– Сейчас не время и не место.

– Согласен, но мы преодолели восемь тысяч километров, чтобы получить ответы, и наше время на исходе.

Переводчик отработал на совесть; по осторожным модуляциям голоса Мерш догадался, что его просьба была максимально смягчена. Ни одно слово не прозвучало громче остальных…

– Он может уделить вам несколько минут.

Падма повернулся и в сопровождении своих учеников двинулся прочь. Толпа молча расступалась перед ними с каким-то укоризненным равнодушием.

Падма остановился у хижины, окруженной деревьями с оборванной листвой и корнями, погруженными в черные лужи. Разумеется, вокруг повсюду находились люди – сидящие на корточках, вялые, неподвижные. Это и была Калькутта: оккупированная зона, где человек, этот вездесущий захватчик, занимал всю землю сплошь.

– Что именно ты хочешь ему сказать? – спросил Шахин.

Мерш на самом деле не думал о том, как начать этот разговор. Он пошел ва-банк, рискуя поставить в тупик своего переводчика. Два убийства в Париже, тантризм, убийство Кришны Самадхи… Шахин перевел.

Лицо Падмы, пока он слушал Мерша и Шахина, не меняло выражения. Оно не выражало ничего. Вернее, Падма походил на ребенка, наблюдающего за насекомым, например за муравьем, который тащит на себе непосильный груз.

Махант спросил, есть ли у него доказательства того, о чем он рассказывает.

– У меня есть трупы. Это уже немало.

Шахин перевел и это. Падма ограничился кивком. Без привычного «да» или «нет», просто тряхнул своим высоким хохолком – вылитый какаду!

Казалось, махант размышляет. Мерш разбирался в людях, даже в их индийской разновидности, и мог более или менее догадаться, о чем они думают. Несмотря на монашеский вид и нарочитое безразличие, Падма выглядел удивленным – это означало, что он не знал предыстории. Он не знал об убийствах, о «танцоре» и прочем.

Под занавес Мерш позволил себе небольшую провокацию.

– Думаю, убийца – член Ронды, – сказал он. – Переведи.

Шахин покрылся крупными каплями пота – то ли от близости костра, то ли от слов Мерша, не менее жгучих.

– Он спрашивает, зачем приверженец Ронды пошел бы на такое злодейство? Девиз сообщества – всеобщая любовь.

– Этими убийствами преступник открывает некие двери.

Новый, как в пинг-понге, обмен репликами между Шахином и Падмой.

– Эти идеи относятся к области тантризма, – проговорил неприкасаемый. – Ронда не имеет ничего общего с этой практикой. Кроме того, зачем убийце открывать какие-то двери? И для кого?

Не отвечая, Мерш поманил пальцем Эрве и попросил его закатать левый рукав. Падма побледнел, как будто увидел привидение… и в каком-то смысле так оно и было.

Его губы задрожали, глаза наполнились слезами.

Наконец он заговорил.

– Он приглашает вас в Королевство, – перевел Шахин. – Предлагает вам автомобиль с шофером. Говорит, что надо продолжить эту беседу, но на Сусунском холме, на территории Матери. Вы будете приняты как ятри, то есть как религиозные деятели.

«Только этого нам не хватало, – подумал Жан-Луи. – Братство заманит Эрве в ловушку, как зайца в капкан».

– Мы с радостью приедем, – сказал он, почтительно кланяясь.

И шепнул Шахину:

– Обговори с ним детали. Мы должны уехать завтра утром.

Мерш отступил назад, не сводя глаз с Падмы и его клики. Сказать «прощай» Калькутте, заблудиться в горах, прыгнуть в пасть волка. Действительно, худшая идея за день, но это, он не сомневался, была возможность подобраться к убийце поближе.

Члены Ронды уже исчезали в толпе, когда чья-то рука хлопнула его по плечу.

114

Мерш обернулся: какие еще сюрпризы его ждут?

Он увидел сикха стандартной внешности – то есть больших габаритов – в полицейской форме. Мужчина жестом предложил им следовать за ним. Это был скорее приказ, чем приглашение.

Оцепление охранников в хаки расчищало проход среди толпы паломников к сероватому, одиночно стоящему дереву. Мерш почему-то вспомнил о Масличной горе. Возможно, причиной тому были собравшиеся люди, возможно, цвет полицейских мундиров – в любом случае присутствие полиции его не удивило, как и допрос, от которого он не собирался отказываться. Под листвой цвета лишайника их ждал маленький человек в черном костюме. Цвет его лица также напоминал давленые маслины. Этот субъект состоял из двух частей: верхней половиной он походил на гуру – длинная седая борода, пронзительный взгляд, сурово сдвинутые брови, а нижней – выцветшим костюмом, испачканным галстуком, пожелтевшей рубашкой, лопающейся на брюхе, – на провинциального нотариуса.

Когда французы почти приблизились к нему, он поклонился и пробормотал несколько слов по-бенгальски или на другом языке – во всяком случае, им неизвестном. Мерш подумал, что если бы на человечке была кипа, то он бы выглядел почтенным раввином.

– Рад знакомству, месье Мерш.

Жан-Луи не знал, что его удивило больше: что индус говорит по-французски или что он знает его имя. В замешательстве он сказал себе, что все это – часть одной и той же тайны.

– Кто вы? – резко спросил он.

– Рави Мукерджи. Я работаю в Центральном бюро расследований.

Индия насчитывает добрых два десятка штатов, и не было ничего удивительного в том, что в дело вмешалась федеральная полиция.

– Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, – продолжал человек в черном.

Ну разумеется… Невозможно, чтобы их пребывание в Калькутте по-прежнему оставалось незамеченным, так что посещение похорон жертв бойни было не самым мудрым поступком.

– Какие вопросы? – спросил Мерш, чтобы не капитулировать слишком рано.

– Не здесь, – ответил тот. – В полицейском участке.

Произношение Рави Мукерджи отличалось от произношения Шахина – к слову сказать, мгновенно испарившегося при виде полицейского галуна; его французская речь качалась, как старая лодка, грозя затонуть при каждом слоге.

«Однако, – думал Мерш, шагая за стражем порядка и его стойкими сикхами, облаченными, несмотря на пекло, в мундиры. – Все тут говорят по-французски».

– Туда, – сказал федеральный агент, указывая на мощеную дорогу, выходящую к склону, где стояла целая стая полицейских машин.

Мерш, продолжая ползти вверх, спросил:

– Где вы выучили французский?

Мукерджи самодовольно хмыкнул:

– Мы, агенты ЦБР, работаем по всей Индии. Я много лет служил в Пондишери. Там считалось большим шиком петь в оригинале песни Шарля Трене…

115

Попав в полицейский участок, расположенный возле храма Бирлы Мандира на проспекте Ашутош Чоудхури, Мерш с удивлением обнаружил, что здесь царит та же семейная атмосфера, что и у него в парижском участке.

Была, конечно, своя специфика: запах пряностей, прожаренных солнцем, или босые парни в вечных белых пижамах, спящие под столами, но в остальном царила та же скука, то же ощущение бесконечного ожидания…

Одни полицейские в форме дремали за своими столами, другие, зевая, заваривали чай – в точности как готовят кофе в Париже на набережной Орфевр. Весь этот маленький мирок был слегка растрепан лопастями вентиляторов, как и тот, что обосновался на набережной Орфевр на вечном сквозняке.

Мукерджи чувствовал себя здесь явно не в своей тарелке. Он нерешительно повел их в свой кабинет, а точнее, в маленькую, явно проходную каморку с колченогими стульями и пыльным окошком.

Мершу пришла в голову мысль, что он может переломить ситуацию: хотя их привели сюда для допроса, это был подходящий момент, чтобы самим задать несколько вопросов. Кто знает? У Мукерджи, возможно, есть досье на секту Саламата Кришны Самадхи или, что еще лучше, – на Ронду…

Все расселись, и Рави Мукерджи начал с выяснения формальностей: цель приезда в Индию, род занятий, владение английским. И главное – причина посещения погребения жертв, которых они не знали.

Мерш попытался сочинить правдоподобное объяснение, позволив себе немного пооткровенничать. Он рассказал об убийствах Сюзанны и Сесиль и признал, что занимается этим делом неофициально: сам он полицейский, а Эрве и Николь – друзья убитых девушек. Они хотят найти убийцу. Чтобы объяснить связь между этими преступлениями и их путешествием в Индию, он упомянул Гупту и самоубийство садху.

– Мы в курсе, – спокойно отозвался Мукерджи.

– В курсе чего?

– Смерти Чаби Кумара – садху, о котором вы говорите.

Наконец-то он назвал имя человека-факела. Это была мелочь, но она удовлетворила Мерша. Ему нравилось, когда фрагменты пазла вставали на место. Маниакальность сыщика…

– Чаби Кумар был известен в Калькутте. Святой человек. Влиятельный монах. Причина его путешествия во Францию и его самосожжения – как это сказать по-французски? – не оставила нас равнодушными. Садху не совершают самоубийство, не говоря уже о том, что не летают на самолетах… Французская полиция знает о вашем… расследовании?

– Нет. Я взял отпуск за свой счет.

– Отпуск за свой счет, – повторил индус, улыбаясь. – У нас неделями работают без оплаты… Ладно. Что вам удалось обнаружить?

Пришло время блефовать и – особенно – затушевать роль Эрве.

– Не много. Предполагаю – но это только гипотеза, – что убийца двух молодых француженок убил также Кришну и его людей.

– Что вас навело на это?

– Способ убийства.

– В морге я видел тела. Эти укусы… Вы можете объяснить их происхождение?

– Нет, – соврал Мерш.

– Вы знали о связях Кришны с Чаби Кумаром? Вы приехали в Калькутту для того, чтобы встретиться с ним?

– Не только. Нас также интересует Ронда.

– Ронда… Да, конечно.

На каждой фразе Мукерджи утвердительно кивал с видом человека, опережающего вас на два шага. Довольно неприятная манера.

– Убийца может быть адептом этой секты, – продолжал Мерш.

– Откуда вы это взяли?

– Интуиция, – сымпровизировал он.

– В Индии будьте осторожнее с этой вашей «интуицией», – возразил офицер, – она может завести вас далеко, а то и вовсе в тупик. Мы видели, как во время похорон вы беседовали с Падмой, махантом Ронды. Вы планируете съездить на Сусунский холм?

У Мерша не было причины скрывать это.

– Да.

– Зачем?

– Подышать атмосферой.

Мукерджи поднял указательный палец. У него были маленькие и широкие, но не пухлые руки – руки, закаленные огнем, привычные возиться с двигателем.

– Будьте осторожны, инспектор. Многие так и не вернулись из Сусунии.

Мерш рассеянно кивнул. Он рассчитывал на то, что ему удалось ввести индуса в заблуждение, и теперь спешил покинуть это жалкое подобие кабинета. Их ждало собственное, настоящее расследование.

Но Мукерджи открыл ящик стола и достал лист бумаги с машинописным текстом. Или это был телекс? Не говоря ни слова, он положил листок перед французом.

– Что это? – не выдержал Мерш.

Офицер повернулся к Эрве:

– Список пассажиров рейса «Эр Индия» от двадцать девятого мая. В нем есть ваша фамилия, месье Жуандо, а также имена Амитабха Мехера и Балачанда Капура – двух мужчин, убитых вместе с Кришной и его сестрой.

Мерша эти слова застали врасплох, но Эрве быстро нашелся с ответом:

– Я приехал в Калькутту первым, прощупать почву, так сказать.

Мукерджи покачал головой на индийский манер: казалось, что его лицо повернулось, а борода осталась на месте. Его забавляло такое количество лжи.

– Значит, вы знали Амитабха Мехера и Балачанда Капура?

– Мне удалось связаться с Кришной из Парижа. Он прислал мне двоих сопровождающих. У него была важная информация об убийстве моих подруг. По крайней мере, так он мне сказал.

– Понимаю. И вы поехали первым, не дожидаясь брата.

– Вам должно быть известно, что во Франции сейчас крупные беспорядки. На Жан-Луи, как на полицейского, была возложена большая ответственность за поведение… демонстрантов. Он не мог освободиться так же быстро, как я.

Новый кивок.

Жан-Луи гордился младшим братом: он сам не мог бы ответить лучше.

– Вы успели встретиться с Саламатом Кришной Самадхи?

– Нет.

– Где вы остановились в Калькутте?

– У него на вилле, но его самого там не было.

– А в ночь убийства где вы были?

– В отеле вместе с Жан-Луи и Николь.

– Вам повезло.

Мукерджи аккуратно убрал свой список в ящик стола. Жест типичного бюрократа.

Мерш воспользовался этим, чтобы перейти в контратаку:

– А у вас есть какие-нибудь зацепки в связи с этими убийствами?

Мукерджи провел рукой по бороде, – казалось, он гладит кошку.

– Такие же, как у вас, я полагаю…

– То есть?

– Ронда.

– Вы считаете, что убийца принадлежит к этой секте?

– Да.

– Почему вы так думаете?

Тонкая улыбка, фальшивое сожаление.

– Ничего не могу сказать: тайна следствия.

Мерш держал паузу, словно руку на тормозе. Это был один из его приемов во время допросов: создать своего рода воздушную тягу, чтобы заставить другого говорить. Однако он не был уверен, что его схемы работают в Индии.

– Здесь, – поддался Мукерджи, – секты растут, как плесень. Большинство из них существуют без происшествий и соответствуют, так сказать, нашей культуре. Я, например, член индусской секты Джайна.

– Джайнизм – это не секта, – вмешалась Николь.

Мукерджи поднял брови, словно только что заметил присутствие молодой женщины:

– Вам знакома цитата: «Разница между религией и сектой – в числе ее последователей»?

– Чье это?

– Мое.

Так, теперь джайнизм… Мерш читал о нем – буквально несколько строчек, – но мало что помнил. Кажется, джайны не прибегают к насилию, вплоть до того, что носят на лице маску, чтобы не проглотить насекомое и тем самым не прервать его жизнь.

Мерш не понимал, как это учение совместимо с работой следователя, которому время от времени приходится доставать оружие.

– Среди этих многочисленных братств, – продолжал индус, – Ронда не имеет хорошей репутации.

– В каком смысле?

– Ее история полна скандалов.

Мерш вспомнил арест Шарля Обена за педофилию, подозрения в изнасилованиях и жестоком обращении в братстве. Что еще?

– Могу вам даже признаться, – прошептал Мукерджи доверительно, – что моя роль в ЦБР касается главным образом сект. Мы давно наблюдаем за Рондой.

– Вы думаете, им есть что скрывать?

Индус от души расхохотался:

– Это как минимум. Я уж не говорю о неудачных аферах и психических манипуляциях.

– И что вы думаете?

– Я не думаю, я ищу.

– Считаете, что четверное убийство связано с оккультным прошлым секты?

– Без всякого сомнения.

Мерш понял, что́ стоит на кону. Между двумя командами – его собственной и Мукерджи – началась своего рода гонка. Победит тот, кто вытащит на свет подноготную общины.

Внезапно Мукерджи хлопнул в ладоши:

– На самом деле я пригласил вас сюда, чтобы вручить официальное уведомление.

– От чьего имени?

– От ЦБР, Калькутты, Западной Бенгалии. В общем, от Индии…

– Мы все – само внимание!

Мукерджи наклонился над столом. Его руки сплелись и стали похожи на канатные узлы.

– Поезжайте в Сусунию, проведите там несколько дней. Помедитируйте, позанимайтесь немного йогой и возвращайтесь к себе в Париж. Ваша попытка провести расследование делает вам честь, но, поверьте мне, эта история касается только Индии. В нашей стране – такой, какая она есть, – иностранцу ничего невозможно понять.

– Во Франции говорят проще: не лезьте не в свое дело.

– Да, это и есть смысл нашего совета. Будьте благоразумны. Иначе вы потеряетесь в Индии. Или, если позволите мне каламбур, Индия потеряет вас.

Стоя на пороге полицейского участка, индус попытался надавить на них еще раз:

– Хотите, я забронирую вам билеты на самолет?

– Благодарю вас. Мы сами этим займемся. Николь прекрасно говорит по-английски.

– В таком случае мне остается только пожелать вам счастливого пути.

Опять эта неуклюжая ирония… Мерш бросил последний взгляд на Мукерджи – тот замер на пороге, залитом лучами послеполуденного солнца.

Этот образ щуплого человечка в странном костюме, словно заточенного в духоте населенных призраками кабинетов, под лопастями вентиляторов, показался ему идеальным символом индийского мира – мира плохо освещенного, скрытого от посторонних глаз, апатичного и как будто равнодушного к западной действительности.

– Забудьте обо всем этом, – снова посоветовал Мукерджи. – Это индийские проблемы, которые даже нам, индусам, трудно решать. Спросите британцев: они несколько веков тщетно пытались управлять страной, которая была всего лишь сном…

116

Шахин ушел недалеко: он ждал их в патио гурдвары, чтобы получить оставшуюся плату за поездку на лодке.

Держа в руке пачку рупий, Мерш признался ему:

– Ты мне еще понадобишься.

– Зачем?

– Я ищу оружие.

– Какое?

– Пистолет или револьвер. Знаешь, где можно достать?

– Знаю, только ты мне не поверишь.

Мерша подмывало ответить, что он уже давно ни во что не верит, но он сказал только:

– Пошли. Все объяснишь по дороге.

Действительно, эту новость было трудно переварить: по словам Шахина, лучшими поставщиками оружия в Калькутте были не кто иные, как хиппи. Эти апостолы Любви и Мира привозили из своих поездок в Турцию и Афганистан топорно изготовленные подделки, а точнее – ненадежные самострелы, которые перепродавали в Индии.

– Тысяча пятьсот или две тысячи рупий за беретту или вальтер, – уточнил Шахин.

Они оказались на очередном базаре. Здесь, среди огромного скопления людей, обнаружились некоторые новые городские детали. Например, вдалеке виднелся огромный мост Хора – сооружение из стальных балок, похожее на детский металлический конструктор. Женщины жевали завернутый в листья бетеля орех арек, от которого у них распухали и воспалялись губы… В этой толпе все они выглядели как кровожадная богиня Кали…

Но больше всего в этом квартале его поразило разнообразие обличий. Наряду с индусами в традиционной одежде – дхоти, курте или рубашке с коротким рукавом в европейском стиле – попадались и богатые китайцы, чья желтая кожа на солнце стала оранжевой; непальцы – ни то ни се, индусы лишь наполовину; сикхи в высоких чалмах, похожих на многоэтажный торт; мусульмане в белых кепках-куфи; и кто-то еще, кого он не мог идентифицировать: некоторые мужчины были одеты в белое, другие – в оранжево-шафрановое, третьи носили на шее христианский крест…

По мере того как они углублялись в лабиринт переулков, менялся и внешний вид прохожих: вместо лиц – страшные морды горгулий, вместо силуэтов – скользящие тени. Они ловили на себе бегающие лихорадочные взгляды. Все это было хорошо знакомо Мершу: мир беспросветной нищеты, жизнь дна.

К тому же быстро вечерело. Внезапно Шахин, остановившись перед каким-то крыльцом, картинно хлопнул ладонью по деревянной двери – хлипкой, неприметной и источенной червями, как и всё вокруг…

С долгим скрежетом – вполне в духе здешней атмосферы – она отворилась, и на пороге возник бородатый европеец, из-за спины которого просачивался свет. По-видимому, Шахин был здесь своим человеком: мужчины не обменялись ни словом, ни жестом, но через секунду французы вошли в дом.

И чуть не задохнулись от вони. Да, тут наркоманы, бесспорно, могли дать фору индийцам. Если бенгальская культура ошеломляла пахучим шквалом пряностей и благовоний, то культура маргиналов брала запахами пота и пачулей, смешанными с каннабисом.

В полумраке Мерш разглядел расположенное справа патио, уже второе за сегодняшний день, но совсем не похожее на патио сикхов с их строгой архитектурой и чистотой. Скорее, это было место, куда сваливали мусор. Ослабевшие, унылые, едва живые путешественники, а вернее, потерпевшие крах неудачники, одурманенные наркотиками, валялись, бормоча что-то в полузабытьи, в лужах мочи, а то и чего похуже: питаясь одними специями, они полностью утратили контроль над собственным кишечником.

Большинство лежали на одеялах, почему-то искромсанных по краям в бахрому. Впрочем, Мерш почти сразу догадался, в чем дело: каждый раз, наполняя гашишем трубку, наркоман обматывал ее оторванным кусочком ткани, чтобы не обжечься. Одеяла стали чем-то вроде четок или билетной книжечки, по которым можно подсчитать число выкуренных трубок; судя по всему, их было до черта…

Наблюдая за бродягами, которые, похоже, участвовали в марафоне по курению гашиша (курили сутки напролет), Мерш вдруг понял, что Шахин исчез. Он прищурился, словно намереваясь уплотнить темноту и вытянуть из нее ниточку света. Оказалось, что Шахин отошел и теперь разговаривал с похожим на жердь индусом в национальной рубахе и с головой Иисуса Христа.

– Все в порядке, – сообщил Шахин, вернувшись. – Можем идти.

Мершу пришлось наклониться, чтобы следовать за ними по сводчатому проходу, напоминающему винный погреб – тот же запах влажного дерева, те же красноватые сумерки. Они достигли помещения, освещенного свисавшей на шнуре лампочкой; она раскачивалась в темноте, как маятник, изображая фею Динь-Динь[124].

Иисус обошел доску, положенную на козлы, и бережно развернул одеяло. Лампочка осветила целую гору беспорядочно наваленного оружия: «Люгер P08», МАТ 49, карабин М1, вальтер P38, карабинер 98 курц, нож «Кa-Бар», M1911…

У всего оружия были искривленные дула, и они вызывали в памяти перекошенные морды прохожих, тенями мелькавших в окрестных переулках.

– Можно? – спросил Мерш, показывая пальцем на товар.

– Do your thing[125], – ответил проводник и тряхнул головой, с которой посыпались вши.

Мерш взял «Люгер P08». Слишком тяжелый. Затвор погнут, спусковой крючок заржавел. Пистолет этого калибра особенно опасен для стреляющего.

– С вашими самострелами далеко не уедешь, – заметил он.

Христос ухмыльнулся:

– Как раз наоборот, умник. Наши «самострелы», как ты выражаешься, едут к нам издалека…

Мерш проигнорировал винтовки и протянул руку за M1911. Знаменитый кольт-45. Тот самый, которым он рассчитался с ублюдками из Службы гражданского действия. Он щелкнул затвором, открыл обойму, проверил ось ствола.

– Если эта штука – кольт-45, тогда я папа римский, – заключил он.

Мужчина фыркнул, встряхнув засаленными патлами:

– Ты начинаешь меня бесить. Или бери, или мотай отсюда. Если не нравится – иди покупай у копов в Калькутте.

Мерш вопросительно посмотрел на Шахина: полиция, выходит, была здорово коррумпирована, если продавала собственную артиллерию.

– Тут как повезет, – пробормотал индус. – Местные копы могут продать тебе оружие за бесценок, а могут и упрятать за решетку на несколько лет.

– Беру M1911, – вздохнул Мерш.

– Заметано, птенчик. С тебя сто долларов.

– Сто долларов?

– Патроны в подарок.

Мерш для приличия поторговался. В последний момент он взял еще «Ка-Бар» – американский армейский нож – и немедленно привязал его к икре. Еще минус двадцать долларов.

Он сунул пистолет в карман брюк, убежденный, что такая пушка, сляпанная афганскими крестьянами или турецкими пастухами из деталей от грузовика или из болтов от трактора, способна только на эффект устрашения.

Снаружи, в переулке, похожем на сточную трубу, Шахин вдруг сказал:

– Не езди в Сусунию.

Это прозвучало как название фильма.

– Да? А почему?

– Это опасно.

Мерш с бравым видом задрал рубашку и показал рукоятку кольта:

– Я способен себя защитить.

– Я говорю не о такой опасности.

Шахин приложил указательный палец к виску. Он уже отбросил свой тон скучающего гида.

– Это опасно… для головы. Из Королевства не возвращаются.

Мукерджи предупреждал его об этом. Индусы любят стращать – как будто у них в стране недостаточно реальных ужасов.

– Не беспокойся обо мне. Я и не такое видал.

Шахин устало махнул рукой.

– В любом случае, – негромко проговорил неприкасаемый, – пока дует муссон, вам ни за что не подняться на гору. Все кончится тем, что вы утонете в грязи.

117

Николь сидела в джипе и чувствовала себя не очень уютно. Водитель лихачил. Шел на обгон справа (что нормально в Индии, где водят по-английски), но также и слева и даже по прямой, игнорируя препятствия. Когда опасность была неминуема, водитель орал: «КАЛИ!», обоими кулаками давя на клаксон, и это чудесным образом помогало. Однако устроившаяся на заднем сиденье Николь не испытывала особенного страха. Страх – это когда еще есть надежда, когда еще опасаешься за свою жизнь. С какого-то момента девушка смирилась с тем, что это путешествие станет для нее последним.

Они весь день ждали «личный автомобиль», обещанный для поездки в Королевство, но в результате пришлось довольствоваться помятым джипом с рваным откидным верхом и большим запасным колесом, прикрепленным сбоку.

В пять вечера они наконец тронулись. Сначала пересекли пригород Калькутты – как всегда, многолюдный. Затем поехали по сельской местности – толпы не уменьшались. За любой кочкой виднелся человек, занимающий кусок земли. Ни одной пальмы без крестьянина, ни одного куста без захватчика. Индусы сновали повсюду, как тени.

Почему столько народу? Почему столько голодных ртов? Как эти равнины могли прокормить такую массу людей? Николь чувствовала жалость к этой почве – измученной, высосанной кишащими на ней детенышами. Как говорил Ницше, «у Земли есть кожа, и на ней живут болезни. Одна из них называется человек».

Они миновали зловещие заболоченные деревни, где собаки дрались с людьми за кусок падали, где живые мертвецы спали в месиве грязи, где над всем царствовали коровы – молчаливые, спокойные, уверенные в своих правах, наблюдающие, как подыхают вокруг них мелкие человеческие существа.

Затем наступили сумерки. Короткая передышка. Ловя последние отблески света, унылый пейзаж растворялся в золотых бликах; вокруг еще виднелись силуэты, но теперь они выглядели мазками кисти художника.

И все-таки кошмар не желал сдаваться.

На пыльной тропе (пыль в Индии особенная – это облако, которое не оседает, а висит в воздухе, как песчаная марь, и мешает двигаться) показалась окруженная чем-то вроде вулканического пепла процессия – воплощение истинного ужаса. Тени, вылезшие из-за деревьев, одушевленные лохмотья, уродство, опирающееся на костыли…

Водитель резко затормозил. Выскочив наружу, он начал подбирать камни и бросать их в приближающихся призраков, целясь в голову.

Ужаснувшись, Николь выбралась из машины и закричала на идиота-бенгальца:

– Так нельзя, прекратите!

Водитель, совершенно невозмутимо продолжая свое занятие, пустился в угрюмое объяснение. Он говорил по-английски, не переставая жевать бетель и выплевывая вместе со словами красноватую слюну.

– Что он говорит? – спросил Мерш, тоже выходя из джипа.

– Я не поняла, что-то о «серебряной принцессе».

Наконец до них дошло: «серебряная принцесса» – это проказа.

Они мгновенно вернулись в машину и поскорее оставили позади себя несчастных, которые держали в культях ржавые миски, глиняные черепки, цинковые плошки. До боли жалкими выглядели их усилия скрыть под брезентовыми капюшонами свои ужасные гнойники – розоватые, белесые и даже серебристые, поблескивающие в вечернем свете, как чешуйчатая броня.

Водитель, вновь посигналив, чтобы заставить их убраться с дороги, продолжал свои объяснения.

– Он говорит, что им нельзя ничего давать, – перевела Николь, – потому что кусочки, которых они коснулись, становятся «посланниками» принцессы. Еще он говорит, что их не нужно жалеть. Прокаженные платят за свои прошлые грехи. Это их карма.

Душа Николь бунтовала. Все эти истории циклов, реинкарнаций, безропотного фатализма – нет, это слишком просто. Слишком легкий путь к безразличию и апатии…



Наконец настала ночь, поглотившая все. И тогда возникло новое препятствие: дождь. Яростный стук капель, гипнотизирующий визг дворников, сметающих целые потоки воды, фонтаны луж из-под колес, подобные языкам битого стекла и долетающие до окон…

По сторонам тянулись деревни – жизнь на пониженной передаче… Индусы забирались кто куда, чтобы не вымокнуть: нелепая вроде бы попытка среди того, что все больше напоминало библейский потоп. Однако же они были у себя дома и из своих укрытий провожали джип пустыми глазами, как одурманенные богами наркоманы, для которых никто и ничто не представляет ни малейшего интереса.

Иногда машина проезжала через лес. Тогда Николь открывала окно и любовалась ветвями и листьями, которые так и норовили проникнуть в кабину. Джип тем временем продирался сквозь растительность, эту изобильную органическую вселенную с явно женским нравом, словно бы цеплявшую их своими космами мстительной ведьмы.

Николь всем телом ощущала ухабы, выбоины и камни. Она по-своему боролась с землей, небом и ночью. Впрочем, в этой нелегкой схватке она могла сделать не многое – разве что покрепче вцепиться в ручку дверцы. Девушка обливалась потом и чувствовала себя апельсином, из которого давят сок. По лицу у нее текли жирные слезы, и она испытывала тупую благодарность – все-таки она была еще жива…

В какой-то момент водитель остановился, готовый сдаться.

Николь, пошатываясь, выбралась прямо под дождь; вопреки всему ей хотелось пережить это приключение, не потеряв из него ни секунды.

То, что она увидела, ее ужаснуло: внизу, метрах в пяти, висел качающийся, как тарзанка, обезьяний мост, ведущий через ревущую в сумерках реку. Водитель снова сел за руль и в одиночку отправился к переправе. Трое французов смотрели ему вслед, надеясь, что он не собирается включить третью передачу и исчезнуть в темноте, бросив их здесь.

– Бардхаман.

Николь вздрогнула. Голос водителя. Она прищурилась, увидела нечто похожее на настоящий город и машинально посмотрела на часы: час ночи. Значит, она заснула…

Она взяла карту, которую они купили в Калькутте: понадобилось восемь часов, чтобы проехать сто километров. Это нормально или плохо? Николь не имела ни малейшего понятия. Она вышла из машины размять ноги. Неужели это и правда город? Надо же: дома, неоновые огни, рекламные вывески… Наверняка тут были и школы, и храмы, и торговые лавки… Пока что они находились на какой-то автозаправке: перед сараем стояли цистерны, по которым нещадно колотил дождь. Туалет? Лучше об этом не думать, если только не отважиться справить нужду в темноте, рискуя поскользнуться на мокрой глине и переломать себе ноги или помочиться на чью-то голову.

И тут она их увидела. Не прокаженных, нет – обычных деревенских жителей.

Даже в этот поздний час они сидели под навесом сарая, сбившись в кучу, как муравьи на куске коры. Опять эти черные томные глаза, эти окрашенные красным рты. Водитель, не говоря ни слова, заправил бак и расплатился. И сделал путникам знак садиться в машину.

Николь прислонилась к плечу Эрве с твердым намерением заснуть. Возможно, она уже не проснется – что ж, значит, так тому и быть.

В каком-то смысле это был бы отличный конец. Она бы погибла за свои убеждения, за своих подруг, за свои мечты…

118

Проснувшись, она обнаружила, что в машине никого нет. Было светло, но дождь не прекращался. Через мутные окна она увидела других членов команды, которые пытались сдвинуть с места их колымагу.

– Чего сидишь? – крикнул Мерш. – Выходи помогать!

Николь поспешно выбралась наружу, и лодыжки сразу обожгло ледяной водой. Она чуть не вскрикнула. Ливень был так силен, что с каждым вздохом она как будто глотала струю воды. Наступающий день нес страшный холод. Получалось, они оставили зной долин ради горной стужи.

Девушка бросила взгляд на пейзаж, который сильно отличался от того, что она видела до сих пор. Больше никакой желтой грязи, никаких мрачных равнин…

Вставала заря цвета стали; пышные окрестные леса искрились невиданным зеленым цветом. Эта зелень будоражила кровь, как при первой встрече с морем. Она дарила ощущение стремительного восстановления – нечто вроде естественного диализа.

Николь присоединилась к остальным, машинально отметив новые детали: они стояли на тропе из серой гальки, по которой текли многочисленные ручейки. Справа и слева торчали какие-то корни, росли кусты и гигантские папоротники.

Она послушно встала рядом с Мершем и Эрве и тоже начала толкать машину, чувствуя, как галька выскальзывает у нее из-под ног.

Уф… Они втроем выбивались из сил, пока водитель на полную мощность включал двигатель; из машины, смешиваясь с туманом, валил дым, но джип не двигался с места. Еще одна попытка… Наконец двигатель взревел и совсем заглох. Тишину заполнил плеск дождя, смешанный с воркованием ручьев. Вдруг Николь различила новый звук, похожий на какое-то липкое чавканье.

В ту же секунду она почувствовала ожоги по всему телу. Водитель высунул голову из окна и что-то крикнул на бенгали, или на урду, или на другом языке ужаса.

Обернувшись, Николь получила наглядный перевод: пиявки. Тысячи, десятки тысяч пиявок продвигались по серой гальке, ползли тесными колоннами, образуя черную реку, стремительную и вязкую, совершенно отвратительную.

Пугаться им было некогда: они уже дрались с этой мерзостью, которая проскользнула к ним под одежду и тихо высасывала из них кровь. Через миг они оказались почти голыми на утреннем холоде – срывали вместе с кожей отвратительных слизней с ног, с живота…

Водитель крикнул по-английски:

– Hurry up![126]

Перепачканные кровью, одолеваемые полчищами гнусных тварей, они снова начали толкать машину. Наконец, когда казалось, что джип окончательно увяз, колеса нашли какую-то невидимую опору и быстро завращались, а они, потеряв равновесие, рухнули головой в красноватый дождевой поток.

– Садимся! – приказал Мерш, срывая с плеч еще несколько черноватых кровожадных «нашивок».

Он, наверное, не отдавал себе в этом отчета, но его отданный по-французски приказ – приказ голого дикаря, облепленного пиявками, – звучал совершенным абсурдом.

Чуть позже неожиданно взошло солнце, разогнав ненастный мрак. Через несколько минут свет сиял повсюду. Вернулась свобода. Безмятежное голубое небо, сияющие вершины гор… Николь закрыла глаза, позволив себе расслабиться.

Ее разбудил толчок от резкого торможения. Черт, значит, она снова заснула. И надолго: был уже почти полдень. Машина снова остановилась. Новая проблема была серьезной – водитель заглушил двигатель.

– Что за ерунда! Опять что-то стряслось? – прорычал Мерш, вылезая из колымаги.