Шери Финк

Пять дней после катастрофы

Мэри Финк, за каждый миг жизни
Sheri Fink

FIVE DAYS AT MEMORIAL



© Sheri Fink, 2013

© Перевод. А. Загорский, 2020

© Издание на русском языке AST Publishers, 2023



Обращение к читателям

Эта книга – рассказ о событиях, которые произошли в Мемориальном медицинском центре Нового Орлеана во время и после урагана «Катрина» в августе 2005 года, а также о том, что случилось вскоре после стихийного бедствия, когда медиков-профессионалов арестовали и обвинили в том, что они ускорили смерть своих пациентов. Многие так или иначе были причастны к этой истории. Я взяла более пятисот интервью, поговорив с сотнями людей: врачами, медсестрами, сотрудниками администрации лечебного учреждения, пациентами, их родственниками, представителями властей, специалистами по этике, адвокатами, исследователями и многими другими. Меня не было в больнице во время урагана, и я не являюсь свидетелем происходивших там событий. К их изучению я приступила в феврале 2007 года и написала отчет в 2009-м. Он был опубликован одновременно на сайте ProPublica, размещающем результаты всевозможных расследований, и в «Нью-Йорк таймс» – под заголовком «Мемориал: выбор в пользу смерти».

Поскольку человеческая память несовершенна и зачастую не в состоянии сохранить события во всей их полноте, особую ценность для меня представляли материалы и публикации, появившиеся во время стихийного бедствия и непосредственно после него: фотографии, видеозаписи, электронные письма, заметки, дневники, посты в Интернете, статьи, расшифровки интервью, взятых другими журналистами или дознавателями.

В моем исследовании использовались также прогнозы и отчеты синоптиков, поэтажные планы зданий, графики подачи электроэнергии, а еще доклады, подготовленные представителями истцов и ответчиков для представления в ходе судебных заседаний. Я также лично побывала в больнице и других местах, описанных в этой книге.

Диалоги, взятые в кавычки, воспроизведены в полном соответствии с воспоминаниями участников интервью или же почерпнуты непосредственно из текстов расшифровок и других первоисточников. Если кто-то излагал содержание какой-то важной беседы, я пыталась пообщаться со всеми ее участниками, но некоторые люди отказывались говорить, а кое у кого со временем многие детали стерлись из памяти. Опечатки в электронных письмах сохранены намеренно – это сделано для того, чтобы дать читателю представление о том, в каком напряжении и цейтноте писались эти послания.

Эта книга содержит мысли, впечатления и мнения людей, а это, пожалуй, самый сложный жанр в журналистике. Мысли и чувства, приписываемые мною участникам событий, отражают все то, что они рассказали во время интервью, в своих дневниках и заметках или – в более редких случаях – сообщили другим людям, с которыми мне удалось побеседовать. В любом художественном литературном произведении так или иначе присутствуют мысли и оценки автора, но я постаралась сделать так, чтобы в моей книге в этом смысле все было иначе. Все допущенные ошибки остаются на моей совести.

Часть 1. Выбор в пользу смерти

Темнота распространялась не как внезапно нахлынувший прилив, смывающий все и вся, а как тысячи ручьев, которые разливаются незаметно, но неуклонно, пропитывая землю, – ясно, что рано или поздно наступит момент, когда они затопят все вокруг. Жозе Сарамаго. Слепота
Пролог

Наконец-то сквозь разбитые стекла окон стал слышен пульсирующий гул винтов вертолетов и пропеллеров аэроглиссеров – эти звуки, возникшие в тишине летнего утра, означали возможность спасения. Наводнение, вызванное ураганом «Катрина», привело к тому, что сотни людей были блокированы в больнице и вынужденно провели там четверо суток. Врачи и медсестры собрались в вестибюле второго этажа, наполненном ужасными запахами. С тех пор как начался ураган, они почти не спали, выживая лишь благодаря коротким периодам дремоты, бутилированной воде и слухам. Здесь же, рядом с ними, на грязных, пропитанных потом носилках лежали около дюжины пациентов, в основном пожилых.

В ходе подготовки к эвакуации эти мужчины и женщины были спущены на простынях из палат по лестничным пролетам и размещены в углу вестибюля – рядом с банкоматом и ящиком с увядшими декоративными растениями. Теперь медики и волонтеры – в основном дети и супруги врачей и медсестер, которых ураган застал в больнице, – поочередно наклоняясь, пытались добыть по несколько глотков воды из плохо работающего диспенсера и обмахивались кусками картона, чтобы хоть немного ослабить вонь.

На полу валялась картонная тара от всякой всячины, использованные одноразовые перчатки и пустые упаковки от шприцов, бинтов и дезинфицирующих средств. Измученные пациенты уже давно не получали никакой реальной медицинской помощи и чувствовали себя очень плохо. У многих был жар, а кое у кого пульс стал нитевидным, что говорило об обезвоживании. У других из-за низкого кровяного давления пульс вообще практически не прощупывался, так что единственным свидетельством того, что они еще живы, было дыхание. К халатам или носилкам больных были приклеены скотчем написанные от руки бирки, указывающие на очередность эвакуации. Исходя из этих надписей, врачи решили, что пациенты в наиболее тяжелом состоянии подлежали эвакуации в последнюю очередь.

В число самых тяжелых больных входили: разведенная мать четверых детей с отказывающей печенью – она была обручена и собиралась вступить во второй брак; работавший уборщиком в церкви пенсионер, отец шестерых детей, которого сбила машина; волонтер общественного телеканала с мезотелиомой – его имя незадолго до этого перестало упоминаться в титрах передач; женщина, которая во время Второй мировой войны работала на военном предприятии, – у нее после недавно перенесенного инсульта была нарушена речь; и, наконец, многодетная мать с длинными, украшенными лентами волосами, ставшая широко известной благодаря своему кулинарному мастерству, а еще тому, что ей удалось в любви и одновременно строгости воспитать двенадцать сыновей и дочерей, а также многочисленных внуков и немало приемных малышей, которых она приютила в своем доме.

Вскоре после полудня доктор Джон Тиль вышел в вестибюль и окинул взглядом лежащих перед ним больных. Он отвечал за группу из двадцати четырех пациентов, когда в понедельник на Новый Орлеан обрушился ураган «Катрина». К четвергу последние из тех, кто входил в эту группу, покинули больницу – оставалось надеяться, что они уже находятся или, по крайней мере, вскоре будут в безопасности. Двое умерли, не дождавшись эвакуации. Их тела лежали в помещении, расположенном всего в нескольких шагах от вестибюля, – там была часовня, которая теперь выполняла еще и функции импровизированного морга.

Доктор Тиль специализировался на интенсивной терапии и болезнях легких. Это был коренастый мужчина с круглым лицом, объемистым животом и непропорционально тонкими ногами, что сразу бросалось в глаза, поскольку он был в шортах. Его часто называли «доктор Ти», а друзья – просто «Джонни». Когда он улыбался, глаза его превращались в такие узкие щелочки, что казались почти закрытыми. Он был родом из Нового Орлеана, женился в двадцать лет, и у них с женой было трое детей. Доктор Тиль играл в гольф, болел за футбольную команду «Новоорлеанские святые» и любил слушать Элвиса, покуривая хорошую сигару.

Как и многие его коллеги, он проработал в Мемориальном медицинском центре не один десяток лет, впервые оказавшись в его стенах еще в 1977 году, студентом медицинского факультета Университета штата Луизиана. Один из его сокурсников впоследствии как-то сказал, что Джонни Тиль превратился именно в такого врача, каким мечтали стать все, кто учился вместе с ним: доброго, милосердного, всепонимающего. Возможно, это удалось ему лучше, чем другим, по той причине, что он долгие годы был вынужден бороться с алкогольной зависимостью и депрессией. Встречая в коридоре медсестру, доктор Ти здоровался с ней, обращаясь по имени и похлопывая по спине, а иногда еще и называя ее «малышкой».

Часть практики Джон Тиль прошел в Благотворительной больнице – крупном государственном медицинском учреждении с одним из самых больших в стране травматологических отделений. Именно в этом отделении, куда один за другим врывались работники «Скорой помощи» с очередным пострадавшим, его научили, что в первую очередь помощь нужно оказывать самым тяжелым пациентам. Поэтому он удивился, узнав, что из Мемориального медицинского центра самых тяжелых больных собирались вывозить последними. На собрании персонала больницы, где небольшая группа врачей приняла это решение, не посоветовавшись с родственниками пациентов, Тиль не присутствовал. Вероятно, врачи исходили из того соображения, что в первую очередь следует эвакуировать тех, у кого больше шансов прожить относительно длительное время. Медики Мемориала были обучены работе в условиях катастроф, в первую очередь связанных с отравляющими веществами, например зарином, то есть в ситуациях, когда в больницу одновременно прибывает большое число потенциальных пострадавших. Но за все годы медицинской практики доктора Тиля никто никогда не готовил к работе без электроэнергии, нормального водоснабжения и транспорта. Жизнь учит человека решать проблемы, основываясь на собственном опыте. Если у доктора Тиля спускало колесо, он знал, что делать в этом случае. Но все годы учебы и работы не подготовили его к тому, с чем ему пришлось столкнуться теперь. У него попросту отсутствовал опыт чего-либо подобного.

Джон Тиль приехал в больницу в воскресенье. И привез с собой друга, который выздоравливал после перенесенной пневмонии и был слишком слаб, чтобы подчиниться приказу мэра об обязательной эвакуации, – на больницы он не распространялся. Рано утром в понедельник доктор Тиль проснулся от криков и почувствовал, что его угловой кабинет на четвертом этаже здания раскачивается. От страшных порывов ветра огромные, от пола до потолка, стекла помещения толщиной с большой палец прогибались внутрь и вибрировали от ударявших в них практически горизонтальных потоков дождя. Вода просачивалась в образующиеся из-за вибрации щели между стеклами и оконными рамами. Доктор и его коллеги убрали подальше от окон компьютеры, собрали с помощью простыней и халатов воду, скопившуюся в палатах и смотровых кабинетах. Выжимать воду пришлось в мусорные баки.

Ураган лишил город электричества. Установленные в больнице генераторы не обеспечивали кондиционирования воздуха, и температура в помещениях начала подниматься. В здании, автономность которого изначально вроде бы была как следует продумана и обеспечена, стало не только жарко, но и сыро. Доктор Тиль заметил, что по стенам стекает влага. Ураган вызвал наводнение. Во вторник уровень воды снаружи стал быстро подниматься.

Рано утром в среду в Мемориале вышли из строя генераторы. В результате больничный комплекс погрузился во тьму. Прекратилась подача электроэнергии и на аппараты жизнеобеспечения пациентов. Волонтеры помогали перетаскивать больных в пункты сбора для эвакуации, но вертолеты прибывали нерегулярно.

В этот день у Тиля выдался небольшой перерыв, во время которого он решил выкурить сигару на пандусе, ведущем в приемный покой. Там у него состоялся разговор с Джоном Кокемором, терапевтом. Тот сообщил доктору Тилю, что врачей попросили покинуть больницу последними. Когда Тиль поинтересовался почему, его коллега и друг приставил указательный палец к сгибу локтя другой руки, имитируя инъекцию. Тиль понял его намек и сказал: «Дружище, надеюсь, до этого не дойдет».

Позже Кокемор скажет, что не делал такого жеста и вообще большую часть времени находился вне больницы, помогая рассаживать по лодкам более или менее транспортабельных пациентов и тех, кто оказался в Мемориале случайно. На лодках людей переправляли через затопленные кварталы туда, откуда они могли вброд добраться до не затронутых наводнением районов. И еще Кокемор скажет, что в тот момент он уже не занимался оказанием медицинской помощи пациентам и был слишком занят, чтобы думать о том, что происходит внутри больничного здания.

Вечером в среду доктор Тиль услышал неподалеку от медцентра выстрелы. Он был уверен, что участники перестрелки пытались убить друг друга. Враг притаился совсем близко – рядом со зданием кредитного союза, расположенным на другой стороне улицы. Тиль решил, что больница вот-вот будет захвачена, а у тех, кто находился внутри, практически не было возможности защитить себя. Он оступился на полутемной лестнице и едва не рухнул лицом вниз на бетонные ступени, но в последний момент все же сумел сохранить равновесие. Охваченный паникой и уверенный в том, что погибнет, он связался по мобильному телефону с членами своей семьи, чтобы попрощаться.

Доктор Тиль чувствовал себя брошенным. Вот так, думал он, платишь налоги и думаешь, что правительство в случае стихийного бедствия или какой-то другой экстремальной ситуации о тебе позаботится. И что же? Еще он никак не мог понять, почему «Тенет», компания, базирующаяся в Техасе и владеющая огромной сетью больниц, в том числе и Мемориалом, до сих пор не прислала никого и ничего для спасения обитателей лечебного учреждения, оказавшегося в зоне урагана.

Наконец в четверг утром компания все же направила в Мемориал взятые в лизинг вертолеты. В небе в это время уже кружили винтокрылые машины Береговой охраны, Военно-воздушных и Военно-морских сил, дожидаясь своей очереди сесть на вертолетную площадку больницы. То и дело, оглушительно ревя авиационными двигателями, причаливали и отчаливали аэроглиссеры. Их операторы и пилоты вертолетов не брали на борт домашних животных, тем самым ставя в весьма затруднительное положение медиков, которым из-за урагана пришлось взять своих любимцев с собой на работу. Одна молодая женщина-терапевт была вынуждена держать сиамского кота, пока Тиль ощупывал его грудину и ребра, наспех восстанавливая в памяти сведения об анатомии мелких животных, которую изучал еще в колледже. Когда Тиль нацелил иглу шприца с хлоридом калия в сердце кота, животное вырвалось из рук прижимавшей его к столу женщины и, извернувшись, вцепилось в пропитанную потом медицинскую пижаму доктора Тиля, раздирая ее когтями и оставляя на ткани клочья светлой шерсти. Медикам удалось снова распластать несчастного кота на столе, после чего они предприняли повторную попытку усыпить его. Все это им приходилось делать прямо в коридоре, в каких-нибудь двадцати футах от пациентов, находившихся в вестибюле второго этажа. Происходящее напоминало сумасшедший дом.

К доктору Тилю подошла еще одна женщина-врач. Из ее глаз лились слезы. Оказалось, что ей предложили место в лодке, причем в порядке исключения разрешили взять с собой любимую собаку – красавицу шелти двадцати фунтов весом. Хозяйка быстро обучила собаку смирно лежать в спортивной сумке. Женщине очень хотелось воспользоваться представившимся ей шансом: вид затопленной улицы вызывал у нее такой страх, что она испытывала постоянные боли в животе. Но в то же время ее терзало чувство вины перед остающимися в больнице коллегами и пациентами.

«Не плачьте, – успокоил ее Тиль. – Просто поезжайте и ни о чем не думайте. И потом, животное – это все равно что ребенок. Мы справимся без вас. Я вам обещаю».

Курсируя между различными помещениями больницы и своим кабинетом, доктор Тиль множество раз пересек вестибюль второго этажа. Время шло, и волонтеров, обмахивавших картонками пациентов на носилках, постепенно оттесняли в сторону и направляли в очередь на эвакуацию, которая змеилась через все отделение реанимации.

Тиль практически ничего не знал о примерно дюжине пациентов, которым, судя по всему, предстояло остаться в больнице, но не мог им не сочувствовать. До урагана бедолаги все же имели какие-то шансы на спасение. Теперь, после нескольких дней, проведенных в аду, да еще в условиях нехватки или даже отсутствия необходимых лекарств и раствора для регидратационной терапии, их состояние, и без того тяжелое, резко ухудшилось.

Шум от двигателей аэроглиссеров не позволял Тилю воспользоваться стетоскопом. У него не было медицинских карт несчастных, оказавшихся на полу в вестибюле второго этажа. Но и без историй болезни ему было ясно, что эти пациенты находились на пороге смерти. Тиль видел, что к ним время от времени подходит, отдавая какие-то распоряжения другим медикам, незнакомая ему женщина-врач небольшого роста с золотисто-рыжими волосами. Позже он узнал, как ее зовут: это была Анна Поу, хирург, специализировавшаяся в области патологий головы и шеи.

Анна Поу была одной из тех немногих врачей, кто все еще пытался помочь пациентам, остающимся в больнице, вся работа которой, по сути, оказалась парализованной. Некоторые из медиков уехали. Те, которые остались, по сути, уже не занимались оказанием медицинской помощи. Им пришлось взвалить на себя обязанности организаторов транспортировки пациентов или контролировать процесс эвакуации с нескольких других площадок, находящихся за пределами больницы, где нагрузка была несколько меньше. Что же касается Анны Поу, то она показалась доктору Тилю героем-одиночкой в женском обличье. После четырех напряженнейших дней и практически бессонных ночей она все еще сохраняла силы и решимость для того, чтобы хоть как-то ухаживать за теми, кому было тяжелее всего. Как вспоминал впоследствии доктор Тиль, в какой-то момент она сказала, что лежащих в вестибюле пациентов вообще не будут эвакуировать. При этом Тиль не мог сказать, сама ли Анна Поу приняла такое решение или же ей сообщил о нем кто-то из представителей администрации.

Как сказал Тилю главный администратор Мемориала, Л. Рене Гу, к наступлению ночи из больницы должны были вывезти всех. Главная медсестра Сьюзан Малдерик, назначенная руководителем оперативного штаба управления больницей во время урагана, сообщила доктору Тилю такую же информацию. Оба руководителя позже заявили, что собирались сконцентрировать усилия всего измученного персонала на эвакуации, однако их слова так и оставили доктора Тиля в недоумении относительно дальнейшей судьбы самых тяжелых пациентов после того, как все остальные покинут больницу.

Ему также не давала покоя мысль об остававшихся в Мемориале домашних животных. Судя по тому, что он слышал, их собирались выпустить на волю, то есть, по сути, бросить на произвол судьбы. Кроме того, животные были голодны.

А еще доктор Тиль всерьез опасался, что больница в любой момент будет захвачена и разгромлена другого рода «животными», искавшими наркотики. Потом он вспоминал, что думал примерно так: «А как поведут себя эти сумасшедшие чернокожие, которые считают, что их много лет угнетали белые люди… Бог знает, что эти ненормальные, которые бродят где-то там, на улицах, сделают с бедными умирающими пациентами. Они могут подвергнуть их пыткам, изнасиловать, разорвать на части».

Тилю также очень хотелось знать, каких действий от него ожидали родственники пациентов. Однако спросить об этом он никого из них не успел, а потом было уже поздно: всех этих людей заставили уехать, сообщив, что их близких уже начали эвакуировать и что они скоро будут в безопасности.

Доктор Тиль твердо придерживался золотого правила: поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой. Большое духовное влияние на него оказал священник ордена иезуитов отец Гарри Томпсон, наставник, научивший доктора, как правильно жить и относиться к людям. Для Тиля также давно уже стал руководством к действию девиз, с которым он познакомился еще во время учебы на медицинском факультете университета: «Лечим часто, излечиваем иногда, облегчаем страдания всегда». Было совершенно очевидно, что он должен был делать, утратив все возможности контролировать ситуацию, кроме способности облегчить состояние пациентов. Речь, конечно же, шла не об обычной паллиативной помощи, обучение которой доктор Тиль прошел на специальном недельном семинаре, получив сертификат, позволявший ему обучать методам снятия или смягчения болезненных симптомов пациентов, которые считали это главной целью лечения.

В импровизированной палате, в которую превратился вестибюль второго этажа больницы, имелись шприцы, морфий и медсестры. Шери Ландри, низкорослая широколицая женщина с каджунскими[1] корнями, «королева ночных смен», которую доктор Тиль лично знал много лет, судя по всему, принесла лекарство из одной из палат интенсивной терапии.

Тиль прекрасно понимал, зачем она это сделала, и был полностью согласен с Шери, но многие другие медики – нет. Например, молодая женщина-терапевт, которая помогала Тилю усыпить кота, отказалась вводить морфий пациентам, находящимся в тяжелом состоянии. Тиль сказал, чтобы она не волновалась: он и другие врачи обо всем позаботятся.

За дни, пока бушевал ураган, Новый Орлеан превратился в место, где практически отсутствовал здравый смысл и перестали действовать законы цивилизации. Тилю казалось, что в зоне бедствия полностью исчезли как общечеловеческие нормы поведения, так и стандарты современной медицины. У него не было времени и возможности обеспечить самым тяжелым больным уход, который обычно получают находящиеся при смерти люди. Ему пришлось согласиться с решением, согласно которому наиболее тяжелых пациентов не эвакуировали, а медперсонал должен был покинуть больницу. Он не мог оправдать постановку больным капельниц с морфием и лишь молился, чтобы препарат не закончился после того, как все медики покинут больницу, и прежде, чем пациент умрет: ведь в противном случае это означало бы для него невыносимые страдания. Джон Тиль убеждал себя, что поступает правильно, оказывая умирающим необходимую помощь, но понимал, что технически это было преступлением. В тот момент ему не пришло в голову оставаться рядом с пациентами до момента их естественной смерти. Позже он сказал, что это означало бы рисковать собственной жизнью.

Доктор Тиль предложил свою помощь доктору Поу, но та поначалу отказалась. Она неоднократно пыталась убедить Тиля уехать из больницы, но он продолжал настаивать, говоря, что хочет остаться в Мемориале.

Доктор Тиль обсудил дозу вводимых препаратов с теми немногими врачами и медсестрами, которые все еще оставались в больнице. По его мнению, она должна была быть достаточной, чтобы обеспечить смерть пациентов до того, как все остальные покинут Мемориал. Тиль считал, что следовало ввести 10 миллиграммов морфия и 5 миллиграммов быстродействующего седативного средства «Версед», а затем, в случае необходимости, увеличить дозу последнего. В инструкции по применению препарата «Версед» имелось заключенное в черную рамку особое предупреждение Управления по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных средств о его возможных побочных эффектах. В нем, в частности, указывалось, что препарат способен вызвать остановку дыхания и использовать его можно только в условиях стационара, когда больные находятся под постоянным наблюдением и врачи могут, если это потребуется, быстро провести реанимационные мероприятия. Но это был не тот случай. В отношении большинства пациентов, собранных в вестибюле второго этажа, имелось решение о непроведении реанимационных мероприятий (РНРМ).

Для того чтобы смешать препараты, подготовить капельницы и иглы, потребовалось время. Доктор Тиль окинул взглядом лежащих в вестибюле пациентов. Они практически не подавали признаков жизни, если не считать дыхания. У одних оно было учащенным, у других – прерывистым и затрудненным. Все больные молчали. Одна женщина, явно находившаяся в бреду, стонала, но, когда кто-то спросил, что ее беспокоит, она ничего не ответила.

Доктор Тиль взял на себя четверых больных, лежавших у стены с окнами. Это были три пожилые белые женщины и крупный мужчина-афроамериканец. Когда пришло время действовать, в его сознании возник неприятный вопрос – или, может, просто смутное ощущение того, что имелись и какие-то другие возможности, не учтенные перед принятием решения. Вероятно, в последний момент он понял, что кажущееся правильным с точки зрения рассудка не является таковым с точки зрения простых человеческих чувств. И что прервать жизнь пациента теоретически и сделать это на самом деле – две совершенно разные вещи, которые разделяет пропасть.

Доктор повернулся к стоявшей рядом главной медсестре реанимационного отделения по имени Карен Уинн. Она, помимо прочего, возглавляла больничный комитет по этике и очень тонко разбиралась в самых сложных и спорных вопросах, связанных с оказанием помощи безнадежным пациентам. Кроме того, она проработала в Мемориале не один десяток лет. По мнению доктора Тиля, трудно было найти человека добрее Карен. И в этот отчаянный момент он решился задать ей мучивший его вопрос. Позже он вспоминал, что сформулировал его так: «Можем ли мы это делать? Действительно ли мы должны это делать?»

Глава 1

Для некоторых новоорлеанцев Мемориальный медицинский центр был местом, куда они отправлялись, чтобы переждать очередное стихийное бедствие. Ураганы, формирующиеся над Мексиканским заливом, довольно часто налетали на город. Кстати, многие называли Мемориальный медцентр по-старому – Баптистским. Это название осталось с прежних времен, когда Мемориал был еще Южной баптистской больницей. Для многих медиков работа во время очередного урагана в Баптистском центре, где имелось 317 коек, подразумевала, что они привозили в него своих родственников: детей, родителей, бабушек и дедушек, а также собак, кошек и кроликов. А еще пластиковые бутыли с водой и пакеты из продовольственных магазинов, набитые чипсами, сырным соусом и кексами. Медработники в таких случаях обычно съезжались в больницу, даже если была не их смена. Врачи принимали и осматривали всех, в том числе и амбулаторных больных с каким-то жалобами – все верили, что во время разгула стихии здание Баптистской больницы более надежное убежище, чем жилые дома. Потом, обслужив всех страждущих, можно было присесть на койку или на надувной матрац и слушать, как вокруг бушует очередной ураган: они, как по заказу, почти всегда налетали по ночам. А наутро с восходом солнца помочь убрать мусор и обломки и отправиться домой.

Почти восемьдесят лет здание больницы из стали и бетона, отделанное декоративным красно-коричневым кирпичом и серым камнем, которые придавали ему дополнительную прочность, защищало тех, кто прятался внутри него, от всех погодных катаклизмов, зарождавшихся над Мексиканским заливом. Массивное строение возвышалось над городскими кварталами в районе Клэйборн-авеню и Наполеон-авеню. В 1965 году здание «выдержало самый сильный удар стихии за последнее столетие», устояв под напором урагана «Бетси», словно «крепкое, на совесть построенное судно», и защитив от стихии более тысячи человек, спасавшихся внутри него. Такую запись с гордостью сделал в больничном бюллетене администратор лечебного учреждения.

За год до урагана «Катрина», во время урагана «Айван», строение, которое теперь уже называлось Мемориальным медицинским центром, или просто Мемориалом, тоже выстояло. Как рассказала Кэти Грин, медсестра реанимации хирургического отделения, когда возникла угроза, что на город обрушится «Катрина», ее взрослая дочь, очень обеспокоенная ситуацией, сказала: «Если даже в стенах Баптистской больницы я не буду чувствовать себя в безопасности, если Баптистская больница снова не станет людям защитой, значит, весь город будет разрушен».

Безграничная вера в Баптистскую больницу как в убежище уходит корнями во времена, когда она только что была построена. «Я испытываю оптимизм, наполняющий меня какой-то необычайной, прямо-таки взрывной энергией, – писал председатель совета директоров комиссии по делам Южной баптистской больницы в послании управляющему этого лечебного учреждения в феврале 1926 года, менее чем за месяц до довольно заурядного обеда в полуподвальном кафе и обряда освящения в часовне, из которых состояла церемония открытия. – По моему скромному мнению, мы в Новом Орлеане заложили основу лучшей больницы на всем юге страны».

Принадлежащие больнице строения общей стоимостью два миллиона долларов растянулись на два городских квартала. Захватывающая дух новость о ее открытии вместе с сопровождавшими ее рекламными объявлениями заняла почти три полосы в номере местной газеты «Нью-Орлеанс айтем-трибьюн», вышедшем в воскресенье, 14 марта 1926 года. Издание представило читателям управляющего больницей, пятидесятилетнего доктора Луи Дж. Бристоу, и опубликовало несколько колонок, в которых перечислялось более пятидесяти видов оборудования, которые он с любовью выбрал для оснащения нового лечебного учреждения – от электрокардиографов до картофелечисток. Больница, как сообщила газета потенциальным покровителям медицинского комплекса, выглядела как современный отель или огромный частный дом. Это обеспечивало «общую атмосферу бодрости и жизнерадостности», которой явно не хватало старым больницам Нового Орлеана. Почти целая страница была посвящена описанию больничного интерьера. В нем рассказывалось даже о таких технических деталях, как, например, система электрического освещения, которая обеспечивала яркий свет и в то же время не утомляла глаза, батареи парового отопления, паровые сушилки для одеял, установленные на каждом этаже, а также изящные лампы для чтения на прикроватных столиках в отдельных палатах. В одной из статей с восторгом сообщалось, что на всех этажах размещены специальные установки для изготовления кубиков льда в количестве, достаточном, чтобы обеспечить ими всех пациентов. Не исключено, что репортажи, больше похожие на пресс-релизы или рекламные объявления, могли быть написаны самим управляющим больницей Бристоу или его дочерью Гвен, профессиональным литератором. «Новое лечебное учреждение превосходит все остальные больницы южных штатов по части современных удобств».

Эпоха электричества была уже в самом разгаре, и это позволяло совершенствовать уход за пациентами и обеспечивать их выздоровление в комфортных условиях, а также применять новые, все более продвинутые с научной точки зрения технологии. Поставщики нового медицинского оборудования заполнили страницы «Айтем-трибьюн» коммерческими объявлениями, наперебой подчеркивая свою тесную связь с Южной баптистской больницей. Компания «Акме экс-рэй сейлз» установила в больнице усовершенствованное рентгеновское оборудование, которое «получило международное признание как лучшая аппаратура подобного типа из ныне существующих». «Барнс электрик констракшен» с офисом на Гравье-стрит снабдила лечебное учреждение системой оповещения с применением гонгов и беззвучных люминесцентных индикаторов. Все операционные были оснащены компрессорами и вакуумными установками. Внутреннее обустройство здания включало в себя «эффективную систему вентиляции, обеспечивающую подачу прохладного воздуха», чтобы защитить пациентов от летней жары.

«Новоорлеанская компания общественных услуг», недавно созданное местное предприятие коммунального обслуживания, купило в газете почти целую полосу рекламы, чтобы сообщить всем о том, что оно смонтировало на каждом этаже Баптистской больницы электрические холодильники фирмы «Фриджидэйр». В рекламном объявлении, в частности, говорилось: «Если больница должна быть защищена установками «Фриджидэйр», то им следует быть и в вашем доме, магазине и ресторане». Горожанам, многие из которых на тот момент все еще хранили продукты в ларях со льдом, холодильники, дающие стабильно низкую температуру, были представлены одним из элементов здорового образа жизни, устройством, не дающим пище портиться, а болезнетворным бактериям – размножаться.

У Баптистской больницы была собственная электростанция. Ее дымовая труба поднималась на высоту семиэтажного дома. Ее печи были рассчитаны на потребление 20 тысяч галлонов нефти в неделю.

Семью годами ранее местная проповедница Клементина Морган Келли, стоя перед собравшимися в одной из церквей прихожанами, объявила о том, к какому выводу пришла после «многолетних размышлений и усердных молитв», а также многочисленных визитов в благотворительные организации, занимающиеся вопросами, связанными с медициной. «Новый Орлеан испытывает острую необходимость в Баптистской больнице, – сказала она. – Мы никогда не убедим горожан в серьезности наших намерений нести этому городу слово Божие и добиваться того, чтобы на него сошло благословение Господне, если не будем вести миссионерскую работу через Баптистскую больницу. Баптисты могут и должны открывать сердца людей Богу, занимаясь, как это делал Христос, исцелением страждущих».

Баптистская пресса распространила идеи Келли среди прихожан других баптистских церквей, что было нетрудно, поскольку движение в пользу строительства новой больницы уже существовало. Новоорлеанцы, исповедующие другие религии, призыв Келли тоже поддержали. Почти восемьсот богатых жителей города пожертвовали деньги на покупку земли для нового лечебного учреждения.

В субботу, во время церемонии освящения новой больницы, ее управляющий Бристоу, лидер, который сумел воплотить мечту Клементины Морган Келли в реальность, встал, чтобы произнести речь. «Главная задача Южной баптистской больницы, если сформулировать ее одной фразой, состоит в том, чтобы прославлять Господа», – сказал он. Далее он рассказал, что пациенты, получающие лечение бесплатно, на благотворительной основе, будут лежать в комфортабельных палатах, как и люди со средствами, а не прозябать в ужасных условиях. «Мы не хотим зарабатывать на людских страданиях – мы собираемся облегчать их», – подчеркнул Бристоу. И больница открыла свои двери, чтобы выполнять триединую миссию: избавлять от боли, продлевать жизнь и облегчать страдания.

Щедрость ее покровителей была не безгранична. Для того чтобы получить лечение на благотворительной основе, семья пациента, не располагающего средствами, должна была представить больничной администрации письмо из церкви, прихожанином которой он являлся. Оно должно было подтверждать, что платное лечение семье пациента действительно не по карману, и, кроме того, содержать обещание сделать в пользу больницы денежное пожертвование. «Мы не можем брать на себя помощь тем, кому отказывает в поддержке даже церковь», – написал в свое время Бристоу. Список тех, на кого могло распространяться медицинское обслуживание на благотворительной основе, особенно поначалу, был довольно коротким и включал в себя только вдов, сирот и пожилых людей. Просто бедняк, чьей жене потребовалось лечение, мог рассчитывать лишь на предложение взять кредит и на лекцию о том, что для него благотворительность означала бы унижение. Бристоу часто включал истории пациентов, которым в больнице помогли на условиях благотворительности, в брошюры с просьбой о пожертвованиях Баптистской больнице, рассылаемые по всей округе. При этом он делал акцент на важности миссионерской работы, которая проводилась на базе этого лечебного учреждения и была в том числе направлена на повышение авторитета «белых баптистов» в Новом Орлеане. Они составляли меньшинство среди прихожан двадцати восьми баптистских церквей города и традиционно выступали в поддержку рабства, а также законов об ограничении прав чернокожих и расовой сегрегации.

Новая больница располагалась в одной из низинных частей города, ниже уровня моря, то есть в своеобразном природном «подвале». Стекающая с более возвышенных территорий дождевая вода собиралась в резервуары, а затем перекачивалась насосами в местные озера.

В конце XIX – начале XX века на систему осушения, строительство каналов и установку насосов, необходимых для превращения в современный город болотистой местности между рекой Миссисипи и озером Пончартрейн, рассадника тифа и малярии, было израсходовано 15,3 миллиона долларов. Затем этот район начал быстро развиваться. Но к тому моменту, когда Баптистская больница была открыта, город не наращивал свои осушающие мощности в течение уже доброго десятилетия.

Весьма плотно заселенную территорию площадью в 11 700 акров в периферийной части города, вокруг Баптистской больницы, обслуживала всего одна насосная станция. Она перекачивала излишки воды в канал, ведущий к другой насосной станции, а та, в свою очередь, направляла их в озеро Пончартрейн. В принципе планы городского строительства предусматривали совершенствование ирригационной системы: оно должно было идти параллельно с расширением жилых кварталов. Но на деле дома вырастали один за другим, а работы по строительству каналов и установке насосов не производились. Им не придавали первостепенного значения, поскольку серьезных стихийных бедствий давно не случалось.



Воскресенье, 2 мая 1926 года

Не по сезону сильная жара уже понемногу начинала спадать. В этот приятный день любящие баскетбол горожане, прихватив с собой домочадцев, отправились на стадион «Хайнеман-парк», чтобы поболеть за «Новоорлеанских пеликанов» в матче против их соперников из Литл-Рока. Другие вынули из шкафов выходные костюмы, платья и шляпы, чтобы отправиться посмотреть шоу в одном из театров на окраине города, в районе Канал-стрит. Многие тысячи новоорлеанцев собирались поехать на трамвае в огромный общественный парк развлечений, Сити-парк, чтобы поприсутствовать на ежегодной церемонии его открытия. В программе праздника были спортивные соревнования, выставки, театральные представления и концерты, а также показ кинофильмов. Вечером все гости были приглашены на окруженную ионическими колоннами танцевальную площадку на открытом воздухе, чтобы повеселиться под музыку джазового ансамбля «Хотси-Тотси». Там же должен был пройти фестиваль фейерверков, в том числе таких их экзотических разновидностей, как «Китайские пауки», «Серебряные кометы», «Турецкие кресты», «Шкатулки с драгоценностями», «Вращающиеся колеса», «Большие водопады», – словом, устроители праздника обещали посетителям незабываемое зрелище.

Грозовые облака начали собираться над городом после трех часов дня. К этому времени на просмоленные крутые скаты крыш и недавно уложенные новые тротуары окраинной части Нового Орлеана, где менее двух месяцев назад была открыта Южная баптистская больница, уже упали первые капли дождя. Вскоре дождь усилился, по улицам побежали ручейки, которые прямо на глазах становились все более полноводными. От мощных раскатов грома дребезжали оконные стекла. Температура воздуха понизилась почти на двадцать градусов[2]. За первые четыре часа бури выпало около шести дюймов осадков – это был рекордный показатель. Мусор и мелкие обломки быстро засорили ливневые отстойники, не давая воде свободно стекать в дренажные каналы. Ручьи на улицах превратились в потоки. «Все выглядело так, – написал в своих воспоминаниях торговец недвижимостью Гарри Латтер, пытавшийся попасть домой, – словно река прорвала дамбу и затопила город».

Из-за плохой видимости, вызванной проливным дождем, поезд столкнулся с автомобилем. В результате погибли два человека. Тысячи пропитанных креозотом деревянных тротуарных блоков разбухали, отрывались друг от друга, и вода уносила их прочь. Машины на улицах останавливались из-за того, что потоки воды заливали двигатели и провода под капотами. Заглохшие автомобили не давали проехать вагонам трамваев. Бригады ремонтных рабочих с помощью тросов пытались оттащить машины в сторону, но их было слишком много. Из-за того, что трамвайное движение по всему городу оказалось парализованным, многие люди, не имея возможности попасть домой, укрылись там, где их застало стихийное бедствие, – в церквях и других общественных зданиях, крыши которых скрипели и лязгали под напором ветра.

В Сити-парке неожиданный мощный ливень прервал бейсбольные и теннисные матчи и игру в гольф. Люди, спасаясь от дождя, ринулись под навес эстрады. Какой-то музыкант попытался выйти на сцену, чтобы развлечь публику, но буря становилась все сильнее, и продолжение фестиваля пришлось отложить.

Вместо майских фейерверков в темнеющем небе плясали молнии. Примерно в районе восьми часов вечера мощный разряд небесного электричества ударил в землю рядом со зданием телефонной станции. В результате более 1300 линий телефонной связи вышли из строя. Вода, затопив канализационные колодцы, залила короба, защищавшие провода междугородного телеграфа.

На территории Южной баптистской больницы вода поднялась уже выше колена. Разом погиб недавно высаженный сад. Машины, припаркованные на Наполеон-авеню и Магнолия-стрит, оказались затопленными почти до сидений.

Внутри больницы вода быстро распространилась по подвалу. Вскоре она залила помещения, где хранились медицинские карты, запасы продовольствия, лекарств, медицинских инструментов и белья. Затопленными оказались даже главная больничная печь и главная столовая. Луи Бристоу и медработники вброд преодолевали заполненные водой коридоры, по которым плавали стулья. К счастью, удалось найти запасы герметичных контейнеров, и медсестрам было отдано распоряжение рассортировать их и распределить по отделениям.

Свет в больничных помещениях был, но лифты работать перестали. Около сотни посетителей и не входящих в штат лечебного учреждения сиделок вынуждены были остаться на ночь в больнице. Люди то и дело снимали трубки телефонных аппаратов, пытаясь дозвониться до своих близких, но связь отсутствовала.

Вызвали пожарных в надежде, что они смогут насосами откачать воду из подвала больницы. В пять тридцать утра им все же удалось, задействовав ливневые стоки, добиться того, что уровень воды в подвале стал понемногу снижаться. Работники больницы и студенты-практиканты собирались в небольших кухнях на каждом этаже, накладывали на подносы какую-то еду – по всей вероятности, ту, которую обнаружили в холодильниках «Фриджидэйр», – и разносили больным. Коммунальная служба Нового Орлеана, помимо прочего отвечавшая за организацию трамвайного сообщения, которое полностью прекратилось, оперативно прислала в Баптистскую больницу бригаду рабочих для замены газового оборудования на главной кухне.

Сотни упаковок лекарств и продовольствия оказались безнадежно испорчены. Из всех городских учреждений именно новая больница, согласно произведенным подсчетам, потерпела самый большой ущерб, оцененный в сумму от 40 до 60 тысяч долларов (от 525 до 800 тысяч долларов в ценах 2013 года).

Управляющий больницей Луи Бристоу попытался успокоить общественность. Он заявил газете «Нью-Орлеанс айтем-трибьюн», что лекарств и продуктов питания на каждом этаже лечебного учреждения хватило бы на несколько недель, а за это время можно было бы без труда пополнить запасы. «Мы работаем в обычном режиме, – сказал он. – Никто из пациентов не пострадал. Наш персонал прекрасно справился с экстренной ситуацией».

С середины дня воскресенья до середины понедельника в городе выпало более девяти дюймов осадков. По данным Бюро погоды, в Новом Орлеане в течение одного часа выпало почти три дюйма осадков – максимальное количество за пятьдесят пять лет наблюдений, а также рекордное или второе по значению – в зависимости от того, в какой части города производились измерения, – за двадцать четыре часа. Городская дренажная система отвела в озера Пончартрейн и Борн более шести миллиардов галлонов воды. Это был самый высокий уровень нагрузки на систему за всю ее историю. И все же она не справилась с напором бури. Тысячи пострадавших от наводнения местных жителей буквально обрывали телефоны властей. Ассоциация, представляющая район, на который пришелся самый сильный удар стихии, потребовала провести расследование, чтобы установить ответственных за тяжелые последствия бури и наводнения. Фигурантами расследования предположительно должны были стать местные чиновники, подрядчики и исполнители ряда работ, включая ремонтников из бригад, обслуживавших насосные станции и другие объекты дренажной системы.

После бури Служба канализации и водоснабжения Нового Орлеана, занимавшаяся строительством, ремонтом и обслуживанием дренажной инфраструктуры, получила нагоняй от нового мэра города Артура О’Кифа – за то, что не смогла предотвратить попадание в каналы и отстойники мусора и обломков. Руководство организации в ответ обвинило городские власти в неспособности поддерживать на улицах чистоту, горожан – в «безответственном разбрасывании мусора где попало», а природу – в том, что из-за попадания молнии многие линии электропередачи, в том числе те, к которым были подсоединены насосы, вышли из строя.

Джордж Дж. Эрл, к тому моменту уже давно занимавший должность главы Службы канализации и водоснабжения, еще лет за десять до этого предупреждал, что дренажная система не в состоянии справиться с сильным дождем. Он, в частности, указывал, что без дополнительного финансирования, необходимого для расширения и совершенствования системы, наводнения в низинных районах Нового Орлеана неизбежны. Тем не менее горожане предпочли сделать вид, что случившееся стало для них полной неожиданностью. «Только когда какие-то события демонстрируют, что та или иная городская служба не в состоянии справиться со своими функциями, люди начинают задумываться о том, что необходимо что-то сделать, чтобы улучшить ее работу», – жаловался Эрл. То, что произошло во время бури в районе Наполеон-авеню, неподалеку от Южной баптистской больницы, стало наглядным свидетельством его правоты. Как любой хороший политик, он решил воспользоваться удобным моментом и снова потребовать дополнительных ассигнований.

Чтобы привлечь средства на модернизацию дренажной системы, нужно было выпустить облигации. Однако увеличение лимита городского долга по закону требовало повышения налогов и одобрения законодательного собрания штата. Городские газеты «Айтем» и «Морнинг трибьюн» предложили властям Нового Орлеана взять необходимую сумму взаймы у горожан. Вот, к примеру, небольшая выдержка из одной статьи: «Уже давно существующий, сформировавшийся город вполне сможет выполнить свои долговые обязательства, а затем со временем и вовсе отказаться от заемных средств и продолжить свое счастливое и благополучное существование. В Новом Орлеане реализуется множество крупных проектов, он привлекает пристальное внимание американцев и всего мира. Поэтому город должен изыскать необходимые деньги и продолжать развиваться».

В одной из публикаций настроение городских деловых кругов было передано короткой фразой: «Что-то нужно делать, и делать быстро». Чарльз Рот, председатель Ассоциации новоорлеанских агентств недвижимости, выступил за то, чтобы город выпустил долговые обязательства практически на неограниченную сумму, вплоть до 50 миллионов долларов, если это нужно для того, чтобы «вытащить Новый Орлеан из воды и грязи». А вот другие его слова: «Ущерб, нанесенный потопом нашему бизнесу и инфраструктуре, обойдется нам во много раз дороже, чем усовершенствование системы, предотвращающей подобные работы по ликвидации его последствий».

С ним соглашался риелтор Гарри Латтер. «То, что произошло, нанесло значительный ущерб недвижимости, являющейся основой всякого благополучия».

Эрл, руководитель городской Службы канализации и водоснабжения, представил несколько вариантов мероприятий по совершенствованию защиты от наводнений. При условии дополнительного финансирования в полмиллиона долларов служба могла улучшить работу насосов. При выделении трех миллионов можно было расширить дренажные каналы. «Сколько средств готова вложить общественность? Вот вопрос, на который нужно получить ответ», – говорил он. При этом, по его мнению, работы необходимо было провести быстро и «таким образом, чтобы они принесли максимум пользы максимальному числу людей».

Целью Эрла было повысить способность города противостоять стихийным бедствиям среднего уровня. Он утверждал, что готовиться к масштабным природным катастрофам «непрактично как в целом, так и из чисто финансовых соображений», поскольку «в истории города таких катастроф не было и они крайне маловероятны». Некий эксперт подсчитал, что для того, чтобы справиться с бурей такой же силы, как та, которая недавно разразилась над городом, мощность насосов следовало увеличить в восемь раз, как и пропускную способность дренажных каналов. «По всей вероятности, во всем Новом Орлеане не найдется ни одного налогоплательщика, который одобрил бы такой план», – заявил он в беседе с репортером.

Энтузиазм по поводу усовершенствования дренажной системы быстро иссяк. К концу года налогоплательщики не одобрили даже наименее амбициозные из представленных Эрлом планов. Не было выпущено ни одной облигации. Расходы Службы канализации и водоснабжения Нового Орлеана на совершенствование дренажной инфраструктуры по итогам 1926 года остались практически такими же, как и в 1925-м. Эрл выразил свое разочарование в связи с этим в годовом отчете. «Общая ситуация осталась прежней, – написал он, – не изменившись ни на йоту даже после недавних событий».

Следующей весной бури, пронесшиеся над верхним Средним Западом, вызвали большой подъем воды в Миссисипи на участке выше Нового Орлеана. Наводнением один за другим были смыты несколько больших и малых городов. Незадолго до того, как оно достигло Нового Орлеана, власти попытались заверить горожан, что системы города достаточно надежны, чтобы защитить его от грядущей катастрофы (видимо, чиновники считали, что паника плохо скажется на бизнесе).

Удар стихии пришелся на пасхальные выходные. Вода в реке поднялась на несколько дней раньше, чем прогнозировалось. Менее чем за 24 часа выпало свыше 14 дюймов осадков. Это был самый высокий суточный показатель более чем за полвека наблюдений – он составил почти четверть годовой нормы. Лишь один раз в последующие 80 лет суточное количество осадков в Новом Орлеане превысило уровень 16 апреля 1927 года.

Улицы города снова затопило, насосы не справлялись с ревущими потоками. К полуночи буря усилилась, разряд молнии угодил в принадлежащую местной коммунальной службе линию электропередачи под напряжением в 13 тысяч вольт. Произошло это как раз в том месте, где линия пересекалась с фидерными кабелями Службы канализации и водоснабжения. Посыпались искры, произошло короткое замыкание, которое вывело из строя переключающий узел дренажной станции, повредило подводный распределительный электрокабель и сожгло один из двух генераторов мощностью в 6 тысяч киловатт (они обеспечивали электроэнергией всю городскую дренажную систему, канализацию, а также насосы, снабжавшие водой пожарную службу). Провода быстро привели в порядок, но для замены обмотки генератора требовалось несколько недель. Сильнейший в истории Нового Орлеана удар стихии оставил город с наспех подлатанной системой электроснабжения, энергопотребление по сравнению с обычным уровнем сократилось вдвое.

На следующее утро мэр и другие представители городских властей выехали на место аварии и потребовали от городской коммунальной службы обеспечить дополнительную подачу электроэнергии для дренажной системы. Но, поскольку энергосистемы коммунальной службы и Службы канализации и водоснабжения работали на разных частотах (одна на частоте 25 Гц, другая – 60 Гц), а необходимый для преобразования трансформатор отсутствовал, выполнить распоряжение было невозможно. Двигатель автомобиля мэра, когда тот попытался уехать, залило поднимающейся водой, и он заглох. Градоначальнику ничего не осталось, как просто ждать помощи.

В такую же ловушку угодили сотни машин. Перестали работать почти все трамвайные линии. При этом, когда в отдельных районах уровень воды начинал спадать, в других он, наоборот, поднимался, поскольку озеро Пончартрейн вышло из берегов, а мощности городских дренажных каналов было явно недостаточно, чтобы направить его воды в отстойники.

Вода залила сцены городских театров, кладбища. Зачастую машины ремонтных бригад, спешащих на помощь жителям, глохли прямо на улицах и не могли добраться до места назначения. Горожане, которых прибывающая вода застала прямо в постелях, звонили в полицию. Встревоженные жители одного из кварталов, чтобы привлечь внимание, стали стрелять в воздух. Шайка вооруженных преступников, передвигавшаяся по городу на лодке, ограбила несколько брошенных домов. На редакцию газеты «Таймс-Пикаюн» обрушился целый шквал звонков взволнованных матерей, которые наперебой рассказывали сотрудникам издания «ужасающие истории страданий из-за отсутствия еды и молока для детей». Мэр отправил на улицы города полицейские резервы с заданием реквизировать имеющиеся у горожан лодки и с их помощью оказывать помощь тем, кто в ней нуждается. Но помощь требовалась слишком многим, и этого было явно недостаточно. «Таймс-Пикаюн» сообщила, что «власти города фактически показали полную неспособность поддержать население». Мэр в ответ заявил, что это обвинение «настолько явная ложь и так несправедливо, что вряд ли стоит того, чтобы официальные власти на него реагировали». Как и годом раньше, он возложил ответственность на Службу канализации и водоснабжения, на что ее главный инженер заявил, что наводнение, затопившее улицы, – не что иное, как «воля Божья».

Городские власти отказались от помощи, предложенной Красным Крестом и Национальной гвардией, под тем предлогом, что в ней нет необходимости и принять ее означало бы «создать городу плохую репутацию в глазах всей страны». По городу курсировали плоскодонные пироги, в которых волонтеры перевозили людей по наиболее востребованным маршрутам. Матери подтыкали подолы платьев дочерям, подворачивали брюки сыновьям и, закрепив их с помощью шпилек и прищепок, отправляли детей гулять, если, конечно, по близлежащим улицам можно было пройти вброд. В воскресенье какая-то матрона, подобрав юбки, вывела всех своих домочадцев на пасхальную прогулку, хотя воды на улицах все еще было почти по колено, и фоторепортер сделал снимок всего семейства. В черте города был пойман плывший по одной из улиц шестифутовый аллигатор. Рептилию отправили в Одюбонский зоопарк.

Снова стали раздаваться призывы к действию. Ассоциация домовладельцев особенно сильно пострадавшего в результате стихийного бедствия района Лейквью потребовала нарастить насыпь на берегах озера Пончартрейн и улучшить дренажную систему в целом, дабы, как это часто бывает, не возлагать на «руку Бога» ответственность за то, что недоделали человеческие руки. Ассоциация призвала городские власти воспользоваться своим законным правом и выпустить облигации для привлечения средств, понадобившихся в экстренном порядке, а не ждать, пока где-то наверху примут глобальный план, предусматривающий выделение дополнительного финансирования. Этот призыв поддержала газета «Таймс-Пикаюн». В одной из ее передовиц, в частности, говорилось: «Мы верим, что жители Нового Орлеана готовы заплатить столько, сколько потребуется, для обеспечения разумной и эффективной защиты от таких не частых, но разрушительных стихийных бедствий, как наводнения, которые обходятся очень дорого».

В том же ключе высказался и руководитель Службы канализации и водоснабжения Эрл. Он призвал увеличить лимит городского долга с четырех до пяти процентов бюджета Нового Орлеана (не слишком значительное изменение, если сравнить эти цифры с лимитом долга в 35 процентов, который действовал на тот момент, когда на город обрушился ураган «Катрина»). Кроме того, Эрл предложил подсыпать и укрепить берега озер. Его служба не отвечала за состояние дамб, но их прорывы неизбежно создавали проблемы в работе дренажной системы. К тому же он предвидел быстрый рост Нового Орлеана, поскольку транспортные компании все активнее использовали водные артерии страны. Эрл опасался, что, когда город начнет разрастаться и на землях, на которые время от времени изливались воды выходящего из берегов озера Пончартрейн, возникнут новые городские кварталы, уровень воды в самом озере может повыситься.

После бури муниципальные рабочие много дней разбирали горы обломков и мусора, расчищали дренажные каналы, собирали трупы погибших животных и распыляли над участками, где все еще стояла вода, дезинфицирующие средства. В значительной части города наводнение продолжалось не так уж долго, а уровень воды был не слишком высоким и начал быстро снижаться, когда насосы, действовавшие вполовину мощности, заработали наконец в полную силу.

Однако в зоне вокруг Баптистской больницы, а также на севере города, в районе Лейквью, и на востоке, в районе Джентильи, уровень воды оказался выше, чем где бы то ни было еще, и спадать начал значительно позже, чем в других местах. На Наполеон-авеню, например, вода поднялась до шести футов и затопила первые этажи домов. В подвале Баптистской больницы воды было на восемь футов. Во второй раз за свою тогда еще короткую историю лечебное учреждение вынуждено было прервать работу из-за наводнения.

Излишки воды из верховий Миссисипи достигли Луизианы через две недели после бури, которая началась в Страстную пятницу. По приказу властей штата рабочие с помощью динамита взорвали дамбу ниже Нового Орлеана, чтобы ослабить давление на земляные сооружения, непосредственно защищающие город. Цель этой операции состояла в том, чтобы спасти Новый Орлеан, принеся в жертву приходы Сент-Бернард и Плакемин. Это было сделано фактически по указанию городской бизнес-элиты, которая обещала пострадавшим денежную компенсацию, но так ее и не выплатила. Все это стало причиной споров и вражды, которые не были забыты даже в следующем веке.

Наводнения на реке Миссисипи 1927 года породили одну из самых дорогих на тот момент законодательных инициатив мирного времени – Закон «О борьбе с наводнениями» 1928 года. Он ставил перед Инженерным корпусом Армии США задачу укрепить дамбы и прочие системы защиты от наводнений в нижнем течении и устье Миссисипи. Документ возлагал всю ответственность за возможные разливы реки на федеральное правительство, а также освобождал Инженерный корпус от обязанности возмещать ущерб, который мог возникнуть при проведении им необходимых работ. Десятилетия спустя инженерные войска стали участвовать в решении вопросов защиты от наводнений непосредственно Нового Орлеана, в частности при строительстве дренажных каналов, ведущих к озеру Пончартрейн.

За десятилетия, прошедшие после бури 1927 года, городская Служба канализации и водоснабжения получила необходимое финансирование для улучшения дренажной системы Нового Орлеана. Один из инженеров службы изобрел самый мощный в мире насос. Для города по особому заказу были изготовлены четырнадцать единиц такого оборудования. В результате мощность системы осушения к концу XX века выросла почти в четыре раза, превысив 45 тысяч кубических футов в секунду.

И все же местность вокруг Баптистской больницы в районе Фререт при сильных наводнениях оставалась уязвимой. Город никак не мог справиться с этой проблемой. Работники больницы были вынуждены искать собственные способы противодействия стихии. В первые несколько лет XXI века они опытным путем выяснили, что даже при наводнении умеренной силы вода заливала все улицы вокруг больницы, а потому парковать машины следовало в квартале от нее или даже еще дальше, на «нейтральной полосе» – высоких и достаточно широких уступах, разделяющих встречные полосы движения. Обслуживавшие больницу ремонтные рабочие, когда стихия разыгрывалась в очередной раз, надевали болотные сапоги и свозили живущих неподалеку медиков на работу в старенькой металлической рыбацкой лодке, которая в остальное время висела в больничном гараже, подвешенная к потолку. Многие работники больницы к тому времени уже давно перестали видеть в воде серьезную угрозу.

Глава 2

Перед ураганом

Суббота, 27 августа 2005 года

Джина Избелл натянула на свое крупное тело свежевыстиранную белую рубашку и темно-синие брюки медицинской пижамы. В то утро ей, сорокалетней дипломированной медсестре, позвонил домой встревоженный босс. Он сообщил, что ураган «Катрина», набирающий мощь над Мексиканским заливом, накануне ночью разгулялся всерьез и имелась большая вероятность того, что на его пути окажется и юго-восточная часть Луизианы. По данным службы наблюдения за ураганами, под угрозой находилась широкая полоса побережья. «Катрине» пока была присвоена третья категория по шкале ураганов Саффира – Симпсона – стихийное бедствие значительной силы. Однако специалисты прогнозировали, что ураган может усилиться до пугающей четвертой категории – или даже катастрофической пятой. Метеорологи предсказывали, что в понедельник возникнет опасность оползней, а сам ураган достигнет побережья уже к ночи воскресенья.

Дом Избелл, ее семья и ее место работы – все это находилось в приходе Сент-Бернард. Специализированная больница «Лайфкэр», где Джина Избелл работала главной медсестрой, располагалась в одноэтажном здании в Чалмет, на Вёртью-стрит. Необходимо было решить вопрос: стоит ли на всякий случай перевести больных в более безопасное место? Выбор предстоял непростой. Транспортировать людей, находящихся в тяжелом состоянии, было опасно. А что, если угроза окажется ложной? С другой стороны, существовал риск, что, если прогнозы насчет наводнения оправдаются, вода затопит здание больницы по самую крышу.

После той истории в конце 1920-х годов, когда ради спасения Нового Орлеана Сент-Бернард не стали защищать от наводнения, приход постепенно перестраивался и менял свой облик. Однако всякий раз, когда на город обрушивалось очередное стихийное бедствие, местные жители оказывались в сложном положении. Многие из них хорошо помнили разрушительное наводнение 1965 года после урагана третьей категории «Бетси»: тогда прорвало дамбы, а система откачки воды отказала. Так что обитатели прихода Сент-Бернард не очень-то верили, что местные власти, а также насыпи, каналы и насосы смогут защитить их от стихии.

Все говорило в пользу того, что разумнее все же будет перевезти пациентов. Ожидание более точного прогноза лишь отняло бы время. К тому же чем позже началась бы эвакуация, тем труднее было бы обеспечить необходимое количество автомобилей «Скорой помощи».

«Лайфкэр» имела еще два отделения поблизости. Одно из них располагалось в помещении, арендуемом на седьмом этаже Мемориального медицинского центра в Новом Орлеане. Из его окон открывался великолепный вид на город. В этой «больнице внутри больницы» проводилось долгосрочное лечение очень тяжелых пациентов, зачастую людей преклонного возраста, организм которых был сильно ослаблен. Жизнь многих из них полностью зависела от аппаратов искусственной вентиляции легких. Они проходили реабилитацию, чтобы восстановить способность дышать самостоятельно и вернуться домой или в другое медучреждение. Больница «Лайфкэр» не была хосписом. У нее имелись администрация, штат медсестер и фармацевтов, а также источники снабжения. Местные медики, впрочем, называли это отделение «Баптистской «Лайфкэр» даже несмотря на то, что десятью годами ранее «Тенет хелскэр корпорейшн» купила Баптистскую больницу и переименовала ее в Мемориальный медицинский центр. Руководство больницы на Вёртью-стрит решило, что большинство пациентов из прихода Сент-Бернард будут перевезены именно туда, на седьмой этаж Мемориала, а остальные – в какое-нибудь другое медучреждение, расположенное поблизости.

Избелл обзвонила медсестер, которых еще в самом начале сезона ураганов включила в группу «А». Все они, как и сама Избелл, во время урагана находились в отделении «Лайфкэр» на территории Мемориала, а затем, когда «Катрина» отступила, их сменила группа «Б». В группу «А» Избелл отобрала самых толковых сестер, умеющих работать в команде, тех, кого она хотела видеть рядом в стрессовой ситуации. Все они добровольно вызвались стать участницами группы. Что же касается работы в незнакомом медицинском учреждении, то это было для них чем-то вроде дополнительного вызова, который они готовы были принять.

Избелл любила ухаживать за пациентами с длинными списками медицинских проблем, отпугивавшими многих других профессионалов. Таких в больнице на Вёртью-стрит оказалось двадцать человек. Девятнадцать из них удалось перевезти в Мемориал только к ночи. Двадцатый умер по дороге.

Пациентов транспортировали группами – до четырех человек в одной машине «Скорой помощи», потому что автомобилей уже не хватало. Каждый больной вез с собой набор необходимых медикаментов, который ему собрал в дорогу фармацевт. Эмметта Эверетта, пациента с параличом нижних конечностей, который весил 380 фунтов, было очень нелегко снимать со специальной койки, предназначенной для людей с большой массой тела, а потом, уже добравшись до места, снова на нее класть.

Когда двери лифта открывались на седьмом этаже Мемориала, пациент, лежавший на каталке, видел прямо перед собой на стене табличку, на которой были кратко изложены основные принципы философии «Лайфкэр»:

Больница «Лайфкэр»
возвращает надежду,
пробуждает желание жить,
придает уверенность.


«Лайфкэр» занимала три длинных коридора на седьмом этаже Мемориального медицинского центра – северный, западный и южный. В восточном коридоре располагался отдел маркетинга Мемориала. Избелл сновала туда-сюда между палатами пациентов и сестринскими постами, следя за тем, чтобы все ее требования были четко зафиксированы, а их выполнение поручено компетентным людям. От такой беготни ее круглые щеки вскоре стали ярко-розовыми. Ей позвонили, но она была слишком занята, чтобы ответить. Вместо этого она отправила сообщение на пейджер звонившей, дочери одной из ее любимых пациенток – девяностолетней Элис Хацлер, которую разместили в палате № 7305, просторном помещении в западном коридоре. В палате имелись два телевизора и часы. Там же находились еще трое больных. Одной из них была Роуз Савуа, также весьма пожилая женщина. Избелл действительно хорошо знала Элис Хацлер, поскольку та часто ложилась в больницу на Вёртью-стрит, и ласково называла ее «мисс Элис». Избелл показалось, что мисс Элис, несмотря на связанный с переездом стресс, выглядела бодро – по крайней мере, для ее состояния. Как-никак она страдала серьезным сердечно-сосудистым заболеванием, диабетом, деменцией и перенесла инсульт, после которого была частично парализована. Теперь она приходила в себя после пневмонии и пролежней, которые возникли у нее во время пребывания в частном санатории. Избелл знала: то, что у мисс Элис были шансы поправиться и вернуться домой, много значило для заботливых, любящих членов ее семьи. Поэтому она попросила оператора пейджинговой связи отправить дочери Хацлер сообщение следующего содержания: «Передайте, что ее мать здесь и что я буду очень хорошо за ней присматривать».

Руководство больницы на Вёртью-стрит поступило правильно, вывезя пациентов из одноэтажного здания в приходе Сент-Бернард. Национальная метеорологическая служба повысила категорию опасности урагана «Катрина» для Нового Орлеана. В своем официальном бюллетене, текст которого был набран архаичным шрифтом и сплошь заглавными буквами (когда-то таким печатали сообщения, передававшиеся по телетайпу), служба сообщила: «ОЖИДАЕТСЯ, ЧТО «КАТРИНА» БУДЕТ ОЧЕНЬ СИЛЬНЫМ И ОПАСНЫМ УРАГАНОМ. ОНА НАПРАВЛЯЕТСЯ В СТОРОНУ СЕВЕРНОЙ И ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЧАСТИ ПОБЕРЕЖЬЯ ЗАЛИВА… И К ЭТОМУ СЛЕДУЕТ ОТНЕСТИСЬ ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНО». Согласно прогнозу, сильные дожди должны были начаться через двадцать четыре часа.

Глава 3

День первый

Воскресенье, 28 августа 2005 года

В воскресенье утром снимок урагана «Катрина» из космоса – большую цветную воронку над Мексиканским заливом – показали на экранах всех телевизоров Мемориального медицинского центра. К этому времени урагану присвоили пятую, наивысшую, категорию по шкале Саффира – Симпсона. Внушающие ужас прогнозы пугали даже тех местных жителей, которые повидали всякое и уже привыкли к ударам стихии. «Большая часть местности, попавшей в полосу прохождения урагана, будет оставаться необитаемой в течение многих недель… а может, и дольше», – предупредила Национальная метеорологическая служба. «Катрина» оценивалась как «исключительно мощный ураган, равного которому по силе еще не было». Предполагалось, что он нанесет удар по Новому Орлеану максимум через двадцать четыре часа. Вот что писала по этому поводу местная пресса: «По меньшей мере у половины вполне добротных, хорошо построенных домов будут полностью или частично сорваны крыши и обрушатся стены… Многие строения будут повреждены или уничтожены. […] Перебои с электроэнергией будут продолжаться не одну неделю… поскольку основные источники электропитания и трансформаторы выйдут из строя. Нехватка пресной воды приведет к тому, что страдания людей, оказавшихся в зоне действия стихии, по современным меркам станут просто невероятными».

Представители городских властей то и дело выступали по телевидению, убеждая местных жителей, что им необходимо уехать, причем немедленно. Глава соседнего с Новым Орлеаном прихода с мрачным лицом посоветовал тем, кто собирается остаться, заранее приобрести топор, кирку или хотя бы молоток, чтобы иметь возможность при необходимости пробить кровлю и выбраться на крышу. Он пояснил, что это позволит им избежать судьбы многих жертв урагана «Бетси» – несчастные тогда погибли на чердаках собственных домов. Еще чиновник порекомендовал «вспомнить старые времена» и заполнить ванны, расположенные на верхних этажах, водой. По его словам, поскольку сопровождающие ураган дожди какое-то время будут единственным источником пресной воды, заготовленные заранее запасы можно будет использовать как для питья, так и для гигиенических процедур – купания и смыва отходов жизнедеятельности.

Мэр Нового Орлеана Рэй Нэджин не давал местным жителям подобных советов. Он просто приказал им покинуть город. Примерно в десять утра он подписал обязательный для исполнения приказ о немедленной эвакуации населения. Однако с его выполнением, как позднее признал сам градоначальник, вышла заминка, и несколько бесценных часов было потеряно, пока его подчиненные пытались решить возникшие транспортные и юридические проблемы. В частности, встал вопрос о том, есть ли у мэра полномочия для издания подобного распоряжения. Насколько было известно самому Рэю Нэджину, никогда прежде ни один мэр Нового Орлеана не отдавал приказа об эвакуации, хотя законодательство штата позволяло губернатору, мэрам городов и главам округов при необходимости это делать.

Нэджин зачитал свой приказ вслух на пресс-конференции с участием губернатора штата Луизиана Кэтлин Бабино Бланко, стоя в белой рубашке с коротким рукавом на фоне герба Нового Орлеана. «Ураган, вероятнее всего, повредит систему дамб и других защитных сооружений, – предупредил Нэджин. – Нас ожидает страшный удар стихии, которого большинство из нас опасались уже давно». Во время наводнения, добавила Кэтлин Бланко, вода может подняться на пятнадцать-двадцать футов.

Притом что мэр отдал распоряжение всем жителям покинуть город, у многих не было ни машин, ни какого-либо другого транспорта. Властям города было известно, что их планы помочь горожанам с эвакуацией не были обеспечены материально. Одной из проблем, например, был дефицит водителей. Те, кто мог уехать, уже стояли в пробках на федеральном шоссе, ведущем прочь из города. «Супердоум», гигантский крытый футбольный стадион, домашняя арена новоорлеанской команды «Святые», был построен с таким расчетом, чтобы при необходимости стать «убежищем последней надежды». Горожане, у которых не было возможности уехать из Нового Орлеана, могли добраться туда на маршрутном автобусе. Мэр Нэджин обратился с особым призывом к людям с ограниченными физическими возможностями. «Если вы больны или находитесь в плохом физическом состоянии, если вам необходим диализ или еще какие-то особые процедуры, вы должны в экстренном порядке отправиться в «Супердоум», – сказал он. Правда, при этом он ни словом не обмолвился о том, на какую помощь люди могли там рассчитывать.

Многие туристы, чьи авиарейсы были отменены, также не имели возможности куда-либо уехать, поэтому приказ мэра Нэджина не распространялся на значительную часть персонала отелей, ведь гостей города должен был кто-то обслуживать. То же самое относилось и к сотрудникам правоохранительных органов, которые охраняли заключенных, находящихся в местной тюрьме. Заключенных также не эвакуировали.

Кто-то из журналистов на пресс-конференции уточнил: «Значит, больные должны оставаться в лечебных учреждениях… или как?» Мэр пояснил, что на больницы, их пациентов и сотрудников действие приказа не распространяется, так как при экстренной эвакуации ослабленные, не вполне здоровые люди могут пострадать. По словам Нэджина, если бы больницы закрылись и отказали в убежище своим пациентам, это могло бы создать «очень опасную ситуацию».

Вероятность того, что очень опасная ситуация возникнет внутри лечебных учреждений, если они продолжат работать в обычном режиме, все же пришла в голову другим представителям городских властей, которые в тот самый момент обсуждали складывающееся положение в ходе специальной телеконференции. После событий 11 сентября 2001 года штат Луизиана получил 17 миллионов долларов в рамках федеральных программ по защите объектов здравоохранения от чрезвычайных ситуаций и биотерроризма, в том числе таких его проявлений, как рассылка почтовых отправлений, содержащих споры сибирской язвы. Представитель Федерального агентства по управлению в чрезвычайных ситуациях во время телеконференции захотел узнать, какие больницы в районах, подверженных угрозе наводнения, позаботились расположить электрогенераторы и прочее оборудование, связанное с подачей энергии, выше уровня первого этажа. Выяснилось, что это сделали всего два лечебных учреждения из примерно двадцати, и Мемориальный медицинский центр не вошел в их число.

Руководитель управления быстрого реагирования Центров по контролю и профилактике заболеваний в электронном письме, отправленном через несколько часов после телеконференции, особо предупредил нескольких своих коллег о серьезности этой проблемы. Он, в частности, написал: «Предполагается, что многие из больничных генераторов выйдут из строя, поскольку, согласно прогнозам, вода поднимется очень высоко». Он также сообщил, что в лечебных учреждениях Нового Орлеана, на который вот-вот должен был обрушиться ураган «Катрина», оставалось порядка 2500 больных.

Вряд ли, однако, это следует считать удивительным. Планирование необходимых мероприятий на случай условного «Урагана «Пэм» происходило с большими задержками и растянулось на целый год. Менее чем за неделю до описываемых событий в Новом Орлеане прошли специальные учения, финансировавшиеся Федеральным агентством по управлению в чрезвычайных ситуациях. Сценарий этих учений предполагал наличие в городских больницах во время урагана катастрофического масштаба более 2000 пациентов. Никто не представлял себе, как можно экстренно эвакуировать такое количество больных, а чиновники Министерства здравоохранения США в последних совещаниях, посвященных планированию мер по противодействию стихии, не участвовали.

Диспетчеры «Акадианы», крупнейшей в регионе компании, предоставляющей услуги перевозки больных на машинах «Скорой помощи», не успевали отвечать на звонки. Подавляющее число обращений было связано с требованиями эвакуировать больных людей из находящихся в зоне риска больниц, частных санаториев и домов престарелых, а также жилищ. Часть спецавтомобилей, которые компания могла предоставить для этих целей, застряли в пробках на федеральном шоссе. Чтобы сэкономить время, некоторые водители стали свозить больных на стадион «Супердоум», вместо того чтобы эвакуировать их из города.

Главное лечебное учреждение прихода Сент-Бернард, медицинский центр в Чалмет, сумел организовать эвакуацию пациентов, но первые «Скорые», которые увезли людей, находившихся в критическом состоянии, больше в клинику не вернулись. Администрация новоорлеанской городской больницы собиралась вывезти в западную часть штата Луизиана девять самых тяжелых пациентов, но оказалось, что для этого было необходимо договориться о срочной и чрезвычайно дорогостоящей перевозке воздушным транспортом. Для всех остальных вариантов эвакуации было уже слишком поздно. Дороги были настолько загружены машинами, что процесс вывоза пациентов, находящихся в тяжелом или критическом состоянии, мог растянуться на сутки. Один частный санаторий еще до начала сезона ураганов заключил с некой новоорлеанской туристической компанией контракт стоимостью 1400 долларов об эвакуации своих клиентов в случае чрезвычайной ситуации в штат Миссисипи на семи больших автобусах. В итоге в субботу вечером диспетчер компании сообщил администрации санатория, что в его распоряжении имеются только два автобуса – и ни одного водителя, поэтому соблюсти условия контракта не представляется возможным.

* * *

В районе полудня Линетт Бёрджесс-Гиди ворвалась в реанимационное отделение Мемориального медицинского центра, нашла среди пациентов свою мать и, бросившись к ее койке, стала ее целовать. Дженни Бёрджесс, открыв большие миндалевидные глаза, приподняла голову с подушки и довольным голосом спросила:

– Это ты, Линетт?

– Да, мама, это я. Я здесь. Где же мне еще быть?

Линетт Бёрджесс-Гиди приехала в больницу накануне вечером из Нидерландов, где проживала, узнав, что рак матки, которым страдала ее мать, дал метастазы и является неоперабельным. Она с притворным ужасом взглянула на руки матери и заявила:

– Твое ногти выглядят просто ужасно, мама. Тебе необходим маникюр.

Дженни Бёрджесс всегда умело пользовалась губной помадой, пудрой, румянами и другими средствами косметики. Теперь это была полная женщина семидесяти девяти лет от роду, однако в молодости она была высокой, имела прекрасную фигуру с тонкой талией и пышными бедрами и неограниченный доступ в салон красоты, которым владела ее старшая сестра Глэдис. Уже будучи молодой матерью, она сбежала от поколачивавшего ее мужа. Ее единственного сына убили во Вьетнаме. Но она знала и хорошие времена. Когда-то она умела радоваться жизни, обожала пользоваться духами и частенько, обняв свою дочь Линетт, говорила ей: «Давай потанцуем! Ну, давай же!»

Дженни Бёрджесс, которая теперь то приходила в сознание, то снова впадала в забытье, прожила большую и непростую жизнь, и ее эмоциональная дочь, будучи не в состоянии удержаться, стала рассказывать о ней молодой темноволосой медицинской сестре, которая в тот день ухаживала за ее матерью. Но медсестра была сильно обеспокоена и слушала ее невнимательно: в больницу пришел ее муж, державший на руках их маленького сына, который еще толком не научился ходить. Супруг умолял молодую женщину уехать из города вместе с ним и ребенком. Но медсестра осталась на своем посту.

Линетт Бёрджесс-Гиди снова принялась потчевать медсестру историями из жизни своей матери. Она, в частности, сообщила ей, что Дженни Бёрджесс сама была дипломированной медсестрой и тридцать пять лет проработала в больницах и санаториях Нового Орлеана. «Правда? – рассеянно отозвалась молодая женщина. – Я об этом не знала».

Дженни стала медсестрой, чтобы иметь средства на содержание и воспитание детей. До этого она перепробовала много других профессий – от диспетчера такси до секретаря владельца бюро похоронных услуг. Но работа медсестрой в Новом Орлеане – даже в середине XX века и даже если речь шла о женщине с кожей скорее бронзового цвета – содержала в себе много странностей и парадоксов. Так, имея право заботиться о пациентах многих частных клиник, сама Дженни получить в них медицинское обслуживание не могла. Мало того, хоть она и родилась через несколько месяцев после открытия в 1926 году Мемориала, государственного лечебного учреждения, которое тогда называлось Южной баптистской больницей, прошло более четырех десятилетий, прежде чем она получила право стать его пациенткой.

По сути, Баптистская больница стала одним из последних медицинских учреждений южных штатов страны, где вступил в силу закон об отмене расовой сегрегации. «Медикэр» и другие федеральные страховые программы в сфере здравоохранения заработали в середине 1960-х, и больницы не могли получать соответствующие выплаты, если в них в той или иной форме имела место расовая сегрегация или дискриминация. Белые баптисты отказывались участвовать в федеральных страховых программах, предусматривавших подобные условия. «Мы убеждены, – говорилось в заявлении администрации баптистской больницы, обнародованном в 1966 году, – что сможем гораздо лучше служить всем людям, если будем свободны от ограничений и препятствий, создаваемых правительством, которое пытается диктовать нам, как должна работать эта больница и каким образом должно осуществляться управление ею».

Многие жители Нового Орлеана писали в администрацию Баптистской больницы письма в поддержку ее позиции. «Приятно осознавать, – говорилось в одном из таких посланий, – что есть еще люди, которые не подчиняются диктату социалистов». «Хочу поздравить руководство больницы с тем, что оно не поддается давлению федерального правительства, которое пытается лишить представителей бизнеса и профессиональных сообществ этой страны их законных прав», – отмечал автор другого письма, выдержанного в том же духе.

Понемногу принимать пациентов-афроамериканцев в больнице начали в 1968 году после того, как Южная баптистская конвенция одобрила и распространила заявление о недопущении расовой дискриминации. В ноябре следующего года больница стала участвовать в страховых программах «Медикэр» для людей преклонного возраста независимо от цвета кожи, чтобы «облегчить финансовое бремя, с которым связано оказание медицинской помощи пожилым пациентам», как пояснил один из представителей администрации в больничном бюллетене. В 1969 году федеральное правительство объявило о том, что Южная баптистская больница полностью соблюдает Закон о гражданских правах 1964 года. Решение присоединиться к страховой программе «Медикэр» положительно сказалось на финансовом положении лечебного учреждения. За первые же две недели после того, как оно вступило в силу, количество пациентов старше 65 лет в Южной баптистской больнице почти утроилось.

Однако напряженность, связанная с расовой проблемой, полностью не исчезла. Даже десять лет спустя, в 1979–1980-х годах, по меньшей мере шесть работников больницы обвинили администрацию в расовой дискриминации, обратившись в Комиссию по соблюдению равноправия при трудоустройстве. На эту организацию был возложен надзор за соблюдением основных положений Закона о гражданских правах 1964 года (по крайней мере в двух из упомянутых шести случаев комиссия не нашла оснований признать выдвинутые обвинения). Один из шести сотрудников больницы, обратившихся в комиссию с жалобой, инженер-афроамериканец Иссак И. Фрезель, подал на Южную баптистскую больницу в суд. Он заявил, что лечебное учреждение нарушило его права, предоставленные ему Законами о гражданских правах 1964 и 1866 годов. Это выразилось в том, что администрация больницы назначила ему испытательный срок за «несанкционированные изменения в графике смен», исключила из списка кандидатов на повышение в должности и в конечном итоге уволила. Истец указал, что его белый коллега совершил такие же нарушения, но при этом никакого наказания не понес. Суть возражений адвоката, защищавшего больницу, сводилась к тому, что администрация не сделала ничего противозаконного. В конце концов иск был урегулирован в досудебном порядке, причем сумма соглашения нигде не упоминалась.

Когда Дженни Бёрджесс, работая медсестрой в различных новоорлеанских клиниках, сталкивалась с недовольством со стороны пациентов, она поступала так, как считала правильным: стиснув зубы, сдерживалась, улыбалась и продолжала делать свое дело. Ее карьера была долгой. После выхода на пенсию она поселилась в доме престарелых «Флинт-Гудридж апартментс». Именно там во времена, предшествовавшие Закону о гражданских правах, располагалась больница «Флинт-Гудридж» – единственное частное лечебное учреждение в Новом Орлеане, где «негры» могли получить медицинскую помощь, а чернокожие врачи имели возможность работать, тем самым совершенствуя свою профессиональную подготовку.

Долгое время Дженни Бёрджесс ухаживала дома за больным братом и с возрастом заметно прибавила в весе. Хирургическая операция и химиотерапия приостановили развитие у нее рака матки. Она почувствовала себя значительно лучше и счастливо прожила два года. В начале августа 2005 года у нее возникла проблема с ногами – ей стало трудно ходить. Женщину положили в Мемориал, чтобы обследовать и выяснить причину необычной слабости. Вскоре у нее возникла непроходимость кишечника. Хирург в ходе операции вскрыл ей брюшную полость и обнаружил раковую опухоль в печени. Удалить опухоль не представлялось возможным. «Я не хочу жить при помощи аппаратуры», – заявила Дженни. Врач предложил ей подписать заявление об отказе от реанимации, и она это сделала. Затем у Дженни возникло воспаление (возможно, это было послеоперационное осложнение). Ее почки начали отказывать – не исключено, что таким оказался побочный эффект от применения антибиотиков, которые были использованы для борьбы с инфекцией. Если бы у Дженни перестали функционировать почки, сохранить ей жизнь можно было бы только с помощью диализа – процедуры, очищающей кровь. Дженни заявила, что категорически этого не хочет. Врач обсудил ситуацию с сестрой и любящей племянницей пациентки и в итоге поменял направленность лечения. Если до этого его целью было решение существующих медицинских проблем, то теперь главным стало обеспечение комфорта пациентки. Дженни выписали из реанимации и положили в обычную палату, как только появилась свободная койка. Ей прописали небольшие дозы морфия, чтобы она не страдала от боли.

Линетт, дочь Дженни Бёрджесс, уже более двадцати лет жила в Европе с мужем-итальянцем. Она часто общалась с матерью по телефону, но в Америке бывала редко, и ее визиты не всегда проходили гладко. Дело в том, что если Дженни Бёрджесс в свое время содействовала практическому осуществлению идеи расовой интеграции в новоорлеанских больницах, то Линетт в молодости делала то же самое в клубе «Плейбой», став в 1973 году первым афроамериканским «зайчиком». Поведение дочери вызывало стыд у набожной матери-католички, которую Линетт нередко называла «святошей». Это привело к многолетней напряженности в их отношениях и разногласиям по самым разным вопросам. Так что визит Линетт в больницу стал неким символом примирения.

Поскольку мэр настаивал на эвакуации подавляющего большинства жителей города, родственникам, которые доставили Линетт Бёрджесс-Гиди в больницу, не терпелось продолжить путь на запад. Пора было уезжать. Линетт сказала матери, что любит ее, поблагодарила за все, что та сделала, чтобы вырастить ее и воспитать. «Прости меня, и давай забудем обо всем плохом», – сказала Линетт Бёрджесс-Гиди. И добавила, что вернется навестить мать в среду.

* * *

Все сотрудники, кому выпало работать в Мемориале во время урагана, должны были явиться в больницу к полудню, получить специальные браслеты и узнать, какие именно палаты им предстоит обслуживать. Они оставили машины на многоярусной парковке выше уровня улиц, которые грозило затопить наводнение, достали из багажников запасы продуктов, погрузили их на позаимствованные в разных местах тележки и, толкая их перед собой, разошлись по коридорам. Те, кто приехал в больницу с домашними животными, несли переноски и трехдневный запас пищи для своих любимцев. Все эти люди собрались на первом этаже, у архива, и оставили животных в его помещении, которое сразу же наполнились отчаянным лаем и мяуканьем. Хозяева прикрепили к ошейникам бирки с кличками и пообещали, что будут держать своих питомцев подальше от пациентов.

В отличие от многих других сотрудников, доктор Анна Мария Поу прибыла в больницу в первой половине дня в воскресенье налегке. С ней не было ни родственников, ни домашних животных, ни пакетов и сумок с далеко не самой полезной едой. Женщине-хирургу раньше не приходилось пережидать ураган в больнице. Поэтому, когда она добралась до Мемориала, ее поразила царящая вокруг суета, которую она расценила как крайнюю степень неорганизованности. Она нашла группу медсестер, работающих в операционном и реанимационном отделениях, и предложила им свою помощь в перемещении оборудования. Больница представляла собой целый комплекс, состоявший из главного корпуса, возведенного в 1926 году, и более поздних пристроек. Отдельно стоящее новое здание хирургического отделения было соединено с главным корпусом мостиком, который, как опасались представители администрации, мог рухнуть под ударами стихии.

Доктор Поу отдала указание перенести в главный корпус все запасы продуктов и лекарств, а также оборудование. Кроме того, она в срочном порядке обустроила операционные таким образом, чтобы при необходимости в них можно было работать и во время урагана.

Другие врачи разошлись по своим кабинетам, чтобы поспать, но Поу решила пока этого не делать. В конце концов, она прибыла в больницу, чтобы работать. «Когда будет подходящий момент, я подремлю на носилках вместе со всеми вами», – сказала она медсестрам. Несколько носилок специально разместили в пустующем кабинете эндоскопии, превратив его на время в комнату для сна. Медики, словно на пикнике, выложили на столы самые разные продукты. Им сказали захватить с собой еды на три дня – именно столько местные больницы и их персонал, согласно расчетам, смогли бы при экстренных обстоятельствах работать в автономном режиме. Под любопытными взглядами медсестер Анна Поу достала свои припасы – они состояли только из шести бутылок воды, упаковок с галетами и нескольких банок консервированного тунца. В руке у нее что-то блеснуло. «Что это?» – поинтересовалась одна из медсестер. «Консервный нож», – ответила Поу. Сестры удивленно загудели: по их мнению, того, что захватила с собой Поу, было явно недостаточно.

А дело было в том, что дома у Анны Поу ничего больше не оказалось, кроме минеральной воды, галет и рыбных консервов. Сама она никогда ничего не готовила. Хотя она была симпатичной, общительной и обладала хорошим чувством юмора, в ее сорок девять лет для нее главным в жизни была карьера хирурга.

Даже когда сама Анна еще не была в этом уверена, ее одноклассники по начальной школе предсказывали, что эта заботливая девочка, получавшая хорошие оценки, пойдет по стопам своего отца. Доктор Фредерик Поу родился в Доминиканской Республике, но вырос в Новом Орлеане. Он был известным в городе врачом-терапевтом. В семейном особняке, большом белом двухэтажном здании в колониальном стиле на Фонтенбло-драйв, он проводил не много времени. Его жена Жанетт была дочерью иммигрантов с Сицилии. Она родила одиннадцать детей, и доктор Фредерик Поу работал не покладая рук, чтобы прокормить их и обеспечить им достойное существование. Он принимал пациентов в здании на углу одной из улиц в районе Байуотер, который располагался на другом конце города. Жили там в основном рабочие. Иногда он вел прием до десяти часов вечера и возвращался домой после полуночи.

По выходным Фредерик Поу посещал пациентов на дому, и его жена поочередно отправляла вместе с ним Анну Марию и других детей, чтобы они могли проводить с отцом больше времени. Благодаря этому Анна Поу довольно рано узнала, что такое работа врача.

Анна была седьмым ребенком в семье, и ее старшие братья и сестры с удовольствием нянчили ее, когда она была маленькой. Им нравилось красиво одевать маленькую Анну и водить ее гулять на лужайку перед домом, а когда она подросла – по широкой тенистой улице в католическую школу Санта-Рита, чтобы там похвастаться своей сестренкой. Позже, став ученицей начальных классов этой школы, Поу внимательно слушала монашек, которые там преподавали. Они рассказывали про чистилище и про то, как важно быть хорошей. Одна из монашек часто показывала ученицам картинку, на которой был изображен совершенно белый снеговик. По ее словам, это была чистая, невинная душа. Потом монашка делала на нем грубую, некрасивую черную пометку и объясняла, что так бывает, когда человек совершает грех.

Анна училась в Академии милосердия – католической средней школе для девочек. Животным – талисманом школы был бегущий пудель. Анну Поу и ее братьев и сестер многие знали и любили. Они были симпатичными, невысокого роста, как и их отец, который со временем стал самым низкорослым в семье. Все члены семейства Поу были похожи друг на друга – с каштановыми волосами, длинными ресницами и широкими бровями, которые резко контрастировали с персикового цвета кожей. Анна вдобавок ко всему могла похвастаться широкой, ослепительной улыбкой, как у королевы рекламы. Когда она улыбалась, у нее на щеках появлялись очаровательные ямочки. Она часто бывала в клубе «Валенсия», где с удовольствием общалась с другими местными подростками, которые после школы заходили туда перекусить, а по вечерам собирались, чтобы потанцевать под живую музыку.

Когда Анна Поу повзрослела, пришло ее время помогать матери с младшими детьми. Она водила своих братишек и сестренок на занятия в кружки и участвовала в приготовлении завтраков, обедов и ужинов. Забота о других была в ее семье важным элементом жизни каждого. Помогать другим ее учили отец и мать, часто собственным примером. Благодаря им она всей душой впитала убеждение, что заботиться о других людях – значит поступать хорошо. Когда друзья младших братьев и сестер Анны приходили в дом Поу, чтобы поиграть, она была с ними очень добра и приветлива. Некоторые мальчишки были в нее влюблены.

Поступив в Университет штата Луизиана, Анна Поу начала учебу как студент-медик, но затем, вопреки совету отца, изменила специализацию. В итоге она стала не врачом, а медицинским технологом и занималась проведением тестов на различные виды инфекций в одной из больниц. Такой поворот в направлении профессиональной деятельности разочаровал отца Анны. Он заявил дочери, что работа медицинского технолога не принесет ей удовлетворения.

Как-то в один приятный теплый день в конце 1970-х Анна Поу участвовала в вечеринке, которая проходила на участке у отреставрированного дома, где много лет назад жил какой-то плантатор. Место это находилось в получасе езды от города в направлении озера Пончартрейн. На вечеринку собрались студенты одного из колледжей и еще какие-то юноши и девушки чуть старше двадцати лет, называвшие себя «людьми с окраины» – в прошлом они учились в местных школах, частной и католической, и воспитывались, как и Анна Поу, в благополучных семьях, проживающих в западной части города на берегу Миссисипи.

На участке имелся бассейн, который, естественно, так и притягивал к себе участников веселья. В итоге двое парней решили выяснить, кто из них дольше проплывет под водой, не выныривая на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Юноши выпили по порции джина, и состязание началось.

Оба проплыли под водой весь бассейн до противоположной стенки и, развернувшись, направились обратно. Добравшись до середины, тот из парней, кто первым предложил устроить заплыв, вынырнул на поверхность. Его соперник явно победил, поскольку доплыл, не вдыхая воздух, до конца дорожки, то есть до того места, где соревнование началось. Но, коснувшись руками стенки и всплыв на поверхность, он не поднял голову из воды.

Кто-то из приятелей победителя спрыгнул в бассейн и дружески хлопнул его по спине. Ничего не изменилась – лицо юноши оставалось в воде. Собравшиеся не сразу поняли, что это уже не шутка и не игра и что молодой человек не дышит. Он, по всей видимости, захлебнулся и был без сознания. Тело его тихонько колыхалось на мелководье.

Кто-то вытащил юношу из бассейна. Кожа его посерела. Врача среди участников вечеринки не оказалось. Собственно, все они, по сути, были еще детьми, причем многие из них были пьяны, а некоторые находились под действием наркотиков. Правда, один из молодых людей учился в ветеринарном колледже. Но среагировал на происходящее не он.

Анна Поу подбежала к лежавшему ничком захлебнувшемуся парню и перевернула его на спину. Затем прильнула губами к его губам и принялась делать ему искусственное дыхание. Это быстро дало эффект. Когда молодой человек пришел в себя, Анна предложила ему поехать в больницу. Поразмыслив немного над ее словами, он взял со столика еще одну порцию джина и отправился играть в волейбол.

Гости, собравшиеся на вечеринку, не могли не восхититься быстротой, с которой Анна Поу оценила ситуацию. Через несколько лет после этого случая она поняла, что отец был прав. Работа медицинского технолога в самом деле не давала ей возможности реализовать весь свой потенциал. Анна подала необходимые документы и была принята на медицинский факультет Университета штата Луизиана, который когда-то окончили ее отец и дядя. В тот момент ей было тридцать лет.

Как-то раз студентка медицинского факультета Анна Поу пришла на вечеринку, которую устроили ординаторы. Там она познакомилась с одним из гостей, высоким, симпатичным фармацевтом, у которого было необычное хобби: он был пилотом-любителем и летал на собственном самолете, одномоторной винтовой «Сессне». Они стали замечательно парой, хотя разница в их характерах была такой же большой, как и в росте. Анна Поу была легкой на подъем, эмоциональной, иногда вспыльчивой. Она получала удовольствие и от работы, и от отдыха. Что же касается Винса Панепинто, то он был очень умным и интересным человеком, но гораздо более сдержанным. К примеру, прежде чем присоединиться к Анне на танцполе, ему требовалось выпить несколько порций спиртного.

В последующие несколько лет их отношений главным для Анны оставалась ее карьера. Винс Панепинто просто следовал за ней по стране, пока она, став хирургом, проходила стажировку в Мемфисе, а затем изучала отоларингологию, то есть заболевания уха, горла и носа и методы их лечения, в Питсбурге. В последний год ее учебы там один из братьев Анны, который был старше ее на пять лет, умер от рака легкого. Ему было всего сорок три года. То, как болезнь атаковала и убила его, было ужасно. Анна потом говорила, что ей было больно думать о том, как он мучился.

Во время болезни брата Анна Поу поступила на обучение по еще одной программе, позволяющей специализироваться на удалении злокачественных опухолей головы и шеи. Обучение проводилось в одной из больниц штата Индиана. Это означало еще один переезд, но на этот раз ее муж не последовал за ней. Он вернулся в Новый Орлеан и стал ждать, пока его супруга окончит очередные курсы.

В своем стремлении делать добро Анна Поу порой доходила до крайностей. Многие отоларингологи делали прекрасную карьеру, хотя лечили пациентов лишь от элементарного отита и инфекций носовых пазух. Среди врачей бытовало мнение, что эта медицинская специальность – одна из тех, которые позволяют сохранять оптимальный баланс между работой и семейной жизнью. То же, чему Анна Поу училась в Индиане, было одной из самых тяжелых – в самом широком смысле – профессий медицинского спектра. Микроваскулярная восстановительная хирургия была неким сплавом пластической и онкологической хирургии. Эта работа была технически сложной и изматывающей физически. Некоторые операции длились целые сутки.

Зачастую, когда речь шла о пациентах с опухолями или травмами языка, горла, гортани и других частей шеи и головы, целью хирургического вмешательства было возвращение пациенту способности говорить, совершать глотательные движения и дышать. Анна Поу научилась исправлять калечащие и уродующие человека дефекты, используя для этого ткани других, здоровых частей его тела. Скажем, крайне редко использующиеся для замены тканей мышцы бедра можно было успешно приживить к языку, кусочком кожи с предплечья – заменить недостающий участок кожи на лице, а фрагмент бедренной кости использовать для восстановления челюсти. Анна сшивала под микроскопом крохотные кровеносные сосуды и нервы, чтобы ткани оставались живыми и сохраняли свои функции.

В мире медицинской науки и практики, в который получила доступ Анна, элитой считались хирурги, особенно хирурги широкого профиля – именно они правили бал в операционных. На несколько ступеней ниже стояли врачи-интерны и клинические ординаторы, студенты-медики и медсестры – они должны были выполнять указания тех, кто располагался на иерархической лестнице выше их. Поскольку Анна выросла в большой семье, она умела ладить с людьми. Но ее уважение к субординации имело свои пределы. С теми из светил, кто был добр к пациентам и искренне заботился о них, Поу всегда вела себя уважительно и по-южному любезно. Некоторые из них стали ее любимыми наставниками. К тем же, кто, по мнению Анны, больше думал не столько о пациентах, сколько о своей карьере, она относилась с недоверием и без чрезмерной почтительности.

Когда в 1997 году Анна Поу наконец завершила свою профессиональную подготовку, ей исполнился сорок один год. Детей у нее не было. На то было много разных причин – начиная с ее карьеры, отнимавшей много времени и сил, до того факта, что у нее имелось множество племянников и племянниц, в которых она души не чаяла. К тому же Анна хорошо помнила, сколько труда стоило воспитание детей ее матери. Кто-то из них стал банкиром, кто-то медсестрой, кто-то агентом по продаже недвижимости. Дети часто давали Жанетт Поу поводы для радости и гордости. Трое из ее дочерей вступили в брак с мужчинами, которые, судя по их фамилиям, имели итальянские корни: Панепинто, Перино и Паппалардо. Нет никакого сомнения в том, что это радовало Жанетт, в чьих жилах текла сицилийская кровь. Но Анна Мария видела и другое – а именно то, как дети могут стать причиной глубочайшего материнского горя, как они порой разбивают материнское сердце. Трое детей Жанетт Поу умерли, еще у одного диагностировали серьезное заболевание. А самый старший из остававшихся в живых братьев Анны был преступником, осужденным за торговлю наркотиками, бежал из тюрьмы и скрывался где-то в Мексике. Но, будучи заботливой и любящей матерью, Жанетт Поу в итоге сумела провести семейный корабль через штормы и рифы всех этих испытаний. Что же касается Анны Поу, то большая часть ее нерастраченной любви и доброты досталась ее пациентам. При этом и Жанетт, и Анна в случае необходимости могли проявить и жесткость, и железную силу воли. Недаром другие члены их семейства называли их «стальными магнолиями».

После того как Анна Поу окончила свое обучение, они с Винсом решили поселиться в городке Галвестон. Ей предложили работу на медицинском факультете Техасского университета. Она получила должность в единственной крупной больнице на острове Галвестон. Эта больница существовала уже более ста лет, и примерно четверть всех врачей, обучавшихся в Техасе, так или иначе проходили через нее. Как и во многих других клинических больницах, там существовала особая форма работы с населением, представлявшая собой нечто вроде сделки. Пациенты, зачастую бедные люди, получали медицинское обслуживание независимо от их платежеспособности. В обмен на это студенты-медики, будущие врачи, оказывая им помощь, получали возможность сочетать теорию с практикой, приобретая необходимый опыт. Кроме того, в больнице обслуживали заключенных местных тюрем. Все это полностью устраивало Анну Поу, которая, с одной стороны, всегда стремилась повысить собственную квалификацию и узнать что-то новое, а с другой – хотела помогать бедным, как когда-то делал ее отец.

Однако на следующий год после того, как Анна приступила к работе, администрация больницы стала ограничивать прием людей, которые были не в состоянии оплатить свое лечение. Медицинский факультет Техасского университета столкнулся с двумя проблемами: 80-милллионным дефицитом бюджета и отказом властей штата в финансовой поддержке. Более четверти пациентов не были застрахованы, а страховка многих других не покрывала целый ряд услуг. Финансовое положение каждого пришедшего в больницу стали тщательно проверять. Прежде чем допустить пациента в кабинет врача, с него стали брать плату за обращение в медучреждение. Тем, кто не мог внести в кассу требуемую сумму или уже был должен больнице деньги, могли отказать в приеме. Исключение делалось для детей и больных, находящихся в критическом состоянии, как того требовал закон. Судьба почти всех остальных страждущих находилась в руках комитета, состоявшего из врачей и представителей администрации, который решал, кто получит лечение, а кто нет. Членам комитета для этого ежемесячно выделялось 25 тысяч долларов, и они определяли список малообеспеченных пациентов, которые могли получить лекарства, хирургическую или другую помощь в пределах этой суммы – примерно так же, как Луи Бристоу в Южной баптистской больнице за несколько десятилетий до этого решал, кому из обратившихся будет оказана помощь на благотворительной основе.

Онкохирургия, которую Анна Поу изучала на протяжении многих лет, стоила дорого. Судьба каждого пациента часто зависела не только от ее квалификации и приложенных ею усилий. Порой в процессе лечения приходилось задействовать целую команду врачей, каждый из которых был специалистом в той или иной области – от радиотерапии до реабилитации. Изыскивать финансовые ресурсы для оказания помощи таким пациентам, если они не имели медицинской страховки, было трудно. В телефонных разговорах с друзьями Анна Поу часто жаловалась на подобные ситуации. «Все, это предел! – так она обычно начинала подобные беседы, пытаясь разделить с кем-нибудь гнетущее чувство разочарования. – Такого ужасного дня у меня еще не было!» Друзьям и коллегам было трудно понять, какой день в жизни Анны Поу действительно можно было назвать ужасным, а какой нет. Те, кто не слишком ей симпатизировал, считали, что она во многих случаях сгущает краски, подчас чересчур легко и быстро обвиняет других, когда с тем или иным пациентом что-то идет не так (например, заявляет, что доктор такой-то не проявил достаточного внимания или не сделал свою работу как следует). Мелкие проблемы накапливались и превращались в более серьезные. Анна Поу не всегда была готова передать контроль над ситуацией другим специалистам, предоставив им возможность спокойно делать свое дело. В результате некоторые из ее коллег стали говорить, что она подавляет их инициативу.

При всем при том стремление всегда быть на высоте и делать максимум возможного сделало Анну Поу горячим борцом за права и интересы пациентов. Довольно скоро ее повысили в должности и сделали заведующей отделением хирургии головы и шеи. Она со многими подружилась в Галвестоне, но работа для нее по-прежнему оставалась на первом месте. Почти через два года после переезда в Техас Анна Поу пригласила коллег к себе в гости. Когда она включила плиту, дом наполнился дымом. Оказалось, что она забыла снять упаковку с блюда, которое поместила в духовку для запекания.

Как-то раз жена одного из хирургов попросила Анну помочь с подготовкой к благотворительному мероприятию организации «Юниорская лига». Анна, несмотря на свой плотный график, согласилась. Собственно, ее помощь должна была состоять в том, чтобы распечатать текст приглашения и разложить его по конвертам. «Если бы моя бабушка узнала об этом, она бы в гробу перевернулась», – сказала Анна. В Новом Орлеане все приглашения принято было писать от руки. Женщина, которая обратилась к Анне за содействием, напомнила, что теперь они обе живут в Техасе. Но это не помогло: Анна потратила большую часть ночи на то, чтобы написать каждое приглашение и адрес на конвертах как можно более аккуратным почерком.

При этом Анна Поу была настоящей леди. Да, она могла целыми днями ходить в медицинской униформе, но не поленилась выяснить, где находится салон одного из самых модных в Техасе парикмахеров по имени Рауль. Он соорудил из ее прямых волос цвета корицы красивую прическу. Когда Анне приходилось наряжаться для каких-то особых случаев, она умудрялась успешно сочетать новоорлеанскую страсть к пышности и ярким краскам с классической сдержанностью. Ей очень шли платья с глубоким декольте, подчеркивавшие достоинства ее фигуры, к которым она часто в качестве украшения добавляла жемчужные ожерелья.

Пока Анна Поу жила в Техасе, в Новом Орлеане умер ее отец. Ее мать осталась вдовой. Обожаемый Анной руководитель ушел с должности. Он был новатором в своей области, многому научил Анну и искренне интересовался ее карьерой. Новым руководителем стал представитель местных, выращенных в больнице кадров. Он был на четыре года моложе Анны и, помимо медицинского диплома, имел еще научную степень доктора философии. Между ним и Анной было мало общего. Вскоре основное направление работы больницы начало меняться – акцент стал смещаться в сторону научной деятельности. Что же касается Анны Поу, то ее страстью было лечить людей и заботиться о них. Она решила уйти и всерьез обдумывала несколько предложений, в том числе даже из таких далеких от Техаса мест, как Сан-Диего.

За годы врачебной деятельности Анна много раз принимала участие в общенациональных конгрессах медиков, и у нее сложились дружеские отношения с главой отделения отоларингологии медицинского факультета Университета штата Луизиана доктором Дэниелом В. Нуссом, имевшим частную практику в Мемориальном медицинском центре. Кроме того, Нусс лечил онкологические заболевания головы и шеи и создал целую программу по удалению злокачественных опухолей и реконструкции тканей, то есть занимался тем же, что и Поу. В рамках его программы проходило лечение пациентов и в Медицинском центре Луизианы – он находился в Новом Орлеане и был больше известен под названием «Благотворительная больница». Там оказывали помощь заключенным и многим другим людям, у которых не было страховки. И Дэниел, и Анна обучались в Питсбурге и выросли в Новом Орлеане; один из братьев Дэниела Нусса даже какое-то время встречался с сестрой Анны. Дэниел не раз спрашивал Анну, не собирается ли она когда-нибудь вернуться в Новый Орлеан. И вот теперь она определенно была готова сказать «да».

«Доктор Поу, мы рассматриваем складывающуюся ситуацию как великолепную возможность для нас и с искренней радостью приглашаем вас к нам», – написали Дэниел Нусс и декан медицинского факультета Университета штата Луизиана в письме, которое представляло собой официальное предложение о сотрудничестве. В апреле 2004 года Анна Поу поставила свою подпись под текстом контракта.

Университет, приняв Анну Поу на работу, обеспечил ее страховкой гражданской ответственности за причинение вреда. Ее переходу поспособствовал и Мемориальный медицинский центр, переведя университету более 350 тысяч долларов аванса на ее зарплату за первый год работы в качестве хирурга и расходы, связанные с переездом. Анна же, согласно условиям контракта, должна была выполнять функции сотрудника Мемориала и в особо сложных случаях оказывать экстренную помощь пациентам, поступающим в приемный покой или в реанимацию, без дополнительной оплаты. В случае ухода Поу из университета неиспользованные деньги подлежали возврату. Что же касается Мемориала, то, поскольку он считался клинической больницей, в штате которой были в том числе и студенты, проходившие обучение в университете, то ему выделялось дополнительное финансирование в рамках программы «Медикэр».

Итак, 1 сентября 2004 года Анна Поу заняла должность адъюнкт-профессора Университета штата Луизиана в Новом Орлеане. Принимать пациентов она начала в октябре.

Анна Поу и Винс Панепинто были уверены, что переехали в Новый Орлеан навсегда. В ноябре Панепинто приобрел неподалеку от больницы дом за 349 тысяч долларов, взяв ипотечный кредит на 80 процентов его стоимости. В начале 2005 года супруги продали свой дом в Галвестоне.

Анне Поу устроили экскурсию по Мемориалу и познакомили ее с операционными медсестрами. «Доктор Пау?» – переспросила одна из них и извинилась, когда Анна ее поправила. Медсестра окинула недоверчивым взглядом миниатюрную фигурку Анны, катившей по коридору пластиковый чемодан на колесиках фирмы «Самсонайт». Она не могла поверить, что перед ней та самая женщина-хирург, о которой так много говорили. «Ты только посмотри на нее!» – шепнула она одной из коллег. Внешность Анны в самом деле никак не вязалась с ее способностью проводить тяжелейшие, изматывающие операции, длящиеся порой целый день. Она не выглядела как человек, обладающий необходимой для этого физической выносливостью.

Анне предстояло завоевывать авторитет и репутацию: ей далеко не всегда удавалось с ходу очаровать тех, с кем ее сводила судьба.

* * *

На тот момент, когда вся больница ждала удара урагана «Катрина», доктору Хорасу Бальцу было семьдесят девять лет. Он был одним из старожилов этого лечебного учреждения и в прошлом руководил всем его медицинским персоналом. Он лечил пациентов Мемориала, который в прежние времена назывался Баптистской больницей, более сорока лет и до сих пор, в отличие от большинства его коллег, делал общие анализы крови сам, не отправляя материал в лабораторию. На стене в его кабинете висела большая черно-белая фотография. На ней была запечатлена медсестра в белом чепце, подносящая чашку с водой к губам пожилого мужчины, который лежал на раскладной койке. Доктор и медсестра, изображенная на фото, работали вместе в 1965 году, помогая пациентам, которые лишились своих жилищ в результате удара урагана «Бетси».

Бальц был сыном киномеханика, самым младшим из пяти детей. И первым, кто прошел обучение в колледже. Он хорошо помнил те времена, когда, будучи еще учеником средней школы, подрабатывал доставкой лекарств из соседней аптеки. Ему нередко доводилось доставлять лекарства по рецептам, выписанным доктором Фредериком Поу, отцом Анны.

Гордящийся своим прошлым, шумный и громогласный, а также исключительно принципиальный, доктор Бальц любил вспоминать прежние времена, когда в вестибюлях и коридорах Баптистской больницы часто можно было встретить настоящих медицинских светил. За время своей врачебной карьеры он стал свидетелем двух серьезных изменений в практической медицине. Одним из них было появление высокотехнологичной аппаратуры жизнеобеспечения, предназначенной для пациентов, страдающих тяжелыми заболеваниями и находящихся в критическом состоянии. Похоже, Южная баптистская больница стала первым лечебным учреждением на всем юго-востоке страны, которое приобрело так называемую реанимационную тележку. Это было специальное оборудование, которое появлялось в палате в случае экстренной ситуации, когда пациент переставал дышать или его сердце останавливалось. На тележке были разложены и расставлены сильнодействующие препараты, респиратор для подачи кислорода в легкие больного, аспиратор для расчистки и продувки дыхательных путей, кардиомонитор для отслеживания частоты пульса и электрических сигналов сердца, кардиостимулятор для восстановления нормального ритма сердечных сокращений и дефибриллятор – для запуска работы миокарда, если сердце остановилось. Это было исключительно важное, судьбоносное приобретение, о котором в 1967 году раструбили в местной газете. В то же время Баптистская больница в целом заметно расширила и обогатила свою материальную базу, в частности, развернув в отделении интенсивной терапии кислородную установку, а также специальную систему контроля за состоянием больных с кардиологическими нарушениями. Эта система подавала звуковой сигнал, вызывая медперсонал в случаях, когда аппаратура фиксировала у пациента аритмию, или в других экстренных ситуациях.

«При аварии городской системы подачи электричества все подразделения больницы смогут продолжить работу, используя автономные вспомогательные источники энергии, так что отключений аппаратуры не будет», – написал администратор Баптистской больницы в июне 1967 года в бюллетене медучреждения.

Интенсивная терапия стала основной специализацией Мемориального медицинского центра, как и многих других лечебных учреждений страны. В связи с этим возникли новые этические проблемы. Начало меняться само понятие того, что в медицине принято было называть «экстренными мерами».

Когда искусственное поддержание жизнедеятельности могло считаться оправданным? Интенсивная терапия, трансплантология и другие новые методики и направления – все это стоило очень дорого. Вскоре после их появления произошло второе глобальное изменение в сфере медицины и здравоохранения. Во-первых, стали скрупулезно оцениваться расходы, связанные с той или иной методикой лечения, а во-вторых, начали быстро развиваться отрасли медицины, ориентированные на получение прибыли. К началу 80-х годов XX века здравоохранение стало отдельным сектором рынка. «Многим из нас сложно привыкнуть к тому, что в сфере медицины деловые мотивы начинают преобладать над этическими», – сказал доктор Бальц в беседе с корреспондентом бюллетеня Баптистской больницы в середине 1980-х. Правда, сама Баптистская больница продолжала работать в соответствии с прежними, привычными принципами, но медицина в целом все больше коммерциализировалась. Многие врачи в этой ситуации опасались, что в скором времени принимать решения о том, какие анализы брать и какие методики лечения использовать, будут не они, а бухгалтеры.

Поскольку врачи в своей работе все больше полагались на медицинскую аппаратуру и придавали все больше значания финансовой составляющей, доктор Бальц делал все возможное, чтобы его коллеги по Баптистской больнице помнили об этических основах их профессии. Как руководитель медицинского коллектива лечебного учреждения он убеждал сотрудников не забывать о сострадании и быть избирательными в применении новых технологий. Во многом благодаря Бальцу в больнице был создан комитет по этике, который принимал участие в обсуждении громких случаев, таких как история с пятидесятивосьмилетним безнадежно больным Кларенсом Гербертом, находившимся в коме. Лечивших его врачей судили в Лос-Анджелесе за убийство после того, как они отключили его от аппаратуры жизнеобеспечения и перестали ставить ему капельницы. Расследование было проведено после жалобы одной из медсестер. Этот случай стал свидетельством того, что ситуации, когда медикам приходится принимать весьма трудное решение об отключении больного от аппаратов, могут порождать разногласия между врачами и средним медицинским персоналом. Родственники Кларенса Герберта также заявили, что врачи якобы неверно проинформировали их о шансах больного на выздоровление, чтобы получить от них согласие на отключение аппаратуры. В конечном счете обвинения против медиков были сняты. «Способы и средства прекращения жизни должны быть тщательно продуманы» – так прокомментировал этот случай в больничном бюллетене доктор Бальц.

Бальц продолжал свой диалог с коллегами на протяжении многих лет. В 1997 году «Лайфкэр» арендовала седьмой этаж основного здания Мемориального медцентра и открыла там отделение неотложной помощи – больницу внутри больницы. Изменение финансовых условий участия в страховой программе «Медикэр» создало благоприятную почву для распространения этой инициативы на другие больницы по всей стране. Бальц за чашкой кофе принимал самое оживленное участие в дискуссиях с коллегами, многие из которых считали, что на пациентов, нуждающихся в неотложной помощи – как правило, пожилых людей с нестабильным состоянием здоровья, – тратятся слишком большие ресурсы. «Мы слишком много тратим на этих индюков, – заявил как-то один из докторов. – Нам следовало бы просто позволить им умереть».

«Вы не имеете права решать, кому жить, а кому умирать», – отвечал на такие заявления Бальц. В результате подобных бесед он понял, что многие врачи являются приверженцами концепции, которую сам доктор Бальц называл «философией губернатора Лэмма». В 1984 году, когда дефицит бюджета увеличился, а стоимость медицинского обслуживания росла как на дрожжах, губернатор штата Колорадо Ричард Лэмм обрушился с критикой на практику использования дорогой высокотехнологичной аппаратуры и препаратов для сохранения жизни безнадежным пациентам на протяжении неопределенно долгого времени, независимо от их возраста и медицинских прогнозов. На состоявшейся в Колорадо встрече Ассоциации медицинских юристов Лэмм подкрепил свою позицию, процитировав известного специалиста по биоэтике из Чикагского университета, доктора Леона Р. Касса. «Мы должны умирать, – сказал Лэмм, – несмотря на наличие сложной медицинской аппаратуры, искусственных сердец и прочего, вовремя освобождая дорогу новым поколениям людей, нашим детям, которые построят достойную жизнь».

Слова Лэмма были подхвачены въедливым репортером «Денвер пост» и вызвали волну негодования общенационального масштаба. С появлением в 60–70-х годах XX века реанимационных тележек и распространением новых методик интенсивной терапии медики научились существенно продлевать жизнь пациентам, находящимся в тяжелом состоянии. Страховая программа «Медикэр» покрывала расходы на применение новых технологий независимо от того, сколько это стоило. В результате к началу 1980-х годов некоторые представители политической элиты были обеспокоены прогнозами роста бюджетных расходов на медицину. Высказывания Лэмма привлекли внимание общества к проблеме и наглядно продемонстрировали, каким острым грозит быть зарождающийся конфликт между «сугубо коммерческим» и «гуманным» подходами к медицине и какими сложными могут стать ситуации, когда врачам придется решать, что правильнее – продлевать жизнь безнадежному больному или избавить его от страданий.

Рациональный подход Лэмма к этим проблемам по целому ряду причин вызывал неприятие и протест у многих людей. Ведь ограничение использования медицинских методик, продлевающих жизнь больному, противоречило бы естественному человеческому желанию спасать пациентов в экстренной ситуации, а попытки препятствовать разработке новых методов продления жизни означали бы отказ от извечных поисков эликсира бессмертия.

К тому же это было бы плохо для капитализма. В то время противостояние США и Советского Союза превратилось в соревнование новых технологий. Если мы сумели полететь на Луну, почему бы нам не попробовать научиться лечить рак или воскрешать мертвых?

К этому следует добавить сравнительно недавние неудачные опыты с евгеникой, а также нацистские эксперименты в медицине и фармакологии. Суть философии нацистов состояла в том, что в мире есть народы, которые якобы не имеют права на жизнь, а значит – если следовать извращенной нацистской логике, – необходимо избавить общество от некоторых его членов ради блага всего человечества. Пропаганда идеологами Третьего рейха подобных воззрений привела к тому, что в душах и умах американцев прочно поселилось неприятие подхода, согласно которому жизнь одного человека может иметь меньшее значение и быть менее ценной, чем жизнь другого.

С другой стороны, в ситуации, когда ученые постоянно раздумывали над тем, как «починить» или заменить тот или иной жизненно важный орган в случае, если он вдруг откажет, методики и технологии поддержания жизни стали заметно опережать методики и технологии облегчения боли – как физической, так и душевной, или экзистенциальной. При этом пациенты, оказывавшиеся в критическом состоянии и неспособные говорить, практически не имели права голоса в выборе лечения.

Имелись и еще более глубокие и сложные вопросы. Например, как в новых условиях определять смерть? В каких ситуациях было допустимо и даже правильно не подключать больного к аппаратуре жизнеобеспечения или – что, возможно, было еще более мучительным решением – отключать ее? Несколько недель после того, как репортер «Денвер пост» растиражировал слова Лэмма, рядовые американцы были вынуждены смотреть этим проблемам прямо в глаза.

Не выдержав, они вскоре отвели взгляд.

* * *

Доктор Бальц узнал о существовании Анны Поу вскоре после того, как она пришла на работу в Мемориал осенью 2004 года. У одного из его пациентов в пищеводе образовалась киста, которая мешала ему глотать и препятствовала попаданию пищи в желудок. Анна Поу в тот день вела прием в качестве отоларинголога, и доктор Бальц стал расспрашивать о ней медсестер. Кто она такая? Что она за человек? Медсестры в ответ лишь приподнимали брови. Поскольку они явно не желали обсуждать нового доктора, доктор Бальц предположил, что, по их мнению, Анна Поу человек непредсказуемый, которого лучше избегать.

Когда Анна пришла осмотреть пациента доктора Бальца, она не просто высказала свое мнение. Как показалось самому Бальцу, она принялась командовать и даже не сочла нужным обсудить с ним важные аспекты лечения больного с кистой пищевода. Анна показалась ему компетентной как специалист, но в то же время недостаточно деликатной. После этого случая доктор Бальц решил сделать Анне кое-какие замечания в духе конструктивной критики. Он уже давно привык добиваться того, чтобы его коллеги, работающие с ним бок о бок, совершенствовались, особенно когда речь шла о молодых врачах, занявших свои должности недавно. Казалось, Анна Поу прислушалась к его замечаниям.

Прожив и проработав в Галвестоне семь лет, любому врачу было бы нелегко приспособиться к особенностям, традициям и даже инструментам и аппаратуре другой больницы. Когда Поу была твердо убеждена в чем-то, независимо от того, права она была или нет, она всегда излагала свою позицию страстно и безапелляционно, словно ведущий ток-шоу, не знающий сомнений. Демонстрация собственной уверенности была чем-то вроде защиты, к которой нередко прибегают молодые медики во время практики, когда их более опытные коллеги муштруют их и нарочно задают им сложные вопросы в присутствии других врачей. Проблема, однако, состояла в том, что пациенты и их родственники хотели получать четкие и ясные ответы на вопросы, которые таких ответов заведомо не имели.

Однажды Анна Поу отозвала в сторонку медсестру, занимавшуюся выхаживанием прооперированного ею пациента. «Это недопустимо!» – заявила Анна, обращаясь к ней. Дело было в том, что накануне ночью с одним из пациентов Анны обошлись неподобающим образом. Медсестры застали его за попытками встать с кровати и отсоединить от шеи дыхательную трубку. Одна из медсестер по пейджеру вызвала дежурного ординатора и попросила его захватить с собой мягкие наручники с длинными ремнями. Сиделки надели наручники пациенту на запястья и привязали его ремнями к койке. Они решили, что, если ограничить его подвижность, это не позволит ему причинить самому себе ущерб и к тому же он быстрее успокоится. Когда утром Анна приехала в больницу и увидела своего пациента привязанным к кровати, она очень расстроилась. Подумав немного, она попросила дежурную медсестру связаться с инженером по технике безопасности и попросить его выделить рабочих, которые сидели бы у кровати пациента круглые сутки и следили за тем, чтобы он не навредил себе, но при этом без ремней и наручников. Это была необычная просьба. Благодаря ей Анна Поу завоевала уважение медсестры. С точки зрения последней, такой поступок свидетельствовал об искреннем сострадании, которое Поу испытывала к своим пациентам.

В отличие от многих хирургов, которые во время операций – зачастую ради самоутверждения – проявляли грубость и нетерпение по отношению к среднему медперсоналу, Анна Поу методично объясняла ординаторам и медсестрам все свои действия. При этом она говорила в манере, свойственной школьным учителям, отчетливо произнося каждый слог и сопровождая каждое свое слово энергичным кивком.

Но, пожалуй, самое сильное впечатление на окружающих произвело то, к каким именно пациентам Поу проявляла больше заботы и внимания. Это были не просто онкологические больные, а те, у которых недуг вызвал страшные деформации лица. Некоторые из них беспрерывно кашляли и брызгали слюной, с трудом говорили. Анна Поу работала сразу в нескольких лечебных учреждениях. В Благотворительной больнице она открыла клинику для пациентов с низкими доходами. В результате у многих людей с онкологическими заболеваниями шеи и головы появилась возможность получить лечение по самым передовым методикам, в том числе с использованием реконструктивной хирургии. Анне удалось убедить целую группу врачей и физиотерапевтов предоставлять в этой клинике услуги без дополнительной оплаты.

Пятнадцатого января 2005 года Анна Поу приехала в отель «Ритц-Карлтон» в Новом Орлеане, чтобы принять участие в ежегодном банкете в честь вступления в должность избранных руководителей персонала Мемориала. Празднество проходило в ярком свете хрустальных люстр. Музыкальная группа «Блэкенд блюз бэнд» одну за другой исполняла композиции в стиле рок, блюз и соул. Стол, украшенный букетами лилий и ирисов, ломился от гигантских подносов с устрицами и креветками. Десертные столы, украшенные бусами и масками с фестиваля Марди Гра, были уставлены блюдами с пирожными.

Анна Поу была одета в брюки и блузку с коротким рукавом и глубоким декольте. Шею ее украшала двойная нитка жемчуга, уши – жемчужные серьги. Ее волосы были коротко подстрижены – их кончики доходили до линии подбородка. Она провела весь вечер, общаясь с медиками и их женами, то и дело сверкая широкой белозубой улыбкой на радость фотографу, которого прислали освещать мероприятие.

Роскошь банкета для медицинских работников составляла контраст с положением материнской компании Мемориала, «Тенет хелскэр». Корпорация имела многомиллионные долги в виде выплат по искам о мошенничестве и проведении ненужных хирургических операций в других больницах. «Тенет» угрожали падение стоимости акций, многомиллиардные операционные убытки, федеральный иск о завышении счетов по программе «Медикэр» для увеличения прибыли, а также коллективный иск акционеров о введении инвесторов в заблуждение. Чтобы как-то отвлечь внимание от этих неприятных фактов, «Тенет» перенесла свою штаб-квартиру из Калифорнии в Даллас. Кроме того, компания занялась продажей двадцати семи больниц, которые никак не могли достичь требуемых финансовых результатов.

Врачи, работавшие в Мемориале, были в курсе этих новостей, тем не менее им было что праздновать. Всего через три года после начала работы нового хирургического центра представители администрации больницы перерезали ленточку на церемонии открытия нового Института онкологии рядом с медцентром, на другой стороне улицы. Его строительство обошлось в 18 миллионов долларов. Кроме того, была завершена реконструкция родильного отделения стоимостью 5 миллионов долларов. Мемориальный медицинский центр успешно прошел очередную промежуточную аккредитацию, и работа десятков больниц корпорации «Тенет», расположенных в разных штатах, получила самую высокую оценку федеральных чиновников. Словом, персоналу Мемориального медцентра 2005 год сулил только хорошее.

* * *

Когда стало известно о приближении урагана «Катрина», Анна Поу находилась на дежурстве. Это означало, что ей придется задержаться в больнице до окончания стихийного бедствия. Ей позвонил доктор Нусс из Университета штата Луизиана. «Думаю, все это очень серьезно», – сказал он. Никто из пациентов, прооперированых им или Анной и все еще находившихся в Мемориале или других больницах Нового Орлеана и прилегающих районов, к счастью, не находился в тяжелом состоянии. Нусс уговаривал Анну передать их другим докторам. Муж Анны поддержал это предложение. В те выходные вместе с Поу дежурили два врача-ординатора, но она отпустила их, чтобы они могли находиться рядом со своими близкими, и посоветовала им уехать из города. В четыре часа дня воскресенья Национальный центр по слежению за ураганами впервые предупредил, что мощные волны и наводнение, способное привести к подъему уровня воды на двадцать восемь футов выше нормы, могут размыть некоторые из защитных дамб. Анна Поу решила, что обязана остаться на своем рабочем месте на случай, если кому-то из жителей города потребуется специализированная медицинская помощь, которую могла им предоставить только она и еще несколько врачей – их можно было пересчитать по пальцам. Большинство операций, общее число которых составляло порядка тысячи в год, врачи отделения онкохирургии головы и шеи, открытого Поу в Благотворительной больнице, выполняли на базе Мемориального медцентра. Поэтому Анна решила, что ей следует остаться именно в Мемориале.

Когда врачи и средний медперсонал в воскресенье вечером собрались в больнице, помещение для эндоскопии, в котором они решили расположиться, стало похоже на место проведения «пижамной вечеринки». Многие медсестры были одного возраста с Анной Поу. Они, как и Анна, выросли в Новом Орлеане, тоже учились в частных католических школах, и теперь, когда им представилась возможность пообщаться, выяснилось, что у них много общих друзей и знакомых. Медсестры знали и первого настоящего бойфренда Анны, поскольку он в свое время работал анестезиологом в Мемориале. «Видели бы вы его сейчас!» – поддразнивали они Анну. Бывший приятель Анны, судя по фотографиям, превратился в крепкого мужчину с насмешливыми глазами, круглыми щеками и чуть кривоватой улыбкой. Теперь у него была семья, состоящая из жены и трех дочерей, а его волосы заметно поредели и поседели. Поу достала помаду и стала красить губы. «Что вы делаете? – спросила одна из медсестер. – Уже полночь! Зачем это вам?»

Анна ответила, что хочет выглядеть как можно лучше – на случай, если ей придется столкнуться с бывшим бойфрендом. Медсестры рассмеялись и заверили ее, что этого не произойдет, поскольку он недавно уволился.

На улице стояла жара, но в больнице было прохладно: технический персонал установил термостат на минимум, чтобы как можно больше охладить помещения, пока еще город снабжал лечебное учреждение электроэнергией. Если из-за урагана в больнице отключится электричество, о кондиционировании воздуха придется забыть: автономная система электроснабжения не была на это рассчитана. Из прошлого опыта медсестры знали, что в этом случае в палатах быстро станет очень жарко. Анна сделала несколько телефонных звонков своим родственникам и друзьям и как ни в чем не бывало сообщила им, что, если что-то случится, они смогут найти ее в больнице. «А что ты там делаешь? – спросил один ее приятель из Хьюстона, только что прослушавший угрожающий прогноз погоды. – Убирайся оттуда!» Но Анна Поу и не подумала менять свое решение. «Я останусь здесь», – твердо заявила она.

Ураган приближался. В больничном комплексе Мемориала находились 183 пациента, немного больше обычного (это было связано с тем, что несколько больных поступили в последний момент из-за пугающих прогнозов по поводу урагана), и примерно столько же животных, принадлежавших медперсоналу. Еще 55 человек располагались на седьмом этаже, в отделении неотложной помощи, – это были пациенты «Лайфкэр». Часть из них главная медсестра отделения Джина Избелл помогла перевезти из больницы в приходе Сент-Бернард.

Чтобы оказывать помощь больным и пострадавшим, в больницу прибыли примерно 600 медиков. Там же находилось еще примерно столько же членов их семей и друзей. Мемориал обслуживал самых разных пациентов с разным уровнем достатка. Он располагался на расстоянии нескольких минут езды от роскошных особняков на окраине и в пригороде Нового Орлеана – и одновременно всего в полумиле от кварталов, состоящих из многоквартирных муниципальных домов. Некоторые местные жители пришли в больницу, просто чтобы укрыться там на время урагана. Представители администрации подсчитали, что всего на территории Мемориального медицинского центра собралось от 1800 до 2000 человек.

Ночную темноту вспарывали вспышки молний. Капли дождя сыпались в свете фонарей на ночные улицы и, подхватываемые порывами ветра, барабанили в окна.

Поу занялась тем, что казалось ей вполне естественным, – она стала молиться. В течение последующих дней она делала это много раз.



День второй

Понедельник, 29 августа 2005 года

2:11, фрагмент передачи новоорлеанского радио:

«А теперь давайте послушаем Алана. Алан, вы находитесь на шестом этаже Баптистской больницы. Я готов поспорить, что окна здания сейчас трясутся, словно танцуют шимми. Это так?»

«Да, сэр. Я наблюдаю за происходящим с двенадцати сорока пяти, и должен сказать, зрелище еще то. […] За это время было три сильных шквала».

«Значит, стекла на шестом этаже уже вибрируют и дрожат, верно? Вы, вероятно, в курсе, что там, где вы находитесь, сила ветра намного сильнее, чем на земле?»

«Да. Все в больнице очень, очень хорошо это понимают. И должен сказать, что, э-э, большинство пациентов, находящихся в критическом состоянии и получающих экстренную помощь, переводят подальше от окон».

«Вы хотя бы примерно представляете, какой силы ветер способны выдержать стекла?»

«Нет, и мне бы не хотелось это узнать».

«Возможно, вам придется. И нам всем тоже».

В новостях сообщили, что три человека из тех, кого эвакуировали на автобусах из одного из новоорлеанских домов престарелых в церковь в Батон-Руж, не выдержали долгой дороги и умерли. У многих, кто доехал до места живым, было сильное обезвоживание. Другие подробности на тот момент отсутствовали.

Ураган «Катрина» израсходовал часть своей разрушительной мощи над Мексиканском заливом и немного отклонился к северу, а затем начал массированное наступление на побережье. Местные жители звонили на радио и телевидение и с тревогой спрашивали, чего им ждать в ближайшие часы. Ведущие теле- и радиопрограмм то и дело сами задавали риторический вопрос: ждет ли Новый Орлеан и прилегающие районы просто самый мощный ураган за всю историю наблюдений или же ситуация будет развиваться по наихудшему сценарию, включая сильное наводнение? По данным Национальной гвардии, более 25 тысяч человек, которые не смогли или не захотели эвакуироваться из Нового Орлеана, собрались на стадионе «Супердоум». Эти люди тоже ждали ответов на волновавшие всех вопросы.



4:30, четвертый этаж,

Мемориальный медицинский центр

Сьюзан Малдерик разбудил громкий треск. Вскочив, она тут же бросилась прочь от больших, от пола до потолка, окон. Схватив свои вещи, Сьюзан и члены ее семьи выбежали из кабинета в коридор. Ее мать, семидесятишестилетняя седая женщина в домашнем платье с пышными кружевами, уже очень давно не двигалась так быстро.

Сьюзан Малдерик с силой захлопнула дверь кабинета, чтобы, если окна разобьются, осколки стекла не попали в людей, которые могли случайно проходить мимо. Крепкое, солидной постройки здание тряслось, как в лихорадке. От свиста ветра, прорывавшегося внутрь сквозь невидимые зазоры и щели, завывая, словно взбесившееся привидение, становилось еще страшнее.

В коридоре она столкнулась с перепуганными сотрудниками службы ремонта и эксплуатации. «Стекла лопаются по всему зданию!» – закричали они. Поскольку Сьюзан на тот момент была главной, они хотели знать, что им делать.

Случилось так, что именно Сьюзан Малдерик, вышедшей на смену в качестве дежурного управляющего, пришлось взять на себя роль организатора работ по защите от стихийного бедствия и ликвидации его последствий. Она почувствовала, что в самом деле отвечает за всех пациентов, медиков и посетителей, оказавшихся в Мемориальном медицинском центре. А значит, ей следовало организовывать необходимые экстренные мероприятия, проводить оперативные совещания и вместе с руководством администрации принимать важные решения. Пятидесятичетырехлетняя главная медсестра больницы по своей квалификации полностью соответствовала своей должности. Дополнительный авторитет ей придавало то, что она проработала в Мемориале 32 года, то есть на три десятилетия дольше, чем главный администратор Рене Гу – «Тенет» назначила его на эту должность только в 2003 году. Малдерик имела опыт руководства коллективами медсестер шестнадцати отделений и уже более пятнадцати лет входила в состав комитета лечебного учреждения по экстренным ситуациям, а теперь еще и возглавляла его. Когда годом ранее на Новый Орлеан должен был обрушиться ураган «Айван», который в конечном счете обошел город стороной, она также руководила мероприятиями по подготовке к стихийному бедствию. И это притом, что в большинстве подобных случаев такая обязанность возлагалась на главного администратора.

У Малдерик также имелся опыт кризис-менеджмента иного рода – чисто семейный. Как и Анна Поу, Сьюзан воспитывалась в большой новоорлеанской семье и училась в католической школе. Но, несмотря то что она всегда была модно подстрижена и на Пасху выходила на прогулку в городской парк в идеально подходящих друг другу платье и шляпке, в доме с высокими потолками и хрустальными люстрами, в котором росла Сьюзан, не все было благополучно. Временами там царил хаос. Сьюзан была третьим ребенком из семи, и ей нередко приходилось заботиться о своих младших братьях и сестрах. Поэтому она еще в детские годы научилась быть сильной и спокойной, то есть выработала у себя те самые качества, которые необходимы в чрезвычайных обстоятельствах.

Свою карьеру медсестры Сьюзан Малдерик начала в отделении интенсивной терапии Баптистской больницы в 1973 году и с тех пор работала только в этом медицинском учреждении. Она воспитывала собственных детей и даже увлекалась живописью, которая стала ее хобби. Но при этом более трех десятилетий отдавала львиную долю своих сил и энергии больнице. Она почти не отдыхала, а когда однажды все же решилась взять отпуск, стихия едва ее не убила. В 1982 году, потратив пять лет на планирование поездки в Лас-Вегас вместе с коллегами из Южной баптистской больницы и других лечебных учреждений, Сьюзан столкнулась с жестокой реальностью. Ее и ее подруг в последнюю минуту высадили из самолета, на который из-за системы овербукинга было продано больше билетов, чем имелось мест в салоне. Их чемоданы так и остались на борту рейса 759 авиакомпании «Пан Американ». А через несколько минут 145 человек, находившихся на борту этого самолета, и еще восемь на земле погибли. Сильнейший порыв ветра, возникший неизвестно как и откуда, прижал «Боинг-727–200» к взлетно-посадочной полосе почти сразу после того, как лайнер от нее оторвался. Сьюзан Малдерик из окна самолета, в который она и ее подруги сели пятнадцать минут спустя, увидела, как из-за деревьев поднимаются клубы черного дыма. Но, верная своей хладнокровной натуре, она не сообщила об этом остальным, чтобы не заставлять подруг нервничать понапрасну.

Работа в больнице и семейная жизнь Сьюзан тесно переплелись. Один из ее братьев умер в Мемориале после неудачной операции на позвоночнике. Ее сестра, доставленная в больницу с разрывом аневризмы сосудов головного мозга, была спасена благодаря доктору Хорасу Бальцу. Еще одна сестра Сьюзан работала в больнице ассистентом, а соседка по дому – координатором сестринской службы. Малдерик занимала должность главной медсестры более десяти лет, за которые в работе Мемориала произошло много изменений. Из-за финансовых проблем Южная баптистская больница была вынуждена в начале 1990-х объединиться с «Мёрси» – новоорлеанской католической больницей. Затем в 1995 году оба лечебных учреждения были проданы гигантской коммерческой «Тенет хелскэр корпорейшн». Руководитель объединенной больницы не скрывал своего негативного отношения к этой сделке и пророчески заявил: «Из-за реформы здравоохранения, ставящей во главу угла развитие коммерческой медицины, дни общественных бесплатных больниц широкого профиля сочтены».

В Мемориале перестали проводиться ежегодные конкурсы рождественских украшений. Исчез с фасада висевший там несколько десятилетий лозунг «Наше дело – лечить людей». Ушло в прошлое, по крайней мере официально, старое название – Баптистская больница. Если ее и называли на прежний манер, то это воспринималось как выражение недовольства или даже что-то вроде мягкой формы бунта. В официальных пресс-релизах лечебного учреждения теперь постоянно восхвалялись «надежные партнеры» Мемориального медицинского центра и его «улучшающиеся финансовые показатели». Работой больницы все в большей степени руководили менеджеры, которым спускался ежемесячный бюджет и целевые нормативы коммерческой эффективности. Если им не удавалось выйти на требуемые показатели, они получали нагоняй. Наградой за успех становилось неуклонное сокращение бюджета. Сьюзан Малдерик умудрилась приспособиться ко всему этому и выжить.

Высокая, со светлой кожей и по-мальчишески коротко постриженными рыжими волосами, серьезная и строгая, она со всеми предпочитала говорить прямо и по делу. Многие сотрудники ее побаивались. У нее была репутация спокойного и хладнокровного, пожалуй, даже холодного человека, который не теряется в сложных ситуациях.

После того как прибежавшие ремонтники сообщили, что в здании под напором ветра лопаются оконные стекла, Сьюзан Малдерик связалась по телефону с Шери Ландри. Старшая медсестра отделения реанимации находилась в новом хирургическом корпусе, на другой стороне Магнолия-стрит, где расположились также Анна Поу и люди из ее команды. Малдерик приказала Ландри вывести всех оттуда, пока мост, соединяющий два строения, не рухнул сам или не разлетелись на мелкие кусочки его боковые стеклянные панели. Медикам и их родственникам пришлось пережить неприятные моменты, перебегая по раскачивающейся конструкции в соседнее здание.

Прежде чем совершить этот рискованный трюк, Анна Поу позвонила одной из своих сестер. «Переход вот-вот обрушится. Мне надо перебраться по нему на другую сторону, – сказала она. – Я решила узнать, все ли вы выбрались из города и находитесь в безопасности». Оказалось, что одна из сестер Поу, оператор аппарата диализа, не покинула Новый Орлеан и осталась в районе Лейквью, который находился вблизи озера Пончартрейн и в случае наводнения почти наверняка оказался бы в зоне затопления. Анна знала, что ее сестра – смелая женщина, но тем не менее помолилась за нее.

Сьюзан Малдерик решила сделать обход больницы вместе с бригадой ремонтников. Рабочие обозначили натянутыми веревками опасные зоны и вывели из них пациентов во внутренние коридоры. В реанимационном отделении, которое находилось на верхнем этаже больницы, Дженни Бёрджесс и еще десятка два пациентов лежали в небольших палатах, расположенных вдоль внешних стен лечебного учреждения. Многие из них были подключены к кислородным подушкам, капельницам и кардиомониторам, так что переместить их подальше от окон было сложно. Вместо этого впервые даже на памяти старожилов больницы ремонтники заколотили окна изнутри фанерой.

Несколько окон разлетелись вдребезги от попадания камней и предметов, сброшенных ветром с крыш близлежащих зданий. Реанимационное отделение наполнилось криками. Листы фанеры быстро намокли и покоробились. Дождевая вода, все же попадавшая в здание, растекалась по полу, создавая дополнительную проблему. Отец одной из дежурных медсестер, который решил укрыться от урагана в больнице, где работала его дочь, все время упрашивал ее не ходить в опасные зоны, хотя она должна была это делать, чтобы нормально выполнять свою работу. Один из врачей, закончив смену, отправился на нижние этажи больницы и заметил, что металлические оконные рамы скрипят и скрежещут под натиском стихии, словно корпус «Титаника». Помимо больных, медиков и их родственников, в Мемориале пережидали ураган и несколько полицейских. Сын одной пациентки привел копа наверх и стал настаивать, чтобы его мать из соображений безопасности перевели из палаты в коридор. «Если бы ее можно было куда-нибудь перевести, я бы это сделала, – с трудом сдерживаясь, заявила главная медсестра реанимационного отделения Карен Уинн. – Но ее поместили туда, где она находится, не просто так, а по клиническим показаниям. Такие решения не могут принимать ни родственники пациентов, ни полицейские. Да, мы должны обеспечить безопасность пациентов, но для каждого из них действуют определенные, клинически обоснованные предписания». Полицейский все понял, сын пациентки – нет. Он пришел в ярость, которая грозила превратить и без того царивший повсюду хаос в настоящее бедствие. «Если вы не прекратите создавать нам проблемы, вас удалят отсюда те же полицейские, которых вы сами привлекли», – жестко сказала Уинн. В самом деле, не хватало еще, чтобы недовольный родственник одного из больных спровоцировал конфликт – трудностей и без того хватало.

В 4:55 прекратилась подача в больницу электричества с городской подстанции. Экраны телевизоров в палатах погасли. Запасные генераторы Мемориала некоторое время назад уже запустили, хотя шум от их работы почти полностью тонул в реве и вое ветра. Однако они могли обеспечить лишь аварийное освещение и работу критически важного оборудования, а также нескольких розеток на каждом этаже. Система кондиционирования воздуха отключилась. Медсестры стали использовать переносные вентиляторы. Но на всех пациентов их не хватало.

На шестом этаже окна комнаты ожидания предродового и родильного отделений, уже давно страшно вибрировавшие, лопнули с таким звуком, какой издает самолет, преодолевая звуковой барьер. Потоки дождя хлынули на ковровое покрытие. Ветер, ворвавшийся в здание где-то в другом месте, где так же разлетелись оконные стекла, трепал жалюзи из узких алюминиевых полосок. Врачи бросились закрывать шторами еще целые панорамные окна в своих кабинетах и собирать с пола просочившуюся воду при помощи больничных халатов и простыней. Снаружи здания клубилась мгла, не предвещающая ничего хорошего.

Сразу после шести утра центр урагана «Катрина», которому к этому времени была присвоена уже третья категория опасности, оказался над сушей и двинулся на Новый Орлеан со стороны местечка Бурас, штат Луизиана, примерно в шестидесяти милях к юго-востоку от города. Когда рассвело, ветер еще больше усилился. Те обитатели Мемориала, которые осмеливались подойти поближе к окнам и выглянуть на улицу, не могли разглядеть ровным счетом ничего: все было затянуто плотным молочно-белым одеялом тумана. К 9:30, согласно прогнозу метеорологов, скорость ветра должна была достичь 135 миль в час.

В перерывах между шквалами можно было выйти на въездной пандус со стороны приемного отделения и, спрятавшись за толстым столбом, попытаться разглядеть, что происходит на улице. Видно, правда, было немного. Флаги США и Луизианы бешено метались на флагштоках на фоне свинцово-серого неба. Вниз по Клара-стрит мчался, словно горная река, бурлящий поток. Два красных автомобиля, легковой и фургон, припаркованные у обочины, погрузились в воду до середины колес. Порывы ветра взбивали на поверхности воды барашки и поднимали в воздух пелену брызг.

Вода появилась в подвальных помещениях больницы. Подвал, как и в 1926 году, был набит продуктами. Их должно было хватить на три-пять дней или на пять-семь, если ограничить рацион. Сьюзан Малдерик, взявшая на себя роль руководителя аварийно-спасательных работ, распорядилась, чтобы продукты грузили на ручные тележки и перевозили из подвала на этажи. Этот трудоемкий процесс занял много часов – в том числе из-за нехватки тележек.

Вероятность того, что вода может затопить первый этаж, вызывала у медперсонала тревогу за судьбу десяти пациентов, находящихся в приемном отделении, и за медицинский архив, превратившийся в Ноев ковчег. Больных из приемного отделения все же решили пока никуда не переводить. А вот животных, заключенных в переноски, местные волонтеры и члены Национальной гвардии под руководством хирурга Анны Поу подняли по лестнице на восьмой этаж и разместили в старых, давно уже не использовавшихся хирургических палатах. Все они оказались заставленными клетками и наполнились лаем и острым запахом перепуганных домашних питомцев.

Штаб Сьюзан Малдерик перебазировали с первого этажа на четвертый, в помещение, где обычно проходило обучение медсестер. Еще одной проблемой и поводом для беспокойства стали запасы лекарств. В Мемориале, как и во многих других современных больницах, не было склада медицинских препаратов: был сделан выбор в пользу системы «своевременной доставки». Главный фармацевт больницы в субботу отправил компании-поставщику «Маккессон» запрос на экстренную партию лекарственных средств. Однако служащие компании, судя по всему, к этому моменту уже покинули местный склад, опасаясь урагана. В результате лекарства так и не были доставлены. К утру понедельника некоторых препаратов в больнице оставалось всего на сутки. Ко вторнику проблема дефицита лекарств обострилась еще больше.

Главный администратор Мемориального медицинского центра Рене Гу, находившийся на своем рабочем месте, попросил менеджера по связям с общественностью Сандру Кордрэй сообщить о возникших проблемах руководству «Тенет хелскэр» в Далласе. «Рене больше всего беспокоят вопросы оказания помощи пациентам после урагана и наводнения и проблемы с электроснабжением, – написала она в электронном письме, адресованном главному управляющему «Тенет «Т» и другим представителям руководства компании. – Мы обдумаем варианты, позволяющие обойтись без эвакуации пациентов – возможно, нам не придется к ней прибегнуть».