– Там. – Жора ответил так тихо, что ничего не услышалось, ответил скорее безмолвно. Он указал на дверь, что была в комнате.

Чувства и взгляды подняли Гришу и понесли к двери. Не чувствуя тела, он открыл ее и вошел. Перед ним предстал немыслимый простор, захватывающий целиком, без остатка. Музыка перешла вместе с Гришей в сладкие горизонты, полетела по местам, окутывая собой все ви́дение.

Гриша открыл глаза и понял, что ничего не изменилось. Короткий сон сменился старой картиной: Жора, Валентин Васильевич и милиционер молча слушали очередную песню.

– Жора, а что у тебя за той дверью? – оглядевшись, спросил Гриша.

– Да так, кладовка… Ничего интересного, – отмахнулся Жора.

– А можно посмотреть?

– Смотри.

Гриша, как в только что явившемся сне, подошел к двери. Чувства еще не отошли от увиденного, думалось, что сейчас все откроется. Но там действительно оказалась кладовка с кучей ненужного хлама. Разочарования Гриша не ощутил, скорее наоборот – немного успокоился и пришел в себя. Усевшись со всеми и переведя дух, Гриша решился:

– Мне надо кое-что у вас спросить. Очень важное.

– Спрашивай, – небрежно ответил Жора.

– Где Восток?

Все так и случилось. Валентин Васильевич встал со своего места, подошел к Грише, вопросительно посмотрел ему прямо в лицо. Милиционер отвлекся от музыки и своих мыслей, тоже уставился на Гришу. Только Жора сохранил свою развязность и нисколько не поменялся.

– Какой еще Восток? – спросил Жора.

– Сами знаете какой, – уверенно ответил Гриша. Он почувствовал свою правоту, почувствовал, что приближается к тайне.

Жору несколько смутила такая уверенность. Он поморщился, потом взглянул на Валентина Васильевича.

– Объясни ему, – твердо сказал Жора.

Валентин Васильевич сел напротив Гриши и взял его за руку.

– Понимаешь, друг, – несколько неуверенно начал Валентин Васильевич, – никакого Востока нет. Земля у нас круглая. Поэтому если идешь долго на Восток, то рано или поздно оказываешься на Западе.

Жора и милиционер кивнули в знак согласия со сказанным.

– Гриша, это учитель географии тебе говорит. Надо его слушать, – серьезно сказал Жора. – Никакого Востока и быть не может.

Грише показалось, что он подошел к тайне еще ближе, что его просто испытывают, что нужно проявить характер – и все двери сразу же откроются. Опыт подсказывал, что он не ошибся, что знаки привели его в правильное место. Радость так наполнила Гришу, что он не смог сдержать смех. Все присутствующие его поддержали. Вскоре музыка была заглушена хохотом четырех людей. Они смотрели друг на друга и зажигались смехом все больше. Грише показалось, что он прочел их мысли.

– Так где же Восток? – лукаво спросил он, как только смог говорить.

Все трое резко перестали смеяться.

– Ну какой тебе Восток нужен? – раздраженно спросил Жора. – Ладно, готовиться надо. У меня к тебе просьба одна небольшая есть. – Жора тяжело посмотрел на Гришу. – Сегодня мне нужно съездить в город, для огорода кое-что приобрести. А вечером олухи очередные собирались прийти страхи посмотреть. Своди их, а?

Гриша не успел возразить, как Жора продолжил:

– Да все просто. Ты же был на точке. Просто на нее не заходи, стой рядом да посмеивайся. А они пусть на точку зайдут. И всё. Возьмешь у них деньги, потом поделим.

– Да, и еще, – встрял милиционер, – перед тем как их вести, возьми расписку, что они никаких претензий ни тебе, ни Жоре, ни милиции предъявлять не будут.

Гриша не смог сдержать этого напора слов и взглядов, он утвердительно закивал, чем вызвал новый смех. Вскоре все трое собрались и исчезли. Гриша остался один. Он еще раз заглянул за дверь из своего сна, попробовал при открытии напевать ту песню, но ничего кроме старого барахла не увиделось.

Гриша походил по комнате, нашел протухшую капусту, на которую сетовал милиционер, выбросил, после чего лег на одну из кроватей и закрыл глаза. В голове восстанавливались только что проведенная беседа, песни маленького магнитофона, взгляды милиционера. Это все больше и больше убеждало Гришу в присутствии тайны.

Внезапно в дверь постучали. На пороге стояли двое немного напуганных молодых людей, похожих по духу на тех, с кем они ходили вчерашним вечером.

– Ты страховщик? – неуверенно спросил один из них.

– Нет. Но сегодня я за него.

– Мы договаривались насчет страхов.

– Будут вам страхи, подождите, стемнеет немного – и пойдем. Заходите.

Они прошли в дом. Гриша нашел кусочек бумаги и карандаш.

– Пишите расписку.

– Какую? – испуганно спросил один из пришедших.

– Что ни ко мне, ни к Жоре-страховщику, ни к местной милиции никаких претензий предъявлять не будете. Все делаем спокойно. Придем, посмотрим страхи, испугаемся и по домам. Договорились? – Гриша говорил убедительно, будто за этими словами стоял долгий опыт.

Сохранив сделанный документ, Гриша вышел из дома и медленно пошагал в сторону кладбища, дав знак пришедшим следовать за ним. Погода поддерживала его начинание: болотистые кусты жили своей жизнью, содрогались, шептали на неясном языке. До точки оставалось немного, Гриша рассказал недавно услышанную историю о покойнике, чем вызвал у подопечных легкую дрожь. Когда точка оставалась в нескольких шагах, Гриша остановился. Он завершил историю и сказал, чтобы пришедшие ступали на видневшееся место, но при этом попросил их громко не кричать.

Они продвигались маленькими шажками, взявшись за руки. Точка ждала их во всей ясности. Гриша не чувствовал никакого страха, у него был лишь интерес. Он стал внимательно наблюдать за точкой. В один момент ему показалось, что там, среди темного воздуха, что-то блеснуло, что это было вовсе не воплощение страха, а нечто привлекательное, таинственное. Он взглянул на пришедших и увидел, что они стоят в полном оцепенении. Они пытались завопить, но звук не шел изо рта. Ноги сковало. Живым в них оставался лишь страх. Через мгновение точка их отпустила, они смогли вволю завопить и бросились бежать в глубину темных болотистых мест.

Жора молча взял расписку и показал ее милиционеру. Тот внимательно прочел и довольно похлопал Гришу по плечу.

– Замечательно! Просто замечательно.

Магнитофон Валентина Васильевича запел новую песню. Пелось, как обычно, о надежде на новую жизнь, о страданиях и нелепости суетных забот. Музыка привела Гришу в радостную решительность. Он хитро посмотрел на собравшихся. Те увидели взгляд Гриши, но сделали вид, что не ожидают его вопроса. Грише ситуация показалась смешной, он от души рассмеялся, чем вызвал смех и у остальных.

– Итак, – сказал он, когда смех закончился, – где Восток?

Жора поморщился.

– Понимаешь, дорогой. Это вопрос сложный. Даже Валентин Васильевич, будучи учителем географии, не знает ответа.

– Всё вы знаете, – сказал Гриша и улыбнулся от осознания того, что сделал еще один шаг к тайне.

Валентин Васильевич порылся в шкафу, достал кусок от старых обоев, взял карандаш и сел за стол, указав Грише смотреть, что он будет чертить.

– Вот Углы, – начал он. Жора и милиционер тоже подскочили и стали внимать тому, что чертилось. – Углы – это самая близкая к Востоку часть, куда можно прийти ногами. – Валентин Васильевич нарисовал кружок и подписал «Углы». – Дальше начинаются горы. Через них надо перелететь, там идти не получится. Там пропасти повсюду, там ноги не ходят.

– Чушь метафизическая это все, – в чувствах заявил милиционер, – горы, пропасти. Везде села расставлены, везде люди живут, любят, детей рожают, какие там горы…

– Слушай учителя! – рявкнул Жора.

– За горами открываются высокие стены, – продолжил Валентин Васильевич, – стены захватывают небо, взгляд по ним убегает в никуда. Тяжело там дышится. А когда стены заканчиваются, виден Восток. Он не имеет горизонтов и разделений, он свободен.

Глаза Гриши загорелись. Он почувствовал, что его тело охватывает приятный ветер. Тайна раскрывала себя с каждым мгновением.

– Проблема в том, дорогой, – добавил Валентин Васильевич, – что через горы уже давно никто не может перебраться. В те годы многие бежали на Восток. Я это помню.

Милиционер тоже закивал головой, показав, что помнит эти времена.

– С разными помыслами люди были, хотели не свободы, а невесть чего, – продолжил Валентин Васильевич. – Так Восток и закрылся от людей. На некоторое время он оставил себя блуждающим духам, а сейчас не знаю: может, и им все закрыто.

Каждое слово Валентина Васильевича впитывалось Гришей, проходило через его суть, касалось самого сокрытого, находило там свое место, радовало. Он соприкасался с невиданным, со своей страстью и мечтой.

– Так что никак сейчас до Востока не добраться, – закончил Валентин Васильевич.

Гришу эти слова ничуть не смутили. Он вскочил, отдавая себя радости, раскинул руки и обнял по очереди всех троих.

– Я доберусь, – сказал Гриша еле слышно.

Последующие дни Гриша провел в фантазиях. Валентин Васильевич, Жора и милиционер грустно смотрели, как он бегает по комнате, ложится, встает, снова бегает, в результате новых дум выдает очередную идею, как преодолеть горы. Валентин Васильевич, как человек глубокого ума, сразу же все опровергал, вновь и вновь доказывая невозможность проникновения в сокрытую область. Гриша предлагал им всем четверым превратиться в птиц, пролететь над горами, потом снова сделаться людьми, пробежать высокие стены и оказаться на Востоке. Валентин Васильевич быстро раскритиковал эти идеи, указав, что люди не могут стать птицами, даже если очень захотят.

На третий день фантазии стали совершенно далекими от жизни. Это несколько утомило собравшихся. Жора недовольно встал и строго посмотрел на Гришу.

– Сиди здесь, может, чего и получится, – строго сказал он.

Все трое вышли из дома, оставив Гришу наедине с глупыми идеями. Идеи уже давно пренебрегли всем рациональным, приблизили Гришу к потере разумного. Он просто лег и уснул. На этот раз ему не снилось ничего, столь сильна была усталость. Он провалился в отдых и слабость.

Гришу привела в чувство музыка, доносившаяся с плеча Валентина Васильевича. Эта песня оказалась Грише незнакомой, полной новых слов и смысла. Все трое расселись на привычные места.

– Гриша, дорогой, – начал Жора после некоторой паузы, – есть тема одна. – Жора говорил нервно. – Я посоветовался кое с кем. Тебя могут через горы провести. Но дело серьезное.

– Да, да, говори. – У Гриши захватило дыхание.

– Там на точке… В общем, это баба одна умершая всех пугает. Она там ходит, успокоиться не может. Ты ей понравился, когда приходил. Она сказала, что даже показаться тебе хотела, но ты то ли не разглядел, то ли что… В общем, она сказала, что тоже на Восток собирается.

– Да, Гриша, – продолжил Валентин Васильевич, – с ней должно получиться через горы пройти. Для таких духов там лазейки оставлены.

Через Гришу пролетел холодок, стало не по себе. Он почувствовал, что реальность, к которой он прикоснулся, – нечто необратимое.

– А как это? – с некоторым испугом спросил Гриша.

– Дело такое, – Жора поморщился, – она хочет, чтобы ты ее обнял как женщину. Тогда она тебя возьмет с собой, – Жора посмотрел на Гришу, – сам ведь хотел.

– Я бы не стал, – промямлил милиционер.

– Ну, ты же человек экзистенциальный, чувствительный, феномен наших краев. Ты бы на полпути к точке сознание потерял, – засмеялся Жора. – Я вот о другом думаю… На что мне жить, когда она на Восток уйдет.

– Работать иди. К нам, в милицию.

– Да, придется, – с грустью ответил Жора, – в общем, Гриша, ты думай, надо ли тебе это. Дело ведь серьезное. Страхи такие будут, что раньше и не снились. Думай, Гриша.

Песня сменилась вместе со смыслом. Теперь пелось о несбыточной любви, о чувствах и привычках.

– Знаете, я стесняюсь немного, – тихо сказал Гриша.

Эта фраза вызвала небывалый хохот. У Валентина Васильевича с плеча даже упал магнитофон. Милиционер схватился за живот и стал задыхаться от смеха. Гриша, осознав нелепость сказанного, тоже хихикнул.

– Просто я подумал… Как это я приду к ней, обниму? Я ведь не знаю ее совсем. Она хоть красивая была при жизни?

– Нормальная. Девка молодая, – отбросив смех, ответил милиционер. – Она в колхозе работала, добрая была. Влюбилась в городского, письмо ему написала. А он приехал с дурачками своими да опозорил ее, зачитав это письмо прилюдно. Она не выдержала, пошла в хлев, там и удавилась.

– Вот и мается теперь, – добавил Жора. – Жалко ее, конечно.

– Ты расскажи про городского этого, – рассмеялся милиционер.

– Да, городской-то этот, – продолжил Жора, – совсем глупым оказался. Через полгода, как она удавилась, приехал с друзьями. Приходит ко мне, говорит: мол, сказали, что ты страхи показываешь. Ну-ка покажи. И ржет так противно, аж по зубам захотелось ему пробежать, чтоб сгинул в кровище своей. Да, думаю, свожу. Пришли на точку. Она как схватила его, так и всё. Друзья разбежались, а этот уже в беспамятстве дергается, кожа вся подсохла, глаза закатились. А она не отпускает его, муками мучает. Наутро нашли, лежал около точки. Хорошо хоть, что жив остался. Сейчас в больнице психической, в городе. Говорят, не понимает ничего, а по ночам орет, словно резаный. Она-то девка хорошая, не бойся. Я сначала сам не понимал, что там на точке такое страшное. А потом по душам разговорились: она рассказала о себе, я о себе. Она меня уважает, я ее, так и живем. Иногда просит даже так жалостливо: «Жора, спой что-нибудь, грустно ведь совсем». Спою, поплачем вместе, новости сельские обсудим. На Востоке-то ей хорошо будет, не то что здесь. Зря удавилась, конечно.

– А зачем ты про кусты рассказывал, про погоду? – спросил Гриша.

– А что, я должен был сразу сказать, что там мертвая баба всех пугает? В общем, думай, Гриша.

Потребовалось время, чтобы расставить все внутри ума, привести в порядок чувства и отдохнуть. В своей решимости Гриша не сомневался, смущали лишь детали предстоящей встречи. Сущность Востока не оставляла идей о разочаровании – все делалось правильно. Гриша подходил к новому, преобразованному миру, сокрытому от привычных взглядов и рассуждений.

Поступил он как нельзя разумнее: подчинил себя воле более опытных товарищей, целиком доверившись их пониманию. Милиционер рассудил о чувственном, объяснил, как общаться с женщиной, как не нагрубить, не обидеть. Валентин Васильевич растолковал метафизическую составляющую предстоящей встречи, открыл тонкие моменты, о которых Гриша и не догадывался. Он достал из кармана смятые записи с неясными значками и сказал, что алхимики предупреждали об опасностях таких путешествий. Сказал, что раньше не было надобности перелетать над горами, так как Восток был открыт с другой стороны и попасть в него мог любой желающий.

– Здесь пишется, что все надо сделать хорошо. Совершите ошибку – сгинете в небытии, ни люди, ни ангелы вас не отыщут. Так что смотри, чтоб прошло без шуток. А то… И тебя жалко, и бабу эту. Жизнь у нее здесь непутевая сложилась, а еще и в небытии сгинет. Так что думай, Гриша.

– А какие ошибки-то могут быть? – испуганно спросил Гриша.

– Да обычные, – отмахнулся Валентин Васильевич, – полетите над красивыми лесами, подумается, что это и есть Восток, остановитесь – и в небытие. Испугаетесь чего-нибудь… В общем, как всегда. Что я тебе рассказывать буду, у самого сердце на то есть.

Жора открыл ту самую дверь, что была в недавнем сне, и достал из кладовки аккуратный, несколько запылившийся костюм. Гриша его примерил.

– Красота-то какая! – воскликнул милиционер. – Жених! – У него даже появились слезы умиления.

– Да, Гриша, дорогой, – Жора развел руками, – красавец, ничего не скажешь.

Валентин Васильевич поддерживающе покачал головой, обозначив, что костюм ему тоже нравится. Песня с его плеча разлилась по воздуху, наполнила сердца готовящихся к свершению. Пелось необычайно сладко, волшебные звуки и голоса переходили в слезы, тайна приоткрывала себя во всей наготе.

Под вечер начался дождь. Жора сказал, что это хороший знак, что воздушные тропинки утончаются. Все четверо вышли из дома. Гриша в новом наряде шел немного позади. Милиционер и Жора грустили. Валентин Васильевич вытер пот, смешавшийся с каплями дождя, остановился и взглянул в свое невидимое.

– Там на Востоке брат мой где-то обитает, – сказал Валентин Васильевич, – увидишь его – расскажи, что меня встречал, что все у меня хорошо.

– А как же я его узнаю?

– Узнаешь. Это здесь все непонятно да запутанно, люди друг друга не узнаю́т. А там все легко, свободно. – Валентин Васильевич вздохнул. – Ты первый страх преодолей сейчас. Это просто. Не надо никуда бежать, думай о Востоке.

– Грустно, – сказал Жора, – отпускаю двух своих друзей сегодня. Хорошо с вами было.

– Не грусти, Жора. Может, увидимся еще.

Кладбищенские болота принимали дождь. Природа вместе с людьми готовилась к изменениям, работала над своей судьбой.

– Она тоже, наверное, волнуется. – Жора похлопал Гришу по плечу. – Увидит тебя в таком костюме, застесняется, убежит на другую точку. – Жора рассмеялся.

– Бери инициативу в свои руки, – заметил милиционер, – если увидишь, что она смутилась, – успокой, нежностью возьми.

– Подходим, тише.

Валентин Васильевич приглушил магнитофон. Они стали перед дорогой, отделяющей предболотные равнины от точки. Дождь усилился.

– Иди, – сказал Валентин Васильевич. – Не забывай, что я тебе говорил.

Гриша обнял всех по очереди и повернулся к точке.

Он стоял между двух миров: одного – родного, с лучшими друзьями и привычными заботами, и другого – таинственного, ведущего на Восток. Шумевшие кусты, леса, потоки замерли в один момент. Страхи еще не наступили, но и прежнее бытие осталось далеким, уже не возвращаемым. Время людей вместе с их страстями изживало себя. Хотя ум оставался чистым, без мыслей о происходящем, ноги затряслись, а через мгновение и все тело стало беспомощным, боящимся. Глаза Гриши расширились, вместили блистающую таинственность. Все страхи жизни собрались воедино и проникли в Гришу. Кричать он не мог, губы дергались, но звуков не было слышно. Сознание не сопротивлялось, уходило все глубже, сливаясь с тем, что предстало перед ним.

Тишина пропитывала собой все до конца, до сути, она была в воздухе и входила в Гришу с каждым вдохом. Гриша шел в аккуратном черном костюме, с приглаженными волосами, точный, уверенный. Он не замечал даже тишины, не замечал, что сменилось абсолютно все: не осталось ни страхов, ни воды на плечах.

– Ты где? – крикнул он.

Тишина пропела вместе с ним, пронеслась внутри, окутала еще сильнее. Казалось, что само дыхание ведет и поддерживает. Гриша коснулся невидимого, прошел дальше, остановился. Он провел рукой сверху вниз, неуверенно, осторожно, будто гладя по волосам. Вне памяти он обнял ее.

* * *

Валентин Васильевич переложил магнитофон на другое плечо. Воздух наполнился новой душевностью и тоской. Пелось все о том же.

Жора и милиционер посмотрели на небо, пытаясь разглядеть изменения и преобразованную красоту. Они подходили к своей привычной жизни с легкостью и надеждой.

– Метафизика – вещь неясная, спрятанная, – добавил к сладости являемой песни Валентин Васильевич. – Все, что говорят о ней, скорее всего, неправда. Говорят от незнания. А если бы знали, то молчали бы. Я вот знаю и молчу. Где Гриша? Гриша там…

Новое море

Дима работал на одной из строек города, а до дома добирался, как и все, на электричке. В вечерние часы народа набивалось столько, что не сесть, а иногда – что и не продохнуть. Что удивляло Диму и всех остальных, так это воля и принципиальность контролеров. Они всегда могли просочиться, наскандалить, высадить, испортить настроение на весь вечер. Порой по электричке пускался слушок, что контролеры зашли в первый вагон, и вся толпа резво перетекала через тамбуры ближе к концу поезда. Когда контролеры подходили к середине электрички, многие перебегали в первые вагоны. Иногда не успевали, двери закрывались, а они оставались стоять на маленьких станциях и ждать следующего поезда.

Билеты Дима не брал никогда. Рассуждал он очень просто и разумно. Если брать билеты, то от зарплаты вообще ничего не останется и смысла ездить на работу не будет.

Когда работа заканчивалась пораньше, можно было походить по вагонам в поисках знакомых, которые помогут скоротать полтора часа дороги от города до дома. Дима, как правило, кого-нибудь да находил.

В этот раз он увидел грустного бывшего одноклассника, работавшего в местном депо.

– Контролеров не было? – спросил Дима.

– Нет еще, – ответил Евгений.

– Как живешь-то? – Дима сел рядом.

– Работаю. Нормально. Как сам? Что не переодеваешься?

– Мне нравится эта курточка. В ней какая-то сила. Я часть стройки, стройка часть меня.

Евгений был не против пообщаться, но не находил подходящей темы для разговора. Он ждал, что Дима, как обычно, начнет рассказывать свои истории. Дима уловил настроение.

– Знаешь, сейчас все по-иному. В этой же электричке мы с дедом ездили лет двадцать назад. Дед пьяный был, я его усадил, хоть ростом был по его ремень на штанах. С огорода возвращались. Он говорит: если завтра Горбачева генсеком назначат, я поеду и убью его. Пьяный был. Так-то он политикой не интересовался, не знал об этом ничего. Я испугался тогда, просил его: дедушка, не убивай, тебя в тюрьму посадят. А на следующий день он пришел на кухню и сказал: хорошо, что Горбачева поставили, человек он молодой, все к лучшему изменится. А видишь, как все изменилось?

Дима общался не по-молодежному, иногда странно, подробно описывая свое детство. Уже, казалось, вся электричка знала его жизнь с ранних лет. Но каждый раз он вспоминал что-то новое, говорил, что и сейчас живет этим, что видит это в своих снах, забывать не хочет. Бывало, он смотрел в окно электрички на бесконечно знакомые домики, проносящиеся мимо деревья и говорил что-то вроде: «В тот год черники не было, ходили по лесу днями, найти ничего не могли». Эти истории, как правило, нравились собеседникам.

В вагон вошел помощник машиниста.

– Женька, привет. Там контролеры в первый вошли.

На соседних местах услышали оповещение, нехотя встали и поплелись в направлении последнего вагона. Встали и Евгений с Димой.

– Не парьтесь, пойдем в кабину, я вас закрою, там отсидитесь, пока они не выйдут.

– Нормально, – заулыбался Дима. – Всегда хотел посидеть в кабине машиниста.

Они зашли внутрь.

– Я вас здесь оставлю, вы только не трогайте ничего. Я пойду на ту сторону, в первый. Смотрите не нажимайте кнопок всяких.

Помощник захлопнул дверь. За большим окном виднелись удаляющиеся трубы городских заводов. Мигали непонятные кнопки.

– Гляди, тут микрофон – можно на весь вагон что-нибудь вещать, – загорелся Дима.

– Не надо лучше, – засмеялся Евгений. – Хотя расскажи всем про то, как ты за черникой ходил. Этого перца уволят. Но вообще-то нехорошо. Он нас здесь усадил, а мы его подставим.

– Да, нехорошо. Давай тогда просто станцию объявим.

– Давай, – еще сильнее расхохотался Евгений.

Они дождались, когда электричка остановится.

– Ну, давай, – шепнул Евгений.

– Сейчас, – тихо ответил Дима.

Двери закрылись, электричка поехала дальше, а Дима так и не решился ничего сказать.

– Ну, что же ты?

– Страшновато, – усмехнулся Дима. – На следующей.

Они дождались следующей станции. Только электричка остановилась, как Дима выкрикнул в микрофон:

– Березовая Слобода!

Евгений рассмеялся.

– Давай еще что-нибудь… Я им сейчас расскажу.

Дима вдохновился, что смог объявить название станции.

– Граждане пассажиры, не забывайте приобретать билеты. В поезде работают контролеры, – бегло выдал Дима и захохотал. – Контролеры уже близко, – продолжил он. – Они подходят к вам. Контролеры в ваших сердцах.

Евгений согнулся пополам от смеха. Тут дверь открылась, в кабину зашел помощник машиниста.

– Контролеры ушли, можете выходить. Что смеетесь?

– Слушай, ты не в обиде на нас? – спросил Дима.

– На что?

– Мы тут немного в микрофон поговорили.

– Что? Я ничего не слышал. А, так микрофон выключен. Вот эту кнопку надо было нажать. Я вам поговорю в микрофон! Меня уволят за такое, – угрожающе сказал он.

Дима встал. Уже почти закрыв за собой дверь, он оглянулся, внимательно и несколько напряженно посмотрел на помощника машиниста.

– Послушай, друг, я даже не знаю, как тебя зовут. – Дима зашел обратно в кабину. Евгений последовал за ним. – Друг, у меня к тебе одна просьба.

– Что еще?

– Ты только правильно меня пойми. Я просто детство часто вспоминаю. Смотрю на свою жизнь и вижу, что все не так, как тогда хотелось. Тогда столько всего открывалось: казалось, что всю жизнь так будет. Я уже много лет живу теми воспоминаниями.

– А я тут при чем? – с удивлением спросил помощник.

Дима присел рядом.

– У нас огород был здесь неподалеку. Мы на этой же электричке туда с дедом ездили. Картошка, укроп – ну сам понимаешь. Летом как утром приедем, так до вечера и останемся. Дед рассказывал об озерах, я по кустам местным бегал. Подходил к железной дороге, смотрел на электрички. И тогда что-то странное происходило. На электричке машинист ездил смешной такой, с усами и носом длинным. У него усы весь рот закрывали, и смотрел он так странно. Летом я его каждый день там видел. Я прятался за деревьями: знал, что он мимо проедет и на меня посмотрит. А он все не ехал. Я шел обратно к огороду. Смотрю – электричка идет, и он на меня глядит. Улыбается усами своими. На следующий день я снова за деревом сидел, ждал. Электричка прошла. Он смотрел на мое дерево, знал, что я там прячусь. Я его стал бояться, но все равно каждый день приходил. И во сне его видел. Все так же, как днем. Едет, смотрит.

– Так я тут при чем?

– Мне нужно туда вернуться. Там какая-то подсказка мне была, которой я не послушался. Он мне что-то говорил своими усами. Мы можем все организовать. Приклеим тебе усы, оденем как его, ты проедешь мимо огородов на этой электричке и посмотришь в нужную сторону. Я тебе скажу, как надо посмотреть.

– Так, а ну пошли отсюда, – ответил помощник и выпихнул Диму и Евгения за дверь.

– Да посмотри ты на меня! – Дима стукнул кулаком в дверь. – Я на стройке работаю, гнию здесь. Там мне подсказка была, он мне говорил, как жить надо. Друг, я денег заплачу. – Глаза у Димы заблестели от слез.

– Сколько? – донеслось из кабины.

– А сколько скажешь, – обрадованно сказал Дима, – половину месячной зарплаты своей отдам. Только все надо правильно сделать, как я скажу. Хорошо?

– Давай так, – помощник приоткрыл дверь, – сначала деньги. Потом я скажу день, когда у моего знакомого машиниста смена будет. Я его предупрежу, чтобы не заходил в заднюю кабину. Скажу, что бабу приведу. Кстати, бабам дико нравится в кабине это… Ну так вот, я не могу с малознакомым машинистом. Он зайдет, а я в наряде с усами. Подумает, что я тронулся. Что я ему скажу? Или тебе надо, чтобы в передней кабине?

– Да-да, в передней. Он поездом должен управлять.

– Ладно, подумаю.

– Как я счастлив, – сказал сам себе Дима.

* * *

Дима сидел в колючих кустах и смотрел на железную дорогу. Он готовился увидеть того, кто часто являлся к нему во снах и все время оставлял главное недосказанным. Кроме ожидания ничего не оставалось. Мимо проходили электрички, но в окнах кабинок машинистов мелькали незнакомые лица. Захотелось перекусить. Но Дима понимал, что стоит ему отлучиться в соседний магазин, как нужный поезд проедет мимо и вся затея рухнет.

Дима просидел в кустах до позднего вечера. Голодный и недовольный, он вернулся домой, а наутро был в депо. Помощник машиниста курил на лестнице с другими рабочими. Издалека увидев хмурого Диму, он бросился ему навстречу, чтобы остальные не услышали предстоящую беседу.

– Братан, извини, – начал он первым. – Напрягли меня вчера, не смог проехать. Давай завтра. Договорились?

– Что значит не смог? Я ведь целый день в кустах просидел.

– Начальство – звери, – сказал помощник, с опаской оглядываясь по сторонам. – Завтра, отвечаю. Все как договорились. Я все помню. Проеду как надо, тебе понравится. И вообще, я тут подумал… Если чего такое понадобится в будущем, типа проехать с усами мимо огородов… Ты сразу ко мне. Недорого обойдется.

– По рукам, – недовольно сказал Дима.

Следующим утром он договорился на работе, что ему нужно уехать пораньше. Заранее зашел в магазин, купил кефира с булочками и в назначенное время снова сидел в кустах. Все повторялось. Проезжали электрички с незнакомыми лицами. Дима достал бутылку кефира и булочку. Только он сделал первый глоток, как почувствовал, что происходит нечто особенное. По телу пробежал озноб, он услышал, как содрогаются рельсы в ожидании очередного поезда. И тут произошло самое жуткое – появилась электричка. Странный усатый машинист хитро смотрел в сторону Димы. Стало страшно. Дима понимал, что машинист видит его, хотя сидит он глубоко в кустах. Бутылка выпала из рук, кефир запачкал одежду. Дима захотел убежать оттуда, убежать от этого усатого взгляда. Он бросился прочь, забыв даже сумку с булочками, выбежал на дорогу и кинулся в сторону огородов. Погода изменилась. Тишь сменилась тревожным ветром. Дима стал всматриваться в сторону дороги, ожидая увидеть деда. Никого не было.

Всю ночь Дима не мог уснуть. Он снова и снова возвращался в то место, предавался волнительному ожиданию, а когда железная дорога начинала содрогаться, убегал прочь, чтобы только не быть замеченным. Утром он решил просто не ехать на работу и сразу отправиться к огородам.

Понималось, что утром никто не будет его искать, никто не будет вглядываться. Он спокойно сидел и смотрел на железную дорогу. В голове проносилась вся жизнь, со всеми ее страстями и глупостями. Никакого выхода не виделось. Оставалось лишь ждать нового момента, нового взгляда: того самого, что двадцать лет назад составлял все его страхи и интересы. Солнце взошло и утвердилось над Димой. Травы ждали вместе с ним и успокаивали. Он нашел вчерашние булочки и доел их. Внезапно усилился ветер. Забеспокоились деревья, зашевелились обрывки бумаг на земле. Дима понял, что вновь приближается это. Железная дорога задрожала. Появилась электричка. Дима выглянул из-за дерева и увидел, что в кабине машиниста едет тот самый человек с нелепым усатым взглядом. Дима понял, что его снова заметили, и снова побежал прочь с того места.

Вечером он приехал в депо. Как и ожидалось, он застал всю ту же картину: толпу курящих на лестнице, среди которых стоял и помощник.

– А, привет. – Он обрадовался, когда увидел Диму. – Ну как? Все я правильно сделал?

– Да, все правильно, – несколько смущенно сказал Дима, – все правильно. У меня такой вопрос к тебе. Скажи, ты сегодня случайно снова там не ехал с усами? – Дима испуганно посмотрел на помощника.

– Случайно ехал. – Помощник рассмеялся. – Просто я бабу сегодня возил. Ты не обижайся, но я ей про тебя рассказал. А она как пристала: говорит, ну надень эту куртку и усы, покажи, как ты смотрел в окно. Не отказывать же? А ты что, сегодня опять там сидел?

– А ты еще собираешься так делать? – спросил Дима.

– Если хочешь – не проблема. Давай за сотню в день.

– Нет, нет, не надо.

– Погоди! – крикнул помощник. – Я придумал кое-что. Ты зовешь бабу какую-нибудь к огородам. Говоришь ей, что ясновидящий. Что через минут десять поедет поезд, а машинист будет усатый, в куртке дебильной, смотреть на нас будет. Я проеду, она будет в восторге. Хочешь, я колпак на голову надену, как у звездочета, чтоб наверняка поверила. Давай, недорого. Если с колпаком, то по двести за раз.

– Не надо! – воскликнул Дима и побежал прочь.

* * *

– Тогда я еще за забором стоял, смотрел и ждал, когда она с родителями приедет. Маленькая девчушка такая, рыженькая, смешная. Дед копошился в огороде, а я взял ее за руку, и мы побежали к железной дороге. Я ей показал… Неважно что.

– Что же ты ей показал? Это самое?

– Да нет, не хочу об этом говорить.

– Ну вот, о самом интересном не хочешь. Да все мы это девчонкам соседским показывали. Что стесняешься-то? Бывало, зайдем в подъезд, она свои секреты покажет, а ты свои. Ей интересно, тебе интересно – дружба.

– Не это, человека одного. Там человек ехал, на нас смотрел. Мы за руки держались, стояли, смотрели на железную дорогу. Я думал, что она испугается этого человека. Когда он поехал, я ее руку сжал: сам испугался, а она нет.

– Да, бабы – они дуры. Чего не надо бояться – они боятся, а чего надо – нет.

– Я сильным себя почувствовал рядом с нею. Будто не собственная сила там была, а наша общая. Ты правильно сказал. Я почувствовал тогда, что, пока мы за руки держимся, наши страхи уходят. Мои страхи уходят благодаря ей, а ее страхи – благодаря мне.

– Какие страхи?

– Разные. Тогда идешь, видишь все веточки у дороги, все трещинки: кажется, что все знаешь, все эти места. Перед сном лежишь, вспоминаешь, не боишься уже ничего.

* * *

Дима проработал весь день, стараясь не думать о том, что произошло. Возвращаясь вечером домой, не смотрел в окно на огороды. А наутро решил снова туда поехать. Зайдя все в тот же магазин, опять купил кефира и булочек и отправился к огородам.

Ничего не изменилось. Казалось, что соседние деревья и кусты ждали Диму, вспоминали о нем. Дима молча спросил у деревьев, не было ли вчера этого усатого на электричке. Ответа он не получил, потому что не захотел. Сел и стал смотреть на рельсы. День выдался дождливым, немного неприятным. Проходили электрички со множественными незнакомыми лицами в окнах. Дима стал поедать принесенные булочки. Внезапно ему показалось, что деревья на него смотрят и готовятся что-то сообщить.

– Что? – недовольно спросил Дима.

Деревья молчали и продолжали смотреть.

– Едет? – Тело Димы задрожало.

По рельсам пронесся тонкий звон, добавляющий предчувствие. Дима вскочил, прижался к дереву и закрыл глаза. Звон подошел ближе. Ветер усилился. Дима приоткрыл глаза, посмотрел на железную дорогу. Показался поезд. Дима отвернулся, обхватил лицо руками, чтобы ничего не видеть, чтобы случайно не открыть глаза, и закричал: «А-а-а-а-а-а!» Вскоре шум проходящего мимо поезда заглушил этот крик. Дима перестал кричать, когда поезд был уже далеко.

– Это он был? Он меня заметил?

Дима поднял булочку и доел ее. Теперь можно было спокойно смотреть на железную дорогу, без страхов и лишних мыслей. Он просидел там до заката: увидел десятки поездов, машинистов, людей в вагонах. У них были усталые взгляды, лишенные всякой суеты. Показалось, люди находятся в том же созерцании, только по ту сторону, вне деревьев.

Наутро, еще до начала рабочего дня, Дима приехал в депо. Пришлось прождать почти час, пока рабочие соберутся. Помощник шел вместе с группой приятелей. Завидев Диму, он подошел, улыбаясь.

– Ну что? Надумал? С колпаком или без? – весело спросил он.

– Скажи, ты вчера снова там ехал? С усами, – нерешительно спросил Дима.

– Мы же не договаривались больше. Ты сотню гони, тогда и проеду.

– Не надо там больше ехать! – закричал Дима. – Я же сказал тебе. Я же знаю, что ты вчера там ехал. Спрашиваю: зачем?

– Да не ехал я вчера никуда, иди отсюда.

– Если ты еще раз проедешь там с усами, я сюда приду и всем расскажу, как ты деньги зарабатываешь.

– Напугал! – рассмеялся помощник. – Видишь этих пацанов? Ты думаешь, почему они на нас так внимательно смотрят? Я им просто сам рассказал, что есть больной один, который деньги платит, чтобы я с усами в куртке-алкашке мимо огородов проехал и в сторону кустов посмотрел.

Невдалеке, на площадке, стояли трое парней и внимательно наблюдали за беседой. Дима сделал несколько шагов назад, повернулся и побежал. За спиной раздался хохот. Бежал он так быстро, как только мог. Миновал еле открывающиеся грязные железные двери, увидел бетонные сваи, решетки. Тут Дима понял, что бежит не в ту сторону.

– О, смотрите, опять он!

Ему пришлось вернуться на ту самую площадку с наблюдателями и помощником; это вызвало новую волну хохота. Теперь он побежал в правильную сторону и вскоре выбрался из запутанных лабиринтов депо. Снаружи входного здания трава была забрызгана серой краской. Дима сел на землю, провел рукой по этой траве, запачкался, закрыл лицо грязными серыми руками и заплакал. Отчего он плачет – было неясно и ему самому. Просто терпеть он больше не мог. Показалось, что вместе с ним плачет и трава, плачет от того, что люди пролили на нее краску, плачет солнце, плачут ржавые поезда. Начался дождь – как свидетельство правильного понимания и сочувствия. Ржавые поезда, крыши, разбросанные детали тускло зазвенели: мокрые, некрасивые. Дима понял, что надо идти, иначе он останется здесь навсегда, среди этой тоски.

На станции Депо из единственного ларька доносилась ненавязчивая мелодия. Пелась песня женским голосом. Слов Дима не смог разобрать, зато отчетливо услышал припев. Он был простой, но до боли волнующий: «Ля-ля-ля-ага-ля-ля-ля-ага-ага» и так далее, – размеренно затягивал голос невесть куда. Можно было сесть на поезд и поехать на работу в город. Но была и другая возможность: сесть на электричку в противоположную сторону и отправиться к огородам. Дима понял, что перед этим выбором он стоял чуть ли не всю жизнь, просто никогда не хватало решимости дойти до конца и открыться перед самим собой.

Он поехал в сторону огородов.

– А, Дима! Ты что-то не в ту сторону едешь.

– Привет. Я по делам.

– Сегодня прораб сказал, что тебя увольняет. Говорит, что и так от тебя толку никакого не было, а теперь и вообще ходить на работу перестал.

– Пусть увольняет.

– Куда едешь-то?

– Дела у меня там. – Дима вздохнул. – Помню, такой же дождь шел. Мы соседскую тетку доводили до истерики, лазили к ней на балкон. Схема такая была. Двое держали, третий забирался. А когда залезал на балкон и видел тетку, начинал кричать ей: «Угу-угу! Сова прилетела». Она побежит на него прямо с тряпкой да как заорет: «Сейчас задницу намылю». Мы ее так и стали называть: тетя Мыло. Лазили к ней по очереди. Когда она выбегала, двое остальных, кроме совы, что прилетела, помогали третьему слезть. А я залез один раз, а эти двое решили надо мной пошутить и убежали. Я ей крикнул, что сова прилетела, она подбежала и поймала меня. В комнату к себе отвела, посадила и говорит так строго: и что же ты все летаешь, дурачок. Потом чаем напоила с печеньем. Больше я к ней не лазил и на улице здоровался, когда она мимо проходила. А эти двое подбежали уже после и спрашивают: мол, как тетя Мыло задницу намыливает? Я им рассказал, что ничего она не намыливает, а чаем со вкусным печеньем угощает. Им и завидно стало.

– Работу искать где будешь? Дим, ты не обижайся только. Я пятнадцать лет на разных стройках работаю, но таких, как ты, нигде больше не видел. Почему после тебя всегда надо переделывать? За что бы ни взялся: косяк покрасил, гвоздь вбил, цемент приготовил… Может, ты и впрямь сова? С крыльями вместо рук. Вот молоток и не держится.

– Может, и сова.

* * *

Дима расчистил землю от опавших листьев и обрывков газет, лег на бок, немного согнувшись. Вся природа его ждала и ценила. Он чувствовал, что делает все правильно, что в данный момент он должен быть именно здесь, что ничего иного нет и идти некуда. Тусклое неровное солнце его согрело и поддержало.

Дима закрыл глаза. Он оказался среди старых дворов с ворчащими соседями и надоедливыми неинтересными сверстниками. Он бежал над этим всем, маша руками, словно крыльями, глядя на недоумевающих соседей. Они пытались его поймать, но он улетал, повторяя: «Угу-угу! Сова прилетела». Казалось, его уже настигали, грубо тащили вниз, но он вырывался с хохотом и радостью новой свободы. Небо его принимало, пусть и низко, не как птиц. Дима почувствовал, что должен лететь туда, что его ждут. Он полетел над железной дорогой, над поездами, тропинками, маленькими будочками. В тех местах, где складывались огороды, он нашел место почище, присел, а потом и лег на бок, немного согнувшись.

Открыв глаза, Дима увидел волнение всего вокруг: земля готовилась к чему-то напряженному, неприятному. Солнце ушло, стало холоднее. Волновались и трава, и даже разбросанные обрывки газет.

– Я знаю, что сейчас будет, – прошептал Дима. – Не бойтесь, мы спрячемся, он нас не заметит.

Волнение звучно пробежало по рельсам. Вдали появился поезд. Дима спрятался за самое большое дерево и махнул рукой, шепнув еще тише:

– Здесь нормально: кто хочет, прячьтесь со мной.

Шум все усиливался, поезд приближался. Воздух, пропитанный кленовым сиропом, задрожал, сердце Димы заколотилось. Он понимал, что именно в этот момент в окне должен появиться машинист, выискивающий его за деревьями своим усатым взглядом. Вдруг Дима услышал, что поезд тормозит. Тормозит с громким скрипом – пронзающим, неприятным. Дима закрыл уши руками. Воцарилась тишина. Поезд стоял напротив того самого места, прямо рядом с большим деревом.

– Ну и зачем ты снова сюда пришел? – донесся голос из кабины машиниста.

Дима отчетливо все услышал. Он плотнее прижал к ушам ладони.

– Я ничего не слышу, что там говорят, – крикнул он. – Ничего не слышу.

– Все ты слышишь, – опять донеслось из поезда.

– Ничего не слышно! – прокричал Дима.

– Хотел подсказок? Так получай их!

– Не слышу никаких подсказок…

– Первая подсказка. Не надо сюда больше приходить.

– Я ничего не услышал. – Дима зажимал уши все сильнее, но все равно мог четко разобрать слова, доносящиеся из поезда.

– Вторая подсказка. Не надо сюда больше приходить. Понял? Ну все. Привет тете Мыло.

Поезд заскрипел и сдвинулся с места. Дима выглянул из-за дерева, посмотрел на кабину машиниста, увидел невозмутимую физиономию усатого, спрятался обратно. Со лба тек пот, голова кружилась.

– Ну и подсказки, – сказал сам себе Дима. – Как их понимать-то? Что он сказал-то вообще? – Дима вопросительно посмотрел на кусты.

Все волнение прошло. Природа зажила своей прежней жизнью, забыв о произошедшем. Дима встал и пошел в сторону станции, осмысляя услышанное. Пустой перрон встретил Диму обычной прохладой и равнодушием. Дима присел на мокрую скамейку и уставился в железнодорожную даль. Там не было ни людей, ни животных, ни поездов. Свежий воздух наполнил голову, дышать стало легко.

Дима поехал из этого места с легкостью, но и с недоумением. Подсказки он получил, но что с ними делать – так и не понял.

Весь вечер и всю ночь он размышлял над произошедшим. Только под утро заснул, даже провалился в сон без видимых образов. Перед ним теперь открывался новый мир, полный ясности и свободы. Он собрал вещи и вышел из дома.

– Куда едешь?

– В город для начала. Нормальную работу найду. Не понимаю: раньше люди работали на нормальных работах, деньги получали, еду покупали, а потом ели ее, еду эту. А сейчас что? Ни работы, ни еды – только булочками давись с кефиром.

– Ладно, научу тебя жить, пристрою в одно место.

Диму повели по маленьким улочкам, городским трущобам, недовольным взглядам. Его встречали новые люди, провожали дальше, обещали хорошей интересной жизни, но с каждым шагом становилось все страшнее. Дима осознавал что-то новое, опасное, истребляющее появившуюся свободу. Он хотел было повернуть, побежать назад, сесть на электричку и оказаться среди знакомых сочувствующих ему трав. Но взгляды не позволили, привели на городской рынок.

– Здесь людей будешь зазывать. Работа не пыльная, стой да кричи, чтобы подходили и покупали: «Распродажа нижнего белья, подходим, покупаем!» Три часа кричишь – сотня в кармане. Шесть кричишь – две сотни. Заживешь!

– Хорошо, – ответил Дима.

– Ты надень вот это…

– О, похоже на курточку, что я на стройке носил.

– Вот видишь, ты человек опытный, за что и ценим. По секрету скажу: вот тем зазывалам не по сотне платят.

– Меньше?

– Значительно! Так что тебе повезло.

Все пошло хорошо. Дима встал в одном из уголков оживленного рынка, недалеко от лавки с нижним бельем, и начал выкрикивать фразу, которой его научили. Работа сразу ему понравилась. Он делал все правильно, зазывал удачно. Люди подходили, смотрели на него, а потом сворачивали к лавке. Некоторые даже что-то покупали. Изредка кто-то разговаривал с Димой.