Обри пристально смотрит на нее.

– На чем ты сидишь?

– Что?! Ни на чем!

Обри прищуривает глаза. Она садится на кровать, останавливает диск на своем проигрывателе.

– Так что же произошло?

Майя устраивается рядом с ней, скрестив ноги. В окно дует легкий ветерок, ставший прохладным с наступлением ночи. Ее беспокойство отступает, пока она рассказывает Обри об их поцелуе и разговоре, который к нему привел. Майя так долго ждала этого, но на Обри это, похоже, не произвело впечатления. Даже не заинтересовало.

– А-а, так ты поэтому опоздала? – спрашивает она. – Потому что целовалась с Фрэнком?

– Нет, мы еще разговаривали. Он многое рассказал о своем домике.

Ухмылка мелькает на лице Обри.

– Тот, что он строит на заднем дворе его отца?

– Вовсе не на заднем дворе, – говорит Майя с ноткой обиды. – У его отца есть собственность рядом с государственным лесом. Дом стоит в лесу, Фрэнк его закончил. Он поведет меня посмотреть его завтра в час дня.

– Он отведет тебя в хижину в лесу. Это что, фильм ужасов?

– Ты бы так не говорила, если бы знала его.

– Неужели?

– Послушай, я же сказала, что мне жаль. И мне действительно жаль. Я должна была быть здесь в девять.

Обри смягчается, но в ее глазах читаются вопросы. Майя задумывается, не ревнует ли подруга. Она никогда не думала об этом раньше, но ее подозрение растет, когда Обри, кажется, теряет интерес к разговору о Фрэнке и предлагает посмотреть ужастик 80-х, где мужчина в маске охотится на подростков.

Они смотрят его по старому телевизору с видеомагнитофоном, который Обри приобрела на гаражной распродаже. Фильм тоже с гаражной распродажи, куплен на деньги, которые она заработала упаковщицей в Big Y. Фильм кровавый и страшный. Обычно за подобным просмотром они шутят, но сегодня вечером после нескольких колкостей Майи они просто наблюдают, и с каждым убийством выбор Обри этого фильма кажется пассивно-агрессивным. Она молчит, когда фильм заканчивается, и Майя решает, что подруга уснула, поэтому выключает телевизор и ложится рядом с Обри в постель. День был жаркий, но ночной воздух прохладен, поэтому она забирается под одеяло. Закрывает глаза.

– Что произойдет, когда ты уедешь в колледж? – спрашивает Обри.

– М-м-м?

– С тобой и Фрэнком. Что произойдет, когда ты уедешь?

– Не знаю, – бормочет Майя. – Может быть, я повременю с отъездом. – Только когда слова слетают с ее губ, она осознаёт, что обдумывала это, и теперь, когда произнесла вслух, понимает, что так и будет.

– Ты шутишь?

– Многие берут годичный перерыв, – говорит Майя, удивляясь, что не подумала об этом раньше. Какая разница, поедет она в университет в следующем году или на следующей неделе?

– Что, черт возьми, с тобой не так?! – вспыхивает Обри.

Майя не знает, что ответить. С ней все в порядке. И кто такая Обри, чтобы критиковать ее за то, что она решила остаться? Обри тоже будет здесь, она все еще работает в Big Y, одновременно посещая Общественный колледж Беркшира. Подруга заявила, что не стоит брать кредиты, чтобы поступить куда-то еще, что Общественный колледж – это прекрасно и никто в ее семье не добился большего.

– Я думала, ты будешь рада, – говорит Майя, – рада узнать, что я, возможно, останусь в городе.

– Ух ты! – саркастически восклицает Обри. Затем пауза, и, кажется, она собирается сказать что-то еще, но в конце концов просто бросает: – Спокойной ночи.

* * *

Майя причесывается перед зеркалом после того, как перемерила несколько рубашек и остановилась на майке в бело-голубую полоску, когда раздается стук в дверь. Еще нет часа дня, и ее мама отсыпается после вчерашней ночной смены, поэтому Майя спешит к двери, прежде чем Фрэнк снова постучит и разбудит ее. Он пришел на несколько минут раньше. Она уже улыбается, когда открывает дверь. Но это не Фрэнк.

Это Обри. Она выглядит потрясающе. И на ней тот самый наряд, в котором она была на концерте, когда целовалась с барабанщиком Screaming Mimis. Майя заметила, что он весь вечер не сводит глаз с ее подруги, пока та танцевала возле сцены в платье, обтягивающем покачивающиеся бедра и периодически сползающем с ее плеч. Обри тоже знала, что барабанщик наблюдает за ней. В этом-то и был смысл. Платье красное, кроваво-красное.

– Привет, – говорит Обри.

Как она посмела?!

Теперь вся вина, которую испытывала Майя, все ее сочувствие испаряются, как капли воды на сковородке. Она выходит на улицу и закрывает за собой дверь, чтобы ей не приходилось шептать.

– Ты знала, что он будет здесь в час.

Обри улыбается и пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного.

– Ты сказала, что хочешь познакомить нас, вот я и пришла.

– Послушай, у нас есть планы, ясно? Ты не можешь просто…

– Не волнуйся, я не останусь. У моей мамы очередная собирушка «Эйвон», поэтому мне нужно было убраться из дома. Я подумала, что можно прийти к тебе и заодно познакомиться с Фрэнком.

Майя качает головой. Она уже собирается попросить Обри уйти, когда Фрэнк появляется на подъездной дорожке. Вылезает из машины и с улыбкой направляется к ним.

– Привет, – говорит Обри, протягивая руку. – Я…

– Обри. – Он тепло пожимает ей руку.

– А ты, должно быть, Фрэнк. – У нее непринужденный голос, но она не сводит с него глаз, словно пытаясь прочесть его мысли. – Я так много слышала о тебе!

– Я тоже. Но только хорошее. – Ему вроде бы комфортно, и Майя задается вопросом, не ошиблась ли она, предположив, что он предпочитал проводить время с ней наедине.

Она чуть не умирает, когда его взгляд начинает скользить по фигуре Обри.

– Что ж, – произносит она излишне напористо, – рада была тебя видеть, Обри. Но как я уже говорила, у нас с Фрэнком на сегодня планы…

Обри смотрит на него, ожидая приглашения.

К огромному облегчению Майи, он не вмешивается в разговор. Он не то чтобы улыбается, не то чтобы удивлен, но близок к этому. И ей становится интересно, как все выглядит с его точки зрения, учитывая очевидное напряжение, витающее в воздухе, и тон Майи. На мгновение она уверена, что он обо всем догадался.

– Ладно, что ж… еще увидимся. – Обри смотрит на подругу, и в ее голосе почти звучит грусть, но Майя не испытывает к ней сочувствия. Они никогда не причиняли друг другу боли. Не вели себя так жестоко по отношению друг к другу, как сейчас. – Было приятно познакомиться с тобой, Фрэнк, – продолжает Обри. – И мои поздравления.

Он замирает.

– Поздравления?

– По поводу домика. Майя сказала, что ты закончил его строить.

Всякое веселье сползает с его лица. Он свирепо смотрит на Майю.

– Ты рассказала ей о моем домике?

– Я… я сказала, что ты его построил. Я не знала, что это секрет.

Фрэнк хмурится. Он выглядит странно.

– Извини, что я заговорила об этом, – смущается Обри. – Я… пожалуй, пойду.

– Все в порядке, – отвечает он, когда она разворачивается, чтобы уйти. – Правда. Я даже рад, что ты знаешь об этом, Обри. – Улыбка вспыхивает в его глазах и расползается по лицу, оно озаряется так же мгновенно, как недавно помрачнело. – Может быть, ты тоже хочешь его увидеть?

«Нет!» – хочется закричать Майе.

– Но только не сегодня, – говорит он. – На самом деле мне нужно вернуться к своему отцу. У него случилось тяжелое утро. Я, собственно, приехал сюда, чтобы сообщить тебе, Майя. Наши планы отменяются, прости.

Она ему не верит. Он собирался отвезти ее в домик, а она собиралась поделиться с ним своими мыслями об отсрочке, но Обри все испортила.

– И ты прости, – бормочет она.

– За что? – Он обнимает ее на прощание, но объятие деревянное, бесчувственное. Несмотря на то, что всем своим видом он показывает, будто ничего не изменилось.

– Рад с тобой познакомиться, – говорит он Обри. Его взгляд снова скользит по ее формам, и Майя чувствует удар под дых. – Ты пришла сюда пешком? – интересуется Фрэнк. Обри кивает. – Хочешь, подвезу?

Обри бросает взгляд на Майю, затем на Фрэнка. Она раздумывает.

– Конечно, – произносит она.

Майя не дыша наблюдает, как он открывает для нее дверцу машины. Обри садится, избегая зрительного контакта с подругой через лобовое стекло.

Двадцать два

Майя пила с пяти часов вечера, заменив чай в своей кружке апельсиновым соком и дешевым джином, которые она купила по дороге домой из музея. Четыре часа спустя пинта была почти пуста, и она почувствовала себя спокойнее, но не захмелела, а следовало бы. В любое другое время она бы уже была в стельку, но сейчас казалось, что само ее тело не позволяет этого, будто каждая ее клеточка стремится оставаться бдительной.

Запах чили просочился сквозь стены. Запеченная с тмином и чесноком говядина на гриле. Это было одно из лучших блюд Бренды, но Майя его даже не попробовала. Она понимала, что поступает жестоко, но мама снова усомнилась в ее здравомыслии.

Это не беспокоило бы ее так сильно, не будь у нее искушения поддаться страхам своей мамы. Если бы она просто согласилась с тем, что она сумасшедшая, Майе дали бы такие лекарства, которые заставили бы ее проспать двенадцать часов подряд. Она подлила себе в кружку еще джина. Она сидела в темноте, скрестив ноги на кровати, с телефоном в руке. Многочасовой поиск информации о Руби Гарза не дал ничего нового. И даже если бы дал – если бы Майя смогла связать третью погибшую женщину с Фрэнком, – она все равно не знала бы, как он это сделал.

Тем временем Дэн так и не ответил на сообщение. Кто-то под ником nina_borealis отметил его в социальной сети. Он сидел в кабинке в Silhouette Lounge, попивая, вероятно, ром с колой, напротив своего друга по юридической школе Шона и его девушки – Элли. Эти трое составляли тесную компанию, четвертым членом которой предположительно была Нина, сделавшая снимок. Быстрый поиск показал, что Нина – симпатичная филиппинка – архитектор, которая любит путешествовать.

Майя всегда доверяла Дэну, но раньше он не игнорировал ее сообщения. Была ли Нина одинока? Флиртовала ли она с ним? Майя напомнила себе, что у нее нет причин подозревать Дэна, в то время как у него для этого были все основания. Он, должно быть, догадался, что она что-то скрывает, должно быть, почувствовал это и, вероятно, именно поэтому не ответил на сообщение. Для него правда была важнее всего. Гораздо хуже, что она врет и изворачивается; если бы она рассказала ему о таблетках, он не осудил бы ее. Половина их знакомых принимала лекарства от тревоги, депрессии или чего-то еще. Ночь тянулась медленно, а он всё не отвечал, и возможность потерять его начала казаться реальной.

От этой мысли у нее сдавило грудь. Она была в ужасном настроении, когда они только встретились: плыла по течению днем, забываясь ночами. И именно Дэн пробился сквозь этот туман. Он стал ее Орфеем, который никогда не оглядывался назад, помогая ей вернуться в мир живых. Он сделал это место таким, как она мечтала. Он был из тех людей, которые отказываются покупать консервированный томатный соус, потому что домашний намного вкуснее, и ему нравилось его готовить. Они стряпали вместе почти каждый вечер с тех пор, как Майя переехала, и теперь ей больше всего хотелось находиться рядом с ним, измельчать зелень, слушать музыку и пробовать всё – куда больше, чем требуется, потому что это очень вкусно.

Если бы только она могла отмотать назад на неделю до того, как посмотрела видео. Они включали плейлист в стиле реггетон и устраивали танцевальную вечеринку на кухне, пока на плите кипела кастрюля с минестроне. Дэн любил танцевать почти так же сильно, как и она.

Теперь ей представилось, как она готовит в одиночестве.

Ни в одной из квартир, которые у нее были с тех пор, как она переехала от матери, она не чувствовала себя как дома, потому что Майя и не пыталась создать в них даже подобие домашнего уюта. Но с Дэном все было иначе. Ей захотелось, чтобы сейчас он был рядом с ней в постели, и вместе с тем она была рада, что он не может видеть, как она пьет джин в одиночестве в темноте.

Пришло сообщение. На этот раз от Стивена.

Она спросила его, есть ли у него фотография последней картины Кристины, которая, по его словам, отличалась от других ее работ. Возможно, картина позволила бы заглянуть в душу женщины, которая решила сделать на своей руке татуировку в виде ключа Фрэнка. Стивен согласился сфотографировать ее и отправить, когда вернется домой. И вот она перед ней и действительно отличается от увиденного на веб-сайте Кристины. «Бонневильские солончаки» поражали своей инопланетной красотой, бескрайней пустотой земли и неба, холодным, кристально чистым светом.

Новая картина была теплой. Это была главная комната в домике Фрэнка. Открытая планировка с кухней с одной стороны и гостиной с другой, с мягким диваном, мохнатым ковром и высоким каменным камином. Все было нарисовано в фотореалистичных деталях, за исключением огня. Было что-то излишнее в его сиянии, повышенное качество света. Пронизанный оранжевым, розовым и золотым, он выглядел великолепнее, чем при естественном освещении. «Гораздо красивее, – подумала Майя, – чем свет на картине с солончаками, но противоположный по своему воздействию». Эта картина была наполнена тем, чего не хватало ее предыдущим работам. Довольство. Благополучие. Ощущение тепла на коже. Должно быть, именно так она себя там чувствовала.

Подобно заоблачной деревне из книги отца Майи, в которой был настоящий дом Пиксана, хижина на картине Кристины казалась одновременно реальной и волшебной.

Доктор Барри назвала бы ее мысли апофенией – ложной верой в то, что несвязанные вещи каким-то образом связаны. Заблуждение, стоящее за многими теориями заговора, объяснил он.

Если вы достаточно внимательно присмотритесь к чему-либо, то повсюду обнаружите закономерности.

Но доктор Барри всегда больше говорил, чем слушал. Что он мог знать? Картина напомнила ей об этой истории, потому что ее отец и Кристина описывали одно и то же место: идеальный дом. Майя положила свой телефон экраном вниз на кровать. Картина встревожила ее. Она обхватила голову руками. Была причина, по которой она годами не открывала книгу своего отца. Причина, по которой она редко вспоминала о ней и никогда не рассказывала Дэну, но она ни разу не озвучивала эту причину самой себе. Вместо этого она принимала таблетки и пила слишком много, чтобы забыться. Она обнаружила, что единственный способ смириться с тем, что произошло, – это вести себя так, как будто ничего не было, но для этого требовались усилия. Она должна была старательно избегать всего, что могло бы напомнить ей о смерти Обри.

И это включало в себя книгу ее отца. Это было не сознательное решение, а одно из многих глубинных убеждений, которые управляли ее поведением. Книга слишком огорчала. Майя оставила ее, спрятав в конверте из плотной бумаги на своей книжной полке, когда уезжала в колледж. Прошли годы с тех пор, как она вспоминала о ней, и много дней с тех пор, как она приняла последнюю таблетку транквилизатора, и стало ясно, что история ее отца слишком сильно напоминала ей ту ложь, которую она говорила себе.

Она поняла это примерно через год после смерти Обри. Майя пробыла дома несколько дней, накачанная лекарствами и пытающаяся жить дальше, когда решила снять книгу с полки. Паническое чувство поднялось у нее в груди в тот момент, когда она начала читать свой собственный рукописный перевод. Ей казалось, что она задыхается. И что-то подсказывало ей, что если она продолжит в том же духе, если она вернется к этой истории с ее скрытым смыслом, это откроет истины, которые ей невыносимо знать.

Поэтому она вернула рукопись на полку.

Но картина Кристины напомнила о ней. Майя была уверена, что в ней, как и в книге ее отца, содержится ключ к тайне Фрэнка.

И ключ подошел к двери в ее голове. Чем усерднее она искала Фрэнка, чем больше людей расспрашивала, тем очевиднее становилось, что Майя никогда не найдет ответа вне себя. Он был заперт внутри нее, спрятан в те часы, которые она потеряла. Доктор Барри сказал бы, что она балансирует на грани психоза, но Майя впервые с тех пор, как посмотрела видео, почувствовала, что кое-что у нее получается. Она встала с кровати, подошла к книжной полке, потянулась за старым конвертом из плотной бумаги, но нащупала пустоту.

Она вспомнила, что это больше не ее комната. Должно быть, она что-то перепутала в темноте. Она включила свет и поняла, что понятия не имеет, где сейчас находится рукопись. Она обыскала шкаф, письменный стол, ящики своей старой прикроватной тумбочки. Она натянула обратно одежду, которую сняла чуть раньше, потому что та была мокрой от пота, с трудом влезая в свои влажные легинсы и рубашку с длинными рукавами. Она проверила каждую полку в гостиной. Она знала, что мама ни за что не избавилась бы от книги ее отца.

Если только… Что если она случайно пожертвовала ее Гудвилл?

Бренда попросила ее приехать домой и забрать все что нужно, прежде чем комната будет сдана в аренду на Airbnb. Но Майя не приехала. Она откладывала это на недели, потом на месяцы, пока Бренда не объявила, что отдает все в Гудвилл, а Майе, которая в то время сидела на таблетках, было все равно.

– Нет, – прошептала она теперь. – Нет, нет, нет… – Она вспомнила лицо своего дедушки, когда он протягивал ей книгу. Бесценные строки. Слова ее отца. Она несколько раз прошлась взад-вперед, теребя волосы.

Потом вспомнила о подвале. Может быть, мама блефовала насчет Гудвилла; может быть, все, чего она хотела, – это чтобы ее дочь вернулась домой. Ступая осторожно, чтобы не разбудить маму, девушка поспешила вниз.

В детстве подвал пугал ее. Здесь было холоднее, чем в остальном доме, и пахло плесенью. Длинная комната, в которой становилось тем темнее, чем дальше ты заходил. Первой стояла стиральная машина с сушилкой и комод, который служил складным столиком. Затем полка, уставленная кухонными прибамбасами и остатками поделок. Банка с шариками. Банки с краской, мороженица. А еще коробки с книгами, кроме той, которую она искала. Она пошла глубже и принялась рыться в контейнерах с одеждой. «Пожалуйста, будь здесь, пожалуйста, будь здесь!» Уже стоя на коленях, она открыла ящик и обнаружила покрытый пылью чайный сервиз. В другом лежали настольные игры, в которые она любила играть: «Сорри!», «Морской бой», «Клюэдо». Все они были здесь – мама их сохранила. Волна благодарности поднялась в груди Майи. Она нашла книгу своего отца в коробке с другими рассказами, которые ей когда-то нравились, – теми, что стояли на ее старой полке. Она отнесла ее наверх и начала читать.

Двадцать три

Я забыл, что был сыном королей.

Так назвалась книга ее отца. Майя вывела эту строчку по-английски на первой странице мраморного блокнота, где записала свой перевод. Он оказался вложен в конверт из плотной бумаги вместе с сорока семью страницами рукописи.

Девушка обрадовалась, найдя блокнот. Прямо сейчас у нее не хватило бы сил разбираться в испанском. Перевод и в семнадцать лет явился для нее серьезным испытанием. Поначалу было очень трудно, но потом, когда она освоилась, стало легче, хотя вполне возможно, что она просто настолько погрузилась в историю, разворачивающуюся у нее в руках, что часы пролетели незаметно. Она каждый день в течение почти двух недель трудилась над рукописью в библиотеке и как раз занималась последней страницей, когда познакомилась с Фрэнком.

Она работала скрупулезно, выискивая подсказки, пытаясь понять, в чем интрига. Тогда это было величайшей загадкой в ее жизни, не расшифрованной и по сей день. Держа блокнот в руках, она припомнила вопросы, которыми задавалась в тот момент. Вспомнит ли Гектор, что на самом деле он Пиксан? Получит ли свое наследство? Вернется ли он когда-нибудь снова домой? Воссоединится ли он со своими родителями?

Я забыл, что был сыном королей.

Что-то щелкнуло у нее в голове, когда она пробежала глазами по заголовку.

Название!

Возможно, ей нужно было отложить книгу на семь лет, чтобы увидеть самую очевидную подсказку, напечатанную на самой первой странице. Она была юной и неискушенной, сосредоточилась на само́й истории и незавершенном сюжете, гадая, что все это значит, и упустила, что название взято из стихотворения. Ее тетя говорила, что это была строчка из очень старого стихотворения, которое нравилось Хайро. Почему Майя не подумала об этом раньше? Ее отец любил поэзию – несомненно, произведение, которое он цитировал, должно было дать какой-то ключ к разгадке сюжета. В чем его смысл? Что именно Хайро пытался сказать?

На кровати образовался бардак, повсюду были разбросаны одеяла, подушки и листы бумаги. Она порылась в этом в поисках телефона и обнаружила, что он зажат между изголовьем кровати и матрасом. Девушка ввела название в строку поиска в кавычках.

Стихотворение сразу нашлось – у него была своя страница в Википедии. И как оказалось, это было не совсем стихотворение, по крайней мере, не в том смысле, в каком его понимала Майя, а гимн. «Гимн жемчужине». Каролина не шутила, когда говорила, что это старинная песня. Она была древней, ее автор неизвестен. Согласно Википедии гимн появился в апокрифических «Деяниях Фомы», которые, как поняла Майя, имеют какое-то отношение к Библии.

Она узнала, что «Деяния Фомы» относятся к третьему веку, но, очевидно, гимн был еще старше. Он появился в Восьмом деянии, где Фома спел его, находясь в темнице. В гимне рассказывалось о событиях, произошедших по меньшей мере за пару сотен лет до того, как были написаны «Деяния», – получалась история в истории. Никто не знал о ее происхождении, хотя в ней явно прослеживалось влияние народных сказаний.

Майе стало интересно, где ее отец мог обнаружить настолько старый гимн и какое отношение он имеет к роману, который он начал писать, если вообще имеет. Она прокрутила вниз до «Выдержек из текста» и прочитала:

Когда я был еще ребенкомИ наслаждался великолепием богатствВ царском доме отца своегоИ славой тех, кто воспитал меня,Родители из нашего дома на Востоке отправили меня в дорогу,Напутствовав и соглашение со мною заключив.И запечатлели завет в сердце моем,Дабы не забылся он:«Коль ты, отправившись в Египет,Добудешь жемчужину, таящуюся в самом центре моряИ охраняемую шипящим змеем,Тогда вновь облачишься ты во блеск славыИ накинешь поверх одежд пурпурную мантию свою,И вместе с братом, вторым по сану, станешьНаследником нашего королевства».Я к змею направил свой путь и ждал на постоялом дворе,Пока тот уснет, чтобы жемчужину похитить.Поскольку сторонился я других постояльцев и был один,Догадались соседи, что я чужестранец,И сплели вокруг меня паутину лжи.Хитростью заставили они меня яств своих вкусить,И я забыл, что был сыном королей,И подчинился их царю.И о жемчужине забыл, за коей был отправлен.И от тяжести их угощенийПогрузился я в тяжелый сон.

Майя убрала телефон, снова взяла блокнот и перечитала свой перевод семилетней давности, тщательно записанный ее крупным почерком. Ее рот даже приоткрылся от удивления, когда, просмотрев заново историю, которую она на самом деле никогда не забывала, она обнаружила параллели с гимном: Пиксан явно был «маленьким ребенком», «жемчужина» – наследством, за которым его послали родители, в то время как «шипящий змей» был алчным мужем, который не хотел от этого наследства отказываться. И точно так же Майя поняла, как писал ее отец. Это не так уж сильно отличалось от того, что делал Фома (или кто бы ни был автором его «Деяний»), включивший в свою книгу очень старый текст.

Но если Фома ясно давал понять, что поется гимн, ее отец предпочел завуалировать это в сюжете. Он относился к старой истории, как к семейной реликвии, перенося ее в настоящее, замедляя ход событий и раскрашивая моментами из жизни мальчика, выросшего в Гватемала-сити. Он вплетал ее, как тайну. Растянул гимн так, что если бы он дожил до его окончания, его роман превратился бы в одну длинную молитву. Изумленный смешок вырвался из груди Майи. Она прижала руку ко рту, на глаза навернулись слезы. Она разгадала тайну или, по крайней мере, одну из них, хотя чувствовала, что если бы она пригляделась повнимательнее, то даже эта тайна оказалась бы символом той, что лежит еще глубже, символом правды, скрывающейся прямо под поверхностью. Она открыла полный текст «Гимна жемчужине» на своем телефоне и прочитала его от начала до конца. И по мере того, как она читала, очертания истории ее отца вырисовывались сами собой. И Майя наконец поняла, чем она закончится.

Двадцать четыре

Майя не хочет разговаривать с Обри, но ей необходимо точно знать, что произошло вчера, когда Фрэнк отвез ее подругу домой. Ехать пять минут, времени достаточно, чтобы поговорить, посмеяться, пофлиртовать. Майя никогда раньше не испытывала недоверия к Обри, но только не теперь, когда стала свидетелем того, как глаза Фрэнка блуждают по ее фигуре. Чертово дурацкое платье! Всего лишь мимолетный, меньше секунды взгляд, которым Фрэнк одарил Обри, казалось, расширился и заполнил последующие часы жизни Майи.

С тех пор она ни о чем другом не думала. Ни вчера вечером, когда ужинала со своей мамой, ни потом, когда смотрела телевизор или пыталась уснуть. Две недели назад она бы и не поверила, что может так расстроиться из-за какого-то парня, которого даже не сразу заметила в библиотеке.

Она бы никогда не подумала, что кто-то может встать между ней и Обри. Кто у них есть? Только они двое друг у друга. У Майи по крайней мере есть еще мама, но Обри уже много лет не ладит со своей матерью и терпеть не может общество своего отчима. У нее есть парни, которые приглашают ее куда-то, которые, вероятно, сделали бы все, что она захочет, но при этом у нее только один лучший друг. Только один человек знает ее как облупленную. Поэтому сейчас поведение Обри кажется лишенным всякого смысла.

И все же чем больше Майя думает об этом… Похоже Обри уже несколько недель настроена странно. Майя вспоминает о холодности по отношению к себе, о гневе, который Обри едва смогла подавить, когда она приехала к ней домой с опозданием на три часа. Шарф, который она вязала и отказалась признаться, для кого. Тот факт, что она вообще вязала. До сих пор девушка была уверена, что знает все о своей лучшей подруге. Но, очевидно, она ошибалась.

Прошел уже целый день, но Обри ей так и не перезвонила. Это могло произойти по множеству причин, каждую из которых Майя прокручивала в голове. Обри могла быть занята, она могла разозлиться, или она каким-то образом не заметила звонка Майи.

Или же она избегала Майю, потому что возможно, что-то по дороге действительно произошло. Эта мысль настолько чужда, настолько параноидальна, что девушке кажется, что она принадлежит не ей. И все же подозрения нарастают как снежный ком: что, если после того, как он ее подвез, Обри и Фрэнк договорились потусоваться? Что, если Обри пригласила его войти?

Еще больше накаляет обстановку то, что Майя не может связаться с Фрэнком. Она позвонила по номеру, который он дал ей некоторое время назад, но никто не ответил – что неудивительно. Он сказал, что это номер стационарного телефона в доме его отца, где тот доживает свои последние дни. Фрэнк сказал ей, что обычно они не включают звонок. И у него нет сотового.

С ним, как оказалось, довольно трудно связаться. Майя осознает это только сейчас, поскольку раньше ей никогда не приходилось его искать. Фрэнк всегда сам приходил к ней, звонил из библиотеки или из дома своего отца, чтобы обсудить планы, или просто появлялся у ее двери. Но она не видела его с тех пор, как он уехал с Обри, и это странно – только позавчера вечером они поцеловались, признались друг другу в своих чувствах. Обри все испортила!

Майя направляется в библиотеку, идет по Ферст-стрит, минуя церковь. Она доберется как раз в тот момент, когда Фрэнк закончит работу. Она знает, что ее появление может показаться актом отчаяния, но как еще ей с ним связаться? Она до сих пор не понимает, почему он так расстроился из-за того, что она рассказала Обри о домике. Но какова бы ни была причина, Майя хочет все исправить. Разрядить обстановку.

В конце концов, она уже запросила в Бостонском университете документы об отсрочке. Мама, конечно, этого не знает, и Майя не скажет ей, пока не будет результата.

Она спешит. Солнце стоит низко, но влажность удерживает дневную жару, и пот выступает у нее на затылке. Она знает, что, вероятно, накрутила себя – Фрэнк, скорее всего, просто был занят, а Обри, вероятно, ведет себя как невнимательная дурочка. Конечно, беспокоиться не о чем, и все же Майя не может перестать думать о том, как они вместе уезжают на его машине.

Должно быть, именно поэтому ей кажется, что она видит их сейчас по дороге в библиотеку, сидящих вместе за столиком в витрине «Данкин Донатс». Должно быть, она была одержима ими весь день и спроецировала их лица на двух незнакомцев. Она замедляет шаг.

Неужели это действительно они болтают за чашкой айс-кофе? Майя видит только спину девушки, но узнает темные волосы, бледные плечи.

Это определенно Обри. И Фрэнк.

Он улыбается, точно так же как улыбался Майе, тепло, немного лукаво и так странно интимно. Сердце Майи колотится, готовое выскочить из груди, пока она идет ко входу. Она знала! Она была права! Если Фрэнк и видит, что она открывает стеклянные двери «Данкин Донатс», то никак не реагирует.

Обри не замечает ее, пока Майя не оказывается в нескольких футах от них, тут ее губы приоткрываются, глаза распахиваются.

Только тогда Фрэнк, кажется, осознает, что происходит. Как и Обри, он выглядит удивленным, но не виноватым.

– Привет! – восклицает он.

Лицо Обри бледно.

Фрэнк выскальзывает из пластиковой кабинки, чтобы поприветствовать Майю. Он улыбается, подходит, чтобы обнять ее. Но Майя ему не позволяет.

Она отступает назад, уклоняясь от его прикосновения – и это удивляет его еще больше. Он выглядит обиженным, пытается встретиться с ней взглядом, но она смотрит мимо него на свою якобы лучшую подругу.

– Я просто зашла за книгой, – объясняет та. – Он порекомендовал мне ее вчера… убедил, что мне сто́ит за ней зайти. – Она поднимает книгу в твердом переплете с дагеротипным изображением на обложке человека, напоминающего фокусника. Чародей, одетый в длинный черный фрак.

– Точно, – подхватывает Фрэнк. – Я рассказал ей о книге, которая, как мне казалось, ей понравится, и одолжил ее. Я ведь работаю в библиотеке и именно этим занимаюсь. И поскольку я собирался уходить, мы по пути зашли сюда выпить кофе.

– Неважно, – произносит Майя. – Мне все равно. – Но слова звучат горько, и Обри отводит взгляд.

В «Данкин Донатс» тихо, единственные другие посетители – медсестра, забирающая большой заказ, и старик, дремлющий за столиком у двери.

Фрэнк вздыхает.

– Прости, если я расстроил тебя, Майя. Я пытался сделать что-нибудь приятное твоей подруге.

– Я не расстроена, – отвечает она. Но ее голос звучит слишком громко, а поза слишком чопорная.

Обри опускает взгляд на стол. Все трое молчат, и Майя задается вопросом, не слишком ли она остро отреагировала.

Неужели она ведет себя как дура?

Когда Фрэнк снова заговаривает, в его голосе слышатся усталость и разочарование.

– Ты же знаешь, я почти ни с кем не знаком в этом городе, – обращается он к Майе. – Я провожу все свое время с тобой или с моим отцом. С мужчиной, который умирает, и с девушкой, которая собирается уехать. Ты бы предпочла, чтобы я не заводил друзей? – Он указывает на Обри, которая, кажется, готова провалиться сквозь землю.

– Конечно нет, – бормочет Майя. Неужели она сейчас в роли «плохого парня»? – Но… моя лучшая подруга?

– Мы оба любим волшебство, – говорит он. – Иллюзии, ментализм и тому подобное. Приятно, когда есть с кем поговорить об этом. – Он переводит взгляд на Обри в поисках подтверждения, но она не отрывает глаз от пола. Майя чувствует, что все выглядит так, словно ей нужно извиниться. Но она этого не делает и не собирается. – В любом случае, – продолжает Фрэнк. – Мне нужно забрать своего отца из его группы поддержки. Увидимся, Майя. – Затем, обращаясь к Обри: – Надеюсь, книга тебе понравится. – Он забирает стаканчик с кофе с собой, оставляя на столе водянистое колечко.

Лицо Майи горит, когда он уходит. Как только он исчезает за дверью, она поворачивается к Обри:

– Ты сделала это нарочно?

Обри качает головой. В ее поведении есть что-то пугающее.

– Я знаю, как это выглядит, – говорит она, – но между мной и Фрэнком ничего не происходит.

– Чья это была идея прийти сюда?

– Его. Определенно его. – Майя внутренне ежится, но старается этого не показывать. – Он начал расспрашивать обо мне, как только я вчера села в его машину, – говорит Обри. – И как только я сказала, что увлекаюсь магией, он заявил, что я обязательно должна почитать эту книгу. – Ее взгляд скользит вниз, к книге, переплет которой находится в опасной близости от лужицы, оставленной стаканчиком Фрэнка. – Он предложил забрать ее из библиотеки сегодня в семь.

– Допустим… но это не значит, что ты должна была являться.

– Мне было любопытно. Я думала, что просто заберу книгу. Я знаю, как это только что прозвучало в устах Фрэнка – будто я случайно заглянула к нему, когда он уходил с работы. Но он вешает тебе лапшу на уши, Майя. Он все это подстроил. Библиотечная книга была просто предлогом, чтобы снова увидеть меня.

Майя сжимает челюсти.

Она видит, что Обри неприятно говорить ей это. Она не пытается обидеть Майю, и это выражение на ее лице – то, которое Майя приняла за раскаяние, – на самом деле жалость. Обри чувствует к ней жалость. И это намного хуже. На протяжении многих лет у них были разногласия, но до сих пор ни один из них по-настоящему не ранил другого.

– О, пожалуйста, – выплевывает Майя. – Ты заявилась ко мне домой вся… как бы это сказать?.. принаряженная, потому что знала, что он тоже приедет.

Обри не пытается защищаться.

– Я хотела разобраться, что он за птица, – отвечает она. – Ты ведешь себя странно с тех пор, как встретила его, и теперь я понимаю, почему. Он странный, Майя. Он все контролирует. И если бы меня спросили, я бы сказала, что это он предложил тебе отложить учебу в университете?

Майя не отвечает. С какой стати ему это делать? В любом случае, она почти уверена, что отсрочка была ее собственной идеей. Она задается вопросом, нравится ли это Обри, доставляет ли ей удовольствие то, как легко она заинтересовала Фрэнка.

– Послушай, – говорит Обри. – Я не злодейка и не пытаюсь украсть твоего парня.

– Почему нет? Разве Фрэнк не лучше, чем какой-нибудь отстойный местный житель, с которым ты в конечном итоге останешься?

Обри встает, берет книгу, смотрит на свой замороженный дункачино. Чашка почти полна, но содержимое подтаяло. Она мгновение колеблется, затем качает головой и выбрасывает его. Направляясь к двери, она говорит Майе:

– Ты не понимаешь этого, не так ли?

Двадцать пять

Рассвет ворвался в окна, как лев. Бренда ушла на работу в 4:30 утра, так что не нужно было бояться кого-то разбудить, и Майя свободно расхаживала взад-вперед по коридору возле своей старой комнаты в футболке и фиолетовых спортивных штанах, которые нашла в подвале. Движение помогало ей думать. Теперь она понимала историю, написанную ее отцом, но пока не могла на нее опереться, дабы найти ответы, проливающие свет на ситуацию с Фрэнком. Возможно, они заключались в том, что Майя, как и Пиксан, забыла что-то важное?

Или это было что-то другое? Что-то более очевидное?

Вспоминать себя семнадцатилетнюю было почти болезненно. День за днем она сидела одна в библиотеке, настолько поглощенная тайной книги своего отца, – переводила ее, делала заметки, осторожно перелистывала хрупкие страницы, что не замечала странного библиотекаря, работающего неполный рабочий день, который, должно быть, наблюдал за ней из-за справочного стола.

Пока она читала книгу, он читал ее. Должно быть, это было легко. Любой мог заметить, что она дорожит этой рукописью. Конечно, Фрэнк использовал это, чтобы познакомиться с ней поближе. Он как сотрудник библиотеки имел доступ к ее абонементу и видел, что она интересуется Гватемалой. Фрэнк, которого она знала, мог легко выдумать историю о том, как он тайком на рассвете забрался на пирамиду майя. Теперь она очень сомневалась, что это произошло на самом деле или что он когда-либо бывал в Гватемале. Должно быть, он решил, что это впечатлит ее, и оказался прав.

Но на этом он не остановился. Когда Фрэнк узнал, что книга написана ее покойным отцом, его интерес возрос. Теперь она задавалась вопросом, было ли это отчасти причиной, по которой он выбрал ее. Как и у Кристины, отдалившейся от своих родителей, у Майи была дыра в жизни – и Фрэнк увидел в этом возможность.

Он хотел заполнить эту пустоту, стать для нее самым важным человеком – и он хотел этого немедленно. Если она не была свободна, когда ему хотелось, – скажем, если у нее были планы с Обри, – тогда он любыми способами старался заставить ее опоздать.

В первый раз рассказать ему о своем отце он попросил Майю жарким ленивым днем, когда они сидели на траве на городской площади, потягивая вишневый коктейль.

«Что ты хочешь знать?» – спросила она.

«Его историю».

И он знал, что эта история – все, что у нее было. Та, которую она назвала ему своей любимой, та, которую она узнала от мамы, когда была маленькой. Бренда часто рассказывала ее Майе перед сном, и как многие другие истории, перешедшие от родителей к детям, с годами она приобрела качество волшебной сказки, гладко отшлифованной бесчисленными пересказами. Некоторые детали поблекли, в то время как другие стали преувеличенными, но суть осталась прежней.

* * *

Мама Майи почти ничего не знала о Гватемале до поездки туда, и это привлекло ее в том числе. Бренде было двадцать два года, и ее нога никогда не ступала за пределы США. Трое ее братьев переехали в другие штаты, оставив ее заботиться о пожилых родителях, которые все еще скорбели о смерти своей старшей дочери. Часть Бренды всегда знала, что она никогда по-настоящему не покинет Питсфилд, и, возможно, именно поэтому другая, менее послушная часть ее души отчаянно стремилась уехать. И Гватемала показалась ей настолько далекой от Питтсфилда, насколько это вообще возможно.

Поездка была организована группой, связанной с церковью, которую Бренда отказалась посещать давно, как только у нее появилась такая возможность. И дело было не в отсутствии у нее духовности; она просто не покупала то, что продавала церковь. Она отправилась в Гватемалу не для того, чтобы проповедовать послание Христа, а для того, чтобы узнать жизнь. Позволить этому опыту изменить ее. Другими словами, она отправилась заниматься прямо противоположной миссионерской деятельности работой, что было типично для Бренды. Она была бунтаркой. Всегда была, несмотря на спокойный характер.

Бренда должна была прожить там месяц. В Гватемала-сити ее разместили в доме у супружеской пары средних лет, имевшей двоих детей: дочь, которая переехала, и сына – студента колледжа, который жил с родителями.

Парой средних лет были бабушка и дедушка Майи.

Их сына звали Хайро.

Бренда с самого начала смущалась в его присутствии. Он тоже стеснялся ее, а это означало, что в первую неделю ее пребывания они почти не разговаривали, хотя часто бывали вместе в гостиной. В результате они медленно узнавали друг друга, украдкой бросая взгляды, разговаривая на ломаном испанском или сидя в молчании, которое становилось все более и более комфортным. Вскоре стало очевидно, что у них есть чувства друг к другу, но казалось, что из этого ничего не выйдет. Они были из разных миров. Кроме того, им никогда не удавалось остаться наедине.

И вот однажды ночью Бренда проснулась, услышав странный звук за окном. Быстрое постукивание, прерываемое моментами тишины, как у дятла, но в нем было что-то неестественное, точно механическое. Оно было достаточно громким, чтобы разбудить ее, но не настолько, чтобы помешать уснуть. Хотя ей было любопытно узнать, что происходит, вскоре она снова заснула.

Она забыла об этом до следующей ночи, когда это случилось снова. На этот раз Бренда встала с кровати и подошла к окну. Она высунула голову наружу – там не было никаких москитных сеток – и прислушалась. Стук доносился с крыши. Она подняла голову, но ничего не увидела, поэтому вернулась в постель и вновь заснула, под него. Ей снилась механическая птица с медными перьями и шестеренками вместо сердца, снилось, как она клюет ветку, пытаясь сказать ей что-то своим странным отрывистым кодом. Петли заскрипели, когда она расправила крылья и улетела.

Утром она попыталась узнать о происхождении этого звука у обитателей дома, но ее плохой испанский помешал ей что-либо выяснить. На третью ночь, как только Бренда услышала его, она встала с постели, на цыпочках вышла на улицу и поднялась по ржавой лестнице, ведущей на крышу.

Там воздух был другим, более свободным и открытым, чем внизу, где дом со всех сторон окружала стена из шлакоблоков. Бренда со страхом огляделась вокруг, понятия не имея, что она обнаружит, но ее испуг растаял, потому что она увидела, что это был он.

Хайро. Он сидел на краю крыши, спиной к Бренде, свесив ноги за борт, и держал какой-то предмет у себя на коленях. Это и был источник звука. Когда Бренда подошла ближе, она увидела, что это была не механическая птица, а старая пишущая машинка. Его пальцы порхали по клавишам. Хайро ждал, пока все уснут, а затем выносил машинку на крышу, где звук не мог никому помешать. По крайней мере, так он думал.

Он извинился перед Брендой за то, что разбудил ее, но она не возражала. Она осталась, и они разговаривали, пока не померкли звезды и не взошло солнце, и после этого она стала приходить к нему несколько вечеров в неделю. Так они и полюбили друг друга. На крыше дома в Гватемала-сити, глядя поверх стены, увенчанной колючей проволокой. Они говорили о самых разных вещах, и вскоре все уже хвалили Бренду за то, насколько улучшился ее испанский.

О них пока никто не знал, но они планировали сообщить его семье. Они хотели быть вместе и обручились бы, если бы Хайро не был убит через три недели после того, как Бренда обнаружила его пишущим на крыше. Бренда не знала, что беременна, когда собирала свои вещи и со слезами на глазах прощалась с принимающей семьей. Только три недели спустя, когда она обнаружила, что ее тошнит каждое утро, она все поняла.

Она всегда хотела детей, но все получилось совсем не так, как она себе представляла. Она знала, что ей будет трудно растить ребенка в одиночку, не говоря уже о том, что пройдут годы, прежде чем ее родители-католики простят ее, но никогда не было никаких сомнений в том, что у нее будет этот ребенок. История закончилась тем, что ее мама всегда называла самым счастливым днем в своей жизни. Днем, когда родилась Майя.

«Я понимаю, почему эта книга так важна для тебя», – сказал тогда Фрэнк.

Он казался таким хорошим слушателем, но теперь Майя поняла, что он просто знал цену человеческих историй. Тех, которые рассказывают о том, кто мы такие и откуда родом. Наши личные мифы о сотворении мира, в честь которых мы каждый год задуваем свечи. С таким же успехом Майя могла бы вручить Фрэнку ключ от своей головы и своего сердца в тот же день, когда рассказала ему историю про своего умершего отца.

Она увидела это при ясном утреннем свете, когда остановилась, чтобы попить воды у кухонной раковины. Она сказала себе, что нужно сосредоточиться, надеялась, что чтение книги пробудит что-то незакрепленное, какое-то воспоминание – и это произошло, но оно было слабым. Она поставила стакан, закрыла глаза и прижала ладони к глазницам. Она смогла вызвать в памяти запах уютного очага и журчание ручья, но когда попыталась вспомнить, что же она на самом деле видела той ночью – что произошло после того, как она отправилась на поиски домика, – единственным образом, который возник в ее мозгу, был ключ Фрэнка.

Двадцать шесть

«Ты не понимаешь этого, не так ли?»

Слова Обри крутятся в голове Майи, пока она идет домой. Она так растеряна, что не замечает машину, выезжающую с заправки, и оказывается у нее на пути. Водитель сигналит. В воздухе пахнет бензином. Ее план состоял в том, чтобы уладить отношения с Фрэнком, но произошло обратное. Уходя из «Данкин Донатс», он был расстроен из-за нее… хотя именно он решил снова встретиться с Обри.

Почему?

Мама поднимает глаза, когда Майя входит в парадную дверь. Она сидит на диване, положив ноги на кофейный столик, и красит ногти на ногах в желтый цвет. По телевизору показывают документальный фильм о природе.

– Что случилось? – спрашивает она.

– Ничего. – Майя не хочет снова слышать о том, что Фрэнк перестанет иметь значение, как только она доберется до Бостонского университета. Она уходит в свою комнату.

Мама тихонько стучит в дверь.

– Эй. – Она заглядывает внутрь. – Это из-за Фрэнка?

Майя начинает плакать. Она никогда не умела держать все в себе. Она признается, что застукала Обри с Фрэнком в «Данкин Донатс».

– Ты точно сейчас говоришь про Обри? – удивляется мама. – С каких это пор вы ссоритесь из-за какого-то парня? – Слова обжигают, потому что Майя знает, что это правда. – Вы обе знаете его… сколько? Две недели?

– И что?! – взвивается Майя, понимая, к чему клонит мама. – Что с того?

– Тебе не кажется, что ты им почти одержима? Когда ты в последний раз заглядывала в книгу своего отца?

Майе нечего возразить, поэтому она молчит, и мама сдается и возвращается в гостиную к своему документальному фильму о природе.

Хорошо, что она не знает о возможной отсрочке в университете, думает Майя, поскольку ей очень не хочется делиться с мамой ужасной неуверенностью в своем будущем. Она никогда не была одним из тех подростков, которым не терпится сбежать от семьи, возможно, потому что она у нее такая маленькая. Ее мама часто ссорится с родителями, которые продолжают находить причины разочаровываться в дочери даже сейчас, когда простили ее за то, что у нее родилась Майя. Они всегда были только вдвоем с мамой против всего мира. Эти последние несколько ночей, проведенных дома, были бы эмоциональными в любом случае, но вместо того, чтобы пытаться насладиться временем, которое она проводит с мамой, готовя вместе и ужиная с ней, Майя думает только о Фрэнке. Она едва ли ощущает вкус свежего базилика в баклажанах, обжаренных во фритюре, или кокосовое молоко в рисе.

Она то и дело представляет улыбку, которую Фрэнк подарил Обри, словно он был ее водителем во время какого-то романтического ограбления. Майя раньше считала, что эта улыбка предназначена только для нее, теперь она не знает что и думать. Фрэнк казался таким ранимым позавчера вечером, рассказывая ей о болезненных моментах своего детства, и был таким искренним, когда признавался в своих чувствах к ней. «Я провожу все это время с тобой, потому что хочу быть только с тобой». Эти слова запечатлелись в ее памяти, едва слетев с его губ. Но говорил ли он то, что думал в действительности?

«Ты не понимаешь этого, не так ли?» – сказала Обри, и она права. У Майи нет никаких подсказок и доказательств. Однако поразмыслив над этим в саду на закате во время ужина со своей мамой, она решает, что ей нужен ответ. Потому что если Фрэнк думает, что может поцеловать Майю и отказаться от нее ради ее (более симпатичной) подруги, ему придется сказать ей об этом в лицо. Майя не уедет из города, ничего не узнав. Если бы библиотека завтра была открыта, она бы подождала, но поскольку она будет закрыта, ей просто придется отправиться домой к Фрэнку и спросить его.

Она в общих чертах знает, где он находится – на опушке леса, – и, вероятно, сможет найти точный адрес в телефонной книге. Единственная проблема – это добраться туда. Это слишком далеко, чтобы ехать на велосипеде. Ей придется попросить машину у своей мамы – но одолжит ли она ее, узнав о планах дочери?

– Ты чувствуешь? – спрашивает ее мама.

– Что именно? – Капля дождя падает на щеку. Майя поднимает глаза к небу. Слегка облачно. – Может, нам стоит пойти внутрь?

Они ждут. Больше никаких капель. Они выносят складной столик, кувшин с лимонадом и стаканы.

– Думаю, все нормально, – говорит мама.

У Майи возникает идея.

– Слушай, могу я подвезти тебя вечером до работы и потом взять твою машину? – Мама смотрит на нее вопросительно. – Знаешь, – продолжает Майя, – раз уж кажется, что может пойти дождь, я подумала, что лучше мне сегодня вечером съездить к Обри.

– Конечно, – соглашается мама, ничего не подозревая.

Еще одна капля дождя падает на плечо Майи. Она чувствует, что ее лицо пылает.

* * *

Погода не меняется, когда Майя проезжает мимо озера Онота, где дома расположены далеко друг от друга, а лес гуще. На этих узких дорогах почти нет фонарей. Она нашла адрес отца Фрэнка в телефонной книге, сопоставив его с имеющимся у нее номером городского телефона, на который никак не могла дозвониться.

Она чуть не пропускает поворот на Каскад-стрит. Идущая вдоль опушки государственного леса, она больше похожа на мощеную тропу, чем на улицу. По обеим сторонам густой частокол деревьев. Майя нервничает. Фрэнк никогда не уточнял, что за проблемы у его отца. Он использовал такие слова, как злокачественный и неизлечимый, но никогда не называл конкретную болезнь, и она никогда не давила на него. Потому что кто она такая, чтобы заставлять его говорить о чем-то болезненном?

Теперь она жалеет, что не узнала больше о том, с чем вот-вот столкнется. Здесь, на этой темной, поросшей лесом дороге, она чувствует себя менее возбужденной, чем дома. Она вспоминает неприятности, о которых упоминал Фрэнк, скандалы, из-за которых он в детстве уходил в лес. Майе почти ничего о нем не известно, так мало он о себе говорит.

Она уже подумывает о том, чтобы развернуться, когда справа от нее возникает почтовый ящик. Она видит на нем номер; сам дом незаметен с дороги, он стоит в конце длинной подъездной дорожки. Тот, кто решил обосноваться здесь, должно быть, ценит уединенность частной жизни, и подобное ее появление может быть расценено как вторжение.

Однако Майя уже проделала весь этот путь. К тому же Фрэнк никогда не стеснялся заглядывать к ней без приглашения.

Она говорит себе, что постучит тихонько, чтобы не разбудить отца Фрэнка, если он вдруг спит. Если никто не ответит, она развернется и поедет домой.

Вопреки ожиданию дом оказался большим и впечатляющим. Она восприняла поношенную одежду Фрэнка и работу в библиотеке на неполный рабочий день как свидетельства того, что он, а следовательно, и его отец небогаты. Однако теперь она видит, что они живут в величественном доме в колониальном стиле с высокими окнами и крутой остроконечной крышей. Машина Фрэнка стоит у входа, и на первом этаже горит свет.

Майя паркуется на краю подъездной дорожки и засовывает свой раскладной телефон в задний карман, прежде чем выйти из машины. Теперь, когда она здесь, она не может поверить, что делает это. И ей очень хочется бы чтобы Обри была рядом, несмотря на то, что они поссорились.

Высокая трава бьет ее по икрам, пока она идет по лужайке. Здесь явно давно не косили. Она слышит стрекотание сверчков. Ветер в листве. Луна полная, но по большей части скрыта, и в воздухе чувствуется тяжесть. Она делает глубокий вдох, прежде чем постучать.

Шаги раздаются сразу же. Они спешат к двери, затем останавливаются. «Пожалуйста, пусть это будет Фрэнк, пожалуйста, пусть это будет Фрэнк».

Мужчина, более пожилой, приземистый и бледный вариант Фрэнка, открывает дверь. Седые волосы и выраженный живот, но такой же маленький подбородок. Те же тонкие губы. Его глаза сужаются, когда он безуспешно пытается вспомнить ее.

– Кто ты?

– Привет, я Майя. Я подумала, если…

– Что ты здесь делаешь? – Он говорит тихо, но настойчиво.

– Я ищу Фрэнка.

Он не скрывает недоумения:

– Фрэнка? Ты здесь из-за Фрэнка?

– Да, но… если сейчас неподходящее время… – Она не может понять, что с ним не так. Он раздраженный и странный, но не выглядит больным.

– Его здесь нет. Я скажу ему, что ты заходила.

«Но машина Фрэнка, – думает она, – прямо там, на подъездной дорожке».

– Могу я спросить, куда он пошел?

Он пренебрежительно машет рукой в сторону леса:

– О, он где-то на заднем дворе.

Где-то на заднем дворе?

– Он у себя в домике?

Этот вопрос, кажется, застает его врасплох. Затем его удивление сменяется улыбкой, которая до дрожи напоминает улыбку его сына, но без теплоты, и это похоже на разницу между смехом с кем-то и смехом над кем-то.

– Да, – отвечает он. – Полагаю, он там.

– Как мне туда добраться? – Она старается говорить уверенно, но отец Фрэнка заставляет ее нервничать.

– В домик? Тебе придется идти туда пешком, а на улице темно.

– Я знаю, – говорит она. Но даже почти полностью закрытая, полная луна достаточно яркая, а на мамином брелоке для ключей есть маленький фонарик.

– Дорога начинается прямо там, – говорит он со странной веселостью в голосе, которая ей не нравится. Он указывает за угол дома. – Иди по ней, пока не дойдешь до ручья, затем перейди его. Ты найдешь моего сына на другой стороне. Это недалеко, но тебе понадобится фонарь. У тебя он есть? – Она поднимает фонарик на цепочке. – Этого будет недостаточно. Жди здесь.

Пока его нет, она заглядывает через приоткрытую дверь в захламленное фойе. Маленький письменный стол притулился у подножия широкой темной лестницы, столешница завалена нераспечатанной почтой. Вдоль стены тянутся стопки газет и чего-то похожего на журналы или отраслевые справочники. У нее дурное предчувствие. Она понимает, что должна уйти, но ею руководит нечто более темное, чем любопытство, какой-то другой импульс, которому она даже не пытается дать названия.

Вспыхивает свет – мощный белый луч бьет прямо ей в глаза, ослепляя ее. Девушка отшатывается назад, вскидывая руки, чтобы закрыть лицо.

– Извини, – говорит отец Фрэнка, стоя теперь прямо перед ней. – Просто хотел убедиться, что он работает.

Свет со щелчком гаснет, но его остаточное изображение – это все, что она может видеть. Отец Фрэнка вкладывает тяжелый фонарь ей в руку и, выйдя вслед за ней на улицу, указывает растерянной Майе на заброшенную дорогу за домом. Старая лесовозная дорога заросла, но все еще сохраняет свои очертания. В воздухе витает запах дождя, насыщенный, землистый. Здесь уже давно никто не ездил, старый асфальт покрыт ковром из опавших листьев, сквозь него пробивается растительность. Молодые деревца, папоротники, мох. Майя благодарна за фонарь, потому что деревья вокруг нее становятся гуще. Она идет, направляя свет перед собой. Заяц перебегает ей дорогу, и она вздрагивает. Здесь есть и другие опасности помимо того, что она может заблудиться, и все же кажется, что она не в состоянии повернуть назад.

Она пытается предугадать, как Фрэнк отреагирует на ее появление без предупреждения. Почему он так скрытничает насчет этого места?

Ты не понимаешь этого, не так ли?

Майя идет быстрее. Она слышит ручей прежде, чем видит его прямо впереди, и это напоминает ей историю Фрэнка о том, как именно этот звук привел его обратно на дорогу, когда он заблудился. Плеск воды, который он описывал, был настолько отчетливым, что она почувствовала что-то похожее на узнавание, когда начала двигаться к мосту. Облако закрывает луну. Фонарик мерцает в ее руке.

* * *

Дверь закрывается за ее спиной.

– Вау, – выдыхает она.

Фрэнк только что впустил ее внутрь, и хотя она знала, чего можно ожидать, ничто не могло подготовить ее к увиденному. Сколько труда и любви он, должно быть, вложил в это строение. Какой уровень мастерства! Трудно поверить, что это первый коттедж, построенный Фрэнком. Запрокинув голову, она смотрит вверх и вспоминает, как он использовал термин «потолок собора», и она не знала, что он имел в виду, но теперь понимает, как потолок может придать месту ощущение святости. Высота, парящие балки, сделанные из сосны, и розовое золото огня в камине. Благодаря его свету, множеству обетных свечей, сверкающих на подоконниках и столешницах, и лунному лучу, проникающему через окно, Майя может разглядеть все, и это прекрасно.

– Что думаешь?

– Это… – Она поворачивается к нему. – Потрясающе. – Она не собиралась говорить так спокойно. Несколько мгновений назад она мчалась сюда через лес, невероятно расстроенная из-за того, что Фрэнк и Обри вместе пили кофе. (А что потом? И почему она не может вспомнить, как переходила мост? Или постучала в дверь, или как Фрэнк впустил ее внутрь? Как будто она промотала последние несколько минут, как трек на компакт-диске.) Впрочем, сейчас это вряд ли имеет значение. Ей понятно одно: находясь здесь, она чувствует себя лучше. Безопасно. Она готова проигнорировать все остальное.

Она просто очень счастлива быть здесь, с ним.

– Вот, – говорит он, протягивая ей руку. – Давай я покажу тебе все вокруг.

Ей странно трудно поднять руку, поэтому он сам хватает ее, переплетая их пальцы. Он ведет ее по просторному этажу открытой планировки, она ступает неуверенно, ощущая тяжесть и приятную дремоту. Должно быть, это из-за огня в камине.

Каменный камин встроен в стену. Серые камни доходят до самого потолка, гладкие и круглые, разных размеров – от ее кулака до дыни. Майя и Фрэнк замирают, наслаждаясь теплом. Она закрывает глаза, чувствует жар на своем лице и запах горящего дерева.

Он ведет ее вверх по деревянной лестнице, расположенной в центре комнаты. Она тоже сделана из сосны того же медового цвета, что и стены. Перекладины под ладонями девушки твердые, отполированные до блеска, но как и во всей остальной части дома, естественная неровность дерева сохранена. Перекладины похожи на ветви.

Чердак напоминает домик на дереве, о котором она, возможно, мечтала в детстве. Скатный потолок до пола по обе стороны от огромной кровати, покрытой подушками и одеялами. Идеальное место, чтобы полежать и посмотреть на звезды через круглое выпуклое окно в крыше. Фрэнк и здесь зажег свечи, и она видит цветы, в стеклянном кувшине на деревянном столике у кровати. Он, должно быть, знал, что она придет.

Ощутив его руку на своем плече, она предполагает, что он отведет ее к кровати. И она пойдет. Но вместо этого он осторожно направляет ее обратно вниз по лестнице, говоря, что у него кое-что стоит на плите.