Нирмал Пурджа

За гранью возможного: биография самого известного непальского альпиниста, который поднялся на все четырнадцать восьмитысячников

© Beyond Possible: One soldier, fourteen peaks – my life in the death zone by Nimsdai Purja

© Бойко С.В., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

ПОСВЯЩАЕТСЯ моей матери Пурне Кумари Пурдже, благодаря которой я смог воплотить свои мечты, и альпинистскому сообществу Непала.
Что для вас экстрим, для меня – норма.


1

Смерть или слава

3 июля 2019 года

Мир уходит из-под ног, я начинаю скользить по бесцветному заснеженному склону восьмитысячника Нанга-Парбат головой вниз. Десять, двадцать, тридцать метров пролетают в мгновение ока.

Я разобьюсь насмерть?

Еще секунду назад я был в безопасности – уверенно стоял на крутом склоне, пригибаясь к земле и не теряя опоры под порывами ветра, как вдруг зубья кошек потеряли сцепление с поверхностью. И вот я падаю – сперва медленно, но с каждой секундой скорость растет, а мозг пытается просчитать, сколько осталось до момента, когда тело ударится о камни внизу или провалится в бездонную трещину.

У тебя не так много времени, чтобы решить эту проблему.

Винить в смерти будет некого. Потому что я сам решил взойти на девятую по высоте гору мира в непогоду… Я сам захотел побить не один рекорд и подняться на все четырнадцать высочайших вершин за семь месяцев в рамках одной большой экспедиции – каждая гора выше восьми километров, а воздух наверху так разрежен, что мозг и тело не в состоянии нормально функционировать. Наконец, это я только что решил отстегнуться от веревочных перил на спуске и пропустить другого альпиниста, который торопился вниз. Но едва я шагнул в сторону, как снег подался под ногами и увлек меня за собой. Я потерял контроль над ситуацией, а две строгие установки, два постулата, которые я определил для себя в экспедиции, только что подверглись серьезному испытанию. Первый: надежда есть Бог. Второй: в больших горах мелочи обретают первостепенное значение. Отойдя от страховочной веревки, я нарушил второй постулат, и эта ошибка сразу же обернулась проблемой.

Так что теперь можно было уповать только на первый.

Было ли страшно эти несколько секунд? Нет.

Лучше умереть, чем прослыть трусом, особенно если это смерть при попытке выйти за пределы возможного.


В 2018 году я задался целью испытать пределы физических возможностей и побить рекорд на восьмитысячниках, установленный корейским альпинистом Ким Чан Хо[1] в 2013 году. Ким смог взойти на все высочайшие пики мира за семь лет, десять месяцев и шесть дней. Почти такой же рекорд у польского восходителя Ежи Кукучки [2], который затратил на это семь лет, одиннадцать месяцев и четырнадцать дней. Замахнуться на эти рекорды – более чем дерзкое намерение, однако я был достаточно уверен в себе и поэтому уволился из рядов британской армии, где сначала прослужил несколько лет в гуркхском полку, а затем в Особой лодочной службе – подразделении специального назначения Королевского военно-морского флота, бойцы которого действуют в наиболее трудных зонах военных действий по всему миру.

Бросить такую карьеру было, конечно, рискованно, но я решил пойти на риск ради удовлетворения своих амбиций. Вера в себя стала стимулом, и все предприятие я рассматривал фактически как военную операцию. Еще на стадии планирования я решил назвать проект Project Possible[3], впоследствии эти слова стали подобием жеста из двух пальцев в форме буквы «V», означающего победу, – как ответ тем, кто не мог или не хотел верить в успех начинания. Сомневающихся было много, они появлялись словно из ниоткуда, и даже в голосе тех, кто поддерживал проект, порою слышалось сомнение. В 2019 году на сайте компании Red Bull мой проект назвали «плаванием на Луну». Я рассматривал все совсем иначе – я прибыл в этот мир не проигрывать. Бросать что-либо не в моем стиле, даже если речь идет о смертельно опасных вещах. Я не был овцой, ожидающей прихода пастуха, я был львом и шел куда хотел, и не собирался обсуждать это с другими.

С точки зрения альпинистов-высотников, у меня было мало опыта восхождений. Действительно, я впервые поднялся выше восьми километров всего несколько лет назад, однако быстро стал лучше многих, думаю, не в последнюю очередь благодаря необычной физиологии. Оказалось, что во время восхождений в «зоне смерти» я в состоянии быстро двигаться и проходить по семьдесят шагов, прежде чем остановиться на отдых, тогда как большинство восходителей делают не более четырех-пяти шагов.

Кроме того, я быстро восстанавливался. Часто доводилось быстро спуститься с очередного восьмитысячника, повеселиться на вечеринке в базовом лагере, а на следующее утро начать следующую экспедицию, порой даже с похмелья. Это мой альпинистский стиль – неустанное стремление к совершенству при любых обстоятельствах.

Ничто не могло остановить меня, разумеется, кроме смерти или серьезной травмы.


Я проскользил еще тридцать или сорок метров. Нужно было сосредоточиться на чем-то: на движении вниз и все увеличивающейся скорости или на людях, скрывавшихся в тумане вверху, по мере того как я продолжал падать. Нужно, наконец, понять, смогу ли остановиться. Получится ли зацепиться ледорубом, чтобы замедлить падение? Я старался вогнать клюв ледоруба в склон, но снег был слишком мягок. Тщетно. Не держит.

Уверенность в способности решить любую проблему таяла с каждым мгновением. Падение становилось неконтролируемым, надежды не осталось, но вдруг… Там! Сквозь летящий вместе со мною снег взгляд выхватил закрепленную на склоне веревку. Если получится дотянуться до нее, это шанс. Последняя надежда на спасение. Я развернулся и резко выбросил руку вбок. Есть! Я вцепился в веревку теперь уже обеими руками изо всех сил. И вот я сижу на склоне, а ладони горят от боли.

Делаю глубокий вдох и, кажется, с поступающим в легкие воздухом наполняюсь спокойствием. Все ли в порядке? Судя по всему, да, хотя ноги дрожат, а сердце сильно колотится от выброса адреналина. «Молодец, брат, – подумал я. – Теперь уже можно не переживать по этому поводу». Отдыхаю пару секунд, затем поднимаюсь и продолжаю спуск, но теперь гораздо осторожнее. «Прими все меры предосторожности и спускайся аккуратнее».

Тем, кто был выше по веревке, я, наверное, показался невозмутимым и хладнокровным, потому что продолжил спускаться как ни в чем не бывало, будто ничего не случилось, однако падение испугало меня. Вера в себя слегка пошатнулась, поэтому теперь я крепко держался за веревку и дважды проверял каждое следующее действие, пока не вернулась привычная уверенность в своих силах. Но с этого момента мыслил я иначе. Тщательно выбирая место, куда поставить ногу при следующем шаге на ненадежном снегу, я вдруг осознал, что смерть придет и за мной. Возможно, это случится на одной из гор, на которые еще поднимусь в рамках проекта, возможно, через несколько десятилетий, когда состарюсь. Но не на Нанга-Парбат и не со следующим ударом сердца.

Не сегодня.

Не сегодня.

Но когда?

Удастся ли завершить начатое?

2

Надежда есть Бог

Идея взойти на все восьмитысячники в наиболее короткие сроки, то есть провести четырнадцать экспедиций с сумасшедшей скоростью, в какой-то момент овладела мной целиком. Я планировал сначала подняться на непальские восьмитысячники – Аннапурну, Дхаулагири, Канченджангу, Эверест, Лхоцзе, Макалу и Манаслу, затем отправиться в Пакистан и пройти пять тамошних высочайших гор – Нанга-Парбат, Гашербрумы I и II, К2 и Броуд-пик, а потом попасть на две оставшиеся потрясающие горы из Тибета – на Чо-Ойю (на которую также можно взойти из Непала) и Шишабангму. Но зачем? Ведь это самые суровые места на планете с точки зрения условий для жизни и климата, а предприятие такого рода с ограничением по срокам в полгода большинство людей считает чистейшим безумием. Однако это прекрасная возможность продемонстрировать всему миру, что все, абсолютно все достижимо, если отдаться идее целиком, без остатка.

Какая разница, насколько это опасно?

Приключение началось с Эвереста – высочайшей вершины мира и самого известного пика Гималаев, который находится у меня на родине. Для иностранцев, лишь приезжающих в маленькую горную страну, Эверест – почти мифическая, легендарная гора. Однако я, будучи ребенком, воспринимал его как некую отдаленную сущность. Я родился в бедной семье. Сходить из родной деревни к Эвересту и обратно стоило дорого даже для нас, местных, и такой поход занимал двенадцать дней. Кроме того, путешественники останавливались в гестхаузах – своего рода маленьких гостиницах, расположенных в деревнях по пути. У меня такой возможности просто не было.

Когда я оказался в Англии в 2003 году и начал служить в британской армии, меня часто спрашивали: «Как выглядит Эверест?» Возможно, людям казалось, что такая большая гора в такой маленькой стране видна чуть ли не из моего сада. Но стоило лишь заикнуться, что я не был даже в базовом лагере, не говоря уже о том, чтобы взойти на эту гору, сослуживцы разочаровались. И даже стали ставить под сомнение мои боевые качества.

– Чувак, он же у тебя там под боком, и ты даже не почесался? А мы-то думали, что гуркхи реально крутые парни!

Спустя десять лет пришло время ответить на эти шутки и насмешки.

О’кей, восхождение начинается. Пришло время.

Я отправился на высочайшую вершину в декабре 2012-го и наконец впервые преодолел путь до базового лагеря – в двадцать девять лет. К этому времени я уже являлся частью военной элиты и через сослуживца познакомился с известным непальским восходителем Дордже Кхатри, который предложил сопроводить меня до базового лагеря. Дордже неоднократно бывал на вершине Эвереста и считался одним из лучших гидов-шерпов. Он активно защищал права высотных носильщиков, добивался повышения жалованья для них и беспокоился о состоянии окружающей среды, пытаясь доносить до всех, насколько хрупка экосистема Гималаев.

Я был рад его обществу – лучшего спутника вряд ли найдешь. Однако, увидев пик, поднимавшийся на 8848 метров, понял, что трекинга мне будет маловато, да и о риске я не сильно беспокоился – хотелось подняться повыше.

Пришлось попотеть, чтобы уговорить Дордже дать мне уроки высотного альпинизма с учетом работы выше восьми километров. Перво-наперво я попросил его взять меня в экспедицию на Ама-Даблам[4] – гору, расположенную недалеко от Эвереста, высотой 6812 метров, но Дордже лишь рассмеялся.

– Нимс, это сложная гора, требующая навыков и хорошей техники лазания, – сказал он. – Даже те, кто восходил на Эверест, считают ее сложной.

Поэтому вместо Ама-Даблам мы направились к пику Лобуче Восточная, взяв напрокат альпинистское снаряжение в одной из окрестных деревень. Поднимались мы медленно, но верно. Под руководством Дордже я впервые надел кошки и походил в них для начала ниже линии снега, чтобы почувствовать, каково это. Ощущение показалось интересным – я впервые понял, что можно испытать на настоящем восхождении. И когда мы взошли на вершину, где было жутко холодно и дул пронизывающий ветер, я впервые почувствовал волнение и возбуждение, которые возникают у участника серьезной экспедиции.

Едва ли не каждый шаг заставлял останавливаться и размышлять, существовала возможность срыва, и я вновь и вновь испытывал страх. На боязнь ушло очень много энергии, но в конце концов удалось сосредоточиться на том, чтобы идти к цели без лишних переживаний.

Вид с вершины ошеломил. Главный Гималайский хребет скрывался в облаках, но время от времени из серой мглы выступала то одна гора, то другая, то сразу несколько. Я почувствовал резкий выброс адреналина, когда Дордже указал на Эверест, Лхоцзе и Макалу. Меня охватило чувство не только гордости, но и предвкушения. Увидев эти три пика, я сразу же решил взойти на них, несмотря на то что по альпинистским меркам в мои годы было поздновато заниматься восхождениями.

Хотелось большего. Примерно тогда же стало известно кое-что интересное: в 2015 году Бригада гуркхов – собирательный термин гуркхских подразделений – отметила двухвековую службу в британских вооруженных силах. Само празднование назвали G200, состоялся ряд престижных мероприятий, в том числе поминальная служба у памятника гуркхам в Лондоне, прием в парламенте и вечер памяти в Королевском Альберт-холле. За всей этой культурной программой едва упоминалось об экспедиции на Эверест.

Гуркхи издавна известны как хорошие альпинисты, однако их задействовали в различных войнах и конфликтах, в том числе в недавних – в Ираке и Афганистане, и так получилось, что ни один гуркх до сих пор не побывал на вершине Эвереста. (Кроме того, такая экспедиция стоит дорого, даже несмотря на то, что для граждан Непала ценник на восхождение существенно ниже.) Было решено исправить это упущение – планировалось, что команда из десяти гуркхов поднимется на вершину по классическому маршруту через Южное седло.

Эта идея получила название «Экспедиция G200». Восхождение должно было стать историческим. Мне определенно повезло – в британском спецназе можно заниматься альпинизмом. Я гордился своим подразделением и делал все, чтобы улучшить его репутацию, а тут подвернулась такая возможность.

Я оттачивал свои навыки, параллельно с этим росли и амбиции. Служба давала доступ к узкоспециализированным тренировкам, и я записался на курс ведения боевых действий в экстремально холодных условиях и стал частью уникального коллектива специалистов, владеющих навыками ведения войны в высокогорье.

Затем я совершил восхождение на Денали – высочайшую вершину Северной Америки, а также обязательную гору для тех, кто решил выполнить программу «Семь вершин», то есть подняться на самые высокие горы всех континентов. Помимо Денали, это Эверест (Азия), Эльбрус (Европа), Килиманджаро (Африка), Винсон (Антарктида), Аконкагуа (Южная Америка) и Пирамида Карстенса (Океания).

Восхождение на расположенную на Аляске Денали высотой 6190 метров не назовешь простым. Температура на вершине может опускаться до минус пятидесяти градусов, и это серьезная проблема для начинающего альпиниста. В то же время гора стала идеальной тренировочной площадкой: я научился обращаться с веревкой и смог проверить наработанную в спецназе выносливость, часами напролет таща сани с поклажей по глубокому снегу и стараясь не провалиться в многочисленные трещины.

Затем, в 2014 году, я взошел на свой первый восьмитысячник – Дхаулагири. Это чудовище, название которого в переводе означает «Белая гора», считается одной из наиболее опасных гор для восхождений из-за количества жертв. К 2014 году здесь погибли более восьмидесяти альпинистов, а один из склонов – южный – по-прежнему остался непройденным, хотя по нему пытались подняться самые опытные альпинисты, в том числе Райнхольд Месснер, впервые взошедший на Эверест в одиночку [5].

Наибольшую опасность представляют огромные лавины, которые, кажется, возникают из ниоткуда и сносят всех и вся на своем пути. В 1969 году такая лавина смела пятерых американцев и двух шерпов. Шестью годами позже снег похоронил заживо шестерых членов японской экспедиции.

Так что к горе не стоило относиться с пренебрежением, особенно с учетом моих восемнадцатимесячных занятий альпинизмом и весьма скудного опыта пребывания в суровых условиях на большой высоте. Однако я старался улучшить навыки каждый раз, как представлялась возможность – отпуск от службы в Афганистане, и в конце концов решил совершить это восхождение.

Компанию составил напарник из Особой воздушной службы Вооруженных сил Великобритании. Назовем его Джеймс из соображений секретности. Мы едва ли выглядели подобающим для альпинистов образом, прибыв к горе в шлепанцах, шортах и солнцезащитных очках фирмы Ray-Ban. Время тоже оказалось выбрано неудачно. Мы договорились присоединиться к крупной экспедиции, которая к тому моменту уже около месяца акклиматизировалась на больших высотах. Эти парни собирались идти на Эверест, однако их планы нарушила лавина на леднике Кхумбу, поэтому они перебрались сюда, чтобы подняться на Дхаулагири. Мы же не могли соблюсти график нормальной акклиматизации из-за короткого армейского отпуска [6].

Разница сразу почувствовалась уже на подъеме к базовому лагерю: мы быстро отстали от основной группы. Путь занял у нас на три дня больше, и Джеймсу в прямом смысле этого слова приходилось бороться с высотой.

«Ребят, а чем вы вообще занимаетесь, кем работаете?» – спросил альпинист из нашей команды. Было понятно, откуда такой вопрос. Парня заинтересовал наш внешний вид еще при первой встрече, и он, очевидно, пытался понять, то ли мы индивидуалисты-профи, то ли просто искатели приключений, от которых на горе стоит держаться подальше, особенно при штурме вершины. Мы молчали, потому что не могли рассказывать о себе по соображениям секретности. Кроме того, хотелось, чтобы нас оценивали по тому, что мы сможем сделать на склоне, а не по тому, что мы спецназовцы.

«Мы военные», – наконец ответил я, надеясь, что на этом расспросы закончатся.

Альпинист удивился. Наш комплект снаряжения выглядел неполным, хотя вещи были хорошего качества.

Когда мы взошли на вершину, где было жутко холодно и дул пронизывающий ветер, я впервые почувствовал волнение и возбуждение, которые возникают у участника серьезной экспедиции.


В итоге товарищи по экспедиции записали нас в туристы-дилетанты. В общем-то, в какой-то степени они были правы, но мы сдаваться не собирались и с энтузиазмом стали готовиться к активной акклиматизации. В течение следующей недели мы планировали подняться в первый и второй лагеря из четырех, установленных на пути к вершине, а ночевать на более низких высотах.

На первом акклиматизационном выходе выяснилось, что высота Джеймсу дается гораздо хуже, чем мне. В принципе это было заметно еще на подходе к базовому лагерю, но сейчас стало однозначно понятно, что он сдает и теряет темп, тогда как я рвался вперед. Моего напарника одолевала горная болезнь, особенно плохо он выглядел на отдыхе в первом лагере. На следующий день Джеймс снова остался далеко позади, хотя шерп-носильщик взвалил на себя бо́льшую часть его поклажи, да и я нес около тридцати килограммов. Конечно, не стоило перенапрягаться – вскоре я тоже выдохся. Хотелось испытать себя и показать свои возможности и скорость, и я слишком уж резво отправился наверх. Поэтому во втором лагере пришлось остановиться. Где-то с два часа я готовил чай и отдыхал, а Джеймс почему-то все не появлялся. И вдруг мне в голову пришла ужасная мысль: не погиб ли он?

Дхаулагири знаменита не только лавинами, на склоне полно глубоких трещин. И Джеймс, и его носильщик запросто могли угодить в одну из них. Тогда их можно искать не один день, если вообще получится найти. Уже немного паникуя, я быстро убрал в рюкзак посуду (я рано понял, что лучше всегда иметь вещи при себе) и отправился вниз. Пройдя немного, увидел двух человек, которые медленно брели по склону, и узнал в одном из них Джеймса. Ему было гораздо хуже.

– Это большая гора, брат, – сказал я. – Тебе надо как следует акклиматизироваться, а пока позволь забрать твой рюкзак.

Я протянул руку, но Джеймс, казалось, колебался. Он не хотел сдаваться, я настаивал. Такое его поведение в бою было бы выше всяких похвал – он старался терпеть боль. Но на горе вести себя так равносильно самоубийству.

– Слушай, забудь о своем эго сейчас, – сказал я. – Если хочешь оказаться на вершине, дай помочь тебе.

И Джеймс уступил. Медленно, но верно мы начали спускаться к лагерю I, и тут стало понятно, что работа на высоте сказалась и на мне. Я переусердствовал. Так горы преподали первый важный урок: не растрачивать силы впустую. С этого момента я обещал себе не расходовать энергию попусту, а выкладываться лишь при необходимости. И когда через несколько дней отправился на штурм своего первого восьмитысячника, то поначалу держался позади ведущей группы, цепочкой вытягивавшейся из лагеря вверх по склону. Я делал это не только из уважения к шерпам, ведущим нас к вершине, но и потому, что никогда раньше не восходил на такую огромную гору и не хотел вновь испытать резкий упадок сил.

На Дхаулагири также впервые удалось увидеть работу профессиональных гидов. Сначала впереди шел один из шерпов, протаптывая путь в снегу по пояс глубиной. Затем, когда он уставал, его сменял другой гид, потом начинал тропить третий, затем вновь наступала очередь первого. Нам же оставалось лишь идти по следам, что было, конечно, гораздо легче. Так коммерческие клиенты совершали восхождение, не затрачивая больших усилий. Но для шерпов это тяжелая работа, которая не может не вызывать уважения.

Я уяснил, что тропят обычно двумя способами [7]. Первый подходит, когда снега на склоне по голень или по колено. В этом случае ведущему, чтобы вытащить ногу из снега, приходится поднимать ее высоко к груди. Когда же снег до пояса и выше, нужно буквально пропахивать колею, продвигая бедра вперед, прежде чем, развернув бедро, можно будет вытащить ногу и сделать следующий шаг.

Внезапно парень, шедший впереди, отделился от очереди и направился к шерпам, чтобы помочь.

– Эй, – окликнул я его, – что ты делаешь? Ты ведь так расстроишь наших гидов.

– Нет, я только помогу немного братьям-шерпам, – отмахнулся он.

Мне этот поступок показался неуважением к работе гидов – парень, похоже, решил стать героем, а на такой сложной горе это опасно. Но, как оказалось, я ошибался. Вскоре еще один шерп все объяснил.

– Нимс, снег слишком глубокий, – сказал он, – если есть силы и ты в состоянии помочь, то помоги.

Чуть позже я вышел вперед и начал тропить. Ноги работали равномерно, погружаясь в снег, словно поршни в механизме. Работа оказалась тяжелой, но мысль о том, что каждый шаг приближает к вершине всю команду, давала сил стабильно продвигаться вперед. Бедра и икроножные мышцы болели от усилий, но дышалось легко, и усталость не наступала. Я чувствовал себя сильным. Бум! Бум! Бум! Каждый новый шаг наполнял энергией. Обернувшись в какой-то момент посмотреть на пройденный путь, я с удивлением увидел остальных участников восхождения далеко внизу, они превратились в черные точки на склоне.

Это дерьмо мне нравится, подумал я, любуясь проложенной тропой. Я шел вперед, не особо задумываясь, и находился в том же состоянии, в каком спортсмены устанавливают новые рекорды или выигрывают чемпионаты. Словом, я был в ударе.

Однако не стоило забывать о том, что нельзя перенапрягаться. Поэтому я, не торопясь, добрался до места, где можно было отдохнуть, и около часа ждал, пока подтянутся остальные. Когда все собрались, начальник гидов одобрительно вскрикнул и хлопнул меня по спине. А другие альпинисты, в том числе те, что несколько дней назад смотрели свысока и думали, что вершины мне не видать, теперь подходили пожать руку.

Казалось, все обрадовались тому, что есть еще один участник команды, способный идти впереди и прокладывать путь. Проявленное усердие резко изменило мнение обо мне у всех. Я перестал быть туристом на восхождении. И теперь даже мыслил иначе. Я дошел до вершины, протропив в общей сложности более 70 % маршрута. Это не только удивило, но и воодушевило меня. «Брат, – сказал я себе, – а ведь ты крут на большой высоте».

* * *

В моем роду и среди ближайших родственников нет альпинистов, и я никогда не готовился специально к тому, чтобы совершать восхождения в «зоне смерти». Будучи ребенком, я мечтал о том, чтобы стать гуркхом, как мой отец. Потому что гуркхи всегда считались бесстрашными, верными и преданными воинами. Сейчас они служат в непальской, британской и индийской армиях, равно как и в полиции Сингапура, но все без исключения гуркхи – непальцы. О них написано много книг, поэтому обойдусь лишь краткой историей. Англичане имели возможность оценить боевые качества гуркхов во время англо-непальской войны 1814–1816 годов, когда непальская армия противостояла армии Британской Ост-Индской компании (численность последней вдвое превышала численность регулярной английской армии). И британцы были настолько впечатлены, что заключили с королевством Непал договор, позволявший нанимать гуркхов и формировать из них нерегулярные вооруженные силы.

Впоследствии гуркхские подразделения стали высоко цениться, они участвовали не только во Второй мировой войне, но и в боевых действиях в Ираке и Афганистане. Два моих старших брата – Ганга и Камаль – пошли по стопам отца. Когда они приезжали домой в отпуск, все смотрели на них с уважением и благоговением, чуть ли как не на рок-звезд. Гуркхи стали легендой, их девиз «Лучше умереть, чем прослыть трусом» говорит сам за себя. Образ героя-гуркха поддерживался историями об успешных военных действиях и различного рода приключениях.

Еще одна мечта детства: стать правительственным чиновником. С той лишь разницей, что я хотел быть непальским Робин Гудом. Непал был маленьким горным королевством, жители которого долго не имели гражданских прав и свобод. Сызмальства я видел, что народ живет плохо и уровень бедности невероятно высок. Многие непальцы – индуисты и, несмотря на отсутствие материальных благ, все равно жертвуют деньги храмам, делая подношения при каждом посещении.

Я поступал иначе. Если заводились лишние деньги, я предпочитал раздать их бедным, бездомным и убогим на улице, вне стен храма. Либо в автобусе, где часто можно было встретить играющих бродячих музыкантов. Эти люди были вынуждены зарабатывать на жизнь таким образом, потому что лишились работы по инвалидности или из-за болезни. Деньги я всегда давал с обязательным условием, что они будут потрачены на нужды человека и его семьи, а не на выпивку. Сами по себе деньги никогда меня не привлекали, но в детстве я мечтал попасть во власть, надеть форму, потому что хотелось отбирать средства у богатых, особенно у тех, кто нажил состояние за счет коррупции, и передавать их бедным.

Такое отношение неудивительно, если знать, что я появился на свет 25 июля 1983 года в бедной семье в деревушке Дана (район Мьягди, Западный Непал). Деревня находится на высоте 1600 метров, поэтому нельзя сказать, что я родился с кошками на ногах и был с детства привычен к большой высоте. Самая большая гора в районе как раз Дхаулагири, но от порога моего дома до нее довольно далеко. У нас большая разница в возрасте с братьями Гангой, Джитом и Камалем – они старше меня более чем на восемнадцать лет. Также у меня есть младшая сестра Анита. Мы выросли в любящей семье, несмотря на то что средств не хватало. Например, купить тогда машину для всех нас было несбыточной мечтой. Тем не менее я рос счастливым ребенком, ведь для счастья нужно совсем немного.

Родителям пришлось жить в нищете с юности. Они женились по любви, будучи представителями разных каст. К межкастовым бракам консервативное непальское общество относится плохо, и родня с обеих сторон была против этого союза. В результате мои родители стали изгоями, разлучились со своими родственниками и лишились их поддержки. Им пришлось всего добиваться самим с нуля.

Отец отправился служить в гуркхский полк в Индии, однако его жалованья не хватало на содержание троих детей, поэтому мать устроилась работать на ферму. На работу она ходила как минимум с одним ребенком на спине. Много трудиться и к тому же вести домашнее хозяйство, воспитывая детей, было очень трудно, однако мама не опустила руки. Свое трудолюбие я унаследовал от нее. Ее воспитание оказало на меня огромное влияние, как влияла она и на тех, кто был знаком с ней.

Мама не получила образования, и это, должно быть, ее очень беспокоило. Видимо, поэтому она стала общественной активисткой и выступала за свободный доступ к образованию и против гендерного неравенства. Такая активность была необычной для непальской женщины в то время, однако мама боролась за то, во что верила. Часто ей едва удавалось заработать на еду, тем не менее наша семья выдержала. Когда братья подросли, они тоже начали работать. Они вставали в пять утра и отправлялись запасать траву для трех быков, которые у нас были. После этого на весь день уходили в школу.

Мне уже было легче. В нашем саду росло несколько апельсиновых деревьев, и когда созревали плоды, я забирался на ветки и тряс их, пока все апельсины не падали. Я ел досыта, а на следующий день собирал оставшиеся трофеи, и пир повторялся. Но когда мне исполнилось четыре года, семья переехала на юг Непала, в расположенную в джунглях Читвана деревню Рамнагар, более чем в 350 километрах от Даны. Здесь было очень жарко, а горы остались далеко на севере. Причиной отъезда стала боязнь оползней, постоянно угрожавших Дане, – в районе есть несколько рек, которые в непогоду быстро выходят из берегов.

Я не особо переживал из-за переезда. До джунглей было рукой подать, и когда мама уходила собирать хворост, мне было где найти приключения – на деревенской улице, в лесу, у воды. С раннего детства я легко довольствовался малым и получал эмоции едва ли не на ровном месте. Возможно, поэтому в дальнейшем я не испытывал особенных трудностей в эмоциональном плане ни при несении воинской службы, ни коротая время в палатке на склоне горы.

Моя мама была очень строгой, но в выходные она только радовалась, когда я отправлялся в одиночку исследовать окрестности деревни. Бо́льшую часть времени с десяти утра до пяти дня я проводил на реке, занимаясь ловлей крабов и креветок. Мне доставляло радость жить на природе. Приключения, казалось, ждали повсюду. А мама морщилась по вечерам, когда я с гордостью предъявлял улов. «Зачем ты притащил эту гадость?» – недовольно спрашивала она.

Но скоро жизнь изменилась. Мои братья отправились служить в гуркхские подразделения. Они хотели помочь мне добиться лучшей жизни и каждый месяц высылали часть жалованья домой, оплачивая мою учебу в Small Heaven Higher Secondary School – школе-интернате в Читване. Такое образование можно было назвать роскошью, хотя, разумеется, никто не знал, сколько это продлится.

– Однажды твои братья захотят жениться, – говорила мама, – у них появятся семьи, и они не смогут больше оплачивать твои занятия.

Но уже тогда у меня был план, как поддерживать семью.

– Послушай, это хорошо, – сказал я маме, – я вырасту, сдам экзамены и стану школьным учителем или воспитателем в детском саду. И тогда я буду заботиться о тебе.

На самом деле я хотел стать гуркхом. У меня определенно имелись задатки для военной службы.

Несмотря на то что в интернат я попал в возрасте пяти лет, школьная жизнь вдали от дома устраивала меня. В школе все спали в общей спальне, верховодили старшие ученики, а учителя били тех, кто осмелился ослушаться. Так что первой задачей стало быстро приспособиться к нелегким условиям.

По мере взросления бороться за место под солнцем становилось все сложнее. Я, конечно, был силен и смел для своего возраста, но в школе училось много детей постарше, и с ними приходилось иметь дело. Иногда приезжала мама, привозила что-нибудь вкусное, и это тотчас же пытались отобрать у меня, едва она отправлялась домой. Порою я оставался без еды и ничего не мог с этим поделать.

Первым навыком выживания стало умение быстро бегать – чтобы удрать в лес, прежде чем кто-либо отберет еду или вещи. Бегал я хорошо и был очень вынослив. И мне нравились занятия бегом на уроках физкультуры. Следующим навыком выживания стало умение справляться с местными задирами. По мере взросления сил прибавлялось, и в юношеском возрасте я начал заниматься кикбоксингом. Вскоре я не только уже мог защитить себя, но показал хорошие результаты, став чемпионом региона по кикбоксингу. К моменту поступления в девятый класс я проиграл лишь единожды – чемпиону Непала, который был старше на семь лет. Со сверстниками проблем более не возникало. Едва очередной задира решал покуситься на мои продукты, я сначала предупреждал его, а потом пускал в ход кулаки. И очень немногие решали помериться со мною силой. Кикбоксинг стал первым шагом к превращению мальчика в мужчину.

Следующим шагом можно считать попытку попасть в гуркхи.

3

Лучше умереть, чем прослыть трусом

Однажды я заболел туберкулезом – довольно распространенной в Непале болезнью, но смог вылечиться. Потом мне поставили диагноз «астма». Когда врач объяснил, что это такое, и рассказал о долгосрочных последствиях и перспективах, я подумал: «Да ладно, никаких проблем». Ничто не могло помешать мне жить полной жизнью, и впоследствии я избавился от астмы, занимаясь бегом в лесу и участвуя в качестве развлечения в школьных соревнованиях в беге на дальние дистанции.

С раннего возраста я верил в силу позитивного мышления и не терзался мыслями о преходящих болезнях и хронических недугах, тогда как многих людей мысли об их заболевании не отпускают годами. Я стал лекарством для себя, человеком-антибиотиком, верил, что излечусь, и так и происходило. Способность мыслить позитивно в конце концов помогла попасть и в британскую армию, где, можно сказать, удалось выйти на новый уровень жизнестойкости. Это фактически была броня, и вскоре я осознал, что если действительно веришь в себя, то возможно все. Уверенность в себе оказалась очень кстати, когда меня взяли в гуркхи.

Отбор, который проходят кандидаты на службу в гуркхских подразделениях, весьма жесткий. Об этом я знал заранее от своих братьев. Прежде чем юноша получит шанс стать новобранцем, он в возрасте от семнадцати до двадцати одного года проходит серьезные обследования физического и психического состояния. Так, например, если у кандидата более четырех пломб или отсутствует несколько зубов, его признают негодным к службе. Не менее тщательно проверяются умственные способности.

Сначала мне нужно было сдать школьные экзамены, чтобы получить аттестат. Непальский аттестат считается чем-то средним между аттестатом об окончании средней школы в Британии и экзаменами для британских старших школьников, необходимыми для поступления в университет.

В 2001 году пришло время пробоваться в полк. Для этого предстояло пройти начальный отбор: всех осматривал специальный инспектор – гуркх в отставке, который ездил по деревням. Инспекторы придирчиво исследуют внешний вид потенциальных новобранцев, поскольку, например, любые шрамы на теле – повод к отказу. К счастью, в ходе занятий кикбоксингом мне удалось избежать серьезных травм. И все же с первого раза меня не взяли. Подозреваю, я чем-то не понравился инспектору. Я оказался одним из восемнадцати кандидатов, успешно прошедших тесты, в том числе физические, однако инспектор вписал мою фамилию в список под двадцать шестым номером, а в тот год в отбор попали двадцать пять человек. Отказ привел меня в такое бешенство, что я даже в какой-то момент подумал отказаться от мечты стать гуркхом.

Но вскоре получилось справиться с эмоциями, хотя я по-прежнему злился на несправедливость. Годом позже все сложилось как надо, и меня отправили в региональный пункт сбора, где сначала пришлось сдавать физические нормативы – отжимания, приседания и подтягивания, а затем экзамены по английскому и математике. Затем последовал третий, завершающий и самый тяжелый этап отбора.

Наиболее известным заданием на финальном этапе является бег. Кандидату ставят на голову корзину с тридцатью килограммами песка, и он должен пробежать с этим грузом пять километров в гору, уложившись в сорок восемь минут. Беговая часть не вызывала особенного беспокойства. К тому времени моя заинтересованность в легкой атлетике переросла в нечто более серьезное. Еще будучи учеником седьмого класса, я как-то помогал учителю в проведении отборочных состязаний – предстояло выявить десятиклассников, которые представляли бы нашу школу на региональных чемпионатах. С помощью белой краски я промаркировал дистанцию – круг в четыреста метров, и когда забег стартовал, решил присоединиться к бегущим ради развлечения. На первом повороте я оказался в числе лидеров, а на втором ушел далеко вперед и первым пересек финишную черту. Увидев меня, учитель решил, что это розыгрыш.

– Пурджа, откуда ты здесь взялся? Что за шутки?

– Сэр, спросите остальных, я бежал наравне с ними, – ответил я.

Когда выяснилось, что это правда, у руководства школы не осталось выбора, и на региональный чемпионат отправили меня, семиклассника, хотя к состязаниям допускались только ребята старше на три года.

– Ты поедешь на соревнования, несмотря на юный возраст, – сказал тогда учитель.

Я нисколько не переживал по поводу грядущих соревнований, хотя не знал, чего ждать и как готовиться. И тем не менее оказался готов. Забеги проводились на дистанциях 800 метров, 2400 метров, 5000 метров, а также на эстафете 4х400 метров. Я решил бежать босиком, потому что опасался, что кроссовки будут обузой, лишним весом, из-за чего снизится скорость. Выбранная тактика заключалась в том, чтобы держаться первую половину дистанции в основной группе, а затем делать рывок вперед. Так я победил в эстафете и на дистанциях 800 и 2400 метров. Авантюра, на которую пошла моя школа, увенчалась успехом.

Так что, повторюсь, бег не являлся проблемой, но вот к корзине с грузом пришлось приспосабливаться, несмотря на то, что я имел некоторый опыт бега с нагрузкой. Еще при подготовке к школьным соревнованиям я по собственному почину устраивал дополнительные тренировки с утяжелением. Для этого приходилось просыпаться в четыре утра, выбираться незамеченным на улицу и бегать. Перед каждым таким кроссом я привязывал к ногам металлические стержни, которые однажды нашел возле школы. Пробежав по близлежащему району, я успевал вернуться в кровать до побудки, никем не замеченный. Оставалось надеяться, что теперь эти дополнительные тренировки пойдут на пользу.

Очень кстати оказалась и помощь братьев, оба они проходили это испытание и знали, чего ждать. Финальный отбор проводился в городе-курорте Покхаре, и оба они приехали туда – у Камаля подоспел очередной отпуск на службе, а Ганга к тому времени уже был военным в отставке.

– Итак, Нирмал, сделаем твою тренировку более интенсивной, – сказал Камаль, принесший бамбуковую корзину, в которую он положил большой тяжелый камень. Мои руки слегка затряслись от напряжения, пока я поднимал груз на голову.

– Теперь немного привыкни к весу, и вперед! – сказал брат. В Покхаре достаточно много участков с пересеченной местностью, и мы побежали по крутым тропинкам вдоль реки. Вскоре мне стало казаться, что груз весит тонну, и довольно быстро начали болеть шея, спина и икроножные мышцы.

Когда мы наконец остановились, Камаль посмотрел на часы, нахмурился и сказал:

– Ты бежал час. Так не сдашь норматив. Давай повторим завтра.

На следующий день я пробежал дистанцию за пятьдесят пять минут, а еще через день преодолел все пять километров менее чем за сорок восемь минут и поверил, что все получится. Но оказавшись на испытательной площадке и увидев рельеф, по которому предстояло бежать, а также соперников, которые тоже хотели быть первыми, я засомневался.

Поговаривали, что кто-то из ребят хорошо заплатил тренерам и прошел под их руководством специальные интенсивные тренировки. Многие мои конкуренты выглядели целеустремленными и подготовленными, некоторые даже сделали себе стрижки в стиле милитари и купили новые кроссовки специально для соревнований.

Однако не стоило переживать – я завершил гонку в числе лидеров. Впереди ждала служба в одном из наиболее элитных армейских подразделений мира.

* * *

Остальные испытания на финальном этапе отбора, как то: подтягивания, приседания, спринт, бег по пересеченной местности без дополнительной нагрузки, челночный бег – не представляли сложности, я даже стал первым в забеге на полторы мили. Так же спокойно я сдал математику, английский и прошел психологическое тестирование и стал наконец рекрутом гуркхского королевского полка Ее Величества. Через две недели после финальных испытаний самолет с новобранцами вылетел в Англию. Так я впервые оказался за границей. Подготовка проходила в Пехотном учебном центре в Каттерике, в графстве Йоркшир. Я надеялся, что по пути в учебный центр нам дадут время ознакомиться с достопримечательностями.

«Не стоит беспокоиться, – говорил я себе, – я учился в интернате, мой английский на высоте. Все будет в порядке».


Однако прибытие в аэропорт Хитроу в январе 2003 года несколько шокировало. Было холодно. Я полагал, что нас провезут через центр Лондона, что это будет такая мини-экскурсия и получится увидеть Биг-Бен, собор Святого Павла, Букингемский дворец и так далее. Однако из аэропорта автобус сразу повернул на шоссе и поехал на север страны. Хотя путь проходил по живописным холмам, на которых паслись овцы, и мы сделали несколько технических остановок по дороге, я стал сомневаться в том, что удастся приобщиться к английской культуре.

Во-первых, погода стояла ужасная: дул такой сильный ветер, что казалось, будто дождь идет сбоку. Во-вторых, языковой барьер оказался почти непреодолимым, и разговоры британцев-новобранцев в большинстве случаев оставались непонятными. В школе я хорошо занимался английским, но тут восприятие языка осложнялось большим количеством диалектов и акцентов. Диалект Ньюкасла, манчестерский диалект, кокни – я не понимал ни слова. Первый англичанин, с которым довелось познакомиться, оказался из Ливерпуля, он заговорил с сильным местным акцентом, и мне стало страшно.

Я вообще не понимал, что он говорит.

Проблема заключалась в том, что в Непале нам преподавали английский как следует, но никто не позаботился рассказать о многочисленных диалектах. И когда пришлось столкнуться с ними, я оказался в затруднительном положении и первые несколько недель, пытаясь принимать участие в разговорах, думал: «Что они, черт возьми, мне говорят?»

Муштра в Каттерике научила также быть всегда одетым как положено. Одно из многих правил, которым приходилось обязательно следовать, – ты в буквальном смысле всегда должен быть одет по форме. Даже когда нас первый раз отпустили на пляж, весь взвод шел по песку босиком, но в форме – в закатанных брюках и куртках, перекинутых через плечи. Для окружающих мы, должно быть, выглядели смешно.

Прежде чем попасть в настоящий бой, пришлось учиться четыре года, но зато я оказался более чем подготовлен. В ходе тридцатишестинедельного курса я узнал о том, как функционирует полк в мирное время и в ходе боя. Пройдя подготовку рекрута, я влился в гуркхский инженерный полк, и настало время выбрать профессию, которую необходимо освоить в обязательном порядке. Предлагался список профессий, в том числе плотницкое и слесарное дело. Я выбрал строительство и отделочные работы и девять месяцев прожил в городе Чатеме в графстве Кент, где учился штукатурить стены, вникал в тонкости покраски и декорирования. Было скучно, но я знал, что стоило получить мирную профессию, чтобы зарабатывать по окончании военной службы.

Затем последовало изучение саперного дела, после чего начались полевые учения. По завершении тринадцатинедельного курса All Arms Commando Course в тренировочном центре морской пехоты в Лимпстоне, графство Девон, я отправился в Афганистан в рамках операции Herrick – двенадцатилетней стратегии по поддержанию военного присутствия в стране. Операция была нацелена на противодействие террористической деятельности движения «Талибан», также в число наших задач входило оказание помощи афганцам в создании новой системы государственной власти. Это была тяжелая работа.

Мне приходилось очищать от самодельных взрывных устройств большие территории. Во время спецопераций морпехи часто шли в авангарде, и, как только обнаруживалось что-то подозрительное, в дело включались мы, саперы. Необходимо было осмотреть подозрительный участок, выявить точное место, где находится бомба, и обезвредить ее. Все это приходилось делать на скорости, поскольку нас могли в любой момент атаковать, и в то же время не торопиться и действовать осторожно, чтобы бомба не взорвалась.

В основном я работал с отрядом из сорока коммандос. Одна из совместных оперативных задач заключалась в следующем: отправляясь на патрулирование, мы продвигались по населенному пункту от двери к двери, проверяли обнаруженные оружие и боеприпасы, а также тайники талибов с наркотиками. Я старался работать хорошо, потому что дорожил репутацией гуркхов, и также был очень предан королеве и короне – они много для меня значили. Однако я не боялся высказывать свое мнение.

В ходе одной операции мне поручили обследовать территорию вражеского лагеря на предмет мин-ловушек. Подразделение действовало скрытно, поэтому пришлось действовать особенно осторожно. Я тщательно обследовал зону, чтобы ничего не пропустить. Спиной я чувствовал, что командир наблюдает за моей работой и что его терпение заканчивается.

– Пурджа, поторопись, – сказал он. – В чем проблема?

– Конечно, можно побыстрее, – ответил я, – можно поверхностно осмотреть и сказать, что все в порядке, но не хочется, чтобы гуркхов потом обвинили в том, что остались необезвреженные устройства. Так что дело не только во мне…

Мне также не понравился тон командира. Похоже, он подумал, что я боюсь и поэтому не могу работать быстро. Разумеется, я не был сумасшедшим, просто когда знаешь, что бомба может взорваться в любую секунду, поневоле нервничаешь. Но страха не было.

– Думаешь, я испугался? – продолжил я, отбросил металлодетектор и спокойно прошелся по помещению. – Моя жизнь тут ни черта не стоит, но вот репутация значит много. Поэтому я делаю работу как следует.

– Ох!.. – сказал командир.

Он выглядел несколько растерянным и даже не выговорил мне за неподчинение.

Во время пребывания в Афганистане я быстро проникся уважением к морпехам. Мне нравился их характер, их дух. Это суперсолдаты, но при этом они вели себя скромно, и это мне нравилось. Я никогда не страдал отсутствием уверенности в себе, но выпячивание собственного эго мне не по душе. Так что саперы-гуркхи и британские морпехи уважали друг друга, и нам не раз приходилось попадать в передряги.

В таких ситуациях работа гуркхов заключалась в оказании поддержки в ближнем бою, и нас отправляли вперед, чтобы заминировать входы во вражеские укрепления. Для этого мы использовали мины L9. Изначально их разработали как противотанковые фугасы, но потом стали применять для устранения препятствий; с их помощью легко пробивались толстые стены построек. Моя работа заключалась в том, чтобы подкрасться к двери, установить мину, отбежать на безопасное расстояние и… БАХ! Затем отряд морпехов врывался внутрь сквозь дымящуюся дыру и уничтожал врага.

Иногда меня привлекали к патрулированию. Приходилось вставать в четыре утра, брать ручной пулемет и проходить по открытым участкам, чтобы обозначить наше присутствие. После этого мое подразделение проходило через города и деревни в сильную жару, налаживая контакты с дружелюбно настроенными афганцами и попадая под обстрелы из засад со стороны не столь дружелюбных. Работа была трудной, но оно того стоило. Едва начиналась стрельба, я ощущал резкий выброс адреналина.

Служба постоянно была связана с риском угодить в бой, и все прекрасно это осознавали. Кому-то, к сожалению, предстояло погибнуть, и я был готов к смерти и старался не оказаться застигнутым врасплох. Время от времени доводилось слышать об операциях, которые проводили ребята из Специальной авиадесантной службы или из отряда спецназа ВМС, в частности, об освобождении заложников, задержании высокопоставленных функционеров «Талибана», проведении спецрейдов. Эти секретные подразделения британского спецназа делали еще более крутые вещи, чем мы. И когда довелось впервые услышать об этих бойцах во время учебы в Каттерике, я был под впечатлением.

Вот это да! Я хочу стать одним из них.

Мне нравилось быть военным, однако хотелось выбиться в лидеры и здесь. Элитой является спецназ. Я оценил свои возможности и поначалу решил попробовать попасть в Специальную авиационную службу. Изучив методы работы САС и предъявляемые требования к соискателю, я был поражен. Они действовали на суше, воде и в воздухе. Но затем мой приятель рассказал об Особой лодочной службе. Получалось, что эти ребята еще круче. «Эти парни прыгают с парашютом, сражаются на суше и на воде, – сказал мой знакомый. – Все это делают и в САС, однако в Лодочной службе проводят бои под водой».

Поработав с морпехами в Афганистане, я понял, что работа спецназовца мне по душе. Поэтому по окончании афганской командировки я прошел краткий курс в Особой лодочной службе и отправил запрос в надежде попасть туда. В течение полугода мы с другими кандидатами проходили всевозможные тесты, которые позволили отделить годных к службе в этом подразделении, и в 2008 году на мой запрос ответили положительно. После шести лет службы в гуркхском подразделении я поднялся на новую ступеньку в военной карьере, попав в военную элиту Великобритании.

4

Неуклонное стремление к совершенству

Никто не верил, что намерение попасть в Лодочную службу осуществимо, поскольку до сих пор ни один гуркх не служил в ее рядах, хотя я знал, что нескольких гуркхов приняли в САС. С Лодочной службой все обстояло сложнее просто потому, что Непал не имеет выхода к морю, а каждый член Службы обязан хорошо плавать и нырять даже в ходе боя. Это общеизвестная информация, поэтому казалось, что шансов мало. Даже если бы удалось пройти отбор, после этого требовалось отучиться на нескольких специальных курсах, чтобы гарантированно оказаться в Службе. Вести боевые действия в воде – совершенно новая для меня сфера деятельности, но я намеревался принять вызов. Скептически к этому относились в основном мои сослуживцы-гуркхи.

Ты шутишь, чувак. Ты говоришь так просто потому, что тебе нравится рассуждать об этом.

Я не обращал внимания на эти комментарии и шел к поставленной цели. Было очевидно, что придется не только адаптироваться к нагрузке и научиться вести полноценный бой в тылу врага, нужно еще сойтись с теми, кто уже служит в элитном подразделении. Я-то приехал из Непала и буду один как перст среди британцев. Чтобы избежать культурного шока, стоило хотя бы понимать их юмор. Поэтому я стал учить все – от плоских банальных каламбуров и похабных анекдотов до шуток из старых комедий и комедийных шоу. Непальский юмор сильно отличается от английского и особенно от юмора британского спецназа, поэтому я старался запоминать любые остроты и смешные истории.

Почему блондинка внимательно смотрит на бутылку с апельсиновым соком? Потому что на этикетке написано: «сок-концентрат» [8].

Мне очень хотелось вписаться в коллектив. Руководители тщательно отбирали тех, кто легко и хорошо сходился с сослуживцами. Для солдат, сражающихся в крайне тяжелых и нестандартных условиях, боевой дух – жизненно важный фактор. Поэтому если потенциальный новобранец не умел пошутить или не понимал черный юмор, это сразу отмечали, что оказывалось не в его пользу.

Нужно было стать своим, потому что оправданий из серии «ой, я непалец» или «ой, я не учился в Англии, поэтому не понял, что вы сказали» никто бы не принял. Я должен был подходить по всем параметрам.

Что касается физических тренировок, то пришлось пройти через ад. Служба в гуркхском полку заканчивалась в 17.00. После этого я сразу бежал домой, немного ел и отправлялся в спортзал, где предстояло «проехать» на велотренажере семьдесят миль.

Также необходимо было хорошо плавать, а с этим имелись проблемы. Поэтому я шел тренироваться и плавал столько, сколько позволял организм: после интенсивного бега без передышки отправлялся в бассейн и проплывал два с половиной километра, пока совсем не выдыхался. Редко когда удавалось лечь спать раньше полуночи, до кровати я добирался, едва волоча ноги, но иногда уже в два ночи вставал, чтобы пройти с 35-килограммовым грузом от казарм в Мейдстоне до Чатема [9].

Выходные я посвящал беговым тренировкам, и вскоре бег трусцой по нескольку часов стал нормой. Приходилось вставать в восемь утра и тащить свою задницу на улицу, чтобы побегать с двумя-тремя друзьями-гуркхами. Причем я был своего рода переходящим вымпелом, то есть пробегал с одним приятелем около десяти километров в быстром темпе, затем с другим еще десять, и такие пробежки длились часами напролет. Это выматывало как физически, так и психически.

Вылезать из постели глубокой ночью, когда на улице проливной дождь, – то еще удовольствие, но я справился. Когда со временем дождь превратился в снег, я не поддался искушению и не бросил тренировки. Контроль над эмоциями – одно из многих качеств, которыми должен обладать спецназовец.

Я не успевал отдыхать. Когда тренировался в одиночку, делал это с 35-килограммовым рюкзаком на плечах, что существенно усложняло процесс. Я понимал, что, когда попаду в подразделение, отдыхать точно не придется, и упорные тренировки казались наилучшим способом подготовиться к будущему. И все время приходилось бороться с сомнениями и сомневающимися. Сослуживцы по гуркхскому полку и командующие не верили, что непалец сможет попасть в спецназ, и считали, что я взялся за слишком тяжелые тренировки. Однако они недооценивали мою целеустремленность. Я не переставал надеяться. А надежда есть Бог.

Я не религиозен. Мои родители – индуисты, мне же нравится отмечать любые религиозные праздники. Я мог сходить в индуистский храм, а мог в буддистский монастырь. Всегда интересно узнать что-то новое, новые мысли, новые идеи. Я открытый человек и уважаю все религии. Но больше всего я верю в себя. В детстве было желание пойти в гуркхи, и это стало моей религией. Попав в гуркхский полк, я захотел через шесть лет оказаться в британском спецназе, и теперь это стало религией. В такие вещи необходимо просто верить, иначе не пройдешь через сито отбора. Требовалась сильная вера в то, что делаешь, а не просто желание получить удовлетворение или совершить нечто, чем впоследствии можно похвастаться. Попадание в военную элиту стало идеей фикс, и я посвятил себя этому без остатка.

И вот пришло время полугодичных отборочных испытаний, это невероятный тест на физическую и психическую устойчивость. Отбор начался с этапа «Холмы», который заключался в серии забегов по горной гряде Брекон-Биконс в Южном Уэльсе [10]. Главное было сосредоточиться на ближайших сутках и не думать о том, что впереди много других испытаний. «Сегодня я отдамся делу на сто процентов и выживу, – думал я каждое утро. – А решать завтрашние проблемы буду завтра».

Приходилось задействовать все резервы, поскольку малейшее послабление грозило провалом. Я пахал на этих холмах сутками напролет, успевая немного отдохнуть лишь ночью, и то приходилось собирать всю волю в кулак, чтобы не снижать темп на следующий день. С самого начала казалось, что я в отстающих.

Одна из ключевых способностей спецназовца – умение становиться неприметным. В реальном бою или разведке это означает суметь слиться с окружающей средой, чтобы избежать обнаружения или чтобы не привлекать внимания. Это умение помогало и в процессе отбора. Наиболее успешные из нас – те, кто постоянно опережал остальных, сразу таким образом обращали на себя внимание проверяющих, и те могли специально психически давить на них. А кто не справлялся с физическими нагрузками, часто подвергался грубым оскорблениям и насмешкам, после чего их вышвыривали вон с соревнований и отправляли обратно в родное подразделение.

Из-за цвета кожи я выделялся из группы, и хотя все мы в процессе отбора совершали ошибки, мои промахи проверяющие замечали сразу, иногда даже с большого расстояния. За этим следовал град насмешек и словесных издевательств, однако я старался не терять концентрацию, и это удавалось почти всегда. Во время одного забега я отстал от норматива на целую минуту и сразу ощутил интерес со стороны инспекторов. С каждым днем испытания становились все тяжелее, и я знал, что в случае проблем или неудачи следующие сутки будут еще хуже. На кону стояли мое честолюбие и стремление достичь цели.

Предпоследний день испытаний в холмах обещал быть чудовищным – форсированный марш более чем на тридцать километров. Однако финальный марш-бросок еще хуже – надо пройти шестьдесят километров с полной выкладкой, водой и припасами. Поклажа весила более 36 килограммов. Я оказался перед дилеммой: проиграть или победить. То есть можно либо пройти гонку на время, а затем финальный марш-бросок, уложившись при этом в норматив – в двадцать часов, либо сойти с дистанции и отправиться назад, в свой полк. Вот только я бы не перенес позора. И я решил, что если «Холмы» окажутся не по плечу, то уйду с военной службы. «Либо ты сделаешь это, Нимс, – сказал я себе следующим утром, собирая рюкзак, – либо отправишься домой».

Я настроился как надо, но пришлось понервничать. И не потому, что впереди ждали часы тяжелой работы, а потому, что все не заладилось с самого начала, когда на старте инспекторы проверяли нашу экипировку.

– Это еще что, Пурджа? – спросил инспектор, рывшийся в рюкзаке, висевшем на моих плечах. С этими словами он достал бутылку с водой и показал мне. Мое сердце замерло. «Твою мать, – подумал я. – Крышка от бутылки куда-то делась». Хуже того, немного воды успело вытечь. Один из ключевых элементов испытания – правильный сбор и упаковка снаряжения и личных вещей. Забыл крышку от бутылки с водой, и все – противник ее найдет, вычислит тебя, и ты раскрыт, а задание провалено. Усталость в этой ситуации не оправдание – как бы ни был измотан, нужно уметь сосредоточиться и обращать внимание на любые мелочи. Сейчас, правда, не настоящая спецоперация, но все равно придется расплачиваться.

– Похоже, ты сегодня пойдешь с лишним весом, – довольным голосом произнес инспектор и сунул мне в рюкзак большой тяжелый камень.

Лямки рюкзака натянулись, груз потянул назад. Но как ни странно, такое начало лишь раззадорило меня.

Я открытый человек и уважаю все религии. Но больше всего я верю в себя. В детстве было желание пойти в гуркхи, и это стало моей религией.


Марш-бросок начался. «Что ж, Нимс, – подумал я, – придется доказать, что ты один из лучших». Ощутив знакомую боль, испытанную первый раз на отборе в Непале, когда бежал с корзиной на голове, я помчался вперед. Требуемый темп по пересеченной местности, похоже, был в пределах того, что я мог выдержать. Довольно быстро стало понятно, что основная задача этого этапа не определить человека-робота, которому любые препятствия по плечу, а выявить тех, кто в состоянии приспособиться и пытается выжить в любой ситуации.

Я смог адаптироваться к тяжелым условиям и психически, и физически и чувствовал себя нормально, поднимаясь по крутым склонам, а под уклон и по ровной местности получалось перемещаться либо быстрым шагом, либо бегом. И так километр за километром, час за часом. После почти полного дня тяжелейшей работы я первым пересек финишную черту. Я не сдался и не сломался, но был гибким и приспособился.

* * *

Порою мои способности и выносливость проверялись по максимуму, до крайних пределов. Одним из наиболее тягостных испытаний было выполнение заданий в джунглях.

С военной точки зрения удаленные и сверхсекретные районы в тропических лесах, где приходилось работать, – самый настоящий фильм ужасов. Чудовищные жара и влажность. Для меня это одно из самых тяжелых воспоминаний. Ты воняешь, и все вокруг воняют, и из-за этого еще тяжелее. В джунглях полно змей и насекомых, и это тоже враги, которых стоит опасаться. Однако всякий раз, как приходилось отправляться в джунгли и порою жить там неделями напролет в этой грязи и влажности, я всегда улыбался. Я был в своей стихии, действовал эффективно и радовался, а вот некоторым ребятам приходилось нелегко. Некоторые даже предполагали, что со мной что-то не так. Однажды, когда мы лезли на большой холм, чтобы осмотреть местность, я обратил внимание, что часть ребят глядела на меня с недоверием.

– Черт возьми, Нимс, – прошептал один из них, – я удалбываюсь на этом патрулировании, промокший насквозь, а ты что, наслаждаешься этим?

Я рассмеялся и объяснил, что просто с детства привык к жизни в джунглях. Но я по-прежнему допускал ошибки, как и все мы, хотя удалось подняться уже довольно высоко по карьерной лестнице. Я полагал, что служба в элитном подразделении потребует решимости и гибкости, что никто не будет делать мне одолжение или побуждать работать лучше.

Мотивировать себя приходилось всегда. Если попадаешь в трудную ситуацию – выбирайся самостоятельно. Часто было нелегко справиться с эмоциями, когда раздражает буквально все. Приходилось также молча сносить несправедливую критику в свой адрес. Однажды один парень из моего патруля провалил отработку учебной задачи по разведке. Большинство заданий в джунглях давались не одному человеку, а подразделению, поэтому за промашку одного прилетало всем. В тот день мы часами напролет ползли сквозь заросли, чтобы подобраться к нескольким нашим товарищам, изображавшим на задании противника. Мы продвигались все ближе к их укрытию, однако тот парень решил, что можно подползти совсем близко. Я пытался отговорить его, но это было бесполезно. Солдаты «противника» нас не заметили, зато заметил один из инспектирующих, когда мы возвращались в лагерь.

– Вы, ребята, на разведку никак ходили? Если вас засекли здесь, это плохо, – сказал он.

После этого нас вызвали и пропесочили как следует. В частности, мне сообщили, что я лучший солдат из худших.

– Какого хрена ты здесь вообще делаешь, Пурджа? – орал один из инспекторов.

Он даже не дал мне ответить, потребовав, чтобы я говорил по-английски как следует, то есть намекнул на мой сильный акцент. Захотелось врезать ему по лицу, но я сдержался, поскольку понимал, что это тоже часть испытания. Так что пришлось держать рот на замке и выслушивать критику.

Я хочу стать спецназовцем. Эти ублюдки пытаются сломать меня, но я не сдамся, несмотря ни на что.


Их задача – сломить мой дух, а моя – выстоять до конца. Вскоре я вновь смог ясно мыслить и эффективно действовать в тяжелых условиях. Пришлось иметь дело со всеми видами испытаний, которые имелись в арсенале проверяющих, – от боевых стрельб до имитации эвакуации раненых, и я стабильно работал, выполняя задания. «Давайте, испытывайте меня, выискивайте чертовы ошибки!» – думал я.

К концу испытаний в джунглях я чувствовал себя готовым к выполнению любой задачи, и ничто не могло поколебать эту уверенность. С каждым пройденным этапом я становился все ближе к тому, чтобы стать полноправным членом спецназа ВМС, приближался к новой цели, к абсолюту.

* * *

Пройдя несколько дополнительных специальных курсов, я наконец был зачислен в состав Специальной лодочной службы. В тот день можно было впервые выпить немного алкоголя вместе с сокурсниками в ходе церемонии. Началось все со стакана виски, затем последовали полтора литра «коктейля» из светлого пива, вина и других крепких напитков – все сразу. Все это требовалось проглотить за один присест, но я уже не беспокоился. Я достиг абсолюта. Я оказался в спецназе, стал членом уникального клуба, доказав, что являюсь лучшим из лучших. Оставалось только отрастить волосы – я чувствовал себя рок-звездой.

Едва прошло первое похмелье, как темп жизни ускорился, и одно событие следовало за другим без перерыва. Сегодня тренируешься на лодке, а завтра уже прыгаешь с парашютом над морем из вертолета. Жизнь стала напряженной, стремительной – какой угодно, но только не скучной.

Работать приходилось все время. Попав в Службу, новобранец выбирает специализацию. Я решил стать медиком, это значило, что нужно уметь латать любые раны и понимать, что делать с любой травмой, которую может получить боец в ходе боя. Вскоре я уже знал, как работать с пулевыми ранениями и минно-взрывными травмами.

Наконец в июле 2010 года нас отправили в реальную боевую обстановку. Довелось поработать в нескольких районах боевых действий, где мы участвовали в рейдах по обезвреживанию противника. В составе малой группы я врывался в дома или вражеские укрепления и проводил зачистку территории как от живой силы, так и от взрывных устройств.

Вышибать двери и вламываться в помещения одновременно захватывающе и страшно, но я быстро набирался опыта. Я участвовал в боях, научился благодаря тренировкам сохранять спокойствие даже в самых тяжелых ситуациях. Справляться со всем этим помогал и мой дух – я никогда не забывал о том, кто я, и о том, что надо поддерживать репутацию гуркхов на самом высоком уровне, ведь мы – одни из лучших. Я соблюдал кодекс: превыше всего храбрость. Существовать иначе было невозможно.

5

В «зону смерти»

Когда попадаешь на долгое время в боевую обстановку, жизнь становится гораздо тяжелее. Сама работа в подразделении спецназа подразумевает постоянное стремление к совершенству. Во время атаки укрыться негде, а противник сдаваться не желает и постоянно изобретает что-то новое, и нужно быстро адаптироваться.

Временами было трудно справиться с эмоциями, но я не позволял себе раскиснуть. Я не из тех, кто привык открыто выражать свои чувства даже со своей женой, а уж работа в спецназе быстро научила скрывать переживания. Очень важно не показывать эмоции во время боя.

Во время отборочных испытаний нельзя, чтобы проверяющий увидел гримасу на твоем лице, чтобы понял, что ты работаешь на пределе. В реальном бою я старался, чтобы противник не понимал, что я устал или испугался, – это только придаст ему сил. Маскировка собственной боли – постоянно оттачиваемый навык, я достигал этого, сильно сосредоточиваясь на работе, что позволяло стабильно функционировать и не впускать в себя хаос извне.

Я не выказал страха, даже когда получил ранение. Это случилось в ходе перестрелки на пограничной заставе – я оказывал огневую поддержку группе, проводившей очередной рейд. Нас тогда здорово прижали, и несколько человек погибли. Я занял позицию на крыше постройки и вел огонь лежа на животе, когда вдруг почувствовал удар. Я даже не понял сразу, что случилось. Удар оказался настолько сильным, что меня сбросило с крыши.

Пролетев чуть больше трех метров, я упал с глухим стуком на пол, и потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Что, черт возьми, происходит? Я ощутил металлический привкус крови во рту, на полу появилась и начала быстро расти красная лужа. Мелькнула мысль, уж не снесло ли мне половину лица, но боли пока не было.

Это шок?

А челюсть на месте?

Уже немного нервничая, я дотронулся до подбородка. Черт, вроде все на месте. Однако пуля задела губы и челюсть. Лишь посмотрев на свое оружие, я осознал, насколько был близок к смерти. Пуля угодила в приклад. По всей видимости, снайпер целился в голову или шею, но промахнулся буквально на несколько миллиметров. Срикошетив, пуля попала в спусковой механизм, а затем отскочила мне в лицо. Энергия выстрела была настолько большой, что ее хватило, чтобы сбросить меня с крыши в положении лежа. Я отшвырнул бесполезную теперь винтовку и откатился в сторону. Бой продолжался, я достал пистолет и продолжил стрельбу, одновременно сообщив по рации о ранении.

По завершении спецоперации меня подлатали, и через несколько дней я вернулся в подразделение. Однако новость о случившемся уже распространилась, и офицер службы бытового обеспечения даже успел позвонить моей жене и рассказать о случившемся, не сообщив подробностей. Жена, понятное дело, перепугалась и позвонила на базу, чтобы выяснить, что случилось. Я в это время отдыхал и приходил в себя и был очень удивлен, когда раздался стук в дверь и вошел сержант.

– Чертовы гуркхи! – сказал он, смеясь. – Ты что, совсем о родных не беспокоишься? Мог бы сказать, что жив-здоров.

– Что ты имеешь в виду?

– Твою жену! Она звонила – хочет узнать, все ли с тобой в порядке.

Я едва до потолка не подпрыгнул и тут же позвонил домой. Я был зол.

– Какого черта ты звонишь? – спросил я жену.

Сучи объяснила, что ей сообщили о случившемся, и она боялась, что произошло самое худшее. Мои родные тоже уже знали о ранении. Осознав, что был слишком резок – я тогда был молод и горяч и не сразу поставил себя на место жены, – я объяснил, что угрозы жизни нет и что решил никому ничего не говорить, пока не кончится командировка. Узнать, что с близким человеком случилось что-то плохое где-то далеко, – это похуже любой перестрелки.

Еще я добавил, что расстраиваться нужно лишь в случае, если в дверь позвонят двое морских пехотинцев в парадной форме при черных галстуках, да и то тогда уже поздно волноваться. В остальном стоит жить обычной жизнью и любые другие известия обо мне не принимать близко к сердцу. Такое поведение может показаться странным, но это один из защитных механизмов, который помогал справляться с тем, во что превратилась моя жизнь.

На протяжении следующих нескольких лет еще не раз доводилось попадать в перестрелки. Впоследствии я решил воспользоваться возможностью и прошел узкоспециализированные военные курсы горовосхождений. Я поднимался по сложным склонам, спускался по отвесным стенам, пока не стало понятно, что место в экспедиции гуркхов на Эверест мне обеспечено. Затем, в свою очередь, мне поручили обучить альпинистским навыкам нескольких гуркхов – кандидатов на участие в той же эверестовской экспедиции, и вместе мы поднялись примерно до высоты 6200 метров по юго-восточному гребню Макалу. Маршрут выбирали специально, он сложен и требует хороших технических навыков. Здесь потенциальная команда восходителей училась обеспечивать страховку, пользоваться жумаром, ходить в кошках и осваивала другие тонкости альпинизма. Приходилось работать в сложных погодных условиях, на большой высоте и на сложном рельефе, и это было нелегко.

Завершив экспедицию и как следует отметив ее окончание, я решил отправиться на Ама-Даблам – гору, в которую влюбился еще в 2012 году, в походе с моим другом и наставником в альпинизме Дордже. Я хотел пройти почти вертикальную «желтую башню» [11]. Выбрав нестандартный маршрут, включавший переход из базового лагеря сразу в лагерь II, то есть без отдыха и акклиматизации в лагере I, я поднялся на одну из сложных гималайских вершин за двадцать три часа.

Но меня не миновали и трагедии. Первым таким известием стала гибель Дордже на Эвересте в 2014 году, когда обрушился серак [12], вызвавший огромную лавину. Цунами из снега и льда обрушилось на ледопад Кхумбу, убив шестнадцать шерпов, случившееся назвали одной из самых больших трагедий на горе. В тот сезон восхождений на Эверест не было – гиды и носильщики отказались работать в память о погибших. Я узнал о смерти Дордже, находясь в зоне боевых действий. Было очень тяжело, но на войне невозможно скорбеть – нельзя позволить себе расслабиться, нужно продолжать работать, будто ничего не случилось.

Несколькими месяцами позже командование объявило, что наше подразделение будет участвовать в спецоперации в мае 2015 года, то есть как раз тогда, когда должно было состояться восхождение гуркхов на Эверест. Это означало автоматическое исключение меня из числа восходителей, и я был очень разочарован. Вся работа, вся подготовка к экспедиции, в том числе восхождения на Дхаулагири, Ама-Даблам и Денали, оказались напрасными. Мои тело и разум были нацелены на подъем на Эверест, но пришлось забыть о разочаровании. Ведь я не профессиональный альпинист, а спецназовец и должен действовать на поле боя, а не роптать и печалиться. Но, оглядываясь назад, думаю, что судьба уберегла меня.

Когда экспедиция гуркхов собралась в базовом лагере Эвереста, в регионе произошло землетрясение магнитудой 8,1. Огромная лавина вновь обрушилась на базовый лагерь, и на этот раз погибло еще больше людей, чем годом ранее, – двадцать два человека. Из гуркхской команды, к счастью, никто сильно не пострадал, однако восхождение пришлось отложить, потому что в тот год отменили все экспедиции. Я узнал об этом, неся дежурство на отдаленной военной базе, – новости о землетрясении несколько дней не сходили с первых страниц газет. Новую попытку восхождения гуркхов решили предпринять в мае 2017 года, и у меня появилась надежда все же попасть в экспедицию.

Разумеется, никто не мог гарантировать, что удастся взойти и в 2017-м. За два года могло произойти все, что угодно, в том числе начаться очередная военная операция, и в этом случае пришлось бы вновь пожертвовать альпинистскими амбициями. Так что я постарался забыть об Эвересте, однако не забывал об альпинистских тренировках, чтобы набраться опыта и к назначенной дате быть в хорошей форме. А потом неожиданно появилась возможность взойти на высочайшую гору мира на год раньше.

У командования изменились планы. В течение полугода я тренировался на секретной базе, готовясь отправиться на специальное задание, и вдруг выяснилось, что вместо запланированного задания придется отправиться на другое и совсем в другое место.

– Нам сейчас нужны там такие опытные, как ты, – сказал сержант-майор.

– Черт! Я же приехал оттуда всего полгода назад! – ответил я.

Однако новое назначение уже утвердили, и деваться было некуда. Но нет худа без добра.

– Слушай, Нимс, давай мы дадим тебе четыре недели отпуска вместо трех положенных, как тебе такая мысль? – спросил сержант.

С одной стороны, это хорошее предложение. Я уже обещал жене, что в следующий отпуск поеду с ней куда-нибудь на море – хотелось немного восстановиться. Плохо то, что я знал, что не выдержу четырех недель пляжного отдыха и ничегонеделания. Валяться в шезлонге, слушать музыку, смотреть на море и загорать – уже через пять минут мне станет скучно. И тут я понял, что появилась возможность…

Смогу ли я подняться на Эверест?

Это большой риск. Стандартное время восхождения на эту гору около двух месяцев, только за восемь недель можно получить надлежащую акклиматизацию. Но, черт возьми, ведь смог я подняться на Дхаулагири за три недели, почему бы не попробовать и на Эверест за четыре? Беспокоила и финансовая сторона. Стоимость восхождения на Эверест колеблется в пределах от пятидесяти до шестидесяти тысяч фунтов стерлингов, это баснословная сумма. Поначалу жене идея не понравилась, но когда я объяснил ей, что никто не гарантирует мое участие в гуркхской экспедиции годом позже, она изменила свое мнение. Но понимая, что такая возможность, скорее всего, больше не представится, я подумал: ну и что? И отправился в банк за кредитом.

– На что планируете потратить деньги, мистер Пурджа? – спросил клерк.

– Хочу купить машину, – солгал я.

Получив пятнадцать тысяч фунтов и добавив к этой сумме свои сбережения, я забронировал рейс до Катманду.

Однако частичное решение финансового вопроса – лишь полдела. Вылетев из Англии, я прикинул, что большинство восходителей в этом сезоне уже находятся в районе лагеря III и получили соответствующую акклиматизацию, чтобы продолжить подъем через открытое всем ветрам Южное седло – перемычку, соединяющую Эверест с другим восьмитысячником – Лхоцзе. С помощью шерпов можно быстро добраться из аэродрома в Лукле до базового лагеря, а затем и подняться в верхние лагеря, но я хотел совершить восхождение без помощи шерпов.

Я собирался подняться на Эверест в одиночку.

Понятно, что идея безумная, особенно с учетом моего всего лишь двухгодичного опыта в больших горах, – я ведь все еще продолжал учиться альпинизму и оттачивал навыки. Однако беспокойство сглаживалось тем, что альпинистский опыт все же имелся. Во-первых, я достаточно разбираюсь в медицине, чтобы помочь себе там, наверху, если что-то случится. Но одного этого, конечно, недостаточно, чтобы уберечься от всех опасностей на восьми тысячах. Ведь моя жизнь напрямую зависит от того, насколько быстро смогу двигаться, работать на экстремальной высоте. К счастью, хорошая скалолазная подготовка на военной службе, а также экспедиции на Дхаулагири, Ама-Даблам и Макалу дали хорошее представление, как выживать в таких условиях.

Что еще важнее, я умел контролировать эмоции в реальном бою, и поэтому почти не чувствовал страха, даже когда оказывался в критической ситуации. Восхождение на гору, на которой погибло бог весть сколько людей, – риск, но я готов был рискнуть. Также было понятно, что, если хочешь попасть в альпинистскую элиту, рано или поздно придется сделать нечто подобное, несмотря на серьезную нагрузку и невысокие шансы на успех. Конечно, восходить, имея за плечами груз в тридцать пять кило – палатку, снаряжение и припасы, – не шутка, но это было в моих силах. Кроме того, я собирался пользоваться кислородом на высоте более 7400 метров. Некоторые альпинисты-высотники относятся к кислородной поддержке неоднозначно. Кислородный баллон только увеличит вес, но его наличие жизненно важно, ведь я шел один.

В целом наибольший риск лежал в психологической плоскости. Я рисковал репутацией: что подумают коллеги-военные, если я облажаюсь? Так что, летя из Англии в Непал, а затем из Катманду в Луклу, я старался не думать о возможной неудаче. Я выполнял поставленную задачу – взойти на высочайшую вершину мира.

* * *

«Да ты блефуешь!»

«Погодное окно» для восхождения в конце мая резко сокращалось, и большинство людей, с которыми я встречался в Лукле, не верили в возможность восхождения за три недели. Такой же точки зрения придерживались члены американской съемочной группы, которые готовы были сорваться в любой момент, чтобы снять документальный фильм под условным названием «Everest Air» о работе спасателей. Американцы следили за спасателями, чтобы успеть заснять эвакуацию с горы какого-нибудь восходителя по медицинским показаниям. С учетом того, насколько опасны восьмитысячники, эти ребята без работы не останутся. Пока же они пытались узнать о моих намерениях и забрасывали вопросами скорее из дружеского участия, в то время как я упаковывал снаряжение. Подобные беседы можно часто услышать, покуда нервничающие альпинисты на адреналине готовятся к восхождению.

– Откуда ты, Нимс?

– Из Англии.

– Далековато забрался. А чем занимаешься по жизни?

– Я медик, работаю в Лондоне.

После экспедиции на Дхаулагири я пришел к выводу, что такая легенда – наилучшая, к тому же отчасти это правда. Если же начинаются дальнейшие расспросы относительно медицинской карьеры, можно уклониться, переведя разговор на лечение травм. Намекнуть как-либо на службу в британском спецназе – об этом не могло быть и речи. Руководитель съемочной группы посмотрел на мой рюкзак и снаряжение и сказал:

– Вроде многовато вещей у тебя. В трекинг собрался? Ведь на Эверест ты уже не успеешь.

– Нет, я приехал на восхождение. И я успею, потому что должен.

Повисла пауза.

– А где тогда остальные твои товарищи?

– Их нет, я иду один, буду подниматься соло.

Теперь уже все смотрели на меня с недоверием, послышался смех.

– Ты шутишь, что ли?

Я помотал головой и пожал плечами. Отношение к жизни по принципу «стакан наполовину пуст» противоречило всему, чему меня учили в спецназе, где жалобы на тяжелую жизнь или сдача позиций не считаются эффективной стратегией. Если возникает проблема, нужно просто найти решение. Я достаточно тренирован, чтобы адаптироваться и выжить. Упаковав последнюю вещь, я постарался выкинуть из головы услышанные язвительные насмешки. Негативное мышление столь же заразительно, сколь и разрушительно.

– Никаких шуток, друг. Я уже это делаю.

Времени на светские беседы не оставалось. План подняться на вершину в сжатые сроки подразумевал делать все быстрее, чем принято, и по возможности не расходуя много энергии.

Я быстро добрался до базового лагеря, затратив на это три дня. Вместо того чтобы отправиться на акклиматизационные выходы по печально известному леднику Кхумбу с его сераками в лагерь I, я сразу отправился в лагерь II на высоту 6400 метров. Восходители сюда обычно поднимались спустя месяц и даже больше после прибытия в базовый лагерь, поскольку нужна адаптация к высоте. Я не мог себе позволить такую роскошь, как отдых и трата лишнего времени, и скоро как следует поплатился за нетерпение.

Миновав палатки первого лагеря, я бодро прошел полпути до лагеря II, но затем заметил первые признаки того, что что-то пошло не так. Я стал выдыхаться. Недостаток акклиматизации сказывался все больше, и так тяжелый рюкзак все сильнее давил на плечи, и каждый шаг в кошках по льду давался теперь с огромным усилием. Кроме того, началось обезвоживание. Солнце стояло высоко, временами казалось, что я таю под его лучами. Пот заливал глаза, почти ничего не было видно, а опасности подстерегали буквально на каждом шагу.

Путь шел по льду Западного цирка, испещренному трещинами. Я, разумеется, пристегнулся к страховочной веревке, но прекрасно понимал, что, если вдруг земля разверзнется под ногами или произойдет срыв при переходе через очередную трещину по дюралевой лестнице, то пройдет не один день, прежде чем меня найдут. Вскоре я уже шел на пределе физических и душевных сил, глаза наполнились слезами. Впервые за многие годы я почувствовал неуверенность в себе.

Черт, мне не хватит сил, чтобы дойти до лагеря II. Но и возвращаться назад не хочется.


Возникший внутренний диалог надо быстро прекращать, потому что негативные мысли ни к чему хорошему не приводят. Когда доводилось ранее оказываться в критических ситуациях, я использовал образ Сучи, чтобы вновь сосредоточиться и обрести решимость. Я думал о ней во время перестрелок, находясь под огнем противника, эти положительные эмоции служили топливом, с их помощью удавалось быстро «перезагрузиться» и сосредоточиться на выполняемой задаче. И теперь я снова прибег к этому способу и подумал о жене, о том, как она ждет, что я вернусь домой. Пошарив по карманам, я нашел смартфон и записал короткое видеосообщение. «Слушай, любимая, сейчас приходится сильно пахать, но я сделаю это…» Я не отправил видео, просто надо было выговориться и зафиксировать это. Затем постоял и подумал, можно ли как-то скорректировать дальнейший путь.

Давай же, черт побери, сделаем это!

Я постарался собраться, сделал несколько глубоких вдохов, и стало полегче. Короткий «разговор» с женой вывел из мрачного состояния, и я почувствовал прилив сил. Прохождение Западного цирка само по себе не особо сложное, подъем не крутой, лишь в нескольких местах требуются альпинистские навыки, в остальном же можно идти без особых усилий, перестегиваясь по перильным веревкам. Лишь пару раз стоило отклониться от маршрута, чтобы обойти трещины [13].

Я надел рюкзак и отправился дальше к лагерю II, где можно было отдохнуть в безопасности.

Бум! Бум! Бум! Я вновь нашел свой ритм, и каждый шаг теперь ощущался как победа. Бум! Бум! Бум! С каждым пройденным метром я приближался к цели.

Опыт на Дхаулагири показал, что на высоте можно быстро «сгореть», но я еще ни разу не сталкивался с последствиями такого выгорания. Это все еще было впереди. А пока я установил палатку во втором лагере и вновь чувствовал себя нормально. Перекусив, я поболтал с парой друзей-шерпов, а затем поднялся еще на сто пятьдесят метров, прежде чем вернуться в палатку на отдых.

Я рассчитывал, что эти сто пятьдесят метров дадут возможность лучше акклиматизироваться, и не начнутся головные боли, которые иногда возникали у меня на большой высоте во время сна.

Но я забрался слишком высоко. И вскоре, когда лежал в палатке, послышалось бульканье в груди – верный признак начавшегося отека легких, при котором в легочной ткани скапливается жидкость, начинает синеть кожа, а сердце колотится, словно в бочке. Без срочного надлежащего лечения были все шансы умереть.

Я лежал и прислушивался к своему дыханию и чувствовал нарастающее разочарование. Какая глупость! Эти сто пятьдесят метров сломали меня, и теперь каждый вздох давался с трудом.

Нимс, ты же должен понимать. Ты же альпинист и гребаный медик! Ты все знаешь о высотной болезни. Так какого черта?