От нее мог произойти только нежнейший запах рисовой кашицы или вкусно изготовленного сена, которым госпожа Нордман-Северова так долго кормила знаменитого художника Илью Репина. — Наталья Борисовна Нордман-Северова (1863–1914) — спутница жизни И. Е. Репина. Имея радикальные взгляды в ряде общественных и бытовых вопросов, смело проводила их в жизнь, снискав репутацию эксцентричной и властной особы. Порядки, заведенные ею на даче Репина в Пенатах (Куоккала), во многом предвосхищали austerity революционной эпохи (не случайно упоминается она в связи с вынужденным вегетарианством Коли и Лизы). Гости Пенат вспоминают, среди прочего, обилие плакатов и изречений на стенах: «Не оскорбляйте прислугу, давая ей на чай», «Не ждите прислуги, ее нет», «Все делайте сами», «Не беспокойте горничную докладом, а бодро и весело ударьте в там-там», «Не оставайтесь к обеду без приглашения» и т. п. [ср. ДС 8//10], обычай здороваться за руку с дворником и садовником [ср. ниже, примечание 19] и др.

Г-жа Нордман учредила в доме растительную диету, в которой главным блюдом было сено:


«Много посмеялись газеты над великим художником, который на старости лет начал «сено есть»… Действительно, суп из сена я у них ела, от вареного овса всячески увиливала, предпочитая утолять аппетит томатами, капустой и прочими привычными блюдами. Помню, подавалась «селедка» не то из рубленой моркови, не то из картофельной шелухи [ср. «фальшивого зайца», «морковное жаркое» и «картофельную чепуху» из меню Коли и Лизы в ДС 17]. Хозяйка дома считала, что отбросов быть не должно, что все они применимы для еды (увы! в годы военного коммунизма мы сами принуждены были этому поверить)… Карикатуристы «Петербургской газеты» усердно занимались ею» [Лидарцева, Воспоминания о Репине].


Сенная диета Репина, получившая громкую известность, была одним из курьезов щедрой на чудачества российской belle époque. Ее не обошли вниманием и учителя Ильфа и Петрова — сатириконовцы: «Марья Николаевна… была склонна к «новому искусству», любила Сологуба, Блока, «Аполлон», сено и солому а 1а Репин…» [О. Л. Д’Ор, Стилизованная елка // О. Л. Д’Ор, Рыбьи пляски]. «Товарищи! Все на сенокос! В сене наша будущность…» [проповедует г-жа Нордман в фельетоне — О. Л. Д’Ор, Ст 29.1912]; «[Голодным французам в Москве 1812 г.] осталось одно сено, но не было госпожи Нордман-Северовой, чтобы сварить им из сена бульон, курицу и компот» [Всеобщая история, обработанная «Сатириконом», 235]. В сознании публики имя художника прочно связалось с сеном: «Я слышал своими ушами в Крыму, в санатории, как, получив известие, что Репин скончался, одна вдова профессора, старуха, сказала другой: «Тот самый, что сено ел». Услышав эту чудовищную характеристику Репина, я, конечно, не мог не подумать, что в подобной его репутации виновата, в сущности, Наталья Борисовна» [Чуковский, Современники].

20//12

Я здесь, Инезилья, стою под окном. — Цитата из романса Глинки на слова Пушкина. Текст романса: Я здесь, Инезилья, / Стою под окном, / Объята Севилья / И мраком и сном — слегка отличается от пушкинского (Я здесь под окном) [см.: Алексеев, Из истории…, 159].

20//13

Совершенно разошедшиеся демоны… повезли парочку в кино «Арс». — Старый кинотеатр на Тверской, 61, недалеко от Триумфальной площади. Позже в этом здании разместился драматический театр им. К. С. Станиславского.

20//14

…Ипполит Матвеевич повез Лизу в «Прагу», образцовую столовую МОСПО… — Ресторан в начале Арбата, существует до сих пор. До революции там «собиралась богемно-купеческая и артистическая Москва»; вдоль ресторана тянулся «хвост высокосаночных лихачей» [Степун, Бывшее и несбывшееся, т. 1: 316]. В 1927 слово «ресторан» в госсекторе не применялось: в справочнике «Вся Москва» даже самые большие рестораны — «Прага», «Гранд-Отель», «Европа», «Савой» — числятся как «столовые». Здоровье и радость — / высшие блага — // в столовой «Мосселъпрома» / (бывшая «Прага») [В. Маяковский]. В Одессе «прославленные «кафэ Робина и Фанкони» стали «идальнями Укр-нархарча» [Д. Маллори, Из вагонного окна, Ог 12.08.28].

20//15

«Прага» поразила Лизу обилием зеркал, света и цветочных горшков. — Те же признаки арбатского ресторана находим в рассказе И. Бунина «Казимир Станиславович» (1916): «…горшки с тропическими растениями, из тех, что переезжают с похорон на свадьбы и обратно» и «…большой зеленоватый зал со множеством широких зеркал…» В последние годы ancien regime это уже не прежний, респектабельный, но «большой низкопробный ресторан». У Бунина заглавный герой, обнищавший, опустившийся дворянин, приезжает в «Прагу», чтобы вспомнить доброе старое время, и оставляет там (а затем в публичном доме) все свои деньги ¹. Сходство между романом и рассказом можно видеть также во времени действия (весна — апрель) и в поведении пожилого женолюба, например: «Казимир Станиславович несколько раз выходил из жаркого зала в прохладные коридоры, в холодную уборную, где странно пахло морем…» (ср.: «Ипполит Матвеевич часто вскакивал и, не извинившись, уходил в уборную» — отметим даже параллелизм синтаксиса в первой половине фраз).

20//16

Теперь ему было положительно стыдно за свои баронские сапоги с квадратными носами, штучные довоенные брюки и лунный жилет… — Тупоносые сапоги — признак старомодного вкуса. Ср. Бунина: «[Старый улан]…в просторном чесучовом костюме и тупоносых башмаках…» [Натали, действие в 1880-е гг.] или воспоминания старого кадета: «…высокие, грубые юнкерские сапоги с широкими, как буква «п», носами» [Вадимов, Люди и звери, 7].

Стыд Воробьянинова отдает классикой. У Бальзака Люсьен Шардон, попав в Париж, стыдится своего костюма и обуви. «Живое воображение… открыло ему безобразие его отрепий… старомодный покрой и неудачный оттенок этого нелепого синего фрака… Жилет был чересчур короток и в забавном провинциальном вкусе… Нанковые панталоны он встречал только на простолюдинах… Какая женщина могла подивиться красоте его ног в грубой обуви, привезенной из Ангулема?» [Утраченные иллюзии, ч. 2].

20//17

— Будьте добры! — взывал он к пролетавшим мимо работникам нарпита. — Сию минуточку-с! — кричали официанты на ходу. — Беготня половых (официантов) — общее место в ресторанно-трактирных сценах. Ср. у Гоголя: «Половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом» [Мертвые души, гл. 1]; у Чехова: «Половые, толкаясь и налетая друг на друга, носили целые горы блинов…» [Глупый француз]; у Бунина: «…белые половые бегали, танцуя, выгибая спины и откидывая назад затылки…» [Жизнь Арсеньева, кн. 5]; у Н. Москвина: «Быстрокрылая белая рать, как пречистые херувимы, летает от стола к столу» [Чай // Н. Москвин, Снова в пути]. Было выражение «бегать в половых»: «Все [наши] и дедья-то в половых бегали. Весь род бегал. Бегуны!» [Леонов, Вор, 22].

20//18

— Однако, — пробормотал он, — телячьи котлеты два двадцать пять… — Ср. в «Анне на шее» Чехова: «[Муж Анны] брал грушу, мял ее пальцами и спрашивал нерешительно: — Сколько стоит? — Двадцать пять копеек. — Однако! — говорил он и клал грушу на место».

20//19

Скажите, товарищ, нет ли у вас чего-нибудь вегетарианского? — Обращение «товарищ», пожимание руки работникам сервиса — черты демократизированного советского быта: «Товарищ, кофе!.. Заливного поросенка, товарищ!» [в ресторане; Н. Beraud, Се que j’ai vu a Moscou, 62–65]. «Подозвать ту вот симпатичную женщину в белом, да и заказать ей два стакана кофе… по-варшавски? — Слушайте, товарищ… нам бы… этого…» [Н. Погодин, Зайдемте в советскую чайную, Ог15.01.28]. «Да вы брейте, товарищ!» [клиент — разговорчивому парикмахеру; В. Андреев, Серый костюм, гл. 3 (1930, действие в 1925)]. В то же время, по словам Шульгина, к московским официанткам «обращаться официально надо «гражданка», но лучше «барышня»» [Три столицы, гл. 17] ². — Забавно, что припертый к стене Ипполит Матвеевич предлагает Лизе студенческое овощное меню — объект еще недавнего презрения. Это напоминает такие лицемерные возгласы Ипполита Матвеевича, как «властью рабочих и крестьян» или «дерут с трудящихся втридорога».

20//20

В Ипполите Матвеевиче продолжал бушевать делопроизводитель загса. — Применяемую здесь фигуру см. у А. Аверченко: «Во мне заговорил игрок…»; «Игрок во мне уже не говорил, а вопил благим матом» [Настоящие парни].

20//21

На время выручила концертная программа. — Типичные элементы ресторанной эстрады, как они зарисованы советскими и иностранными гостями Москвы, — это частушки на темы дня, исполняемые певцом и певицей в деревенских костюмах, гармоника, балалайка (играют очень хорошо), русские и кавказские танцы (тоже в хорошем исполнении), сопрано (обычно неважное), цыганский хор, развязный конферансье с остротами и прибаутками на актуальные темы. В более «вестернизированных» ресторанах — номера в стиле американской эстрады (так себе), сопрано с итальянским оперным репертуаром, иногда неплохой бас и та же по-деревенски одетая парочка, но с менее злободневной тематикой. В «Праге» в январе 1927 для посетителей играет оркестр, поет украинский хор и читаются лекции [Wicksteed, Life Under the Soviets, 36; Benjamin, Moscow Diary, 108].

Очерк H. Равича «Мещанин веселится» дает несколько иную — и тенденциозную, как это видно уже из заглавия — зарисовку ресторанной или, как ее тогда называли, пивной эстрады лета 1927. В 8 часов вечер открывается «детскими песенками» двусмысленного содержания и сальным анекдотом. В 10 часов наступает очередь экзотического репертуара для нэпманов: «…негры, бананы, острова Таити, любовь к цветной девушке, фокстроты всех видов». В 11 часов появляются «девушки, продающие цветы, и немые, рассовывающие повсюду подозрительные запечатанные пакеты». В 12 часов «рыдает цыганский хор»; в час ночи другой хор поет о ямщиках, Стеньке Разине и проч. Бывают также сатирические номера (один исполнитель изображает реакционного обывателя, другой — благонамеренного советского гражданина) и политические (антитроцкистские) куплеты [ТД 08.1927]. Ресторанная эстрада в Ленинграде (рифмованный конферанс на темы нэпа, певица с романсом «Мы разошлись, как в море корабли», цыганы) изображена в «Растратчиках» В.Катаева [гл. 7].

В. В. Шульгин, описывая московский «кабак» примерно того же времени, упоминает рекламные номера: «В воздухе стоял сизый дым, сквозь который четыре девы, стоя на эстраде в фантастических костюмах, нечто вопили. Это нечто оказалось некое мистическое слово «Моссельпром»… О Моссельпром, о Моссельпром, / Перевернул ты все вверх дном! / Исчезли беды и напасть, / Жизнь наша стала просто сласть. / О Моссельпром, и т. п. При этом они дрыгали ножками и ручками… Потом появился хор, который очень недурно пел какие-то песни. Публика поддавала и вообще вела себя неприлично» [Три столицы]. О Моссельпроме см. ДС 25//1.

Ипполит Матвеевич ведет свою даму в ресторан высокого, по московским стандартам, класса. Места более низкого пошиба подавляют иностранных наблюдателей эпохи нэпа мрачностью своего веселья: полумрак, шныряющие в нем темные личности, отсутствие оживления и смеха, обилие халтуры и скабрезности в пивной эстраде, которой кормились в те годы преимущественно безработные актеры, производят угнетающее впечатление. [Шульгин, Три столицы; Савич, Воображаемый собеседник, гл. 6; Кольцов, Пустите в чайную (1928); Нежный, Былое перед глазами, 188–192; Béraud, Се que j’ai vu a Moscou, 85, и др.].

20//22

Воробьянинов — растратчик. — Растрата — одно из наиболее частых в 20-е гг. должностных прегрешений, тема бесчисленных статей, рассказов, пьес, кинофильмов и даже медицинских исследований. В мае 1927, т. е. именно во время действия ДС, «Известия» сообщают о серии судов над растратчиками: старший бухгалтер, присвоивший 43 тысячи рублей казенных денег, приговорен к расстрелу, заведующий магазином, растративший 17 тысяч, — к 8 годам со строгой изоляцией [Из 18.05.27 и 21.05.27]. «Минздравом организована клиника по изучению растратчиков при МУРе» [эпиграф над рисунком в См 30.1926].

«Судя по некоторым признакам, сейчас утверждается [в литературе] мода на растратчика», — отмечает пресса [См 28.1927]. Наиболее известное произведение на эту тему — «Растратчики» В. Катаева (1926); упомянем также фельетоны М. Булгакова: «День нашей жизни», «Угрызаемый хвост», «Бубновая история» — и М. Кольцова: «Путешествие в Дюшанбе», «Пустите в чайную»; повесть Вл. Лидина «Идут корабли»; сборник «Растраты и растратчики» (ред. Ф. Благов, 1926); фильмы «Круг» («Долг и любовь»), «В трясине», «Свои и чужие», «Растрата» идр. [Советские художественные фильмы, т. 1]. Ср. мотивы растраты у соавторов в ЗТ 4 (работники арбатовского кооператива), 11 (т. Индокитайский), 17 (Паниковский-растратчик). В первой редакции ДС была сюжетная линия писателя Агафона Шахова, написавшего роман о растрате, прочтя который кассир издательства (выведенный в романе и получивший в подарок авторский экземпляр) совершал растрату [Одесский и Фельдман, ДС, 179–182, 260–263, 360–362].

Обычные услады растратчиков — женщины, рестораны, катанье на извозчике, такси или казенной машине. Из интервью с московскими лихачами: «С наших козырьков человек обязательно в Бутырки попадает. Сидит он себе в железном тресте, а потом в «Прагу» как зачнет ездить — значит, до казны добрался» [Г. Яффе, Руки и вожжи, КН 17.1929]. Зловеще-подозрительной казалась уже сама ассоциация казенных денег и городских средств транспорта: «Это зачем же, товарищи, на извозчика садиться с казенной наличностью?» [Катаев, Растратчики, гл. 2].

Очевидный для всех богатый драматический и философский потенциал растраты сделал ее «горячей» темой. Писатели реалистического направления склонны были облекать растрату в такие традиционные категории «большой» литературы, как трагическая ошибка, душевный кризис, очистительное испытание и проч. Более модернистское решение рассматривало растрату как безотчетную реакцию на экзистенциальную тоску, порожденную серостью советской жизни, как иррациональное соскальзывание с проторенного пути на «поиски чего-то иного», приводящее к распаду жизни и к гибели героя — примерно так можно резюмировать роман О. Савича «Воображаемый собеседник» (1928).

Решая тему эксцентрически и в духе черного юмора, юмористы изображают соблазн казнокрадства как неодолимую стихию, против которой начальники учреждений воздвигают всевозможные преграды — от слезных призывов к бухгалтерам и кассирам воздержаться от кражи и приказа гнать от учрежденческого подъезда «к чертовой матери всех извозчиков» до блестящей идеи хранить наличность в виде медных монет («Десять больших мешков, пудов сорок, пусть-ка попробуют сопрут!»); от политики приема на должности кассиров только безруких инвалидов, ибо «руки — орудие растрат», до замены кассиров автоматами [Катаев, Мрачный случай (1925); Б. Перфилов, Яды и противоядия, См 11.1926; Д’Актиль, См 09.1926]. В ленинградском юмористическом листке «Пушка» существовал особый жанр — маленькая хроникальная заметка, чье заглавие было добротным газетным клише-метафорой, а в тексте заметки получало буквальный и неожиданно-озорной поворот. Заметки на тему растраты, например, звучали так:


«Один спас троих. Неизвестный гражданин, отказавшийся назвать свою фамилию, уговорил трех кассиров не ходить в клуб и не проигрывать казенные деньги» [Пу 12.1926]. (Другой пример этого типа: «Начали жать хлеб. Сестрорецк. Получаемый из Ленинграда хлеб жители перед едой жмут пальцами, чтобы обнаружить гвозди, веревки и прочие посторонние предметы» [Пу 16]).


В более широком плане воробьяниновская растрата, как и ряд других моментов, связанных с компаньонами Бендера, отражает мотив «бестолковых спутников», нередкий в романах с приключениями и путешествиями. Как правило, спутники недальновидны, слабы, хитры, делают глупости и бунтуют против вождя. Классический пример — в «Одиссее» (съедение запретных быков и последовавшие бедствия); в новой литературе мотив представлен у Филдинга (Партридж в «Томе Джонсе», который то злоумышляет против хозяина, то злословит о нем, то уговаривает его прекратить путешествия, то подбивает на нечестные поступки, то сам проворовывается), у Диккенса (дед в «Лавке древностей», проигрывающий общие деньги) и др. Во втором романе соавторов подобный тип представлен в лице Паниковского.

20//23

Ночной зефир / Струит эфир… / Шумит, / Бежит / Гвадалквивир. — Из стихотворения Пушкина «Ночной зефир…» (1824). Стихи положены на музыку многими композиторами, включались в песенники и вошли в народный обиход (например, в рассказе Н. А. Лейкина «Именины старшего дворника» солдат поет его горничной).

20//24

Затем Ипполит Матвеевич подружился с лихачом, раскрыл ему всю душу и сбивчиво рассказал про брильянты. — Веселый барин! — воскликнул извозчик. — «Веселый барин» — из лексикона извозчиков, ср.: «— Гы-ы! — ухмыляется Иона. — Ве-еселые господа!» [Чехов, Тоска]. «Раскрытие души перед извозчиком» — мотив известный; ср. хотя бы Толстого [Юность, гл. 8] или уже упомянутого «Казимира Станиславовича» Бунина, где седок пытается делиться с извозчиком воспоминаниями. В обратном варианте (извозчик пытается рассказать о своем горе седокам) мотив можно встретить в чеховской «Тоске».



Примечания к комментариям

¹ [к 20//15]. В случае Воробьянинова это сексуальное завершение вечера представлено в нереализованном виде — мы имеем в виду его безуспешный призыв к Лизе «поехать в номера». Другое косвенное напоминание в линии Воробьянинова о бунинском герое может быть усмотрено в письме отца Федора к жене: «Стыдно ему стало, и ушел он от меня прочь, в публичный дом, должно быть» [ДС 20].

² [к 20//19]. Принципы взаимного именования граждан в культуре нэпа отличались пестротой и пока недостаточно изучены. Любопытный, хотя и очевидно не исчерпывающий комментарий к тогдашней номенклатуре обращений (и при этом только в служебной обстановке) дает юморист В. Ардов:

«Не мешает усвоить некоторые принципы именования сотрудников, к которым вы обращаетесь. А именно: служащие во френчах, кожаных куртках с обильными значками и секретарши с накрашенными губами обзываются «товарищ». Сотрудники в толстовках и пиджаках, украшенные редкими регалиями, охотнее отвечают на обращение «гражданин», а секретарши с декорированным ротовым отверстием намного веселее идут на кличку «барышня» или даже «мадмазель». Старые кассиры в оловянных, нитками скрепленных очках любят, чтобы их называли «папаша»; пожилые уборщицы и курьерши не возражают даже против эпитета «бабушка» или «тетка»» [В. Ардов, Самоучитель хорошего советского тона, Ог 13.02.27]. Некоторые образцы тогдашних обращений и фамильярных именований (главным образом из ДС/ЗТ):

ТОВАРИЩ: «Товарищ!.. Вы! Вы! Толстенький! Которому художник нужен!» (Бендер — завхозу, ДС 31); «Това-арищ Бендер…» (Ипполит Матвеевич, ДС 21); «Товарищ Бендер… куда же вы?» (Грицацуева — сбежавшему от нее «мужу», ДС 28); «Вам мат, товарищ гроссмейстер» (шахматист-любитель — Бендеру, ДС 34); «Правда, товарищ?» (турист — Бендеру у входа в пятигорский Провал, ДС 36); «Вамчего, товарищ?» (председательисполкома — Бендеру, ЗТ1); «Разве вы не видите, товарищ, что я закусываю?» (служащий — Балаганову в «Геркулесе», ЗТ 11); «Лучше б не спрашивали, товарищ Бомзе…» (служащий — Бомзе, ЗТ 11); «Вы ошиблись, товарищ…» (Корейко — Бендеру, когда тот, придя под видом милиционера, пытается вернуть Корейко 10 тысяч, ЗТ 14).

ДОРОГОЙ ТОВАРИЩ: «Нашему дорогому товарищу Насосову слава!..» (пожарные, ДС 2); «Бонжур!.. Где это я вас видел, дорогой товарищ?» (Персицкий — Бендеру, ДС 39); «Привет… дорогому товарищу Керженцеву…» (на плакате в деревне, ЗТ 6). В любовном контексте: героиня повести А. Н. Толстого «Василий Сучков» с ностальгией вспоминает о поклоннике, который «любил меня, «дорогим товарищем» называл» [гл. 10].

ГРАЖДАНИН: «Слушайте, Персицкий… к вам вот гражданка по делу пришла» (Степа — Персицкому о Грицацуевой, ДС 28); «Утрите ваши глазки, гражданка» (Бендер — Грицацуевой, ДС 28); «Приобретайте билеты, граждане!» (Бендер — посетителям пятигорского Провала, ДС 36); «Мусик… поговори с этим гражданином» (инженер Брунс — жене об отце Федоре, ДС 37); «Уходите, гражданин!» (Корейко — Бендеру, когда тот приходит к нему с «делом Корейко», ЗТ 22). Скрещение этого и предыдущего обращений: «А вот извольте прокачу, нам по дороге, дорогой гражданин» (извозчик — седоку; Н. Никитин, Зимние дни, КН 04.1926).

ГОСПОДИН: «Господин Воробьянинов!.. Почет дорогому гостю!» (Безенчук — Ипполиту Матвеевичу, ДС 30).

ОТЕЦ, ПАПАША: «А что, отец… невесты у вас в городе есть?» (Бендер — дворнику, ДС 5); «Слушай, ты, папаша, это в Париже грипп свирепствует» (Бендер — гробовщику, ДС 30).

ДЕДУШКА: «Вот что, дедушка… неплохо бы вина выпить» (Бендер — дворнику, ДС 5).

МАДАМ, МАДАМОЧКА, ДАМОЧКА: «Вот спасибо вам, мадамочка…» (вдова Грицацуева — Елене Станиславовне, ДС 10); «Гоните тридцать рублей, дражайший… Не видите — дамочка ждет» (Бендер Воробьянинову об аукционной барышне, ДС 21); «Пардон, мадам, вы видите, что я занят!» (Персицкий — Грицацуевой, ДС 28); «Простите, мадам, это не вы потеряли на углу талон на повидло?» (Бендер — неизвестной, ЗТ 12).

ДЕВУШКА, ДЕВОЧКА: «Должна вас предупредить, девушка, что я за сеанс меньше пятидесяти копеек не беру…» (Елена Станиславовна — вдове Грицацуевой, ДС 10); «Милая девушка… продайте мне этот стул… Продайте, девочка, а я вам дам семь рублей» (Бендер — Эллочке, ДС 22); «Тише, девушка! Женщину украшает скромность» (Бендер — Грицацуевой, ДС 28).

ТЕТКА: «Вот что, тетка… так и быть, я вам скажу, где ваш О. Бендер» (Персицкий — Грицацуевой, ДС 28); «Как нужно работать, тетка?» (сотрудник — пожилой судомойке; Е. Зозуля, Маленькие рассказы, Чу 20.1929).

21. Экзекуция

21//1

Аукционный торг открывался в пять часов. — Аукционы на мебель и предметы старины часты в 20-е гг.; объявления о них печатаются в рекламных отделах прессы; крестьяне обзаводятся на аукционах мебелью; ведутся дискуссии об их целесообразности [например: Кому выгодны аукционные торги? Пр 15.03.27]. Аукцион, описываемый в романе, происходит в Петровском пассаже (указано в ДС 18).

21//2

Шесть с полтиной справа, в конце — семь. Восемь рублей в первом ряду, прямо. Второй раз, восемь рублей, прямо. Третий раз, в первом ряду, прямо. — Работа аукциониста описывается в тех же словах в одновременном с ДС «Среднем проспекте» М. Слонимского: «— Ткань шелковая три метра — девять рублей! — выкликал молодой человек. — Прямо — десять рублей. Слева — одиннадцать рублей. Еще прямо — двенадцать рублей. Ткань шелковая три метра — слева тринадцать, прямо четырнадцать рублей. Еще раз прямо — четырнадцать рублей».

21//3

Фигура, изображающая правосудие. Кажется, парная к только что купленной. — Мотив парных бронзовых фигур известен по рассказу А. Чехова «Произведение искусства».

21//4

— Десять стульев из дворца! — сказал вдруг аукционист. — В Зимнем дворце устраивались распродажи императорского белья, обуви, мебели и всяких бытовых предметов. На аукционах Главнауки и Госфонда граждане могли приобретать настоящие и мнимые вещи «из дворца», «царские» и т. п. Спрос на нужное и ненужное был велик (например, нарасхват шли лакейские ливреи). Часть вещей бронировалась для музеев; покупали и театры, но немного, за малостью средств. См. на эту тему очерк «Царская барахолка» [Ог 01.11.25], глумливый фельетон «Портки порфироносца» [Чу 28.1929], рассказы И. Тоболякова «Сапоги» [См 27.1926], М. Зощенко «Царские сапоги» [Бе 10.1927] и др.

21//5

Остап повернулся, выбросил вверх руку и негромко сказал: — Двести. Все головы повернулись в сторону концессионеров. — Ср. «Пиковую даму»: «Сколько-с? — спросил, прищуриваясь, банкомет… — Сорок семь тысяч, — ответил Германн. При этих словах все головы обратились мгновенно, и все глаза устремились на Германна» [гл. 6]. «Все головы…» встречаются и с другими сказуемыми: «Ответом [на тост] было громовое ура. Все головы откинулись назад…» [Заяицкий, Жизнеописание С. А. Лососинова, П.9].

Несомненны и другие параллели между этим местом ДС и «Пиковой дамой». В частности, сходна техника, какой в ДС и у Пушкина оттеняется момент проигрыша и узнания о нем. Оба раза фатальный поворот происходит, когда победа уже кажется обеспеченной — туз лег налево, стулья куплены («Утрата достигнутого» — см.: Shcheglov and Zholkovsky, Poetics of Expressiveness, 138–140). Оба раза игрок, уверенный в победе и погруженный в грезы о богатстве, возвращается к реальности чьими-то словами, т. к. зрительное слежение за игрой у него, по-видимому, отключено: «Дама ваша убита»; «— А почему же двести тридцать, а не двести? — услышал Ипполит Матвеевич».

21//6

Стал виден поезд, приближающийся к Сен-Готарду. — Ср.: «[Гражданину Мечтателеву] вдруг почудилось, что он сидит в экспрессе, медленно ползущем к сен-готардскому перевалу…» [С. Заяицкий, Женитьба Мечтателева (1927), гл. 1].

21//7

Дерут с трудящихся втридорога. — Та же жалоба в сходной ситуации, когда пускающий в ход идейную терминологию сам далеко не безупречен, — в рассказе М. Зощенко «Честный гражданин» (1923): «Сообщаю, что квартира номер 10 подозрительна в смысле самогона, который… варит гражданка Гусева и дерет окромя того с трудящихся три шкуры».

В «Ревизоре» Хлестаков жалуется: «Бездельники! дерут только с проезжающих». В рассказе А. Чехова «В аптеке» больной мысленно ругает медлительного провизора: «Дерут с ближнего втридорога». Интересно, что сюжет рассказа сходен с событиями этой главы ДС: у клиента нехватает шести копеек до полной стоимости лекарства, и он вынужден уйти ни с чем.

21//8

Вот тебе милиция! Вот тебе дороговизна стульев для трудящихся всех стран! Вот тебе ночные прогулки по девочкам! Вот тебе седина в бороду! Вот тебе бес в ребро! — Описание экзекуции отдает сатириконовским юмором: в рассказе А. Аверченко буфетчик дает пощечины провинившемуся половому, приговаривая: «Вот тебе разбитый бокал, вот соусник, вот провансаль…» [Волга].

В связи с этим местом ДС интересен вопрос об оттенках словесного сопровождения различных действий — в частности, физических наказаний и возмездий. Так, более «церебральный» и «педагогический» по своей природе акт сечения сопровождается повтором («вдалбливанием») одних и тех же форм императива или запрета. Примеры: «…не летай, не летай! Человек ходить должен, а не летать» [ЗТ 13] — валенок для твердолобого дворника репрезентирует современного летчика; «Ходи в дверь, ходи в дверь» — наказание, также дворником, озорного щенка [Чехов, Белолобый], и др. Для побоев, как более импульсивной, эмоциональногой акции, типичнее рассерженный перебор, вспоминание различных провинностей или обид с рефреном: «Вот тебе (за то, другое, третье)». Примеры: сцена избиения Листницкого Мелеховым в «Тихом Доне» («За Аксинью! За меня! Ишо тебе за Аксинью! За меня!» [1.3.24]) или Паниковского Балагановым («Кто выдумал эти гири? Кто растратил казенные деньги? Кто Бендера ругал?.. Это за твой кефир, гадюка!» [ЗТ 20]). Как видим, здесь глаголы идут уже формах не императива / запрета, а субстантивов с предлогом «за (то-то)», часто с нарастаниением эмфазы. Этот второй случай, очевидно, представлен и в наказании Бендером Воробьянинова.

21//9

— А скажите, — поспешно спросил он [незнакомец] Остапа, — здесь, в самом деле, аукцион?.. И здесь, в самом деле, продаются вещи? Замечательно!.. И, в самом деле, можно дешево купить? Высокий класс! — Манера речи Авессалома Изнуренкова, в частности, вопросы и переспрашивания: «действительно?», «в самом деле?» и т. п., — имеет аналогию в речи Розы Дартлиз «Дэвида Копперфилда» Диккенса. Ср.: «Достойный [джентльмен], значит, он в самом деле достойный?.. Ах, в самом деле? Объясните мне… Люди такой породы. Они в самом деле животные, чурбаны, существа совсем иного порядка? Мне так хотелось бы знать… Ах, это и в самом деле ваше прозвище, мистер Копперфилд?» и т. п. [гл. 20].

«Высокий класс» — ИЗК, 119. О других источниках образа Изнуренкова и его фамилии см. ДС 23//2.

21//10

Он… направился к ближайшему асфальтовому чану и вступил в деловой разговор с беспризорными. — Чаны с горячим асфальтом служили для беспризорных прибежищем от холода и ветра.

Мотив обращения к беспризорным взят из новелл Конан Дойла о Шерлоке Холмсе. Знаменитый сыщик нанимает уличных мальчишек («Baker Street Irregulars») для сбора информации [Знак четырех; Этюд в багровых тонах и др.]. О другом случае подстановки советского факта — беспризорничества — в общелитературный мотив, касающийся детей, см. ДС 5//2.

21//11

— Так будет со всеми, — сказал Коля детским голосом, — кто покусится… — Сцена напоминает наказание поручика Пирогова немецким ремесленником Шиллером в «Невском проспекте» Гоголя [указал А. Д. Вентцель].

21//12

Если бы старгородские заговорщики видели гиганта мысли… в эту критическую для него минуту, то, надо думать, тайный союз «Меча и орала» прекратил бы свое существование. — Ощутимая литературная отмеченность фразы выявляется параллелями. См. хотя бы: «Ах! если бы тарасконцы увидели своего великого Тартарена [страдающим от морской болезни], они пожалели бы, что заставили его поехать в путешествие» [А. Доде, Тартарен из Тараскона, II. 1]. «О, если бы другие ученые увидели теперь своего почтенного собрата в таком виде, то, конечно, они отвернулись бы из уважения к его лысине и занятиям!» [Ю. Олеша, Три толстяка (опубл. 1928), гл. 11]. В свернутом виде: «Что сказали бы в редакции, если бы увидели меня спеленутого и с этакой мордой» [журналист Берлога, заключенный происками врагов в сумасшедший дом; Большие пожары, роман 25-ти писателей, Ог 30.01.27].

21//13

Он [сосед справа] — бывший почетный гражданин города Кологрива и до сих пор кичится этим титулом. — Кологрив — уездный город на р. Унже в Костромской губернии, синоним захолустья. Из кавказских путевых очерков Тэффи: «Где-нибудь в далеком Кологриве, распивая чаи с мармеладами, вспоминаешь о Военно-Грузинской дороге и пугаешь величием своего подвига какого-нибудь знакомого бакалейщика». В 20-е гг. в советской печати еще не считалось «политически некорректным» острить по адресу отсталости деревни и провинции. Именно в этом качестве, в одном ряду с такими городами как Сычев и Красно-Кокшайск, упоминается Кологрив в одном из журнальных очерков Н. Погодина. Любопытно, что в фельетоне М. Кольцова обыватель г. Кологрива так же гордится своим положением в этом городе, как и «сосед справа» в комментируемой фразе Остапа: «Я есмь член профсоюза, старший счетовод Кологривского устатбюро [уездного статистического бюро], Аркадий Плешаков, и не допущу безответственных выступлений против безопасности эс-эс-эс-эр». [Тэффи, Горы; Н. Погодин, Пойдемте в советскую чайную, Ог 15.01.28; М. Кольцов, Вокруг света за полтинник, Ог 26.12.26.] ¹

21//14

А можно устроить дуэль на мясорубках… Пораженный противник механически превращается в котлету. — Битва с помощью кухонной утвари — мотив бурлескной и карнавальной литературы. У Ф. Рабле описывается война Пантагрюэля с Колбасами, где солдаты вооружены «вертелами, жаровнями, каминными решетками, сковородами, лопатками, противнями, рашперами, кочергами, щипцами, подвертельной посудой для стекания мясного сока, метлами, котлами, ступками, пестиками» и т. д. [Гаргантюа и Пантагрюэль, IV.41]; см. замечания М. М. Бахтина о сражении и убийстве как «телесной жатве» [в его кн.: Творчество Ф. Рабле, 225–227]. В «Королевской невесте» Гофмана оружием в борьбе со хтоническими демонами, принявшими вид овощей, служат кастрюли, сковороды, уполовники [гл. 5]. В его же «Крошке Цахесе» упоминается другая утварь в роли дуэльного оружия: «На чем же мне теперь, — шепнул Бальтазару Фабиан, — драться с этим уродцем, на паяльных ли трубках или на сапожных шилах? Не могу же я драться другим оружием, когда у меня такой ужасный противник» [гл. 3]. Мотив битвы с помощью принадлежностей кухни и пира встречается в «Метаморфозах» Овидия — в описании побоища лапифов с кентаврами [ХП.210–535].

Превращение Ипполита Матвеевича в котлету перекликается с мечтами Коли об «обширной свиной котлете», где тоже возникает мотив дуэли: «Кость из котлеты торчала, как дуэльный пистолет» [см. ДС 17//3].



Примечание к комментариям

¹ [к 21//13]. Интересно, что как у Тэффи, так и в рекламном (пропагандирующем лотерею) фельетоне М. Кольцова автор отправляет жителя захолустного Кологрива в дорогостоящее турне (соответственно на Кавказ и вокруг света). Заметим, что у М. Кольцова и в ДС гражданин Кологрива, хотя и находится в куда более шикарном месте (соответственно в Европе и Москве), сохраняет верность своему маленькому городу.

22. Людоедка Эллочка

22//1

Эллочка Щукина. — Имя героини, мечтающей походить на дочь Вандербильда, могло быть навеяно авторам современной прессой, где упоминаются блестящие женщины: внучка миллионера Элита Струн [в романе 25-ти писателей «Большие пожары», Ог 1927] и дочь немецкого миллионера Элеонора Стиннес [Ог 25.09.27].

По поводу возможного прототипа Эллочки В. Ардов сообщает: «Людоедка Эллочка написана с младшей сестры первой жены В. П. Катаева… В действительности ее звали Тамара. Это была, как бы теперь сказали, особа «стиляжьго» плана. Говорят, она жива, ей 50» [письмо к А. 3. Вулису, 1960, цит. в кн.: Вулис, Вакансии…, 213].

22//2

Вот слова, фразы и междометия, придирчиво выбранные ею из всего великого, многословного и могучего русского языка… — Неточная цитата из стихотворения в прозе И. Тургенева «Русский язык»: «…о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!» Как штамп, она употребляется у А. Аверченко с почти тем же искажением, что и в ДС: «Ты, может быть, и знаешь арифметику, но русского языка — нашего великого, разнообразного и могучего русского языка — ты не знаешь» [Бельмесов]¹. Изречение это — в том же контексте критики портящих язык — напоминает Ленин в докладе на XI съезде партии большевиков [Поли. собр. соч., т. 45: 80].

22//3

Словарь Эллочки Щукиной. — По свидетельству Л. Славина, «зародыш словаря Эллочки-людоедки, впоследствии с таким блеском развитый Ильфом и Петровым», впервые возник в одном из «импровизированных застольных скетчей» Ю. Олеши [Воспоминания о Ю. Олеше]. Впрочем, по крайней мере некоторые из эллочкиных словечек достоверно восходят к другим лицам [см. ниже, примечание 4]. Словарь Эллочки — 17 слов и выражений — целиком приведен в записной книжке Ильфа наряду с другими заготовками: «Словарь Шекспира, негра и девицы», «Члек и Собак», «Хамите, медведюля» и др. [ИЗК 61,138–140]. Эскизом к образу Эллочки можно считать рассказ Е. Петрова «Даровитая девушка» [См 35.1927; Собр. соч., т. 5; см. Вулис, И. Ильф, Е. Петров, 108–109].

Употребление модных неологизмов молодыми (пользуясь позднейшим термином) «стилягами» 20-х гг. было замечено не одними Ильфом и Петровым. Ср., например, в современном ДС романе: «Ирма говорит «что надо», «классный актер», «отвратно» и все другие слова, какие полагается говорить кинодевушке… Рассказывает похабные анекдоты или, как она называет, «похабель»» [Д. Четвериков, Бунт инженера Каринского, 23]; ср. Эллочкино: «Вы — парниша что надо», — ниже в этой главе.

В знаменитом в свое время романе Аниты Лоос «Джентльмены предпочитают блондинок» (Gentlemen Prefer Blondes, 1927) героиня, ведущая рассказ-дневник, во многом напоминает Эллочку Щукину. Правда, она не домашняя хозяйка, а молодая авантюристка, промышляющая ловлей и обиранием богатых поклонников. Но невежество в речи и бытовом поведении, страсть к дорогим побрякушкам и в особенности то, что соавторы ДС называют «словарем племени мумбо-юмбо», делают параллель между нею и героиней ДС весьма близкой. Житейская мудрость Лорелей (так зовут эту особу) сводится к небольшому списку обкатанных банальностей, ловко применяемых ею по всем поводам, например: «Есть предел почти всему», «Все в конце концов оборачивается к лучшему», «Все зависит от судьбы», «утонченный — неутонченный» (refined — unrefined), «исправившийся — неисправившийся» (reformed — unreformed), «чудесный» (devine: Paris is really devine), «полезный для образования» (educational), «быть заинтригованным» (intreeged), «знаменитый тем-то» (famous for), «рискованный» (risquay), «быть ничем — быть всем» (London is really nothing; Brains are really everything), «не иметь никакой почтительности» (to have no reverence), «иметь импульсы» (I am so full of impulses) и т. д. Как видим, язык «людоедки Эллочки» — феномен, спонтанно возникавший в 1920-е гг. в удаленных друг от друга точках культурной карты мира.

22//4

Мрак. — По мнению И. Кремлева, слово позаимствовано соавторами у А. А. Радакова — одного из главных сатириконовских художников. Радаков, сотрудничавший в советской прессе, в том числе в «Гудке», воплощавший живую связь и преемственность между традициями «Сатирикона» и кругом молодых сатириков, был колоритной личностью.


«Как сейчас слышу его любимое словцо, с помощью которого он любил выражать самые разные свои чувства. — Адово! — изрекал Радаков, увидев чей-нибудь отличный рисунок… — Адово! — ругался он, узнав от кассира, что очередной гонорар его пошел в погашение когда-то взятого аванса. Другим словцом, которым Радаков обозначал самые неожиданные свои эмоции, было слово «мрак». — Мрак! — неожиданно бросал он… только для того, чтобы выразить свое неудовольствие недостаточно холодным пивом или переваренными сосисками. В быту Алексей Александрович пользовался удивительно малым запасом слов, и в этом отношении у него было немало общего с Эллочкой из «Двенадцати стульев». Кстати, Ильф, Петров отлично знали Радакова, часто с ним встречались и, составляя несложный словарь этой своей героини, включили в него и излюбленное радаковское словцо «мрак»» [И. Кремлев, В литературном строю, 171; о Радакове см. также Кузьмин, Штрих и слово, 118–124].


Словечко «мрак» неоднократно всплывает в «Растратчиках» В. Катаева (1926): «Обследовали… город Ленинград. Полнейший, можете себе представить, мрак. Провинция!.. В деревне же, скажу я вам, абсолютный мрак…»; «То все было не настоящее, чушь, абсурд, мрак» [гл. 11]. Источником для Катаева скорей всего послужил тот же Радаков. Вероятно, последний сам пользовался речением, уже бывшим в обиходе, поскольку оно встречается уже в ранних очерках М. Булгакова: «Получался, в общем, полнейший мрак» [Столица в блокноте; опубл. в декабре 1922; Ранняя неизданная проза, 49; курсивы мои. — Ю. Щ.]. Едва ли Булгаков позаимствовал это слово у Радакова, поскольку Булгаков начал сотрудничать в «Гудке» лишь в 1923 [Чудакова, Жизнеописание М. Булгакова, 197].

У В. Набокова это словечко употребляют русские в Берлине: «Был спрос на всяческие присловицы, прибаутки, подражания подражаниям: «Не котлеты, а мрак»…» [Красавица; написано в 1934, действие, согласно авторскому указанию, около 1926].

22//5

Толстый и красивый. — Источник раскрывает А. И. Ильф в комментариях к записным книжкам своего отца: «Неожиданно удалось выяснить происхождение выражения «толстый и красивый». [Из неопубликованных мемуаров Е. Б. Окса] я узнала, что поэтесса Аделина Адалис, которую Оке называет «Музой Черного моря» и которая «считала Илю своим созданием», говорила одному своему знакомому: «Вы красивый и толстый». («Такое соединение эпитетов ей безумно нравилось», — заключает Оке)» [ИЗКД19,132].

22//6

У вас вся спина белая. (Шутка.) — Эта фраза (употребляемая чаще всего с местоимением во втором лице) в «Растратчиках» В. Катаева адресуется пьяным: «Взгляни, на что похож твой пиджак — вся спина белая!»; «…И где это ты, старый свинья, вывалялся — вся спина белая» [гл. 4 и 8]. В более общем смысле — эпитет недотепы, ср. у современной писательницы: «У тебя шнурок развязался и спина белая» [Н. Толстая, Вид из окна]. Указание кому-то на его выпачканную спину (след падения и т. п.) встречается уже у Гоголя: «Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи! где так изволил засалиться?» [Коробочка — Чичикову].

22//7

Она принесла с собой морозное дыхание января и французский журнал мод. — Поэтический штамп, ср.: Принесла мне с собою ты свежесть полей / И цветов благовонных лобзанья [А. А. Голенищев-Кутузов, Не смолкай, говори…] и др. В какой-то мере здесь слышится и отголосок Блока (Она пришла с мороза… Она немедленно уронила на пол / Толстый том художественного журнала...).

22//8

Сверкающая фотография изображала дочь американского миллиардера Вандербильда в вечернем платье… Это решило все. — Соревнование жены совслужащего с дочерью миллиардера — сатирическое отображение некоторых актуальных явлений в нэпманском быту, но, возможно, даже смягченное в сравнении с реальностью. В очерке Н. Погодина «Я живу недалеко…» (по времени публикации совпадающем с данной главой ДС), можно встретить зарисовки советских дам, в общем однотипных с Эллочкой Щукиной и Фимой Собак (хотя из несколько более обеспеченного слоя: жены спецов и нэпманов), готовых пойти гораздо дальше их в своей погоне за мировой модой:


«Весь смысл жизни для них в дорогом наряде. Им нужно иметь всегда модные боты и модную шляпу, хорошие духи, настоящий заграничный кармин, заграничные чулки, модную шаль, модные туфли, красную сумку, складную серебряную пудреницу фирмы Коти, им нужно посещать институт красоты, блеклые ресницы превращать в жгуче-черные, массировать лицо, завиваться у парикмахера…
Они — матери, жены, сестры, и больше того: они — женщины, получившие права и обязанности в общественном строительстве, они — гражданки нашей страны…
Но муж получает «только» 300 рублей [муж Эллочки получает 200. — Ю. Щ.]… а она хочет котик, темный, как ночь тропиков, французский котик, зеленое шелковое платье…
В антракте концерта в Колонном зале я слышал разговор двух женщин. Они… грустили вслух о том, как невыносимо теперь жить, как все дорого.
Одна из них… после длинных жалоб совсем обычно сказала: — Поневоле пойдешь…
Другая расхохоталась.
Пойти продаваться на улицу, очевидно, для этой нарядной женщины не страшно, не низко.
И женщины типа «куколок», женщины, которые доводят до скамьи подсудимых своих близких… торгуют собой, выходят в пассаж, в кафе.
Они медленно бредут от витрины к витрине, они идут из пролета в пролет с лицами благопристойными, строгими, гордыми. И вдруг кто-то из них, проходя мимо вас, скажет: — Я живу недалеко…
Никто этого не заметит. Она будет вынимать зеркальце из светлой сумочки, она невзначай пройдет рядом с вами: — Тридцать рублей.
Тридцать рублей — это две коробки пудры Коти, тридцать рублей — это три пары настоящих заграничных чулок, модная шляпа… Сейчас же можно купить» [Ог 17.04.28].


22//9

Утро другого дня застало Эллочку в парикмахерской. — Клише из повествований о путешествиях. Ср.: «Утро застало Оленина на третьей станции» [Л. Н. Толстой, Казаки]; «Наступивший день застал их все еще в пути» [Диккенс, Лавка древностей, начало гл. 70];

«Рассвет застал нас в бездонном ущелье»; «Заря третьего дня захватила нас на голом склоне» [Р. Л. Стивенсон, Похищенный, гл. 20, 24] и т. п.

22//10

— Вот что, — сказал он [Эрнест Павлович] наконец, — так жить нельзя. — Как заметил К. В. Душенко (в письме к комментатору от 19.12.2003), «не исключено, что в конце 20-х гг. эта фраза все еще ассоциировалась с популярным в 1900–1910 гг. политическим лозунгом «Так жить нельзя» (или «Так дольше жить нельзя»). Обе формы восходят к статье А. А. Голенищева-Кутузова «Так жить нельзя» («СПБ ведомости», 9 дек. 1884). Статья заканчивалась стихотворением «Так жить нельзя! В разумности притворной…», со строкой «Нет, други, нет, — так дольше жить нельзя» ². Стихотворение стало романсом «Нас держит власть победного обмана» (муз. П. Н. Ренчинского)». Душенко приводит ряд примеров цитации фразы «Так жить нельзя» из публицистики 1904–1919 гг. [см. его Универсальный цитатник политика и журналиста, М.: Эксмо, 2003, 734].

22//11

Оживленная беседа затянулась далеко за полночь. — Клише литературного происхождения, ср.: «Однажды… мы засиделись у майора С. очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен» [Лермонтов, Фаталист]. Происхождение фразы «Дружеская беседа затянулась далеко за полночь» раскрывает Н. Д. Телешов, вспоминая о юбилее Н. Н. Златовратского в 1891 и о его отражении подцензурной прессой:


«Многочисленные ораторы, приветствуя юбиляра и характеризуя его эпоху, невольно взвинчивали и поджигали один другого, и речи все светлее и свободнее раздавались почти до утра, захватывая внимание и сердца слушателей. Но обо всем этом… в газетах было скромно сообщено на другой день только то, что «дружеская беседа собравшихся затянулась далеко за полночь». Фраза эта с той поры стала крылатой и вошла в обиход, когда по цензурным условиям нельзя было печатать о том, что действительно говорилось и что делалось в каком-либо общественном собрании» [Телешов, Записки писателя, 124–125, цит. в кн.: Н. Ашукин, М. Ашукина, Крылатые слова, 199].


По свидетельству Ашукиных, фраза употреблялась и без намека на запретные темы дня; Ильф и Петров могли встречать ее в «Сатириконе» [Волчьи ягоды, НС 39.1915: 10]. Ср. также: «Дружеская беседа русской эмиграции затянулась далеко за полночь» [Дон-Аминадо, Квартирология (1926), в его кн.: Наша маленькая жизнь, 437]. «Собрание затянулось далеко за полночь» [К. Вагинов, Труды и дни Свистонова (1929), гл. 4].

22//12

— Прибавить надо, — сказал мальчик по-извозчичьи. — От мертвого осла уши. Получишь у Пушкина — Ср. запись речи извозчиков у Б. П. Иванова: «Перевезли аккуратно, прибавить бы надо, господин!» [Е. Иванов, Меткое московское слово, 188]. «Извозчик… печально пробормотал: — Надбавить надобно двугривенный» [И. Эренбург, В Проточном переулке, гл. 8]. В эту эпоху заката извозчичьего дела популярным юмористическим приемом было применение извозчичьей терминологии и культуры к самым различным сферам жизни; см. сводку в ЗТ 13//23.

От мертвого осла уши— см. ДС 12//5.

Саркастическое упоминание Пушкина обычно служит упреком кому-то, кто пытается сложить со своих плеч, переадресовать другим ту или иную ответственность, задолженность и т. п. Согласно упреку, уклоняющийся рассчитывает-де, что за него эту обязанность исполнит «Пушкин». Ср. уМ. Булгакова: «Никанор Иванович… совершенно не знал произведений поэта Пушкина, но самого его знал прекрасно и ежедневно по несколько раз произносил фразы вроде: «А за квартиру Пушкин платить будет?» или: «Лампочку на лестнице, стало быть, Пушкин вывинтил?», «Нефть, стало быть, Пушкин покупать будет?»» [Мастер и Маргарита, гл. 15]. Отсылая беспризорника за добавочной платой к Пушкину, Бендер употребляет имя поэта в том же смысле «фигуры, заведомо непричастной к текущему делу и неспособной выполнить требуемое». Данный смысл мог выражаться и иначе; ср. пообедал «за счет доходов аглицкого короля» [Н. Гоголь, Ревизор].

Как полагает Е. Г. Рабинович, фразеологизмы с подобным употреблением имени великого человека часто возникают в городах, где есть памятник данному лицу [см. Е. Г. Рабинович, Риторика повседневности, СПб., 2000. С. 123–131].

22//13

…Остап обещал подарить очаровательной хозяйке несколько сот шелковых коконов, якобы привезенных ему председателем ЦИК Узбекистана. — Возможно, имеется в виду Файзулла Ходжаев [см. ЗТ 2//9, сноску 1]. Из фельетонов тех лет известно, между прочим, что его имя использовалось жуликами и самозванцами.

Выделка шелка из коконов — частая тема в массовой печати тех лет, популяризирующей успехи среднеазиатских республик. Очеркисты пишут о коконе с восхищением, как о чуде природы [см.: М. Шкапская, Полет моего шарфа, Ог 16.12.28; Татьяна Резаль, Шелк, КП 06.1928; М. Рославлев, Институт шелка, КП 47.1929, и мн. др.]. Шелковичные коконы привлекают красивой расцветкой — белой, кремовой, голубой, розовой. «Кокон — будущее великолепие тугих тканей, пестрых одеял, цветистых халатов и летающих ферганских шарфов» [М. Шкапская]. «Коконы. Груда маленьких, изящных мумий, так тщательно упакованных природой. Зеленые, белые и желтые… Неужели это то, что станет шелковым полотном, чесучей, крепдешином или бакинским урпеком?» [Т. Резаль]. Коконы подлежат машинной размотке и не могли бы помочь Эллочке Щукиной в ее соревновании с дочкой миллиардера.

Летом 1927 газеты сообщали об успехах коконозаготовительной кампании в Узбекской ССР [Богатый урожай коконов в Фергане, Пр 11.06.27].

22//14

…Сейчас в Европе и в лучших домах Филадельфии возобновили старинную моду… — Выражение «(как) в лучших домах», известное с довоенных времен (ср.: «В гостиной хозяйки висела васнецовская «Птица-Гамаюн», превосходные вышивки Поленовой-Якунчиковой, и все было «как в лучших домах»» [Горький, Портреты, 281]), входило в юмористический лексикон гудковского круга. Оно не раз встречается у В. Катаева: «Как в лучших республиканских домах-с». «Помилуйте, все как в лучших домах!» [Тихая оппозиция; Берлин веселится (1925–1927)].

Остап данной фразой подлаживается под разговоры типа «Сейчас в Европе…», типичные для нэпманских и вообще гоняющихся за последним криком моды кругов. См. ранее в романе: «В Берлине есть очень странный обычай…» [Бендер, ДС 14]; «Кажется, будут носить длинное и широкое…» [Фима Собак, ДС 22] и т. д. В. Ардову принадлежит юмореска «Сейчас за границей…», где из таких фраз целиком состоит беседа в «приличном обществе, т. е. таком, где у дам чулки были такого цвета, будто их совсем не было, а у мужчин на ушах лежали, точно оглобли, концы роговых очков» (о модных очках в период действия романа см. ДС 13//19).


«За границей сейчас только такие [носки] носят. — Как раз сейчас, — сказала дама, — за границей носят не такие носки, а светло-темно-бежевые в никакую клетку… — Шляпы теперь не зеленые, а исключительно рыжие, и к ним носят фильдекосовые перчатки. — Положим, сейчас как раз перчатки не фильдекосовые, а фильдеперсовые с кокосовыми пуговицами. — Уже не с кокосовыми, а с перламутровыми. Теперь вообще перламутр… — За границей сейчас танцуют только чарльстон. Так… — За границей танцуют блюс-блек-ботом…» и т. д. [Ог 07.02.1929].




Примечания к комментариям

¹ [к 22//2]. Популярному изречению И. Тургенева почему-то не везет с точной цитацией. В 1943 была издана юбилейная почтовая марка, на которой оно также приводилось с ошибкой («справедливый» вместо «правдивый»; марка была изъята из советских каталогов и является редкостью).

² [к 22//10]. Любопытно, что в другом месте этой главы есть созвучие с другим стихотворением того же сравнительно малоизвестного поэта [см. выше, примечание 7].

23. Авессалом Владимирович Изнуренков

23//1

Авессалом Изнуренков. — Фамилия, возможно, взята из рассказа В. Инбер «Текстиль-мечта», где фигурирует студент Дмитрий Изнуренков [в ее кн.: Соловей и роза]. У Чехова есть персонаж по фамилии Измученков [Сельские эскулапы]. Отдельные черты Изнуренкова восходят, видимо, к Диккенсу; о диккенсовских чертах в его речи см. ДС 21//9. Часто постигающая его неприятность — опись имущества за долги — не раз случается с м-ром Скимполом в «Холодном доме». Она роднит его также с реальным лицом — Ю. Олешей, у которого, если верить полубеллетристическим мемуарам В. Катаева, не раз грозили увезти и наконец увезли, как и у Изнуренкова, прокатное пианино [Алмазный мой венец; параллель Изнуренкова с Олешей подсказана А. Тумаркиной].

Чаще других среди живых прототипов Изнуренкова упоминается гудковский сотрудник М. Глушков, о котором рассказывает С. Гехт:


«Прототипом одного из персонажей романов Ильфа и Петрова, остроумца Изнуренкова, был М. Глушков. Ильф и Петров назвали его… неизвестным гением, который «выпускал не меньше 60-ти первоклассных острот в месяц». Они с улыбкой повторялись всеми, но Глушков, неизвестный людям и тогда, едва ли вспомнится кому-нибудь теперь. Едва ли разыщет кто-нибудь тысячи его острот, делавших славу журналам и привлекавших читателей. Остроты ведь были не подписаны.
Ильф всегда был рад шумному, доброму Глушкову, который был очень доволен образом Изнуренкова и даже поцеловал за это Ильфа в плечо» [Семь ступеней // Воспоминания об Ильфе и Петрове].
Несколько деталей к портрету Глушкова, с непонятной неприязнью, добавляет И. Кремлев:
«В 20-х годах в редакциях московских сатирических журналов был хорошо известен «темист» Глушков, изнуренный, болезненного вида человек лет 30-ти, ничем другим, кроме выдумывания тем и остроумных подписей под рисунками, не занимавшийся. Страсть к азартным карточным играм одолевала его и отпускала порой лишь для игры… на бегах. За карточным столом он оставлял все, что зарабатывал… Конечно, у него был совершенно особый склад ума и бесспорный талант, но совершенно пустой, такой, какими бывают великолепные с виду, но никуда не годные орехи…» [В литературном строю, 197].
Другая известная современница, к ее чести, отзывается о Глушкове более благожелательно:
«Знаменитый «темач» Глушков показывает соседям [в редакции «Чудака»] список последних сочиненных им тем для рисунков. (Это был великий выдумщик, его темы всегда принимались и безошибочно попадали на страницы журнала)» [Р. Зеленая, Разрозненные страницы, 50].


По словам еще одной мемуаристки [Н. Гордон, в кн.: М. Кольцов, каким он был], «основным занятием [Глушкова] кроме работы в «Чудаке» были бега и карты, кошечки, котики и женщины» — интересы, явно отразившиеся в ДС 23 и 26, где фигурируют и «котик», и несколько разных девушек. Изнуренков напоминает Глушкова и своей подвижностью — по словам Л. Никулина, знаменитый темист «возникал, как маленький чертик» [там же]. Глушкову, между прочим, принадлежит фраза «Ключ от квартиры, где деньги лежат», с которой началась литературная жизнь Остапа Бендера [см. ДС 5//3]. Остроумие этого прототипа Изнуренкова сослужило ему дурную службу: за одну из своих острот он был в 1936 арестован и провел в ссылке двадцать лет. Михаил Глушков умер в 1958 [сообщено в примечаниях А. И. Ильф к ИЗК, 63].

23//2

Не мучьте младенцев. — См. ДС 25//7.

23//3

Шаляпин пел. Горький писал большой роман. Капабланка готовился к матчу с Алехиным. Мельников рвал рекорды. Ассириец [на углу Тверской и Камергерского, т. е. нынешнего Проезда Художественного театра] доводил штиблеты граждан до солнечного блеска. Авессалом Изнуренков — острил. — Упоминаются некоторые из злободневных тем, имен и черт советского культурного пейзажа лета 1927.

По поводу Ф. И. Шаляпина стоит заметить, что соавторы отзываются о знаменитом певце в сочувственном духе в то самое время, когда в советской печати велась против него враждебная кампания, — см. хотя бы фельетон М. Кольцова «Широкая натура» или стихи В. Маяковского «Господин «народный артист»» [Пр 02.07.27 и Комсомольская правда 02.06.27]. Шаляпину вменялась в вину денежная помощь белоэмигрантам, слухи о которой (самим артистом опровергавшиеся) вызывали особое негодование в атмосфере разогревавшихся антиэмигрантских настроений [см. ДС 5//22]. Летом 1927, незадолго до начала соавторами работы над романом, Шаляпин был лишен звания народного артиста республики. В период написания ДС это событие было сенсацией советской прессы. См. саркастические отклики на эту акцию в эмигрантской печати, например, в фельетонах Дона-Аминадо «Без заглавия» и «Шаляпин».

Во многих упоминаниях Шаляпина советской литературой и журналистикой тех месяцев проявляется характерно советское двоемыслие и двухголосие, глухо отдающее должное шаляпинскому гению и престижу под завесой иронической, глумливой фразеологии. См. хотя бы воспоминания о последних концертах артиста в Москве в повести А. Аросева «Две республики» [НМ 10.1927] или заметку с цитатами из заграничного интервью с Шаляпиным о его планах — цитатами дословными, с верным тайным расчетом на интерес и симпатию читателя к любимому артисту, но не без перестраховочно-снижающих комментариев автора заметки [См 03.1928]. Как можно видеть, соавторы в своей ссылке на Шаляпина не считают нужным прибегать к подобного рода double-talk («двоеречию»).

Вопрос огоньковской «Викторины»: «49. Какой народный артист лишен своего звания и за что?» Ответ: «Шаляпин, за содействие белогвардейским организациям» [Ог 26.02.28].

М. Горький печатал с июня 1927 в «Правде» и «Огоньке» отрывки из «Жизни Клима Самгина» («Сорок лет»). Как и Шаляпин, он жил за границей, но, в отличие от артиста, пользовался симпатиями советских официальных кругов и средств информации. М. Горький и Шаляпин противопоставлялись друг другу в 20-е гг. как «два типа славы» [Л. Кассиль, Собр. соч., т. 1:544]; как мы видим, и это политически корректное сопоставление соавторами проигнорировано (обе знаменитости упоминаются в уравнивающем тоне).

Матч на первенство мира по шахматам между X. Р. Капабланкой и А. А. Алехиным (еще одним гениальным русским на Западе) состоялся в Буэнос-Айресе в сентябре 1927 и принес победу Алехину; см. восторженный отклик Дона-Аминадо [Наша маленькая жизнь, 248]. Вопрос огоньковской «Викторины»: «3. Сколько партий сыграл Алехин в матче с Капабланкой на мировое первенство?» Ответ: «34» [Ог 04. 03.28].

Еще одним часто поминаемым эмигрантом из той же «обоймы» политически двусмысленных знаменитостей был И. Е. Репин (здесь не названный).

Мельников Я. Ф. (1896–1960) — чемпион России, СССР и Европы по скоростному бегу на коньках.

Ассирийцы, точнее, айсоры — семитская этническая группа, представители которой в городах России промышляли чисткой сапог ¹.

Зачем понадобилось соавторам собирать в одном отступлении столь мощную батарею прославленных русско-европейских имен, и более того — в чем смысл сопоставления этих знаменитых соотечественников с маленьким безвестным «темистом» из советской газеты? Думается, что здесь затрагивается тема, близкая к дилемме Кавалерова в одновременной с ДС «Зависти» Юрия Олеши. Герой ее, как известно, с горечью отметал обезличенность труда в советской республике, предпочитая ей западный идеал индивидуальных достижений, «славы-для-себя». Авессалом Изнуренков справедливо сетует на анонимность своего виртуозного труда, на безвозмездное растворение своего таланта в продукции коллектива. Созвездие имен, с которым он сравнивается, напоминает о том, какого успеха могут достигать соотечественники творческого склада в иной социальной системе. Впрочем, преувеличенность шаржа (а также введение для отвода глаз советской знаменитости — конькобежца Мельникова — и московского чистилыцика-ассирийца) сглаживают остроту вопроса, переводя пронзительную кавалеровскую ситуацию в чисто юмористический ключ.

23//4

Он уязвлял своими остротами… граждан, не желавших снижать цены… — Кампания за снижение государственных и кооперативных цен была одной из злободневных тем весной 1927. На нее откликались Маяковский — в поэме «Хорошо!» (Лампы сияют, «Цены снижены»…) и в ряде стихотворений [Маленькая цена с пушистым хвостом, Негритоска Петрова, Поли. собр. соч., т. 8], Демьян Бедный и множество других. Юмористические страницы периодики захлестнула волна шуток, эссе, карикатур и каламбуров на эту горячую тему; ей посвящались специальные номера журналов [например, «ценный» номер Бе 19.1927]. Приведем несколько примеров из безбрежного моря острот о снижении цен, которые могли бы быть сочинены Изнуренковым:


«В снижении цен нет ничего унизительного» [Сверхштатные мысли, Бу 14.1927].
«Весна и кооператор. — Чорт возьми! Весна кругом — солнышко все выше, воды все прибывают, день — и тот прибавляется, а ты все снижай да снижай…» [рис. Ю. Ганфа; См 13.1927].
«Вокруг снижения. — Товарищ заведующий, у нас потолок в углу протекает. Сахар весь подмок. — Подмок? Ничего! Все равно на него завтра цены снижать» [КН 24.1927].
«— Так вы говорите — у нас ситцу больше нет? — Нет! — И маркизету нет? — Вчера последний продали. — Тогда так и пишите: «На ситец и маркизет цены значительно снижены»» [там же].
«Не в его стиле. [К 1 июня цены должны быть понижены на 10 процентов.] Госкоопторговец: — Не нравится мне этот новый стиль! То ли дело по старому: 1 июня было бы на две недели позже!» [рис. Д. М., Кр 18.1927].
«В ночь на 1 июня (драма кооператора). Он: — Ах! Если бы эта ночь никогда не кончалась! Она: — Неужели ты так меня любишь? Он: — Нет. Но я цены не люблю снижать. А завтра — срок» [рис. Ю. Ганфа, Кр 21.1927].
«Зима! Крестьянин, торжествуя, / На дровнях обновляет путь. /Лошадка, цен снижены чуя, / Плетется рысью как-нибудь» [Стихи Пушкина, идеологически выдержанные Савелием Октябревым, Кр 38.1927].
«Деревенский кооператив с принудительным ассортиментом: Янтарь на трубках Цареграда, / Фарфор и бронза на столе… [далее по Пушкину] — и на все цены снижены на 5 процентов!» [Савелий Октябрев в Кр 16.1927].
Мы все в кооп пойдем / На торгсраженье, / И как один умрем / За цен сниженье [Кампания, Пу 23.1927] — переиначенная песня, о которой см. ДС 5//20.


23//5

Из такой чахлой пустыни, как вздутые накидки на себестоимость, Изнуренков умудрялся выжать около сотни шедевров юмора. — Из пушкинского «Анчара»: В пустыне чахлой и скупой… Источник по ассоциации сообщает ауру ядовитости изнуренковским остротам [Вентцель, Комм, к Комм., 103–104].

23//6

Ипполит Матвеевич покорно отпустил стул и пролепетал: — Простите, недоразумение, служба такая. — «Служба такая» — формула извинения должностного лица невысокого ранга (например, судебного исполнителя) в ответ на жалобы клиента; у Чехова в сходной ситуации оправдывается кондуктор перед пассажиром: «Сами знаете, служба моя этого требует…» [Ну, публика!].

23//7

«А поутру она вновь улыбалась перед окошком своим, как всегда…» — Популярная песенка 10-х гг. о девице, неизменно улыбавшейся, несмотря на ужасающие превратности судьбы, например: И с двадцать третьего этажа / Ее бросают под мотор… / Автомобиль того и ждал, / Бедняжку мигом распластал… Припевом после каждого приключения было: А поутру она вновь улыбалась / Перед окошком своим, как всегда, / Ее рука с цветком изгибалась, / И вновь лилась из лейки вода. Песенка исполнялась в кабаре, в том числе в театре «Летучая мышь» Никиты Валиева, который включал ее и в собственный конферанс [Пяст, Встречи, 199–200; А. Н. Толстой, Егор Абозов, 568; Краснянский, Встречи в пути, 84; Сахарова, Комм. — ДС, 445].

23//8

Дверь прищелкнула медным язычком американского замка и затворилась. — Приключение Щукина — пример известного положения, когда некто, вытолкнутый в неподобающем виде на открытое место, безуспешно пытается спрятаться. Встречается у Боккаччо («Декамерон» VII.4) и у Мольера («Жорж Данден»): оба раза речь идет о ревнивце, которого жена обманом выслала на улицу, не пускает обратно и публично стыдит. В «Пиквикском клубе» [гл. 36] м-р Уинкль выходит из гостиницы на улицу в дезабилье, чтобы отворить дверь, та захлопывается, бедняга мечется перед портшезом дамы на виду у ее свирепого мужа. В «Крошке Доррит» [1.29] служанка Эффери в грозу и дождь оказывается за дверью, не может войти, и оказавшаяся рядом темная личность Риго — подобно Бендеру в сцене с инженером! — применяет «профессиональные» приемы, чтобы впустить страдалицу в дом. На сходном приключении строится завязка романа Марка Твена «Принц и нищий»: принца, вышедшего за ворота дворца, стража не пускает назад, так как на нем лохмотья нищего. В более широком плане сюда относятся мотив одежды, украденной у купающегося (ср. «Роман с контрабасом» Чехова), а также сказочное превращение героя в животное — уязвимое, беззащитное, лишенное прав: осла, птицу, мышь, насекомое и т. п.

23//9

Его фигура осветилась разноцветными ромбами и квадратами окна. Он стал похож на Арлекина, подслушивающего разговор Коломбины с Паяцем. — Девятиэтажный дом, где временно живет инженер Щукин, несомненно, принадлежит к числу солидных зданий «модерн» и «бель эпок», построенных в Москве в первые пятнадцать лет XX в., имевших просторные, хорошо освещенные лестничные клетки с лепными украшениями на стенах и витражами на площадках. Об этом говорит и упоминание о дворнике, живущем в «парадном, под лестницей» (обычное расположение квартиры дворника или швейцара в таких домах), и американские замки на дверях.

Соавторы, видимо, имеют в виду оперу Р. Леонкавалло «Паяцы», однако неточно передают ситуацию: в опере Паяц застигает Коломбину с соперником (Арлекином). То же — в «Балаганчике» Блока, где Пьеро подслушивает разговор Коломбины и Арлекина. Впрочем, в других спектаклях на эту тему роли могли меняться: ревнивым обманутым мужем был Арлекин, а его соперником — Пьеро, как, например, в сценке «Свидание» Бураковского и Голибкена, ставившейся до революции в некоторых эстрадных театрах [см.: Тихвинская, Кабаре и театры миниатюр, 309].

23//10

Он уже повернул в новый пролет лестницы, как вдруг дверной замок нижней квартиры выпалил и из квартиры вышла барышня с балетным чемоданчиком. Не успела барышня сделать шагу, как Эрнест Павлович очутился уже на своей площадке. Он почти оглох от страшных ударов сердца. — Реминисценции из «Преступления и наказания» (Раскольников после убийства старухи), а также из «Про это» Маяковского, где также описывается наводнение в квартире [подробнее см. в ДС 25//5] и где герой подбирается к квартире любимой, «снявши башмаки» и старается «в стенку вплесниться», слыша шаги поднимающихся гостей.

23//11

Кипящие слезы врезались в мыльную корку и прожгли в ней две волнистые борозды. — Комментарий А. Д. Вентцеля: «Явная параллель с лермонтовским «Демоном»: Доныне возле кельи той / Насквозь прожженный виден камень / Слезою жаркою, как пламень, / Нечеловеческой слезой! Читатель может возразить: но ведь слезы Эрнеста Павловича Щукина… прожгли не камень! — Нет, камень, читатель, камень; см. предыдущую страницу: «[Мыльная] пена лопалась и жгла спину. На руках и лице она уже застыла… и стягивала кожу, как бритвенный камень»» [Вентцель, Комм, к Комм., 104].

В туалетный набор каждого мужчины тех лет входил бритвенный, или кровоостанавливающий, камень, — прозрачный кристалл, называвшийся «квасцы». Его прижимали к месту пореза для стягивания кожи. Сопоставление с лермонтовской цитатой, хотя и блестяще, не вполне точно. «Читатель» будет прав: слезы Эрнеста Павловича, конечно, прожгли не камень. Последний участвует здесь лишь в составе сложной метафоры, основанной на литературной гиперболе, на возвеличении обыденного. Слеза инженера прожгла не камень, а твердую мыльную корку, похожую на ту, что образуется применением бритвенного камня, — как слезы Демона прожгли настоящий камень у дверей Тамариной кельи.



Примечание к комментариям

¹ [к 23//3]. Среди других примет времени, айсоры были темой журнальных острот, автором которых мог бы быть тот же Изнуренков. Ср. в юмористическом журнале: «Письмо в редакцию. Тов. редактор! Пишут тебе айсоры — чистильщики сапог. Какая это экономия, если немного на каблук гуталину меньше положишь, то граждане обижаются. Вот тут и проводи режим экономии. Рази это сознательность? Айсоры» [Пу 21.1926].

24. Клуб автомобилистов

24//1

В редакции большой ежедневной газеты «Станок», помещавшейся на втором этаже Дома народов, спешно пекли материал к сдаче в набор. — Редакция «Станка» воспроизводит многие черты редакции «Гудка» — ежедневной газеты профсоюза железнодорожников, в которой соавторы ДС работали до 1928 (Ильф с 1923, Петров с 1926). Одновременно с ними в «Гудке» сотрудничали М. Булгаков, Ю. Олеша («Зубило»), В. Катаев, Л. Славин, А. Козачинский, С. Гехт и другие литераторы, происходившие в большинстве из южного («одесско-киевского») региона, давшего советской литературе целую плеяду талантов.

Как и ряд других газет и журналов, «Гудок» помещался в колоссальном Дворце Труда ВЦСПС на набережной Москвы-реки, около Устьинского моста, самом большом из сохранившихся в Москве зданий XVIII века; позже в нем разместилась военная академия ракетных войск. В романе здание это называется Домом народов.


«До революции во Дворце Труда был Воспитательный дом — всероссийский приют для сирот и брошенных детей, основанный известным просветителем Бецким еще при Екатерине Второй… То был громадный, океанский дом ¹ с сотнями комнат, бесчисленными переходами, поворотами и коридорами, чугунными лестницами, закоулками, подвалами, наводившими страх, парадными залами и даже с бывшей домовой церковью… Во Дворце Труда жили десятки всяких профессиональных газет и журналов, сейчас уже почти забытых…» «Бесконечные сводчатые коридоры Дворца Труда — точные прообразы тех, по которым будет метаться вдова Грицацуева в погоне за Остапом…» [К. Паустовский. Четвертая полоса // Воспоминания об Ильфе и Петрове; см. также М. Штих (М. Львов), В старом «Гудке», там же; Петров, Из воспоминаний об Ильфе.]


Прогуливаясь по одному из этих коридоров, Ильф и Петров согласились писать вместе свой первый роман. Работа над ДС происходила по вечерам, «в громадном пустом здании», в редакционной комнате так называемой «четвертой полосы», где сосредоточивались лучшие литературные силы «Гудка».

Здание это, включая и мимоходом упоминаемую редакцию «Гудка», служит местом действия рассказа О. Форш «Во Дворце Труда», где бывшая воспитанница, зайдя сюда по делу, вспоминает темную драму ученических лет [в кн.: Московские рассказы]. В отличие от придуманного соавторами «Дома народов», наименование «Дворец Труда» подлинно, более того, стандартно — здания под таким названием среди других советских культурных центров и очагов имелись во множестве городов Союза (например, см. очерк о Воронеже, Ог 08.01.25 и др.)

Название «Станок» носило литературное объединение при газете «Одесские известия» в середине 20-х гг. Среди других, заседания его посещали будущие поэт Арк. Штейнберг и конструктор баллистических ракет С. П. Королев [Липкин, Квадрига, 267, 429].

24//2

— Как? Сегодня не будет шахмат? — Не вмещаются, — ответил секретарь. — Подвал большой. Триста строк… — У нас секаровская жидкость! — кричал он грустным голосом… — Жидкость во вторник. Сегодня публикуем наши приложения!.. — Есть тема для карикатуры… и проч. — Вся эта глава, описывающая распределение мест на страницах газеты, точно схватывает характерную атмосферу редакции перед выпуском номера и передает насыщенные инсайдерским жаргоном споры сотрудников. Ср. совершенно то же в юмореске Л. Братского «Газетный язык» [См 18.1928]:

— Товарищи, у меня Бриан не влезает!

— Попробуйте между ним и Чемберленом Штреземана втиснуть, вот и все.

— У меня спекулянты под посевную кампанию попали.

— Дайте сверху наводнение — вот и уладится…

— А рабкоров куда?

— Рабкоров поставьте под Индию, чтобы опера сбоку пошла.

— Не выйдет так. У меня в прошлом номере в отдел «Куда пойти» попало извещение об открытии крематория.

— А где у вас отдел «Голос» помог»?

— Да я в него заметку о раздавленной старухе вставил.

— А что же у вас в отделе «Хулиганство растет»?

— Да ничего особенного — заметка о новой повести Потлашкина.

— Нельзя так. Вы и третьего дня к постановке «Когда поют петухи» дали отчет об опере, а в отдел «Суд идет» всунули отчет о трестовском заседании… Что сейчас набирают?

— Взяточников.

— А что потом набирать будут?

— Головотяпов.

— А почему рационализацию еще в номер не вставили?

— Рассыпалась. Подбирают.

— А где у вас очерк из жизни африканских дикарей?

— Придется на последнюю страницу. У меня местной жизни нет.

— Нужно смочить губкой набор, а то у вас наводнение совершенно сухое — рассыпется…

— Ну ладно, готово. Номер сделан. Можно его спускать?

— Нет еще — редактора нет. Как только придет — так его и спускайте!

Секаровская жидкость — «вытяжка из половых желез, приготовленная по способу проф. д-ра Бюхнера», «extractum testiculorum» [из журнальных объявлений в 1927]. Рекламировалась как лечащее средство от широкого спектра слабостей и недомоганий. Распространялась кооперативом «Гален» на ул. Герцена в Москве. До революции аналогичный препарат был известен под названием «экстракт Броун-Секара» [Горький, Портреты, 285].

24//3

Художник… набросал карандашом худого пса. На псиную голову он надел германскую каску с пикой. А затем принялся делать надписи. На туловище животного он написал печатными буквами слово «Германия», на витом хвосте — «Данцигский коридор», на челюсти — «Мечты о реванше», на ошейнике — «План Дауэса» и на высунутом языке — «Штреземан». Перед собакой художник поставил Пуанкаре, державшего в руке кусок мяса… [до конца абзаца]. — Отношение советских средств массовой информации к Германии было в 1927 сочувственным — ее представляли как жертву империализма Англии, Франции и США, высасывающих соки из немецкой нации посредством всяческих ограничений ее послевоенного развития и, в частности, жесткого режима репараций.

Данцигский, или Польский коридор — «узкая полоса польской территории, отделяющая в нижнем течении р. Вислы Восточную Пруссию и вольный город Данциг от остальной Германии и дающая Польше доступ к морю» [БСЭ, 1-е изд., т. 20]; созданный Версальским договором, Данцигский коридор был источником напряженности между Германией и Польшей в период между войнами. Вопрос огоньковской «Викторины»: «28. Что называется «польским коридором»?» Ответ: «Узкая полоска Польши к морю (проходит через Германию)» [Ог 11.03.28].

Надпись «Мечты о реванше» на челюсти собаки, изображающей Германию, относится, вероятно, к профашистским и шовинистическим организациям вроде влиятельного «Стального шлема» (Stahlhelm), упоминаемого чуть выше. На это указывает и каска с пикой на голове собаки.

План Дауэса, по имени госсекретаря США, в 1924–1929 регулировал развитие германской экономики и обеспечивал источники репарационных платежей; привел к заметному улучшению экономического положения Германии. В советской прессе был обличаем как орудие эксплуатации германских рабочих.

Штреземан, Густав — германский министр иностранных дел в 1923–1929, лауреат Нобелевской премии мира. Боролся за возрождение Германии, повышение ее роли в международных делах и освобождение от опеки Антанты. Советская пресса признавала, что Штреземан «не принадлежит к числу твердолобых буржуазных министров», что «это классовый враг, но всегда готовый пойти на компромисс, дележку…» Впрочем, о нем же писали, что он «дробит скулы и крушит ребра в темном польском коридоре»; другие обозреватели, имея в виду ущемленное положение Германии, характеризовали Штреземана как «вечного неудачника» [Н. Корнев, Д-р Штреземан, Ог 11.03.28; ТД 01.1927: 5; М. Девидов, Гаагское торжище, Ог 25.08.29].

Пуанкаре, Раймонд — бывший президент, премьер-министр Франции в 1926–1929. В советской прессе оценивался как трезвый, деловитый государственный деятель, проникнутый «протестантским, квакерским духом», «первый чиновник Франции… сухой, жесткий бюрократ с твердой административной рукой… французский Победоносцев», как ярый враг социализма и коммунизма, сторонник антигерманской линии [А. Луначарский, Пуанкаре, Ог 22.01.28; Кольцов, Листок из календаря, Избр. произведения, т. 2].

24//4

…Иностранцы с любопытством смотрели на красную ручку с пером № 86, которая была прислонена к углу комнаты. — Перо № 86 было в ходу с дореволюционных времен: упоминается, среди прочего, в воспоминаниях С. Я. Маршака: «Перышки… крупные, желтые, с четко выдавленным номером «86»» [В начале жизни, 570] и в рассказе А. И. Куприна «Царский писарь». Употреблялось вплоть до 40-х гг., когда перьевую ручку вытеснила автоматическая (составитель комментариев писал 86-м в начальной школе). Последняя ассоциировалась с буржуазным Западом, как свидетельствует А. Гладков: «Предметом гордости была автоматическая ручка. В спектаклях из западного быта авторучка, как и сигара, была опознавательным знаком мультимиллионеров. Широкие зрительские массы были убеждены, что авторучки существуют только затем, чтобы подписывать чеки» [Поздние вечера, 31–32]. И в самом деле, в романе-сериале 25-ти писателей «Большие пожары» [Ог 1927] американская самопишущая ручка является предметом гордости репортера Берлоги, а ее кража — крупной неприятностью в жизни этого героя. Такое же отношение к ней лежит в основе «Летнего рассказа» Л. Никулина [Ог 02.08.30]. Авторучку привозили друзьям в подарок из-за границы [Н. Ашукин, Записная книжка, НЛО 05.1998: 244]. Как видим, для журналистов в ДС профессиональным орудием служит не новейшая ручка, а традиционная, обращенная «лицом к трудящимся». В ДС 30 Бендер каламбурно назовет упавшую на него гигантскую ручку «самопадающей».

Громадная красная ручка — избитая гипербола в духе массовой культуры 20-х гг. Увеличенные предметы (вилки, ложки, телефонные аппараты, галоши, гайки, ножницы, ручки и проч.) в качестве знаков профессии и отраслей производства, а также опредмеченные тропы и пословицы широко применялись в политизированном быте эпохи: в праздничных шествиях и карнавалах, в юбилейных подарках и т. п. [см. ДС 13//3; ЗТ 18//19]. Рабочими Сталинграда была преподнесена XV съезду РКП(б) железная метла, предназначенная для оппозиций [фото в КП 52.1927]. Традиция эта восходит к древней народной культуре — например, у Аристофана фигурируют громадная ступка, в которой демон раздора собирается растолочь греческие города [Мир, 230 сл.], и огромные весы, на которых взвешивают стихи соперничающих драматургов [Лягушки, 1370 сл.]. До сих пор в США гигантский чек выставляется как знак получения крупной суммы денег при церемониях вручения выигрыша, приза и т. п.

В романе О. Савича «Воображаемый собеседник» (1928) начальник учреждения преподносит своему заместителю в день рождения огромный красный карандаш — «обратите внимание, товарищи, отечественного производства» [гл. 3]. В ЗТ 28 соавторы высмеивают обычай дарить подобные овеществленные тропы к торжествам и годовщинам:


«Обычно дарили или очень маленькую, величиною с кошку, модель паровоза, или, напротив того, зубило, превосходящее размером телеграфный столб. Такое мучительное превращение маленьких предметов в большие и наоборот отнимало много времени и денег. Никчемные паровозики пылились на канцелярских шкафах, а титаническое зубило, перевезенное на двух фургонах, бессмысленно и дико ржавело во дворе юбилейного учреждения»,


— что отражено и в рисунке на обложке юмористического журнала, где работники разных производств несут к столу президиума громадные перо и скрепку и маленькие автомобиль и трактор. Подпись под рисунком: «На конференции. — Все это прекрасно, друзья, но страна предпочла бы иметь все эти полезные вещи в натуральную величину» [Чу 05.1929].

Приметой времени является присутствие в редакции «Гудка» «товарища Арно» и других паломников с Запада: «Когда вспоминаешь конец 20-х и начало 30-х годов в Москве, всегда возникают фигуры дружественных иностранцев. Немцы — больше всего было немцев! — венгры, чехи, американские негры и другие…» [Гладков, Поздние вечера, 284–286].

24//5

— А когда вам поручили чубаровское дело, вы что писали? — Чубаровское дело — уголовное дело, слушалось в Ленинградском губсуде в декабре 1926. 22 человека в возрасте 17-25-ти лет — в их числе комсомольцы и кандидат в партию — обвинялись в изнасиловании осенью того же года девушки-рабфаковки. Местом преступления был сад завода «Кооператор» в Чубаровском, ныне Транспортном переулке (недалеко от Октябрьского, ныне Московского вокзала), куда негодяи затащили свою жертву силой. Отсюда и название дела, получившего широкую огласку в печати. Один из общественных обвинителей, журналист, говорил на суде: «Чубаровское дело затрагивает огромные социальные вопросы. Оно касается вопросов быта и жизни миллионов трудящихся нашего Союза, касается вопроса о нашей молодежи, о нашей трудовой смене… Величайшее значение настоящего процесса состоит в том, кто поведет за собой нашу молодежь — чубаровцы или советская общественность. Рабочий класс сейчас скажет словами Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью»». Суд приговорил семерых обвиняемых к расстрелу, остальных — к срокам заключения от 3 до 10 лет. [Ог 09.01.27; КН 05.1927; КП 02.1927 и др.]

Чубаровское дело получило всесоюзную и международную огласку, отразилось в городском фольклоре, вошло в пословицы: «Не успел отгреметь громкий судебный процесс, как уже повсюду зазвучала песня, в которой осуждались «чубаровцы». Словечко «чубаровец» на долгие годы стало синонимом понятий «грубый насильник», «отпетый хулиган»; некоторые пожилые ленинградцы и поныне при случае употребляют его» [Шефнер, Имя для птицы, 462]. Бороться с «чубаровской бациллой» хулиганства призывали пресса и литература.


Любопытный штрих к этой ныне полузабытой истории. Хотя чубаровское преступление произошло в начале сентября (по крайней мере см. эту датировку в Ог 17.10.26, где и фото сада «Кооператор»), переулок, по-видимому, и до этой даты славился как гнездо хулиганства и проституции. Это видно из сатирического стихотворения Дм. Цензора «Переулочек» в майском номере ленинградского еженедельника «Пушка» за 1926, где описывается злачная атмосфера этого и соседних переулков, но о совершившемся там преступлении не упоминается ни словом: — Чем же, милый, я не пара вам, / Уж поладим как-нибудь… / В переулочке «Чубаровом» / — Только за угол свернуть… / За углом панелью узкою / Гостя пьяного ведет / В дом, где «чайная с закускою» / И «тряпичник» у ворот… / Мусор, лужи, вонь помойная. / У разрушенной стены / В карты дуется спокойная / Кучка уличной «шпаны». / Увидали и заахали: / Ваську-«Шило» тычут в бок: / Повела Маруська «хахаля», / — Ставь-ка пиво, голубок! / Вот лавчонка в «переулочке» / — В мути грязного стекла / Плесневеющие булочки, / Колбаса и пастила. / А спросить бы (разве не с кого?), / Не заразна ли она, / В самом центре, возле Невского, / Яма «питерского» дна? [Пу 06.1926, май].


24//6

А запишись ты лучше в друзья детей. — Общества «Друг детей» (ОДД) по борьбе с беспризорностью, существовавшие во всех крупных городах Союза, имели целью «помочь детям вырваться из цепких лап улицы» [КП 22.1927]; см. ДС 5//2. «Общество «Друг детей» издавало приключенческие романы; выручка шла на борьбу с детской беспризорностью» [В. Панова, Времена года // В. Панова, Собр. соч., т. 4]. В фельетоне М. Булгакова перечислен набор признаков лояльного совслужащего: «…в глазах сильное сочувствие компартии, на левой стороне груди два портрета [конечно, Ленин и Троцкий], на правой значки Доброхима и Добрфлота, а в кармане [членская] книжка «Друг детей»» [Кулак бухгалтера (1925), Ранняя неизвестная проза].



Примечание к комментариям

¹ [к 24//1]. Называя Дом народов «океанским» зданием, мемуарист прибегает к достаточно ходячей метафоре «дом — корабль». Ср. у Е. Замятина: «…домов в Петербурге больше нет: есть шестиэтажные каменные корабли. Одиноким шестиэтажным миром несется корабль по каменным волнам…» и т. д. [Мамай]. И у Л. Леонова: «ковчег», «ковчежные жильцы» [Вор (1928)]. Естественно, чтобы по своим размерам Дом народов приравнивался к океанскому кораблю.

У Ильфа и Петрова прямых корабельных метафор применительно к домам как будто нет. Косвенный намек на этот троп — «Мы разошлись, как в море корабли» в ДС 28, когда именно в Доме народов Остап расходится с Грицацуевой и цитирует этот стих. В том же здании развертывается диалог с упоминанием загадочного «тихоокеанского петушка» [см. ДС 28//8]. Среди газет и журналов, разместившихся в «Доме народов», есть «Капитанский мостик», куда халтурщик-литератор продает свой опус («Волны… падали стремительным домкратом…»). По-видимому, гигантский Дом народов исподволь притягивает к себе морские и корабельные ассоциации.

Своебразное слияние дома и корабля произойдет, когда театр Колумба переселится на пароход «Скрябин» [см. ДС 32//3].

25. Разговор с голым инженером

25//1

…Он [Бендер] переходил улицы, останавливался на площадях, делал глазки милиционеру, подсаживал дам в автобусы и вообще имел такой вид, будто бы вся Москва с ее памятниками, трамваями, моссельпромщицами, церковками, вокзалами и афишными тумбами собралась к нему на раут. Он ходил среди гостей, мило беседовал с ними и для каждого находил теплое словечко. — Литературность пассажа видна из его сходства с описанием губернаторского бала в «Отцах и детях» Тургенева: «[Губернатор]…ласкал всех… рассыпался «еп vrai chevalier francais» перед дамами и беспрестанно смеялся крупным, звучным и одиноким смехом, как оно и следует сановнику. Он потрепал по спине Аркадия… удостоил Базарова… рассеянного, но снисходительного взгляда вскользь… подал палец Ситникову и улыбнулся ему… даже Кукшиной он сказал: «Enchante»» [гл. 14].

У английского юмориста М. Бирбома в сходном стиле ведет себя явившийся в Париж дьявол: «Он размахивал своей тростью черного дерева и вообще вел себя так, будто вся улица принадлежала ему» [Max Beerbohm, Enoch Soames (1912); курсив мой. — Ю. Щ.]. Можно вспомнить в этой связи мину Воланда (который, как известно, родствен Бендеру) при виде советской Москвы: «Иностранец окинул взглядом высокие дома… причем заметно стало, что видит он это место впервые и что оно его заинтересовало», а также поведение Бендера, когда тот в начале второго романа входит в г. Арбатов.

Моссельпромщицы — продавщицы Московского Сельско-промышленного кооперативного товарищества (Моссельпрома), торговавшие папиросами, конфетами, шоколадом, бутербродами и другими мелкими изделиями. А. Гладков вспоминает их синие лотки и форменные кепи с длинными козырьками в Москве середины 20-х гг. [Поздние вечера, 24]. М. Булгаков в 1923 пишет: «…выросли грибы невиданные — с черными головами. Молодые люди мужского и женского пола в кепи точь-в-точь таких, в каких бывают мальчики-портье на заграничных кинематографических фильмах. Черноголовцы имеют на руках повязки, а на животах лотки с папиросами. На кепи золотая надпись: «Моссельпром»» [Шансон д’эте, Ранняя неизданная проза]. Моссельпромщица — характерная фигура московской улицы, запечатленная на обложках журналов, в кинофильмах («Папиросница от Моссельпрома», 1924, с Юлией Солнцевой в главной роли), в лирике: Ты вместо имени и отчества /Надела шапку «Мосселъпром»… // До ночи бродишь грязью липкою / С тяжелой кладью папирос… // О разреши от сердца жгучего / В тени бульваров прикурить… [Б. Ковынев, Розовый лоток, НМ 09.1925]. О моссельпромовской теме в эстрадном репертуаре см. ДС 20//21.

Очаг новой советской «романтики» — главный штаб Моссельпрома — располагался в многоэтажном новоотремонтированном доме, с неумолкающим шумом лифтов, пишмашинок и арифмометров, с вереницами автомобилей и грузовиков у подъездов. Работа в МСП становится желанной: «» — Скажите мне, товарищ, как мне сделать, чтобы тоже папиросами торговать», — подскакивает девица к немолодому гражданину со знаком МСП. Гордыми носителями синей шапки, желтого лотка, золоченых кокард становилась не одна молодежь, до и многие из горожан «пенсионного возраста». На молодых конкурентов иные из них ворчат за шумное, развязное поведение, а другие смотрят с симпатией и «хорошей завистью». «Вот видите, как это у них просто», — сокрушенно вздыхает пожилая дама. — «Я вот так-то все вспоминаю, — отвечает старик, — какие в наши времена-то были девицы. Скромность, послушание. И не то чтобы как, а даже до великовозрастия конфузились перед мужчинами». — «Одна погибель», — вздыхает дама», глядя на развязное, непринужденное общение молодежи. Моссельпромовская шапка легко знакомит, сближает людей, а порой и устраивает личные жизни; моссельпромовские пункты раздачи товаров становятся своего рода клубами, где ведутся оживленные операции по обмену товарами и городскими стоянками: «К покупателю приспособляются: кто стоит со своим лотком на Тверской или на Кузнецком мосту, ведь мимо него нэпман или иной курящий иностранец прогуливается, а стало быть подавай ему там «Золотые»; а на городской окраине рабочий человек и с «Шуткой», с «Червонцем» живет» (Ср. у Пушкина:«…мертвый без гроба не живет» [Гробовщик].) Группы МСП-овцев выезжают в подмосковные деревни — не только поторговать, но и «сено косить, мужикам, бабам помогать, книжки ребятам раздавать». «Весело, бодро, хорошо! Правильное учреждение: «Моссельпром», — так заканчивает свой пространный репортаж очеркист П. Сухотин [КН 09.1925].

Ленинградским соответствием Моссельпрому был Табачный трест, чьи уличные торговцы (в красных кепи) набирались в основном из инвалидов войны и безработных [Kisch, Zaren…, 49].