Сергей Карнаухов

Мы пришли за миром. Сильнее смерти. Документальная повесть. Первый сезон (февраль — март 2022 года)

Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей, и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи. И сказал мне: сын человеческий! оживут ли кости сии? Я сказал: Господи Боже! Ты знаешь это. И сказал мне: изреки пророчество на кости сии и скажи им: кости сухие! слушайте слово Господне!» Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь. Книга пророка Иезекииля, глава 37, стихи 1–10
Основано на реальных событиях, но некоторые персонажи, имена и события вымышлены — для придания большей художественной ценности.

Предисловие

Обо всех событиях, представленных в книге, мне рассказали непосредственные участники боевых действий. К моменту завершения подготовки первого сезона документальной повести (и да, вместо традиционных частей и глав у нас «сезоны» и «эпизоды», дабы сохранить кинематографичность) стало понятно, что историй у очевидцев и героев столько, что их достаточно для создания бесконечной антологии подвигов нашего народа.

Вас не должны смущать не свойственные обычным «документалкам» объемность характеров героев и острота их переживаний. Мне удалось встретиться, побеседовать с большинством из них или хотя бы получить комментарии, и, приступая к тексту, я принял решение оставить события максимально приближенными к тому, что было в реальности, такими, как о них рассказали герои. Многое покажется вам удивительным и невероятным. Но вы держите в руках настоящую документальную повесть об СВО и парнях, защищающих интересы Родины как раз в те минуты, когда выходит эта книга.

Перед вами первый сезон — первый сборник эпизодов, которые получат свое развитие в сезонах следующих.

Главная задача книги — запечатлеть жизнь на фронте, рассказать о реальной войне и показать величие и красоту русского воинства.



Сергей Карнаухов

Посвящается героям, которые в эти минуты защищают Россию, и каждому, кто отдал свою жизнь в борьбе с неонацистами




Эпизод 1





— Семён! Уйди с линии огня! — закричал комбат. — Какого лешего лезешь под пули?! Мало тебе ранений?!



Комбат, невысокий коренастый мужик с залысинами, стоял со штурмовой группой возле дома шестнадцать. До 2014-го он служил в СБУ Донецка. Его всегда можно было отличить от других военных из-за характерной формы. Он очень не любил «натовский стандарт» камуфляжа, поэтому всегда носил обычную «флору» из далеких девяностых. Говорили, что где-то взяли склад, откуда он вывез целую партию одного размера. Теперь всегда был чист и опрятен, чего, собственно, требовал и от подчиненных.

Всего в каких-то ста метрах — в восемнадцатом доме — уже неделю как прочно закрепился взвод украинских морпехов, и, казалось, ничто не способно выбить их из этого здания. Вчера привезли сканер для радиоперехватов. Парни засели мониторить. Выяснилось, что украинские танки, которые после ударов по нашим вдруг исчезали, передвигаются по глубоким катакомбам, вырытым еще в 2017 году, когда американцы взялись строить оборонительные сооружения для будущей войны.

От восемнадцатого дома тянулась разветвленная сеть заглубленных коммуникаций, за последние восемь лет превративших поселок в подземный город. Танк может спуститься в катакомбы и пересечь две улицы, выползая за яблоневым садом выбеленного дома, где жила старушка, почти все время проводившая на лавочке возле ворот. За время боевых действий она, казалось, настолько привыкла к звукам выстрелов, что воспринимала их как приглашение к просмотру очередного «представления». У парней даже был спор, глухая она или нет. Дело в том, что несколько раз исчезнувший под землей танк появлялся в огороде бабули и фактически из-за ее спины производил выстрел по позиции наших. Содрогалось все вокруг, вылетали стекла, осколки рассыпались на сотню метров, пыль вставала на долгое время, превращая яркий пейзаж малороссийской деревни в монохромный мир войны. А бабушка, опираясь на самодельную клюку, под которую она приспособила сухую палку, лишь замирала, словно в ожидании развития сюжета.



Семён пробрался к комбату и, пригибаясь от безостановочно летящих пуль и осколков бетона, наклонился к нему и прокричал:

— Командир, надо заваливать бабушкины катакомбы! Мы дальше не продвинемся! Танк еще пару раз появится, пристреляется и точно снесет наши укрепления! Разреши, я сам, помощь не нужна. Я аккуратно!





Комбат больше всего не любил подобные выходки. Опыт войны показал, что любая суета всегда приводит к ранениям и смерти. Только последовательная, пошаговая, спланированная стратегия боя позволяет достигать успеха. Все остальное — ненужный риск. Бои за Саур-Могилу в 2014 году сильно изменили его представления о войне и тактике, которую он осваивал еще в Казанском высшем военном танковом училище.

Но сейчас выхода не было. Они застряли на долгие семь дней, из-за чего стоял целый кусок фронта. Прорвать его артой или авиацией было невозможно. Потому что в ста метрах от боевых действий жила эта крохотная бабушка, а за ее спиной периодически появлялся исписанный нацистской свастикой украинский танк, не дававший возможности продвинуться ни на метр.

Комбат, придержав Семёна за руку, отвел его в сторону, где можно было выпрямиться, взял его за плечи, несильно тряхнул, посмотрел в глаза и молча одобрительно кивнул. Семён поправил шлем:

— Ну, командир, не поминай лихом!

Комбат махнул рукой и быстро перебежал в соседнюю комнату, откуда штурмовая группа, включившись в бой, заливала позиции нациков свинцовым огнем.

Семён задумал под покровом ночи забросать улицу дымовыми шашками и пробраться к бабушке в дом. Там, определившись по тактике, пройти к «выходу из катакомб», заминировать их и, дождавшись, когда оттуда выйдет танк, подорвать «яблоневый сад». И заодно эвакуировать полюбившуюся всем бабушку в безопасное место.

Быстро продумав план, Семён застегнул рюкзак, выпрямился, вздохнул — груз получился тяжеленный — взял дымовые шашки и выдвинулся к месту. Он осознавал, что все вокруг простреливается украинцами, но шанс уцелеть все же был.





Эпизод 2





Семён — человек непростой судьбы. Почти всегда он ходил в солнцезащитных очках. Снимал их только ночью. Поэтому никто не знал, какого цвета у него глаза. Говорят, синие. Черные густые волосы с проседью и черная, всегда ухоженная борода. Спортивный, с мощным торсом и мускулистыми руками, ростом чуть выше ста восьмидесяти. Внешне он был совсем не похож на обычного российского военного. Больше напоминал былинного дружинника — не хватало только кольчуги и шлема с копьем — ну или спецназовца из какого-нибудь голливудского фильма.

В коллективе Семён никогда никому ничего не рассказывал о себе. Любые разговоры считал пустой тратой времени. Хотя других слушать любил. И при этом внимательно смотрел на человека. Для этого ему и нужны были очки — они скрывали его пытливый взгляд. Он знал, как анализировать собеседника, умел это делать и, говорят, даже учился этому на особом факультете «вышки».





Специальность Семёна была совершенной загадкой. Что-то связанное с оперативной работой. Где он провел всю жизнь, узнать до сих пор никто не смог. Но все знали, что у него есть чему поучиться. Что было совершенно точно, так это то, что он умел работать с людьми, понимал их, а они ему верили. Также было очевидно, что за спиной Семёна был богатый боевой опыт. Обе чеченские и какие-то специальные командировки. Еще у него было много, как это сейчас говорят, лайфхаков, но не житейских, а военных, и они часто пригождались в бою. Это и тактика, и навыки стрельбы, и работа с минометами разных типов. Обычно он охотно делился своими знаниями, все показывал очень детально, но потом требовал от тех, кто у него учился, чуть ли не экзамен сдавать. Со временем все доросли до уровня Семёна. Война учит быстро… Но слава профессионала оставалась за ним в любой ситуации. Вот и сейчас, когда он вздумал уничтожить «козырек»[1] — выход, за которым прятался целый танк, — вся штурмовая группа обдумывала, как обеспечить ему проход к дому бабушки.

* * *

Улица была широкой и прямой, заканчивалась посадкой и балкой — небольшим овражком с ручьем. В этот овраг нацисты налили тонны бетона, и оттуда вся улица была видна как на ладони. Мощные тепловизоры работали у них без перерыва. Даже перейти улицу было невозможно, а уж о том, чтобы продвинуться на сотню метров, речи тем более не было. Дополнительной гарантией того, что Семёну «суицид» удастся, был снайпер морпехов. Наш «биатлонист» Аркадий из Новосибирска, прекрасный стрелок, выискивал его практически без перерывов, но выявить огневую позицию так и не сумел.

Примерно к двум ночи перестрелки стихли.

Семён уже почти час сидел с пээнвэхой[2] и наушниками у точки «выхода». Это был пролом в стене от попадания танкового снаряда. Рядом чернел сгоревший украинский БТР[3] с обуглившимися телами мобилизантов новой волны, так и не вкусивших «прелестей» первого боя. Он, не отрываясь, смотрел в направлении балки, одновременно слушая радиоперехваты переговоров националистов на той стороне.

В два тридцать ночи Семён должен был выйти. Разработали несколько сценариев — от отвлекающего выстрела из РПГ[4] по пустующему дому, рядом с которым стояло еще два сгоревших БТР нациков, до сложных тактических схем.

Парни решили все обсудить, оставив у позиций только дозорных. Кто-то из штурмовой группы ушел за кипятком, а Молодой, Володя из Красного Сулина, развернул карту, приспосабливая тусклый фонарик. Вдруг в помещение вбежал один из дозорных и знаком показал всем скорее идти за ним. Парни вскочили. Все прильнули к своим бойницам и уставились на еле заметный силуэт Семёна, очень быстро исчезнувший в доме бабушки.

Никто ничего не понял. Находившийся рядом с Семёном пулеметчик Данила сказал, что тот сидел-сидел, потом положил на ящик «тепляк»[5], надел рюкзак со взрывчаткой и, не пригибаясь, в кромешной темноте спокойно перешел улицу и так же, не суетясь, дошел до старушкиного дома. Комбат впервые за многие дни улыбнулся. Попросил закурить. Хотя еще утром сам всем сказал, чтобы бросали, потому что «не напасешься на вас курева» и что «вся гуманитарка на батальон из-за вас состоит только из сигарет». Парни были не согласны: можно подумать, что никто не ест и не воюет, а только курит!

— Все на позиции! Будите остальных, быстро! — скомандовал комбат.

Очень скоро все были на своих местах. Начались тяжелые минуты ожидания. Рацию и связь Семён с собой не брал. Никакой электроники. Только оружие, взрывчатка и еда для старушки. До рассвета оставалось совсем немного. Спасало то, что погода портилась и светлеющее небо стремительно заволакивали тяжелые черные тучи, обещающие проливной дождь. Значит, у Семёна было немного больше времени, чем отводил суточный круг…

Эпизод 3





— Да уж… — шепотом произнес Семён и снял тяжелый штурмовой шлем.

Шлем «Спартанец» Семёну очень нравился, и не только из-за названия. Несколько раз принимая на себя осколки, тот спасал ему жизнь. Поэтому Семён считал его своим настоящим другом.

На покупку шлема и бронежилета перед командировкой деньги ему собрали старые друзья. Все случилось в конце февраля. Семён планировал первый раз в жизни отпраздновать свой день рождения с боевыми друзьями, бывшей женой и двумя детьми. Супруга как раз развелась с очередным мужем, и Семён подумал, что хотя бы на пятидесятилетие удастся собрать всех вместе. Он даже решил, что за столом попробует ощутить, каково это, когда вся семья вместе, и вообще, как это в целом — семья. Но 24 февраля ранним утром позвонили бывшие коллеги, рассказали о приказе Верховного. Семён с грустью посмотрел на письменный стол, где лежал список друзей, которых он планировал собрать на юбилей 10 марта, а уже вечером два его боевых брата стояли в гостиной с полной амуницией. «Спартанец» был куплен вместе с целым баулом каких-то новых натовских примочек, и отказываться от них не было никакого смысла, даже во имя идеологии. Спустя двенадцать часов Семён уже переходил границу за Матвеевым Курганом. С юбилеем не получилось, как, впрочем, и с семьей, да и со всей нормальной человеческой жизнью — ее он так и не увидел.

* * *

Волосы Семёна взмокли. Он смахнул пот с лица и прижался к стенке бабушкиного дома возле входной двери. Снял рюкзак. К рюкзаку пристегнул карабином шлем. Взял «тепляк» и замер, изучая местность вокруг.

Сердечный ритм постепенно восстанавливался после пятиминутного марш-броска. Отсутствие в биографии даже одного отпразднованного дня рождения сегодня помогло ему перейти адскую улицу.

Уже несколько ночей он наблюдал за позицией боевиков-морпехов. Два дня назад в перехватах он услышал, что сегодня будут праздновать день рождения замкомандира бригады Вольфа. Начали они за обедом, когда выдался первый перерыв. Несмотря на строгую дисциплину в бригаде, своему ближайшему кругу Вольф разрешил расслабиться. Наступления «орков» (так русских называли враги) никто не ждал, поэтому было время и погулять. К вечеру из соседнего села привезли девушек, давно помогающих вэсэушникам переживать тяготы службы и считающих это своим личным «сексуальным джихадом». Морпехи вели перестрелки до двух ночи, отвлекаясь только на тосты за Вольфа и походы в блиндажи, где их после небольших перерывов ждали украинские «джихадистки».

Семён сообразил, что с наступлением ночи им точно будет не до улицы. Тем более что все подходы плотно заминированы и бояться, как им казалось, было нечего. Измотав противника шквальным огнем, они почти все удалились на празднование юбилея. Семёну оставалось только дождаться, когда два дозорных покинут свои позиции. В тепловизор все было хорошо видно, и он не пропустил долгожданный момент — морпехи удалились. Теперь ему хватило бы и пяти минут.

Оставался только один фактор — снайпер. Но здесь Семён полагался на удачу. Ну или на Божий промысел. О нем постоянно твердил комбат, приговаривая: «Бог не выдаст, свинья не убьет!»

Снайпер не выстрелил.

Но все равно Семён себя сильно ругал. Ведь это было безумие — плохой пример для молодых бойцов. Такой героизм почти всегда заканчивается гибелью. Бесстрашие, убивающее само по себе. Не боится умереть только мертвый. Бесстрашный боец — уже труп. Это Семён помнил еще со времен обучения на курсах в академии. Тогда он узнал, что почти все самые невероятные воинские подвиги являлись результатом опыта, расчета, знаний военного дела.

Но что сделано, то сделано…

Тишину и размышления прервал женский голос:

— Внучок, заходи, только тихо!

Семён через прицел с функцией ночного видения посмотрел в направлении голоса и увидел, как через щелочку в двери в абсолютной темноте на него смотрит та самая бабушка с лавочки.

Помня об «эсбэушных бабушках», которые вот так заманивают приезжих журналистов и активистов в ловушки боевиков, Семён нащупал в кармане бронежилета гранату и взял наизготовку автомат. Быстро вошел в дом. Несмотря на хмурую погоду снаружи и надвигающийся дождь, в комнате было тепло и уютно. Семён осмотрелся через прицел, даже успел заглянуть на чердак, вход на который находился возле второго выхода из дома, откуда бабушка попада́ла в огород. Осмотр прошел настолько стремительно, что старушка даже сказать ничего не успела. Она присела на лавочку, рядом поставила ведро, в нем блеснула колодезная вода.

— Да нема никого, я одна тут! Эти, вон, ко мне даже не заходят. Пойдем, я покажу тебе чего… Ты не бойся. Помоги только крышку погреба поднять. А то самой тяжело давно…

Вот тут Семён почувствовал неладное. Про погреб он не подумал. А там как раз и могла быть мина. Возможно, старушке и было все равно, но самому гибнуть вот так глупо совсем не хотелось.

— Мать, — шепотом начал Семён, — что там у тебя? Засада? Сразу говори! — Семён наставил на нее автомат и начал медленно приближаться, чтобы рассмотреть ее лицо и главное — глаза. Взгляд у бабушки был невозмутимым и спокойным, края губ сдвинуты, но всё равно было видно, что она улыбается.



— Ты ж русский… Ты ж не бандеровец этот! Там я тебе бумаги покажу. Сама писала. Спрятала в картошку. Помоги, не бойся.

— А что за бумаги? — Семён не отводил от нее ствол автомата.

— Да я ж тебя такого давно ждала! Вот, думаю, придете рано или поздно! А тут вижу — идешь… Я ж всегда в окошко гляжу. Сижу с Васькой, с котом, смотрю, как вы палите друг в друга. А тут давеча с восемнадцатого дома, с Дуськиного, все эти вояки потика́ли. В балку отправились. Я сразу поняла, что кто-то придет. Ты и пришел. А я нарисовала там, где они окопы нарыли. И где танк спрятали. И еще — где мины закопали. Там же все в минах у меня на огороде. А я им сразу сказала, вы копайте там, как хотите, но мне тропинку оставьте, мне картошку сажать, хоть узенькую, но оставьте — сами же потом придете за едой. Ну они и оставили. Там я воткнула пеньки и тряпочки от наволочки белые привязала. Даже в темноте видно. Но лучше я покажу. Я нарисовала карандашом. Пойдем!

Семён сразу вспомнил известную всем «бабушку с красным флагом» и подумал, что эта точно не врет, — уже убили б его, если бы была засада. А что касается возможного «подарка», так это мы сейчас решим.

Семён снял карабин с броника и пристегнул к ручке крышки погреба. Привязал трос, взял бабушку за руку и вместе с ней зашел за печку. И медленно стал открывать погреб.





Крышка открылась. Ничего не произошло. Семён подошел к погребу, аккуратно придерживая трос, и посмотрел через прицел вниз. Все было тихо.

— Ну, давай, мать, полезли!

Спустившись вниз, он очень аккуратно начал разбирать картофельную кучу, пока не нащупал бумагу. Бабушка стояла в абсолютной темноте. Семёну снова приходилось смотреть на все через ночной прицел.

— Мать, я включу фонарик, а ты, прошу, не двигайся! — при свете фонарика Семён наконец-то смог разглядеть бабушку. Это была самая настоящая русская женщина, всю жизнь прожившая здесь, на хуторе. Крепкие руки, потому что все делала сама, без всякой надежды на мужскую помощь. И самое важное — очень трезвый взгляд и, однозначно, ясное мышление. Да, похоже, ему повезло сегодня во второй раз.

— Я все понимаю, сынок, ты не думай. Смотри, — она протянула руку за листом с еле заметными линиями и крестами. — Вот тут посвети! — она показала на бумаге линию. — Здесь заканчивается дорожка. И сразу там — эти их бревна с зеленой тканью. Там танк стоит. Я попросила у них разрешения прятаться в этом подвале, когда сильный дождь или стрельба. Они ж мне крышу-то всю пробили. Дождь начнется — вся хата будет в воде. А немного дальше, до Гришкиного огорода, у них окопы начинаются. Но я иногда хожу, они меня не трогают. Что надо, ты скажи, я сделаю.

Семён смотрел на бабушку, слушал и улыбался. «Какая же она красивая! — думал он. — Как все-таки важно постареть красиво и правильно, сохранить себя и остаться человеком!» Семён сразу вспомнил смерть своей хорошей подруги. В той истории тоже была ветхая старушка — казалось бы, невинная симпатичная бабушка. Но увы, первое впечатление оказалось фатально обманчивым…

* * *

Неделю назад в Мариуполь приехали журналисты. В очередной тур. Семён с двумя штурмовиками всю поездку охранял их. Добрались до «Азовстали». Москвичи разбрелись по квадрату. Семён следил, чтобы никто не выходил за «флажки», — хотя все вокруг казалось мирным, где угодно могли оказаться неразорвавшиеся мины, и журналистам велели никуда не ходить.

И вдруг прогремел взрыв. Совсем не сильный, почти неслышный на фоне громыхания снарядов, достающих азовцев в подземельях ахметовского завода. Скорее всего, это была эфка[6]. Из подъезда дома, находящегося буквально в десяти метрах, повалил дым, столбом поднималась пыль. Семён забежал туда и оцепенел. Красивая журналистка лежала вся в крови, вывернута грудь, из плеч торчат обломки деревянного ящика. Рядом — скрюченное, без рук, тело старой женщины и половина котенка. Как рассказывали потом очевидцы, бабушка попросила журналистку помочь достать котенка из-под тяжелого стального листа, накрывавшего ящик. Девушка без единого сомнения кинулась помогать. Зашли в подъезд, видимо, старушка взялась за лист, журналистка потянула вместе с ней. Взрыв и моментальная смерть.

Семён, видевший в своей жизни сотни смертей, содрогнулся. Но не от самого факта гибели, а от осознания: как же нужно ненавидеть весь мир, чтобы, находясь, как говорится, одной ногой в аду, пойти на такое! Это давало Семёну пищу для серьезных размышлений о том, во что безвозвратно превратились украинцы под влиянием западных политтехнологий, которые он хорошо знал по прошлой работе.

* * *

На улице загудел ветер, послышался стук первых капель дождя. Прошло несколько минут, и прямо в комнату, в заранее приспособленную бочку пролился шумный ручей воды.

Семён вдруг понял, что это его шанс незаметно попасть в катакомбы.

— Мать, а ты как ходишь в подвал — тот, где танк? Есть у тебя какая-нибудь накидка? — Семён с надеждой посмотрел на бабушку.

— Конечно! Вон там в сенях — кусок брезента. Накинула его да пошла.

— А ну, пойдем быстро! — Семён помог бабушке подняться. Она показала ему накидку. Он еще раз заглянул в ее «карту». Надел рюкзак, сверху накинул брезент.

— Так, мать… Где твоя клюка? Ну палка, с которой ты ходишь?

— Так вон она, у стены! Бери!





Семён сжался под брезентом, визуально сильно уменьшившись в размерах, и, опираясь на клюку, сделал два шага — как и бабушка, прихрамывая на правую ногу.

— Ну как, похож? — улыбнулся он.

Он только сейчас увидел за ее спиной, в углу еле заметный огонек лампадки и лик на иконе. Чей, понять было невозможно. «Да это и неважно, — подумал Семён. — И благословение от комбата сейчас не помешало бы!»

— Мать, благослови! — вырвалось вдруг у Семёна.

Старушка подошла к Семёну и перекрестила его. Неожиданно стало очень тепло на душе. Семён вспомнил детство, собственную бабушку, маму, запах лета и много солнечного света, льющегося в кухню, где все сидели и ждали, когда он проснется.



Семён повернулся к выходу, снова съежился и пошел сквозь проливной дождь по белым повязкам на столбиках, аккуратно расставленными бабушкой вдоль тонкой тропинки, идущей к танку через минное поле.

Оставалось совсем немного. Дойти до «козырька»… Проникнуть внутрь… Заложить мину… Взвести часовой механизм… Семён прошел метров тридцать, и тут его ослепил луч фонарика, зажегшегося метрах в двадцати от входа в катакомбы.

— Никифоровна, ты? — донесся до Семёна мужской голос. Семён съежился еще больше и махнул в свете фонарика палкой. В этот момент за его спиной в диалог вступила бабушка:

— Ну а кто?! Ты ж крышу не починил. Ливень-то какой!

Семён, не снижая темпа, шел к козырьку. Фонарик погас. Ничего подозрительного больше не происходило.

«Вот это бабуля!» — подумал Семён, оказавшись перед входом в хорошо укрепленный бетоном с торчащей арматурой «домик для танка». Посмотрел в прицел автомата. Вокруг танка, стоявшего на небольшом расстоянии от входа, было тихо. Он залез внутрь, без задержек достал мины и несколько пачек взрывчатки. Все сложил у бочек с соляркой и ящиками с боекомплектом для танка. Вставил детонатор в шашку и взвел часовой механизм. Изначально он планировал взрыв через часик, когда нацики наведут на наши позиции артиллерию, но, подумав, решил сократить время до двадцати минут.

Семён, скукоженный, прихрамывая и все так же опираясь на клюку, возвращался к дому. Вслед ему никто не посветил. Проливной дождь лил так, что даже под ногами ничего не было видно. За несколько шагов до двери Семён остановился. Оглянулся. На позициях морпехов было тихо. Никакого движения. Видимо, и дозорный ушел отмечать день рождения зама бригады Вольфа.

Семён вошел в дом, повернулся к вешалке и повесил накидку на место. Снял с себя бронежилет и шлем. Надел их на бабушку. От неожиданной тяжести она аж присела.

— Ой, как же я пойду, сынок? Это же как тяжело-то!

Семён поднял автомат и начал искать кота.

— Мать, где твой кот? Скорее!

— Ой, он, наверное, от дождя спрятался где-то в сарае. Он туда любит ходить за мышами. Там куры у меня.

— Ладно, — Семён обхватил бабушку правой рукой, сгреб в охапку и выбежал с ней на улицу, закрывая собой от возможного выстрела снайпера.

Дождь заканчивался. Заканчивалась и дистанция до позиции. Как в замедленном кино, Семён преодолевал эти последние метры — до момента, как бабушка будет спасена. О своей жизни он в эти минуты не думал.

В окнах уже были видны фигуры его товарищей. Он впервые со стороны увидел, как грозно выглядит позиция родного батальона. Сотня с лишним стволов нацелена на нацистских морпехов. Пулеметы, минометы, гранатометы… Казалось, что сорвать с цепи огненный шквал может любая случайность.

Осталось всего два шага, когда взрывная волна приподняла Семёна и бабушку, как пушинки подбросив их вверх и в сторону — в направлении деревянного забора, отходящего от угла дома, служившего укреплением для наших. Взрыв был такой силы, что волной разбило стекла, вырвало куски бетона и деревьев, и все это вместе снесло мешки с песком из оборудованных ими бойниц.

Но это была только первая волна. Взорвался склад с вооружением, расположенный за танком в катакомбах морпехов. Пыль полностью закрыла обзор, через ночную улицу не стало видно позиций боевиков. Спустя минуту в нашу сторону «полетело» все, что только было у украинских боевиков. Началась жесточайшая перестрелка.

* * *

Семён открыл глаза. Потеря сознания была совсем недолгой. По лицу струилась кровь. Осколки сильно посекли кожу на голове. Когда Семён, падая, проломил крепкий забор и сквозь него упал на кирпичные обломки, он повредил нос и левую руку. Двигаться было невозможно, но он попытался привстать, чтобы увидеть, что с бабушкой.

— Живая-живая! — кто-то из бойцов поднял Семёна и потащил в укрытие…



Эпизод 4

Сегодня Семён проснулся в отличном настроении. Вынужденные трехдневные каникулы в лазарете заканчивались. И бабуля, живая, тоже была тут, в соседней палате. Броник очень сильно ее придавил, но ничего не сломал. Обычные ушибы, шок. Да и в целом, после стольких лет в оккупации, долгого ожидания своих она дождалась! Все полученные травмы она считала мелочью, особенно в сравнении с тем, что пришлось вынести Евдокии из того самого восемнадцатого дома.

Никто не знал, что стало причиной конфликта Евдокии с вэсэушниками. Достоверно было известно только одно — она не пустила их к себе на расквартирование, после чего в ее доме страшно скандалили. Затем все затихло. А на следующий день нашли ее тело — Евдокию расстреляли одновременно из двух автоматов в упор…

* * *

Разведка отработала. Комбат собрал штурмовиков на оперативку. Последствия вылазки Семёна были такими: катакомбы завалило взрывом, «броня» под землей ездить перестала, боеприпасы взлетели на воздух (остался совсем небольшой запас — несколько ящиков с патронами, мины, оставшиеся не выпущенными, и немного гранат).

Кроме того, после взрыва более тридцати человек морпехов — а это почти взвод — получили ранения. Число жмуров в эфире не называли, это вэсэушники всегда тщательно скрывали. Нацисты запросили караван с тыловым обеспечением и санитарные машины для эвакуации трехсотых. Эвакуация требовалась срочно — успеть спасти хоть кого-то.

Комбат показал на карте крутой петлеобразный изгиб дороги: с одной стороны она обходила болота, с другой — овраги.

Он обвел это место красным карандашом.

— Аркадий, слушай внимательно, — начал комбат. — Ты отличный снайпер, но тут пока без тебя справятся. Ты давай завтра выступай с группой, устраивайся на лежку. Твоя задача — остановить колонну и положить как можно больше нациков.

— Есть! — лаконично отрапортовал Аркадий.

— Командир стрелковой группы, ваша задача, как обычно, выкосить весь «укроп»! Только учтите ошибки прошлого. Помните Димона, парней, Варю и… Долли тоже! Всем понятно?!

Вся группа понимающе кивнула. Задача и правда была абсолютно понятной: надо было сжечь очередную колонну снабжения укронацистов и при этом не забыть ряд важных моментов…

* * *

В начале марта в районе Изюма батальон спрогнозировал маршрут снабжения большой группировки украинских вояк. Вышли в засаду. Заминировали участок дороги. Расставили позиции. Приготовили и навели минометы. Подняли квадрокоптеры.

Колонна оказалась мощнее, чем ожидалось. Впереди — БТР, за ними — три танка. Много личного состава. Везли топливо и боеприпасы. Разведчики сообщили расчеты. Стало понятно, что придется рискнуть. Снайпера сориентировали на уничтожение пулеметчиков и операторов «Джавелинов».

Замерли. Колонна укронацистов, подходя к повороту, словно чувствовала, что впереди их ждет засада. Хотя, скорее всего, они, изучив карту, поняли — это самое удобное место, чтобы сжечь их дотла. Именно здесь трасса оказывалась зажатой между двумя возвышенностями. И вся вражеская «броня» становилась как на ладони.

Первые два БТР разнесло взрывом противотанковых мин. Из машин вылезали раненые в тлеющей одежде и, падая на землю, пытались сползти на обочину. Их решили не убивать — взять в плен. Они могли хоть что-то рассказать и прояснить обстановку. Во всяком случае так сначала казалось.

Постреляв рядом, пленных свалили в ров с грязью и остатками снега, поставили Молодого держать их на месте, что он и делал, стреляя над головами, если те пытались выползти.

Гранатометчики одновременно раздолбали танки, да так, что почти сразу во всех трех сдетонировал боекомплект. Башня второго танка отлетела со скоростью пробки от шампанского и чуть не раздавила наших стрелков, ведущих бой с сидевшими в грузовиках укровояками.

Все горело, дымилось, взрывалось. Погибшие с трудом были различимы между груд искореженного металла. Раненые истошно стонали и ползли по грязному асфальту, за ними тянулся кровавый след. Из-под колес грузовиков пытались отбиваться наиболее опытные и везучие вэсэушники. Но у наших наготове был снайпер-«биатлонист» Аркадий из Новосибирска. Он заранее занял позицию лежа и из своей ветеранской эсвэдэхи[7] с глушителем выщелкивал огрызающихся нацистов по одному. Выросший на компьютерных играх, всегда соблюдавший этику Аркадий каждый раз при попадании в цель громко вскрикивал: «Хедшот!»[8] И он не врал. Бил всегда четко в цель. Трехсотых у него не было.

Через пятнадцать минут комбат по рации начал останавливать стрельбу. На это потребовалось время. Вмиг такую машину смерти не остановишь. Она всегда еще какое-то время «катится» по инерции.

Дальше предстояло зачистить остатки колонны и подобрать раненых пленных. Штурмовики выдвинулись под прикрытием стрелков и Аркадия, который в такие моменты был особенно сосредоточен. Снайпер хорошо понимал: у него есть возможность видеть ситуацию со стороны, поэтому в нужный момент он реально сможет спасти жизнь своих боевых братьев.

Шли аккуратно, от машины к машине. Сначала все было чисто. Но в последнем грузовике на полу под грудой тел в луже крови лежали пять нациков — абсолютно целехонькие. Опытные правосеки[9] уже при первом выстреле упали на пол, сразу смекнув, что к чему, и сопротивляться не собирались. На первый взгляд поведение понятное — наверняка на войну они шли убивать и грабить, а не воевать и тем более не погибать за идею. Их быстренько связали, построили в колонну и погнали вслед за ранеными. Но нацики не шли, упирались, всячески тормозили движение. Двое вдруг присели и попросили воды, мол, нет сил, ранение, хотя никакого ранения у них не было. По неопытности наши сразу и не поняли, для чего они время тянут.

Пленным дали воды, обоих подняли, и только группа возобновила движение, как ударила украинская арта. Это уже потом оказалось, что один из правосеков лежал под трупами и наводил артиллерию. В суете его никто не заметил. Он набрал своего командира и сунул телефон в карман. Он подождал, когда все русские соберутся. Как только подконвойный бандеровец попросил воды — а это был условный сигнал, — арта ударила по квадрату.

Трое штурмовиков как раз спускались с противоположного склона, чтобы разобраться, что там за заминка с пленными. Два снаряда попало в них, не оставив от парней практически ничего. Следующие прилеты были уже по тому месту, где стояли остальные. Они успели запрыгнуть в полные воды́ и грязного тающего снега придорожные ямы. В итоге четверо раненых и трое погибших… Это большие потери. Очень большие…

* * *

В батальоне служил Леха. Шахтер, бывший тяжелоатлет. Здоровенный, почти два метра ростом, человек невероятной физической силы. Когда-то он развлекал луганчан тем, что зубами, коих теперь у него оставалось совсем немного, мог тянуть за собой самосвал. Фокус это был или нет, никто не выяснял. А вот боекомплекты и раненых он носил на руках, словно щепки. Позывной у него был Тягач, он его сам придумал, а все согласились.

Тягач был человеком добрым, но злить его никому не советовали. И вот сейчас Тягач «завелся» сам. Он бежал к пленным, и его товарищи понимали: сейчас он их раздавит. На его глазах только что погиб самый близкий друг, воевавший с Тягачом с 2014 года.

Сельский учитель Дмитрий всю жизнь преподавал географию и очень много знал интересных историй. В минуты отдыха он рассказывал их бойцам штурмовой группы. А еще Дима был человеком необычайной отваги и благородства. И за все годы никто не слышал от него ни одного матерного слова. Все его очень любили и уважали.

В 2014-м в батальоне он познакомился с медсестрой Варей. Обычная, кстати, история для любого воинского соединения. Комбат их расписал по законам военного времени. Своих детей Варя родить не успела — не до того раньше было. Зато теперь воспитывала семерых приемных. Дима всегда боялся погибнуть. Говорил, как же она без меня их вырастит? И вот теперь случилось самое страшное.

Тягач почему-то сразу понял, что арту навел тот пожилой мужик — лысый с чубом. После обстрела он стоял, гордо выпятив грудь, улыбался, приподняв пушистый ус и слегка прищурив маленькие серые глазки, похожие на рыбьи, бесцветные, ничего не выражающие. Леха схватил чубатого правосека и бросил его, как кусок полена, на искореженный корпус БТР. Боевик громко ударился спиной и головой о развороченную броню и, как в кино, медленно сполз, тяжело и болезненно застонав. Леха подошел, поднял его и дальше тащил за собой до русских «Тигров» и потом лично сдал в комендатуру.

Наутро, когда все закончили писать длинные объяснительные о понесенных потерях, приехали особисты, «военная контрразведка». Леху потащили на допрос. После чего увезли в неизвестном направлении. На следующий день батальону сообщили, что Тягачу предъявили обвинение за телесные повреждения, нанесенные чубатому нацику.

После комендатуры все собрались в штабе с комбатом — «на разбор полетов»! Зачисти штурмовики колонну под ноль — не накрыли бы нацисты наших артой. Тем более что и пленные оказались обычными, очень недалекими мобилизантами, которые вообще ничего не знали и даже не понимали, что сейчас происходит в их стране.

Потеря боевых братьев дала подразделению необходимый опыт. Но боль и злость на себя за совершенную глупость, которая привела к трагедии, изменили батальон навсегда.

* * *

Варя… Мы не знали, как сказать ей о том, что Дима погиб. Она стояла перед штабом и не двигалась. Комбат буквально физически не мог к ней подойти…

Варя, надежная, со стальным характером, не боявшаяся смерти. Отважная фронтовая медсестра… Казалось, она могла все. Но был у нее тот, кого было страшно потерять, как снежинку… Да, она так и говорила: «Димка, моя снежинка — ранимый и любимый!» Невероятная, особенная любовь двух несгибаемых людей. Про таких даже говорят, что они обязаны умереть в один день. И вот сейчас комбату предстояло сказать, что «снежинки» больше нет. Нет и никогда не будет… Варя даже не сможет в последний раз поцеловать любимого. Все, что осталось от Димы, уместилось в небольшом полиэтиленовом пакете.

Комбат встал за стеклянной дверью штаба и с трудом поднял на Варю глаза. А Варя застыла и смотрела на него. Это длилось несколько минут. Никто вокруг не двигался. Абсолютная тишина. Варя сжала кулаки. Она все поняла. Поняла даже то, что хоронить нечего.

Комбат подбежал к ней. Обнял и замер. Он был мужиком крепким и неэмоциональным. Но вот сейчас заливался слезами. И все стояли, сжимая кулаки до хруста.

На плечо Вари медленно опустилась снежинка. Потом вторая. Третья. Пошел снег. И все, не сговариваясь, подумали, что это Димон, он сейчас рядом с ними. И батальон дал тогда клятву — Варю не бросят, детей поднимут! Каждого! Всех! И за всех отомстят!

Теперь парни всем батальоном, как могли, тянули семью учителя Димы. Хотя чего уж там… Дима и Варя и так были частью батальона, частью большой боевой семьи. Потому что детей им передавал сам комбат. После очередной зачистки штурмовики нашли грудничка в развалинах — так батальон «родил» общего сына Серегу. Однажды парни вытащили из погреба горящего дома чудом выжившую Лесю, трехлетнюю девочку, которая кричала так громко, что ради ее спасения пришлось танками разнести позицию нациков, наплевав на другие тактические задачи. Дима любил ее больше всех. Когда Лесю после спасения посадили в танк, она начала плакать — в погребе осталась ее игрушка, собачка Долли. Димон пошел доставать Долли. Достал. Обгоревшую. С отвалившимся глазом. Игрушку постирали, починили. Но глаз пришивать не стали. Долли, хоть это была всего лишь игрушка, знал и любил весь батальон.

И вот теперь Димы нет. Его не вернуть.

* * *

Тягача после задержания неделю таскали на допросы. Потом зачем-то в Москву повезли. А потом отпустили со словами: «Чтобы больше мы вашего “слона” не видели!» Тягач в итоге остался доволен — все-таки он впервые побывал в Москве, столице нашей Родины.

* * *

Комбат посмотрел на часы. Стрелка подходила к нулю. В пять нужно было «встречать» колонну снабжения морпехов, коих Семён уже изрядно проредил своим походом на танк.

— Ну все, парни, спать осталось два часа. Отбой! Утром выступаем!..



Эпизод 5

— Подъё-о-м! — протяжно скомандовал комбат! — Парни, встаем, выходим!

Тут появился Тягач.

— К столу, господа! На ход ноги по глотку горячего чая!

Комбат махнул в его сторону рукой и принялся перебирать свой рюкзак.

— Медик! — крикнул он. — Проверь наборы! Главное, кровоостанавливающее не забудь и, если у кого нет часов, выдавай волонтерские — те, что привезли.

Отсутствие часов оборачивалось настоящей проблемой для раненых — в случае перетягивания артерии при ранении не было возможности зафиксировать время постановки турникета. Если боец терял сознание и ему предстояла долгая дорога до операционной, из-за отсутствия кровотока он мог лишиться не только раненой конечности, но и жизни… На всякий случай комбат заказал двойное количество часов для парней.

* * *

Вопрос дисциплины — один из важных на войне.

Почти все домыслы о преступлениях, якобы совершенных нашими военными, подобных «кровавой резне в Буче», строятся на абсолютном незнании, как устроена Российская армия. Наступление, любая операция — все проводится под строжайшим контролем командиров. Запрещены любые вольности — сразу отправишься к особистам. Так, как легко отделался Тягач, не удалось отделаться почти никому. Поэтому, когда вы читаете выдумки, что «российские военные изнасиловали всех немецких… вернее, украинских женщин», помните — подобное невозможно. Прежде всего по причине строжайшей военной исполнительности.

То, во что может превратиться армия при отсутствии дисциплины, видно по преступлениям батальона «Азов»[10] — убийства мирных, грабежи, изнасилования. А те, кто верит в геббельсовский миф о преступлениях Красной армии в деревушке Неммерсдорф в Восточной Пруссии, совершенно не в курсе, что наши деды и часа не останавливались на позициях. Шло безостановочное наступление!

* * *

Штурмовики пили горячий утренний чай с галетами и повидлом.

Тягач где-то нашел полынец и заварил его с черным чаем и, что самое удивительное, на молоке. Где он взял здесь молоко и куда умудрился сходить, пока все спали, запланировали выяснить после возвращения с задания. Все просили добавку и посмеивались над огромным Лехой, мол, если он нашел себе где-то «дамочку», как называл женщин комбат, то какого же она у него размера?.. Леха делал вид, что не слышит шуток, и уходил с дымящимся чайником предлагать добавку — подальше от тех, кто язвил. В подвале, где они отдыхали, стало необычно уютно, даже по-домашнему. Это было то самое ощущение фронтовой семьи, боевого братства, о котором раньше писали в книгах о Великой Отечественной войне. Запах пороха и дыма от одежды, аромат чая с полынцом, горящие свечи и добрый смех над вымышленной «дамочкой» этой ходячей и тоже очень доброй «горы» — Тягача…

* * *

По рации комбат вызвал к себе в отгороженный брезентом штабной закуток подвала «комодов» — командиров отделений. Значит, что-то изменилось…

Оказалось, на подходе было усиление. Из Изюма часть соединений отправили к нам — разобраться с морпехами Вольфа. Мы подвисли здесь — Молодой и группа разведчиков уже ушли обеспечивать подход боевой армады со знаком «О». О том, что произошли изменения, узнали и морпехи, серьезно засуетившись у себя на позициях.

«Тигром» управлял явно безбашенный мехвод — машина прямо влетела в расположение наших. Первым из машины выскочил Молодой — он сел впереди, чтобы показывать дорогу. А вот на месте пулеметчика все увидели пожилого бойца — среднего роста, седовласого, в хорошем камуфляже, пиратской бандане, тактических очках и с шарфом «Commando». Он очередной раз осмотрелся через прицел пулемета, спустился и бодро спрыгнул на землю. В кобуре у него был «стечкин», явно наградной, на плече — автомат, в руке — гранатомет неизвестной марки. Парни встречали его при входе в укрытие. Комбат приветствовал гостя, протягивая руку.

— Командир батальона <N> Ходаков Александр Иванович, рад видеть! Мы не знакомы?!

— Генерал Дикевич Андрей Иванович, замкомандующего 2-й армией! — хорошим командирским голосом без намека на снобизм, широко улыбаясь, представился генерал.

— Комбат, посмотри на этот аппарат! По дороге размолотили дээргэ, они из этой штуки по нам хотели шмальнуть. Не видел еще такую? Пусть твои посмотрят. И да, наслышан о твоих парнях. Герои! Где твой, как его зовут?.. Бывший «конторский» полковник — который танк уничтожил?

— Семёном зовут. Он в лазарете, товарищ генерал. Контузило его сильно. Но хорохорится. Завтра на выписку, — доложил комбат.

— Ну и отлично! Завтра он понадобится. Пойдем, комбат, на позиции, покажешь нацистов, где они там засели. У меня, кстати, с Вольфом личные счеты. Я из-за этого подонка потерял трех своих командиров. Харьковское направление. Заманили в засады. Мои по-человечески пытались уговорить их сдаться, не оказывать сопротивление. Бойцам запретили гасить нацистов, пожалели. Пустили ситуацию на самотек, недооценили. В итоге в один день хоронил трех своих лучших друзей. Я его лично достану за это! Лично уничтожу! И скажи своим: Вольф мой!

Бойцы, услышав это, немного растерялись. Всякое говорили про наших командиров. Но этот генерал был особенный. Кинематографичный. Ему бы с такой внешностью играть в фильмах про геологов — сидеть у костра в свитере, с гитарой. Но он здесь, весь в пороховой гари и грязи, уже месяц бессменно на фронте. Он из тех самых Отмороженных — со значком «О» на патчах. Он всегда на передней «броне». Бойцы за ним идут в любое пекло. Опытный, все планирует, что обеспечивает минимальные потери. Постоянно что-то придумывает, комбинирует силы и средства. Подчиненные в блокноты записывали его тактические решения.

У генерала была своя, как сейчас говорят, фича. Это его группа вертолетчиков. И сейчас все тоже ждали появления вертолетов. Молодой их видел, вернее, слышал — они сопровождали колонну с его соединением. А вот на что способны эти вертолеты в реальности, никто не знал. И где они сейчас — тоже. Но точно было известно, что генерал призвал абсолютно безбашенных вертолетчиков-пенсионеров, воевавших с ним еще в Афгане. Один из них почти глухой, другой летает в очках с линзами толще карточной колоды. На вопрос, как ему удается не путать небо и землю, он сразу же матерится и хватается за табельное.

Однако о том, что эти персонажи «Звездных войн» вытворяют на передовой, рассказывать нужно отдельно. Особенно о третьем — Баче. Правда, своему имени Бача[11] он, наверное, соответствовал тогда, когда еще не родилась бо́льшая часть батальона. Сейчас же Бача выглядел как мужик из рекламы Tele2 — тот самый, с белой бородой. Стричься он отказывался. Говорил, плохая примета. У него было не все хорошо со слухом и зрением и, как и у всей команды генерала, вообще не было страха и отсутствовало хоть какое-то уважение к жизни. Уважали они только генерала, воинскую дисциплину, гимн СССР и Знамя Победы.

В подразделениях «О» Бача был известен тем, что почти каждый рейд он оказывался в центре боестолкновения. Все эти новомодные приборы его смущали и раздражали. Он считал, что нет ничего лучше надежного советского оружия, поэтому подлетал к позициям врага и в упор уничтожал укропов с помощью привычного штатного пулемета и ракет. Говорят, это было ужасающее зрелище…

Он уже трижды был подбит — когда он своей «вертушкой» пытался прикрыть ведомый экипаж молодого поколения вертолетчиков и когда встал на пути атаки на российскую колонну, опять же — до последнего обеспечивая прикрытие. Все всегда шло по одной и той же схеме. Сначала он сажал подбитую машину. Тут сказать нечего — с вертушками он разговаривал на понятном только им языке. Даже охваченные пламенем, машины слушались его.

А потом в нем просыпалось его второе альтер эго. Почему-то Баче казалось, что он Рэмбо. Он начинал стрелять из всего, что предусмотрительно брал с собой в каждый боевой рейд, каждый раз успешно отбиваясь от врага.

Любое попадание в борт Бача принимал за собственное ранение. Он считал, что вертолету было больно, и сразу же после доставки в часть все должны спасать машину. Он первым хватал инструменты, и пока вертолет не был готов к новой охоте, никто не имел права останавливаться. Так Бача «тренировал» ремонтную бригаду.

Поначалу все это безумие вызывало серьезные нарекания у руководства. Однажды кто-то из вышестоящих попробовал высказать генералу «строгое замечание в устной форме». Позвонил лично, по спецсвязи. Генерал все понял с полуслова. И моментально послал звонившего очень громким, четким, хорошо поставленным командным голосом по известному маршруту. Звонивший команду принял. Больше к этому вопросу не возвращались.

* * *

Генерал вышел на позицию. Взял тепловизор. Открыл блокнот. Что-то начал записывать красным карандашом, криво заточенным, испачканным сажей и дорожной грязью.

— Ну что, комбат, сейчас Бача прилетит с помощниками, а с ними — ужас и смерть для нациков. Давай с тобой подумаем, как нам аккуратно удалить фашистов с карты этого проклятого укрепрайона. И да, ты отзови пока свою разведку с трассы. Пусть вражья колонна спокойно доставит своим морпехам арсенал в полном объеме — нам потом все пригодится. Есть план: пусть вооружаются, а мы с тобой до завтра подождем. Сейчас еще постоим немного… Обожди… Хочу Вольфа «увидеть» — расстояние до него, так сказать. И после я тебе все расскажу…



Эпизод 6

Генерал повернулся к комбату.

— Ну что, комбат, устал за неделю? Крепко твои стоят? Ты ведь знаешь, нацисты уже восемь лет в землю закапываются! Там, метрах в ста от их первой линии окопов — советский командный пункт. Над землей почти тринадцать метров сверхпрочного бетона, бойницы, генераторная станция, топливо, вода, воздухоочистители. И вниз еще десять метров. А там у них город. Ничем не уступает «Азовстали».

— Товарищ генерал! — перебил его комбат. — На «Азовстали» какие перспективы? Долго еще?

— Там мы «тяжелые»[12] начали применять. Штука хорошая. Но все равно редко где пробиваемся. Строили же в Союзе, рассчитано было на ядерный взрыв. Так что задача непростая. Но мы придумали, как ее решить. Там все будет хорошо… Но и тут, с Вольфом, задача не менее сложная. Пойдем в штаб, посидим с картой, пока мои добираются. Расскажу тебе о наших заготовочках. Не зря же мы стариков собрали.

Комбат и генерал спустились в подвал и зашли за штабную ширму, сделанную из куска брезента.

Генерал взял линзу и курвиметр[13]. Несколько минут он колдовал над картой, проводя прибором по разным участкам: трассам, оврагам, лесу. Казалось, логики в его действиях не было. Но комбат наблюдал с интересом, пытаясь разгадать замысел мудрого и опытного военного стратега.

— Непонятно, комбат? Знаю-знаю, ты пехота. Тебе не понять, как мыслит старый пилот боевого вертолета. Человек уже и видит плохо, и слышит на одно ухо, но стоит ему сесть за штурвал, то только беги! Правда, далеко удрать никому пока не удавалось… Мы вот что задумали. Смотри, — генерал обвел на карте еще один участок. — Вот здесь сейчас идет бой. Вы засаду хотели устроить на повороте. А они сменили маршрут и пошли большим крюком через глухой лес. По старой дороге вдоль ЛЭП. Мы там организовали мероприятие. Вертушки должны уничтожить голову колонны и «броню». Гасим их связь рэбом[14]. Нельзя, чтобы морпехи узнали о нашем плане. Мои парни уже там развернулись. Дальше мы вытягиваем их из машин и уничтожаем. Задача — сохранить как можно больше «колес» с вооружением. После пересаживаем нашу разведку в их колонну, сообщаем Вольфу, что попали под обстрел. И выдвигаемся к морпехам в расположение. Все боезапасы по дороге минируем, разведку оставляем на отдых у них. В четырнадцать часов, когда во вражьем пионерлагере начнется обед, подрываем боеприпасы, разведка берет Вольфа, наносим удар артиллерией, старики подчищают с воздуха! — обозначив план, генерал взял свой карандаш с карты, вложил в пенал и убрал в разгрузку[15]. — Ну как тебе, комбат? Какие видишь изъяны? И да, это схема, детали там у нас также аккуратно проработаны. Если не получится, придется колонну уничтожить. Рисковать не будем — в крайнем случае придется довольствоваться мертвым Вольфом. Сейчас главное — дождаться сигнала от Бачи. Это мой афганский друг. Помнишь песню у Розенбаума[16]? Вот такой же и у нас Бача, слава Богу, живой! Как закончат разбирать укров, он даст сигнал. А ты пока попроси Молодого, пусть моих парней возьмет и двигается навстречу нашим. Чтобы они не блуждали. Время есть, но к обеду нужно приготовиться. А сейчас своих уложи на отдых. Ждем!

— Есть, товарищ генерал! Разрешите исполнять! — вытянулся комбат, отдавая честь.

— Исполняйте! — подтвердил генерал. — И чай пусть сделают, погорячее, если не затруднит.

— Конечно, одну минуту…

* * *

Бача был сегодня бодр как никогда. Он шел по ночному полю к своей подруге. Почему он назвал «Анной» грозный и практически неубиваемый вертолет «Аллигатор» КА-52, знал только генерал, в связи с чем всегда сочувственно подшучивал над ним. Но смутить Бачу было невозможно. «Анна» требовала от Бачи идеальной внешности и хорошего одеколона. В связи с этим генерал всегда говорил Баче, чтобы тот не беспокоился, что его труп не опознают: «Ты единственный будешь вонять своим керосиновым одеколоном, от которого даже мошкара дохнет. Так что не переживай!»

Бача остановился. Вгляделся в ночное звездное небо, достал новые здоровенные наушники, нашел на плеере свою любимую композицию группы Jefferson Airplane. Слова в конце песни «We are volunteers of America» (мы добровольцы из Америки) Бача всегда подхватывал. При этом вместо «of America» он протяжно, с нарочитым нажимом выкрикивал своим грозным хриплым голосом: «из Советского Союза!»

* * *

Песня — из яркой и бурной молодости Бачи.

Совсем молодым студентом авиационного института он попал по обмену в США, где познакомился с красивой американкой Анной, в то время активисткой-хиппи. Бача долго сопротивлялся ее вниманию. Он хоть и был молод, но хорошо понимал, что такое посольская резидентура, и то, что про все эти прогулочки сразу станет известно в Москве и его моментально вернут.

Но любовь!.. И Анна, как водоворот, сначала унесла Бачу от нормальной студенческой жизни, а потом он очнулся на лужайке ее загородного дома, ясно помня лишь то, что они вместе курили травку, на чем его воспоминания окончательно обрывались.

Спустя два дня его уже везли в советское посольство. Но где-то там, в том доме, оставалась Анна, и Бача улизнул из машины. Его искали две недели. Полиция обнаружила Бачу у Анны дома. Они лежали в кровати, обнявшись, почти не дыша, улыбались. Сквозь дым марихуаны они смотрели на потолок, слушая гимн своей любви. Условие возвращения в СССР Бача поставил сразу — только с Анной. Она тоже была не против. Но людей, занимавшихся его судьбой, смущало только одно — влюбленным было по восемнадцать, и все понимали, что это всего лишь юность со всеми ее ошибками и «искренностью чувств».

Отец Бачи, крупный советский ученый-химик, в это время уже выхлопатывал у КГБ-шного начальства сделать ему личное одолжение — мол, спасти Бачу от империалистического влияния может только советская армия. На это лучший друг, с которым они прошли всю Великую Отечественную, утвердительно кивал, приговаривая, что «он ведь предупреждал», и что «советскому человеку ничего хорошего, кроме пороков, Америка дать не может».

Бачу вернули, но без Анны.

То, что всем казалось детской шалостью, для молодого, но не по годам зрелого Бачи стало самой большой трагедией всей его жизни. Он оказался очень добрым, способным любить абсолютно беззаветно, отдаваясь человеку один раз и на всю жизнь. Бача даже название для себя придумал: «плавкая вставка». Это такой предохранитель. Когда он сгорает, его выбрасывают. Починить невозможно. Он говорил: «Мой предохранитель уже сгорел. И починить меня нельзя! Осталась только песня Volunteers и имя “Анна”, которое всегда со мной! Я обещал Анне, что мы с ней умрем вместе, в один миг, под нашу песню, и я обязательно выполню это обещание!»

Поэтому он летал на «Анне» и искал смерть… Только смерть над ним посмеивалась и сбегала от него в нужный момент, забирая вместо Бачи десятки его врагов. Сначала это были талибы, потом чеченские боевики, а теперь вот — бандеровские нацисты.

Генерал хорошо понимал, что, несмотря на особые отношения Бачи со смертью, везение небесконечно, счетчик тикает. Однажды все закончится. И останется только запах его керосинового одеколона и тихо звучащая для него в наушниках песня Volunteers.

Генерал даже пытался найти саму Анну, но Бача попросил оставить эту затею.

— Анна осталась там, куда не вернуться! Она тут! — в этот момент Бача сильно стучал по груди. И всегда на его глазах появлялись слезы.

Как Бача умел любить, так он умел и уничтожать врагов.

* * *

Сегодня, включив музыку, Бача похлопал по плечу напарника и, залезая в вертолет, напомнил:

— Ты, если надумаешь что сказать, толкни меня, а то я тут с «Анной» буду беседовать. От винта! Выдвигаемся!

Вертолет Бачи завелся и засиял множеством огней, обретая по-настоящему грозный вид.



Эпизод 7

Медсестра принесла Семёну выглаженную и почищенную форму, пахнущую стиральным порошком и духами медсестры.

— Товарищ полковник, за вами машина пришла. Можно переодеваться, выпускной эпикриз я приготовила. Он в конверте. А конверт у вас в кармане рюкзака. Он тяжелый, мне не донести. Сами тогда на складе заберете.

— Спасибо большое! А где мои солнцезащитные очки, вам не попадались? — поднимаясь с кровати и внимательно глядя на девушку, спросил Семён.

— Они разбились. Я осколки из кармана вытащила, — показывая перевязанный палец, широко улыбнулась медсестра, явно выказывая полковнику свое расположение. — Видите, даже порезалась! Но ничего, неглубоко…

— Меня Семён зовут, а вас как?

— Зоя, — было видно, что девушка обрадовалась.

Семён внимательно посмотрел на Зою, и ей показалось, что по лицу мужчины пробежала тень — так он вдруг сосредоточился и, уставившись в пол, замер.

— Родители у тебя живы? — мягко, как будто обращаясь к своей дочери, спросил Семён.

— Нет… Папу, маму, брата… Всех убило. Попали под «Град»[17], когда выходили из магазина. Вот так, — Зоя опустила глаза, на минуту задумалась, улыбнулась: — Вы такой, знаете, могучий — другой. Вы так мне нравитесь! Я как вас увидела, сразу поняла… Мне вас контуженого привезли… Но теперь вы ухо́дите… — Зоя совсем не смущалась, что наговорила правды.

Семён слушал и думал, что впервые за столько лет его жизни он кому-то стал нужен. Без корысти и какого-либо обоснования. Просто потому, что так ей велело ее крохотное сердечко. В такие секунды, когда что-то незримое происходит в атмосфере, когда ты можешь обо всем забыть и через сердце другого человека ощутить себя, в такие мгновения и живет человек.

Но Семён понимал и другое — что с высоты своих лет и опыта никогда не позволит себе воспользоваться моментом и стать еще одним «убийцей» на Зоином пути, на пути этого красивого, доброго и стойкого ребенка войны.

Семён вдруг подумал, что ситуация-то не очень хорошая. Он давно привык, что сердце должно быть отключено от чувств, от желаний, от слабости сказать самому себе, что ты тоже человек. Он же мужик в конце концов!

Всю жизнь Семён заставлял себя нести ответственность за все сделанное и сказанное. Но больше всего за то, что он не досмотрел и упустил, хотя обязан был увидеть и просчитать.

Нынешняя ситуация была как раз такой. Семён хорошо понимал, что Зоя загорелась, у нее проснулись чувства к нему. Второй укол делала ему уже не обычная медсестра, забитая тяжелыми буднями и болью. Теперь к нему пришла совсем другая девушка — уложенные волосы, нашла какие-то духи… Он все сразу понял. Это была новая Зоя — окрыленная, ощутившая это внезапное чувство, способное даже в черных буднях войны заставить человека видеть нежные весенние цветы жасмина и вдыхать их запах.

Он был просто обязан все сразу пресечь. Но тогда бы Зоя испугалась, превратилась в комочек горя, снова замкнулась бы в рутинной работе с тяжелоранеными. И Семён не смог, не стал…

И произошло то, что могло бы принести ей «другую», но все-таки тоже боль.

Не ожидая от себя такого, он вдруг крепко обнял ее и прижал к себе.

— Зоя, ты прости меня, не досмотрел… Ты подожди меня, я вернусь скоро. Мы сядем с тобой и обо всем поговорим! — Семён понял, что нужно спасти Зою от ужаса одиночества. Но еще важно — дать ей мотив не поддаться на соблазны и искушения. — Дождешься? — тихо спросил Семён и, отстранив ее немного, улыбнулся и посмотрел ей в глаза. Впервые он рассмотрел Зою, и это было как вспышка. Она была не так юна, как он думал раньше, взгляд совсем взрослого человека, способного закрыть собой вражеский ДОТ ради тебя. Семён смотрел на нее и понимал, что в эти секунды происходит как раз то, что он должен был пресечь. И это уже было не про Зою. Он признался себе, что все это время пытался обмануть самого себя. Было страшно ощутить себя живым, с бьющимся сердцем — человеком. Зоя улыбнулась в ответ и щекой прислонилась к его плечу.

* * *

Машина возвращала Семёна на передовую.

— Товарищ полковник, — обратился к нему водитель, — у нас там «большие» командиры прибыли. Мы, наверное, в одно время с колонной придем. У них план какой-то серьезный. Генерал просил вас прибыть до начала. Говорит, наслышан о подвигах, очень ждет!

— А что за генерал? Как выглядит, как зовут?

Водитель начал рассказывать, как выглядит генерал, но со второго слова Семён перестал слушать, а просто смотрел в окно, держа автомат наизготовку, расслабляться было нельзя! Он понял, что через несколько минут увидит человека, с которым прошел самые тяжелые за все долгие годы войны в Чечне бои.

Оставалось совсем немного до позиции. А впереди, в облаках поднявшейся пыли и дыма, шла нескончаемая колонна их техники со знаком «О».

Семён поднес к носу рукав камуфляжа и глубоко вдохнул. Сквозь гарь и порох, которыми пропиталось все в машине, едва заметно пробивался аромат Зоиных духов. Семён улыбнулся и опустил ветровое стекло машины…