Sous les vents de Neptune

Перевод Елена Клокова



Жан-Батист Адамберг стоял, прислонившись спиной к черной стене подвала, и разглядывал огромный котел, впавший накануне в кому. Случилось это в субботу, 4 октября, когда температура воздуха под влиянием пришедшего из Арктики циклона упала до одного градуса. Комиссар ничего не смыслил в отопительных приборах, он молча взирал на решетку и остывшие трубы в надежде, что доброжелательный взгляд оживит агрегат или материализует мастера, который давно должен был явиться, но все никак не приходил.

Он хорошо переносил холод, да и сложившаяся ситуация его не слишком раздражала. Больше того – мысль о том, что северному ветру бывает порой под силу в мгновение ока добраться от ледников до Тринадцатого округа Парижа, внушала иллюзию, что, стоит ему захотеть, и он окажется в далекой Арктике, прогуляется по льдам, выдолбит яму для охоты на тюленя. Он поддел жилет под черную куртку и, будь его воля, спокойно ждал бы прихода мастера, высматривая в снегах тюленью морду.

Увы, обитавший в подвале мощный агрегат принимал немаловажное участие в работе уголовного розыска, разогревая тридцать четыре батареи и даря тепло двадцати восьми легавым. Окоченевшие от холода борцы с преступностью в куртках и перчатках толпились вокруг кофейного автомата, отогревая руки о белые пластиковые стаканчики. Кое-кто дезертировал в окрестные бары. Дела практически встали, а ведь занимались здесь в основном убийствами. Впрочем, котлу было на это наплевать. Величественный тиран ждал, чтобы ему поклонился Мастер. Адамберг спустился в подвал засвидетельствовать гиганту свое почтение (хоть и без всякой надежды его умилостивить) и отдохнуть в полумраке и уединении от нытья и жалоб сотрудников.

Евгения Михайлова

Без смягчающих обстоятельств

Бесконечные стенания по поводу холода в здании – хотя температуру удавалось поддерживать на уровне +10° – заставляли задуматься о перспективах командировки в Квебек: осень там выдалась холодной – накануне в Оттаве столбик термометра упал до – 4°, и то и дело шел снег. Две недели парижским сыщикам предстояло заниматься «генетическими отпечатками», слюной, кровью, потом, слезами, мочой и другими выделениями, характеристики которых были занесены в компьютер, рассортированы и обработаны. Все человеческие секреты стали мощным оружием в руках криминалистов. За неделю до отъезда Адамберг мыслями был уже в густых канадских лесах с миллионами озер. Его заместитель Данглар с ворчанием напоминал, что пялиться придется в экраны, а не на озерную гладь. Капитан Данглар бурчал и ворчал уже год. Адамберг знал, в чем причина, и терпеливо ждал, когда его зам успокоится.

А вот Данглар не рвался ни к каким озерам – он каждый день молился, чтобы какое-нибудь неотложное дело сорвало поездку. Он уже месяц воображал свою неминуемую смерть во время крушения самолета над Атлантикой. Несколько улучшал ему настроение непоявлявшийся мастер по ремонту котлов. Данглар надеялся, что холодрыга в здании развеет дурацкие мечты о ледяных пустынях Канады.

Все персонажи и события новелл вымышленные. Любые совпадения с реальными фактами случайны
Адамберг положил руку на решетку радиатора и улыбнулся своим мыслям. Интересно, мог бы Данглар намеренно повредить котел, зная, какое расхолаживающее действие это окажет на коллег? А саботировать ремонт, не подпуская к котлу мастера? Да, он был на это способен. Его гибкий ум постигал действие любых самых сложных механизмов сознания, конечно, если ими руководили здравый смысл и логика. Водораздел между разумом и инстинктом многие годы был причиной фундаментальных расхождений между Адамбергом и его помощником.

© Михайлова Е., 2024

Комиссар поднялся по винтовой лестнице и пересек большой зал на первом этаже, по которому медленно передвигались неуклюжие фигуры сотрудников, – чтобы не замерзнуть, людям приходилось надевать по два-три свитера. И заматываться шарфами. Никто не знал, почему это помещение называли Соборным Залом, может, потому, что здесь проходили общие собрания, улаживались дела и устраивались секретные совещания. Соседнее помещение называлось Залом Капитула – здесь заседали узким кругом. Адамберг понятия не имел, кто это придумал, но подозревал, что Данглар, эрудиция этого человека казалась безграничной и почти смертоносной. Капитан страдал недержанием информации, которая извергалась из него частыми и неконтролируемыми толчками – этим он напоминал лошадь, принимающуюся ни с того ни с сего фыркать и шумно вздрагивать. Стоило Данглару услышать малоупотребительное слово или зыбкое понятие, в нем – не всегда к месту – просыпался всезнайка, правда, его можно было заткнуть, просто махнув рукой.

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Адамберг отрицательно покачал головой: нет, котел по-прежнему отказывается подавать признаки жизни. Он зашел к Данглару. Тот с мрачным видом дописывал срочные рапорты в ожидании вылета в Канаду, куда он, конечно, не долетит, потому что самолет взорвется над Атлантикой, когда в левый мотор засосет стаю скворцов. Такая перспектива, по мнению Данглара, позволяла ему открыть бутылку белого вина не дожидаясь шести вечера. Адамберг присел на угол стола.

– Данглар, что у нас с делом Эрнонкуров?

– Закрываем. Старый барон написал признание. Пространное и четкое.

– Слишком четкое. – Адамберг оттолкнул от себя рапорт и схватил со стола аккуратно сложенную газету. – Семейный ужин превращается в побоище, а неуверенный, с трудом подбирающий слова старик внезапно пишет пространное и четкое признание. С чего бы такая резкая перемена? Нет, Данглар, тут дело нечисто. Отсутствут светотень. – Адамберг шумно перелистнул страницу.

Добрый доктор

– И что вы предлагаете? – спросил Данглар.

– Начнем все сначала. Барон нас обманывает. Он кого-то покрывает, возможно, свою дочь.

Коллеги и пациенты относились к нему не просто по-разному. Мнения и выводы были противоположными. В одном сходились абсолютно все, кто знал доктора Артема Веригина: этот человек не имеет отношения к устоявшимся стереотипам, догмам, представлениям и даже принятым большинством нормам морали. Из всех «за» и «против», восторгов и протестов, неприятия и пылкого поклонения вытекал один вывод: Веригин – необыкновенный человек. Это может значить, что он лучше многих. Это может значить, что он хуже всех по какому-то тайному набору качеств, о котором особо подозрительные люди могут только догадываться. Ясно лишь, что Артем не есть средний, обычный и, стало быть, понятный человек.

– И дочь позволит отцу отдать себя на заклание?

– А непонятный – это опасный, – изрекала заместитель главврача Антонина Ивановна в своей категоричной манере властного и не знающего сомнений командира.

Адамберг перевернул следующую страницу. Педант Данглар терпеть не мог, когда шеф брал в руки что-то из его вещей: комиссар излишней бережностью не отличался.

Женщины за все время работы Артема в клинике – а это уже три года – так и не смогли оценить и сформулировать степень его привлекательности по устоявшимся критериям. И тут все было так и не так. По документам Веригину сорок два года. А выглядит он моложе, даже трудно сказать, на сколько лет. Все дело в лице. Оно иногда кажется вообще мальчишеским: правильный овал с аккуратными чертами и небольшими серыми глазами, которые смотрят на всех прямо и доверчиво. Чаще всего их взгляд бывает ласковым, утешающим, ободряющим, что далеко не все считают нормальным. И вдруг взгляд твердеет, холодеет, как скальпель, который уже проник под чью-то несчастную кожу перед тем, как его обладатель рассмотрит, что там такое есть внутри. А это уже почти страшно.

– Такое случается, – ответил Адамберг. – Аристократические традиции, предполагаемое снисхождение к слабому старику. Повторяю: слишком уж резкий поворот на сто восемьдесят градусов. Без полутонов, без светотени. Значит, есть тут какая-то закавыка.

У Артема Веригина в больнице был особый, совершенно уникальный статус, который, конечно, определял его отношения с людьми. Он формально значился хирургом, но на самом деле являлся фактическим владельцем клиники, которая с его появлением из захудалой государственной в дальнем и бедном поселке Подмосковья перешла в разряд частной с одной особенностью: большинство пациентов лечились бесплатно. С таким предложением пришел в администрацию поселка Артем Веригин, сын известного академика Веригина, после смерти отца. Артем захотел стать единственным инвестором больницы. Все свое наследство он предложил вложить в развитие клиники, внедрение новых методик, приобретение современного оборудования. Он также взял на себя формальное решение вопроса на всех бюрократических уровнях. Имя отца открывало все двери: академика знали и уважали очень многие. От должности главврача Артем отказался, им остался прежний – молчаливый, всегда удрученный беспощадностью неразрешимых проблем, не очень здоровый Иван Петрович, который проработал здесь не меньше сорока лет.

Данглар так устал, что ему внезапно захотелось забрать свой рапорт и послать все к черту. А еще – вырвать у Адамберга газету, с которой тот так небрежно обращался. Прав комиссар или нет, из-за его неясных предчувствий придется проверять проклятые признания барона. Эти вечные предчувствия напоминали Данглару прозрачных бесформенных медуз, колышущихся на поверхности воды, и действовали угнетающе на строго рационалистический ум капитана. Он их, конечно, всегда проверял, ведь, вопреки всякой логике, они почти всегда подтверждались. Дар предвидения вел Адамберга от успеха к успеху и в конце концов привел его сюда, за этот стол, на это место, сделав тем, кем он теперь являлся – странным, грезящим наяву шефом уголовного розыска Тринадцатого округа. Сам Адамберг ни в какое предвидение не верил, говоря, что все дело в знании жизни и людей.

– А вы не могли сказать мне об этом раньше? – спросил Данглар. – Зачем я тратил время на печатание?

Отношения Артема с коллегами внешне были замечательными; с ним трудно вступить в конфликт при всем желании и при любом характере. Он сам – неизменно добродушный, естественный, в меру разговорчивый, готовый выслушать и помочь. Но откровенную, видимую дистанцию, которая отделяла его от всех и каждого, он не пытался преодолевать. Когда его привлекали к обсуждению чужих личных проблем, он вникал с готовностью и интересом. Его мнение и советы были, возможно, не всегда полезными, но непременно познавательными, необычными, давали повод подумать. Но никто ничего не знал о личной жизни Веригина. Он был не то чтобы скрытным – просто умело, изобретательно и даже забавно уходил от любых разговоров о себе. Женщины в больнице сумели узнать только то, что он «сейчас не женат». Мужчины, даже Иван Петрович, постоянно обращались к Веригину за помощью, советами, и не только по профессиональными вопросам (у Артема же такие связи…). Говорить с ним было просто и приятно. Но ничего похожего на дружбу ни с кем у него так и не появилось. Вскоре все смирились с тем, что Артем – одиночка без надежд на перемены. У этого было и реальное, логическое объяснение: Веригин жил с наукой. В ней для него не было неизвестных мест и лишних знаний. В своей работе он не ограничивался хирургией. Веригин мог оказать своему пациенту любую помощь. Он замечал угрожающий инфаркт, ранние признаки заболевания легких, депрессию и даже мог вылечить больной зуб без помощи стоматолога. В его маленьком кабинете как-то помещались любые приборы и материалы. В клинике небольшой штат, и главврач с Артемом решили, что увеличивать его новыми специалистами не стоит. Они справляются.

– Я сообразил сегодня ночью, – сказал Адамберг. – Когда размышлял о Рембрандте.

Это было в чем-то завораживающее зрелище. По узкому коридору с низким потолком торопливо проходят, пробегают врачи и сестры. И вдруг появляется очень высокая фигура человека, над медицинской маской которого по-детски ласково и смущенно сияют серые глаза. Он сутулится, жмется к стене, чтобы стать меньше и никого не задеть. Он никогда не спешит. Он всем приветливо кивает, но никого не выделяет и не задерживает. И все видят поверх его хирургического халата прозрачный плащ одиночества, которое не беда, а, наоборот, комфорт.

Он отбросил газету – на него внезапно, как выпустившая когти рысь, навалилась боль. Удар под дых, подавленность, пот на затылке… Сейчас пройдет, уже проходит.

– Но в таком случае, – продолжил Данглар, беря в руки рапорт, – нам придется остаться.

Зрелище-то, конечно, теплое и приятное. Оно становится еще более милым, если проследовать за доктором в палаты во время обхода пациентов. У Веригина необычная, странная и трогательная манера общаться с больными. Он разговаривает со страдающими взрослыми людьми как нежная мамка или нянька. «Так не больно? Ничего, сейчас пройдет. Это плохой доктор сделал маленький укольчик. Вздохните глубоко и свободно, смотрите на этот экран: там всегда море и всегда разное. Ну вот. Какая умница» – так тихо бормочет Артем и грузному угрюмому мужчине, и нервной даме, и робкой старушке. А с детьми иногда затевает серьезную философскую беседу на равных.

– Когда мы уедем, это дело будет вести Мордан, он прекрасно справится. Что у нас с Квебеком?

Но то, что для постороннего наблюдателя остается за кадром, далеко от идиллии.

– Префект ждет нашего ответа завтра в два часа дня. – На лице Данглара читалась явная тревога.

– Ох, он такой… – почти всхлипнула от восторга юная санитарка Аллочка. – Я просто балдею от него. Все больные от него тащатся.

– Прекрасно. В десять тридцать соберите тех, кто едет на стажировку, в Зале Капитула. – Помолчав, он добавил: – Данглар, вам не обязательно в этом участвовать.

– Как же надоел этот цирк. Это вечное комедиантство, по сути, издевательство над больными людьми, которых он заставляет верить в сказки, – морщится Антонина Ивановна. – Он выходит из палаты, а они начинают ждать, что через пять минут смогут вылететь из больницы и порхать, как бабочки на лугу. А потом понимают, что ничего не прошло, стало только хуже, и тогда ноют, клянчат или воруют антидепрессанты.

– Вот как? Префект сам составил список участников. И я иду первым номером.

– Это неправда, – сурово замечает кардиолог Валерий. – Веригин никогда не приукрашивает положение больного, не скрывает ни тяжести лечения, ни рисков. У него просто мягкая манера подавать самые жесткие вещи. Кому это мешает? Вы просто сплетницы.

В этот момент Данглар совсем не был похож на одного из лучших сыщиков отдела. Страх и холод лишили его обычного достоинства. Некрасивый, «недообработанный природой» – по его собственным словам, – Данглар делал ставку на безупречную элегантность, чтобы компенсировать «никакое» лицо и бабьи плечи и придать английский шарм своей долговязой и отнюдь не атлетической фигуре.

– Ой-ой-ой, – насмешливо произносит Марина, хирург-стажер. – А судьи кто? Валере просто удобно, что Веригин берется за его инфаркты, когда ему самому надо бежать на три свидания сразу. Что касается мягкости и жесткости, то тут я согласна. Артем – тот человек, который спокойно вынесет больному смертный приговор, погладит лобик и мягко придушит его своими ласковыми руками.

Сегодня осунувшаяся физиономия, куртка на меху и моряцкий берет сводили на нет все усилия Данглара. Берет, должно быть, принадлежал одному из его пятерых детей. Данглар срезал помпон под корень, но оставшийся на его месте маленький красный хвостик выглядел ужасно смешно.

– Ты свихнулась? – изумленно спросил у нее Валерий.

– Можно сослаться на грипп по вине котла, – предложил Адамберг.

– Я же фигурально, – немного испуганно объяснила Марина. – Но он на самом деле похож на маньяка из триллера.

Данглар подул на руки в перчатках.

– Я такой бред редко смотрю, – заявила Антонина Ивановна. – Но по тому, что видела, – да, похож.

– Через два месяца я должен получить майора, – пробормотал он, – и не могу рисковать повышением. У меня пятеро детей на шее.

– Да вы сами все больные маньячки! – выпалила Аллочка и выбежала из ординаторской с горящими щеками и дрожащими губами.

– Покажите мне карту Квебека и объясните, куда мы едем.

…В тот день Марина быстро вышла из операционной, на ходу срывая маску и открывая красное воспаленное лицо. Ее глаза плавились от гнева и ненависти. Операция началась десять минут назад. Марина влетела в ординаторскую, и все, кто был в ней и поблизости, услышали ее высокий голос, почти крик:

– Я вам уже говорил, – ответил Данглар, разворачивая карту. – Вот сюда. – Он ткнул пальцем в точку в двух лье от Оттавы. – В чертову дыру под названием Халл-Гатино, где ККЖ расположила одно из отделений Национального банка генетических данных.

– Да что он себе позволяет, этот самовлюбленный хам! Он корчит тут из себя императора. Рабовладельца! Я несколько дней готовилась к этой операции, когда он выбрал меня ассистентом. Читала историю, все проверяла, рассчитывала. Там сложный перелом шейки бедра уже после операции в другой больнице. То есть больной оперировали такой перелом, накосячили, она опять упала и все на фиг сломала, теперь кошмар. Такой тяжелый случай, и еще других болезней целый букет…

– ККЖ?

– Да что случилось, Марина? – не выдержала терапевт Светлана. – Почему ты здесь? О том, что это сложный случай, все в курсе.

– Я вам уже говорил, – повторил Данглар, – Канадская Королевская жандармерия. Полицейские в сапогах и красной форме, как в старые добрые времена, когда ирокезы еще были хозяевами на берегах реки Святого Лаврентия.

– Да нипочему! – взвизгнула Марина. – В том-то и дело! Мы только начали, больной ввели наркоз, я поправляла фиксацию. Анестезия еще не окончательно подействовала, пациентка заорала. Она вообще немного психопатка… А Веригин, даже не повернувшись ко мне, говорит: «Марина Николаевна, покиньте, пожалуйста, операционную. Я справлюсь сам». Главное, так издевательски: «пожалуйста». Я начинаю объяснять, он – ноль внимания. Только еще раз сказал: «Выйдите сейчас же. Вы меня задерживаете, пациентка реагирует, тревожится». Я начала извиняться, а он вдруг поворачивается и говорит тихо, но так, что мороз по коже: «Убирайся. Быстро».

– В красной форме? Они до сих пор это носят?

– Да-а-а-а, – задумчиво протянула Светлана. – Круто.

– Только ради туристов. Если вам так не терпится уехать, поинтересовались бы, куда попадете.

В ординаторской уже были все, кто свободен или мимо проходил. Но тему больше никто не поддержал. Марина тоже замолчала и напряженно фиксировала выражения лиц сослуживцев. Она все замечала, она все запомнит. И тех, кто старательно отвернулся, спрятал взгляд. И тех, в чьих глазах мелькнуло сочувствие. И, главное – тех, кто не прятал свое сомнение, неодобрение и даже осуждение: все это относилось к ней. Его они не судили!

Адамберг широко улыбнулся, и Данглар опустил голову. Он собирался поворчать, а в Зале сплетен (точнее, в закутке, где стояли автоматы с едой и напитками) говорили, что улыбка Адамберга способна не только сломить любое сопротивление, но и растопить арктические льды. Данглар реагировал на эту улыбку как девчонка, а не как пятидесятилетний мужчина, что его самого дико бесило.

– Да ладно, – презрительно произнесла Марина. – С вами все ясно. Вы товар, он – купец. Он ласково улыбнется всем за то, что вы тряпки, о которые он в любой момент может вытереть обувь.

– Я знаю, что эта самая ККЖ находится на берегу впадающей в море реки Оттавы, или Утауэ, – заметил Адамберг, – и что там водятся дикие гуси.

…Валентина с трудом подняла тяжелые веки. Ее окружает и покачивает на своих волнах туман. Она напрягает зрение, чтобы рассмотреть, где оказалась. Маленькая комната, бежевые стены, лампа в белом плафоне на потолке, за квадратным окном с белой занавеской серо-розовый воздух: то ли начало сумерек, то ли рассвет.

Данглар глотнул вина и суховато улыбнулся.

– Проснулась? – слышит Валентина мягкий мужской голос и поворачивает голову на звук.

– Казарки, – уточнил он. – А Утауэ впадает не в море. Она в двенадцать раз длиннее Сены, но впадает в реку Святого Лаврентия.

Человек в голубой шапочке хирурга, который склонился над ней, показался великаном. Он опустил маску под подбородок, улыбнулся и продолжил:

– Пусть, раз вы настаиваете. Вы слишком много знаете, чтобы отступить, Данглар. Вы в обойме и поедете. Успокойте меня, скажите, что это не вы повредили ночью котел, а потом убили мастера, он ведь так и не пришел?

– Умница. Просто героиня. Мы сделали операцию, даже не скажу, сколько часов боролись. Еще поболит, конечно. И не скоро пройдет. Но самая тяжелая боль, твоя большая мука, – это ушло, будем надеяться, совсем. Валентина, вы чувствуете, что этого врага больше нет? Это я, ваш доктор Веригин, говорю.

Данглар оскорбился:

– Да, – непослушными губами проговорила Валя. – Ее нет. Такой, как была, нет. Хотя и плоховато немного.

– Зачем мне это?

– Сковать инициативу, придушить в зародыше даже намек на приключение.

– Конечно, плоховато. Но теперь все зависит от нас с тобой. У меня есть подробный план лечения и восстановления. Я его распечатал, он висит над тобой на стенке, потом почитаешь. Все врачи и сестры готовы с ним работать. Мы пойдем тихонько вперед и потащим нашу бедную, изломанную и собранную ножку. Я заменил вдрызг разбитый сустав и поставил еще три маленьких импланта. Но подробности потом. Сейчас придет сестричка, даст лекарства, сделает уколы, останется на ночь. Утром надо начинать питаться. А пока спокойной ночи, Валя.

– Вредительство? Вы верите в то, что говорите?

Последняя фраза подействовала на Валентину почти мгновенно, как успокоительное или гипноз. Ей даже захотелось зевнуть и потянуться, но не получилось ни то, ни другое. Какой-то странный и удивительный доктор.

– Мелкое вредительство. Лучше сломанный котел, чем рухнувший в океан «боинг». Таков истинный мотив вашего отказа? Не так ли, капитан?

Артем вошел в свой кабинет, когда ему позвонила Татьяна Борисова, главный бухгалтер:

Данглар бухнул кулаком по столу, вино брызнуло на донесение. Адамберг вздрогнул. Данглар мог ругаться, ворчать или тихо дуться, выражать неодобрение разными способами, но он был культурным, воспитанным, очень добрым и скромным человеком. Вывести его из себя могло только одно. Адамберг напрягся.

– Артем Сергеевич, мы не решили насчет Валентины Гриневой – она у нас платно или нет?

– Мой «истинный мотив»? – сухо переспросил Данглар, так и не разжав кулак. – Какое вам до этого дело? Не я руковожу отделом, не я тащу всех валять дурака в снегах. Черт…

– Нет, конечно. Она жертва медицины, ее в первый раз не оперировали, а пытали и калечили. Надо уточнить, кто именно. И если считать, во сколько обошлась нам операция с имплантацией, – это баснословная сумма. Откуда у нее такие деньги?

Адамберг покачал головой. За многие годы Данглар впервые говорил с ним так откровенно. Ладно. Его это не задевало: спасали легкий характер и бесконечная доброта, а по мнению некоторых – тех, кому действовала на нервы невозможность вывести его из себя, – безразличие и толстокожесть.

– Вообще-то есть откуда. Вы долго работали, я многое нашла. Гринева не простой человек. Можно зайти?

– Хочу вам напомнить, Данглар, что речь идет об уникальном предложении сотрудничества и об одной из самых эффективных систем. Канадцы на голову впереди всех в этой области. Если откажемся, будем выглядеть полными идиотами.

– Конечно. Давай.

– Чушь! Не говорите, что вы хотите заставить нас бегать по льду для пользы нашего общего дела.

– А вы пока наберите в поиске: Валентина Гринева, дочь актрисы Гриневой и писателя-фантаста Вольского.

– Именно так.

– Да ты что! В нашей домашней библиотеке полно книг Вольского. Мой отец очень любил его фантастику. Я с Валентиной говорил до операции, она даже не намекнула. Скромный и, как мне показалось, довольно бедный человек.

Данглар залпом допил вино и уставился на Адамберга, угрожающе выпятив подбородок.

Когда Татьяна вошла к Веригину, тот увлеченно читал публикации в Интернете, рассматривал фото. Поднял голову, улыбнулся.

– Что еще, Данглар? – мягко спросил Адамберг.

– Ну, ты молодец. Сыщик. Я зачитался. Но об этом потом поговорим, уже ночь. Давай решим вопрос и пойдем домой. Конечно, бесплатно. Дочь такого человека в такой беде… Беды не выбирают.

– Ваш мотив, – буркнул он. – Ваш истинный мотив. Может, расскажете о нем, вместо того чтобы обвинять меня во вредительстве? Может, поговорим лучше о вашем вредительстве?

– Артем, тут не все так просто. Эту Гриневу привезли из полупустой, заброшенной деревни, там только старые дома. А по документам у нее большая элитная квартира на Кутузовском проспекте. И главное: я с помощью налоговой получаю информацию о счетах. Так вот, Гринева, как единственная наследница авторских прав отца, регулярно получает очень приличные деньги. Трудно понять, как она оказалась в деревне… Но платить точно может.

«Приехали», – подумал Адамберг.

– Странная история, – задумчиво произнес Артем. – Я, как врач, с уверенностью могу сказать: внешность и состояние организма Гриневой говорят о том, что это очень нуждающийся человек. Ей сорок семь лет, а выглядит она как заброшенная старуха. Никакого ухода, откровенно скудное питание, тяжелые нагрузки и множество болячек, которые никогда не лечили. Это кроме причины операции.

Данглар вскочил, достал из ящика бутылку белого вина и налил себе бокал до краев. Потом сделал круг по комнате. Адамберг, скрестив руки, спокойно ждал первого раската грома. К чему тратить аргументы на пьяного злого Данглара? С опозданием на целый год ярость прорвала плотину.

– Бывают такие экономные люди, – пожала плечами Татьяна. – В степени крайней скупости. Может, и квартиру свою дорогущую сдает. Это сейчас большие деньги. Что уже не наш вопрос.

– Говорите, Данглар, вам явно не терпится.

– Да нет, вряд ли. Тут что-то не то… Я как раз заметил, что люди, которые управляют немалыми средствами, чаще всего понимают свою ответственность перед ними. Им нужны силы, они берегут свое здоровье, даже при наличии чрезмерной скромности. В общем, надо изучить ситуацию. Оставляем вопрос открытым, Таня. Пока не оформляем с ней никаких договоров. Она у нас надолго.

– Камилла. Камилла в Монреале, и вы это знаете. Только поэтому вы загоняете нас в этот проклятый адский «боинг».

– Вот мы и дошли до сути.

Через месяц Валя проснулась в той же палате, посмотрела в окно, за которым уже вовсю разгоралось лето. Потянулась с удовольствием, как в детстве, осмотрелась. Здесь уже все привычное и даже уютное для нее. С ней тут так все носятся, как нигде и никогда в жизни. Кроме лечения и вкусного питания – постоянные осмотры, гимнастика, прогулки по саду. Даже санитарка Аллочка помогает ей осваивать ходунки, костыли, палки. Валя уже потихоньку старается ходить по палате без всех приспособлений. Но доктор Артем постоянно призывает ее к осторожности. Его замечания удивляют Валентину своей выразительностью и оригинальностью.

– Именно.

– Мы ведь с тобой сразу поняли, что самая тяжелая боль ушла, – говорит он своим убаюкивающим голосом. – Что так плохо, как было, уже не может быть. Но облегчение боли – это не только хорошо. Это еще и потеря бдительности. Это уснувший сторож всего. Работу боли должны выполнять мозг и инстинкт самосохранения. Я понимаю, как хочется просто встать, пойти куда-то и забыть о том, что это бывает тяжело или совсем невозможно. Но такой результат, такая свобода стоят того, чтобы не торопиться, не рисковать всем, чего мы добились. Сейчас стабильность важнее всего. Спешить некуда. Или есть?

– И вас, капитан, это не касается.

– Вообще-то есть, – улыбнулась Валя. – У меня дома две больные кошки и пара немолодых собак. Я оставила немного денег соседу, который их кормит и выгуливает. Он неплохой человек, но может выпить. Я, конечно, переживаю.

– Нет? – закричал Данглар. – Год назад Камилла улетела, ушла из вашей жизни после очередного чертова фортеля, которые вам так хорошо удаются. Кто хотел снова с ней увидеться? Кто? Вы? Илия?

– Но ты с ним на связи?

– Я.

– Конечно. Звоню Васе по пять раз в день. Когда ему надоедает, он отключает телефон.

– А кто ее выследил? Нашел, обнаружил? Кто дал вам ее лиссабонский адрес? Вы? Или я?

– Надо было мне сразу об этом рассказать. Мы бы вступили с Васей в контакт. Но теперь уже скоро сама поедешь домой. Валентина, ты не против, если я тебя отвезу?

Адамберг поднялся и закрыл дверь кабинета. Данглар всегда преклонялся перед Камиллой, помогал ей и оберегал, как произведение искусства. Тут уж ничего не поделаешь. И этот пыл защитника входил в резкое противоречие с беспорядочной жизнью Адамберга.

– Боже, как я могу быть против! Но мне просто неудобно… Лучше я вызову такси, чтобы не отнимать у вас время.

– Вы, – спокойно ответил он.

– Мы же с тобой вроде договорились: быть на «ты». Такой непростой путь вместе прошли. Но дело даже не в этом. Все не находил повода сказать: мой папа – академик Веригин – очень любил произведения твоего отца. У нас дома полно книг Вольского. Мне тоже они нравятся. Наших отцов больше нет, а мы встретились. Это никогда не бывает случайностью. Не знаю, как тебе, но мне было бы очень интересно пообщаться с тобой не на медицинские темы. Что-то узнать о твоей семье, подробнее о тебе, о твоей жизни. Я, вдобавок ко всему, еще чувствую вину за то, что ты так пострадала от медицины. Хотелось бы контролировать твое восстановление.

– Вот именно. Значит, меня это все-таки касается.

– Как интересно, – восторженно и в то же время немного испуганно произнесла Валентина. – Конечно! Я очень рада!

– Сбавьте тон, Данглар. Я вас слушаю, так что кричать не нужно.

Артем внимательно посмотрел ей в глаза. Она явно не была очень рада. Именно это интересно. Такой клинический случай.

На сей раз особая интонация Адамберга подействовала. Вибрации голоса комиссара, как активный реагент, обволакивали противника, расслабляли, успокаивали, согревали или вообще отключали. Лейтенант Вуазне, химик по образованию, часто рассуждал об этой загадке в зале Сплетен, но никто не брался сказать, какое именно смягчающее вещество присутствовало в голосе Адамберга. Тимьян? Маточное молочко? Воск? Смесь всего вышеперечисленного?

…День выписки Валентины Артем освободил от операций. Зашел к ней в палату, молча следил за ее сборами, за тем, как она прощается с персоналом. К ней очень хорошо все относились. Валя – благодарный, искренний человек. Ее обнимали на прощание, говорили теплые слова и пожелания. Артем серьезно, без улыбки смотрел на ее раскрасневшееся лицо, мокрые голубые глаза. Да, она потрясена до слез. Такое впечатление, что для нее обычное, доброжелательное отношение посторонних людей – событие. Или даже не только посторонних.

Данглар тут же охолонул.

Артем остановил машину у подъезда обшарпанного трехэтажного дома во дворе, заросшем бурьяном.

– А кто, – сказал он гораздо тише, – помчался к ней в Лиссабон и ухитрился все испортить за три дня?

– Боже мой, – восхитилась Валя, – сколько зеленой травы! Вот моим хвостикам радость.

– Я.

Из подъезда вышел небритый и мрачноватый человек, который оказался Васей.

– Вы. Полный бред.

«Какой классический тип, – улыбнулся про себя Артем. – Старается быть недоступным и устрашающим для всех, как дикобраз, а глаза выдают доброту. И все видят только никому особо не нужного выпивоху, который больше всего боится, что на этот раз не перепадет».

– Который вас не касается.

Вася открыл перед ними дверь квартиры на первом этаже и буркнул:

Адамберг поднялся, разжал пальцы и уронил стаканчик точно в центр урны. Как будто прицелился и выстрелил. А потом вышел из кабинета – спокойно, не оглянувшись.

– Принимай, Валюха, свое хозяйство. Извиняюсь, прибрать я тут не успел. Но с песами уже погулял и жрать всем давал.

Данглар сжал губы. Он знал, что перешел черту, вторгся на запретную территорию, но остановиться уже не мог – слишком долго копилось раздражение. И слишком пугал предстоящий полет в Квебек. Он растер щеки перчатками, вспоминая месяцы тяжелого молчания, лжи, а возможно, даже предательства. Он взглянул на разложенную на столе карту Квебека. Впрочем, какого черта, не стоит портить себе кровь. Через неделю они с Адамбергом умрут. Оба. Скворец в турбине, загоревшийся левый мотор, взрыв над Атлантикой. Он поднял бутылку, глотнул из горлышка, потом снял трубку и набрал номер мастера.

Артем остался на площадке с Васей, пока Валя обнимала собак и кошек.



– Держи, старик, за помощь и заботу, – протянул он Васе пятитысячную купюру. – Я лечащий врач Валентины, Артем. Моя просьба – продолжай пока все делать как делал. Буду вас навещать. Валентине какое-то время нельзя выходить с собаками, нужно полежать. Мы поняли друг друга?

Адамберг увидел Виолетту Ретанкур стоящей у кофейного автомата. Он решил подождать в сторонке, пока самый мощный из его лейтенантов не вынет стаканчик из-под сосков аппарата: комиссар любил эту машину, в его воображении она ассоциировалась с коровой-кормилицей, поселившейся в коридоре уголовного розыска и наблюдающей за сотрудниками, как заботливая мать. Ретанкур смылась, как только заметила его. «Решительно, – подумал Адамберг, ставя стаканчик в автомат, – сегодня не мой день».

– Да неужели! Я бы и сам догадался… Ты давай, заходи. Может, посидим когда-то вместе.

Впрочем, вне зависимости от дня лейтенант Ретанкур была явлением особым. Адамберг не имел претензий к этой внушительной тридцатипятилетней женщине (рост – 1,79, вес – 110 кг) – умной, сильной, умеющей, как она сама говорила, использовать свою энергию по собственному разумению. Совокупность методов и приемов, которые лейтенант Ретанкур продемонстрировала за год работы, вкупе с фантастической силой удара превратила ее в один из столпов системы, многоцелевую боевую машину, способную действовать в любых условиях, мыслящую, отлично стреляющую. Виолетта Ретанкур не любила Адамберга. Она не проявляла враждебности – просто избегала его.

– А то, – ободряюще произнес Артем. – Как-нибудь обязательно. Я все захвачу.

Он понял, что приобрел преданного друга.

Адамберг взял стаканчик, в знак сыновней благодарности похлопал машину по стенке и вернулся в свой кабинет. Он почти забыл о вспышке Данглара и не собирался тратить время на то, чтобы прогонять страхи капитана, чего бы они ни касались – полета на «боинге» или Камиллы. Он предпочел бы не знать, что Камилла в Монреале, – это вносило изменения в план его квебекской вылазки. Лучше бы Данглар не оживлял в его памяти образ, который он загнал в глубины подсознания: высокие скулы, детские губы и белая кожа северянки. Не стоило воскрешать любовь, которую он разрушал исподволь с помощью других женщин. Камиллу всегда шокировала неуемная страсть Адамберга к любовному мародерству, к тасканию зеленых яблок из чужого сада. Каждый раз, узнав о его очередной эскападе, она в ужасе зажимала уши, словно в мелодичную партитуру их отношений вторгся резкий скрип ногтя по стеклу. Камилла была музыкантшей, и это многое объясняло.

Что сказать о квартире, в которой он оказался… Одна комната, крошечная кухня, ванная– закуток. Но дело даже не в размере и качестве. Это было совершенно необжитое помещение, его и жилым не назовешь. Валентина со своими звериками тут чужая и неуместная. Артем практически не видел вещей, которые выдавали бы принадлежность хозяйке. Никаких книг, ни одной фотографии. Ни любимой настольной лампы, ни ноутбука, ни даже письменного стола. А ведь он читал в Интернете, что она пишет детские сказки и рассказы и они издаются.

Он сел боком в кресло и начал дуть на кофе, глядя на доску с донесениями и всевозможными памятками, обрамлявшими план командировки в Квебек, приколотый в центре. Три странички, пришпиленные тремя красными кнопками. Отпечатки пальцев, пот, моча и компьютеры, кленовые листья, леса, озера, олени-карибу. Завтра он подпишет командировку, а через неделю улетит. Адамберг улыбнулся и глотнул кофе, спокойный и почти счастливый.

Артем помог Вале переодеться в ситцевый халат, проводил в ванную. Он, кажется, вообще в первый раз видел такой санузел. Замазанные зеленой масляной краской стены, ржавая ванна, на краю такой же раковины зубная щетка и паста в граненом стакане и кусок мыла без мыльницы.

Внезапно он почувствовал, что на затылке выступает холодный пот, душу охватывает смятение, а сомнение хищной кошкой обрушивается на плечи. Он сложился пополам, аккуратно поставил стаканчик на стол. Второй приступ за час, невесть откуда взявшееся беспокойство подействовало на него, как неурочный визит незнакомца: организм забил тревогу. Адамберг заставил себя встать и походить по кабинету. Он потер ладонями лицо, помассировал затылок. Недомогание было защитной реакцией. Так тело отвечало на предощущение беды, на неясную угрозу. Свобода движений вернулась, но в душе осталась необъяснимая печаль – так волна, отхлынув от берега, оставляет на песке слой тусклого ила.

Валентина сказала, что она справится. Артем вошел в кухню. Маленький допотопный холодильник, квадратный пластмассовый стол, рядом с ним пять мисок, одна, большая, с водой. У стены, рядом с дверью на балкон, – четыре небольших тюфячка. Их обладатели смотрели на него с ожиданием и опаской. Может, покормит, может, наоборот – сделает что-то плохое. Две кошки и две собаки были худыми, состояние шерсти выдавало возраст, но они явно не были жертвами жестокого обращения. Они просто утомлены долгой разлукой с той, которая их очень любит. А теперь, когда она вернулась, готовы вынести все.

Адамберг допил свой кофе и подпер рукой подбородок. Ему часто случалось не понимать себя, но ускользал он от себя впервые. Впервые он на несколько секунд утратил власть над собой, как если бы кто-то чужой просочился к нему в голову и перехватил управление. Он точно знал – на борту безбилетный пассажир. Разумный человек объяснил бы все это гриппом. Но Адамберг знал, что дело в другом: к нему вторгся опасный незнакомец и добра от него не жди.

Содержание холодильника стало очередным свидетельством того, что в жизни Валентины есть любовь. Из человеческих продуктов там оказались две пачки гречки, три пакета картошки и засохший батон. А внизу стояли пакеты с очень хорошим и дорогим сухим кормом для животных. Один был Артему знаком. Когда была жива мать, он доставал такой для ее кота с мочекаменной болезнью. Этот корм всегда был дефицитом, знали о нем только продвинутые, образованные владельцы.

Он открыл шкаф, достал старые тенниски. На этот раз пешая прогулка и размышления не помогут. Придется побегать – несколько часов, если потребуется, – вдоль Сены, с одного берега на другой, туда и обратно… Он должен попробовать оторваться от преследователя, утопить его в реке или – а почему нет? – перекинуть на плечи кому-нибудь другому.

Почему все это в холодильнике? Ну, кроме того, что Валентина хотела, чтобы все лучше сохранилось во время ее отсутствия. Просто в кухне нет ни одного шкафчика, только полка, на которой стоят несколько тарелок и чашек. На плите кастрюля и сковорода.



Да, такое стоило предвидеть. Так называемая «квартира» Валентины была забита неодушевленными свидетелями большой беды.

Проветрившись и приняв душ, усталый Адамберг решил поужинать в «Черных водах Дублина». В этот темный, шумный, пропахший табачным дымом и спиртным бар он часто заходил после прогулки по городу. Завсегдатаями здесь были ирландцы. Комиссар не понимал ни единого слова из того, что они говорили, и чувствовал себя в уютном одиночестве. Адамберг сел за липкий от пивной пены стол, вдохнул насыщенный парами «Гиннесса» воздух и заказал официантке Энид свинину с картошкой. Она подавала мясо старинной оловянной трехзубой вилкой с ручкой из почерневшего дерева. Адамберг смотрел, как девушка раскладывает мясо, когда чужак кинулся на него, как жестокий насильник. Комиссару показалось, что он почувствовал его присутствие за долю секунды до нападения. Сжав кулаки на столе, он попытался отбить атаку, думая о другом, вспоминая красные листья кленов. Это не помогло – дурнота накатилась, как безжалостный смерч, опустошающий поле и летящий прочь, – чтобы продолжить в другом месте.

Валя выбралась из ванной утомленной до изнеможения. Артем подхватил ее у двери, когда она пошатнулась, и донес до дивана с потрепанной тряпичной обивкой. Помог улечься, накрыл тонким пледом.

– Делаем так, – убаюкивающим голосом проговорил он. – Ты глотаешь эту таблетку, я делаю маленький укольчик, и ты поспишь минут сорок. Я за это время выйду на разведку данного населенного пункта. Уверен, что найду место, где готовят и продают еду. Куплю что-то по своему вкусу. Поедим вместе с меховым стадом. Мы с ними точно проголодались.

Почувствовав, что может разжать пальцы, Адамберг взял вилку и нож, но к еде не притронулся. Тоскливый отзвук торнадо испортил ему аппетит. Адамберг извинился перед Энид и ушел. Он брел по улице, ни о чем не думая, и внезапно вспомнил своего двоюродного деда: заболев, тот отправлялся к одной пиренейской скале, сворачивался клубком в пещерке у ее подножия и лежал, пока болезнь не отступала. Старик возвращался к жизни, скала высасывала из него лихорадку. Адамберг улыбнулся. В этом огромном городе ему не найти логова, где можно было бы спрятаться, как в медвежьей берлоге, чтобы она излечила его и изгнала чужака. Чужака, который мог перепрыгнуть на плечи ирландца, сидевшего с ним за столом.

Валя только благодарно вздохнула и закрыла глаза.

Его друг психиатр Ферез наверняка попытался бы понять механизм вторжения, выявив глубоко упрятанное страдание, неожиданно зазвеневшее кандалами в своей темнице. Этот звон и вызывает холодный пот и мышечный спазм, он-то и заставляет согнуться его спину. Так сказал бы Ферез с видом гурмана, смакующего необычный случай. Он спросил бы, о чем шла речь, когда первая из когтистых кошек вцепилась ему в загривок. О Камилле? Или о командировке в Квебек?

Вечером Артем позвонил в клинику и сказал, что приедет уже завтра утром. Сейчас отправляется домой, в свою московскую квартиру. Всю дорогу, остаток вечера и как минимум полночи он напряженно, в режиме компьютерной программы решал одну задачу: «Что это было?» Где начало уравнения, какие составляющие, каким может или должен быть результат.

Он остановился на тротуаре, пытаясь вспомнить, что он мог говорить Данглару, когда холодный пот впервые выступил на шее. Рембрандт. Он говорил о Рембрандте, об отсутствии светотени в деле Эрнонкура. Это случилось именно в тот момент. То есть до того, как речь зашла о Камилле или о Канаде. Ему пришлось бы объяснить Ферезу, что раньше никакие заботы и тревоги не обрушивались ему на плечи, как бешеная кошка, что речь идет о чем-то небывалом, удары наносились в разных ситуациях и между ними не было ничего общего. Как связаны между собой Энид и его заместитель Данглар, столик в «Черных водах» и рекламный щит, толпа в баре и одиночество в рабочем кабинете? Никак. Даже такой профессионал, как Ферез, обломает себе на этом зубы. И не поверит в чужака на борту. Адамберг взъерошил волосы, растер руки и ноги, приводя в порядок свое тело, и двинулся дальше, пытаясь использовать обычные приемы – размеренный шаг и отстраненное, бездумное созерцание прохожих.

Из разговора с Валентиной, которая очень старалась обходить главные вопросы, он сумел многое узнать и понять. Но нынешняя ситуация, в которой находилась женщина, казалась такой странной, лишенной объяснений, что вывод один: надо искать самому. Это ведь его принцип существования: ничего не оставлять без научного обоснования. Никаких открытых вопросов. И при этом ничего личного, только объективность.

Четвертый шквал налетел на него час спустя, когда он поднимался по бульвару Сен-Поль, в нескольких шагах от дома. Адамберг скрючился, прислонился к фонарю, застыв от ощущения опасности. Он закрыл глаза и подождал. Минуту спустя осторожно поднял лицо, расправил плечи, пошевелил пальцами в карманах. От тоски на глаза наворачивались слезы, но у его печали не было имени.

А он хотел его знать. Знать, что это за испытание, откуда взялась тревога в душе. День, начавшийся банальным приходом на работу, изменил его, вывел из строя, и завтра он вряд ли сможет вернуться к обыденным делам. Утром он был самым обычным, нормальным человеком, а вечером у его ног разверзлось жерло вулкана, океан огня скрывал необъяснимую загадку.

Артем прежде всего выделил суть. Где может быть начало, точка отсчета? С этого места можно выстроить условие задачи. После смерти родителей Валентина осталась единственной собственницей пятикомнатной квартиры на Кутузовском и наследницей авторских прав отца, регулярно получающей проценты с продаж его книг, которые по-прежнему издаются. А когда все были живы и вместе… Родители существовали в напряженном поле хронического конфликта. То и дело оказывались на грани развода. Каждый из них был полностью погружен в свое дело и вытекающие из него проблемы. Дочерью родители формально занимались, но им было не до терзаний и сомнений подростка, ранимого, неуверенного в себе и застенчивого до степени недуга. Дома с Валей почти не разговаривали. И она с благодарностью и восторгом воспринимала любой знак внимания со стороны сверстников. В их элитной школе это были почти всегда самоуверенные, избалованные отпрыски влиятельных людей. Они и втянули ее в какую-то неприятную историю, потом подставили как инициатора. Родители сурово заявили, что вытаскивать ее не собираются, надо отвечать за свои поступки. И Валю по суду отправили в интернат для трудных подростков. Там она узнала все: и побои, и голод, и, главное, постоянные моральные истязания. После интерната вернулась домой на короткое время, пока не устроилась на работу нянечкой в ясли. Потом сняла себе комнату в квартире парализованной женщины, бесплатно, за уход.

Он оторвался от фонаря и осмотрел окрестности – как поступил бы на месте преступления, жертвой которого стал он сам, – в поисках знака, способного указать имя убийцы, нанесшего ему удар в спину. Он отошел на метр и принял ту же позу, в которой находился в момент нападения. Окинул взглядом пустой тротуар, темную витрину магазина справа, рекламный щит слева и больше ничего. Подсвеченный щит четко выделялся в ночи. Вот то последнее, что он видел перед нападением.

Дома после ее возвращения всем стало некомфортно вместе. Они были чужими друг другу: Вале казалось, а может, и не казалось, что родители обходят ее с брезгливостью. К ее решению – жить отдельно – они отнеслись с облегчением. Она поступила на заочное отделение пединститута. Бессонными ночами, когда хозяйке было особенно плохо, начала писать смешные и веселые детские сказки. Так Валя спасалась.

В квартиру родителей Валентина вернулась, когда умер отец. Мать была уже очень больна, вскоре Валя похоронила и ее. Она, конечно, горевала, но ее жизнь сама, без ее участия, вдруг начала стремительно меняться. На нее вышли издательства, которые публиковали книги отца, оформили договоры. Потом начали печатать и ее сказки, правда, вышло только два сборника.

Адамберг взглянул на щит. Репродукция картины в академическом стиле с объявлением: «Малоизвестные художники XIX века. Передвижная выставка. Гран-Пале. 18 октября – 17 декабря».

Валя погружалась в состояние неземного блаженства, осознавая, что это ее дом, ее убежище. Стены со стеллажами книг до потолка, фотографии многих поколений родственников, домашние снимки известных актеров и актрис – коллег мамы, красивая мебель, дорогие, уникальные статуэтки, которые так любили родители. У Вали появились животные, которых ей запрещали иметь в детстве. Но главное и самое невероятное состояло в том, что Валя вдруг оказалась популярной и востребованной. Даже незнакомые люди, глядя на нее, говорили друг другу: «Это та самая, дочка Вольского», «Дочка артистки Гриневой, даже немного похожа». А собаки – лохматый метис Грэм и бракованная такса Ника – вывели Валю на собачьи площадки, откуда за ними потянулись нити настоящей дружбы собак и собачников.

На картине был изображен мускулистый мужик, светлокожий и чернобородый. Он восседал в раковине в окружении наяд. Адамберг мгновение пристально смотрел на картину, не понимая, чем она могла спровоцировать приступ, как и разговор с Дангларом, кресло в кабинете и прокуренный зал «Черных вод». Но ведь человек не погружается в хаос по щелчку. Необходимо промежуточное звено. Здесь, как и повсюду, в том числе в деле Эрнонкура, ему не хватало светотени, мостика между тенью и светом. Он вздохнул от чувства бессилия и начал кусать губы, вглядываясь в ночь, которую бороздили пустые такси. Он поднял руку, сел в машину и дал шоферу адрес Адриена Данглара.



Искренность, неизменная доброжелательность Вали, ее постоянная готовность всем помогать, выслушивать, за всех переживать не просто привлекали к ней огромное количество новых знакомых, но и в короткие сроки сделали многих из них близкими и необходимыми друзьями. Когда Валя рассказывала Артему о чудесной перемене в своей судьбе, он смотрел на нее с добрым участием, в котором Валя, конечно, не заметила ноток сомнения. А думал он о том, что она, конечно, первая в списке людей, с которыми хочется дружить. Но почему неглупый и опытный человек ни разу не задумался: где они все были до сих пор? Все эти уникально добрые и преданные друзья? До момента, когда она стала богатой наследницей знаменитых людей. До тех пор, когда освободилась от чужой воли и стала свободной во всем. В самых невероятных решениях… Валентина ведь при жизни родителей снимала комнату не просто в том же районе, но через несколько домов. Она заходила домой, бывала в этих же магазинах… и оставалась невидимкой для всех.

Заспанный Данглар открыл дверь только после третьего звонка. Увидев Адамберга, капитан напрягся: лицо комиссара заострилось, горбинка на носу выделялась сильнее, на высоких скулах горел нездоровый румянец. Черт, шеф в боевом задоре, а ведь обычно он отходит так же легко, как заводится. Данглар был готов к столкновению и даже к нагоняю. А может, к нему применят санкции? Вышибут? Данглар погрузился в болото пессимизма и за ужином пытался совладать с собой, чтобы не пугать детей дурным настроением.

Дверь в квартиру Вали практически не закрывалась, телефон не умолкал. Ей было жалко даже тратить часы на сон, потому что на собачьих площадках кто-то есть круглосуточно и ей так все рады… В ее жизни, конечно, появлялись и огорчения, большие и маленькие проблемы, горести потерь. Но фон осмысленного, яркого, открытого существования оставался прежним на протяжении многих лет. До того самого момента…

Так Артем и вышел к началу уравнения. В светлой и полной особых смыслов полосе существования Валентины появилась особая подруга Лиля. И началась история, в которой больше восклицательных знаков, чем вопросительных. Артему даже трудно поверить в то, что все так просто. В деталях надо разбираться, конечно, без Валентины.

Он решил рассказать им очередную историю про лейтенанта Ретанкур – это их точно развлечет. Забавнее всего, что эту крепкую тетку, словно бы сошедшую с полотна Микеланджело (гениальный итальянец не имел склонности к изображению хрупкого и гибкого женского тела), назвали Виолеттой [1]. Сегодня Виолетта, утешая захандрившую Элен Фруасси, потчевала ее в уголке набором прописных истин и для придания особой убедительности одному из своих советов так жахнула ладонью по ксероксу, что запустила машину, остановившуюся пять дней назад. Один из близнецов спросил, что было бы, ударь Ретанкур не по ксероксу, а по голове Элен Фруасси. Может, мысли опечаленного лейтенанта пошли бы в нужном направлении? Могла Виолетта влиять на людей и предметы нажимом сверху или нет? Потом каждый из детишек долбанул по забастовавшему телевизору, проверяя свою силу, – Данглар дал им по одной попытке, – но изображение на экран не вернулось, а младший ушиб палец. Когда дети наконец улеглись, их отцом вновь овладели мрачные предчувствия.

Конура, в которой сейчас живет Валя, принадлежит Лиле. Сама Лиля раньше снимала в подъезде дома Валентины закуток под лестницей, который когда-то служил дворницкой. Теперь живет в квартире Валентины Гриневой-Вольской. Все московские друзья пропали, никто даже не звонит, кроме Лили.

Стоя перед начальником, Данглар нервно почесал грудь – психоаналитик назвал бы этот жест беспомощно-защитительным.

– И в чем же был смысл переезда? – спокойно уточнил Артем.

– Одевайтесь, Данглар, – выдохнул Адамберг, – вы мне нужны. Такси ждет внизу.

– Так свежий воздух! Тишина и покой, – с натужным воодушевлением объяснила Валя.

Капитан мгновенно отбросил терзавшие душу страхи и кинулся одеваться. Адамберг не держал на него зла за ту вспышку гнева, он просто забыл о ней, то ли по доброте душевной, то ли по беспечности. Раз комиссар самолично приехал за ним ночью, значит, у них новое убийство.

Артем подошел к окну, с усилием открыл допотопную форточку, потянул носом этот волшебный целительный воздух. В нем явственно ощущались нотки гари и пыли с какого-то предприятия неподалеку, а также плотный запах свалки, которая видна даже из окна.

– Где? – спросил он, повернувшись к Адамбергу.

– Ну да, конечно. Воздух, – произнес Артем. – Как я не сообразил?

– На Сен-Поль.

Тупая получается задача, сделал Артем вывод к рассвету. Такого сейчас сколько угодно. И все же есть интересный нюанс: это не развод по телефону за пять минут методом шокового воздействия. Это годы. Валя живет в этой конуре больше двух лет. «Подруга» Лиля столько же обитает в пятикомнатной квартире Вольских. Валентина крайне стеснена в средствах. Все как в самой банальной афере. При этом жертва не лохушка, как говорится. Она умный, образованный человек, у нее множество нормальных знакомых, а это связи. Ее уважают и как дочь известных людей. У нее есть немалые деньги… Или были? Возможно, Лиля распоряжается ее деньгами по доверенности, поскольку Валя из своей дыры практически невыездная, компьютера нет, а телефон без Интернета. Скорее всего, «единственная подруга» оттеснила остальных, отбила у них охоту созерцать происходящее.

Пока они спускались по лестнице, Данглар завязывал галстук, пытаясь одновременно замотать шею толстым шарфом.

Утром Артем зашел в кабинет главного бухгалтера:

– Убийство?

– Татьяна, ты меня впечатлила тогда поиском информации о Валентине Гриневой. Не поможешь еще? Это для приятеля, который сейчас за границей.

– Поторопитесь, старина, время не ждет.

– Рассказывай, чтобы я сообразила, что нужно. Обожаю эти истории о людях, которые с большим успехом ищут приключений на все свои места. Давай сразу угадаю: квартира уплыла в сторону мошенников или озабоченных воровством чиновников?

Таксист высадил их у рекламного щита. Пока Адамберг рассчитывался, Данглар удивленно обозревал пустую улицу. Ни проблесковых маячков, ни экспертов – пустой тротуар и погрузившиеся в сон дома. Адамберг схватил его за рукав, поволок за собой к щиту и спросил, ткнув пальцем в плакат:

– Да вроде пока ничего не уплыло, но что-то подозрительное происходит. Хотелось бы разобраться, пока не поздно. Есть у тебя кто-то подходящий?

– Что это, Данглар?

– Конечно. Приличные помощники и эксперты в налоговой, есть спецы в отделе МВД по экономическим преступлениям… Смотря какая цель. Есть вообще крутейший частный детектив, который может расследовать преступление по заданию налоговой службы, а может сделать то же самое по заказу против нее.

– Не понял… – Данглар был сбит с толку.

– Полиция отпадает сразу, – сказал Артем. – Нам не нужны облавы с топорами наперевес. «Эксперты в налоговой» – звучит как-то противно. Тут наверняка нужны заявления пострадавшего и прочая хрень для всеобщего обозрения. Нам такое не надо. А частный детектив – самое то. Можешь на него выйти?

– Я о картине, черт побери! Скажите мне, что на ней изображено.

– Постараюсь. Тут нужно, чтобы за нас его попросил тот, кто с ним постоянно работает. Я таких знаю. Если получится, позвоню.

– А жертва? – спросил Данглар, вертя головой. – Где же жертва?

– Спасибо, дорогая.

– Здесь. – Адамберг ткнул себя пальцем в грудь. – Да ответьте же, наконец! Что это такое?

– Да не за что пока… Артем, можно вопрос? Я же все равно узнаю, как ты понимаешь. Это не для друга за границей, а по поводу нашей Гриневой, у которой не жизнь, а не пойми что? Я права?

Данглар покачал головой – он был потрясен, сбит с толку. Внезапно запредельная абсурдность ситуации показалась ему такой забавной, что чистая радость прогнала прочь злость и дурное настроение. Он был благодарен Адамбергу: тот не только простил ему оскорбления, но и вовлек его, сам того не желая, в сумасбродное приключение. Только Адамберг умел вносить разнообразие в будничную жизнь, он один мог придумать такие вот сомнительные и все-таки увлекательные развлечения. Плевать, что он разбудил его, что притащил в холодной ночи на свидание к Нептуну!

– Как всегда, – улыбнулся Артем. – Но если замечу, что кто-то еще в курсе… кто-то из нашей компании любознательных и задорных охотников за человеческими внутренностями, – нашей дружбе конец. Я не шучу.

– Кто этот парень? – повторил Адамберг, дергая Данглара за рукав.

– Черт, надо же такое брякнуть! Что с тобой не так, Артем? Все настроение упало. Я в клинике знаю обо всех практически все. Но мое знание никогда не было предметом сплетен.

– Нептун, выходящий из волн, – с улыбкой ответил Данглар.

– Извини, – спокойно сказал Артем. – Я просто озвучил опасение. Так я жду.

– Вы уверены?

Частный детектив позвонил Веригину через пару часов.

– Нептун или Посейдон – как вам больше нравится.

– Сергей Кольцов, – представился он. – Какого рода работа?

– Он владыка морей или подземного царства?

– Они братья, – пояснил Данглар – его приводила в восторг возможность прочитать шефу ночную лекцию по греческой мифологии. – Три брата: Аид, Зевс и Посейдон. Посейдон – владыка морей. От него зависит, будет на море штиль или буря, он распоряжается его грозными глубинами.

Адамберг, отпустив наконец руку капитана, слушал, заложив ладони за спину.

– Здесь он изображен в окружении свиты. Нептун награждает тех, к кому благоволит, и карает прогневивших его. Оружие бога морей – трезубец. Жестокий змей утягивает грешников на дно. Манера письма академическая, композиция рыхлая и слишком сентиментальная. Не возьмусь назвать художника. Возможно, написано полотно по заказу богатых буржуа…

– Нептун… – рассеянно перебил его Адамберг. – Хорошо, Данглар, огромное спасибо. Возвращайтесь домой и ложитесь спать. И простите, что разбудил.

Данглар не успел и рта раскрыть, чтобы потребовать объяснений, – Адамберг остановил такси и запихнул его в салон. Данглар видел, как медленно уплывает в ночь, слегка сгибаясь под ветром, силуэт комиссара. Он улыбнулся, машинальным движением потянул руку к голове, чтобы почесать в затылке, и наткнулся на хвостик от помпона. Внезапно его охватила какая-то неясная тревога, и он – из чистого суеверия – трижды дотронулся до остатка былого украшения.



Добравшись до дому, Адамберг стал копаться в своей разнородной библиотеке в поисках книги о Нептуне-Посейдоне. Он нашел старый учебник истории, и на шестьдесят седьмой странице бог моря предстал перед ним во всей своей красе, с божественным оружием в руке. Несколько минут Адамберг разглядывал картинку, потом прочел небольшой комментарий и с книгой в руке, не раздеваясь, бросился на кровать. Он устал, был раздражен и обеспокоен.

Около четырех утра его разбудили вопли дерущихся на крыше котов. Он открыл в темноте глаза и взглянул на светлый квадрат окна напротив кровати. Его пиджак на дверной ручке напоминал неподвижный силуэт человека, как будто кто-то пробрался к нему в спальню и смотрел, как он спит. Чужак проник в его берлогу и не отпускал. Адамберг моргнул. Нептун и его трезубец. У него задрожали руки, заколотилось сердце. Его состояние не имело ничего общего с четырьмя пережитыми бурями. В нем боролись изумление и ужас.

Адамберг долго пил воду прямо из-под крана, смочил лицо и волосы холодной водой, потом начал открывать все шкафчики подряд в поисках спиртного, не важно какого, главное, чтоб было покрепче. Что-то могло остаться от ужина с Дангларом. Наконец он нашел странную глиняную бутылку, торопливо вытащил пробку, понюхал, прочел надпись на этикетке. Джин. Крепость 44°. Тяжелая бутылка ходуном ходила у него в руках. Он налил стакан до краев, выпил одним глотком, снова налил и снова выпил залпом. Адамберг почувствовал, что разваливается на куски, и рухнул в старое кресло, не выключив ночник.

Теперь, когда алкоголь сковал его тело, он мог думать, соображать, прикидывать. Попробовать взглянуть в лицо чудовищу, которого упоминание о Нептуне выманило из пещеры. Незаконный пассажир, страшный чужак. Непобедимый высокомерный убийца, которого Адамберг назвал Трезубцем. Неуловимый преступник, который тридцать лет назад перевернул его жизнь. Четырнадцать лет он гонялся за ним, преследовал, надеясь схватить, и неизменно упускал движущуюся мишень. Он бежал, падал, поднимался и снова бежал.

Он утратил надежду и потерял брата. Трезубцу всегда удавалось ускользнуть. Титан, дьявол, адский Посейдон. Поднимающий трехзубое оружие и убивающий одним ударом в живот. Оставляющий за собой пропоротые тела жертв с тремя кровавыми ранами в линию.

Адамберг выпрямился. Три красные кнопки на доске в его кабинете. Три кровавые раны. Длинная вилка с тремя зубцами, которой орудовала Энид, так похожая на вилы. Нептун, потрясающий скипетром. Все эти образы причинили ему сильную боль, взбаламутив душу и захлестнув страхом, как грязью.

Теперь он думал, что должен был связать пережитое жестокое потрясение с мучительно долгим путешествием рука об руку с Трезубцем. Никто не причинил ему большей боли, чем этот человек, ни один смертный не мог ввергнуть его в большее отчаяние. Ему следовало давным-давно залатать зияющую рану, нанесенную убийцей шестнадцать лет назад, и забыть о ней. Сегодня она внезапно открылась, и под его ногами разверзлась бездна.

Адамберг поднялся и начал ходить по комнате, сцепив пальцы на животе. С одной стороны, он чувствовал облегчение: как только его осенило, откуда дует ветер, в душе поселился покой. Смерч не вернется. Но внезапное возвращение Трезубца ужасало его. В этот понедельник, 6 октября, он возник, как проходящее сквозь стены привидение. Тревожное пробуждение, необъяснимое возвращение. Адамберг убрал бутылку и тщательно вымыл стакан. Он не понимал почему, с какой такой стати старик вдруг воскрес. Он не видел связи между своим появлением после выходных в отделе и возвращением Трезубца.

Он сел на пол, прислонился спиной к батарее, зажав ладони между колен и думая о двоюродном деде, который вот так же сидел в расселине скалы. Ему нужно сконцентрироваться и смотреть в одну точку, погружаясь все глубже, внутрь своих воспоминаний. Вернуться к первой атаке Трезубца, к первой вспышке. Он говорил тогда о Рембрандте, объясняя Данглару просчет в деле Эрнонкура.

Адамберг мысленно восстановил в памяти всю сцену: зрительные образы возвращались легче слов. Он вспомнил, как сидел на углу стола Данглара, увидел недовольное лицо своего заместителя, берет с отрезанным помпоном, бокал белого вина, падающий с левой стороны свет. Он говорил о светотени. Как он сидел? Скрестив руки? Или они лежали на коленях? На столе? В карманах? Что он делал руками?

Он держал газету. Он взял ее со стола, развернул и машинально листал во время разговора. Машинально? Или он просматривал ее? Да так внимательно, что длинная волна памяти выплеснулась на поверхность.

Адамберг взглянул на часы: пять двадцать утра. Он вскочил, надел мятую куртку и вышел. Семь минут спустя он вошел в ледяной предбанник отдела (котельщик должен был прийти к семи, но так и не появился). Комиссар поздоровался с дежурным и бесшумно проскользнул в кабинет своего заместителя, не желая оповещать ночную смену о своем присутствии. Он зажег настольную лампу и начал искать газету. Данглар был аккуратист, поэтому Адамберг нашел газету не на столе, а в шкафу.

Он стоя перелистывал страницы в поисках знака, но то, что он обнаружил, было куда страшнее. Заголовок на седьмой странице гласил: «Девушка убита тремя ударами ножа в Шильтигеме». Нечеткая фотография тела на носилках, голубой свитер, в верхней части живота три красных пятна в одну линию.

Адамберг обогнул стол и сел в кресло Данглара. Он держал в руках недостававший фрагмент светотени – три раны. Кровавый след, который он столько раз видел в прошлом, отмечал путь убийцы, чей образ шестнадцать лет покоился на дне его памяти. Фотография пробудила память, поселила в душе тревогу и воскресила Трезубца.

Он успокоился. Вытащил страницу с заметкой и, сложив, сунул во внутренний карман. Смятение улеглось, приступы дурноты ему больше не угрожают. И Трезубец, на мгновение воскрешенный простым наслоением образов, вернется в пещеру забвения.



Восемь участников квебекского десанта заседали при температуре +8° по Цельсию, что не могло не сказаться на их настроении. Все, наверно, провалилось бы, не вступи в игру лейтенант Виолетта Ретанкур. На ней не было ни перчаток, ни шапки, но она, в отличие от замерзших коллег, говорила сильным, уверенным голосом, отстаивая командировку, которая очень ее интересовала. Рядом с ней сидели Вуазне, прятавший нос в шарф, и молодой Эсталер, относившийся к разносторонне одаренному лейтенанту, как к всемогущей богине. Для него она была Юнона, Диана-охотница и двенадцатирукий Шива. Ретанкур убеждала, доказывала, подводила итоги, направив на это всю свою энергию и силу убеждения.

Адамберг, усмехаясь про себя, позволил ей вести игру. Несмотря на бурную ночь, он выглядел спокойно-расслабленным, глядя на его лицо, никто бы не подумал, что накануне он злоупотребил джином. Данглар наблюдал за раскачивавшимся на стуле комиссаром, к которому вернулась вся его беззаботность; казалось, он забыл вчерашнюю ссору и ночной разговор с богом моря. Ретанкур продолжала опровергать аргументы оппонентов, и Данглар чувствовал, что почва уходит у него из-под ног и неотвратимая сила толкает его к дверям «боинга», чьи моторы набиты скворцами.

Ретанкур победила. В десять минут первого отъезд в Гатино был проголосован семью голосами против одного. Адамберг закрыл заседание и отправился к префекту. В коридоре он остановил Данглара.

– Не бойтесь, – сказал он. – Я буду держать нить. Я очень хорошо умею это делать.

– Какую нить?

– Ту, что удерживает самолет, – пояснил Адамберг, сжав вместе большой и указательный пальцы.

Он покивал, подкрепляя обещание, и ушел. Данглар спросил себя, не посмеялся ли над ним комиссар. Но Адамберг выглядел абсолютно серьезным, похоже, он и правда думал, что держит в руках нити, не позволяющие самолетам падать. Данглар провел рукой по корешку помпона – с этой ночи он превратился для него в амулет. Как это ни странно, мысль о нити и фокуснике Адамберге чуточку успокаивала.

На углу находилась большая уютная пивная, где плохо кормили, а на другой стороне улицы – маленькое кафе, где почти не топили, зато еда была вкусная. Чуть не каждый день сотрудникам криминальной бригады приходилось решать принципиальный вопрос: что выбрать – чревоугодие в темной и холодной забегаловке или гастрономические страдания в старой пивной, где посетители сидели на бережно сохраняемых с тридцатых годов банкетках. Сегодня перевесил уют и центральное отопление: человек двадцать двинулись в «Пивную философов». Название было воистину нелепым – заведение ежедневно посещало человек шестьдесят легавых, не склонных размышлять над концептуальными понятиями философской науки.

Адамберг проследил взглядом за коллегами и направился к холодному бистро «Кустарник». Он ничего не ел в последние двадцать четыре часа, ведь ирландская еда была сметена порывом шквалистого ветра.

Доедая дежурное блюдо, он достал из внутреннего кармана мятый газетный лист и разложил на ска¬терти. Его заинтересовало это шильтигемское убийство, от которого повеяло ветром прошлого. Жертва, двадцатидвухлетняя Элизабет Винд, была убита около полуночи, когда возвращалась на велосипеде в свою деревню, расположенную в трех километрах от Шильтигема. Каждую субботу, вечером, она ездила этим путем. Тело было найдено в кустах в десятке метров от автострады. Первичный осмотр выявил ушиб черепа и три колотые раны живота, ставшие причиной смерти. Девушка не была ни изнасилована, ни раздета. Подозреваемого задержали почти сразу: Бернар Ветийе, тридцати восьми лет, холост, без определенного места жительства. Он спал у обочины и был мертвецки пьян. Жандармерия заявляет, что против Ветийе имеются веские улики, а сам он твердит, что ничего про ту ночь не помнит.

Адамберг прочел статью дважды. Он медленно качал головой, разглядывая голубой свитер с тремя окровавленными отверстиями. Нет, невозможно. Кому, как не ему, знать это. Комиссар колебался, машинально водя рукой по газете, потом вытащил телефон и набрал номер.

– Данглар?

Заместитель ответил ему с набитым ртом – он сидел у «Философов».

– Можете найти мне координаты командира жандармерии Шильтигема, департамент Нижний Рейн?

Данглар знал наизусть имена всех комиссаров полиции Франции, но с жандармским начальством дело обстояло хуже.

– Это так же срочно, как поиск Нептуна?

– Не совсем, но одного порядка.

– Я перезвоню через четверть часа.

– Во всей этой суматохе не забудьте о ремонте котла!