А если телефон?.. Нет, она уж точно не станет рисковать, наделав шуму. Единственное ее преимущество – если оно вообще у нее есть – в том, что незваный гость пока не знает, где она находится. Это что-то вроде игры – смертоносной игры! – где каждому из них неизвестно, где находится другой.
И тут Николь вспомнила о двоих полицейских, дежуривших внизу. Что, если открыть окна, выходящие на бульвар Инвалидов, или выбраться на балкон и закричать? Но она тут же отказалась от этого намерения. Пока ажаны поднимутся в квартиру, она уже будет мертва…
Оставался лишь один вариант – входная дверь. Значит, придется снова пройти через всю квартиру – то есть подвергнуть себя смертельному риску, – чтобы сбежать через парадный вход.
Николь медленно (у нее тряслись ноги, и она не чувствовала пола под ступнями) подошла к порогу кухни и рискнула выглянуть в коридор. Но тут же испытала шок: он стоял там, в дальнем конце, в проеме двери, ведущей в гостиную. Несмотря на панику – девушка уже мало что соображала, – ее мозг мгновенно проанализировал увиденное. Высокий силуэт в черном. Несомненно, мужчина, но в нем чувствовалось и нечто женское… На лице черная маска – примерно как у Ирмы Веп в «Вампирах», старом немом фильме, который она когда-то смотрела в «Синематеке». Он что-то держал в руке – то ли револьвер, то ли нож, со своего места Николь не разглядела.
«Думай, думай, дорогая, сейчас не время отвлекаться на воспоминания».
Игра продолжалась: их разделяли пятнадцать метров – длина коридора. Пятнадцать метров и несколько дверей справа и слева. Николь сразу исключила самые ближние – они вели в спальни. А ей нужно добраться до столовой: это дверь справа, метрах в семи отсюда, примерно на полдороге между ней и убийцей.
Если она окажется проворней, воспользовавшись преимуществом неожиданности, то сможет проскочить туда, пока убийца не опомнится, пробежать через эту комнату в гостиную, потом в прихожую и добраться наконец до входной двери.
Убийца помчится следом, но, может, ей повезет и она успеет открыть дверь, спуститься по лестнице и броситься к полицейским? И Николь кинулась бежать – неожиданно для ее противника, который ринулся за девушкой с секундным опозданием. В столовой Николь обогнула массивный обеденный стол и чисто рефлекторно – а может, вспомнив, что видела это в кино, – опрокинула его, чтобы преградить путь убийце. То же самое она проделала с двумя стульями, креслом и тумбочкой, нагромоздив на пути преследователя кучу препятствий.
Добежав до входной двери, Николь несколько раз нажала на ручку и поняла, что дверь закрыта не только на ключ, но еще и на задвижку. Девушка не могла в это поверить: отец, уезжая, запер дочь в квартире! Теперь весь ее план рушился. Николь все еще дергала дверную ручку, когда услышала за спиной тяжелое мужское дыхание. И едва успела увернуться от лезвия, вонзившегося в дверную створку.
Она ясно разглядела это оружие – кривой нож, похожий на садовый, каким садовники подрезают растения, или сорняки, или что там еще… Николь представила себе, как ее внутренности выпадают на ковер, и ее чуть не стошнило. Она упала, поднялась, поскользнулась, снова упала, но все-таки смогла вскочить на ноги. До сих пор она ни разу не крикнула – слишком уж была занята мыслью, как ей выжить…
Перебежав в гостиную, она встала за креслом. Убийца был уже на пороге. Он прыгнул вправо, потом влево, и Николь, несмотря на панику и ужас, отметила, что двигается он как-то странно. Танцует, подскакивает, семенит, скользит по комнате… Этот человек в облегающем трико и впрямь походил на танцора… Он рванулся к ней, она перебежала за другое кресло. По мере того как они сближались, страх Николь рассеивался. Зверь был тут, в нескольких метрах от нее, а ей чудилось, будто она его приручает – или же приручает свой собственный страх перед ним.
Еще миг, и они неизбежно сойдутся вплотную, и в этом контакте будет нечто реальное, не относящееся к миру фантазмов, абстрактного ужаса.
Николь уже почти ждала этого.
Второе кресло… Человек по-прежнему порхал по комнате – ну прямо «Лебединое озеро» какое-то… Четкий стройный силуэт, будто вырезанный из черной бумаги; стрекозиная легкость… Николь видела блестящий серп в его руке, обтянутой перчаткой, – смерть как вопросительный знак. Она прикинула свои шансы: если ей удастся сделать ему подножку и повалить или оттолкнуть хоть на несколько секунд, она успеет добежать до двери и отпереть ее: ключи всегда лежали в мраморной пепельнице на консоли в прихожей.
Николь была уверена, что ей это удастся.
Она сознательно пошла на риск: почти задев убийцу, все же успела добежать до стола в столовой. И так же как при игре в салки, укрылась за этим столом – теперь их разделяли два метра полированной поверхности – последняя отсрочка.
Нагнувшись над его блестящей крышкой, убийца что-то невнятно бормотал под своей маской – то ли молитву, то ли мантру, – на языке, неизвестном его жертве.
Еще несколько секунд они ходили вокруг стола, и наконец настал момент, которого ждала Николь. Оказавшись спиной к прихожей (ее преследователь стоял в это время на другом конце комнаты), она уперлась пяткой в угол стола и с неожиданной силой опрокинула его, отчего убийца рухнул на пол вместе со стульями, телевизором и оборванными шторами.
Круто повернувшись, Николь кинулась в прихожую, схватила ключ, отперла дверь и выскочила на лестничную площадку. Ее босые ноги быстро перебирали ступени, покрытые ковровой дорожкой, из груди вырывалось громкое хриплое дыхание, но все, казалось, было тщетно: почти сразу же она услышала позади, несколькими ступеньками выше, топот убийцы – он не отставал…
Николь распахнула тяжелую парадную дверь и наконец закричала во весь голос, оглушив обоих полицейских, переодетых в штатское. Ее вопль, вероятно, так сильно отдался в груди, что она почувствовала жгучую боль – словно у нее что-то разорвалось внутри от долгожданного облегчения.
Бросившись в объятия своих охранников, которые от неожиданности выронили из зубов сигареты, Николь обернулась… и тут ей пришлось смириться с невозможным: в подъезде дома было пусто.
«Танцор» испарился.
72
Пока у него будут утренние бутерброды, кофе с молоком и сигареты «Голуаз», с ним ничего плохого не случится.
Именно так говорил себе Эрве, просыпаясь, каждое утро, а уж сегодня и подавно. Несмотря на все ужасы последних дней, на него неизменно снисходил душевный покой во время завтрака в кухне. Аромат кофе с молоком. Плотный слой масла на мягком свежем хлебе. Слегка липнущая к рукам клеенка на столе. Птичий щебет за окном, в просторном дворе… Словом, что ни утро, его ждали здесь эти милые неизменные свидетельства любви бабушки и тепло семейного гнездышка.
Разумеется, на душе у него было неспокойно: все-таки за последние дни столько всего случилось – два трупа, надругательство над телами, допросы, переходившие в неприкрытую жестокость, и все это расследование, погрязшее в какой-то непостижимой, мистико-индуистской бредятине…
Мало того, нынче ночью Эрве настиг один из тех приступов судорог, которые буквально скручивали мускулы, причиняя ему невыносимую боль. И он, как всегда, пообещал себе, что обязательно сходит к врачу, но не сейчас, никакой срочности нет…
Однако на самом деле сегодняшнее недомогание пришло извне.
А вернее, из сновидения.
Она снова приснилась ему – эдакая приличная дама, одетая по моде тридцатых годов, которая расхаживала по просторной квартире, заставленной полированной мебелью, сверкающими безделушками, креслами с золочеными подлокотниками…
Точнее, приснилась не она: Эрве сам был этой женщиной. И во сне принимал ее образ мыслей, ее убеждения, ее физический облик… Он видел это, заглянув в зеркало. Тонкое лицо в духе Габи Морле: вздернутый подбородок, головка, будто созданная для того, чтобы носить фетровые шляпки, какие выделывала его бабушка. Кстати: возможно, это как раз и была одна из ее заказчиц, которую он видел в детстве.
Но почему она так часто ему снится? Почему этот сон неизбежно переходит в кошмар? И почему в этом сне, когда зеркало удерживало его облик и он улыбался своему отражению, лицо внезапно перекашивалось, а рот оскаливался, обнажая острые блестящие клыки и превращаясь в страшную воющую пасть?!
Эрве вдруг осознал, что снова нервно скребет отметину на предплечье, – всякий раз, когда его одолевала тоска, он ловил себя на этом машинальном неотвязном жесте. Ну за что природа впечатала в его кожу этот проклятый символ – зловещую свастику, в точности такую, какой она была на их знаменах?!
– Налить еще кофе?
– А? Нет, спасибо.
– А бутерброды?
– Да я сам сделаю.
Бабушка вышла из кухни в столовую; любопытная у нее была походка – одновременно и мерная, и зыбкая. Эрве закурил «Голуаз» и прижмурился. Самый приятный момент дня. А что ему сулит нынешний день? Какие еще зверства? Какие новые ужасы?.. Ну, пора идти. Встреча «У Мартена» в десять. Как обычно.
Но тут позвонили в дверь. Эрве открыл глаза. Странно, кто это может быть в такую рань – в восемь утра? Бабушка пошла открывать. Эрве услышал мужские голоса, потом ее голос, приглушенный, почти шепот. Он уже приподнялся, чтобы посмотреть, кого там принесло, но тут бабушка вошла в кухню:
– Мне нужно с тобой поговорить.
73
Она села за стол рядом с ним; взгляд ее помрачнел. Эрве это сразу не понравилось. Такой вид сулил либо важное сообщение, либо очередной выговор – в эти неспокойные времена она взяла в привычку читать ему нотации, чтобы «вернуть на правильную дорогу».
– Ты знаешь, что я всегда тебя защищала…
Эрве смолчал, допивая свой кофе с молоком.
– Я всегда откликалась, когда было нужно; всегда принимала верные решения в трудной ситуации.
Эрве нахмурился:
– Что ты имеешь в виду?
– Так вот: сегодня тебе грозит опасность.
– Из-за демонстраций, что ли?
– Нет, совсем из-за другого.
Эрве изумленно разинул рот: неужели бабушка как-то узнала о расследовании?
– Ты имеешь в виду Жан-Луи?
В ответ она слегка кивнула и поджала губы, как всегда, когда ей что-то не нравилось.
– Да. И Жан-Луи, и все остальное…
– Что ты хочешь этим сказать?
Юноша почувствовал, что с трудом произнес последние слова – будто ему запихнули в горло комок ваты, пропитанной бетадином. И тотчас его одолела тошнота, подступавшая жгучим приливом от желудка к горлу…
– Все остальное. И даже больше чем все.
– Я… я ничего не понимаю…
Тошнота упорно поднималась вверх, стесняя дыхание, захватывая гортань. Вдобавок потемнело в глазах, и теперь Эрве едва различал бабушку, словно она была где-то далеко, на дне какого-то колодца…
Но тут она крепко сжала его руку:
– Дорогой мой, что бы ни случилось, ты должен мне доверять.
– Да о чем ты говоришь? Объясни, ради бога!
Теперь у Эрве даже голос изменился, каждое произнесенное слово больно царапало горло. Все плыло, колебалось вокруг него – стол, чашка, даже сигарета в пальцах.
– Что это со мной? Мне… нехорошо…
Женская рука еще крепче обхватила его запястье.
– Я не всегда могла говорить с тобой откровенно. Но это было для твоего же блага, понимаешь?
Нет, он ничего не понимал. И только судорожно цеплялся за край стола, чтобы не упасть.
– Об… объясни же… – прохрипел он из последних сил.
– Слишком поздно, мой мальчик. За тобой пришли двое мужчин. Они там…
Эрве с трудом поднял голову:
– Я… мне дурно…
– Они приехали из очень далекой страны. Ты не должен их бояться.
Эрве почти ничего не видел – если перед ним и маячили какие-то образы, то это были обрывочные частицы реальности, весьма отдаленно походившие на тот мир, который он знал доселе.
Его взгляд упал на чашку, и тут он наконец сообразил, что ему подмешали снотворное. Хуже того: подмешала его родная бабушка. Да нет… не может быть! Бабушка – последний человек, который мог причинить ему зло! И зачем? Ответом ему стала жгучая боль в желудке. И какая-то давящая горечь. Поможет рвота… Или сон…
Пальцы бабушки, ее ногти безжалостно впивались в его руку.
– Это ради твоего же блага, – твердила она ему на ухо, пока он корчился от боли. – Я должна была тебя оградить…
В последнем порыве отчаяния Эрве заставил себя распрямиться. На пороге кухни стояли двое мужчин. Усы, темная кожа, набриолиненные волосы… Индейцы… Нет, индусы…
Юноша силился произнести хоть слово или хотя бы вытянуть из свихнувшегося мозга мало-мальски связную мысль, но ему удалось только одно – потерять сознание.
Занавес.
74
Придя в кафе «У Мартена», Мерш нашел там сообщение от Николь. У девушки хватило присутствия духа, чтобы позвонить хозяину кафе и передать ее просьбу: как можно скорей приехать к ней домой, на бульвар Инвалидов.
Ждать Эрве было некогда. «Дофина»… Дорога…
Этим утром Мерш выглядел таким же помятым, как обшивка его колымаги. Сон под воздействием гарденала никак не располагал к отдыху. Это было примерно так же, как если бы ваши мозги закатали в цемент, с тем чтобы наутро раздолбать эту застывшую массу с помощью трех сильных средств – амфетамина, крепчайшего кофе и ледяного душа. На войне как на войне.
И теперь, сидя в кожаном кресле квартиры на бульваре Инвалидов, он не мог прийти в себя от изумления. Их убийца напал на Николь – ничего себе! Она спаслась каким-то чудом, и все-таки Мерш со скрытым удовлетворением вывел из этого, что убийца не так уж непобедим.
– Это был индус?
– Понятия не имею. Он был в маске.
– Но все-таки – на кого он походил?
– На танцора.
– Что-о-о?
– Ну, худощавый, мускулистый, в чем-то вроде черного облегающего трико.
Мерша замутило от этого описания.
– А что еще ты можешь о нем сказать?
– В нем было что-то… что-то женское…
– Выражайся яснее!
– Ну, не знаю. Наверно, его жестикуляция… Такая бывает в классических танцах, у балерин.
Мерш ехидно спросил:
– Может, он еще и на пуантах ходил?
– Почти.
– Это всё?
– Нет. Он двигался удивительно ловко, так быстро… невероятно быстро.
– И все же ты от него удрала.
– Мне просто повезло. Этот тип, наверно, атлет или акробат…
Мерш не знал, что и думать. Чем больше он узнавал, тем меньше понимал…
– Ну а потом?
– Что «потом»? Потом твои дружки-полицейские заночевали в квартире.
– А почему ты мне не позвонила?
– Куда?
– Домой.
– Разве у тебя есть домашний телефон?
– Ну… не то чтобы… но будет.
Николь закурила сигарету. Ее дрожащие пальцы казались прозрачнее дыма, который она выдыхала. Мерш последовал ее примеру. Какой позор – на сей раз он оскандалился, как неопытный новичок. А ведь знал, чувствовал, что эта девочка стоит следующей в списке убийцы! Третья «дверь»…
Хлопнув ладонями по коленям, он встал и сказал:
– Поехали.
– Куда?
– К «Мартену» – там заберем малыша и съездим в Божон: вдруг Берто что-нибудь нарыл.
– А потом?
– Прочешем ваш квартал. Может, найдутся свидетели. Твой кавалер не мог раствориться бесследно.
Казалось, Николь его не слушает. Она свернулась клубочком в углу дивана, подтянув колени к подбородку. Ее лицо, бледное от природы, сегодня утром стало и вовсе прозрачным; на тонкой коже проступили голубые жилки. Мерш, натура отнюдь не поэтичная, подумал: они напоминают донные травы в речной воде.
– Ну так как? – настойчиво спросил он.
Наконец девушка поднялась, и Мерш увидел ее силуэт сквозь тонкую ткань длинной рубашки. Не ночной, а мужской – наверняка отцовской. Последнее прибежище…
– Пойду оденусь.
Мерш смотрел, как она проходит по гостиной. Боже, ну просто мешок костей…
– А что, твоих родителей не было вчера дома? – спросил он.
– Они уехали в деревню.
– Значит, я поселюсь здесь, у тебя.
– Что-о-о?
– Ты прекрасно меня расслышала. Более того: здесь можно устроить наш генштаб!
Николь выглядела разъяренной, но даже гневу не удалось вернуть ей румянец. Щеки только чуточку порозовели.
– Даже не мечтай!
– Почему?
– Потому что с меня хватит! Все эти зверства, расследование, опасность… Я тоже сбегу в деревню и буду там спокойно жить, пока ты не изловишь убийцу.
Мерш даже не сразу нашелся с ответом.
– Если убийца охотится именно за тобой, – сказал он наконец, – то ты и в деревне не будешь в безопасности. Наоборот.
– Какая прелесть!
Мершу было стыдно пугать девушку, но он знал, что она беззащитна, как голубка, угодившая в сети птицелова.
– Тебе нужен кто-нибудь вроде меня, чтобы всегда быть рядом, красавица моя. А в этой ситуации нам лучше работать здесь, в связке с Берто. Ты больше не хочешь участвовать в расследовании? Прекрасно! Но пока я не поймаю этого психа, я должен тебя опекать.
– Да, я смотрю, ты типичная полицейская дубина!
Девушка скрестила руки под грудью, отчего рубашка туго обтянула ее торс, и он увидел сквозь ткань два маленьких холмика с чуть более темными верхушками.
– Я ведь знаю, куда ты клонишь, милый мой! – внезапно сказала она совсем другим тоном.
Мерш решил было, что она намекает на его зарождающуюся эрекцию, и сделал шаг назад.
– Я не желаю служить тебе приманкой! – выкрикнула Николь.
Эта фраза успокоила сыщика. Сам-то он считал, что его сексуальные порывы незаметны, как жуки, укрывшиеся под камнем. А вот что до этих слов девчонки…
– Плохо же ты меня знаешь, – заявил он. – Я в такие опасные игры никогда не играл и не собираюсь.
В ответ – молчание. И ее взгляд. В каком-нибудь фильме зритель мог бы предположить, что тут рождается любовь, но на самом деле речь шла совсем о другом. О доверии, которого еще не было…
– Ладно… я сейчас, – наконец сказала Николь.
Мерш смотрел ей вслед, смотрел на ее ноги. И вдруг ему вспомнилась охота по воскресным утрам, на которую его брал сторож в пансионе, где он жил в детстве. Целыми часами они сидели в засаде, в потаенной, но кипевшей жизнью чаще леса, и мальчик наблюдал за оленями, ласками, зайцами…
Его зачаровывали эти чудесные создания – изящные, грациозные…
Мерш сердито запахнул свою куртку – скрыв револьвер, скрыв свое сердце.
И сразу почувствовал себя лучше – защищенным, неуязвимым, непобедимым.
Одно только странно: он почему-то дрожал как осиновый лист.
75
Они прождали до полудня.
Но Эрве так и не явился.
В других обстоятельствах Мерш начал бы волноваться. Но этой ночью «их» убийца был, что называется, занят в другом месте. Так, может, парень просто-напросто проспал?
Наконец Мершу надоело терять драгоценное время в окружении этих волосатиков, которые принимали себя за Боба Дилана и усердно терзали свои гитары, перевирая его песни.
Итак, они молча сели в «дофину» и поехали в Божон. По дороге Мерш размышлял: может, Эрве тоже попросту разочаровался в их деле? Это было вполне допустимо. С какой стати они оба – его брат и девушка – должны участвовать в подобных приключениях?! Они молоды, неопытны, беззаботны, а он, бывалый сыщик, окунул их с головой в такое море жестокости, что даже ему трудно все это переносить. И в результате малыш решил свалить… Что ж, пускай, – здоровее будет.
И у Мерша родилась циничная мыслишка: теперь братец, в общем-то, не так уж ему и требуется – «студенческая» версия отпала, а для охоты за всякими садху и танцующими убийцами ему никто не нужен.
Вот Николь – совсем другое дело: она по самое некуда угодила в эту заваруху, каким-то чудом не став жертвой того, что он обозначил как «цепочку дружбы». И теперь он в любом случае обязан держать ее при себе. Вовсе не как приманку, а как человека, нуждающегося в защите…
В Божоне все камеры пустовали. Интересно, на что же это переключились студенты?
Нужна была новая демонстрация, чтобы заполнить тюрьму.
Мерш побежал вверх по лестнице. Николь спешила следом; она надела юбку, майку и что-то вроде куртки неизвестного, но явно восточного происхождения, с бахромой на рукавах.
Взобравшись на верхний этаж, они нос к носу столкнулись с Берто. Нынче был его «красный» день. И водолазка из акрила, слава богу, ему очень даже шла…
– Ну где ты пропадаешь? Я тебя обыскался! – взревел он.
– А что, есть новости?
– И еще какие! Смотри сам!
Берто помахал перед ними пачкой листков и объявил:
– Вот список пассажиров рейса «Эр Индия»! Всех, кто прибыл в Париж и вылетел из Парижа в мае месяце. Ты просил проверить…
Мерш выхватил у него листки и начал бегло просматривать их: ничего себе имена – язык сломаешь!
– Ну и что?
Берто отобрал у него списки и отделил от пачки последнюю страницу:
– Глянь-ка вот сюда. Это сегодняшний рейс.
Мерш схватил листок и впился глазами в последние строчки. Одно имя бросилось ему в глаза… нет, буквально взорвалось, как ручная граната.
– Это… это еще что такое?! – пробормотал он.
– Это значит, что твой брат Эрве Жуандо в данный момент летит в Калькутту, столицу Бенгалии.
– Не может быть!
76
– Да, он уехал.
Николь была в полной растерянности. Эрве летит в Индию! Эта новость неумолчно звучала у нее в голове. А теперь Мерш схватил ее за руку и привез, не сказав ни слова, на окраину Парижа, в Двенадцатый округ, к Венсенским воротам. То есть все равно что к черту на кулички.
Они вошли в красное кирпичное строение, похожее на крепость (Николь видела такие дома на окраине Парижа, но никогда не бывала внутри), и Мерш позвонил в дверь. Им открыла маленькая старушка в переднике – на взгляд Николь, типичная парижанка из простонародья… ну там танцульки на площади, оплаченные отпуска, яблочные пироги и все прочее в том же духе…
Одетта Валан, бабушка обоих мальчиков… Больше всего Николь поразило то, что Мерш назвал ее бабулей. Стало быть, у этого «цыгана безродного» все-таки есть родня?
– Куда он уехал? – еще с порога спросил Мерш.
Они расположились в чистенькой кухоньке за столом, застеленным клеенкой.
– Ну, отвечай! – приказал Жан-Луи, повысив голос.
Чувствовалось, что его и эту старую женщину связывают сложные отношения. Нечто вроде смеси симпатии и неприязни. Николь вспомнился десерт под названием «холодное-горячее» – такой готовила ей Мари-Клод, их служанка на бульваре Инвалидов.
– Я точно не знаю, – прошептала наконец старушка.
Мерш грохнул кулаком по столу:
– В одиннадцать часов двадцать минут Эрве сел в самолет рейсом на Лондон, а оттуда в Калькутту!
Одетта не проявила ни малейшего удивления. Ее как будто ничуть не поразил тот факт, что ее обожаемый внучек, которому она самолично каждое утро делала тартинки с маслом, ни с того ни с сего, никого не известив, отправился не куда-нибудь, а в Индию. Напротив…
– Это единственное, что ему оставалось.
Мерш нагнулся к ней и рявкнул:
– Я думаю, тебе пора объясниться!
Бабушка выпрямилась и вскинула голову с видом оскорбленной гордости:
– Мне нечего сказать.
Мерш сжал кулаки. Николь чувствовала, что ему стоит нечеловеческих усилий сдерживаться и не громить весь этот мещанский декор с его убогой мебелью и грошовыми безделушками.
– Послушай, – сказал он, тяжело дыша, – мы расследуем убийства, связанные с Индией и индуизмом и совершенные в Париже. И вот сейчас я узнаю, что Эрве, который участвовал в этом расследовании, улетел в Калькутту. Это не может быть случайным совпадением. Так вот: если ты что-то знаешь, лучше скажи нам! Потому что Эрве грозит опасность!
Одетта по-прежнему сидела, облокотившись на стол. И отвечала на нервные выкрики Мерша с невозмутимым спокойствием.
– Да, ему грозила опасность, но теперь, когда они за ним приехали, все будет в порядке.
– Кто это – они?
– Больше я ничего не могу сказать.
Мерш с силой провел ладонью по лицу, словно хотел стереть яростную гримасу, исказившую его черты.
– Ты знаешь этих людей? – спросил он чуть спокойнее.
– Нет. Но я знаю, откуда они прибыли.
– И откуда же?
– Из Калькутты.
Сыщик яростно ткнул пальцем в старушку:
– Да ты даже не сможешь найти этот город на карте!
– Так и есть. Но я всю жизнь помнила, что это может случиться и что твоему брату придется искать там убежище.
– Убежище – в Калькутте?! Ты сама-то понимаешь, что несешь? Эрве никогда в жизни даже из Парижа не выезжал! С какой это стати ему вдруг пришлось бежать в Индию?!
Старушка все так же прямо сидела на своем стуле и только время от времени машинально стирала пальцем с клеенки несуществующую пыль.
– Ты ничего не знаешь, – спокойно проговорила она слегка дрогнувшим голосом. – Убитые, о которых ты говоришь, связаны с Эрве.
Мерш хлопнул ладонями по столу:
– Что ты болтаешь? Эрве не имел к преступлениям никакого отношения!
– Нет, он был знаком с жертвами.
– Откуда тебе это известно?
– Люди, которые приходили нынче утром, все мне объяснили.
– Ну и что еще они тебе объяснили?
– Эти несчастные девушки были убиты во имя другого мира. И они стали дверями в тот, другой мир…
Потрясенный Мерш бросил взгляд на Николь.
– А какое отношение все это имеет к Эрве?
– Через эти убийства они метят именно в него.
Сыщик непонимающе замотал головой:
– В каком смысле?
Одетта поджала губы – слегка опущенные уголки рта придавали ее лицу выражение легкой горечи и твердости, которой, впрочем, противоречили мягкие манеры.
– Тебе лучше всего расспросить об этом свою мать.
Лицо Мерша дрогнуло и исказилось; он так сильно сморщился, что не смог произнести ни слова.
«Семья, – подумала Николь, – рано или поздно, все сводится к семье».
77
Николь села за руль – Мерш выглядел совсем потерянным. Девушка, напротив, вела машину спокойно и уверенно. Как это ни забавно, ее утешало сознание того, что она стала всего лишь второстепенной жертвой. Да, она значилась в этом жутком списке, но оказалось, что главной фигурой – и даже в некотором роде причиной всех совершенных преступлений – был Эрве Жуандо.
Непостижимо!
Каким это образом парень двадцати двух лет, студент Нантерского университета, не замешанный ни в какие истории, мог попасть в самое средоточие серии кошмарных убийств?! Что связывало его с тремя подругами? Только одно – Эрве по очереди влюблялся в каждую из них. Или, может, во всех трех сразу… Значит, именно его влюбленность и обрекла девушек на смерть? Но почему?
И Николь спросила вслух:
– Почему?
Мерш, скорчившийся в три погибели на пассажирском месте, не ответил. А ведь он понял смысл ее вопроса. Смоля одну сигарету за другой, он так надымил в салоне, что Николь с трудом различала дорогу. И всю поездку они провели в атмосфере пророчеств, древних святилищ и тайны, которая сгущалась с каждой минутой.
Однако Николь не желала отступать.
– Это же твоя семья. Ты должен знать, в чем тут дело!
Сыщик откашлялся.
– Вообще-то, у нас не одна семья, а две. Я не рос вместе с Эрве. И с нашей бабушкой едва знаком. А наша мать, которая запихнула меня к иезуитам, чтобы очистить место в доме для своры пьяниц, тоже им не занималась.
– А его отец?
– Тайна, покрытая мраком. Наверняка какой-нибудь случайный бабник. Такой же, как и мой родитель. Пара бродячих членов, которые заделали нас, признали как сыновей и свалили – adios!
– И ты ничего не знаешь об отце Эрве?
– Ничего, как, собственно, и о своем. Нам с братом справок не давали.
– А этот человек, отец Эрве, мог быть замешан в нынешнюю историю?
Мерш разразился злобным хохотом:
– С какого боку?! Нет, скорее всего, это был самый обычный клошар, прибившийся к нашему очагу. Или какой-нибудь местный, заглянувший к нам на один-единственный вечерок. Маргинал, без настоящего и будущего.
Однако Николь не поддалась на этот цинизм, граничивший с мазохизмом.
– А как рос Эрве? У твоей бабушки были какие-нибудь друзья? Например, знакомые индуисты?
Мерш так пристально смотрел на тлеющий кончик своей сигареты, будто следил, как сгорает его собственная ярость.
– Вся бабушкина культура сводится к уличным танцулькам и к игре в белот
[83]. А сведения об Индии она, наверно, почерпнула из фильма
«Бенгальский тигр» Фрица Ланга. Так что эта информация нам вряд ли поможет.
– Ну так куда едем?
– Куда хочешь.
На площади Шатле Николь свернула налево и поехала к мосту Менял. То есть в сторону бульвара Инвалидов. Если Мерш пожелает вернуться в Божон, то это уж без нее. Она тоже порядком выдохлась. И даже если призрак убийцы все еще витает над этой квартирой в триста квадратных метров, там все-таки ее родной дом, ее убежище.
Площадь Сен-Мишель… Она вырулила на нее через улицу Дантона, чтобы подняться на холм Шестого округа. Завидев улицу Севр, Николь наконец облегченно выдохнула. Седьмой округ. Home sweet home
[84].
Здесь каменная облицовка османовских зданий еще сохранила изначальный белый цвет, портики выглядели надежными, а двери подъездов лоснились от лака. Террасы кафе – например «У Вобана» – были в полном порядке: клиенты чинно сидели там за круглыми столиками, блестевшими, как новенькие монетки; листва сияла так, словно вволю напиталась серебристым соком.
У Николь отлегло от сердца. Вот он – ее биотоп, ее естественное окружение. Несмотря на все свои усилия помогать самым обездоленным, она принадлежала к этому оазису благополучия, красота которого не вызывала сомнений.
– Я родился среди убожества, – внезапно объявил Мерш, словно противореча мыслям Николь. – Не среди убожества моей семьи, а среди окружающего убожества! Моя мать сама выбрала его… И я рос во всем этом, как в мерзкой черной грязи. Может, она и была плодородной – не знаю. И не знаю, как реагировал бы на нее какой-нибудь другой мальчишка, но я раз и навсегда перевернул страницу. Отказался от безмятежного существования, которого, впрочем, мне никто и не обещал. Рос, предпочитая одиночество. Так, по крайней мере, я знал, что сам стану хозяином своей судьбы. Но, честно говоря, я был настолько невыносим, настолько мерзок, что мать быстренько сплавила меня в пансион… эдакая гнусная дыра в какой-то глуши. И там я продолжал расти – упрямо, назло всем, как какой-нибудь живучий сорняк… Наконец я достиг того возраста, когда мог свалить оттуда, но тут меня захомутала армия и отправила в Алжир. Об этом мне и вспоминать неохота; скажу только одно: все, чего я наглотался в детстве, более или менее подготовило меня к этому основному блюду… И вот спустя несколько лет я, со всеми своими «приятными» воспоминаниями о прошлом, оказался на парижской мостовой в поисках работы. Кем работать? Да сыщиком, разумеется. Вы только верните мне оружие, а достоинство я уж как-нибудь сам себе верну. Вот и вся история… В полиции меня ждала настоящая семья – солидарность и дружба, которых я не знал ни у паразитов, окружавших мою мать, ни у иезуитов. И уж конечно, не в той распроклятой армии, которая стерла в порошок Алжир…
Бульвар Инвалидов. Николь припарковалась возле своего дома: всего несколько машин, птички, кружевные тени… Она гордилась тем, что Мерш удостоил ее своей неожиданной исповеди, хотя эти воспоминания еще больше углубили разделявшую их пропасть… Девушка вышла из машины и вдруг почувствовала дурноту, вспомнив, как оказалась босой в объятиях своих охранников. Однако эту картину заслонило другое воспоминание.
Конец весеннего дня, она возвращается с прогулки в сквере Бусико, держась за руку своей няни…
– Не задерживайся здесь, – приказал Жан-Луи, – ни к чему все это опять пережевывать.
Николь рассердилась: ну зачем он прервал ее счастливые воспоминания и вернул к кошмару прошлой ночи! И все же она в каком-то неожиданном порыве взяла своего спутника за руку, и его пожатие примирило девушку с настоящим.
Я рядом с тобой. Я могу быть спокойной…
78
– Может, пообедаешь? – предложила она.
– Сейчас шесть вечера.
– Ну тогда кофе? Или спиртное?
И Николь указала на сервировочный столик со множеством бутылок, отбрасывающих багряные, золотистые, коричневые блики…
Мерш подошел туда, чтобы налить себе.
Николь смотрела на него, скрестив руки на груди… Ну что ей делать с этим придурком?! Постелить ему в гостевой комнате? Или на диване? Или уложить на матрас рядом со своей кроватью, как его братца позавчера? Нет, это совсем другая история…
В конце концов дело решил страх.
– Будешь спать в моей комнате, – решительно объявила она, сама себе удивляясь.
Сыщик послушно отправился за ней следом; он даже не снял куртку.