Дона была ограничена рядом факторов. Одним из этих факторов было его неумение играть на гитаре… Его попытки были крайне ограниченными, но когда он обнаруживал новый звук или музыкальную фразу, то приходил в невероятное возбуждение. Если в комнате никого не было, он звал на помощь – словно попал в ловушку со своим открытием и ждал спасения посредством пленки или совместного разучивания этой идеи на гитаре» ^[62]. Временами на помощь приходил Джефф Коттон, который пытался самостоятельно воспроизвести на гитаре новую капитанскую идею. Капитан часто бывал недоволен результатом и звал Френча. Джон играл дословно тот же гитарный ход, а иногда даже совершенствовал его по ходу дела. «Вот ты сразу понял мою мысль!» – обрадованно заявлял Капитан.

Кто-то подарил Дону портативный магнитофон, и он начал активно записывать на пленку придуманные им риффы, фрагменты и идеи. Почетная должность магнитофонного оператора была доверена барабанщику. Френч и магнитофон были обязаны находиться в постоянной боеготовности на случай, если Капитану вдруг придет в голову какой-нибудь убойный рифф. Поскольку запасы капитанского вдохновения многократно превосходили домашние запасы пленки, вскоре перед барабанщиком встала задача отыскивать на записях редкие свободные места. Это означало постоянный риск стереть что-нибудь важное и навлечь на себя беспощадный капитанский гнев и обвинения в саботаже. Кроме того, Френч был обязан точно помнить, где записана та или иная музыкальная находка, чтобы вовремя проиграть ее Дону. «Джон, скорее, найди тот кусок, ну ты знаешь, с того вечера, когда кошка вела себя странно, – отдавал команду Капитан, пока нерасторопный Френч возился с пленкой. – Что значит ты не знаешь, где он? Чувак, ну не тормози же! Боже мой, я ведь потеряю мысль, если ты сейчас же его не найдешь! Нам надо собрать все в кучу, чувак, это хит. Это значит, куча бабла для тебя и для меня»^[63].

Группа активно репетировала – зачастую без Дона, который обычно появлялся в комнате последним. Нередко какой-нибудь мелодический ход или другая деталь запускала его творческий процесс, и Ван Влит моментально прерывал джем, призывая на помощь весь Мэджик Бэнд, чтобы не потерять мысль. Ему требовалось немало усилий, чтобы донести ее до остальных: он мог описывать свои идеи словами, петь, свистеть, играть на гармонике или бренчать на гитаре и по ходу дела рвать ее струны. «В его голове всегда было какое-то видение, – объяснял Френч. – Оно могло находить выражение в поэме, тексте песни, рисунке или мелодии – в зависимости от того, что было у Дона под рукой в тот момент. Оно словно взывало к освобождению, и он мог быть очень настойчивым, когда накатывал очередной приступ вдохновения» ^[64]. «Заткнись, нам надо это сделать!!», – орал Капитан на непонятливого коллегу. Неудивительно, что настойчивость Бифхарта, его убежденность в своей правоте и командный тон приводили к ссорам и ругани на репетициях. Как правило, Дону приходилось воевать со Снауффером и Хэндли. С другой стороны, Френч и Коттон, зная, что им предстоит остаться под одной крышей с Капитаном после того, как старшие товарищи уйдут, предпочитали не высовываться и молчаливо занимали сторону Дона. Тем не менее несмотря на все раздоры, работа над новыми песнями по-прежнему сохраняла определенные признаки коллективного творчества. Члены Мэджик Бэнда нередко предлагали свои музыкальные идеи. Капитан, как правило, относился к ним снисходительно, однако временами милостиво брал эти риффы или мелодии за отправную точку в работе над собственными композициями – которые на пластинках неизменно получали единоличное авторство Дона Ван Влита.

Бифхарт постоянно обвинял музыкантов в том, что из-за их лени они никак не могут завершить работу над альбомом, однако сам же тормозил процесс – он просто не мог позволить своим опусам принять завершенный вид. Верный себе, Дон постоянно делал правки и добавлял к песням все новые фрагменты – чем неизменно вызывал раздражение Алекса Снауффера и Джерри Хэндли. От постоянных правок Дона песни приобретали причудливый, фрагментированный вид. Френч чувствовал, что Капитан «прессовал» группу «во все более и более странную музыку, в которой было все больше и больше смен темпа, и которая все дальше отходила от песенной формы»^[65].

Недовольство Снауффера и Хэндли во многом объяснялось тем, что группа по-прежнему сидела без денег. Редкие концерты, которые организовывал Боб Краснов, приносили весьма скудный доход, а процесс работы над новым альбомом затягивался. Виктор Хейден, кузен Ван Влита, выручил Джона Френча, отдав ему свои старые джинсы – барабанщик стирал их в ванне. «Мы почти нигде не бывали, ни с кем не общались, редко видели девушек и жили с человеком, который подвергал нас постоянной критике»^[66], – вспоминал Джон. Возможно, что Капитан, как никто другой в группе, понимал, как легко могут сбиться с пути истинного неопытные и легкомысленные молодые люди. Твердой рукой он решительно приводил в порядок хаотический образ жизни всего Мэджик Бэнда: после известного случая он перестал употреблять «кислоту» и запретил другим, репетиции строго контролировались, музыкальные эксперименты ограничивались, шутки и дуракаваляние не допускались. В целях защиты от возможного плагиата во время выступлений запрещалось играть новые номера.

Неустанные усилия Бифхарта приносили свои плоды: на концертах музыканты играли все мощнее и мощнее, временами уходя в продолжительные импровизации. В сентябре Мэджик Бэнд выступали на разогреве у The Doors. Френч вспоминал, что тем вечером группа звучала «особенно мощно и тяжело… Мы разучили наши небольшие гармонические партии и были как следует «сыграны». Блюзовые дела звучали монстрически. Алекс блистал на слайде, а Джефф играл ритм сдвоенным фингерпикингом, который так важен в дельта-блюзе… Дон, возможно, был на пике формы… Он всегда говорил, что тем вечером сжег колонки [своим вокалом]» ^[67]. Группу вызвали на бис, а выходя со сцены, музыканты заметили озадаченных The Doors. С их стороны долетел риторический вопрос: «И как нам выступать после такого?»

Глава двенадцатая, в которой терпеливого читателя ожидает обзор невыпущенного альбома \"It Comes To You In a Plain Brown Wrapper\"

Менеджер Боб Краснов чувствовал: группа дозрела до того, чтобы зафиксировать свои идеи и умения в студии. В октябре 1967 года Captain Beefheart and his Magic Band приступили к записи весьма амбициозного альбома, который, увы, ожидала несчастливая судьба. Блестящая идея Капитана заключалась в том, чтобы записать двойной альбом. На первой из пластинок группа должна была выступить под своим именем и исполнить набор не очень длинных, вполне форматных песен. На второй пластинке должен был предстать их «разогрев» – мифическая группа квакеров из XXV века. Квакеры, конечно же, не имели ничего общего с Оркестром им. Сержанта Пеппера: им предстояло исполнить продолжительные импровизационные композиции, вдохновленные недавними живыми выступлениями Мэджик Бэнда. Музыканты даже сфотографировались в квакерских нарядах – было видно, что за шесть веков они практически не изменились. Альбом должен был получить название \"It Comes To You In a Plain Brown Wrapper\" («Выдается в простой оберточной бумаге»). Конверт пластинки предполагалось стилизовать под мятый конверт из грубой бумаги, на обложке – марки с портретами музыкантов и пометка \"Strictly Personal\" («Лично в руки»).

К записи нового альбома Мэджик Бэнд подошел в более уверенном состоянии, однако были и проблемы. Первая из них – отсутствие Ричарда Перри: продюсер, вложивший так много сил в \"Safe As Milk\", решил прекратить сотрудничество с группой после того, как на одном из концертов Мэджик Бэнда услышал гитарное соло в исполнении Дона. Другой проблемой была собственная неготовность команды. Ван Влит так и не успел завершить тексты ко многим песням, а импровизационные номера, по мнению придирчивого Джона Френча, не были достаточно отрепетированы: группа не имела представления, в какой момент переходить от одной секции к другой, и даже не обсуждала, сколько должна длиться каждая из импровизаций.

Тем не менее сегодня именно эти «джемы» представляются наиболее впечатляющим и уникальным наследием сессий к невыпущенному проекту. Самый объемный из трех импровизационных номеров – без малого 20-минутная «Tarotplane». Неспешной поступью этот номер продвигается вперед, ведомый харпом Капитана и весьма вольготной игрой Джона Френча. Название номера вызывает явные ассоциации с древним \"Terraplane Blues\" Роберта Джонсона, а также чем-то эзотерическим. Однако «Tarotplane» отказывается быть традиционным блюзовым шаффлом. Хотя номер по-прежнему берет за основу весьма прямолинейный размер 4/4, здесь это кажется формальностью – каждый из музыкантов (включая самого Бифхарта) постоянно смещает ритмические акценты, в результате чего композиция кажется очень «разболтанной», «вихляющей» туда-сюда. Под эти звуки можно представить себе мерно вышагивающего верблюда, нагруженного разнообразным, произвольно покачивающимся, болтающимся и гремящим увесистым скарбом. Френч щедро рассыпает многочисленные сбивки и синкопы, и в результате этого вольного обращения с ударными вся конструкция шевелится и колыхается как единая тяжеленная масса. Барабаны звучат непривычно плоско (Краснов заставил Джона снять тарелки и подверг звук ударных суровой компрессии) – кажется, что они просто сдавлены тяжестью остальных инструментов. Пока караван идет, Капитан в своей характерной вокальной манере импровизирует на темы старых блюзов, по ходу дела вспоминая \"You’re Gonna Need Somebody On Your Bond\" Слепого Вилли Джонсона и \"Wang Dang Doodle\" Хаулин Вулфа. В тот момент, когда слушателю кажется, что он уже приноровился к ритму этой поездки (и его, возможно, даже перестало укачивать), через блюзовую монотонность внезапно прорывается совершенно дикий звук. Эти странные атональные переливы, напоминающие трубный зов неизвестного науке животного, на самом деле являются попыткой Капитана сыграть на индийском инструменте шахнай, напоминающем гобой. Бифхарт не попадает ни в ритм, ни в тональность, но это лишь добавляет композиции оригинальности. Через 19 минут вокальных и инструментальных экспериментов «Tarotplane» заканчивается, не сменив ни одного аккорда и сохранив свой неторопливый шаг.

10-минутная \"25^th Century Quacker\" – это еще одна разработка слонового масштаба и весовой категории. Она подхватывает неспешный ритм, заданный «Tarotplane» – разве что здесь он кажется чуть более усталым и спотыкающимся. Предоставив Мэджик Бэнд самим себе, Капитан уходит в очередное вольное плавание, импровизируя пасторальный текст на тему встречи юной девы с квакером будущего. Шахнай и плывущие звуки слайда добавляют восточного колорита сомнительной романтике их встречи. Результатом столь смелого замеса становится номер, в котором есть и архаика дельта-блюза, и монотонность индийской раги.

Однако подлинным триумфом импровизационных экспериментов группы является 15-минутный номер \"Mirror Man\" – тот самый, который за год до этого подстегнул работу над песнями к \"Safe As Milk\", но так и не попал на саму пластинку. После двух предыдущих, словно расплавившихся от жары композиций, этот трек звучит заметно более энергично. \"Mirror Man\" – это густое варево гитар, харпа и скользящих нот баса; обильные сбивки Джона Френча. Дон определенно заряжен происходящим: он переходит от язвительной сдержанности к фронтальной вокальной атаке. На протяжении всей композиции Бифхарт постоянно играет выключателем микрофона; сдавленный голос постоянно прерывается и прорывается через окутывающую его звуковую вату – похоже, что Дон поет через доисторический фонограф; его слова распадаются на абстрактные звуки. В это время Джефф Коттон со своим слайдом (видимо, пытаясь повторить подвиг Дага Муна) устраивает в правом канале нечто совершенно анархическое. В студии происходит настоящее звуковое безумие – африканский ритуал, вводящий в транс. Кэп отважно врубается в этот наваристый грув; его харп гакает гусем. Возведенная музыкантами постройка сотрясается до основания, рискуя рухнуть под своей тяжестью, вслед за плавающим ритмом Френча всю конструкцию шатает и ведет. Откуда-то из глубин этого хаоса Кэп взывает к Миррор Мэну привязчивым мотивом.

«Джемы» Captain Beefheart and his Magic Band не имеют аналогов в капитанской дискографии – это уникальный пример свободы, которую Капитан позволил себе и своим музыкантам. Мы можем слышать не только незаурядный импровизационный талант Бифхарта, но и то, насколько изобретательную игру могла продемонстрировать его группа, если ее отпустить на волю. Скептики замечают, что капитанские «джемы» являются неполноценными – они лишены развития, драматургии, неожиданных поворотов. Позволим себе заметить, что именно эти черты делают «джемы» особенными. Неудивительно, что со своим многотонным весом они просто лишены той подвижности, которую демонстрируют их более проворные собратья. «Tarotplane», \"25^th Century Quacker\" и \"Mirror Man\" – это болотный бит Бо Диддли родом из болота юрского периода. Неповоротливые как брахиозавры и диплодоки, эти номера обречены на поражение в эволюционной борьбе и неизбежное вымирание, однако и по сей день поражают воображение.

Не менее интересно слушать и другую часть альбома: не импровизации, а песни, которые, согласно капитанскому замыслу, должны были исполнить сами Captain Beefheart and his Magic Band. «Форматность» этих номеров довольно условна. Пожалуй, самым ярким из них является 8-минутная \"Kandy Korn\". Она получила свое название после того, как Френч сравнил один из сегментов этой сложносочиненной композиции с популярной в Америке ириской Candy Corn – трехцветной, имеющей пирамидальную форму. («С Капитаном мы все учились выражаться образно»^[68], – объяснял Джон.) Подхватив идею Френча, Ван Влит развил тему, затем придумал несколько неожиданных ритмических вставок и закончил дело, сочинив хитроумное вступление. Впрочем, оно подверглось упрощению, после того как никто не смог постигнуть продвинутую капитанскую идею. \"Kandy Korn\" стартует с хорошо знакомого слонового бита, который время от времени спотыкается о ритмические преграды, коварно добавленные Капитаном. В какой-то момент номер переходит на 3/4, Дон самоустраняется, а на первый план выходит пританцовывающий дуэт легких, не перегруженных гитар. Поддерживая темп вальса, композиция начинает карабкаться вверх, а затем, словно достигнув самой вершины, радостно возвращается на приятные четыре четверти. В этот кульминационный момент, словно под проглянувшим солнцем, каскады звенящих аккордов начинают играть светом и переливаться всеми красками – можно подумать, что мы слушаем группу The Byrds. Переплетающиеся пассажи настолько хороши и далеки от блюза, что можно даже забыть о том, что еще недавно здесь пел сам Капитан Бифхарт. Это Волшебная Группа на пике своей силы – свободная, живая, непредсказуемая… и волшебная.

Номер \"Trust Us\" способен вернуть замечтавшегося слушателя на грешную землю и напомнить, кто здесь главный. Этот весьма минорный номер построен на раскачивающемся, упорно повторяющимся риффе, на фоне которого Капитан огорченно рычит, что «надо нам доверять». Интересно, что на этом этапе Бифхарт, явно не доверявший хиппи и The Beatles, сам пытался толкнуть в народ какой-то глубокомысленный месседж. Нам не дано постигнуть, что стоит за строчками вроде «чтобы найти нас, нужно смотреть вглубь» или «путь – это маска любви», поэтому остается только следить за тем, как композиция то разваливается на части, то собирается снова, чтобы продолжить свой скорбный путь.

Еще один хит несостоявшегося альбома – композиция \"Safe As Milk\". Это наглядный пример того, как Капитан и Мэджик Бэнд умели сделать что-то не очень простое моментально запоминающимся. В основе номера – торжественный и одновременно причудливый рифф, подчеркнутый слайдом. Группа играет с напором и легкой порцией одури, а Капитан, лихо оседлав брыкающийся ритм, выдает загадочно-поэтический текст со строчками вроде «Умылся, и залила сигарету вода, / Капли капнули в пепельницу, / Попали совсем не туда» или «Электролампочка в отрубе на долгие годы разом, / Пары холодильника слезоточивость скармливают газу». Завершая свое выступление, Капитан пытается убедить нас в том, что он «может быть и голодный, но уж точно не странный», однако композиция продолжает телепаться еще некоторое время, как выброшенная на берег рыбина.

\"Beatle Bones N’ Smokin Stones\" щеголяет простеньким, но не менее запоминающимся слайд-риффом, однако на этот раз не торжественным, а издевательским, напоминающим дразнилку, уцелевшую после всех предыдущих камнепадов. Капитан включает свой самый язвительный и ехидный режим, чтобы исполнить песенку про «жучиные кости и дымящиеся камни», а также проехаться по всему земляничному – не только по земляничным полянам, но и по земляничному молу, земляничной моли и земляничной гусенице. Песня периодически останавливается, и звуки начинают расползаться в разные стороны, однако Капитан проворно ловит и возвращает их в свою шляпу, после чего продолжает. Особенное удовольствие доставляет слегка безумная партия струнных – в студию были приглашены профессиональные классические музыканты. Ван Влит предусмотрительно напел партию струнных в магнитофон, однако в момент записи оказалось, что его мелодия находится в другой тональности. Джон Френч так и не сумел объяснить музыкантам, что от них требуется, после чего в дело вмешался Кэп – он напел скрипачам совершенно иную партию, и музыканты тут же поняли свою задачу, а первая скрипка отметил, что партия, напетая Доном, напоминает ему Стравинского.

Сессии \"Brown Wrapper\" оставили после себя и целый ряд незавершенных треков – преимущественно инструментальные номера, вокал к которым так и не успели добавить. Эти ископаемые скелеты хищных блюзов эпохи палеозоя не поддаются радиоуглеродному анализу, поэтому сегодня ученые могут лишь догадываться, какой вид они должны были иметь. Очевидно, однако, что этот вид должен был быть причудливым. Номер \"Moody Liz\" украшают психоделические распевы (неужели снова квакеры XXV века?). Это вязкая разработка, которая в какой-то момент сбрасывает задумчивость и, словно отцепив тюремную гирю, бросается вприпрыжку легким мажором. Запись \"On Tomorrow\" имеет честь зафиксировать для потомков неподражаемую гитарную технику самого Капитана Бифхарта (ту самую, которая произвела неизгладимое впечатление на Ричарда Перри), а \"Big Black Baby Shoes\", \"Dirty Blue Gene\" и \"Flower Pot\" развлекаются тем, что лихо скачут с одного размера на другой.

Джон Френч в своей книге указывал, что работы над двойным альбомом были прекращены в середине или конце ноября 1967 года. Барабанщик комментировал: «Я думаю, Дон сочинил кое-что невероятное, возможно, из разряда своего лучшего. Аранжировки все еще давали нам достаточно свободы, чтобы мы могли оживить музыку собственными искрами вдохновения» ^[69]. Действительно, даже на самых сырых и незаконченных композициях заметно, как выросло мастерство музыкантов и насколько более свободной, не сдержанной рамками и стандартами, стала их игра. Джефф Коттон вспоминал, что группа ловила кайф во время этих раскованных сессий^[70], и ему вполне можно поверить. Как и ранее, обращает на себя внимание маниакальный драйв, которым Капитан заряжает каждое исполнение; невероятная интенсивность и концентрированность всех номеров, крайне несвойственная хиппи-року 1960-х. Не менее интересно обнаружить на этих записях уже хорошо заметную фрагментарность музыки: не только сами композиции иногда предстают в виде «составных наборов», но даже партии инструментов нередко демонстрируют непростительную вольность, независимость друг от друга. Прослушать от начала до конца все треки, заготовленные для \"Brown Wrapper\", – серьезное испытание[116]. Эти записи грузят своим навязчивым напором, тяжестью и монотонностью. И тем не менее это важный исторический артефакт, во всей красе отражающий единство и борьбу противоположностей: живое импровизационное начало Мэджик Бэнда и все более специфический конструкторский подход Капитана Бифхарта. Можно сказать, что \"Brown Wrapper\" хорош именно сбалансированностью этих двух начал. Пройдет совсем немного времени, и станет окончательно ясно, «чья» взяла верх.

Глава тринадцатая, в которой британские правоохранительные органы сталкиваются с пилигримами XXV века

Двойной альбом \"It Comes To You In a Plain Brown Wrapper\" имел все шансы стать новой вехой в дискографии Капитана и его команды. Увы, работа над ним так и не была доведена до конца. «Полагаю, на тот момент Buddah решили, что записи им не нравятся», – рассказывал Джон Френч в интервью этой книге. И все же боссы звукозаписи пока еще не были готовы окончательно отказаться от группы – тем более что Captain Beefheart and his Magic Band неожиданно начали набирать популярность в далекой Великобритании. За столь неожиданный поворот событий был ответственен один-единственный человек – диджей Джон Пил. После нескольких лет, проведенных в США, Пил вернулся на родной Альбион, чтобы начать вещание на волнах плавучей пиратской радиостанции Radio London, а после ее закрытия – в эфире нового музыкального радио BBC Radio One. На тот момент Капитан Бифхарт был, без сомнения, любимым исполнителем Пила. В результате американское издание \"Safe As Milk\" попало в самую горячую ротацию «Радио Один» и вызвало интерес как слушателей, так и издателей. На январь 1968 года Buddah запланировали для Captain Beefheart and his Magic Band основательный «промо-тур»: музыкантам предстояло выступить на рекорд-конвенции в Ганновере, отыграть несколько клубных концертов в Лондоне, а затем появиться в Каннах на MIDEM – крупнейшей в Европе музыкальной ярмарке.

15 января 1968 года, в преддверии первого британского визита Капитана Бифхарта, местные меломаны получили возможность приобрести отечественное издание пластинки, а местные критики – опубликовать свои рецензии. «Странным образом ощущается старомодный дух рок-н-ролла, – комментировал Melody Maker. – Качает мощным битом, но что интересного могут найти в этом модные лондонские клубы – большая загадка»^[71]. Неизвестный автор из Disc and Music Echo был настроен более позитивно: «Соедините изощренную приблюзованную группу, дикий, рявкающий вокал, абсурдно хорошие песни, электричество, безупречно сдержанный продакшн, и что вы получите? Правильно – Captain Beefheart, которые остаются безвредными как молоко и, возможно, лучшей группой, возникшей на волне рок-н-ролла с Западного побережья Америки». Рецензия заканчивалась еще более смелым заявлением: «…ни одного слабого трека. Возможно, самая совершенная группа со времен The Beatles»^[72]. Интриги заявлению добавляли домашние фотографии Джона Леннона, попавшие в прессу незадолго до этого: на шкафу у битла красовались аж две наклейки из американского издания альбома[117].

Британскую часть турне Мэджик Бэнда организовывал еще один британский фанат – бывший пиарщик The Who Питер Миден. К сожалению, долгожданное сошествие Капитана и его команды на землю Соединенного Королевства было лишено малейших признаков триумфа – Миден не сумел должным образом оформить разрешения на профессиональную деятельность, и музыкантам предстояло изображать из себя мирных туристов. Увы, с этой задачей они не справились. Официальный запрет на въезд, изданный властями Великобритании, сохранил крайне ценную информацию о том, с какими проблемами столкнулся «Мистер Влит», являющийся «лидером американской «поп-группы»… специализирующейся на исполнении так называемой психоделической музыки» в аэропорту Хитроу. Органы британского правопорядка занесли в протокол, что «группа прибыла вместе и имела очень странный вид, облаченная в одежду, варьирующуюся от «джинсов» до фиолетовых штанов, в разноцветные рубашки, а также разнообразные головные уборы – от конических ведьмовских шляп до ярко-желтого шлема безопасности по типу тех, что носят строители». Кроме того, офицеры обратили внимание, что у странных туристов ушло «целых десять минут» на то, чтобы заполнить «сравнительно простые посадочные анкеты». После того как субъектам в касках и колпаках удалось, наконец, одолеть пограничную бюрократию, их ожидало новое испытание у таможенной стойки.

Британские офицеры зафиксировали в показаниях, что процесс собеседования с гостями столицы оказался «затруднительным, поскольку их мыслительный процесс происходил, казалось, в абсолютно параллельной плоскости и осложнял понимание азов паспортного контроля…»^[73]. Сообщается, что на вопрос о том, кто они такие, мистер Влит ответил: «Пилигримы из XXV века»^[74]. Обнаружив, что каждый член тургруппы имеет весьма смутные и отличные от остальных представления о цели визита в страну, а также изучив объем наличных средств, которым располагали прибывшие («2 фунта и 20 дойчмарок – 2 фунта в эквиваленте»), власти Великобритании развернули Капитана и его команду обратно в Ганновер.

К счастью, Мидену удалось оперативно исправить свои ошибки, и уже на следующий день Бифхарт сотоварищи вступили на территорию Великобритании абсолютно законным образом. Их ожидал горячий прием Джона Пила, который настолько расчувствовался, что даже не смог как следует представить Мэджик Бэнд во время его британского дебюта в модном клубе Middle Earth. Андеграундная газета International Times расписывала это выступление во всех красках: «С двумя гитаристами, вооруженными боттлнеками, и убойным барабанщиком в стиле Митча Митчелла, тяжесть их звучания стала надежным ритмическим трамплином для удивительного голоса Бифхарта, который напоминает молодого Хаулин Вулфа с кольцевым модулятором[118] в глотке и сливается с игрой группы наподобие шестого инструмента». Анонимный автор, однако, замечал, что «некоторые приемы использования фидбэка и других примитивных электронных шумов, наподобие просеивателя для муки, подключенного к усилителю, не имели успеха среди юных тусовщиков Middle Earth…»^[75]. Вскоре после концерта Ван Влит сообщил Melody Maker, что ему «физически нравится Англия», и что на недавнем концерте в Middle Earth у группы был «один из самых теплых приемов за последнее время». В ответ на вопрос о любимых музыкантах он назвал Фрэнка Заппу и Орнетта Коулмена, а по поводу творческих планов сообщил, что Мэджик Бэнд работает над двойным альбомом \"It Comes To You In a Plain Brown Wrapper\". «Он вообще оторванный – надеюсь, мы не попадем в тренд»^[76], – скромно добавил Капитан.

Наведя шороху в Лондоне, Captain Beefheart and his Magic Band отправились покорять Канны. На MIDEM они оказались в солидной компании исполнителей – таких, как Поль Мориа, Том Джонс, Дайана Росс и The Supremes, Fairport Convention, Гелена Вондрачкова, Blossom Toes и Карел Готт. Особенно сильное впечатление Мэджик Бэнд произвел на Артура Брауна и его группу Crazy World. Барабанщик Дрейкен Тикер вспоминал: «Я был абсолютно сражен. Я считал, что Артур был самым безумным, самым эмоциональным вокалистом и шоуменом, но после того как я увидел Бифхарта, Артур оказался на втором месте»^[77]. В довершение всего Капитану и его команде даже удалось попасть на одну вечеринку с Полом Маккартни – который тоже решил заглянуть на фестиваль.

Глава четырнадцатая, в которой Капитан и Волшебная группа записывают еще один альбом, а затем начинают терять терпение

После захватывающих приключений и роскошных приемов в Старом свете Мэджик Бэнд вернулся в свое унылое калифорнийское обиталище с осознанием печальной новости – Buddah Records не собирается выпускать записи, сделанные для альбома \"Brown Wrapper\". Хорошей новостью было то, что менеджер Боб Краснов по-прежнему верил в группу. Он был убежден, что даже если Captain Beefheart & his Magic Band и не покорят весь мир, то определенно станут героями андеграунда. Поэтому он продолжал проявлять чудеса находчивости, чтобы позволить группе записываться и выпускать альбомы. Из разрозненных сведений от не вполне надежных источников можно заключить, что Краснов заплатил боссам Buddah и Kama Sutra, чтобы они отпустили группу. Затем он получил аванс от лейбла MGM, заключив контракт, который не собирался выполнять, а на вырученные средства основал собственный лейбл Blue Thumb, первым релизом которого должен был стать долгожданный второй альбом Капитана и его команды. Поскольку записи \"Brown Wrapper\" по-прежнему находились в собственности лейбла Buddah, а Краснов был слишком честен, чтобы опускаться до воровства, перед Мэджик Бэндом встала задача записать заново свои недавние композиции. Квакеры XXV века, однако, аналогичной привилегии не получили – новый альбом планировалось сократить до одной пластинки. Следующие пару месяцев Мэджик Бэнд усиленно повторял свои старые номера, отчаянно отбиваясь от попыток Капитана сочинить что-то новое и гениальное. В планах маячили новые европейские гастроли, время поджимало.

Тем не менее, когда настало время отправиться в студию, группа проявила чудеса дисциплинированности и смогла оперативно (пере) записать все запланированные треки за одну неделю в конце апреля – начале мая. Даже Капитан выглядел собранным и подготовленным. По большей части он был доволен тем, как продвигалась работа, и на сессиях царила позитивная атмосфера. «Все складывалось гораздо лучше и звучало более продуманно в сравнении с хаосом на TTG»^[78], – докладывал Френч. Бесформенные джемы были отправлены на свалку истории. Длиннющий \"Mirror Man\" прошел процедуру обрезания и был сокращен втрое, теперь он именовался \"Son Of Mirror Man – Mere Man\" («Сын Зеркального человека – Просто человек»). Основу альбома составили новые версии уже известных песен – \"Safe As Milk\", \"Trust Us\", \"Beatle Bones ‘n’ Smokin’ Stones\" и \"Gimme Dat Harp Boy\". С \"Beatle Bones\" исчезла струнная партия в духе Стравинского, зато на \"Mirror Man\" дебютировал (при помощи усилителя) легендарный просеиватель муки. Также была записана версия \"On Tomorrow\" с вокалом, а Капитан прямо в студии сымпровизировал номер \"Ah Feel Like Ahcid\" в духе Сона Хауса. Композиция напоминает «полевую» запись доисторического дельта-блюзмена. Сочетая архаизм и сюрреализм, Бифхарт хрипит, сопит и кряхтит в свой фонограф, очевидно, шлепая себя по лодыжке для ритма. Хулиганская игра слов в названии (под опасным ahcid скрывалось банальное I said) намекала на то, что, даже завязав с «кислотой», Ван Влит был рад заигрывать с нездоровыми увлечениями современной молодежи. Еще более интересно звучала \"On Tomorrow\", в которой уживались весьма независимые друг от друга ритмы и мелодические партии. Это было что-то новенькое: если раньше Мэджик Бэнд создавал для своего Капитана мощную, непробиваемую стену звука, то теперь конструкция песни больше напоминала ажурный каркас, составленный из разнородных и причудливо переплетающихся между собой инструментальных партий.

Завершив работу, группа со спокойной душой улетела в Европу, оставив пленки в полном распоряжении Краснова. Гастрольный маршрут был составлен довольно неуклюже, и музыканты по несколько разу курсировали между Британией и континентом: из Рима в Лондон, из Милана в Ньюкасл, из Парижа в Манчестер и обратно, в Амстердам. Шиковать не приходилось, и временами водителем группы выступал даже Джон Пил, сохранявший настоящую преданность группе. На каждом британском концерте Мэджик Бэнда он наблюдал практически идентичную картину: «Примерно половина аудитории выходила из зала во время первого номера, когда он [Бифхарт] начинал играть на этом странном инструменте [шахнае] – на котором он играл не так уж здорово… Некоторые номера состояли из того, что он рычал и гудел через это устройство, но тем не менее, группа за его спиной рубилась как ненормальная»^[79][119].

Усилия не пропадали даром: вокруг Captain Beefheart and his Magic Band нарастало что-то вроде культа. Record Mirror сообщал, что хотя Капитан и его команда никогда не попадали в хит-парады, на обложки подростковых журналов и не выступали в Альберт-холле, «они, без сомнения, добились успеха. Они – одна из самых известных в Британии американских групп, они повсюду собирают массу зрителей. И это по-настоящему важно – люди говорят о Бифхарте и многие интересуются, из-за чего весь шум». В интервью изданию Капитан с удовольствием представал в роли бунтаря и рассказывал о том, как однажды, когда ему было 16 лет, его задержали полицейские – им не понравился его внешний вид. Кроме того, Дон предсказывал, что 1984 год уже не за горами и объяснял, что настоящая аудитория Мэджик Бэнда – не люди за тридцать, а 13-летние подростки, которые лучше всех понимают их «месседж». Бифхарт также расписывался в уважении к Бобу Дилану и объяснял свой художественный подход: «Можно написать стихотворение и использовать слово «желтый». Хорошо. Но если ты положишь его на музыку, то добавишь новое измерение слову «желтый», и оно вызовет картины в воображении. Там-то все и происходит – в воображении»^[80].

В то время как в далеком Лондоне Капитан рассуждал о колористике музыкальных произведений, менеджер Боб Краснов, оставшись наедине с записями будущего альбома, решил кое-что «подрисовать» к уже готовым песням. Получив полную свободу, менеджер крутил ручки, нажимал кнопки и «украшал» композиции новомодными психоделическими эффектами. На «улучшенных» записях партии инструментов гуляли из канала в канал с головокружительным эффектом фэйзинга; то там, то сям прорывались пущенные задом наперед пленки; Капитан временами звучал так, словно пел то из огромной пещеры, то со дна морского. Закончив свои труды, Краснов записал альбом на ацетатный диск и прилетел в Англию, чтобы группа смогла послушать окончательный вариант. Более молодым участникам группы «модный» ремикс Краснова пришелся по вкусу, однако ветераны Ван Влит и Снауффер «возмущались на протяжении всего прослушивания»^[31][120]. Репутация Краснова оказалась подорванной. А вскоре между менеджером и группой произошел и окончательный раскол. Это случилось после того, как Краснов забрал у концертного агента весь доход, накопленный группой за время тура, и улетел обратно в Америку. Оставшись без средств к перемещению и существованию, музыканты были вынуждены отменить престижные европейские концерты и вернуться в осточертевшую Калифорнию.

Несмотря на все восторженные отзывы, дебютный альбом \"Safe As Milk\" так и не попал ни в американские, ни в британские чарты. Неудачное окончание гастролей, коммерческий провал первого альбома и нехватка финансов изрядно подкосили моральный дух группы. По всей видимости, неудачи еще больше подпортили характер Капитана: «После всех злоключений он стал еще менее терпимым по отношению к нам»^[82], – вспоминал Френч. Джим Шервуд, заглянувший в гости к группе, наблюдал, как Ван Влит швырял микрофон об пол и орал на окружающих. Шервуд, знавший Дона еще с юных лет, комментировал: «Он показался мне совершенно другим парнем»^[83]. На гастролях, под постоянным вниманием зрителей и прессы, Дон, как правило, бывал приятен и обходителен, однако музыкантам, которые снова оказались с ним в тесной домашней обстановке, приходилось непросто. Первым не выдержал Алекс Снауффер. Гитарист рассказывал: «Я устал от всего дерьма – Дона, лейбла, всей музыкальной индустрии. У меня была жена и ребенок. Мне нужно было что-то делать. А с этими людьми я не мог рассчитывать даже на еду»^[84]. Таким образом, из Мэджик Бэнда ушел его основатель, еще пару лет назад бывший главным двигателем группы, ее организующим началом. Это был серьезный знак того, как сильно изменилась ситуация в коллективе.

Глава пятнадцатая, в которой читатель знакомится с Форельным домом, а Капитан воссоединяется с другом детства

Тем временем музыканты в очередной раз переехали. Их новому обиталищу на Энсенада-драйв, 4295, предстояло стать сценой весьма важных событий. Сцена находилась на задворках Лос-Анджелеса, в сонном районе Вудленд-Хиллз. Это действительно были холмы – все окрестные улочки тянулись по склонам, а прямо в пяти минутах ходьбы, за Малхолланд-драйв, уже начиналась совершенно безлюдная глушь. Дом, в котором поселились музыканты, тоже располагался на заросшем склоне – к входной двери вела довольно крутая лестница. До этого они ютились в тесном коттедже на соседней улице, и Френч нередко обращал внимание на это строение: «Мы никогда не видели в доме жильцов, но иногда по вечерам окна на верхнем этаже светились – словно дом присматривался к нам в ожидании или звал нас» ^[85]. Коттон и Френч были рады переезду – новый двухуровневый (особенности ландшафта) дом был заметно просторнее, хотя по местным меркам невероятно тесным для четырех-пяти человек. Дон и Лори сразу заняли спальню на верхнем уровне; Коттону и Френчу досталась гостиная, в которой они спали и репетировали. Второй спальней, соседней с гостиной, пользовались по очереди. Дом производил впечатление слегка запущенного, однако, по мнению Френча, имел свою «атмосферу». На заднем дворе находился сарай и заброшенный сад. В позднейших писаниях обиталище на Энсенада-драйв получило вполне определенное имя: «Форельный дом».

Новое жилище вселило в музыкантов новые надежды – тем более что вскоре Капитан восстановил отношения со своим старым другом, который всегда был готов прийти на помощь. Проведя почти весь 1967 год в Нью-Йорке, в родную Калифорнию вернулся Фрэнк Заппа. Он поселился в просторном бревенчатом доме в Лорел Кэньон. Таким образом Заппа и его жена Гейл оказались в непосредственной близости от Голливуда и в получасе езды от уединенного капитанского обиталища. Заппа, который всегда вел активную социальную жизнь, регулярно звал в гости Дона и музыкантов Мэджик Бэнда. Френч вспоминал просветленное выражение лица Дона и его смех, когда Заппа и Ван Влит вспоминали свои юношеские проделки. Однако разница характеров была очевидна: «Дон боялся того, что о нем подумают, а Фрэнк был абсолютно спокоен, оставаясь самим собой», – вспоминал барабанщик. В доме Заппы всегда бурлила очередная вечеринка, однако сам Фрэнк в это время нередко отсутствовал – он сочинял музыку за пианино или сосредоточенно работал в своей домашней студии. В противоположность ему, Ван Влит не любил гостей, однако все его разговоры о трудолюбии не очень сочетались с природной неорганизованностью и привычкой спать по двенадцать часов. Кроме того, при всей своей тяге к авангарду и «фрик-ауту», Заппа всегда оставался практичным бизнесменом – если он задумывал очередное чудачество, то всегда просчитывал его окупаемость; денег должно было хватить и самому Фрэнку, и его музыкантам. Невероятная продуктивность, потребность в абсолютной творческой свободе, а также умение считать деньги подтолкнули Заппу к созданию собственных лейблов. В 1967 вместе со своим менеджером Хербом Коэном он основал Bizarre Records («Странные записи»), а затем, спустя два года, – Straight Records («Нормальные записи»).

Помимо выпуска собственных альбомов Фрэнка и The Mothers of Invention, новые лейблы стали полигоном «антропологических» интересов Заппы. Он всегда оставался не только неутомимым музыкантом, но и увлеченным наблюдателем и комментатором, которого привлекало все необычное, причудливое или попросту глупое. Записи с участием странных персонажей были для Заппы и увлекательным социальным экспериментом, и средством провокации благовоспитанной американской публики. Одним из таких персонажей был «Дикарь» Фишер (Wild Man Fischer) – уличный музыкант, имевший в качестве официального диагноза параноидную шизофрению. Значительную часть юных лет Фишер провел в психиатрических лечебницах. Он был в очередной раз изолирован от общества, после того как напал с ножом на свою мать, однако, выйдя на свободу, продолжил выступать с концертами. Заппа организовал запись первого студийного альбома Фишера – пластинка \"An Evening With Wild Man Fisher\" содержала песни о маме, душевных расстройствах, психиатрических заведениях, народном признании и композиции с названиями в духе «Подумай обо мне, когда снимешь одежду». Френч, однажды наблюдавший со стороны кропотливую, многочасовую студийную работу Заппы с Фишером, вспоминал, как «Дикарь» ошалело бегал по студии, «пытаясь петь и звуча как нечто среднее между навязчивым мультяшным персонажем и психом, одержимым демонами»^[86].

Очевидно, что Дона Ван Влита впечатляли не «антропологические» эксперименты Заппы с другими личностями, а собственные альбомы Фрэнка. Будучи хозяином самому себе, лидер «Матерей» умудрялся выпускать и концептуально-сатирические альбомы, такие как \"We’re Only In It For The Money\" (с оформлением, беспощадно пародирующим «Сержанта Пеппера») и оркестровый авангард \"Lumpy Gravy\". Эти пластинки были по-своему уникальны: они умудрялись и получать уважительные отзывы критиков (что добавляло Заппе авторитета), и попадать в хит-парады (что помогало ему содержать свою семью и свою группу). Пример Фрэнка был заразительным. По мнению Джона Олдриджа, который знал Дона уже несколько лет, Ван Влит «побаивался» Заппу и «безумно завидовал»^[87] ему. Капитан мог командовать своими музыкантами, но для Заппы он всегда оставался «Донни».

Фрэнк и Дон довольно быстро договорились о том, что Заппа выпустит следующий альбом Бифхарта и Мэджик Бэнда. Эта договоренность была похожа на праздник: двойной альбом и (главное для Дона) полная творческая свобода! Ван Влит знал, что может доверить другу детства заботу о самом дорогом – своей пластинке – и не опасаться подвоха вроде того, который устроил ему коварный Краснов. К сожалению, несмотря на достигнутую договоренность о будущем альбоме, практичный Заппа не выделил группе никакого аванса. А поскольку Капитан решил, что для работы над грядущим диском нужно полностью сосредоточиться на домашних репетициях, то о концертных гонорарах музыкантам тоже пришлось забыть.

В интервью для этой книги Джон Френч вспоминал важный эпизод, который случился во время очередного визита Капитана и Мэджик Бэнда к Заппе. Фрэнк собирался вернуться к работе, и «когда мы уже прощались, зашел [пианист The Mothers Of Invention] Иен Андервуд и начал читать с листа музыку, которую Фрэнк сочинил прошлым вечером. Я увидел, как в глазах у Дона мелькнуло озарение, и вскоре после этого он сказал: \"Надо раздобыть пианино!\"» Сказано – сделано, и в один прекрасный летный день изрядно потрепанное пианино прибыло в Форельный дом. Дон планировал использовать инструмент для работы над новыми композициями, однако в отличие от Фрэнка не имел ни малейшего понятия, как управляться с клавишами. Ван Влит мог часами наигрывать лишь случайные и нехитрые пассажи. Временами в своих блужданиях по клавишам он натыкался на интересную тему, которую начинал варьировать и разрабатывать. В этот момент на подстраховке всегда должен был находиться Джон Френч с магнитофоном. С появлением пианино сочинительская активность Дона заметно возросла, количество гениальных находок тоже увеличилось. Запасов магнитофонной ленты катастрофически не хватало – недюжинное вдохновение Капитана легко могло заполнить новую пленку за один день. Устав от ювелирной работы по поиску чистых мест на пленке и вспышек праведного капитанского гнева, Джон решился на саботаж: он тайком вытащил из магнитофона предохранитель и объявил, что тот «сломался».

«Сломанный» магнитофон, однако, не избавил Френча от необходимости присутствовать во время фортепианных творческих поисков Капитана. Однажды барабанщик решил попробовать что-то новое: он взял блокнот и записал нотами очередную музыкальную находку Дона (не имея музыкального образования, Френч, однако, имел базовое представление о нотной грамоте). Увидев ноты, Капитан был поражен: «Он спросил: \"Ты действительно можешь это сыграть?\", и его глаза заблестели от возбуждения. \"Думаю, если немного попрактикуюсь, то смогу, – ответил я. – Однако это медленный процесс, и тебе нужно будет сыграть несколько раз, чтобы я смог записать\"»^[88]. Использование нот, безусловно, пошло на пользу обеим сторонам: Френч получил возможность загнать неуемный творческий процесс Капитана хоть в какие-то рамки, а Капитан смог почувствовать себя настоящим композитором – теперь его сочинения записывались нотами; немаловажным был и экономический фактор: нотные тетради были определенно дешевле магнитофонной пленки.

Глава шестнадцатая, в которой Волшебная группа отправляется за решетку и переживает смену состава

Несмотря на революционное открытие нот и продолжавшиеся приливы вдохновения, Бифхарт по-прежнему был намерен перезаписать все те же многострадальные песни, которые Краснов недавно «изуродовал» тем, что Капитан возмущенно называл «лизергиновым бромо-зельцером». Во всяком случае, когда к Мэджик Бэнду на замену Алексу Снауфферу присоединился новый гитарист, его первой задачей было разучивание партий тех же песен, которые группа уже записала в апреле-мае, и которые к тому моменту лежали под спудом у Боба Краснова[121]. Калифорнийцу Биллу Харклроуду было 19 лет – как и Джеффу Коттону, и Джону Френчу, с которыми он когда-то играл уже в упоминавшейся группе Blues In The Bottle. Как и все герои нашей истории, он был обитателем Антилоповой долины, и Captain Beefheart & His Magic Band когда-то были для него живыми легендами – близкими, но недосягаемыми. Харклроуд впервые увидел группу, когда ему было 15 лет: «Эти грандиозные человечищи не прыгали и не выпендривались, а стояли с достоинством, как пираты, которые в любой момент могут надрать тебе задницу… Я даже и мечтать не мог о том, чтобы присоединиться к этой группе»^[89]. Однако после того как его сверстники и соратники Френч и Коттон сделали именно это, Харклроуд понял, что мечта не так уж и далека. В окрестностях пустыни Мохаве его репутация как авторитетного блюзового гитариста, который умеет нота-в-ноту снимать Би Би Кинга, только росла, так что к 1968 году Билл, по его собственному выражению, «слонялся и ждал звонка от Бифхарта»^[90]. Он дождался в июне 1968-го – бросил в кейс гитару, всю свою одежду и «с карманом, полным кислоты, и носками, набитыми косяками», переселился в дом на Энсенада-драйв. Капитан сделал все, чтобы произвести впечатление, – даже хитроумно подвел будильник, чтобы тот чудесным образом зазвонил как раз в момент прихода гитариста. Харклроуд, легкомысленный, расслабленный и жизнелюбивый молодой человек, сразу же ощутил, что попал в сказку: вместе с Бифхартом он оказывался на вечеринке у Фрэнка Заппы, где знакомился с Миком Джаггером и Питом Таунсендом; наблюдал, как сам Мадди Уотерс после концерта извиняется перед Доном за то, что был не в голосе; знакомился с Чарли Мэнсоном, который приглашал Ван Влита осмотреть свой черный автобус[122]. И главное, были блюзовые джемы со старыми друзьями под опекой удивительного Капитана Бифхарта. Тем не менее, по воспоминаниям Билла, что-то не складывалось: «Атмосфера была странной – Джон и Джефф не были похожи на тех ребят, которых я знал. В их взгляде было что-то гнетущее, хотя временами они впадали в невероятный восторг»^[91].

Характерно, что непосредственно перед тем как попасть к Бифхарту, Харклроуд состоял в самой настоящей психоделической секте – подобные явления не были редкостью в Калифорнии. Сектанты стремились к тому, чтобы употреблять не больше одного яблока в день, так что в ряды группы Билл вступил изрядно исхудавшим. К своему удивлению, он обнаружил, что Мэджик Бэнд тоже сидит на диете – по решению Ван Влита, который решил, что музыканты должны полностью перейти на растительную пищу и не переедать. Это решало сразу две важные задачи: и оздоровительную, и экономическую. Капитан вообще не поощрял чревоугодие, поэтому каждый, кто пытался добраться до кухни в рабочее время, подвергался его беспощадному сарказму. Так что когда новобранец Харклроуд довольно остроумно окрестил юных членов Мэджик Бэнда «махаришистыми ребятами» (\"Maharishi guys\"), в этом была доля правды – Джон Френч, перешедший на диету из бобовых, стал напоминать «восточного мистика» ^[92]. Увы, до полного просветления ему и его соратникам было еще далеко. Поддавшись соблазну и искушению, ребята начали подворовывать еду с рынков, а однажды решили вынести под одеждой еду из супермаркета. Они были уже на пути к выходу, когда услышали сзади грозный голос: «Ни с места», и вскоре оказались прижатыми к стенке сотрудниками охраны. Следующую ночь Харклроуд, Френч, Коттон и Хэндли провели в тюрьме. Уже на следующий день незадачливых грабителей выпустили на свободу – благодаря залогу, который внес Заппа. Мнение Фрэнка по этому поводу никто так и не узнал, однако Капитан был глубоко возмущен аморальным поступком своих товарищей. «Не могу поверить, какими придурками вы оказались»^[93], – сокрушался Дон.

К этому моменту власть Капитана Бифхарта над группой стала еще более ощутимой. Особенно страдали Джефф Коттон и Джон Френч. По словам барабанщика, они «полностью потеряли веру в себя»^[94]. Джон считал, что власть Бифхарта основывалась «не столько на запугиваниях, хотя они тоже были важным фактором, сколько на его способности фокусировать нас на ощущении собственной никчемности. …Наша собственная воля постепенно подавлялась, становилась игрушкой и модифицировалась. Сознательно или нет, но медленно и методически мы все больше изолировались от настоящей реальности и подвергались внушению капитанской \"реальности\"»^[95], – вспоминал Френч в автобиографии. Из общего процесса несколько выпадал басист-консерватор Джерри Хэндли. Он был апологетом традиционного блюза, а кроме того, жил отдельно от всех, подвергаясь разлагающему влиянию своей жены. Поэтому Капитан решил усилить давление на Джерри, критикуя его игру, дисциплину, жизненные приоритеты и недостаточную преданность музыке. В этом конфликте более юные и пылкие Коттон, Френч и Харклроуд заняли сторону Капитана, и вскоре Хэндли, пережив нервный срыв, объявил, что уходит. «Это была уже другая группа, и особой радости в ней не было»^[96], – комментировал свой уход еще один участник оригинального состава команды. Чтобы сохранить добрую память о Джерри, Ван Влит решил оставить себе его бас-гитару. Вызволять инструмент из плена явился мистер Хэндли-старший, однако, проведя в доме без малого 24 часа и вняв весомым аргументам Дона, решил уступить бас без боя ^[97].

Если визиты Хэндли на Энсенада-драйв еще приносили какую-то разрядку и напоминание о внешнем мире, то с его уходом ощущение изолированности в доме стало более заметным, а атмосфера – более мрачной. Зато Капитан наконец-то ощутил, что у него развязаны руки. В одной из бесед с Гари Маркером Дон провозгласил: «Это будет моя последняя группа! Я научу ее играть так, как я хочу! И мне не придется больше выслушивать от Алекса Сент-Клера, что я ничего не понимаю в музыке!» ^[98]. Теперь, когда рядом с Капитаном не осталось ни одного изначального участника Мэджик Бэнда, а вся команда состояла из малолетних юнг-новобранцев, он был спокоен – штурвал находился в его полном распоряжении. И он чувствовал, что его паруса наполняются свежим ветром.

На подмену Джерри Хэндли к Мэджик Бэнду временно присоединился Гари Маркер – бывший басист группы Rising Sons и хороший знакомый Дона. Вместе с ним в августе 1968 года Captain Beefheart and his Magic Band отправились в лос-анджелесскую студию Sunset – чтобы сделать свои первые записи под началом продюсера Фрэнка Заппы. Бифхарт все еще надеялся перезаписать свой «потерянный» альбом, но было очевидно, что его уже тянет к новым горизонтам. Из трех песен только одна (\"Kandy Korn\") была старой[123]; к двум другим группа еще не подступалась в студии. \"Moonlight On Vermont\" была, по некоторой информации, написана еще в декабре 1967 года; музыка \"Veteran’s Day Poppy\" была завершена летом 1968-го, уже после появления Билла Харклроуда.

\"Moonlight On Vermont\" во многом отсылает к записям \"Brown Wrapper\" – все тот же спотыкающийся ритм и дух отравленного блюза. Однако с традиционно злобным рыком Бифхарта здесь успешно соперничает ржавая, словно изъеденная кислотой, как следует перегруженная слайд-гитара новобранца Харклроуда. Он играет свою резкую и неопрятную лид-партию на протяжении всей песни – даже когда Бифхарт переводит дух после своих куплетов-речитативов – и в его игре уже нет никаких попыток воскрешать дух дельта-блюза. Помолодевшая группа зазвучала более дерзко, гаражно и неряшливо; по сравнению с предшествующими записями это звучание кажется перегруженным, даже клаустрофобным – Бифхарт и Харклроуд постоянно борются за место в тесном и душном пространстве микса, сделанного Заппой.

\"Veteran’s Day Poppy\" производит даже более неожиданное впечатление. Интенсивности и концентрированности здесь еще больше, а странный темп оказывает дезориентирующий эффект на и без того ошеломленного слушателя: песня никак не может определиться с ритмом – то вальяжно бредет вразвалку блюзовым шаффлом, то пускается в ошалелый галоп; остервенелые припадки сменяются моментами отдохновения с многократно повторяемой гитарной фигурой, а те, в свою очередь, – секциями с монотонной долбежкой по одному аккорду.

Глава семнадцатая, в которой выход альбома \"Strictly Personal\" вызывает крайне противоречивую реакцию

Переслушивая \"Moonlight On Vermont\" и \"Veteran’s Day Poppy\" сегодня, «задним числом», не так трудно заметить новшества: музыка кажется еще менее консервативной и более анархической, а Капитан со своими речитативами, похоже, все меньше думает над вопросами мелодий, куплетов и припевов. И тем не менее, если бы не «ржавый» продакшн Фрэнка Заппы, обе новые композиции вполне могли бы встать рядом со старыми композициями Дона Ван Влита, которые все еще ожидали своего выпуска – или очередной перезаписи. Однако в октябре 1968 года произошло событие, которое окончательно лишило смысла идею переработки старых песен: Боб Краснов выпустил апрельские записи Captain Beefheart & His Magic Band на своем лейбле Blue Thumb под названием \"Strictly Personal\". Как и было задумано ранее, конверт альбома «изображал» грубую оберточную бумагу, на которую были наклеены марки с портретами Капитана и его музыкантов. Ван Влит был в шоке: «Это же полностью моя идея!»^[99], – возмущался он. Не меньше возмущал его и психоделический «бромо-зельцер» Краснова. Однако Дон был бессилен: пластинка уже стала достоянием слушателей и критиков.

Со стороны могло показаться, что Бифхарт прав в своих опасениях. Американский критик Баррет Хансен из Rolling Stone считал, что группа, которая, по его мнению, была способна записать блюзовый альбом с большой буквы, испортила свой звук новомодными «кислотными» эффектами, «не имевшими отношения к музыке альбома», и оставила автора заметки в глубочайших раздумьях относительно того, с чем он столкнулся: работой «величайшего белого блюзмена, ставшего жертвой коварных менеджеров», «компетентного музыканта, способного на титанические проблески» или же «ремесленника, который способен свернуть крышу только при помощи своего продюсера»^[100].

По другую сторону океана у Бифхарта и его нового альбома было гораздо больше друзей. Дэвид Гриффитс из британской Record Mirror не имел ничего против психоделических завихрений альбома: «Музыка – странная, странным образом воодушевляющая; футуристические звуки смешаны с отмороженными, во всю глотку, блюзовыми воплями». «Уникальная группа Бифхарта полностью выполнила обещание первого альбома»^[101], – провозглашал критик. С ним был согласен и безымянный автор из Melody Maker, называвший Капитана и Мэджик Бэнд «представителями кислотной музыки» и заключавший, что «новый альбом производит более сильное впечатление, чем первый». Ван Влита могло насторожить только замечание, что его «грубый и напористый вокал иногда теряется на фоне сопровождения»^[102]. Возможно, самый проницательный и вдумчивый отклик остался за андеграундом: Барри Майлз выпустил рецензию, которая опередила время – она больше подошла бы не к \"Strictly Personal\", а к пока еще безымянному двойному альбому, над которым Мэджик Бэнд уже работал как одержимый в то самое время. В ноябрьском номере International Times ее бывший главред проводил весьма меткие параллели между музыкой и живописью. Он пересказывал известную историю Кандинского, который был поражен, случайно увидев свою собственную картину вверх ногами. Майлз напоминал, что многие ограничения в искусстве всегда диктовались социальными условностями: «\"Вкус\" был тем барьером, который не позволял художникам использовать вместе дисгармоничные цвета (желтый с фиолетовым – возможно, Арп[124] разобрался с этой проблемой). В музыке были те же ограничения, – рассуждал Майлз. – В джазе Орнетт [Коулмен] избавился от размера, Сесил Тейлор легко вышел за пределы мелодии, а братья Эйлеры по-новому собрали коллаж из тематических структур и диссонанса. Великолепный Капитан представляет нам коллаж из фрагментов блюза и пародии… и отказывается от старомодной идеи, что все инструменты группы должны играть в одной тональности»^[103]. Майлз восхищался не только исполнительским мастерством группы, интересными партиями гитар и баса («послушайте их по отдельности»), сыгранностью ритм-секции и сложными партиями ударных, но и многочисленными студийными «спецэффектами». Для Майлза, в сравнении со «стерильным» саундом и «самовлюбленной виртуозностью» большинства групп Западного побережья, музыка Captain Beefheart & His Magic Band со всеми ее неровностями, парадоксами и архаичностями представала живой, эмоциональной и человечной.

Сегодня, по прошествии времени, \"Strictly Personal\" неизбежно представляется «высказыванием» группы на тему кислотного рока – даже если сама группа не имела планов «высказываться» по этому поводу. Выбор между \"Brown Wrapper\" и \"Strictly Personal\" является скорее делом вкуса: первый лучше подчеркивает живую силу группы, ее исполнительское мастерство и уникальность; второй больше похож на завершенную работу, на самоценный арт-объект, в котором «спецэффекты» не умаляют, а лишь подчеркивают своеобразность и эксцентричность команды. Не исключено, что истина лежит где-то посередине: \"Strictly Personal\" мог бы получиться более весомым и впечатляющим, если бы в его финал была добавлена одна продолжительная «отмороженная» композиция – например \"Mirror Man\" или исходная версия \"Kandy Korn\". Сегодня Джон Френч называет такие номера, как \"Trust Us\", \"Safe As Milk\" и \"On Tomorrow\" самыми «авторскими» ^[104] работами Ван Влита, в наибольшей мере отразившими его собственный стиль, – в противоположность более поздним композициям, которые, как правило, дорабатывались при активном участии других музыкантов.

Глава восемнадцатая, в которой Волшебная группа подвергается влиянию Сальвадора Дали, а Капитан изобретает новый способ сочинения песен

Осенью 1968 года Капитан живописно возмущался коварством Краснова, однако мы можем предположить, что на тот момент у него были дела поинтереснее, чем перезаписывать старые песни – ведь уже несколько месяцев подряд он активно сочинял и репетировал с группой абсолютно новые композиции для будущего альбома. Они были совершенно не похожи на старые, потому что сочинительский метод Дона к тому времени претерпел, без преувеличения, революционные изменения. Чтобы разобраться в причинах этих изменений и их сути, нам нужно будет вернуться на несколько месяцев назад – к тому летнему дню 1968-го, когда Мэджик Бэнд покинул басист Джерри Хэндли, а Дон Ван Влит узурпировал власть и объявил о том, что полностью берет музыку под свой контроль. Какой же курс планировал выбрать Капитан Бифхарт, какой цели он хотел достигнуть? На этот вопрос не может быть однозначного ответа – очень вероятно, что в тот момент Дон и сам не смог бы на него ответить. Однако мы можем вспомнить некоторые важные эпизоды и записи, которые вполне могли подтолкнуть Капитана к его собственным последующим открытиям.

Серьезное влияние на музыкальные вкусы Ван Влита имел Гари Маркер, большой любитель и знаток джаза. Он регулярно знакомил Дона с самыми разными образцами жанра. Одна из этих пластинок произвела на Бифхарта особенное сильное впечатление. Альбом \"Jazz Canto, vol. 1\" 1958 года[125] – это уникальная на тот момент попытка скрестить два вида искусства, существовавших в тесном соседстве, джаз и авангардную поэзию. \"Jazz Canto\" давал возможность услышать, как интересно могла звучать причудливая, сюрреалистическая поэзия Лоуренса Ферлингетти, Дилана Томаса и Уолта Уитмена, положенная на джазовые гармонии и ритмы в исполнении таких грандов, как Джерри Маллиган и Чико Хэмилтон. Необычные рифмы и угловатые стихотворные размеры в сочетании с джазовыми синкопами начинали жить совершенно особенной жизнью.

Стоит отметить, что басист Гари Маркер был не только любителем, но и исполнителем джаза. Несмотря на участие в блюзовой команде Rising Sons, он нередко играл джаз. Кроме прочего, он записывался с мультиинструменталистом Роландом Керком, весьма эксцентричным музыкантом. Однажды Маркер пригласил Ван Влита на его концерт. Слепой джазист появился на сцене, увешенный тремя саксофонами, в которые он дул одновременно, являя собой целую духовую секцию. К тому моменту, когда Керк начал входить в раж, раскачиваться, топать ногой и играть на полицейской сирене, которая также висела у него на шее, Дон уже задыхался от восторга^[105].

Влияние Маркера на Ван Влита не ограничивалось джазом. Однажды Бифхарту довелось случайно услышать пленки, которые делал Гари, обучаясь искусству монтажа. Маркер склеивал вместе совершенно разные музыкальные записи, сделанные в разных ритмах и размерах, добиваясь, чтобы склейки не были заметны, а конечный продукт становился похож на цельное, самостоятельное произведение. Когда Гари объяснил свой замысел, Дон объявил ему, что это именно то, чем он хочет заниматься. По воспоминаниям Маркера, идея Ван Влита была в том, чтобы делать музыку, словно «нажимая кнопки на радио и получая случайные штуки, которые хорошо звучат вместе»^[106].

Стоит отдать должное Ван Влиту: он не только впитывал в себя разнообразные культурные веяния, но и охотно делился ими с окружающими. Полагая, что прекрасное может вдохновляться только прекрасным, он решительно взялся за просвещение своих музыкантов. Музыкой дело не ограничивалось: Бифхарт читал своим юным соратникам продолжительные лекции о творчестве Энди Уорхола, Джексона Поллока, Роберта Раушенберга и Виллема Де Кунинга. По словам Харклроуда, он мог свободно рассуждать о большинстве художников, «от Моне до Модильяни и далее» или, к примеру, о роли звука в фильмах Ингмара Бергмана. «Он полностью открыл для меня этот мир»^[107], – вспоминал Билл Харклроуд, который до этого разбирался только в гитаристах и бейсболистах. Джон Френч также был под впечатлением. Когда Лори по просьбе Дона начала читать всей группе на ночь автобиографию Сальвадора Дали «Дневник одного гения», барабанщик обнаружил, что «готов бросить все… и слушать, как зачарованный»^[108]. Когда коллективные чтения «Дневника» были закончены, Джон запоем перечитал книгу еще раз. Вскоре после этого Мэджик Бэнд ожидало еще более яркое событие, оказавшее на музыкантов сильнейшее влияние, – коллективный культпоход на выставку Дали под руководством Дона Ван Влита. Наибольшее впечатление на всех участников коллектива произвела инсталляция под названием «Дождливое такси»[126]. Это был старинный «Форд», покрытый улитками и слоем растительности. Из не менее заросшего салона доносился теплый запах свежего мха – там находился женский манекен в вечернем платье, окруженный разнообразной зеленью. Скрытая система трубок обеспечивала в салоне непрекращающийся «дождь». Было очевидно, что «Дождливое такси» являло собой редкий пример гармонии природы, человека и его механизмов.

Выставка Дали произвела сильнейшее впечатление на Джона Френча. Не обладая талантом художника, Джон, по его словам, вознамерился «каким-то образом добиться при помощи своих барабанов того же эффекта, которого Дали добивался посредством кисточки. Стремление достичь такого же величия на моем инструменте почти превратилось в одержимость» ^[109]. У Ван Влита посещение выставки вызвало не меньший прилив вдохновения. Тем же вечером, когда остальные музыканты ушли спать, Дон призвал к себе Френча, усадил его рядом с собой за фортепиано и последовательно, в течение одного или двух часов, наиграл ему партии новой песни под названием \"Dali’s Car\"[127]. Френч вспоминал, что Дон «дожидался, пока я транскрибирую одну часть, а затем переходил к следующей»^[110]. «Машина Дали» была написана Ван Влитом для двух гитар, однако уже на следующей композиции, \"Steal Softly Thru Snow\", он вспомнил и про бас. Как и в случае с \"Dali’s Car\", Дон последовательно показал Френчу одну партию за другой, при этом каждая партия состояла из нескольких секций.

В тот день, когда Мэджик Бэнд собрался работать над партитурами его нового произведения, Дон пребывал в нетерпении. По воспоминаниям Френча, Бифхарт был похож на «ребенка, которому только что подарили новую игрушку, и ему не терпится ее опробовать» ^[111]. Дон внимательно наблюдал за тем, как Френч последовательно, секцию за секцией, показывал музыкантам их партии. После того, как каждый разучивал свою партию для отдельной секции, секция исполнялась группой вместе, а в это время Френч приводил в порядок следующую. Дон принимал активное участие: он радикально отредактировал партию одной из гитар, после чего композиция зазвучала гораздо лучше. Убедившись, что процесс работы над песней двигается в правильном направлении, Дон ретировался в свою спальню и захлопнул дверь. Когда Френч попытался выяснить, кому из музыкантов предназначена каждая партия в следующей секции, Дон просто отмахнулся: «Ну ты же сам все знаешь, Джон!»^[112]. И барабанщик взял бразды правления на себя[128].

Глава девятнадцатая, из которой становится ясно, к каким трудностям могут привести необычные способы сочинения песен

Метод создания песен, который Капитан Бифхарт изобрел после похода на выставку Сальвадора Дали, абсолютно уникален, и потому заслуживает отдельного внимания – тем более что на практике он был гораздо более трудоемким, чем может показаться на первый взгляд. Главная трудность заключалась в том, что «песни», которые начал сочинять Капитан, не были песнями в прямом смысле этого слова. Обычная рок-песня имеет четко выстроенную структуру (состоящую из вступления, куплетов, припева и коды), последовательности аккордов, а также мелодий и риффов. «Песни» Дона отличались тем, что в них не было ни структуры, ни последовательности аккордов; они почти целиком состояли из риффов или повторяющихся последовательностей нот, которые Дон называл «партиями». Как правило, «партии» были довольно короткие – Капитан не умел или не хотел мыслить в крупных масштабах. Интересная особенность «партий» заключалась в том, что все они были в разных размерах и тональностях: переходя к следующему фрагменту, Капитан, казалось, совершенно не думал о предыдущем. Сочинив одну «партию», он мог выкурить сигарету, затем возвращал руки на клавиатуру и оказывался в совершенно иной позиции.

После всего вышесказанного легко приравнять композиторские амбиции Ван Влита к детскому баловству, однако это было бы не вполне справедливо. Джон Френч подтверждал, что Капитан был способен осмысленно повторять большую часть своих мелодий: «С трудом, но он действительно мог это делать. Хотя я бы сказал, что чаще он просто сидел и экспериментировал»^[113]. Билл Харклроуд, также регулярно наблюдавший фортепианные экзерсисы Бифхарта (Капитан всегда любил аудиторию), подчеркивал, что Дон не просто бряцал по клавишам, а «\"пытался передать\" – это лучшее определение, которое я могу применить»^[114]. Много лет спустя Гари Лукас, гитарист позднейшего состава Мэджик Бэнда, сравнивал этот творческий метод с подбрасыванием карточной колоды, фотографированием разлетающихся карт в воздухе и последующим тщательным воспроизведением всей картины музыкантами.

Сочиняя очередную «партию», Дон далеко не всегда сообщал, кому из музыкантов она предназначается. Временами, когда он играл двумя руками, левая рука определяла партию одного инструмента, правая – другого (например, баса и гитары). В другие моменты Ван Влит изображал партию одной гитары сразу двумя руками. Тот факт, что фортепианные партии или аккорды не всегда возможно точно воспроизвести на гитаре, Бифхарта не интересовал. Билл Харклроуд: «Некоторые партии требовали одновременного извлечения семи нот – что непросто сделать, если у тебя только пять пальцев и шесть гитарных струн! Я пытался придумать, как удалить ноту или сделать инверсию, максимально приближенную к оригиналу. Результатом были партии неимоверной ширины – иногда мне приходилось зажимать струны на грифе двумя руками…»^[115]. Чтобы дополнить эту картину, стоит заметить, что музыканты Мэджик Бэнда не очень дружили с нотной грамотой, поэтому разучивали все эти многочисленные и хитроумные партии наизусть.

Беспрецедентные трудности, с которыми столкнулся Мэджик Бэнд, разучивая новые опусы Бифхарта, заключались не только в кажущейся нелогичности «партий», но и в том, каким образом эти партии сочетались друг с другом. Как уже упоминалось, «партии» разных инструментов к одному и тому же сегменту песни легко могли иметь разные тональность, размер и продолжительность. Разная продолжительность «партий» приводила к очевидной проблеме: они не могли начинаться и заканчиваться в одно и то же время. Джон Френч, получивший должность «музыкального директора», решил эту проблему принципом, который он назвал «общий знаменатель» (попутно изобретя мат-рок[129] задолго до появления оного). Джон догадался играть все параллельные «партии» разное количество раз – таким образом, чтобы к концу каждой секции все партии «финишировали» синхронно. Возникавшие таким образом «промежуточные финиши» или «точки пересечения» обозначали начало очередного сегмента. Сколько раз нужно сыграть каждую партию в каждом сегменте, решала простая математика. В автобиографии Френч сравнивает это занятие с укладкой кирпичей разной длины, а также предлагает читателю и его друзьям поставить на себе «капитанский» эксперимент: каждый в компании должен одновременно и циклически считать вслух до определенного (но разного) числа с максимальной громкостью и выражением, не сбиваясь и не отвлекаясь на товарища, но сохраняя общий ритм. Далее можно переходить к следующему заданию – множественным секциям. В первой секции Вася, допустим, считает до пяти, Маша – до восьми, а Оля – до одиннадцати. Во второй – Вася, например, до семи, Маша – до девяти, а Оля… ну пусть будет до четырех. А теперь попытайтесь сделать это в едином ритме, синхронно переходя от одной секции к другой, в композиции из, скажем, двенадцати секций. А теперь разучите и исполните по памяти альбом, в котором таких композиций чуть менее двадцати. А теперь замените простой счет исполнением хитроумных инструментальных пассажей. Получилось? Можете основывать свою группу.

Как «кирпичам разной длины» требовался хороший цемент, так и «партиям» Бифхарта требовалось связующее звено. Таким звеном выступали барабаны Джона Френча – если два гитариста и басист могли спокойно играть сами по себе, то Френчу нужно было играть со всеми музыкантами одновременно. Вдохновляясь картинами Сальвадора Дали, Джон стал использовать барабаны, чтобы «объединить» остальные инструменты, существующие в своих собственных «измерениях»^[116]. Это потребовало от барабанщика фантастической координации и незаурядной автономии рук и ног. Харклроуд объяснял, что у Френча «одна нога ведет одну часть бита, другая нога и руки – другую часть бита, и все это – в рамках одной «партии» и с разной динамикой. Это было так охренительно фанково – рехнуться можно!.. Бас, гитара, барабаны – все имели равные права. Мы все играли ритм, и мы все играли мелодически»^[117]. Можно сказать, что Френч превращал партии Бифхарта в цельные произведения и своей работой аранжировщика, и своими партиями ударных.

Бывало и так, что, несмотря на все усилия Френча, разношерстные партии все же не удавалось как следует сшить друг с другом – в этих случаях Джон производил их доработку или «ротацию». Он обнаруживал, что сам композитор практически никогда не высказывал ему претензий на этот счет, что наводило Френча на мысли о том, что Капитана не очень интересовал порядок сочетания партий или, вероятно, он сам не вполне представлял, как они должны сочетаться. Тем не менее Ван Влит нередко прослушивал конечный результат и давал ценные указания музыканту – «правда, они чаще касались нюансов, чем конкретных нот» ^[118], – уточнял Джон. Конечно же, и Френч и Харклроуд страдали от того, что Бифхарт не знал аккордов и прочих азов музыкальной теории. «Временами я хотел, чтобы он мог сказать: \"Вот, это септаккорд ля (A7), ты делаешь это, а ты – вот это\", – признавался Билл. И тут же делал оговорку: – Использование музыкальных терминов упростило бы многое, но никогда не передало бы всю идею и отвлекло бы от цельной картины, которую он пытался нам передать». По словам гитариста, Капитан мог запросто выдать парадоксальные инструкции: «Сыграй низкую ноту как высокую. Сыграй высокую ноту как низкую»^[119]. Один из очевидцев, заглянувших в гости к Бифхарту и его группе, вспоминал, что Капитан отдавал музыкантам команды в духе: «\"Сыграй это так, как будто прыгаешь с горнолыжного склона…\" Разумеется, музыка получалась вообще ни на что не похожей»^[120]. Если Капитан случайно слышал, что один из музыкантов объяснял другому идею композиции с использованием заумных выражений вроде «тональность», «септаккорд» или «пентатоника», он тут же вмешивался и орал на провинившегося, что не позволит угробить свою музыку «глупыми представлениями о теории» и «всем этим дерьмом мертвых композиторов». Девизами Бифхарта было \"scales are for fishes\" и \"training is straining\"[130].

Парадоксальный композиторский метод Дона ван Влита не имеет никаких аналогов в рок-музыке и до сих пор вызывает дискуссии в кругах музыкальных исследователей. Дабл Ю Си Бэмбергер, один из современных исследователей творчества Бифхарта, выдвигает мысль, что сочиняя готовые партии и добиваясь их безукоризненного исполнения, Капитан практически сочинял «камерную музыку»^[121]. На это Джон Френч возражает, что классический композитор всегда видит свое произведение целиком, все партии в его произведении подчинены строгой логике (что значительно упрощает разучивание). Капитанская музыка, по мнению барабанщика, этим требованиям не соответствует. С другой стороны, Майк Барнс, главный современный эксперт по творчеству Бифхарта, сравнивает его произведения с такими работами Стравинского, как «Пять пальцев» (1921 г.) – циклом пьес, построенных вокруг простейших фортепианных упражнений, не выходящих за пределы пяти нот. Здесь уместно заметить, что Стравинский, уже написавший к тому моменту «Весну священную», шел на сознательное упрощение музыки – чего нельзя сказать о Доне Ван Влите. Барнс также приводит сравнение с алеаторической (случайной) музыкой Витольда Лютославского и Джона Кейджа. И все же, несмотря на то что Ван Влит определенно бросал свои партии на волю случая (а также на волю Джона Френча), автору этого текста кажется, что столь тяжеловесные сравнения изрядно льстят Капитану. Куда интереснее вспомнить ученика Кейджа, минималиста Ла Монта Янга, его откровенно игровые инструкции в духе «проведите прямую линию и следуйте ей», – и провести еще одну параллель с другими героями этой книги.

Билл Харклроуд в автобиографии также говорит о том, что Капитан работал отнюдь не случайным методом: «Он контролировал процесс, ожидая, пока оно [произведение] не зазвучит как что-то, что ему нравится, нежели как что-то, что он задумывал. И я хочу подчеркнуть: он работал до тех пор, пока оно не начинало звучать правильно – хотя нельзя сказать, что давал много конкретики на этот счет»^[122]. Схожие воспоминания остались и у Джона Френча: «Иногда Дон часами работал с кем-нибудь над нюансами и чувством, чтобы партия зазвучала правильно… Это была его сильная сторона: чувство, нюансы, динамика, интуитивные характеристики – те же, что можно услышать в его поразительном голосе»^[123]. В интервью для этой книги барабанщик рассказывал: «Я помню, как однажды он работал с Биллом над его партией, и в конечном счете ноты партии полностью поменялись, но Дон добился того чувства, которого хотел». «Я помню, как он вытягивал вещи из всех нас, – вспоминал Джон. – Он говорил: \"Стоп, это играется не так. Надо вот так\". Подталкивал нас к тому, чтобы двигаться в другом направлении, мыслить в другом направлении. И внезапно композиция начинала звучать, оживать»^[124].

Глава двадцатая, в которой члены Волшебной группы теряют чувство времени, но получают новые имена

Сложность музыки и строжайший творческий надзор Капитана требовали постоянных, ежедневных репетиций – по воспоминаниям Билла, «иногда до 16 или 17 часов в день. Затем я сворачивался калачиком в углу, спал, после чего просыпался и снова репетировал»^[125]. Оба гитариста, Харклроуд и Коттон, выкладывались на полную. Они рвали струны, а поскольку денег на новые им не хватало, просто связывали старые и продолжали практиковаться. У группы не было ни продюсера, ни менеджера, ни концертов, ни сроков сдачи альбома; да и сам Капитан Бифхарт никуда не спешил. Причудливая музыка, которую он сочинял, оттягивала на себя все внимание и все жизненные силы музыкантов. 20-летние ребята не ходили дальше соседнего магазина, не тусовались и не развлекались – на это у них не было ни времени, ни денег. Связи с родителями, друзьями, подругами и всем окружающим миром рвались, однообразные дни, недели и месяцы сливались воедино. Окна были занавешены – временами чувство времени просто утрачивалось. Казалось, что Капитан трансформировал реальность, в которой существовали члены группы. В своем доме на Энсенада-драйв Мэджик Бэнд ел, спал и репетировал. Чаще всего – репетировал.

Билл Харклроуд, который еще недавно был счастлив работать с самим Капитаном Бифхартом, теперь поумерил свои восторги: «Постепенно становилось ясно, что уживаться с ним тяжело. Он был творческой силой, но очень скоро я ощутил не столь позитивные настроения, которые циркулировали в группе. По мере того как репетиции продолжались, радости становилось все меньше, а каторги – все больше». Харклроуду становилось очевидно, что творческий метод Ван Влита имеет мало отношения к музыке – скорее, к скульптуре: «Его идея заключалась в том, чтобы использовать звук, тела и людей как инструменты»^[126]. Используя свой незаурядный интеллект и железную волю, Капитан лепил не только музыку, но и своих музыкантов.

Чтобы стать идеальными орудиями в руках Дона, им пришлось не только забыть свои знания о гармонии и музыкальной теории. Решительно вынося творческий процесс за рамки музыки, Капитан выдал своим музыкантам новые имена – каждый получил от него собственный творческий псевдоним. В 1993 году Ван Влит объяснял: «Меня не интересовали их имена. Они были связаны с их мама́ и папа́. А я не думал, что сдружусь с их мама́ и папа́. Поэтому я дал им имена»^[127]. Нервный и странноватый очкарик Джефф Коттон превратился в Антенну Джимми Семянса (Antennae Jimmy Semens). Дело было в том, что Джефф ощущал явные проблемы с кожей головы. «В моем скальпе есть дыры, и иногда через них выпадают семена…», – доверительно сообщал он своим коллегам. Капитан был убежден, что семена, которые сыплются из Коттона, обладают репродуктивной способностью, – и это навело Бифхарта на идею псевдонима[131]. Кроме того, Коттон мечтал, как только позволят финансовые возможности, хирургическим методом прикрепить себе на голову стеклянную антенну (вероятно, для контроля за осеменением окружающего пространства). Не имея возможности спонсировать столь дорогостоящую операцию, Бифхарт счел своим долгом закрепить антенну хотя бы в творческом псевдониме гитариста. Билл Харклроуд был окрещен как Зут Хорн Ролло (Zoot Horn Rollo)[132]; Джон Френч был удостоен самого короткого и меткого прозвища – Драмбо (Drumbo)[133]. Марк Бостон, новый басист Мэджик Бэнда, получил необъяснимую «партийную кличку» Рокет Мортон (Rockette Morton)[134], а Виктор Хэйден, кузен Ван Влита, который тоже нередко захаживал на сессии и числился кандидатом в группу, стал именоваться Маскара Змеем (The Mascara Snake)[135]. Теперь все выглядело так, как будто на помощь бесстрашному Капитану Бычье Сердце, вступившему в неравный бой с людьми-людоедами, пришла новая команда супергероев. В то же самое время Джон Френч нередко задумывался над тем, что все эти супергеройские имена имеют явные фаллические или просто сексуальные ассоциации. Единственным исключением из этого правила был его собственный псевдоним.

Ясное дело, разучивать капитанскую музыку было возможно только при наличии сверхспособностей. Однако музыканты-супергерои были лишь частью причудливого мира, в котором обитал Капитан Бифхарт. Френч вспоминал, что Ван Влит начал придумывать истории с вымышленными персонажами. Одним из них был Старый Пердун. Дон объяснял Джону, что Старый Пердун «смотрел на мир через самодельную маску. Чтобы дышать, он использовал устройство наподобие пульверизатора. Прячась за маской, он становился невидимым и не связанным с окружающим миром»^[128]. Бифхарт рассказывал Френчу, что придумал Старого Пердуна под его, Джона, влиянием – отстраненности и христианской религиозности барабанщика, а также символа рыбы. Однако Джон чувствовал, что под маской Старого Пердуна прячется от окружающего мира сам Дон Ван Влит.

Тем временем в тесных стенах Форельного дома поселился новый жилец. Басист Гари Маркер был слишком занят своей собственной группой, чтобы помогать Бифхарту, поэтому в октябре или ноябре ряды Мэджик Бэнда пополнил еще один юный музыкант. 19-летний Марк Бостон (Mark Boston) был одногодком Харклроуда и Коттона; наряду с ними и Френчем он когда-то был участником все того же ансамбля Blues In The Bottle – теперь Бифхарт собрал у себя практически весь состав коллектива. Харклроуд, знавший Бостона с 14 лет, называл его «мягким как плюшевый медведь»^[129], а Френч – «наиболее способным оставаться самим собой и наиболее гармоничным из нас»^[130]. Как и все нормальные музыканты его возраста, Бостон хотел всего лишь выступать с концертами, зарабатывать кучу денег и быть знаменитым, поэтому, попав под командование Капитана, он, по его словам, «испугался до чертиков». Познакомившись поближе с Доном, Марк понял, что первое впечатление может быть обманчивым. Бостон заключил, что Ван Влит обладал «незаурядными умственными способностями. Он пытался вести себя угрожающе, но на самом деле он просто проверял, как на это будут реагировать… Он очень ретивый персонаж. Это, как стоять рядом с ядерным реактором. Никогда не знаешь, что он будет делать дальше, но энергия всегда ощущается – он определенно был ее источником»^[131].

Бостон утешал себя мыслью, что рано или поздно бескрайние репетиции кончатся, и он будет гастролировать с группой, играя что-нибудь в духе \"Safe As Milk\". Однако осенью 1968 года ничто из происходящего в доме на Энсенада-драйв не намекало на подобное развитие ситуации. По воспоминаниям Френча и Харклроуда, рабочий день членов Мэджик Бэнда составлял «в среднем 10–12 часов, а зачастую и больше»^[132]. В то время как ребята с самого утра потели над хитроумными партиями – с неподключенными гитарами, каждый в своем углу дома, – Капитан отсыпался по двенадцать часов богатырским сном. Зато проснувшись (примерно после обеда) он всегда был полон творческой энергии и жажды деятельности. Нередко Капитан бывал недоволен. Во время репетиции он мог возмущенно провозгласить: «Кто здесь думает в \"до\"?!».

Глава двадцать первая, в которой Капитан устраивает «разговоры»

Бифхарт считал, что погружение в творческий процесс должно быть всеобъемлющим. Как уже говорилось ранее, он взял на себя ответственную задачу просвещения музыкантов. Помимо лекций об истории искусства, им также предписывалось слушать новые поэтические творения Капитана. Если музыкальным директором Мэджик Бэнда выступал Джон Френч, то на должность придворного писаря и смотрителя текстов был назначен Джефф Коттон. В обязанности гитариста входило зачитывать остальным музыкантам вслух новые опусы Бифхарта (иногда десяток раз подряд), а музыкантов – впадать в немедленный восторг. Временами этот восторг был совершенно искренним – по словам Френча, тексты, которые ежедневно, в огромных количествах, сочинял Дон, «становились все лучше и лучше»^[133]. Под стать новой музыке, поэзия Дона становилась все более сюрреалистической, насыщенной причудливыми образами, неожиданными созвучиями, изобретательными каламбурами, меткими ассоциациями, ритмическими и фонетическими играми. Один из очевидцев комментировал, что картина мира, которую Ван Влит изображал в своих текстах, была «кошмарной и карикатурной одновременно. Он смешивал легкомысленное и мрачное, духовное и повседневное и заворачивал это на свой манер»^[134]. Харклроуд отмечал, что слушать, как Бифхарт зачитывает свои произведения, было здорово, потому что он умел быть «смешным и изобретательным»^[135]. Капитан, в свою очередь, получал во время этих чтений столь важную для него эмоциональную подпитку. Тем не менее на протяжении всего периода репетиций он никогда не пытался исполнять свои тексты под музыку, которую сам же сочинял.

Вне всякого сомнения, для Ван Влита упомянутые «лекции» и «поэтические чтения» были важнейшими составляющими работы над альбомом. Его не интересовали тексты, которые приносил Марк Бостон, или мелодические идеи, которые предлагал Джон Френч, но он, безусловно, считал, что творческий процесс – дело коллективное. По выражению Френча, Капитан «пытался создать атмосферу, в которой мы почти что жили этим альбомом. Как будто у нас не было личной жизни, мы находились на сцене все время, что он был в комнате»^[136]. Важной была каждая деталь – вплоть до того, как «правильно, по-художественному» держать сигарету. Харклроуд отмечал, что нередко, глядя на своих неуклюжих музыкантов, Капитан испытывал совершенно искреннюю оторопь. В эти моменты он был похож на мужа, жена которого, собираясь вместе с ним в свет, надела какое-то ужасное платье^[137]. Однако чаще привычки и повадки музыкантов использовались Доном для манипуляций. Обладавший поразительной внимательностью и чуткостью, Ван Влит всегда умел направить свою атаку точно в цель: он цеплялся «к нашим привычкам в отношении еды, к тому, как мы одевались, как сидели, как общались с другими людьми»^[138], – вспоминал Харклроуд.

С течением времени эти атаки становились все более опасными. Любой промах, недостаток внимания (или то, что для Бифхарта выглядело недостатком внимания) к новому тексту, или неточно исполненная партия становились началом процедуры, о которой все члены Мэджик Бэнда всегда вспоминали с содроганием. Эти процедуры Ван Влит называл «разговорами». Любой «разговор» начинался со спокойных и, казалось, весьма разумных вопросов Дона. Затем его тон постепенно становился все более враждебным, а беседа понемногу начинала превращаться в допрос. Правильных ответов не существовало, а попытки защиты вызывали лишь еще большую агрессию. «Откуда такая злость? Ты чего такой агрессивный?!», – вопрошал Капитан. Обладая апломбом, недюжинным интеллектом, хорошей наблюдательностью, безупречной памятью, а также незаурядным полемическим талантом, Капитан легко опрокидывал своего (гораздо более юного) оппонента. Далее вина коварного музыканта считалась признанной, и на товарищеский суд призывались другие члены Мэджик Бэнда. Френч вспоминал, что жертва «изолировалась и окружалась остальными, которые стояли рядом, пока Дон, в качестве надзирателя, загонял \"музыканта дня\" в какую-нибудь логическую ловушку» ^[139].

По мере того как Капитан совершенствовался в своем искусстве допроса, «разговоры» становились все более продолжительными. «Иногда эти беседы тянулись целыми днями, отнимая еще больше драгоценного времени»^[140], – рассказывал Джон. Во время «разговоров» Капитан с комфортом усаживался на стул в одном конце комнаты; «музыкант дня» – в другом. Дон не торопился, наслаждаясь сигаретой или чаем, который ему приносила Лори: и Ван Влит, и «музыкант дня» знали, что худшее впереди, поэтому Дон сознательно оттягивал момент атаки, получая удовольствие от атмосферы и ожидания. В это время он мог даже сочинять песни – Френч вспоминал, что во время одного особенно сурового «разговора» с ним Капитан написал \"My Human Gets Me Blues\" («Мой землянин меня достает – блюз»), а во время допроса Билла – \"Bill’s Corpse\" («Труп Билла»). Потянув время, Бифхарт начинал свою многословную тираду, постепенно наращивая обличительный пафос и переходя от изначального повода ко все более широкому спектру проблем и грехов. Безупречная капитанская память не упускала ни одного промаха или огреха, совершенного провинившимся музыкантом на этой или прошлой неделе. Остальные участники Мэджик Бэнда имели неукоснительное обязательство присутствовать на всем протяжении разъяснительной беседы. Время от времени Ван Влит апеллировал ко всем сразу или к кому-то в отдельности. «Свидетелю обвинения» не оставалось ничего другого, как с готовностью согласиться и поддержать обвинения в адрес своего товарища. От обвинений во всех смертных грехах Капитан легко мог переходить к другим методам психологической обработки. Харклроуд вспоминал многочасовые атаки, во время которых ему приходилось выслушивать, как Капитан говорил прямо в лицо: «Ты ненавидишь свою мать!»^[141].

Харклроуд рассказывал, что «за разговором мы могли провести в комнате до двадцати часов – это не преувеличение, так бывало – и по итогам предполагалось, что мы что-то там разрешили. Он заканчивал тем, что сообщал нам, что прошел через все это только ради нас, и о том, как он с нами выматывался – и я уверен, что он выматывался. Но когда я вспоминаю эти моменты, мне не верится, что он делал это для нас – по сути, он делал это для себя»^[142]. По мнению же Френча, главной целью «разговоров» было достижение коллективного единодушия – всякое инакомыслие подвергалось критике и остракизму, а «конструктивное» мнение (т. е. то, которое совпадало с собственными взглядами Дона), всячески восхвалялось. Барабанщик вспоминал, что «разговоры» достигали своей цели – после них он действительно ощущал себя абсолютным эгоистом и никчемным человеком.

Поздней осенью 1968-го Капитан впервые избил своего барабанщика – за то, что тот имел неосторожность принять судебную повестку от лейбла Buddah. За избиением последовал «товарищеский суд». «На чьей ты стороне?», – вопрошал Капитан.

«Страх был главной темой наших жизней, – писал Джон Френч. – Страх оказаться некрутым или эгоистичным. Страх быть униженным или подвергнутым насилию. Страх оказаться мишенью»^[143]. Видимо, для того чтобы компенсировать накопившийся негатив и поддержать тех, кто этого заслуживал, Капитан также имел обыкновение брать какого-нибудь участника Мэджик Бэнда «под свое крыло». Капитанская милость могла продолжаться несколько часов или несколько дней. «Любимчик» приглашался «в гости» к Дону – в его всегда закрытую спальню, где Лори угощала его чаем, а Дон – хорошей сигаретой и интеллектуальной, благодушной беседой. «Любимчик» также получал право занять привилегированное посадочное место во время очередного «разговора». Такая политика неизбежно приводила к тому, что между ребятами из Мэджик Бэнда, которые раньше были хорошими друзьями, начинали возникать трения и недоверие. Сказывался и тот факт, что молодые люди проводили вместе в четырех стенах практически все свое время. В какой-то момент Джефф Коттон начал цепляться к Джону Френчу – прося от него исполнить партию по второму разу и отпуская колкости на тему того, что Джон неточно воспроизвел партию Капитана. Вскоре после этого, однажды ночью, Дон пригласил Френча в свои покои, чтобы угостить рюмочкой хорошего крепкого бренди. Барабанщик рассказывал автору этих строк о том, что произошло дальше: «Он наливал мне одну порцию за другой. У меня не было привычки к алкоголю, так что вставило меня мощно…». Включив свой неотразимый шарм, Ван Влит продолжал потчевать музыканта алкоголем, попутно сообщая ему то, о чем Френч и так уже давно подозревал: коварный Коттон считает его болваном и постоянно критикует его деятельность на посту «музыкального директора». «Не бери в голову эту хреновину… ты заслуживаешь уважения», – пытался успокоить барабанщика Капитан. Однако было уже поздно: Френч вскипел и рванул к Коттону. Он вытащил сонного гитариста из постели, выволок его во двор, после чего устроил взбучку своему бывшему другу. «Джефф оказался с расквашенным носом без малейшего представления о том, за что ему досталось», – вспоминал Джон.

С течением времени насилие между юными участниками Мэджик Бэнда нарастало. «Разговоры» Дона могли иметь мощное эмоциональное воздействие, однако теперь в Форельном доме поселилось иное чувство – стыд: «Он стал важным орудием в руках Дона, – рассказывал Френч. – Теперь было еще менее вероятно, что мы пожалуемся кому-то из посторонних, потому что мы будем выглядеть трусами, предателями своих друзей»^[144].

Глава двадцать вторая, в которой наступает зима и происходят необъяснимые события

Сидя дома, Капитан и команда по-прежнему не имели никаких доходов: они существовали только на деньги, которые переводила Сью, мать Дона, а также на транши мамы Билла Харклроуда – она расходовала средства, припасенные на его обучение в колледже. Музыканты голодали: «Главным нашим блюдом в течение дня был чай «Липтон» с медом и молоком, уворованный бутерброд и слишком большое количество сигарет»^[145], – свидетельствовал Френч. Капитан, который раньше просто поднимал на смех любителей поесть в течение дня, теперь перешел к строгому неодобрению. Барабанщик вспоминал, как однажды ночью крался на кухню за куском хлеба, а затем жадно уплетал его под одеялом. Джон Олдридж, давний знакомый музыкантов, навестивший их в то время, докладывал, что «обстановка в доме была определенно мэнсоническая». По его впечатлениям, обитатели дома «существовали на едва пригодной диете. Это были не те люди, которых я знал со времен Ланкастера. Они все выглядели нездоровыми, но Джефф, Лори и Марк – хуже всех, насколько я помню»^[146]. Единственным, кто демонстрировал здоровое тело и здоровый дух, был Дон – по всей видимости, благодаря гуманитарной помощи от мамы.

Тем временем приближалась зима. В подвале находился обогреватель, но Дон, слишком чувствительный к теплу, запретил его использовать. В гостиной был камин, и поздними вечерами, когда Ван Влит отправлялся спать, закутанные в одеяла музыканты рассаживались на полу около огня. Общая спальня, которая раньше использовалась для посменного сна, теперь была захламлена, поэтому гитаристы Мэджик Бэнда укладывались на полу гостиной в спальных мешках. «Я почти всегда спал в одежде» ^[147], – вспоминал Френч, спавший на матрасе.

По всей видимости, чтобы внести хоть какое-то разнообразие в рутину ансамбля, Бифхарт отдал распоряжение покрасить стены комнат в простейшие цвета. Были закуплены краски и усилиями членов группы произведены малярные работы. Для своей спальни Капитан выбрал синий цвет, для кухни – желтый. Гостиная (она же общая спальня и репетиционная комната) была покрашена в ярко-красный. Капитан определенно все сильнее начал тянуться к изобразительному искусству. Теперь во время «бесед» он начал постоянно рисовать. Героями этих нехитрых набросков были комичные и гротескные чудовища, пожиравшие друг друга^[148]. Изгнанный из группы Даг Мун, который снова начал заглядывать в гости, был глубоко убежден, что Капитан находился «под контролем невидимых сил»^[149]. Бифхарт и сам, похоже, знал, с чем имеет дело: он рассказывал Френчу, что Форельный дом был построен на месте древнего индейского захоронения, и что он сам вступал в контакт с древними духами. «Я видел, как Дон контролировал события», – вспоминал Джон Олдридж. Он рассказывал историю, которая приключилась однажды вечером, когда они с Доном и Дагом Муном сидели перед домом на Энсенада-драйв: «Было поздно, и мимо проехала машина. Она проехала до конца квартала и повернула назад, в нашу сторону. Она ездила туда-сюда больше десяти минут. Я насчитал одиннадцать раз… Наконец Дон сказал: \"Теперь я его отпущу\". И машина уехала…»^[150]. Еще одним гостем Энсенада-драйв был гитарист Меррелл Фанкхаузер, старый друг Джеффа Коттона. Он вспоминал: «Соседи боялись Ван Влита и его музыкантов, потому что они все выглядели так странно, с бородами и длинными волосами, и все были бледными, потому что целый год не видели солнца. По ночам в доме горел слабый свет, из него доносилась эта ненормальная музыка, и все вокруг заросло деревьями, с которых свисал мох. Жутковатое местечко»^[151].

Джон Френч особенно остро переживал происходящее. Он был воспитан в христианской семье, однако с юных лет увлекался оккультизмом. Теперь ему начинало казаться, что тьма и ужасы из древних книг начинают материализовываться прямо перед ним; он ощущал «глубокую и темную пустоту внутри, унылую безнадежность и чувство отчаяния»^[152]. Пытаясь спастись от этих чувств, Френч снова начал молиться. Где-то по соседству Джефф Коттон практиковал обряды розенкрейцеров.

Много лет спустя Дон Ван Влит рассказывал, что и ему приходилось непросто: «Иногда бывает сложно пройти через кого-то[136], кто не хочет, чтобы через него проходили. Но если взялся, то я точно пройду. Я упрямый»^[153]. Ради полной вовлеченности в творческий процесс Капитану приходилось идти на жертвы: «Стравинский приглашал меня в гости… Лора Хаксли звонила и хотела, чтобы я с ним [Олдосом] познакомился… А я не пошел. Потому что плотно работал над тем альбомом. Да и люди вокруг меня… Если бы я их оставил, они наверняка тут же сделали бы ноги»^[154]. Отметим, что в отношении «людей» у Капитана были все основания опасаться. Джон Френч уходил из группы несколько раз, но каждый раз возвращался. Один раз за ним даже приехала мама и забрала его из Форельного дома. Джон пожил с родителями пару дней, перевел дух и сбежал к Капитану. Джефф Коттон планировал уход и даже паковал вещи. Билл Харклроуд не пытался сбежать, потому что боялся Вьетнама и восхищался Бифхартом. Марк Бостон бежал, скрывался, однако был найден своими товарищами и возвращен под капитанский надзор – и Мэджик Бэнд продолжал репетировать дальше, стиснув зубы.

Глава двадцать третья, в которой ощущается приближение весны

Прошло Рождество, наступил новый 1969-й год; за январем последовал февраль, а группа продолжала трудиться. В большей степени, чем обряды и молитвы, ребят поддерживала музыка, которую они постоянно репетировали. Френч был полностью одержим идеей передать в своих полиритмах сюрреализм Сальвадора Дали: «Я был настолько вдохновлен и захвачен этим видением игры на ударных, что оно, возможно, было единственным, что спасло меня от полного безумия…». Барабанщик начал пробовать совместить, казалось бы, несовместимое: «дельта-блюз, джаз и латинский бит… в надежде сыграть два или три ритма одновременно»^[155]. Поскольку соседка, которая жила через дорогу, постоянно звонила в полицию, Джон переносил свои барабаны на задний двор, в сарай, и обкладывал их картонками для звукоизоляции. Гитаристам и басисту тоже было нелегко: они репетировали свои партии в холодной гостиной, отключив усилители. Марк Бостон утыкал гриф своего отключенного баса в стену – ее вибрации давали возможность лучше слышать низкие звуки. Чтобы не мешать остальным, каждый практиковался в своем углу. В это время, в этой же комнате Френч легко мог работать с партитурами Бифхарта. «Я настолько сбрендил, что мог слушать их всех одновременно и выхватывать ошибки и неверные ноты»^[156], – вспоминал Джон. В своей должности «музыкального директора» он брал все новые высоты. Композицию \"Neone Meate Dream of a Octafish\" он сконструировал таким образом, что опорные «точки пересечения» в ней полностью отсутствовали, а для работы над «Frownland» раздал капитанские партии музыкантам, не давая указаний относительно того, как собрать их вместе. Результатом стала «полиритмическая ассоциация мелодий, которые пихаются и сражаются за ваше внимание от начала до конца. Каждый раз, когда мы ее исполняли, композиция звучала по-новому»^[157]. Старался и Капитан: свежие опусы он сочинял не только за фортепиано, но и на кларнете; он насвистывал или напевал новые партии, а временами даже пересаживался за ударную установку. Френч отмечал, что капитанский свист был безупречен, мелодичен и виртуозен («он мог свистеть, пока выдувал кольца дыма»^[158]), а со своим чувством ритма Дон мог бы стать отличным барабанщиком.

«Я думаю, мы все чувствовали, что совершается нечто, что никогда раньше не делалось; нечто, имевшее художественную ценность, – делился ощущениями Френч. – И мы были захвачены тем, что делаем что-то необычное, даже если временами мне хотелось оказаться в другом месте. Но у меня была причина оставаться»^[159]. Харклроуд испытывал схожие чувства: «С течением времени становилось очевидно, что… [новый] материал ломает все рамки. Безусловно, я стал лучше относиться к этой музыке. Эти мелодии стали для моего слуха настоящим волшебством – они стали частью меня. Все было таким новым, и я ощущал, что участвую в чем-то, что невозможно описать. Помню, что я размышлял над тем, как я смогу объяснить это другим людям: \"Черт возьми, как это назвать?\"»^[160].

Постоянно наблюдая за Ван Влитом и транскрибируя его партии, Джон Френч научился выхватывать типовые паттерны и мелодические приемы в композиторском методе Дона; партии ударных, которые Джон подбирал для новых композиций, теперь срабатывали с первого раза. «В этот период я преодолел значительную часть страха перед Доном»^[161], – вспоминал барабанщик. Если верить в то, что Капитан закабалил музыкантов при помощи своей головоломной музыки, то теперь можно было сказать, что к этим оковам наконец-то был подобран ключ. Однако даже вновь обретенная уверенность не смогла уберечь Френча от очередной, самой сокрушительной «беседы» с Капитаном.

Однажды, практикуясь в своем сарае, Джон совершил серьезную ошибку – попытался воспроизвести партию ударных к номеру \"The Blimp\". В качестве инструментальной основы в номере был задействован трек в исполнении Фрэнка Заппы и Mothers Of Invention. Исполнение музыки конкурирующей группы попахивало предательством. Френч был немедленно призван из своего сарая в Форельный дом и признан виновным сразу по двум пунктам: нездоровая увлеченность «чужой» музыкой и нехватка барабанных партий к ряду композиций (которые Джон не успевал сочинять, работая в должности «музыкального директора»). Последнее уже тянуло на статью о саботаже. После нескольких часов «беседы» Капитан взял небольшую паузу, и Френч, убежденный в своей правоте, попытался выступить с ответной речью. Последовавшие за этим события Джон подробно расписал в автобиографии: «Лицо Дона отразило не возмущение, а ярость. Внезапно… Дон заорал: \"Возьмите его!\" По этой команде все четверо набросились на меня и начали бить» ^[162]. Избитого Френча оттащили к сараю и приперли к стенке. Продолжая орать оскорбления, Ван Влит схватил швабру и начал со всего размаха тыкать ею в музыканта. Спустя полчаса пытка шваброй закончилась, но психическая атака продолжалась. Через несколько часов полностью изможденный драммер «чувствовал себя марафонцем на финише, едва способным волочить ноги»^[163]. Френч взмолился о пощаде и был отпущен в спальню, где сразу же рухнул на кровать и уснул, потеряв чувство времени. На рассвете Джон был разбужен грозным голосом Бифхарта и увидел вокруг себя недобрые лица соратников по группе. Избиение продолжилось. Чередуя физические атаки с оскорблениями, Ван Влит умудрялся даже записывать происходящее на магнитофон и сочинять текст новой композиции \"My Human Gets Me Blues\". В конечном счете он припер Френча к окну второго этажа и грозно объявил, что выбросит музыканта наружу. Капитан обратился к остальным музыкантам: «Он ведь нападал на меня, так ведь? Это самозащита, верно?». Члены Мэджик Бэнда с готовностью закивали. В этот момент, прижатый к стенке, Френч ощутил, что Капитан блефует: «Я посмотрел ему в глаза, и на мгновение я понял – он осознал, что я просек его игру»^[164]. Барабанщик отодвинул от себя Капитана, тот, для порядка, сделал вид, что бьет его под дых, и экзекуция закончилась.

Тем же вечером, за чаем, Джон признал правоту Капитана. Он сознался в собственном эгоизме, лени, вредительстве и объявил, что уходит из группы. «Так будет лучше для всех», – скорбно и мужественно сообщил Джон. Лицо Капитана на секунду отразило смятение, однако он тут же собрался и объявил, что барабанщику запрещается покидать дом, пока он не зафиксирует на бумаге все недостающие партии ударных. На следующий вечер Ван Влит устроил Френчу прочувствованный прием, угостил сигаретой, привел ряд многословных аргументов, почему барабанщик должен остаться, и дошел даже до того, что сообщил Джону, что тот ему «нужен». Френч остался, и Мэджик Бэнд продолжил свои труды, которые длились уже более девяти месяцев и вплотную приблизились к своему логическому завершению. Зима была на исходе, а в Форельном доме, наконец, воцарился мир.

Глава двадцать четвертая, в которой Фрэнк Заппа приходит на помощь

К марту 1969 года все композиции были готовы, и наступил момент, когда потребовалось более активное участие Фрэнка Заппы. На протяжении всего описанного выше времени Фрэнк нередко пересекался с Бифхартом, его музыкантами и регулярно звал их в гости, однако даже не догадывался о драме, которая разыгрывалась в Форельном доме. Много лет спустя Гейл, вдова Заппы, подтвердила, что Фрэнк не имел ни малейшего представления о происходящем^[165]. Заппа был известным любителем сценических постановок разного рода, поэтому даже аудиозапись избиения Френча, которая каким-то образом попала к нему в руки, он долгие годы считал чем-то вроде театра. Не догадываясь об особенностях быта Форельного дома, Фрэнк, тем не менее, обратил внимание на то, что инструментарий Мэджик Бэнда нуждается в обновлении: гитаристы играли на рваных струнах, а барабанщик – сломанными палочками на разваливающейся установке. Музыкантов вызвали в офис Херби Коэна, менеджера Заппы, был составлен внушительный список покупок, выделены средства и переданы Ван Влиту. Дон не поскупился отдать из них 150 долларов на покупку новой (хотя подержанной и довольно бюджетной) ударной установки для Джона Френча. 800 долларов были потрачены на решение более важной задачи: Капитан заметил, что два эвкалипта, росшие в непосредственной близости от дома, заболели и нуждаются в медицинской помощи. На Энсенада-драйв был вызван древесный хирург, который сделал все что мог. Много лет спустя, в конце 1980-х, Ван Влит навестил деревья и был рад обнаружить их в добром здравии: «Они все еще живы. Эвкалипт мужского пола и эвкалипт женского пола. Они по-прежнему растут. Рад, что получилось помочь»^[166].

Итак, Ван Влит и Заппа снова работали вместе, и некоторым такое сотрудничество казалось почти невероятным. Дон Престон из The Mothers Of Invention отмечал: «Фрэнк и Дон – очень сильные личности, и каким образом им вообще удалось сделать что-то вместе, для меня загадка»^[167]. Однако противоположности притягиваются, и очевидно, что каждый из них был нужен другому. Фрэнка привлекало в Доне его чувство юмора, незаурядный талант владения словом и натуральный, весьма интуитивный подход к музыке, который, вероятно, восхищал рационального Заппу. Дон, со своей стороны, чувствовал во Фрэнке родственную ему любовь к странностям и абсурдизмам. И все же к началу работы над новым альбомом Заппа был важен Дону не как музыкальный продюсер, а как полностью сочувствующий и понимающий менеджер и спонсор, способный предоставить деньги, студийное время и полную творческую свободу.

Наблюдая и сравнивая методы работы Ван Влита и Заппы, члены Мэджик Бэнда нередко завидовали своим коллегам из The Mothers Of Invention. Френч и Харклроуд могли только мечтать о том, насколько быстрее и плодотворнее происходила бы работа над музыкой Бифхарта, если бы Капитан обладал профессионализмом, дисциплинированностью и собранностью Заппы, знанием музыкальной грамоты и уважением к своим музыкантам. У Ван Влита всегда был готов ответ на этот аргумент: он любил злорадно отмечать, что если Заппа «работает» над музыкой, то он, Капитан, музыку «играет». С этим утверждением могли бы поспорить члены команды Бифхарта, долгими часами вкалывавшие на репетициях, однако у Капитана было многое из того, чего Заппа от природы был лишен и что располагало к нему даже затюканных членов Мэджик Бэнда. Френч отмечал, что только Бифхарт мог написать такие «искренние и проницательные»^[168] тексты, как \"Dachau Blues\" или \"Steal Softly Thru Snow\".

Практически во всех своих песнях Заппа оставался насмешником и сатириком, в то время как Бифхарт (вполне успешно) стремился к прочувствованным, поэтическим образам. Если Заппа при сочинении музыки, как правило, задействовал свои недюжинные разум, логику и структурное мышление, то Ван Влит был полностью ведом интуицией, эмоциями и чувствами (хотя иногда слишком сильными). Заппа был блестящим архитектором; Ван Влит – художником-импрессионистом, который переносил на музыкальные холсты свой взрывной темперамент. Заппа любил посмеиваться над слушателями, однако Ван Влит был серьезно озабочен тем, как донести свои идеи до публики, он был неравнодушен к своей аудитории. «Это меня привлекало в нем… Он пытался. Казалось, что ему интересно влияние, которое он оказывал на аудиторию»^[169], – комментировал Френч. И тут же делал оговорку, что заинтересованность Дона, как правило, не касалась тех людей, с которыми он работал. В подходах Фрэнка и Дона было и еще одно принципиальное различие, которое едва не привело к серьезным разногласиям во время совместной работы над новой музыкой Бифхарта: на своих альбомах и концертах Заппа любил разыгрывать музыкальный театр, однако для Ван Влита музыка была не театром, а самой настоящей средой обитания; он восхищался высоким искусством, однако одним из самых главных грехов в его картине мира была «искусственность».

Глава двадцать пятая, в которой Капитан и Волшебная группа подвергаются изучению и наблюдению

В «Настоящей Книге Фрэнка Заппы» автор вспоминал: «Я хотел записать альбом в виде антропологической полевой записи – у него [Бифхарта] дома. Вся группа жила в маленьком доме в долине Сан-Фернандо (здесь можно использовать слово \"культ\")»^[170]. Таким образом, Заппа решил, что Капитана и Мэджик Бэнд лучше всего зафиксировать в их естественной среде обитания – тем более, что их обитание, как мы уже знаем, было неразрывно связано с музыкой и творчеством. С этой целью в марте 1969 года в Форельный дом были свезены внушительные запасы аппаратуры: микрофоны, микшерские пульты, а также гитарные усилители (которых у музыкантов практически не было). Микрофоны расставили как в доме, так и на заднем дворе; там и сям по полу протянулись шнуры. Процессом полевой записи руководил Дик Канк, опытный звукорежиссер Заппы. «Мы чувствовали, что подвергаемся \"изучению и наблюдению\", – вспоминал Френч. – В некотором роде так оно и было»^[171]. Некоторые из поступков Заппы, однако, шли вразрез с его, казалось бы, наукообразным подходом. Он начал с того, что пригласил в дом девушек из GTO – в результате вся идея «подлинности» тут же была подрублена на корню. Кроме того, Фрэнк пытался подговаривать музыкантов устраивать разнообразные чудачества и провокации или совершать действия, которых они сами бы никогда не совершили. Джон Френч был разочарован: он считал, что Заппа «пытается зафиксировать на пленке не то, что происходит на самом деле, а свое собственное представление о том, что происходит»^[172]. По мнению барабанщика, чудачества и дуракаваляния перевешивали и даже обесценивали ту музыку, над которой Капитан и Мэджик Бэнд работали так долго и основательно.

Еще одним раздражающим фактором для Мэджик Бэнда было появление кузена Дона Виктора Хэйдена, который не принимал никакого участия в работе над музыкой, однако теперь «по блату» готовился выступить на альбоме в качестве кларнетиста. Именно с Хэйденом был записан один из редких музыкальных фрагментов «антропологической полевой записи», вошедших в альбом, – \"Hair Pie: Bake 1\"[137]. Дон и Виктор уединились в саду, где устроили яростный поединок на саксофоне и кларнете; в это время остальные музыканты джемовали в комнате. Харклроуд вспоминал: «Мы разминаемся в гостиной, думаем, что репетируем, а они играют на дудках в кустах. И внезапно: \"Это дубль!\"»^[173].

На пленку также попал разговор Капитана с двумя соседскими ребятами, которые решили заглянуть и узнать, что происходит. Интересно, что мальчишки были друзьями и сверстниками Эрика Дрю Фелдмана – будущего басиста и клавишника Мэджик Бэнда. На тот момент Эрику было 13 лет, и сам он нередко подбирался к Форельному дому, чтобы послушать. Фелдман вспоминал, что один из ребят пытался собрать группу, а другой решил дать ему ценный совет: «На соседней улице живет группа, играть они не умеют, но драммер у них годный. Может, сумеешь выцепить его к себе» ^[174]. На «полевой записи» слышно, как Дон общается с юными разведчиками и объясняет им, что услышанная ими композиция называется \"Hair Pie\" («Пирог с волосами», не слишком пристойный жаргонизм). Повисает неловкая тишина, после которой один из мальчишек сообщает другому: «Похоже, с барабанщиком у тебя не складывается».

Харклроуд называл записи, сделанные Заппой, «полевыми записями животных, обитающих в доме»^[175]. Сегодня эти треки, большая часть из которых была отбракована, можно услышать в составе бокс-сета \"Grow Fins\". Даже не очень качественная запись позволяет понять: к приходу Заппы Мэджик Бэнд уже привел все композиции в практически готовый вид; дополнительные репетиции не требовались. Домашние версии композиций интересны и потому, что на них нет вокала. Они позволяют любопытствующим слушателям более внимательно изучить хитроумные инструментальные партии, которые на студийных версиях нередко заглушаются пением Бифхарта. Идею Заппы можно понять: ему хотелось, чтобы на новом альбоме эти необычные композиции словно «материализовывались» из атмосферы Форельного дома, представали неотъемлемой частью его диковатой атмосферы – хотя бы и ценой качества записи. Однако у Ван Влита были другие соображения.

Заппа рассказывал: «Мы записали несколько треков таким образом, и по-моему, они звучали улетно, но Дон стал параноить, обвинил меня в том, что я пытаюсь на нем сэкономить и потребовал, чтобы мы отправились в настоящую студию» ^[176]. По воспоминаниям Френча, «полевая запись» продолжилась еще несколько дней, прерываемая жалобами соседки и продолжительными разговорами, не имеющими отношения к музыке, после чего однажды Ван Влит остановил очередную репетицию и самым подробным образом объяснил Заппе, что группа «заперта в своем окружении»^[177] и по этой причине никак не может выдать достойное исполнение. Фрэнк благоразумно решил не спорить с Капитаном, и работа переместилась в студию Whitney в соседнем Глендейле.

Глава двадцать шестая, в которой Капитан и Волшебная группа наконец-то записывают свой альбом

По поводу самого процесса студийной записи альбома, к которому группа готовилась так долго и мучительно, как ни странно, рассказывать особенно нечего. Сессия записи дорожек сопровождения заняла 4 часа и 37 минут. Проверка звука – 20 минут[138]. Мэджик Бэнд сразу играл живьем, студийные наложения для инструментов не использовались. В какой-то момент Капитан скомандовал обложить картоном барабаны и тарелки Джона Френча (можно сказать, что Бифхарт, подобно Джону Кейджу, «подготовил» барабанную установку). Сам барабанщик играл так мощно, что наушники с него постоянно сваливались – перед ним пришлось выставить колонку-монитор. Это, в свою очередь, привело к тому, что звук гитар и барабанов стал проникать на дорожку с ударными[139]. Френча могло утешать только то, что когда дело дошло до наложения вокальных партий, Бифхарт тоже решительно отказался от наушников. «Дон не выносил наушники, – вспоминал Заппа. – Он хотел стоять в студии и петь так громко, как умел – в сопровождении [одних лишь] звуковых протечек через три слоя стекла, отделявшего аппаратную комнату. Шансы попадать в ритм были нулевые, но так и были записаны вокалы»^[178]. Сам Капитан сообщал, что записал свои партии «без музыки. Я играл – как киты. Как я добивался синхронизации? Не думаю, что существует такая штука, как синхронизация… это ведь то, чем занимается спецназ перед операцией, правда? Дело в планировании, так ведь?»^[179]. Бифхарт сделал лишь несколько студийных наложений – посолировал кое-где на духовых инструментах, а также выступил на санных колокольцах в композиции \"Hobo Chang Ba\". Херб Коэн вспоминал, что специально для этой сессии Ван Влит заказал 20 (двадцать) комплектов колокольцев. Когда менеджер поинтересовался, зачем нужно такое количество комплектов, если Mothers Of Invention обычно обходятся двумя, Дон объяснил: «Мы сделаем наложения»^[180]. Коэн не нашелся, что возразить, и в назначенный день Капитана ожидали в студии двадцать комплектов санных колокольцев. Френч вспоминал, что Бифхарт решил обойтись без наложений – просто сгреб весь запас колокольцев в оберточную упаковку, бережно обнял их как младенца в одеяле, вышел к микрофону и скомандовал включить воспроизведение. Когда зазвучала инструментальная дорожка, Капитан начал легко, но ритмично подпрыгивать. По воспоминаниям Френча, звук получился «массивный».

Фрэнк Заппа, наблюдавший за всем происходящим из своей аппаратной комнаты вместе с верным Диком Канком, старался не вмешиваться в происходящее. Он спокойно взирал на эксперименты с колокольцами, на запись вокалов без использования наушников и на барабанную установку, обложенную картоном. В автобиографии Фрэнк объяснял: «С технической точки зрения, Дону невозможно ничего объяснить. Ему нельзя сказать, что нужно делать так-то и так-то. И я считал, что если он собирался создать уникальный объект, то проще всего мне просто заткнуться по максимуму… Я думаю, если бы его продюсировал любой профессиональный, известный продюсер, неизбежно последовали бы самоубийства»^[181]. Спустя короткое время после выхода альбома Капитан встал на позицию, что ленивый Заппа просто проспал всю сессию записи; однако показания очевидцев свидетельствуют об обратном. Продюсер мог быть слегка уставшим от постоянных ночных бдений, но на протяжении всех 4 часов 37 минут был «жив и здоров»^[182]. Впрочем, от него просто ничего не требовалось: закаленная многомесячными репетициями, группа записала живьем двадцать безупречных инструментальных треков с первого раза и уехала домой. Вокальные наложения Бифхарта заняли еще пару дней; один день был отведен на микширование, и за четыре дня, ровно к пасхальному воскресенью[140], альбом под названием \"Trout Mask Replica\" был готов. Заппа вспоминал исторический момент окончания трудов: «Я закончил монтировать альбом… и вызвал их. Я сказал: \"альбом готов\". Он [Ван Влит] заставил всех ребят из группы одеться торжественно. Они приехали сюда рано утром, расселись в этой комнате, послушали альбом и протащились»^[183]. Джон Френч запомнил минуту, когда группа впервые услышала себя со стороны: «Мы смотрели друг на друга в изумлении. Так ВОТ как мы звучим. Наши улыбки растянулись до ушей. Только что мы покорили свой собственный Эверест»^[184].

Глава двадцать седьмая, в которой терпеливого читателя ожидает подробный обзор альбома \"Trout Mask Replica\"

Музыка \"Trout Mask Replica\" лучше всего работает в развернутом формате двойного альбома – он наиболее верно передает ощущение щедрости и невероятной плодовитости Капитана. В восьмидесяти минутах альбома спрессовано такое количество риффов, ритмов, мелодий, текстов и прочих находок, которого некоторым исполнителям хватило бы на целую дискографию. Даже остатки «полевых» записей, сделанных Заппой, оказались уместны: в умеренных дозах они не портят музыкальность альбома, но делают его более живым, спонтанным, обитаемым и полным юмора. Альбом превращается из простого набора композиций в нечто вроде населенной территории – музыкальные джунгли со своими обитателями и своей мифологией. Детальный музыковедческий анализ не входит в задачи этого текста – по данному вопросу лучше всего обратиться к книге Джона Френча, который подробнейшим образом разбирает каждую композицию и рассказывает о всех технических деталях, связанных с ее исполнением и записью. Здесь же мы попытаемся совершить обзорную экскурсию, чтобы обратить внимание читателей хотя бы на некоторые из интереснейших музыкальных деталей, в изобилии разбросанных по этим пространствам. Мы уверены, что многие читатели уже хорошо знакомы с \"Trout Mask Replica\" и с удовольствием переслушивают его по вечерам. В этом случае следующие страницы текста можно смело пропустить.

\"Trout Mask Replica\" открывается номером \"Frownland\" – это программная композиция альбома. «Моя улыбка приросла, я не могу вернуться в твою Хмурляндию[141]», – сообщает Кэп. И далее противопоставляет свой дух (созданный из океана, неба, Солнца и Луны), унылому обиталищу слушателя, где царит злой рок и нависают щербленные тени. «Я хочу свою страну», – решительно провозглашает Бифхарт. Строго говоря, с первой же секунды альбома Бифхарт уже полностью на своей территории. Сразу ясно, что на ней не действуют ни законы физики, ни законы музыки. Уверенное, размеренное и даже мелодичное капитанское пение сразу же входит в разительный контраст с аккомпанементом. Вот они, результаты многомесячных кропотливых трудов, нервных срывов, насилия и маниакальных репетиций! Поражает то остервенение и интенсивность, с которой музыка сразу же, без всякой подготовки и вступления, набрасывается на нас, оглушая какофонией полиритмов. В то время как Капитан приглашает забрать слегка ошалевшего слушателя туда, где «один человек может встать рядом с другим», где нет лжи и раздутого эго, на заднем плане происходит то, что поначалу кажется натуральным хаосом – слушателя буквально заваливает обломками музыки. Обрывистые, гротескные инструментальные линии напоминают детские каракули – яростная музыкальная каля-маля: кто-то уже играет вполне оформленные риффы; кто-то ковыряет как умеет, а кто-то, словно отстав, устраивает финишный спурт. Джон Френч сравнивал «Frownland» с сотней «переплетенных разговоров, втиснутых в две минуты». По его мнению, эта композиция не что иное, как «кульминация коллективных усилий, финишная прямая, и мне всегда казалось, что самое подходящее место для нее – в начале»^[185]. Единственное, что удерживает вместе всеобщий разброд и шатание на протяжении этой песни и всего альбома – уверенный и авторитетный вокал Бифхарта. Только он помогает не вылететь из седла на протяжении последующих 80-минутных скачек с препятствиями.

\"The Dust Blows Forward ‘n the Dust Blows Back\". Первый же внезапный поворот сюжета поджидает уже на второй композиции: Капитан дает остальной группе передышку и исполняет сольную партию в магнитофон (последствия саботажа были быстро ликвидированы ничего не подозревавшим звукорежиссером Диком Канком). Можно слышать, как Ван Влит пропевает одну строчку за другой, периодически нажимая кнопку паузы – чтобы перевести дух и сочинить следующие строчки. Композиция была записана в Форельном доме после наступления темноты. По воспоминаниям очевидцев, единственная лампа в комнате освещала магнитофон, а Капитан записывал свой распев, сидя в кресле, окруженный музыкантами, молча сидевшими на полу. В этот момент он напоминал старого морехода, повествующего о своих диковинных приключениях. Результатом его усилий стала запись, похожая на допотопный артефакт. Удивительно, как в этой фрагментарной записи и ее поэтических строках Ван Влиту удается сохранять не только прыгучесть и ритм, но и вести что-то похожее на мелодию.

\"Dachau Blues\" обозначает финал кратковременной передышки. Ультранизкий вокал Бифхарта, надсадные диссонансы гитар и помятые звуки кларнета создают ощущение наваливающегося кошмара. Ван Влит поет очень близко к микрофону, и от того угроза в его голосе кажется еще более ощутимой. Можно сказать, что при всей своей жестокости \"Dachau Blues\" – одна из самых понятных композиций альбома. Форма здесь соответствует содержанию: Бифхарт использует свой брутальный перфоманс, для того чтобы живописать вполне реальную обстановку. Не нужно знать английский язык, чтобы, подобно Джону Френчу, услышать тут «страдальческие крики, молчаливую боль и описания жестокой обстановки»; увидеть «пламя и почувствовать запах горящей плоти»^[186]. Вокруг Капитана – не статичная картина, а движущийся и живущий ужас. Важно заметить, что Ван Влит выступает здесь не в роли садиста, а в роли потрясенного наблюдателя, призывающего «прекратить эти мучения»: «один безумец, шесть миллионов жертв»[142].

Следующей на сцене появляется веселая, хотя и изрядно захромавшая \"Ella Guru\" – Капитан дополняет образ своей героини, сообщая, что она выглядит «как зоопарк». Брутальная партия Дона сопровождается карикатурным, писклявым вокалом Антенны Джимми Семянса: выходные данные \"Trout Mask Replica\" сообщают нам, что он задействует «рог из плоти». Далеко не в последний раз Дон убедительно демонстрирует, что его музыка может быть не только труднопролазной, но и неожиданно привязчивой. Это хорошо заметно по абсолютно дурному припеву: Мэджик Бэнд заканчивает свой разброд, чтобы дружно выдать нечто регги-образное, как следует застревающее в голове.

\"Hair Pie: Bake 1\" – упомянутая ранее полевая запись, дуэль Капитана и кузена Виктора. Майк Барнс сравнивает их дуэт с брачной игрой двух гигантских птиц^[187].

\"Moonlight On Vermont\" – одна из двух ранних композиций альбома, описанная выше. Песня обыгрывает стародавний эвергрин \"Moonlight In Vermont\" и аналогичным образом изучает влияние лунного света на людей («…и зверей!», – добавляет Капитан). При всей своей разобранности, в конктесте этого альбома \"Moonlight On Vermont\" предстает практически как выход Элвиса Пресли на концерте джазового квартета. «Вишенкой на торте» выглядит прямое цитирование старинного госпела \"Give Me That Old-Time Religion\"[143]. Однако суеверный Джон Френч не исключает, что Кэп ссылается на книгу известной британской ведьмы и оккультной деятельницы Сибил Лик, в которой «старой религией» именуется ничто иное, как ведьмовство. Действительно, чего только ни случается при свете Луны.

\"Pachuco Cadaver\" отличает очередной хромающий шаффл, но при этом весьма заводной и оптимистический. В тот момент, когда слушатель уже начинает врубаться и притопывать (музыка это позволяет), Капитан выдергивает из-под него стул, переключает музыку в совершенно иной режим и начинает свое повествование, полное странных, но сочных и звучных образов. Капитанскую повесть можно называть поэтическим импрессионизмом, одиночной игрой в ассоциации, дадаизмы с абсурдизмами или битнической поэзией, которую изрядно напичкали ономатопеей. Этот поток (или, скорее, лавина!) сознания или подсознания в сочетании с не менее парадоксальной музыкой просто взрывает мозг, не способный переварить одновременную атаку по разным каналам. Еще бы, ведь с другого края интенсивно наступает Мэджик Бэнд с очередной музыкальной головоломкой. Как и многие другие композиции, \"Pachuco Cadaver\" балансирует на грани полной развинченности и чокнутого грува; хромая и ковыляя, в финале своего трудного существования он неожиданно приходит к практически карнавальной, торжествующей атмосфере с элементами самбы. Самые ловкие слушатели даже могут попробовать потанцевать!

\"Bill’s Corpse\". В отличие от «Кадавра Пачуко», недобрый «Труп Билла» определенно встал не с той ноги. Причудливые секции сменяют друг друга, напоминая калейдоскоп, в котором абстрактная груда цветных стекляшек обретает новый смысл с каждым, даже самым незначительным поворотом трубы. С той разницей, что в калейдоскопе Дона навалены не стекляшки, а уже известные нам «кирпичи разной длины». В \"Bill’s Corpse\" на фоне угловатого и яростного нагромождения звуков особенно трогает то, как тщательно Капитан старается вести мелодию и вытягивать ноты – как будто слышит позади себя некий, гораздо более плавный и очевидный аккомпанемент. Но мы-то знаем, что в своей тщательно аранжированной композиции он слышит именно тот богатый и не очевидный простому слушателю мелодизм, который и закладывал, как мудрый архитектор, с самого начала. Простому же слушателю может показаться, что группа звучит так, как будто у нее не вполне получается, но она очень старается и сочувствует своему лидеру. Современные ученые ведут дискуссии относительно смысла песни: одни считают, что текст обращен к исхудавшему Биллу Харклроуду, другие – к любимой рыбке маленького Дона. Юный аквариумист просто закормил своего питомца до смерти, а затем продолжал скорбеть о нем долгие годы.

Трогательная \"Sweet Sweet Bulbs\" – это, напротив, романтическое посвящение любимому саду Капитана, или же – его цветущей возлюбленной. Как ни странно, живописное слово «бульбы» имеет в английском примерно такое же богатое и образное значение, как и в русском. Капитан получает от него (или от самих бульб) плохо скрываемое удовольствие, на протяжении всего альбома смакуя нечто «быстрое и бульбообразное» (\"fast ‘n’bulbous\") и превращая это нечто в своеобразный «мем» альбома. Вокальная партия Капитана в очередной раз напоминает речитатив, но интересно заметить, что по своим интонациям музыка альбома тоже напоминает человеческую речь: в ее произвольных акцентах можно слышать повествовательные и вопросительные предложения.

На \"Neon Meate Dream of a Octafish\" Капитан идет еще дальше в своей могучей ассоциативной, на этот раз явно эротоманской образности: текст композиции просто напичкан рыбными, китовыми, склизскими, влажными, океаническими, акватическими, и анатомическими образами, причудливые брачно-словесные игры которых почти не поддаются переводу. Мелодекламация Бифхарта включает «мясную, мясистую розу с волосами», а также тщательно смакуемые им «губы, тубы, трубы, бульбы», «инцест, в кисте, в кости» и влажные сны, по которым щедро размазаны «сера, сироп и семя». Кажется, что слова песни, подобно живым организмам, метаморфируют, проходят последовательно фазы биологического развития, чтобы в финале жизненного цикла разбухнуть и щедро выдать наружу какую-то специфическую субстанцию. Можно также представить, что скульптор Ван Влит мнет и разминает слова своих песен так, что в его умелых руках они постоянно меняют вид, образ и форму, а затем мастерски склеивает их, делая плавным продолжением друг друга. С музыкальной точки зрения «изюминкой» песни является капитанский шахнай, звучание которого пропущено через динамик «Лесли». В выходных данных альбома шахнай гордо именуется симранским рогом (что бы это ни значило). Ближе к концу композиции Дон откладывает в сторону свой «рог» и начинает мучить мюзет[144].

Альбом продолжает свое бурное, но весьма выверенное движение «полевой» композицией \"China Pig\". Она записана с участием неожиданного гостя – изгнанного гитариста Дага Муна, который внезапно решил заглянуть в Форельный дом, чтобы проведать своих товарищей. Любительская запись, запечатлевшая один только вокал Бифхарта и акустическую гитару Муна, звучит по-настоящему аутентично. С тем же успехом она могла быть сделана в пустой комнате какой-нибудь занюханной дешевой гостинцы на старом американском Юге. Текст композиции посвящен сообщению Капитана о том, что он не хочет убивать свою китайскую свинью. При этом он пыхтит, сопит и подвывает в микрофон как заправский боров. Очевидцы рассказывают, что Ван Влит с энтузиазмом подхватил импровизированный блюзовый наигрыш, начатый Муном, безупречно исполнил под него один из своих многочисленных текстов, после чего посмотрел на Мэджик Бэнд со слегка укоризненным видом в духе: «чего же вы так не играете?!» Мэджик Бэнд посмотрел на своего Капитана со слегка смущенным видом в духе: «Когда-то мы так и играли, но с тех пор прошло 9 месяцев 12-часовых репетиций какой-то непонятной фигни»^[188]. Джон Френч считал, что Капитан и Мэджик Бэнд могли бы буквально за один день нарезать в студии альбом подобных песен – на следующий день он уже был бы на всех прилавках, а группа была бы нарасхват.

Немного отдохнув, Капитан и Мэджик Бэнд снова берутся за дело на композиции \"My Human Gets Me Blues\". Этот энергичный номер с болтанкой туда-сюда напоминает звуковой слалом – или причудливый танец; текст композиции, снова насыщенный каламбурами, тоже имеет отношение к танцу. Не теряя ритма, Бифхарт лихо преодолевает все флажки, однако уже на второй минуте ему приходится лавировать через настоящий частокол. Для справки – немного музыкальной техники. Френч отмечает, что в этой секции гитаристы Коттон и Харклроуд играют не самые простые семь долей в такт, в то время как бас Бостона вальсирует в три четверти, однако заканчивает секцию в стандартных 4/4. Барабанщик (который тоже играет в 4/4) сравнивает этот фрагмент с «маленькими каруселями, сидящими на одной большой; все они вращаются с несколько разными скоростями, но катание на любой из них доставляет удовольствие»^[189]. Не менее интересно отметить, что композицию, текст которой создан при довольно мрачных обстоятельствах, Френч ныне считает одной из своих самых любимых.

\"Dali’s Car\". В сравнении с большинством остальных конструкций и механизмов системы Бифхарта-Френча, этот инструментальный номер звучит относительно просто – возможно потому, что именно с него Капитан начал внедрять свой революционный сочинительский метод. Номер, вдохновленный той самой машиной Дали, представляет собой «всего лишь» дуэт для двух гитар. Из всех композиций альбома этот инструментал больше всего подходит для того, чтобы заглянуть «под капот» альбома, послушать его устройство. Держа в уме, что каждая из гитар воспроизводит движение одной из рук Дона, в разные моменты легко представить, как он наигрывает свои нехитрые мелодии, несложные арпеджио или одновременно опускает обе руки на клавиши, чтобы извлечь диссонирующий аккорд. Его похождения лишены тональности и постоянного ритма. Звучание двух гитар, в безупречном синхронизме воспроизводящих эти непредсказуемые экзерсисы, производит завораживающее, действительно сюрреалистическое впечатление. Из всех композиций альбома \"Dali’s Car\" имеет наибольшее сходство с классической камерной музыкой и ее ощущением. Сэмюэл Андреев, современный композитор и исследователь творчества Бифхарта, отмечает, что «в композиции нет единого пульса, но есть ощущение ритмического единства; музыка звучит одновременно и свободно, и прецизионно»^[190]. Джефф Коттон называл этот эффект «течением», а Ван Влит гордо именовал свое творение «этюдом в диссонансе». \"Dali’s Car\" также хорошо иллюстрирует интересную особенность альбома: при том, что в основе \"Trout Mask Replica\" – звучание гитар, его музыка является на удивление «негитаристичной». Игра гитаристов была фактически ограничена возможностями пианино, и они лишились возможности задействовать свои излюбленные приемы и традиционные клише. Да, и самое замечательное: на альбоме, который почти целиком был сочинен за клавишами, фортепиано полностью отсутствует!

Глава двадцать восьмая, в которой продолжается обстоятельный обзор альбома \"Trout Mask Replica\"

Если предыдущий номер был этюдом Бифхарта на тему произведения великого сюрреалиста, то \"Hair Pie: Bake 2\", начинающая вторую пластинку альбома, – это ответ Сальвадору Дали от Джона Френча, который поставил себе задачу научиться сочинять «трехмерные» барабанные партии и достиг своей цели. Это снова инструментал, более полнозвучный и бодрый, насыщенный сложными секциями и причудливыми взаимодействиями пар инструментов в разных сочетаниях. Френч демонстрирует чудеса виртуозности, однако магия здесь полностью коллективная – Мэджик Бэнд оправдывает свое название!

\"Pena\". Дон Ван Влит под чутким наблюдением Фрэнка Заппы учит кузена Виктора правильно произносить «быстрое и бульбообразное», после чего Мэджик Бэнд переходит к исполнению одного из самых безумных номеров на альбоме. Вокал здесь принадлежит Джеффу Коттону – любимому капитанскому декламатору. Джефф, зачитывающий очередной сюрный опус, напоминает женщину, охрипшую от истерики, – он настолько сильно, до боли, надорвал связки, что едва дотянул до конца композиции. Тем временем Мэджик Бэнд играет что-то невообразимое, а на заднем плане Бифхарта, очевидно, режут ножом.

\"Well\" – это еще одна «полевая» запись. На этот раз Ван Влит выступает в гордом одиночестве – в одной из самых убедительных сольных композиций. Это настоящий «полевой крик» или «холлер» – рабочая песня каторжан и сборщиков хлопка, окрашенная в сюрреалистические тона. Ван Влит любил рассказывать, что его дедушка владел плантацией на Юге и потому в его жилах течет изрядное количество южной крови. Если так, то мощное пение Дона парадоксальным образом объединяет в себе что-то как от каторжанина, так и от надсмотрщика. Бифхарт исполняет текст, насыщенный цветовыми абстракциями. Он уверенно, в одиночку, несет на себе весь тяжкий груз композиции и удерживает внимание слушателя, затаившего дух.

\"When Big Joan Sets Up\". Еще одна энергичная песня с элементами буйного умопомешательства – на этот раз припадок перед микрофоном переживает сам Капитан. Группа играет в едином ритме, отдаленно напоминающем буги (что роднит «Joan» с номером \"My Human Gets Me Blues\"), однако на полпути прерывается, оставляя пространство для странных звуков – это Дон решает совершить действия насильственного характера со своим сопрано-саксофоном. Он продолжает свою не очень стройную, но вдохновенную импровизацию и после того как Мэджик Бэнд возвращается к основному риффу композиции. Большая Джоанна, наряду с Пеной и Старым Пердуном, – одна из героинь обширного, так и не увидевшего свет капитанского эпоса. Достойная пера Даниила Ивановича Хармса, Джоанна отличается на редкость непропорциональными частями тела. Капитан даже не уверен до конца в ее половой принадлежности.

Каждый из членов Мэджик Бэнда получает на альбоме свои, как минимум, полминуты славы, и вступление к \"Fallin’ Ditch\" дает возможность продемонстрировать таланты Биллу Харклроуду – более известному как Рокет Мортон. Мы слышим, как Рокет испускает в микрофон реактивный звук кишечного происхождения, после чего сообщает, что его горючим являются бобы, и уточняет – лазерные[145]. Далее вступает группа, и Капитан исполняет леденящий текст, насквозь продуваемый ветром и одиночеством. \"Fallin’ Ditch\" относится к категории номеров, не имеющих очевидных риффов, прямолинейных ритмов, повторяющихся фрагментов и прочих удобств. Тем более эффектным является ощущение причудливого грува, возникающего из разрозненных звуков словно из ничего. Харклроуд объяснял этот эффект следующим образом: «Это как голодание, а тут вдруг кто-то дает тебе чизбургер, и ты такой: вау, круто!» ^[191]. Каждому любителю рок-музыки очевидно: чизбургер от Капитана даст фору любым бобам. Даже лазерным.

Едва ли не самая ранняя композиция альбома, \"Sugar ‘N Spikes\" была написана еще в период Рождества 1967 года. Она создает внезапный эффект легкого упорядочивания. Капитан поет что-то, похожее на куплет и припев, и группа даже ему аккомпанирует! Легко представить себе этот номер на альбоме \"Strictly Personal\". Тем не менее в композиции хватает головоломных моментов и головокружительных переворотов, достойных \"Trout Mask Replica\". Ближе к концу второй минуты Джон Френч внезапно решает разнести в клочья свою барабанную установку, а в это же самое время гитара ведет скорбную мелодию, заимствованную из аранжировки Гила Эванса знаменитого «Аранхуэсского концерта» – эта версия вошла на альбом Майлза Дэвиса \"Sketches Of Spain\", где и была подслушана внимательным Капитаном[146]. Слушать, как ловко Мэджик Бэнд балансирует на грани предельного и запредельного, всегда удовольствие.

\"Ant Man Bee\". Еще один, относительно традиционный (по меркам альбома) номер, жанр которого можно определить как «мутировавшее рокабилли». Характерный бит композиции был, вопреки обычаю, сочинен не Френчем, а самим Ван Влитом: Дон оказался застигнут очередным приступом вдохновения в тот момент, когда решил отдохнуть от любимого пианино и пересесть за ударные. Ритмический рисунок в 4/4, придуманный Ван Влитом, вызвал восхищение даже у Френча, который называл находку Дона «идеально сбалансированным ритмическим удовольствием» ^[192]. С другой стороны, Билл Харклроуд, комментируя звучание партии ударных, отмечает влияние альбома Джона Колтрейна \"Africa / Brass\" и восхищается «африканским» духом, который Джону удалось передать в своем исполнении ^[193]. Если отвлечься от ударных, то можно обратить внимание, что мелодическая линия Бифхарта довольно тщательно подогнана к аккомпанементу. На середине композиции к микрофону выходят духовые, звучащие как стая гусей.

\"Orange Claw Hammer\" – еще один, третий по счету сольный номер или «полевой вопль» Бифхарта на этом альбоме. С той разницей, что здесь он больше напоминает «моряцкий вопль». Капитан, периодически нажимая на магнитофоне кнопку паузы, исполняет партию старого моряка, который вернулся на берег после тридцати лет странствий и погрузился в убогую бродячую жизнь. Богатые поэтические образы, которые рисует Ван Влит, обозначают контраст прекрасного и отвратительного («Иволга, чья грудь полна червей, пела как апельсин»). В исполнении Бифхарта эта сюрреалистическая история начинает звучать правдивой моряцкой былью. Легко представить, что могучие легкие Капитана за долгие годы плаваний как следует просолились океанским воздухом; голос звучит как хорошо просмоленный и туго натянутый канат; каждая новая строчка бьет наотмашь, демонстрируя остервенение и душевную боль. Комментируя \"Orange Claw Hammer\", Майк Барнс отмечает влияние пластинки \"Blow Boys Blow\" – сборника шанти[147] в исполнении фолк-сингеров Юэна Макколла и Э.Л. Ллойда^[194]. Эту пластинку, вышедшую в 1958 году, юный Дон одолжил у своего друга Фрэнка, да так и не вернул. Даже в 1980 году он признавался, что этот альбом – по-прежнему его любимый^[195].

\"Wild Life\". Роберто Орт, доктор искусствоведения и известный специалист в области современного искусства, в своем обширном эссе, посвященном живописи Дона Ван Влита, отмечает, что «[Бифхарт напоминает нам] об американском мифе о пионерах и переселенцах. Подобно первопроходцу, он отворачивается от цивилизации, полагаясь на свое знание природы и поначалу кажется рассказчиком неразборчивых, диких и фантастических историй»^[196]. Наиболее буквальной иллюстрацией этой метафоры может служить композиция \"Wild Life\", в которой Капитан объявляет, что отправляется жить в глушь (снова тема побега!), пока у него не забрали его жизнь, жену и, собственно, саму глушь. Композицию отличает «опрокидывающийся», не самый комфортный, но поначалу вполне цельный, ритм и аккомпанемент. Далее гитары начинают расходиться по лесу в разные стороны. К тому моменту, когда каждая из них находит себе собственное дело, из чащи выходит диковинный зверь, похожий на духовой инструмент. Соло, которое исполняет Ван Влит, Френч и Харклроуд называют одним из своих любимых, «работающих вместе с музыкой, но при этом находящихся на территории авангарда»^[197].

В \"She’s Too Much For My Mirror\" герой песни повествует о своей пассии, которая так часто использует зеркало, что он уже сам не хочет в него смотреть. Исполнение Бифхарта несет явные признаки музыки соул, однако спотыкающийся и угловатый аккомпанемент песни не позволяет нам расслабиться. Кажется, что лирический герой никак не может разобраться в своих чувствах – в какой-то момент композиция выражает его вполне гармоничные настроения, а в следующую секунду он, похоже, начинает яростно переворачивать свою комнату верх дном. В самом конце композиции можно слышать, как Дон, в очередной раз не сопоставивший объем своего текста с продолжительностью готового инструментального номера, с досадой замечает: «Вот дерьмо, не знаю, как я это сюда впихну».

\"Hobo Chang Ba\". Гитарное вступление представляет собой практически случайный набор нот, исполненных Бифхартом; чтобы воспроизвести этот короткий фрагмент «дословно», Харклроуду потребовались долгие часы репетиций. Капитан снова преображается – на этот раз он входит в роль китайского эмигранта, который стал бродягой и теперь обречен пересекать бескрайние пространства США в вагонах товарняков. Странное, протяжное и глухое, «мимо всех денег» исполнение Бифхарта призвано изображать жалобу на жизнь несчастного дальневосточного эмигранта, однако у Джона Френча оно вызывает иную ассоциацию: вокал афроамериканского перкуссиониста и духовика Джуно Льюиса на номере Колтрейна \"Kulu Sé Mama\". Как бы то ни было, \"Hobo Chang Ba\" – это одна из многих композиций Ван Влита, представляющих собой движущийся рисунок. Он несет на себе все признаки таланта художника: умение схватить на лету и парой простых штрихов выразить какой-то мимолетный момент, сиюминутную совокупность образов, звуков и ощущений – даже если этот момент существует только в воображении автора. Очень вероятно, что в этом непростом ритме и живописном тексте, упоминающем рельсы, Капитан стремился передать ощущения бродяги, коротающего ночь под стук колес поезда. Однако на взгляд автора этих строк, герой песни, скорее, болтается в пустом кузове фургона, со страшной скоростью несущегося по всем кочкам пустыни Мохаве.

«Хьюстон, у нас проблемы». Даже при всей странности музыкального набора \"Trout Mask Replica\" трек \"The Blimp\" является безусловным лидером по градусу абсурда – и при этом имеет обширную категорию поклонников. Номер явился результатом случайности и родился в тот момент, когда Ван Влит решил познакомить Заппу со своим очередным поэтическим творением и позвонил ему прямо в студию. Фрэнк, в ту минуту работавший с одной из своих инструментальных дорожек сопровождения, включил запись. Результатом стал «виртуальный» дуэт писклявого Джеффа Коттона и группы The Mothers Of Invention. Голос Коттона, искаженный телефонной трубкой, с нездоровой одержимостью сообщает, что все происходящее записывается через «мушиное ухо», после чего зачитывает капитанскую виршу о драматической гибели дирижабля. Если не знать текста, можно представить, что Коттон совершает свой отчаянный звонок прямо с орбиты, с космического корабля, команда которого в данный момент пожирается устрашающими чудовищами из космоса. Судя по всему, хладнокровия не теряет только Капитан Бифхарт – он продолжает практиковаться на своем сопрано-саксофоне. Звуки сакса проникают из трубки в студию Заппы, и демонстрируя прямо-таки космическую интуицию Ван Влита, попадают прямо в тональность инструментального трека «Матерей».

\"Steal Softly Thru Snow\". После самого странного номера следует один из шедевров альбома, триумф скульптора Ван Влита и архитектора Френча. Номер, написанный в самом начале работы над \"Trout Mask Replica\", представляет собой настоящую двухминутную сюиту, напичканную хитроумными сменами ритма, угловатыми размерами и терзающими слух гармониями; на протяжении всей композиции причудливые партии и темпы накладываются друг на друга, сталкиваются друг с другом и ломаются на мелкие кусочки. Номер состоит из не менее чем двенадцати секций (некоторые не более десяти секунд длиной!), каждую из которых можно рассматривать как самостоятельное музыкальное произведение. Однако даже все многочисленные вывихи этой композиции не могут затмить взволнованный драматизм исполнения Капитана, который смотрит вслед улетающим на юг диким гусям и сожалеет, что не может последовать за ними. Мэджик Бэнд, безусловно, сопереживает ему всей душой и по этой причине продолжает продираться сквозь свои партии с еще большим остервенением и целеустремленностью. Если ненадолго впасть в академизм, то можно сказать, что на \"Trout Mask Replica\" Бифхарт революционным образом переосмыслил роль музыкальных инструментов в рок-группе: устранив понятие ритм-гитары и ритм-секции, он уравнял в правах все инструменты, позволив им солировать одновременно. По этой причине на \"Steal Softly…\", как и на других композициях альбома, интересно облегчать себе задачу (давая передышку восприятию): отвлекаться от вокала, текстов и браться за выборочное прослушивание отдельных инструментальных партий в разных каналах. Каждая из них живет своей собственной жизнью и показывает характер – временами не такой уж и злобный. Иногда Мэджик Бэнд внезапно рождает на свет вполне запоминающиеся ходы, некоторые из которых по отдельности могли бы изящно вписаться на какой-нибудь мелодичный блюз-кантри-рок-альбом. Однако на \"Trout Mask Replica\", как в доме нерадивого хозяина, все эти мелодии и риффы свалены в общую кучу и напиханы битком в чулан без всякого почтения и уважения.

\"Old Fart At Play\" несколько сбавляет накал страстей: на фоне очередного авангардного грува Капитан зачитывает свой опус, посвященный Старому Пердуну, наблюдающему за происходящим из-под своей деревянной маски. По воспоминаниям Френча, для композиции изначально был заготовлен текст под названием \"My Business Is The Truth, Your Business Is a Lie\" («Мое дело – правда, твое дело – ложь»), очевидно, с попыткой поддеть Заппу. Фрэнк, однако, совершил редкий акт цензуры, и Ван Влит был вынужден сменить текст в последний момент. Обличительная композиция превратилась, вероятно, в автобиографическую. Приятно слышать спокойный и уверенный голос Капитана – было бы здорово послушать в его исполнении какую-нибудь книжку на ночь.

\"Veteran’s Day Poppy\", как уже упоминалось, была записана еще в августе 1968 года, с Гари Маркером на басу. После всего предшествующего безумия этот номер выглядит почти как поездка с ветерком по хорошему асфальту. Обращает на себя внимание переход на традиционный блюзовый шаффл, предложенный Маркером. Его сменяет более расслабленная, сугубо инструментальная секция, которая завершает альбом ощущением отдохновения от праведных трудов и легкой меланхолии. На этом месте слушатель, преодолевший весь музыкальный кросс-марафон по пересеченной местности, может перейти на шаг, расслабиться и начать дышать глубже. В это самое время Капитан, торжествуя победу, уезжает в закат.

Глава двадцать девятая, в котором завершается история альбома \"Trout Mask Replica\"

Фотосессия для обложки альбома состоялась на крутых склонах заросшего сада, окружавшего Форельный дом. Капитан и Мэджик Бэнд разместились на мостике, перекинутом через русло высохшего ручья. Не умещавшийся в кадр Джон Френч залез под мостик, рискуя встретить там пауков. Собранные вместе в лучах вечернего солнца, музыканты напоминают отряд хиппи, уцелевших после ядерного апокалипсиса и многое повидавших. На Капитане отряда – отороченное мехом зеленое пальто и шляпа. Отгородившись от мира старомодными темными очками, он выглядит равнодушно и бесстрастно. В руках Бифхарта – остов лампы-ночника, ее истлевший абажур обнажает каркас-скелет. Капитан занят тем, что направляет лампу вниз, в его руках она напоминает космическое оружие. Рядом с Капитаном – субтильный, длинноволосый Джефф Коттон. В наряде из женского платья и бейсбольной кепки он нервно смотрит из-под стекол своих очков. Напряженный Билл Харклроуд в темных очках, с накрашенными губами и ногтями, покрытыми черным лаком, одет в декорированную накидку-плащ. В ней он похож на средневекового супермена – пусть и слегка худосочного. Марк Бостон выделяется пышной копной волос, усами и бородкой. Одетый наиболее строго, в черный пиджак, он держится отстраненно и более всего смахивает на священника. Из-под моста выглядывает Джон Френч в жутковатых «инопланетных» очках, придающих его виду что-то насекомообразное. Он держит провод космо-лампы Капитана, словно обеспечивая подачу электроэнергии.

Знаменитый образ для лицевой стороны обложки придумал Кэл Шенкел, дизайнер альбомов Фрэнка Заппы. Идеей Ван Влита было воспроизвести облик «Старого Пердуна», который прячется за «причудливой маской в виде радужной форели», однако по ходу дела деревянную маску было решено заменить на нечто более натуральное. Шенкел отправился на рынок, где приобрел здоровенную голову карпа (форель, видимо, не встретилась). Далее помощник вычистил ее внутренности, и голова была превращена в натуральную маску, которую и прикрутили к Бифхарту. Маска оказалось настолько тяжелой, что не держалась, поэтому Капитану пришлось придерживать ее рукой, изображая приветственный жест. Хуже было то, что к моменту фотосессии карп успел протухнуть и страшно вонял. Тем не менее все мучения и усилия стоили конечного результата. Ровный малиновый фон обложки призван не отвлекать внимание от центрального образа – с обложки альбома \"Trout Mask Replica\" на зрителя смотрит благообразно одетый гражданин в шляпе и зеленом пальто, внезапно превратившийся в рыбу. Гражданин словно подает нам какой-то подводный сигнал, а его глазки-пуговки, похоже, узрели вечность. Увидев подобное, и в самом деле можно упасть со сцены. Оформление \"Trout Mask Replica\" выделяется из сонма психоделических обложек того времени. Это образ, который не старается быть странным, а просто является им; это воплощение необъяснимого, вторгающегося в нормальное.

В выходных данных пластинки все музыканты были указаны под своими творческими псевдонимами, а барабанщик и музыкальный директор альбома Драмбо, вложивший в эту музыку так много сил, вообще не значился: к этому моменту Джон Френч наконец ушел, поэтому Капитан решил, что он не заслуживает упоминания. Джефф Коттон также покинул группу – хотя и при гораздо более мрачных обстоятельствах. После выхода \"Trout Mask Replica\" Коттон, физически удерживаемый в Форельном Доме, имел обыкновение сбегать и укрываться дома у своего друга Меррелла Фанкхаузера. Гитарист вспоминал, что Капитан и его музыканты без зазрения совести заявлялись к нему среди ночи с обыском. В итоге Коттон покинул группу после того как был избит и со сломанными ребрами оказался в больнице. Его следующей остановкой стала психиатрическая лечебница. В интервью британскому журналу ZigZag Бифхарт сообщал, что «Антенна Джимми Семянс вернулся назад в пустыню… Не знаю почему, и не могу спрашивать. У него была потасовка с Рокет Мортоном, ему сломали его зубные протезы, но все кончилось хорошо»^[198].

Публика практически не имела возможности услышать композиции \"Trout Mask Replica\" в живом исполнении музыкантов, которые над ними работали. Состав Мэджик Бэнда, записавший альбом, дал единственный концерт в Лос-Анджелесе 31 марта 1969 года. Группа не просто сыграла свои новые (еще не выпущенные на тот момент) номера, но и устроила театрализованное представление. Арт Трипп, барабанщик The Mothers Of Invention, наблюдавший это выступление, вспоминал: «Я сидел в зрительном зале и думал: \"Господи Иисусе, это уже слишком!\" Да я поверить в это не мог. Крыша у меня съехала моментально»^[199].

Альбом \"Trout Mask Replica\" был выпущен в июне 1969 года на лейбле Фрэнка Заппы Straight и распространялся компанией Reprise. В Америке альбом вообще не попал в чарты, зато в Британии добрался до солидного 21 места (что кажется невероятным достижением для альбома с подобной музыкой). Отзывов в прессе было не так много; самую заметную рецензию опубликовал Лестер Бэнгс в Rolling Stone. Бэнгс объявил альбом «полным успехом» Бифхарта: «Музыка по-настоящему смешивается, течет и захватывает так, как не может захватывать ничто из того самовлюбленного и тщательно выверенного джаз-рокового дерьма, выпущенного в прошлом году». Бэнгс называл Бифхарта «единственным дадаистом в рок-музыке» и замечал, что музыка Мэджик Бэнда по своей природе находится ближе к «первобытному экзорцизму Фэроу Сандерса и Арчи Шеппа, чем к пустопорожним шумам групп вроде Blue Cheer», и что секрет ее успеха заключается в том, что «Кэп и Мэджик Бэнд смогли добраться до самой сути, достичь раскаленного добела потока «неокультуренной» энергии, и к тому же сделав это с минимумом усилий». Бэнгс также сумел выразить эмоциональное содержание музыки: «В то время как повсюду скачут ритмы и мелодические текстуры… Бифхарт поет как одинокий волк-оборотень, кричащий и рычащий в ночи»^[200].

В своей статье 1977 года, опубликованной в New Musical Express, Лестер Бэнгс описывал эффект от знакомства с \"Trout Mask Replica\" летом 1969 года еще более живописно. По мнению Бэнгса, это были времена, когда «покупатели пластинок были такими же экспериментаторами, как и музыканты, и в половине случаев можно было притащить домой нечто абсолютно неизвестное». Эффект от прослушивания был не сравним ни с чем: «\"Trout Mask Replica\" сотряс мой череп, перестроил мои синапсы, напряг меня, рассмешил, заставил прыгать и колбаситься от радости. Это был не просто синтез жанров, которого я ожидал, это была совершенно новая вселенная, полностью оформленная; это был невообразимый ранее ландшафт гитар, толкавшихся, пихавшихся и разлетавшихся во всех направлениях, насколько позволяло видеть сознание»^[201].

Эпилог

Я не пишу экспериментальную музыку. Мои эксперименты заканчиваются до того, как я начинаю писать музыку. Далее экспериментировать должен слушатель ^[202]. Эдгар Варез
В своей рецензии 1969 года Лестер Бэнгс называл \"Trout Mask Replica\" «возможно, самым необычным и трудным музыкальным опытом, который вы можете получить в этом году» ^[203]. Выдающийся критик оказался неправ. \"Trout Mask Replica\" оставался и продолжает оставаться «возможно, самым необычным и трудным музыкальным опытом» уже на протяжении многих десятилетий. Этот опыт, успев обрасти славой и мифами, продолжает привлекать к себе все новых слушателей. Одним просто нравится подвергать себя «проверке на прочность», других привлекает культовый статус альбома и возможность войти в разряд «продвинутых» меломанов; третьи просто продолжают переслушивать, получая удовольствие и радость, необъяснимые законами физики.

Как мы имели возможность убедиться, Ван Влит проделал долгий путь к произведению, которое ныне имеет статус его opus magnum. Для Дона это было стремление к полной, ничем не скованной творческой независимости. Ради нее он отказался от музыки, которая вполне могла принести ему коммерческий успех, признание массового слушателя, а также подарить истории блестящие ритм-энд-блюзовые альбомы. Однако беспрецедентная убежденность, интуиция, а также бесстрашие Ван Влита принесли впечатляющие плоды: \"Trout Mask Replica\" – это, вероятно, один из самых эффектных и гордых примеров демонстрации абсолютной творческой свободы. В этой свободе заключается сама суть альбома. На вопрос «О чем, собственно, альбом \"Trout Mask Replica\"?», внятного ответа не существует (ответы вроде «TMR – это портрет современной Америки» представляются крайне неубедительными). \"Trout Mask Replica\" – это просто заявление «я художник, я так вижу», то есть форма, ставшая смыслом и содержанием. Кроме того, здесь скрывается один из секретов притягательности альбома – он не вписывается ни в один формат, не попадает явным образом ни в одну категорию. Задействованные инструменты и звучание альбома позволяют формально отнести его к рок-музыке, однако сам принцип построения этих произведений роднит их с классической музыкой и ее сложными партитурами.

В 2017 году Сэмюэл Андреев, молодой композитор из Канады, опубликовал на YouTube первый в своем роде подробный анализ музыки \"Trout Mask Replica\" на примере композиции \"Frownland\"^[204]. Андреев проделал впечатляющую работу, транскрибировав на слух каждую из трех мелодических партий этой композиции (две гитары и бас-гитара). Обнаружилось, что для построения номера продолжительностью минута и сорок секунд Бифхарт задействовал в общей сложности 21 самостоятельный сегмент – иным авторам такого количества музыкальной информации хватило бы на целый альбом. Итог этого «разоблачения» поражает: почти каждый из этих сегментов, если воспроизвести их на фортепиано, оказывается простенькой, но при этом неожиданно обаятельной музыкальной фразой (многократно повторенной в итоговом произведении). Это по-детски невинные, а иногда довольно привязчивые мелодии; легко представить, как их наигрывает за пианино ребенок. И именно эти миловидные пассажи по велению Бифхарта были с остервенением исполнены на перегруженных электрогитарах, поддержаны мощным ритмом ударных и как следует заглушены капитанским вокалом. Дон сам выступил автором этого звучания, отдав распоряжение гитаристам играть на толстых струнах металлическими звукоснимателями и заглушив картоном барабанную установку – музыка зазвучала еще более резко, шумно и хаотично. Однако (и в этом можно увидеть глубокий философский смысл) за всем шумом и кажущимся нагромождением нот по-прежнему скрывались по-детски наивные мелодии. Если американский критик Тим Пейдж сравнил прослушивание \"Trout Mask Replica\" с попыткой «подружиться с дикобразом»^[205], то под всеми иголками этот дикобраз, на самом деле, имеет весьма дружелюбный характер[148].

В поздние годы музыканты Мэджик Бэнда были полны решимости развеять магию альбома, автор которого причинил им так много страданий. Джон Френч довольно резко заявлял, что музыка Бифхарта сложна не потому, что она хитроумна и продуманна, а напротив – потому что Капитан сам до конца не понимал, что делает (если бы подгонял партии друг под друга, музыка определенно получилась бы более структурированной и благозвучной). Для Джеффа Коттона \"Trout Mask\" и вовсе явился «механической музыкой» (в противоположность живым импровизациям сессий Mirror Man) ^[206]. Однако здесь хочется возразить, что конечный результат оказывается важнее метода и внутренней «кухни»: даже если Ван Влит не был композитором в полном смысле этого слова, он был художником, творцом – в самом широком смысле. Кроме того, давно известно, что значительную часть любой, даже самой продуманной музыки «сочиняет» в процессе прослушивания сам слушатель – и это отнюдь не отменяет ценности композиторской работы. Заппа, вдохновитель Ван Влита, к концу 1960-х годов развил метод, названный им «ксенохронией»: Фрэнк накладывал друг на друга фрагменты и партии своих не связанных друг с другом произведений, получая неожиданный эффект: слушателю начинало казаться, что группа аккомпанирует гитаристу – хотя гитарное соло было взято с совершенно иной записи. Мозг слушателя, не терпящий беспорядка, сам достраивал несуществующую связь[149]. Осмелимся заявить, что на альбоме \"Trout Mask Replica\" Дон по полной программе «перексенохронил» своего учителя.

Итак, вдумчивый музыкальный анализ показывает: \"Trout Mask Replica\" оказывается не «атональным» и «неритмичным», а политональным и полиритмичным альбомом. Он интересен тем, что лишает слушателя возможности «зацепиться» за удобные пульс и тональность. Ритмы постоянно скачут с одного размера на другой, временами накладываясь друг на друга; то же самое можно сказать и о мелодиях: даже относимые к конкретным тональностям, они не имеют тонального центра – то есть не могут переходить от неустойчивых созвучий к столь удобным для слушателя разрешениям (составляющим значительную часть нашего удовольствия от прослушивания любой музыки). Каждое состояние этой музыки кажется неустойчивым: мы вынуждены постоянно ощущать себя на шаткой доске, которую из-под нас в любой момент может выдернуть коварный Капитан. В этом тексте уже говорилось о том, что Ван Влит лишал своих музыкантов уверенности и опоры, не позволяя им играть привычными им способами. Можно сказать, что схожий фокус он проделывает и со своим слушателем. И если музыканты Мэджик Бэнда в результате неортодоксальных капитанских методов открывали для себя совершенно новые исполнительские горизонты, то хочется верить, что новые возможности (восприятия музыки) открывают в себе и слушатели \"Trout Mask Replica\".

Еще одной интересной особенностью \"Trout Mask Replica\" является то, что он не стареет. Многие альбомы, «опередившие свое время», добились лишь тактической победы: сегодня они ценятся только историками и преданными поклонниками. Бифхарт и Мэджик Бэнд сделали нечто иное – они записали альбом, который оказался вне времени. На протяжении последних десятилетий он регулярно включался и продолжает включаться в самые разные списки «лучших», «значимых», «важных» и «повлиявших» пластинок; пластинка получила такое количество изысканных похвал от авторитетных критиков и известных деятелей искусства, что только из этих отзывов уже можно составить отдельную книгу.

Британский критик Бен Уотсон отмечает, что альбом Бифхарта не имеет аналогов: «\"Trout Mask\" – это единственная пластинка в истории, к которой нельзя «подготовиться», слушая другую музыку»^[207]. Многие также отмечают тот факт, что \"Trout Mask Replica\" требует времени на расслушивание. Среди тех, кто поначалу невзлюбил альбом, а затем полюбил всей душой, оказался и создатель «Симпсонов» Мэтт Грэйнинг: «Я впервые услышал \"Trout Mask\", когда мне было пятнадцать лет. Я решил, что ничего хуже я в жизни не слышал. Я сказал себе: \"Да они даже не стараются!\" Мне это показалось дурной какофонией. Тогда я послушал пластинку еще пару раз, потому что не верил, что Фрэнк Заппа мог так со мной поступить – и еще потому, что двойной альбом стоил кучу денег. И примерно к третьему разу я понял, что они это делают специально: такого звучания они и добивались. Примерно к шестому или седьмому разу меня перещелкнуло, и я пришел к выводу, что это величайший альбом из тех, что я слышал» ^[208]. \"Trout Mask Replica\" также называл своим любимым альбомом даже Дэвид Линч – что, вероятно, лишний раз подтверждает «визуальность» этой пластинки и музыки Бифхарта в целом. Джон Пил, один из главных поклонников капитанского творчества, отмечал, что значение пластинки выходит далеко за рамки рок-музыки: «Если в истории популярной музыки и было что-то, что можно было назвать произведением искусства так, чтобы это могли понять люди, занятые в других областях искусства, \"Trout Mask Replica\", вероятно, и есть это самое произведение»^[209].

Неудивительно, что эпитет «гений» неоднократно навешивался на Дона Ван Влита восторженными слушателями. А как насчет злодейства? Безусловно, по прошествии лет мрачные свидетельства очевидцев и соратников оказываются в тени восторженных рецензий и топ-списков. В этом есть своя правда: в конечном счете единственное значение для большинства слушателей имеет музыка. Но что же имеют сказать о Доне те музыканты, которые жили и творили с ним под одной крышей Форельного дома? Билл Харклроуд, наиболее лояльный к Ван Влиту музыкант, называет его «большим застенчивым парнем, который выставлял напоказ другую сторону… Ребенок, которому очень больно. Вот почему он мне нравится, иначе я никогда не вытерпел бы от него столько всего»^[210]. Основатель Мэджик Бэнда Алекс Снауффер, комментируя привычку Ван Влита жаловаться на обстоятельства и окружающих, замечает: «Единственное, что мешало Дону – это сам Дон»^[211]. Наиболее лаконичный вывод делал Даг Мун: «Я абсолютно, без всяких оговорок, верю в то, что Дон подверг себя демоническим влияниям»^[212]. Джефф Коттон заявлял, что простил^[213] Капитана, а Джон Френч, пожалуй, наиболее критично настроенный член Мэджик Бэнда, объясняет, что музыканты продолжали работать с Ван Влитом, «потому что нам с ним было хорошо… временами – не всегда. Я всегда мечтал о том, что когда мне будет девяносто лет, мы просто сядем с ним рядом и посмеемся надо всем, что было, – кто прошлое помянет, тому глаз вон. Этому не суждено было случиться… В конце концов, я считаю, что это была привилегия – хотя определенно с ироническим оттенком – быть связанным с именем этого человека. Я научился достигать вещей, которые считал недостижимыми, как и другие, кто работал с Доном»^[214].

За сверхспособности, обретенные под руководством Каптитана, члены Мэджик Бэнда заплатили немалую цену: «Он оставил свой след на каждом из нас»^[215], – комментирует Фрэнч, который после общения с Бифхартом разучился слушать популярную музыку. Более того, оказалось, что феноменальные навыки, которые члены группы развили под командованием Дона, они просто не способны применять «на стороне»: никто из участников «форельного» состава так и не смог найти себя в какой-либо другой группе[150]. Билл Харклроуд отказался от выступлений и стал гитарным учителем, Джефф Коттон и вовсе ушел из музыки, а имя Джона Френча чаще всего оказывалось заметным на афишах памятных реюнионов Мэджик Бэнда. Джон продолжает сочинять музыку, однако она не находит отклик у широкого слушателя: «Люди советуют мне сочинять нормальную музыку, но то, что я сочиняю, мне кажется нормальным»^[217].

Кажется, что попав под влияние Капитана, каждый музыкант, даже сам того не желая, проводил черту – и весь остальной мир с его музыкой и его законами оказывался по другую сторону. Неудивительно поэтому, что \"Trout Mask Replica\", как и многие другие альбомы Бифхарта, оказали сильнейшее влияние на формирование панк-рока и панк-рокеров. Цитата лидера Sex Pistols Джона Лайдона уже приводилась в эпиграфе; не меньшие восторги испытывал и фронтмен The Clash Джо Страммер, который сообщал, что когда ему было шестнадцать, «это была единственная пластинка, которую я слушал – целый год»^[218]. Список высказываний легко можно продолжить. Безусловно, альбом \"Trout Mask Replica\" унаследовал черты характера своего создателя: невероятная интенсивность (сравнимая с ядерным реактором), грубость и агрессивность – эти черты были весьма нетипичными для музыки 1960-х годов. Говоря о 1960-х, интересно также заметить, что по части «накачивания» рок-музыки хаосом фри-джаза Капитан шел параллельным курсом с современниками из MC5 и The Stooges. Но было и то, в чем Бифхарт добился полного превосходства: \"Trout Mask Replica\" стал недостижимым образцом того, насколько смело и радикально можно «обнулить» все предыдущие достижения рока, как безжалостно можно сломать все правила и незыблемые законы, по которым принято строить музыкальные композиции. Это пример абсолютного отрицания и полной свободы – звучавший грубо, колюче, агрессивно, шокирующе, с полубезумным, маниакальным драйвом. Это пластинка, которой было здорово пугать родителей и соседей – и при этом она обладала странной притягательностью и жизненной силой. \"Trout Mask Replica\" оказался странным зверем (или другой рыбой), в котором узнавали себя все, кто чувствовал себя странным, неправильным, некрасивым, невписывающимся или попросту одиноким.

И тем не менее, трактовать пластинку как «средний палец» в сторону благовоспитанного слушателя означало бы в корне исказить гуманистические идеи Капитана – его жажду донести свою музыку до самого широкого круга слушателей, вывести их (по любимому выражению Дона) «из состояния кататонии», совершить с ними побег из Хмурляндии в лучший мир свободы, равенства, братства. Однако прекрасная особенность \"Trout Mask Replica\" в том, что она никого не тянет за рукав – кажется, что она просто живет своей собственной жизнью, заинтересовывая лишь тех, кто сам захочет остановиться, отбросить стереотипы и прислушаться. Для Лестера Бэнгса альбом \"Trout Mask Replica\" был «ближе к живому, пульсирующему, скользящему организму, чем любая другая пластинка, которую я слышал до этого»^[218]. Я же попробую снова сравнить его с дружелюбным дикобразом – или с деревом, каждая из многочисленных ветвей которого растет в непредсказуемом направлении, отвергая любую структуру и прямолинейность. Хаос множества ветвей образует живописную крону, однако чтобы отрастить ее, это дерево нашло в себе силы пробить самый толстый асфальт.

Прогулка седьмая

The Shaggs: американская готика

Лично для меня одна песня о реальной жизни стоит десятка «профессиональных» песен. Когда The Shaggs поют, они убеждают меня, что они настоящие ^[1]. Джонатан Ричман
Я думаю, люди побаиваются держать The Shaggs в своих коллекциях ^[2]. Джо Мозиан, вице-президент по маркетингу компании RCA
В марте 1969 года, в то же самое время как Капитан Бифхарт и Волшебная группа записывали в Калифорнии свой удивительный альбом \"Trout Mask Replica\", на другом краю Америки происходили не менее примечательные события. В маленькую студию Fleetwood, что в городке Ревир, штат Массачусетс, прибыли новые посетители. Студия промышляла тем, что записывала школьные оркестры, любительские группы, молодые и не очень молодые дарования, а также любую прочую самодеятельность, которая была готова платить наличными. Было очевидно, что новые гости относились к одной из этих категорий. В студию прошествовал отец семейства со своей женой, сыном, четырьмя дочерями, а также их тетушкой. Выяснилось, что три старшие девушки, которым на вид можно было дать от восемнадцати до двадцати лет, составляют музыкальную группу и намерены записать дебютную пластинку. Семейство разместилось по углам, а участницы группы, чтобы разогреться перед записью, приступили к репетиции. Внимательно послушав их игру, студийный инженер высказал осторожное мнение, что девушки, возможно, еще не вполне готовы записываться. Однако отец семейства отрезал: «Хочу схватить их, пока они горяченькие», и запись началась.

В студии зазвучала диковинная музыка, исполненная с умением и прилежанием исполнителей, второй раз в жизни взявших в руки музыкальные инструменты: скудное треньканье на двух гитарах (бас-гитара в группе отсутствовала), корявый ритм ударных и нестройные голоса, поющие в унисон тексты о потерявшемся котенке, любви к родителям, о том, что всем людям нужно чаще молиться, а также про то, что угодить каждому невозможно. Все номера, поголовно хромавшие в среднем темпе, звучали так, словно девушки ненароком пытались взорвать мозг слушателя: создавалось ощущение, что три исполнительницы играют три совершенно разные песни – механический, но причудливый ритм барабанов, расстроенный гитарный аккомпанемент и не очень умелые девичьи голоса решительно отказывались признавать факт существования друг друга. По первости можно было подумать, что даже сами вокальные мелодии песен сымпровизированы по ходу дела – они казались случайным набором нот, музыкальными фразами непредсказуемой длины и логики, лишь усиливающими ощущение антимузыкального сумбура. Тем не менее барабаны, жившие какой-то особенной полуавтоматической жизнью, время от времени выдавали старательную сбивку – словно намекая на тот факт, что в исполняемой песне присутствует логика и структура, которую простому слушателю с его ограниченными способностями просто не дано понять. Впрочем, на этот факт косвенно указывали и другие обстоятельства. Время от времени, в разгар очередного дубля, девушки внезапно прерывали исполнение. «В чем дело, почему они остановились?!» – в испуге вскакивал из-за пульта инженер. Отец семейства смотрел на него как на идиота и терпеливо объяснял: «Они слажали».

Результатом сессий стала долгоиграющая пластинка группы The Shaggs под названием \"Philosophy Of The World\". Фотография на лицевой стороне конверта давала возможность познакомиться с участницами группы. На тускло освещенной сцене, на фоне угрюмого занавеса (как у Дэвида Линча в «Твин Пикс» – только не красного, а зеленого) расположились три исполнительницы, не слишком похожие на Лору Палмер. Две длинноволосые гитаристки с аккуратными и одинаковыми челками, в одинаковых цветастых рубашках и клетчатых юбках держали в руках одинаковые гитары, похожие на советскую марку «Урал»[151]. Между ними, за нефункциональной барабанной установкой из двух барабанов и одной стойки, расположилась полноватая ударница. Готический шрифт, которым было напечатано название альбома, только усиливал противоречивое ощущение. Аннотация на задней стороне конверта сообщала заинтересованному слушателю следующую информацию:

The Shaggs – настоящие, чистые, не подверженные внешним влияниям. Их музыка – иная, она принадлежит только им. Они верят в нее, живут ею… The Shaggs любят тебя… Они не станут подстраивать свою музыку или стиль под прихоти современного мира. Тебе следует оценить это, ведь они чисты – чего еще можно хотеть? Они – сестры и члены большой семьи, где взаимоуважение и любовь достигли невероятных высот…


Увы, в силу несчастливого стечения обстоятельств, современникам не удалось познакомиться с «Философией мира» от группы The Shaggs – свежеотпечатанный тираж альбома так и не поступил в продажу. Однако экземпляры пластинки постепенно проникали во внешний мир, где завоевывали все новых поклонников. Одним из первых стал Фрэнк Заппа, провозгласивший, что The Shaggs «лучше, чем The Beatles». Вслед за ним клавишник группы NRBQ Терри Эдамс сравнил песни The Shaggs с творчеством раннего Орнетта Коулмена, объяснив, что они обладают «собственной структурой, собственной внутренней логикой» ^[3]. Более того, музыканты NRBQ настолько прониклись этими песнями, что в 1980 году переиздали альбом на собственном лейбле, и пластинка наконец пришла к массовому слушателю. Музыкальный мир был потрясен. Лестер Бэнгс сразу назвал The Shaggs «анти-пауэр-трио», их альбом – «вехой в истории рок-н-ролла», а в том же году журнал Rolling Stone присвоил пластинке статус «камбэк года». При этом автор рецензии добавила: «Я бы назвала альбом работой американского гения-примитивиста, но слишком занята катанием по полу от смеха»^[4]. По прошествии лет восторги не утихали – даже Курт Кобейн отнес \"Philosophy Of The World\" к числу десяти пластинок, «изменивших его жизнь» – наряду с дисками The Pixies, The Sex Pistols и Ледбелли: «Они были сестрами, а их злой дядюшка строил на них планы, – сообщал Курт. И далее задавался вопросом – Кальвинист ли я? Нет, но я знаю, в чем суть панк-рока»^[5]. Не ставя под сомнение компетентность лидера Nirvana в области панк-рока, заметим, что по части злого дядюшки он оказался не совсем точен. Впрочем, историю The Shaggs лучше начать с самого начала.

Фримонт – это скромный городок в маленьком штате Нью-Гемпшир, глухой угол патриархальной и пасторальной области под названием Новая Англия. Как сообщает Сьюзен Орлин, автор первого серьезного исследования творчества The Shaggs, Фримонт – это «сонное, опрятное, непритязательное местечко, обрамленное рекой Эксетер. Тщеславие жителей проявляется только в надгробиях в человеческий рост»^[6]. На старинной фотографии можно видеть главную улицу городка – пустынную, тенистую, с двухэтажными домиками. Легко представить, что жизнь во Фримонте мало изменилась за последние триста лет – с тех пор как там обосновались первые поселенцы. Историк Мэттью Томас в своей книге об истории Фримонта[152] рассказывает, что повседневная жизнь в уединенных поселках новоанглийской провинции всегда была довольно унылой: «Одиночество приводило сельские семьи к тяжелым депрессиям, болезням и алкоголизму… Бывали и приятные, легкие времена, но по большей части серая повседневность была отмечена смертями, болезнями, несчастными случаями, плохой погодой, одиночеством, тяжким трудом, вторжениями диких зверей, насекомых и бесчисленными неудобствами»^[7]. Очевидцы сообщали, что даже во времена описываемых нами событий городок казался отрезанным от остальной цивилизации. Один из туристов утверждал, что все жители Фримонта «выглядят как дальние родственники»^[8].

Чтобы скрасить послевоенную рутину, у жителей Фримонта были ярмарки, собачьи выставки, катание на санях, конкурсные диктанты и танцы в таун-холле – точнее говоря, в молельне, построенной аж в 1800 году и переоборудованной легкомысленными потомками в сельский клуб с громадной сценой. Впрочем, не спасали даже танцы – по воспоминаниям одного из жителей, быть подростком во Фримонте 1960-х было на редкость скучным занятием. Короче говоря, жизнь в городке текла размеренно и благообразно. Тот факт, что непримечательному и законопослушному фримонтцу, скромному труженику Остину Уиггину-младшему однажды пришла в голову идея собрать из своих дочерей рок-группу, потряс до глубины души, кажется, даже местных коров.

Строго говоря, в появлении на свет группы The Shaggs стоит винить не Остина Уиггина, а его маму. Или, может быть, судьбу. Рассказывают, что ма Уиггин прекрасно умела гадать по руке. Когда ее сын был молод, она сделала ему три предсказания:

1. Он женится на рыжеватой блондинке.