На самом деле мы не удосужились проверить, но это и не требовалось, ведь привлечь Девлина мы все равно не сумели бы.

Он настороженно смотрел на меня.

– Летом восемьдесят четвертого, – наконец проговорил он, – число я не помню.

– Согласно некоторым показаниям, это случилось в первые две недели августа. – Кэсси открыла папку с делом. – Вы согласны?

– Вполне возможно.

– У нас также есть показания, согласно которым были свидетели.

Девлин пожал плечами:

– Этого я не знаю.

– Вообще-то, Джонатан, – продолжала Кэсси, – нам сообщили, что вы бросились за ними в лес, а когда вернулись, сказали: “Сопляки гребаные”. Судя по всему, вы знали, что вас видели.

– Может, и так. Не помню.

– Дети видели, что именно вы совершили. Как вы относитесь к этому?

Он снова пожал плечами:

– Никак не отношусь. Я уже сказал – я такого не помню.

– Кэтел говорит… – она перевернула страницу, – Кэтел Миллз говорит, вы испугались, что они заявят в полицию. Он говорит, вы так испугались, что – дальше цитата – “несколько недель от страха обделывались”, – конец цитаты.

Джонатан сдвинулся назад, к спинке стула. Руки скрещены на груди. Непоколебимый, как стена.

– Что вы сделали, чтобы они не заявили на вас?

– Ничего.

Кэсси рассмеялась:

– Ой, да бросьте, Джонатан. Мы же знаем, кто были эти свидетели.

– Тогда вы явно знаете больше моего. – Лицо его оставалось бесстрастным, чувств он ничем не выдавал, разве что на щеках заалели пятна: Девлин злился.

– И спустя всего несколько дней после изнасилования двое из этих свидетелей исчезли. – Кэсси неспешно поднялась, потянулась и подошла к стене с фотографиями. – Питер Сэведж, – ее палец остановился на школьном снимке. – Я попрошу вас посмотреть на фотографию, мистер Девлин.

Кэсси дождалась, пока Джонатан поднял голову и с явной неохотой уставился на снимок.

– Говорят, он был прирожденным лидером. Останься он в живых – и, возможно, вы вместе возглавили бы кампанию “Стоп шоссе!”. Его родители не в силах уехать из Нокнари, вы об этом знали? Несколько лет назад Джозефу Сэведжу предложили работу его мечты, но тогда пришлось бы переехать в Голуэй, однако им невыносимо думать, что однажды Питер вернется и не застанет их.

Джонатан Девлин попытался что-то сказать, но Кэсси его опередила.

– Джермейн Роуэн, – ее палец передвинулся на следующую фотографию, – или Джейми. Она хотела, когда вырастет, стать ветеринаром. Ее мать до сих пор ничего не поменяла в ее комнате. Каждую субботу она протирает там пыль. Помните, в девяностых вся страна перешла на семизначные телефонные номера? Так вот, Алисия Роуэн пошла в главное подразделение телефонной компании и в слезах упросила их оставить ей шестизначный номер – на тот случай, если Джейми позвонит домой.

– Мы не… – снова начал было Джонатан, и снова Кэсси не позволила ему закончить – заговорила громче, заглушив его голос.

– А это Адам Райан (фотография моих ободранных коленок). Его родители переехали из-за шумихи и страха, что тот, кто это сделал, вернется за мальчиком. Их след утерян. Но где бы Адам сейчас ни жил, случившееся осталось с ним навсегда. Вы же любите Нокнари, да, Джонатан? С самого раннего детства вы были неотъемлемой частью этого поселка, верно? Наверное, Адам чувствовал бы нечто подобное тоже, повернись жизнь иначе. Но сейчас он живет где-то еще, и домой он вернуться не может.

Ее слова откликались во мне эхом колоколов в затонувшем городе. Говорить Кэсси умела, и на секунду меня охватила такая дикая безысходность, что я едва не запрокинул голову и не завыл.

– Знаете, Джонатан, какие чувства испытывают по отношению к вам семья Сэведжей и Алисия Роуэн? – спросила Кэсси. – Зависть. Вы похоронили свою дочь. Хуже этого лишь одно – когда хоронить некого. Помните, что вы ощущали в день, когда Кэти исчезла? Они живут с этим ощущением двадцать лет.

– Эти люди заслуживают того, чтобы узнать, что на самом деле случилось, мистер Девлин, – тихо заговорил я. – Не только ради их душевного спокойствия. Мы разрабатываем версию, согласно которой эти два дела связаны. Если мы ошибаемся, нам нужно быстрее узнать об этом, иначе убийца Кэти ускользнет.

В глазах Джонатана что-то мелькнуло – что-то вроде странной смеси ужаса и надежды, но что именно, распознать я не успел.

– Что же случилось в тот день? – спросила Кэсси. – Четырнадцатого августа тысяча девятьсот восемьдесят четвертого. В тот день, когда исчезли Питер и Джейми.

Джонатан сдвинулся еще ближе к спинке стула и покачал головой:

– Я рассказал вам все, что мне известно.

– Мистер Девлин, – я склонился к нему, – как это случилось, понять несложно. Случившееся с Сандрой до полусмерти напугало вас.

– Вы знали, что сама она угрозы не представляет, – продолжила Кэсси. – Она была влюблена в Кэтела и не сказала бы ничего, что навредило бы ему, да если бы и сказала, чего стоит одно ее слово против ваших трех? Присяжные склонны не доверять жертвам изнасилования, особенно тем, кто по взаимному согласию уже вступал в половую связь с двумя из предполагаемых насильников. Ее назвали бы шлюхой, а вас отпустили бы домой. Но вот дети… Одного их слова было достаточно, чтобы в любую секунду упрятать вас за решетку. Пока они рядом, вы не чувствовали себя в безопасности.

Кэсси отошла от стены, поставила стул поближе к Девлину и уселась.

– В тот день вы не ездили в Стиллорган, – мягко сказала она, – верно?

Джонатан заерзал и слегка расправил плечи.

– Ездил, – серьезно ответил он. – Мы с Кэтелом и Шейном ездили. В кино.

– И какой фильм смотрели?

– Это я сразу копам сказал, еще тогда. А сейчас уже двадцать лет прошло.

Кэсси покачала головой.

– Нет, – возразила она. Незаметное, односложное слово, будто глубоководная мина. – Возможно, один из вас – думаю, Шейн, лично я выбрала бы для этой цели его – поехал в кино, чтобы пересказать остальным содержание фильма на тот случай, если потом спросят. При должной сообразительности вы отправились в кино втроем, но едва свет в зале погас, вы выскользнули через пожарный выход. Так вы обеспечили себе алиби. Главное, что по меньше мере двое из вас вернулись в Нокнари еще до шести вечера. И направились вы прямиком в лес.

– Что-о? – Лицо Джонатана скривилось в гримасе отвращения.

– В половине шестого дети всегда шли домой полдничать, и вы знали, что отыщете их не сразу, поскольку лес тогда был довольно большим. И все же вы их нашли. Они-то играли, а не прятались. Скорее всего, сильно шумели. Вы подкрались к ним, совсем как они к вам, и схватили.

Разумеется, мы с Кэсси проговаривали все это – повторяли снова и снова, выбрали версию, в которую вписывались все имеющиеся у нас факты, проверили каждую мелочь. И тем не менее что-то во мне противилось, возражало и скребло: нет, все было не так. Но слишком поздно – остановиться невозможно.

– В тот день мы вообще в лес не заглядывали. Мы…

– Вы сняли с детей обувь – без нее далеко не убежишь. Потом вы убили Джейми. Пока мы не найдем тела, я не узнаю, как именно, но, скорее всего, ножом. Либо закололи, либо перерезали ей горло. Ее кровь каким-то образом попала в кроссовки Адама. Возможно, вы специально собирали кровь в кроссовки, чтобы оставить поменьше следов. Возможно, вы намеревались выбросить кроссовки в реку, вместе с телами. Но потом, Джонатан, пока вы расправлялись с Питером, вы упустили Адама. Он натянул кроссовки и сбежал. На футболке у него остались прорехи – думаю, кто-то из вас, догоняя, попытался пырнуть его ножом… Но Адаму удалось улизнуть. Он знал этот лес лучше вас и, пока его не нашли поисковики, прятался. Каково вам было, а, Джонатан? Осознавать, что все впустую и что один свидетель все равно остался?

Стиснув зубы, Джонатан смотрел в пустоту. Руки у меня тряслись, и я спрятал их под столешницу.

– Знаете, Джонатан, – сказала Кэсси, – почему я думаю, что вы действовали вдвоем? Трое крепких парней против троих детей – тут итог предсказуем. Вам незачем было бы разувать их, могли бы просто держать каждый по одному ребенку, и тогда Адам родного дома уже не увидел бы. А вот если вас было двое против троих…

– Мистер Девлин, – заговорил я, и голос звучал странно, эхом отскакивал от стен, – если вас там действительно не было, если вы были в кинотеатре, чтобы обеспечить себе алиби, то, пожалуйста, скажите нам. Между убийцей и соучастником огромная, колоссальная разница.

Джонатан наградил меня разгневанным взглядом, в котором читалось: “И ты, Брут”.

– Да вы рехнулись, – проговорил он, шумно, с присвистом, выдыхая носом воздух. – Да пошли вы! Мы этих детей и пальцем не тронули!

– Мне известно, мистер Девлин, что лидером были не вы, – сказал я, – а Кэтел Миллз. Он сам так сказал. Точнее, сказал он так: “Со стороны-то он, может, крутыш, но это все лажа. Если б не я, он бы сроду ни на что не решился”. Если вы были свидетелем или соучастником, пожалуйста, расскажите.

– Бред собачий. Кэтел не сознался в убийстве, потому что мы никого не убивали. Я понятия не имею, что сталось с теми детьми. Да мне вообще плевать. Про них мне нечего сказать. Мне лишь надо знать, кто сотворил такое с Кэти.

– Кэти? – Кэсси вскинула брови. – Что ж, ладно. К Питеру и Джейми мы еще вернемся, а сейчас давайте поговорим о Кэти.

Она резко, с шумом, отодвинула стул назад – плечи у Джонатана вздрогнули – и снова подошла к стене.

– Вот медицинская карта Кэти. Четыре года она страдала необъяснимым заболеванием желудка, которое закончилось весной. Тогда же Кэти сказала своей преподавательнице балета, что больше болеть не будет. И вуаля – болезни как не бывало. По мнению нашего судмедэксперта, ее организм был в полном порядке. Знаете, о чем это свидетельствует? О том, что Кэти кто-то травил. Это несложно, достаточно чистящего средства или отбеливателя для унитаза, даже соленая вода сойдет. Такое на каждом шагу случается.

Я наблюдал за Джонатаном. Кровь отлила от его лица, и теперь он сидел бледный как мертвец. Моя мучительная неуверенность испарилась: ему что-то известно.

– И делал это не чужой человек, Джонатан. Не тот, кого не устраивала ваша борьба против строительства шоссе. Это делал тот, кто общался с Кэти каждый день, тот, кому она доверяла. Но этой весной, когда ей выпал второй шанс поступить в балетное училище, это доверие пошатнулось. Девочка отказалась принимать зелье. Возможно, пригрозила разоблачением. И всего несколько месяцев спустя, – Кэсси легонько постучала по удручающему снимку мертвой Кэти, – ее находят мертвой.

– Вы прикрываете жену, мистер Девлин? – мягко спросил я. У меня перехватило дыхание. – Обычно в отравлении ребенка виновата мать. Если вы просто хотите сохранить семью, то мы вам поможем. Мы готовы оказать миссис Девлин помощь, которая ей необходима.

– Маргарет обожает наших девочек, – сдавленно проговорил Джонатан, – она бы ни за что…

– Что именно ни за что? – спросила Кэсси. – Ни за что не отравила бы Кэти или ни за что не убила бы ее?

– Ни за что не причинила бы ей зла.

– Тогда кто у нас остается? – Не убирая пальца с фотографии, Кэсси облокотилась на стену. – На ночь смерти Кэти у Розалинд и Джессики железное алиби. Кто остается?

– Вы что, обвиняете меня в убийстве собственной дочери? Да как у вас наглости хватает? – В голосе послышались угрожающие нотки. – Как вы смеете?!

– Мистер Девлин, убили троих детей. Всех – в одном и том же месте и, вероятнее всего, чтобы скрыть другие преступления. И в обоих случаях в центре находится один и тот же человек. Вы. Если вы готовы предоставить вразумительное объяснение, то мы должны выслушать его сейчас.

– Да вы охренели вконец! – Голос у него грозно зазвенел. – Кэти… Мою дочь убили, а объяснений вы требуете от меня? Это же ваша долбаная работа! Вы обязаны предоставить мне объяснения, а не обвинять меня в…

Я даже сообразить ничего не успел, как оказался на ногах. Швырнув на стол блокнот, я уперся ладонями в столешницу, подался вперед и выплюнул ему прямо в лицо:

– Местный житель, Джонатан, возраст не моложе тридцати пяти лет, прожил в Нокнари более двадцати из них. Надежного алиби у него нет. Он знал Питера и Джейми, ежедневно общался с Кэти и имел веские мотивы убить их всех. Кому подходит это описание? Как думаете? Назовите мне еще одного человека, который подошел бы, и, богом клянусь, я отпущу вас на все четыре стороны и никогда больше пальцем не трону. Вперед, Джонатан. Назовите одного. Только одного.

– Тогда арестуйте меня! – заорал он, вскинул руки, свел вместе запястья и протянул их мне: – Валяйте! Если вы так уверены – у вас же куча доказательств, – арестуйте меня! Давайте! Вперед!

Я даже описать не могу, да и вы вряд ли сумеете представить, как мне хотелось это сделать. Перед глазами промелькнула вся моя жизнь – так, говорят, бывает с утопающими. Вот я всхлипываю ночью в холодной интернатской спальне, вот рассекаю на велосипеде (“Ма, гляди, гляди, я без рук катаюсь!”), вот достаю из кармана теплый бутерброд с маслом, посыпанный сахаром, вот бесконечный бубнеж полицейских у меня в ушах, – и я знал, что у нас на него ничего нет, для обвинения недостаточно, через двенадцать часов он, свободный как птица и виновный, грешный как сам грех, выйдет из этих дверей. Подобной уверенности я еще не чувствовал.

– Ага, сейчас, разбежался. – Я принялся закатывать рукава рубашки. – Нет, Девлин. Нет. Ты тут нам весь вечер очки втираешь. С меня хватит.

– Арестуйте меня или…

Я бросился на него. С шумом опрокинув стул, Джонатан отпрянул, отскочил в угол и машинально сжал кулаки. Кэсси повисла на мне, вцепилась в мою вскинутую руку.

– О господи, Райан, прекрати!

Мы столько раз это проделывали. Это наша последняя уловка, когда мы уже точно знаем, что подозреваемый виновен, но нам нужно признание, а подозреваемый уперся. После выпада я постепенно успокаиваюсь, стряхиваю с себя руки Кэсси и не отрываясь смотрю на подозреваемого. В конце концов я выпрямляюсь, потираю шею и плюхаюсь на стул. После я молча барабаню пальцами по столу, а Кэсси снова принимается задавать вопросы, время от времени настороженно поглядывая на меня – вдруг снова сорвусь? Через несколько минут Кэсси смотрит на мобильник и говорит: “Вот отстой. Мне надо ответить. Райан, только спокойно, ладно? Помнишь, к чему это привело в прошлый раз?” – и оставляет нас наедине. Этот прием очень эффективен – чаще всего со стула я больше не встаю. Мы проделывали это раз десять… да? Или двенадцать? Мы каждую мелочь отработали, прямо как каскадеры.

Вот только сейчас все было иначе. По-настоящему. Все остальные подобные случаи были лишь тренировкой, и когда Кэсси этого не поняла, я вышел из себя. Я попытался выдернуть руку из ее хватки, но Кэсси оказалась сильнее, пальцы у нее словно стальные, и я услышал, как рвется моя рубашка. Неуклюже отталкивая друг друга, мы покачнулись.

– Отвали…

– Роб, нет…

Голос Кэсси, тихий и бессмысленный, с трудом пробивался сквозь красное рычанье у меня в голове. Я видел лишь Джонатана: брови нахмурены, подбородок упрямо выдвинут, как у боксера, который замер в углу, всего в нескольких футах от меня. Я что было силы выкинул кулак вперед и почувствовал, как Кэсси отступила и ослабила хватку, но ноги натолкнулись на стул, и не успел я преодолеть эту преграду и броситься на Джонатана, как Кэсси снова ухватила меня за руку и единым отработанным движением заломила за спину. Я охнул.

– Ты спятил? – тихо и яростно прошипела она прямо мне в ухо. – Он ничего не знает.

Ее слова подействовали на меня, как холодная вода. Я понимал, что даже если она ошибается, ничего уже не изменишь, и от этого ослаб и задохнулся – точь-в-точь рыба, которую только что выпотрошили.

Увидев, что запал мой потух, Кэсси оттолкнула меня и быстро сделала шаг назад, но руки держала наготове. Мы смотрели друг на друга и тяжело дышали – два заклятых врага.

На нижней губе у нее расплывалось темное пятно, и я вдруг осознал, что это кровь. На какой-то ужасный миг я решил, что ударил ее. (Позже я понял, что ошибся: когда я вырвался, ее рука сорвалась, Кэсси ударила саму себя по губе. Впрочем, от этого не легче.) Это зрелище слегка отрезвило меня.

– Кэсси… – начал было я.

Она не обратила внимания.

– Мистер Девлин, – спокойно, словно ничего не произошло, сказала она. Голос лишь слегка подрагивал.

Джонатан – я напрочь о нем забыл – медленно вышел из угла, по-прежнему не сводя с меня глаз.

– Вы можете идти, мистер Девлин. Обвинений мы вам не предъявляем. Но я бы настоятельно рекомендовала вам не покидать поселок и не пытаться связаться с жертвой изнасилования. Хорошо?

– Да, – хоть и не сразу, но ответил Девлин, – хорошо.

Он задвинул стул, снял со спинки пальто и быстро, сердито натянул его. Уже на пороге он оглянулся и тяжелым взглядом посмотрел на меня. Мне показалось, что он сейчас что-то скажет, но он передумал и молча, с отвращением качая головой, исчез. Кэсси последовала за ним, с силой захлопнув за собой дверь, но та, чересчур тяжелая, закрылась не с грохотом, а с неубедительным стуком.

Я опустился на стул и закрыл лицо руками. Подобного со мной еще не случалось. Я не приемлю физическое насилие, всегда таким был. Меня от одной мысли о применении силы воротит. Даже в мою бытность старостой, когда власти у меня было больше, а спросу меньше, чем даже с обычного жителя маленькой какой-нибудь южноамериканской страны, я ни разу никого пальцем не тронул. Но всего лишь минутой ранее я сцепился с Кэсси, словно алкаш в пьяной драке, и едва не поколотил Джонатана Девлина прямо в допросной, охваченный желанием засветить ему под дых и расколошматить физиономию в кровавое месиво.

И я причинил боль Кэсси. В голове с особой ясностью всплыл вопрос, не спятил ли я.

Через несколько минут вернулась Кэсси. Она закрыла дверь и привалилась к ней, сунув руки в карманы джинсов. Кровотечение из губы остановилось.

– Кэсси, – я провел руками по лицу, – прости. Мне ужасно жаль. Ты как?

– Это что за херня была? – Щеки у нее порозовели.

– Я не просто предполагал, будто ему что-то известно. Я был уверен в этом.

Руки у меня тряслись – ни дать ни взять никудышный актер, изображающий шок. Чтобы положить этому конец, я сцепил пальцы.

Наконец она проговорила, совсем тихо:

– Роб, ты не вытягиваешь.

Я не ответил. Сидел так я еще долго, а потом услышал, как за ней закрылась дверь.

15

В ту ночь я напился, нализался в стельку, как ни разу за пятнадцать лет не напивался. Полночи я просидел в ванной на полу, стеклянными глазами глядя на унитаз и надеясь, что проблююсь и приду в себя. Сердцебиение болью отдавалось в глазах, а контуры предметов, видимые боковым зрением, мерцали, пульсировали и изгибались, превращаясь в отвратительных ползучих тварей, которые исчезали, стоило мне в очередной раз моргнуть. В конце концов я решил, что даже если тошнота отступать не желает, хуже мне все равно уже не будет, потому побрел к себе в комнату и прямо в одежде повалился на застеленную кровать.

Снилась мне какая-то муть, душная и извращенная. Грубый мешок, в котором кто-то бьется и орет, смех и зажженная зажигалка – и все это приближается ко мне. Разбитое стекло кухонной двери, чья-то мать всхлипывает. Я снова прохожу практику в далеком приграничном графстве, а Джонатан Девлин и Кэтел Миллз прячутся где-то среди холмов. У них ружья и охотничья собака. Они живут в лесу, мы должны их поймать – я и еще двое детективов, высоких и бесстрастных, словно восковые куклы. Наши ботинки увязают в грязи. Я почти проснулся от того, что катаюсь по постели, вцепившись в одеяло, простыни сбились в потный комок, и тут же снова провалился в сон.

Тем не менее утром я проснулся с четкой, прямо как неоновая вывеска, картинкой в голове. Ни к Питеру и Джейми, ни к Кэти она не имела никакого отношения. Эммет, Том Эммет, один из двух следователей, заехавших в нашу глушь в бытность мою практикантом. Высокий и тощий, в тщательно подобранной одежде (сейчас мне кажется, что именно тогда у меня сложилось представление, как должны одеваться детективы), с лицом из старого вестерна, испещренным морщинами и обветренным, будто вырезанным из дерева. Когда я пришел в Убийства, он еще работал – сейчас Эммет уже на пенсии – и оказался отличным парнем, но я так и не избавился от юношеского благоговения, робел и бормотал что-то невнятное, стоило ему со мной заговорить.

Еще на практике я однажды вышел на улицу якобы покурить, а на самом деле подобрался поближе к детективам и подслушивал. Второй детектив о чем-то спросил Эммета, самого вопроса я не услышал, но Эммет быстро покачал головой. “Если это не он, значит, мы облажались. – Он сделал последнюю затяжку и раздавил окурок своим фасонистым ботинком. – Надо вернуться в исходную точку, к самому началу, и выяснить, где мы ошиблись”. После этого они развернулись и двинулись обратно в отделение. Они шагали бок о бок, ссутулившись, а темные куртки добавляли им загадочности.

Я знал – а выпивка как нельзя лучше способствует самобичеванию, – что облажался во всем на свете, везде где только можно, но это не имело значения, потому что внезапно передо мной возникло решение, ясное и очевидное. Все, что случилось со мной во время расследования, – позорное судебное заседание по делу Кэвэно, жуткий допрос Джонатана, бессонные ночи и вероломство моего собственного сознания, – все это послано мне неким мудрым божеством, чтобы подвести меня вот к этому моменту. Я как чумы избегал леса в Нокнари. Я бы всех жителей Ирландии допрашивал, пока у меня мозги не взорвутся, но при этом мне и в голову не стукнуло бы вернуться в лес. Пришлось дойти до момента, когда все преграды упали, и до меня наконец дошел очевидный факт: я единственный, без всяких сомнений, знал ответы, пусть даже на несколько вопросов, и если мне и суждено отыскать их где-то, то придется вернуться в исходную точку – в лес.

На первый взгляд чересчур просто, понимаю, но мне не описать, насколько важно это было для меня, над головой будто загорелась лампочка в тысячу ватт, яркий сигнальный огонь. Значит, я все-таки не заблудился и точно знаю, куда идти. Было раннее утро, сквозь занавески в комнату просачивались солнечные лучи, а я сидел на кровати, готовый расхохотаться. В обычное время я бы страдал от дикого похмелья, но сейчас чувствовал себя так, будто проспал неделю. Во мне, словно мне снова двадцать, кипела энергия. Я принял душ, побрился и так жизнерадостно пожелал Хизер доброго утра, что она посмотрела на меня с подозрением, и поехал в центр, подпевая отвратительной попсе, что крутили по радио.

На парковке возле Стивенс-Грин я обнаружил свободное место – хороший знак, по утрам там обычно забито, – а по пути на работу быстро пробежался по магазинам. В маленькой книжной лавке на Графтон-стрит я нашел чудесное старинное издание “Грозового перевала” с плотными, побуревшими по краям страницами и красным переплетом с золотым тиснением. “Саре, Рождество 1922” – было выведено поблекшими чернилами на титульном листе. Потом я отправился в универмаг “Браун Томас”, где купил блестящую мудреную машинку, которая умеет варить капучино. Кэсси любит кофе с пенкой, я собирался подарить ей такую штуковину на Рождество, но руки не дошли. Я дошел до работы пешком, даже не переставив машину с платной парковки. Это обойдется мне в кругленькую сумму, но такой солнечный и бодрый день вдохновлял на сумасбродства.

Кэсси уже сидела за столом. Перед ней высилась стопка документов. К счастью для меня, Сэм с помощниками куда-то подевались.

– Доброе утро. – Кэсси со спокойной настороженностью посмотрела на меня.

– Держи. – Я водрузил на ее стол два пакета.

– Это что? – Она смерила их подозрительным взглядом.

– Это, – я показал на кофеварку, – запоздалый подарок на Рождество. А это в качестве извинений. Кэсс, я ужасно, ужасно раскаиваюсь – не только из-за вчерашнего, но и вообще из-за последних недель. Из-за меня сплошная головная боль, и ты имеешь полное право злиться. Но это в прошлом, обещаю. Отныне я нормальный, психически здоровый и даже не совсем отвратительный человек.

– Впервые в жизни, – машинально бросила Кэсси, и мое сердце радостно подпрыгнуло.

Она открыла книгу – а Кэсси обожает Эмили Бронте – и погладила титульный лист.

– Так ты простишь меня? Если хочешь, на колени встану. Честно.

– Было бы отлично, – сказала Кэсси, – но если тебя заметят, потом сплетен не оберешься. Ну и задница же ты, Райан. Я ведь не планировала тебя вот так взять и простить.

– Да ты все равно долго не выдержала бы, – весело парировал я, – к обеду сломалась бы.

– Не беси меня. Иди-ка сюда. – Она протянула мне руку, я наклонился и обнял Кэсси. – Спасибо.

– На здоровье, – сказал я, – и я серьезно, больше никаких фокусов с моей стороны.

Кэсси наблюдала за мной, пока я снимал пальто.

– Слушай, дело не в том, что от тебя одна головная боль. Я ведь за тебя еще и переживаю. Если не хочешь больше работать с этой версией – нет, не перебивай, – поменяйся с Сэмом. Возьми на себя Эндрюза, а Сэм пускай родными занимается. Он уже многого добился, любой из нас может продолжить, и от его дядюшки помощь нам не потребуется. Сэм задавать вопросов не станет, ты его знаешь. Тебе вовсе незачем сходить с ума.

– Кэсс, со мной правда все в порядке. Клянусь, – заверил ее я. – Вчерашние события стали сигналом, поверь. И я придумал, как дальше вести расследование.

– Роб, помнишь, ты попросил тебя пнуть, если будешь с ума сходить? Так вот, считай, что пнула. Пока фигурально.

– Слушай, дай мне еще неделю. Если к концу следующей недели ты решишь, что я все еще не справляюсь, тогда мы с Сэмом поменяемся. Идет?

– Идет, – наконец согласилась Кэсси, хотя, судя по виду, я ее не убедил.

Я пребывал в таком чудесном настроении, что ее неожиданная забота, которая в другой день вывела бы меня из себя, показалась мне очень трогательной – возможно, потому, что я знал: больше ни в чьем попечении я не нуждаюсь. Неловко похлопав Кэсси по плечу, я направился к своему столу.

– На самом деле, – сказала Кэсси, когда я уселся, – у всей этой истории с Сандрой Скалли есть одно ценнейшее преимущество. Помнишь, мы все думали, как бы добраться до медицинских карт Розалинд и Джессики? Смотри, у Кэти присутствуют признаки физического насилия, у Джессики – психологического, а теперь Джонатан сознался в изнасиловании. По-моему, достаточно косвенных улик, чтобы потребовать медицинские карты.

– Мэддокс, – заявил я, – ты просто гений. – Меня мучило осознание, что я сдуру пустил следствие по ложному следу. Оказывается, этот след все же куда-то привел. – Но ты вроде считаешь, что убийца не Девлин.

Кэсси пожала плечами:

– Не совсем. Он что-то скрывает, но, возможно, просто насилие. То есть не просто, конечно, но ты меня понял. А возможно, он покрывает Маргарет или… Я не так, как ты, уверена, что он виновен, но на медицинские карты я бы взглянула.

– Так ведь и я не уверен.

Она вскинула брови:

– А вчера вроде как уверен был.

– Смотря в чем, – смущенно пробормотал я. – Как по-твоему, он на меня жалобу накатает? У меня смелости не хватает самому узнать.

– Ты так мило извинился, – сказала Кэсси, – поэтому ладно уж, расскажу, что по этому поводу думаю. Мне он ничего об этом не говорил, да ты бы в любом случае уже узнал. О’Келли орал бы так, что в Нокнари слышно было бы. По той же причине я сомневаюсь, что Кэтел Миллз стал бы жаловаться на меня – дескать, я сказала, что у него мальчик-с-пальчик.

– Нет, Миллз не стал бы. Ты вообще как это себе представляешь? Он сидит напротив какого-нибудь сержанта и сокрушается, мол, ты заявила, что у него мини-пипка? Девлин дело другое. У него вообще сейчас мозги набекрень…

– Вы мне Девлина не обижайте! – В кабинет ввалился Сэм. Радостный и раскрасневшийся, воротничок задрался, на глаза падает прядь светлых волос. – Девлин – мужик! Я б его расцеловал, вот только боялся, что он неправильно поймет.

– Из вас отличная парочка получится, – ухмыльнулся я. – Так что он такого сделал-то?

Кэсси крутанулась в кресле и улыбнулась в предвкушении.

Сэм ликующе выдвинул стул, плюхнулся на него и закинул ноги на стол, словно частный сыщик из старого кино. Будь у него шляпа, он швырнул бы ее в противоположный конец кабинета.

– Всего-навсего опознал Эндрюза по голосу. Эндрюз с адвокатом сперва поупирались, да и Девлин особо не обрадовался, когда я попросил его помочь, – “Вы чего такого ему наговорили?” – но в конце концов все сложилось. Я позвонил Девлину, подумал, так правильно будет, вы же знаете, что по телефону голос немного меняется? А потом я попросил Эндрюза и еще нескольких ребят по очереди произнести пару фраз. А именно вот эти: “Какая у тебя дочка миленькая” и “Ты вообще не въезжаешь, куда лезешь”. – Запястьем Сэм отбросил со лба прядь волос. Лицо, веселое и открытое, светилось мальчишечьим ликованием. – Эндрюз мямлил и тянул слова, да и вообще старался изменить голос, но мой друг Джонатан его за пять секунд вычислил, даже не напрягался. Он аж заорал, прямо в трубку, – спрашивал, кто это такой, а Эндрюз с адвокатом – я им специально громкую связь включил, чтобы они сами послушали и потом мне не предъявляли, – они как обосранные сидели. Просто чудесно получилось!

– Ну что, молодец. – Кэсси наклонилась и хлопнула его по ладони. Другой рукой Сэм с улыбкой хлопнул по ладони меня.

– Честно говоря, я и сам доволен. В убийстве его не обвинишь, но, может, хоть за угрозы он свое получит. И этого за глаза хватит, чтобы вызвать его на допрос и посмотреть, чего мы добьемся.

– Ты его задержал? – спросил я.

Сэм покачал голвой.

– После созвона я ему вообще ни слова не сказал, только поблагодарил и предупредил, что мы с ним еще свяжемся. Пускай поволнуется слегка.

– О’Нил, да ты само коварство, – мрачно проговорил я, – кто бы мог подумать.

Мне нравилось поддразнивать Сэма. Покупался он не всегда, но иногда воспринимал мои поддевки по-детски доверчиво.

Он бросил на меня испепеляющий взгляд.

– Да, надо бы уточнить, можно ли поставить его телефон на пару дней на прослушку. Если он и есть наш убийца, значит, кого-то нанял. Алиби у него надежное, и он вообще не из тех, кто сам берется за грязную работу. Наверняка действовал через посредника. Его опознали, потому не исключено, что он заистерит и позвонит киллеру или, по крайней мере, сболтнет что-то неосторожное.

– Надо еще старые звонки проверить, – напомнил я ему, – необходимо выяснить, с кем он в прошлом месяце разговаривал.

– Я уже О’Гормана попросил, – самодовольно сказал Сэм, – а Эндрюза помариную недельку-другую и посмотрю, что выйдет. И вот что еще, – вид у него вдруг сделался виновато-коварный, – помните, Девлин сказал, что голос у Эндрюза звучал, словно у пьяного? А вчера нам самим показалось, что он слегка навеселе? Я вот что подумал: если у нашего красавчика нелады с алкоголем, то нам стоило бы заглянуть к нему часов в восемь-девять вечера. Возможно, тогда он… ну, будет более словоохотливый и менее склонен названивать адвокату. Знаю, злоупотреблять человеческими слабостями плохо, но…

– Роб прав, – Кэсси покачала головой, – ты прямо садист.

На миг Сэм недоверчиво вытаращил на нас глаза, но потом сообразил.

– Да пошли вы оба, – радостно сказал он и, по-прежнему задрав ноги, крутанулся в кресле.

* * *

В тот вечер все мы пребывали в эйфории, совсем как дети, которым неожиданно позволили прогулять уроки. К нашему общему удивлению, Сэму удалось уговорить О’Келли выдать ему разрешение на двухнедельную прослушку телефона Эндрюза. Обычно такое разрешается, если в деле замешано немалое количество взрывчатки, однако “Убийство Кэти Девлин по-прежнему не раскрыто” (см. стр. 5: “В безопасности ли наши дети?”), и благодаря накалу страстей мы получили кое-какие преимущества.

Сэм так и светился:

– Я же знаю, что этот ублюдок что-то скрывает. Не сегодня-завтра вечерком примет на грудь лишнего, и – р-раз! – он у нас в руках.

Чтобы отпраздновать, он принес к ужину бутылку хорошего белого вина. Не дождавшись выговора, я ходил радостный, а голод на меня напал такой, какого уже несколько недель не было. Готовя огромный омлет по-испански, я решил перевернуть его в воздухе, как блин, и чуть не уронил. Кэсси расхаживала по квартире босиком, в обрезанных джинсах, она нарезала багет и, сделав погромче музыку, нелестно прошлась по моим кулинарным способностям:

– А ведь у него и огнестрельное оружие есть. В один прекрасный день он решит впечатлить девушку и выстрелит себе в ногу…

После ужина мы играли в “Краниум”[23] – правда, кое-как, импровизировали на троих, и я все никак не мог сообразить, что же имеет в виду Сэм, который изображал слово “карбюратор” (“Робот? Доишь корову?.. А-а, такой маленький человечек из часов?”). Сквозняк из открытого окна раздувал длинные белые занавески, в сумрачном небе висел ломоть луны, и я не помнил, когда у меня раньше бывали такие же вечера, счастливые, бездумные, без серых теней, которые подкарауливают в конце каждой фразы.

Когда Сэм ушел, Кэсси учила меня танцевать свинг. После ужина мы проверяли, как работает кофеварка, и упились капучино, сна не было ни в одном глазу, проигрыватель хрипло напевал старые песни, Кэсс схватила меня за руки и сдернула с дивана.

– А ты откуда знаешь, как свинг танцевать? – спросил я.

– Мои тетя с дядей полагали, что детям нужны дополнительные занятия. И побольше. Еще я рисую углем и играю на фортепиано.

– И это все одновременно? А я умею на музыкальном треугольнике играть. И у меня две ноги левые.

– Плевать. Хочу танцевать.

Квартирка была слишком тесной.

– Пошли, – скомандовала Кэсси, – разувайся!

Она схватила пульт, прибавила громкости и по пожарной лестнице спустилась на крышу соседнего здания.

Танцор из меня никудышный, но Кэсси снова и снова повторяла со мной основные движения, ловко уворачиваясь и не позволяя мне оттоптать ей ноги, а потом вдруг все встало на свои места и мы принялись танцевать, кружиться и покачиваться под дерзкий, продуманный ритм, в опасной близости от края плоской крыши. Я сжимал руки Кэсси, сильные и гибкие, как у гимнастки.

– Ты тоже умеешь танцевать! – Она старалась перекричать музыку, глаза ее сияли.

– Что-что? – крикнул я в ответ и споткнулся. Над темными садами внизу фейерверком рассыпался наш смех.

На нижнем этаже распахнулось окно, и надреснутый голос с простецким выговором задребезжал:

– Немедленно выключите, а то полицию вызову!

– Мы и есть полиция! – крикнула в ответ Кэсси.

Я шлепнул ее по губам, и мы тряслись от беззвучного хохота, пока недовольный сосед, помолчав, с грохотом не захлопнул окно. Кэсси подбежала к пожарной лестнице, ухватилась одной рукой за перекладину и, по-прежнему хихикая, повисла на ней, сунула руку с пультом в окно, включила ноктюрны Шопена и заодно убавила громкость.

Мы лежали рядом на крыше, руки закинуты за голову, локти едва соприкасаются. От вина и танцев голова у меня слегка кружилась, но не сказать чтобы неприятно. Теплый ветер обдувал лицо, и, даже несмотря на городские огни, я видел созвездия – Большую Медведицу, Пояс Ориона. Внизу, словно море, ровно шумели сосны. На миг мне почудилось, будто Вселенная перевернулась с ног на голову и мы неспешно падаем в огромную черную чашу, полную звезд и ноктюрнов, и я больше не сомневался, что все будет хорошо.

16

Вылазку в лес я наметил на субботний вечер, мечтая об этом, подобно ребенку, который припас огромное пасхальное яйцо с загадочным сюрпризом внутри. Сэм отправился на выходные в Голуэй, на крестины племянницы, – у него огромная семья из тех, что почти каждую неделю устраивают семейные торжества, потому что кого-то то и дело крестят, женят или хоронят, Кэсси решила встретиться с подружками, а Хизер собиралась на свидание в какой-то отель. Моего отсутствия никто и не заметит.

Я приехал в Нокнари около семи и припарковался возле раскопок. С собой я прихватил спальный мешок, фонарь, термос кофе, разбодяженного с виски, и пару бутербродов – собирал я все это с чувством легкой неловкости, словно начинающий походник в технологически правильном спортивном костюме или ребенок, надумавший сбежать из дома, – но никаких приспособлений для костра брать не стал: жители поселка взвинчены и, едва завидев огонь, тотчас же вызовут копов. Получится глупо. К тому же я не прирожденный скаут и вполне способен спалить остатки леса.

Вечер выдался ясный и безветренный, солнечные лучи окрашивали башню золотисто-розовым и придавали печально-романтичный вид даже канавам и отвалам земли. Где-то далеко на полях блеяли овцы, в воздухе висел плотный аромат умиротворения – сено, коровы, неведомые мне пьянящие цветы. Стаи птиц над холмом выстраивались в клин. Собака возле фермы встала, предостерегающе гавкнула и посмотрела на меня, но решила, что угрозы я не представляю, и снова мирно улеглась. Я прошел по неровным, проложенным археологами дорожкам, куда разве что тачка поместится, дошел до противоположной стороны – по такому случаю я надел старые кроссовки, вытертые джинсы и толстый свитер – и нырнул в лесную чащу.

Если вы, как и я, до мозга костей городской житель, вероятнее всего, лес вам представляется таким, каким бывает на детском рисунке: одинаковые зеленые деревья ровными рядами, а землю укрывает мягкий ковер листвы или иголок. Возможно, леса, выращенные человеком, и правда выглядят так, не знаю. Лес в Нокнари настоящий, причем более причудливый и таинственный, чем мне запомнился. Тут своя иерархия, тут разворачиваются ожесточенные битвы и заключаются тайные союзы. Я в этом лесу был чужаком, и у меня появилось ощущение, будто мое присутствие заметили и множество глаз наблюдает за мной, без одобрения или осуждения, просто оценивая.

На кострище на полянке Марка чернел свежий пепел, рядом валялись окурки. Получается, после смерти Кэти он опять сюда приходил. Я искренне надеялся, что сегодня он не заявится воздавать дань прошлому. Вытащив из карманов бутерброды, термос и фонарик, я расстелил спальный мешок на примятой траве, там, где обычно спал Марк, а затем медленно, не торопясь двинулся по лесу.

Я брел словно по руинам огромного древнего города. Деревья устремлялись вверх, выше, чем колонны соборов, боролись за пространство, подпирали друг друга огромными накренившимися стволами, приспосабливались к склону холма, – дубы, буки, ясени, прочие с неведомыми названиями. Длинные прострелы света едва пробивались сквозь зеленые арки ветвей. Густая грива плюща покрывала толстые стволы, водопадом спускалась к земле, превращала трухлявые пни в мощные камни. Шаги пружинили на многолетней подушке из листвы. Я остановился и ногой перевернул деревянную колоду. В нос ударил запах гнили, под колодой, в сырой черной земле, я увидел мелкие колпачки грибов и извивающегося дождевого червя. Порхающие и чирикающие в ветвях птицы устраивали ужасный переполох, когда я проходил мимо.

Непролазный кустарник, полуразрушенная каменная стена, кряжистые, толще моей руки корневища, позеленевшие от мха. Низкие берега реки, заросшие ежевикой (на задницах и руках мы съезжаем к воде. “Ой! Моя нога!”), с нависшими над водой ветвями бузины и ивы. Река напоминала старое листовое золото с чернильными разводами. На водной глади замерли тоненькие желтые листочки, такие легкие, словно они лежали на твердой поверхности.

Сознание путалось, мысли ускользали. Каждый шаг приводил к узнаванию, словно выбивая в воздухе морзянку на частотах таких высоких, что и не уловить. Здесь мы бегали, мчались вниз с холма, разбегаясь по паутине едва заметных тропинок, здесь ели мелкие яблоки-дички с покосившейся яблони, и, подняв голову, вглядываясь в сумятицу листвы, я почти ожидал увидеть, как мы, подобно молодым камышовым котам, карабкаемся по веткам. Возле одной из этих полянок (высокая трава, пятна солнечного света, кусты крестовника и цветы дикой моркови) мы наблюдали, как Джонатан с дружками держат Сандру. Где-то здесь, возможно, на том самом месте, где я теперь стоял, лесная чаща расступилась и навсегда поглотила Питера и Джейми.

На ту ночь я не строил никаких особых планов. Войти в лес, оглядеться, переночевать там в надежде, что произойдет что-то. До этого самого момента отсутствие планов не выглядело препятствием. В конце концов, стоит мне что-либо продумать заранее, и все просто удивительным образом идет наперекосяк. Мне нужно сменить тактику, это очевидно, а чего уж проще, чем ничего не предпринимать и просто ждать, что даст мне лес? И, по-моему, это перекликалось с моим тщеславием. Полагаю, во мне всегда жило желание – хоть по темпераменту я для этой роли ну никак не гожусь – быть героем мифа, решительным и бесстрашным, из тех, что седлают дикую лошадь, которую не под силу оседлать никому больше, и мчатся навстречу судьбе.

Впрочем, когда я действительно очутился в лесу, реальность оказалась вовсе не похожей на мои мечты с их безрассудным стремлением покориться судьбе. Сам я слегка напоминал себе хиппи, даже думал покурить травку в надежде, что расслаблюсь и подтолкну подсознание вперед, но от травы меня обычно клонит в сон и я сильно тупею. Неожиданно я подумал, что, вполне возможно, дерево, к которому я прислонился, – то самое, возле которого меня когда-то обнаружили, и где-то на его толстом стволе до сих пор есть отметины от моих ногтей. В тот же миг я понял, что уже смеркается.

Я едва не сбежал. Вернулся на полянку и, стряхнув со спального мешка нападавшую листву, стал сворачивать его. Честно говоря, я остался только потому, что вспомнил Марка, он провел тут не одну ночь, и ему даже в голову не пришло чего-то бояться. Мысль, что он обставил меня, была невыносимой, пускай даже сам Марк об этом ни сном ни духом. Допустим, он костер разводил, но у меня-то есть фонарик и “смит и вессон”, хотя такие рассуждения и казались мне слегка нелепыми. До цивилизации рукой подать, уж до поселка точно. Я замер, не выпуская спальник, потом разложил его, до пояса забрался внутрь и привалился к дереву.

Я налил себе кофе с виски. Его резкий и такой знакомый вкус придавал уверенности. Осколки неба между ветвями меняли цвет – от бирюзового к сияющему индиго. Птицы шебуршали в ветвях, готовились ко сну, бранчливо перекрикиваясь. Над раскопками беззвучно носились летучие мыши, в кустах внезапно раздалось шуршанье, но тут же стихло. Далеко, в поселке, детский голос выкрикивал считалочку: “Вместе, вместе за руки…”

Постепенно пришло понимание – откровением это не назовешь, я будто знал это давным-давно, – что если я вспомню что-нибудь полезное, то пойду к О’Келли. Не сразу, лучше подожду несколько недель, подчищу хвосты, приведу в порядок дела, потому что признание положит конец моей карьере.

Еще днем осознание это вышибало из меня дух, однако сейчас, ночью, почти успокаивало, манящей звездой мерцало впереди, и я с безрассудной легкостью принял его. Работа следователем в отделе убийств – единственное, вокруг чего я строил собственную жизнь. Работа определяла мои вкусы в одежде, мои походку и речь, то, как я просыпаюсь и засыпаю. Я представлял, как по щелчку пальцев отпускаю ее, словно яркий воздушный шарик, и эта картинка дурманила меня. Может, стану частным сыщиком: обшарпанный кабинет в старинном георгианском особняке, дверь с матовым стеклом, а на ней золотыми буквами мое имя. Буду приходить на работу когда вздумается, ловко обходить законы и выуживать у О’Келли закрытую информацию. Я даже размечтался, что Кэсси тоже будет работать со мной. Обзаведусь мягкой шляпой, длинным плащом и освою циничные шуточки, а Кэсси в обтягивающем красном платье и со скрытой камерой в тюбике из-под помады будет сидеть в гостиничных барах и разводить на разговоры нечистых на руку дельцов… Я чуть в голос не расхохотался.

И понял, что засыпаю. Это в мои планы совершенно не входило, и я силился стряхнуть с себя сон, но бессонные ночи, тяжелые, как впрыснутая в вену наркота, давали о себе знать. Я вспомнил про термос с кофе, но тянуться за ним было неохота. От моего тепла спальный мешок согрелся, да и сам я уже успел привыкнуть ко всем кочкам на земле и буграм на стволе дерева за спиной. Меня обволакивало упоительное тепло. Я почувствовал, как крышка от термоса выпала у меня из рук, но сил, чтобы открыть глаза, у меня не осталось.

Сколько я проспал, не знаю. Перед пробуждением я с трудом сдержал крик. Прямо у меня над ухом чей-то голос громко и отчетливо произнес:

– Это что?

Я еще долго сидел неподвижно, в затекшей шее медленно пульсировала кровь. Огни в поселке погасли. По лесу растеклась тишина, разве что ветер шевелил порой ветви наверху и издалека доносился треск сучьев.

* * *

Питер взлетел на стену и, жестом остановив нас с Джейми, крикнул:

– Это что?

Мы весь день провели на улице, вышли, когда на траве еще роса не высохла. Воздух раскалился от жары, все равно что пар в бане вдыхаешь, а небо приобрело такой оттенок, какой бывает у огонька свечи, в самом центре. Мы притащили бутылки с красным лимонадом, на случай если захочется пить, но они нагрелись и на них сползлись муравьи. Кто-то из соседей дальше по улице косил газон, еще кто-то настежь распахнул окно и громко подпевал радио. На тротуаре две маленькие девочки по очереди катались на трехколесном велосипеде, а чуть поодаль Тара, вредная сестрица Питера, с подружкой играли в школу – посадили в ряд кукол и воспитывали их. Кармайклы купили капельный разбрызгиватель – мы такого прежде не видели, – и каждый раз, когда они включали его, мы бежали смотреть, хотя миссис Кармайкл была жуткая карга, Питер говорил, что если влезешь к ней в сад, она тебе башку кочергой размозжит.

Мы гоняли на великах. Питеру на день рождения подарили “Ивел Нивел” – если его отрегулировать, то на нем можно перепрыгнуть через стопку старых газет, – в будущем Питер хотел стать каскадером, поэтому мы усердно тренировались. Из кирпичей и куска фанеры, который папаша Питера хранил в сарае, мы соорудили на дороге небольшой трамплин.

– И будем достраивать, – сказал Питер, – по кирпичу в день.

Но конструкция получилась ужасно шаткой, и я, сам того не желая, каждый раз жал на тормоза.

Джейми несколько раз прыгнула с трамплина, а потом отошла в сторону и принялась отдирать наклейку с велосипела и раскручивать ногой педаль. В то утро она пришла позже и весь день отмалчивалась. Она вообще болтать не любила, но теперь все было иначе, молчание окутывало ее неприступной тучей, и из-за этого нам с Питером сделалось не по себе.

Питер с воплем взлетел с трамплина и зигзагом проехался по дороге, едва не сбив девочек на трехколесном велосипеде.

– Ты дурак, что ли? Чуть не задавил нас! – Тара подхватила своих кукол. Она вырядилась в длинную цветастую юбку, которая подметала подолом асфальт, и большую, странноватого вида шляпу с лентой.

– Поуказывай еще мне тут, – огрызнулся Питер, свернул на полянку у дома Одри и на ходу сдернул с Тары шляпу.

Тара и Одри хором заверещали.

– Адам! Лови!

Я помчался за ним – появись сейчас мама Одри, и нам несдобровать – и поймал шляпу, даже не свалившись с велика. Потом нахлобучил шляпу на голову и, отпустив руль, проехался прямо по кукольной “школе”. Одри попыталась спихнуть меня с велика, но я увернулся. Девочкой Одри была милой и сердилась будто бы понарошку, поэтому на ее кукол я старался не наезжать. Тара уперла кулаки в бока и заорала на Питера.

– Джейми! – позвал я. – Погнали!

Джейми стояла на дороге и стучала передним колесом велосипеда о трамплин. Она бросила велик, подбежала к стене, стремительно перемахнула через нее и скрылась с другой стороны.

Мы с Питером тотчас же забыли про Тару (“У тебя вообще мозгов нету, Питер Сэведж! Вот мама тебе задаст за твое поведение…”), затормозили и переглянулись. Одри сорвала с моей головы шляпу и, оглядываясь, бросилась наутек. Мы оставили велосипеды у дороги и следом за Джейми забрались на стену.

Джейми раскачивалась на тарзанке, отталкиваясь ногами от стены. Голову она опустила, так что видно было лишь прямые светлые волосы и кончик носа. Мы сидели на стене и выжидали.

– Мама сегодня утром меня измеряла, – наконец проговорила Джейми и принялась ковырять болячку на руке.

Мне тут же припомнился дверной косяк у нас на кухне, деревянный, белый и блестящий, с отметинами карандашом и числом, чтобы было понятно, насколько я вырос.

– И чего? – не понял Питер. – Делов-то.

– Для школьной формы! – напустилась на него Джейми. – Придурок!

Она соскочила с тарзанки и бросилась в лес.

– Ничего себе, – удивился Питер. – Что это с ней?

– Интернат, – дошло до меня, и ноги сделались ватными.

Питер скорчил недоверчивую рожу.

– Но она ж не поедет. Ее мама обещала.

– Не обещала. Сказала “посмотрим”.

– Да, и с тех пор она больше ничего не говорила.

– Да ладно, и теперь получается, сказала? – Питер прищурился на солнце. – Ладно, пошли. – Он спрыгнул со стены.

– Куда?

Питер не ответил. Он подобрал велосипеды – свой и Джейми – и завел их к себе во двор. Я тоже поднял свой велосипед и пошел за Питером.

Мать Питера развешивала выстиранное белье. На фартуке у нее пестрел ряд бельевых прищепок.

– Не обижайте Тару, – сказала она.

– Мы и не обижаем. – Питер положил велосипеды на траву. – Мам, мы в лес. Ладно?

Прямо на земле лежало одеяло, по нему ползал малыш Шон Пол в подгузнике. Я осторожно толкнул малыша кроссовкой, младенец перевернулся на спину, схватил меня за ногу и засмеялся.

– Ты молодец, – похвалил я его.

Идти искать Джейми мне не хотелось. Я подумал, что, может, предложить миссис Сэведж присмотреть за малышом, дождаться, когда Питер придет и скажет, что Джейми уезжает.

– В полшестого полдник. – Миссис Сэведж машинально погладила Питера по голове. – У тебя часы при себе?

– Да. – Питер продемонстрировал ей запястье. – Адам, двинули.

Когда что-то шло не так, мы обычно отправлялись на площадку на самом верху замка. Лестница давно обвалилась, и снизу никто и не догадался бы, что там сверху площадка. Забирались мы по внешней стене и спрыгивали на пол. По стенам вился плющ, ветви его свисали с башни, отчего та смахивала на птичье гнездо.

Там мы и нашли Джейми – она сидела в углу, уткнув лицо в согнутый локоть. И плакала, горько и неуклюже. Однажды, очень давно, мы носились по лесу, она угодила ногой в кроличью нору и сломала ногу. До дома мы тащили ее на себе, и по дороге она ни разу не заплакала, даже когда я споткнулся и дернул ее за ногу, – лишь завопила:

– Адам, поаккуратней давай!

Я спрыгнул на землю.

– Уходи! – сдавленно крикнула Джейми, поднимая голову. Лицо у нее покраснело, волосы растрепались. – Отвалите от меня!

Питер еще не слез со стены.

– Тебя чего, в интернат отправляют? – спросил он.

Джейми прищурилась и сжала губы, но рыданий не смогла сдержать. Слушать ее было невыносимо.

– Она вообще ничего не сказала, просто ведет себя так, словно все решено. Значит, она мне просто… она врала!

От такой несправедливости у меня перехватило дыхание. “Посмотрим, – вот как говорила мать Джейми, – не волнуйтесь”. И мы поверили и перестали волноваться. Взрослые еще никогда нас не предавали – по крайней мере, в делах настолько важных. У меня такое в голове не укладывалось. Мы все лето прожили, думая, что мы вечно будем вместе.

Питер прошелся по стене, постоял на одной ноге.

– Значит, сделаем то же самое, что в прошлый раз. Устроим бунт. Мы…

– Нет! – прорыдала Джейми. – Она уже заплатила! Слишком поздно. Через две недели я уезжаю! Две недели… – Она сжала кулаки и ударила в стену.

Я опустился на колени рядом с Джейми и обнял ее за плечи. Она стряхнула мою руку, но я снова ее обнял, и на этот раз Джейми противиться не стала.

– Джейми, не надо, пожалуйста, не плачь.

Желто-зеленый водопад веток вокруг, Питер хмурится, Джейми плачет, под моей ладонью ее шелковистая кожа, отчего руку покалывает, весь мир рушится, каменный пол замка под моими ногами накренился, словно корабельная палуба в кино.

– Ты каждые выходные приезжать будешь…

– Это не как раньше! – выкрикнула Джейми. Она подняла голову к осколкам неба и, уже не стыдясь, зарыдала. Беспредельная скорбь в ее голосе резанула меня ножом, и я понял, что она права: это не как раньше, как раньше теперь больше не будет.

– Джейми, не надо, перестань… – Меня охватило ощущение бессилия. Я знал, что это глупо, но на миг мне захотелось предложить поехать вместо нее, чтобы она навсегда осталась тут… Не соображая, я наклонился и поцеловал ее в щеку. Губы намокли от ее слез. От нее пахло нагретой на солнце травой, горячей и зеленой, дурманной.

От удивления Джейми даже плакать перестала. Она повернула ко мне голову и уставилась на меня. Ее глаза, голубые с красными прожилками, оказались совсем близко. Я знал, что сейчас она что-нибудь сделает – врежет мне, тоже поцелует…

Питер спрыгнул со стены и присел рядом с нами. Одной рукой он схватил за запястье меня, другой – Джейми.

– Слушайте, – сказал он, – давайте сбежим.

Мы молча смотрели на него.

– Это как-то тупо, – наконец сказал я, – нас же поймают.

– Не-а, не поймают. То есть не сразу. Несколько недель тут будем прятаться. Нам же необязательно навсегда уходить, просто пересидеть надо. Как только уроки начнутся, вернемся обратно. Тогда уже в интернат точно не отправят. И даже если отправят, мы опять сбежим. До Дублина доберемся и Джейми выкрадем. За это ее наверняка исключат, и она вернется. Сечете? – Глаза у него сияли. Эта идея захватила нас, сверкая, повисла между нами.

– Можно прямо тут поселиться, – сказала Джейми. Она задержала дыхание и всхлипнула. – В замке.

– Мы каждый день будем ночевать на новом месте. Тут, на поляне, на большом дереве, ну, на том, где ветки сплетаются. Они нас ни в жизнь не поймают. Вы чего, думаете, нас тут кто-то найдет? Да фиг!

Лучше нас леса не знал никто. Словно индейцы, легко и бесшумно, мы будем красться по подлеску, замерев, следить за нашими преследователями из кустов и с высоких ветвей…

– Спать будем по очереди, – Джейми выпрямилась, – дежурство назначим.