Джули Мэй Коэн

Плохие мужчины

© Тулаев В., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Посвящается тебе. Именно тебе.
«Куда проще представить себе убитую женщину, нежели женщину, готовую на убийство». Алия Трабукко Зеран, «Когда женщины убивают»


Пролог

Ньюпорт, Род-Айленд,

семнадцать лет назад

Мы играем в любимую игру Сюзи: я – владелица магазина, а сестренка исполняет роль покупателя. Ее плюшевые игрушки по очереди заходят в мою лавочку и приобретают самые разные товары (из тех вещей, что находятся в спальне). Я же притворяюсь, что не горю желанием ничего продавать.

– О нет, сэр, – говорю я с притворной обидой. – Никак не могу продать вам пару носков – в нашем магазине их нет. Наверное, вы перепутали: вам нужна соседняя лавочка – там найдете сколько угодно.

– Я ведь вижу, здесь есть носочки! – густым басом возражает игрушечная овечка и кивает в сторону открытого ящика комода.

– Это не на продажу, – осаживаю я покупателя. – Не продаются ни за какие деньги.

– Но… мне нужны носочки, а здесь магазин! – мило шепелявит Сюзи.

– Это особенные носки, часть нашей драгоценной коллекции, которая останется для будущих поколений.

Сюзи хихикает и дергает одну из белокурых косичек, которые я заплела ей сегодня утром: сестренка хотела быть похожей на Хайди из новой книжки. Левая косичка еще держится, а правая почти распустилась – Сюзи постоянно с ней играет.

– Сэффи, – упрекает меня сестра, – ты должна продать мистеру Овечке то, что он просит.

Вечно она выходит из роли. Любит мной покомандовать, каждый раз говорит, что я играю неправильно. У нее в голове собственные правила, и в отличие от тех игр, которыми занимаются взрослые, я затрудняюсь определить – какие именно и как они поменяются в следующую минуту. На самом деле поэтому я и люблю с ней играть. С Сюзи не соскучишься.

– Овечка должна попросить товар, который я смогу продать, Сюзи-сан.

Домашнее прозвище для сестры выбрано не случайно – Гарольд оплачивает нам преподавателя японского языка, платит и за многое другое.

– Если я не могу купить особенные носки, – продолжает Сюзи голосом мистера Овечки, – тогда продай те, которые на тебе.

– Вот эти? – Я с негодованием вытягиваю ногу и шевелю пальцами. – Они мои. Без них я замерзну.

– А я требую!

– Сколько же ты заплатишь?

Сюзи морщит лоб – думает.

– Пятьсот долларов.

– Меньше чем за пятьсот долларов и пятьдесят центов не уступлю.

– Давай за пятьсот долларов и восемнадцать центов.

– Продано!

Я снимаю розовые носки с изображением кошечки Китти[1]. Мне они не по возрасту, да и маловаты – нога за лето выросла аж на два размера. Тщательно разглаживаю – чтобы ни морщинки – и скатываю, придав им форму швейцарского шоколадного батончика.

– Только не надо снова говорить, что у тебя нет с собой денег, мистер Овечка.

Потираю пальцами в универсальном жесте: гони наличные!

– Мисс Сьюзан… – подает голос появившаяся у двери Мэг. – Ваш отец просит, чтобы вы поплавали с ним в бассейне.

Моя рука со скрюченными пальцами повисает в воздухе.

– Хорошо, – отвечает Сюзи.

Поднимается, бросив мистера Овечку на пол, застеленный небесно-голубым ковром, по которому плывут белые облачка. Ковер выбрала я, когда в спальне сестры сделали ремонт: пусть воображает, что ходит по воздуху, пусть хотя бы одна из нас будет счастлива и беззаботна.

– Нет! – говорю я.

– Но я люблю плавать, – спорит Сюзи.

Любит, это правда. И плавает неплохо. Сама учила, когда Гарольд уезжал. Наш бассейн – отличное место, и в моих бедах он нисколько не виноват. Просто часть дома, которая сама по себе не может быть хорошей или плохой, – смыслом ее наполняет то, что там происходит.

– Ты простудишься, – возражаю я. – Снова заболеешь, так что это не лучшая идея.

Мэг исчезает за дверью – ее функция выполнена, сообщение передано. С тех пор, как умерла мама, прислуга обрела свойство таять в воздухе. Изо всех сил старается не замечать очевидного.

– Но папа…

– Скажу Гарольду, что у тебя насморк. Сядь, посмотри «Русалочку». Лучше с ним поплаваю я.

– Вечно ты одна купаешься с папочкой!

Сестра обиженно оттопыривает нижнюю губу. Щекочу ее, пытаясь развеселить. Ура, смеется, показывая дырку на месте переднего зуба, и по-детски круглое пузико колышется под розовой футболкой. Сюзи шесть лет.

Всего шесть…

А мне было пять.

– Мы с тобой искупаемся попозже, – обещаю я. – Сыграем в Марко Поло.

– Поклянись!

– Если мистер Овечка заплатит за носки, считай, что моя клятва нерушима.

Иду к телевизору, нахожу нужный диск и нажимаю кнопку воспроизведения. Сюзи плюхается в кресло-мешок. Я наклоняюсь и целую ее в идеальный пробор, на который потратила утром немало времени. Какая нежная, невинная у нее кожица…

Бреду в свою спальню по застеленному ковром коридору. Натягиваю купальник.

Надеваю его каждый раз, хотя смысла в этом никакого – просто элемент игры, которой заставляет меня заниматься Гарольд. Правила я прекрасно знаю – не хуже, чем расположение веснушек на собственной кисти или форму каждого ноготка.

Иногда он и правда плавает. Потом. Последние несколько раз я и сама не отказывала себе в удовольствии пройтись хорошим кролем из конца в конец. Показывала, что умею контролировать свое тело и дыхание, чувствую себя в воде как рыба. И вообще, знаю что делаю.

Наверное, поэтому сегодня он вызвал Сюзи, а не меня.

Спускаюсь по главной лестнице, скользя ладонью по отполированным перилам. По пути мне не встречается ни одна живая душа. Зато из золоченых рам на стенах поглядывают предки Гарольда. Добрая половина из них похожа на него. Остальные – нет, и слава богу. Один из этих персонажей, у самого начала лестницы, позирует в жабо и парике. Степенный чопорный господин, судья. Глаза бледно-голубые, как у Гарольда, и нарисованы так, будто провожают тебя взглядом, где бы ты ни встал. Весь фокус в том, что радужка не касается нижних век, – это мне учитель рисования объяснил. Я потом намалевала десяток подобных лиц, будто следящих за тобой, и развесила их на стене в домашней классной комнате. Правда, они меня не защитили.

В принципе я запросто могла бы уехать в закрытую английскую школу – стоило только попросить, однако предпочла остаться с сестренкой. Как знала, что этот день наступит…

Я переступаю по персидскому ковру, затем шлепаю ногами по плитке. Столько раз вот так ходила – тропинку протоптать можно. Летом Гарольд в Нью-Йорке жить не любит. Обожает морской воздух, яхту и открытый бассейн во дворе – это его маленькое водное царство.

Бассейн отгорожен от дома высокой живой изгородью. Обхожу ее сбоку. Отчим уже в воде. Блаженствует в глубоком углу, у трамплина, упираясь руками в бортики, болтает ногами.

Гарольд Лион – красивый мужчина. Сто раз это слышала с тех пор, как мама вышла за него замуж. Впрочем, сама я на этот счет мнения не имела – была совсем малышкой. Шевелюра у него песочного цвета и редеть, как у предков на портретах, еще не начала. Глаза бледные, а ресницы такие светлые, что выглядят почти белыми. Он постоянно занимается своим телом, поэтому подтянут и силен. Грудь Гарольда покрыта веснушками; посередине грудной клетки поросль песочных же волос – кудрявых и пружинистых, не таких, как на голове.

Мама его любила. Я ее чувств никогда не разделяла и теперь стараюсь смотреть на отчима словно со стороны – тогда не так больно.

Услышав шаги, Гарольд поворачивается и сдвигает брови:

– Я просил прислать твою сестру.

– Сюзи ты не получишь!

Останавливаюсь в полуметре от бассейна, у самого угла. Стою, поджимая пальцы на холодном бетоне. Сегодня прохладно. Кожа покрывается мурашками; соски твердеют и торчат сквозь верхнюю часть купальника, словно пули. Груди у меня по большому счету нет. Для своего возраста я высокая, да и ноги здорово выросли, однако плавные изгибы, как говорят в журналах, еще не сформировались. Месячных у меня пока не было, хотя книжки, которые мне разрешают читать, утверждают: вскоре я ступлю на зыбкую пугающую дорожку, ведущую к взрослению.

Вероятно, поэтому Гарольд меня больше и не хочет. Скорее всего, мои показные заплывы и любые иные меры здесь ни при чем. Дело в природе, в предопределенности, которая управляет нашим развитием.

На дворе сентябрь; листва уже желтеет. Гарольду принадлежит огромный, засаженный деревьями земельный участок – где он кончается, из окна не разглядишь.

– О чем ты? Я просто хотел поплавать.

Он ухмыляется. Именно от него я научилась особенной уловке: говоришь одно, а подразумеваешь совсем другое. Вроде как лжешь и в то же время заставляешь окружающих делать вид, что они в эту ложь верят.

– Ты не посмеешь ее использовать. Меня – пожалуйста. Даже прикинусь, что мне нравится, если тебе от этого лучше. Сюзи ты не тронешь.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать.

– Она называет тебя папочкой, а я к тебе так никогда не могла обращаться.

– Ну да, я ведь ее отец.

– Не настоящий отец!

– Серафина, не будь такой упрямой. Приведи сестру.

– Нет!

Теперь он смотрит мне прямо в глаза, и его лицо искажено от гнева и неудовлетворенного желания.

Я сжимаю челюсти – чтобы не стучать зубами. Напоминаю себе: стыдиться нечего, я делаю это ради сестры. Никто меня не видит, никто ничего не слышит, иначе эта история кончилась бы давным-давно.

А может, и нет. Гарольд – сильный мужчина, а мы всего лишь маленькие девочки.

Он сурово хмурится. Раньше отчим меня уговаривал и задабривал. Обещал все на свете. У меня полная комната игрушек, к которым я ни разу не притронулась; в шкафчиках лежат горы шоколадок, однако я их даже не пробовала.

– Не пытайся казаться взрослой женщиной. Это просто нелепо. Посмотри на себя: кожа да кости. Кто на тебя позарится? Ты страшненькая девочка и вырастешь в страшную женщину.

А я слышу совершенно другое – то, что он говорил тысячу раз здесь, в бассейне, где его голос отражается эхом от керамической плитки.

«Моя девочка, моя маленькая красавица, моя тайная страсть…»

Представляю, как он бормочет то же самое моей сестренке, которая еще не знает правил игры. Сюзи, уверенной в том, что стоит лишь пожелать – и желание сбудется. Сюзи невинна и счастлива – все чувства напоказ, а так нельзя.

Я приседаю на корточки, отталкиваюсь и прыгаю на Гарольда. Пусть заткнется! Растопыриваю пальцы и вцепляюсь ему в лицо. В глаза не попадаю, получается лишь оцарапать ногтями щеку, зато застаю его врасплох. Он резко откидывает голову и с силой ударяется затылком о трамплин; его зубы клацают.

Раздается влажный хлюпающий звук.

Разумеется, Гарольд сильнее и больше, но я чувствую, как обмякло его тело, как оно погружается под моим весом в воду.

Хотя его голова под поверхностью, сознание он не потерял. Наверное, за годы я изучила Гарольда так, что читаю его, словно открытую книгу. Он поражен. Я сверху, и у меня преимущество: можно сесть ему на шею, сомкнуть бедра и давить вниз. Руками упрусь в бортик и использую всю свою силу – зря, что ли, столько плавала кролем? Покажу, что я уже не та маленькая девочка…

Гарольд борется. Его пальцы судорожно хватают меня за бедра. Ну, тут ничего нового. Цепляется за низ купальника, а его затылок упирается мне в то место, которого он много раз касался с властностью собственника – словно получил на него права, женившись на маме.

Воздух выходит из его рта смешными пузырьками, словно Гарольд пускает под водой газы.

Мое хихиканье разносится в холодном воздухе. Он беспомощен – давит снизу, пытаясь вынырнуть, а я осознаю: вот что значит взросление. После первых месячных мое тело станет приобретать женские формы, и тогда я смогу изменять правила. Обрету силу, которая позволит все исправить.

Чудесная наступит жизнь…

Гарольд прекращает сопротивление гораздо раньше, чем я предполагала. Еще некоторое время удерживаю под водой его безвольное тело. Разглядываю вечнозеленую тисовую изгородь. Было время – я готовила волшебные зелья: набирала банку воды из бассейна, бросала в нее красные ягоды тиса и давила их палочкой, пока на поверхность не всплывут коричневые семена, а вода не приобретет цвет крови.

Мама говорила: плоды тиса ядовиты и воду из банки ни в коем случае пить нельзя. Не догадывалась, что ее муж и бассейн куда опаснее, чем какие-то ягоды. Умерла она слишком рано. Я нашла ее в кровати – мертвую, но прекрасную. Наглоталась таблеток, сказал ее муж; сама виновата.

Вцепившись в бортик, продолжаю стискивать ногами шею Гарольда сколько могу. Потом силы кончаются, и я начинаю дрожать от холода. А душа поет.

Наконец раздвигаю бедра, которые уже сводит судорогой. Гарольд всплывает. Говорят, у него красивые плечи, шикарная шевелюра… Сейчас он расслаблен, волосы колышутся в воде, руки – как две дохлые рыбины. Мой отчим напоминает выброшенную старую куклу.

Хватаю его за пояс плавок и подтягиваю к бортику. Пытаюсь затащить на лестницу, однако над водой мертвое тело становится вдвое тяжелее. Оставляю труп плавать в бассейне лицом вниз. Он ведь всегда любил воду? Вот все и сошлось.

Минуту наблюдаю за утопленником и улыбаюсь. Сюзи сидит у себя в спальне, смотрит «Русалочку», подпевает песенке из мультфильма и надеется, что в один прекрасный день встретит сказочного принца и будет счастливо с ним жить до самой смерти.

Теперь она в безопасности.

Мне тоже следует оградить себя от возможных неприятностей. Стираю с лица радостную ухмылку, закрываю глаза и до отказа набираю воздух в легкие. С волос на бортик бассейна стекают струйки воды.

Я визжу, а затем опрометью бегу в дом. Как же, пошла в бассейн и обнаружила там утонувшего отчима!

Теперь ход дальнейших событий определять буду я.

Мне двенадцать, впереди вся жизнь.

1

Лондон, семнадцать лет спустя

Меня зовут Сэффи Хантли-Оливер, и я убиваю плохих мужчин.

Разумеется, это секрет. Для всех в мире я совсем не та, кем являюсь на самом деле. Бывшая модель и, пожалуй, светская львица, хотя подобное определение – для более компанейских людей. Окончив Даремский университет, я получила диплом второго класса по истории искусств – практически обязательный атрибут для дам моего круга. На первый класс претендовать благоразумно не стала: умным женщинам доверяют куда меньше. Состою в правлении трех благотворительных фондов: один из них занимается защитой голодающих детей, второй опекает подвергшихся насилию женщин, а третий предоставляет услуги по реабилитации осликов, пострадавших от плохого обращения (тут меня долго уговаривали). Сама я законопослушная вегетарианка. Единственные прегрешения – два штрафа за превышение скорости, полученные в возрасте двадцати двух и двадцати четырех лет. К счастью, во втором случае штраф прилетел с дорожной камеры, так что полицейские не видели, какой груз лежал у меня в багажнике.

Уничтожение плохих мужчин – мое личное хобби, тайная страсть, которая дает мне силы жить, робкая попытка одиночки сокрушить институт патриархата. Дебютировала я в двенадцать лет, вышло это вроде как случайно. Потом появилась практика, и я поднаторела в мастерстве. Разумеется, фоточки в инстаграм[2] не выложишь, зато подобное увлечение возбуждает куда больше, чем какая-нибудь выпечка.

Вероятно, вы обо мне никогда в этом контексте не слышали, зато наверняка читали о моих жертвах. Плохие мужчины часто попадают в новостные ленты. Убийцы, насильники, педофилы, маньяки, мошенники, домашние тираны, женоненавистники, любители лезть с непрошеными советами.

Насчет последних – шучу. На всех просто времени не хватит.

Понятно, что я вынуждена держать свое пристрастие в тайне, однако зазорным его не считаю. Можно ли назвать постыдным занятие, которое приносит удовольствие и делает мир лучше? Разве Шер[3] стеснялась прибегать к услугам пластических хирургов, а Долли Партон[4] – носить парики?

Стыжусь я совсем иного. Неприятная история, хотя в ней нет ничего противозаконного. Вполне банальная, хотя и труднообъяснимая.

В общем, я влюблена.

* * *

– Что вы чувствуете, когда удается вычислить убийцу?

Джонатан Дерозье сидит в синем кресле в центре театральной сцены. Джонатан – стройный, чисто выбритый мужчина в джинсах и белой рубашке. Темные густые волосы, когда отрастут, наверняка начнут завиваться кудрями. Высокие скулы, зеленые глаза, очки.

Я заняла место в седьмом ряду. Цвет глаз отсюда, конечно, не рассмотришь. Ничего страшного: в помощь мне фотография на задней обложке его последней книги – «Без жалости».

М-да, влипла я…

Тот же самый снимок проецируется на экран в задней части сцены. Джонатан сидит ближе к переднему краю; рядом с ним – интервьюер, симпатичная молодая женщина в слишком больших для ее личика очках. Совсем юная, словно только что окончила школу. На ней цветастое платье, и производит она впечатление невинной девушки, что плохо вяжется с ее очевидной одержимостью работой Джонатана. Кстати, большая часть аудитории – женщины в возрасте от двадцати до пятидесяти лет. Самый популярный сегмент среди преступников.

– Что чувствую, когда удается вычислить убийцу? – повторяет Джонатан, и я прикусываю губу.

Впервые я с ним познакомилась на трансляции его подкаста «Хладнокровные убийцы». Ну как познакомилась? Лежала в постели, прислушиваясь к невероятно сексуальному голосу, рассказывающему о природе убийства. Крутилась с боку на бок. Было это два месяца назад, и с тех пор я не пропускаю ни одного эфира.

– Знаете, мои чувства тут особой роли не играют, – отвечает он. – Холостяк Тимоти пойман и предан суду, Эфраин Сантандер оправдан, а семья несчастной Лианны наконец получила хоть какое-то моральное удовлетворение – вот что главное.

– Да, разумеется. И все же: что ощущали именно вы?

– Хм. Давайте кое-что проясним. При аресте Холостяка я не присутствовал и признания его лично не слышал. Соответственно и впечатлений от этих важнейших эпизодов не получил. Подобный вопрос, скорее, следует задать замечательным детективам, избавившим наш город от опасного убийцы.

– Без вашего участия преступника не поймали бы. Сперва задержали невинного человека, и, похоже, полицию все устраивало. Без вас никто и не додумался бы обратить внимание на Холостяка.

Аудитория одобрительно гудит. Все слушатели Джонатана любят не меньше моего, и для меня их восторги – острый нож.

– Основная заслуга принадлежит старшему инспектору Харрисону. Он дал мне шанс, принял во внимание те улики, что удалось собрать, а потом ознакомил с ними свою команду.

– Он был другом вашего отца? Они вместе служили в столичной полиции?

– Да, верно. Мистер Харрисон – настоящий профессионал. Раскрыть преступление, сидя в кресле, теоретически возможно, однако убийцу надо еще арестовать. Полиция выполняла самую опасную работу, а я находился в полной безопасности в собственной студии, где записываю эфиры для подкаста. И конечно…

Джонатан наклоняется вперед, к залу; его движение повторяет юная девица на сцене, а вслед за ней – и я, потому что наш герой понижает голос. Боюсь пропустить хоть слово.

– …невозможно было бы добиться успеха без семьи Лианны Мюррей. Эти прекрасные люди уделили мне немало времени. Мы часами обсуждали в мельчайших подробностях события самой страшной в их жизни ночи. Они открыли для меня свой дом и свои сердца, хотя никто их ни к чему не принуждал. Родные Лианны отдавали себе отчет: дочь уже не вернуть, но делали все возможное, чтобы привлечь ее убийцу к ответственности.

Мне вспоминается один из фрагментов подкаста, когда Джонатан посетил место убийства Лианны с ее сестрой и мамой. Он вел себя спокойно и уважительно, внимательно слушал рассказы об убитой. Джонатану было не наплевать на этих людей; он действительно переживал в себе смерть невинной девятнадцатилетней девушки, чью жизнь оборвал плохой человек.

– Мюрреям с тех пор живется нелегко, – продолжил он. – У Марсии выявили рак в четвертой стадии. Дороти каждый вечер проводит в спальне погибшей дочери – разговаривает с ней. А Холостяк Тимоти, убивший Лианну ударом монтировки, спокойно сидит в камере, изучает юриспруденцию. Мюрреи добились правосудия, и все же наказание убийцы не вернет Лианну к жизни.

Я читала в интернете, что Джонатан жертвует часть перечислений от продажи книги семье бедной девушки. Сам-то он об этом не упоминает. Хороший парень.

– И все-таки на вопрос вы не ответили, – настаивает интервьюер. – Девушка жестоко убита во время вечерней пробежки, полиция задерживает не того человека. Известный лишь в узких кругах ведущий программы о преступлениях видит: что-то здесь не так. Упорно работает, собирает улики, беседует с людьми, выходит на след настоящего преступника и убеждает полицию поинтересоваться его алиби. Арест и осуждение Холостяка Тимоти – целиком и полностью ваша заслуга. После этого случая вы становитесь самым популярным автором в области криминальной документалистики. С тех пор вам удается раскрыть еще несколько безнадежных дел, однако все началось с Лианны Мюррей и ее убийцы. Сами знаете, благодаря вашим усилиям мир становится лучше. Какие чувства вы испытываете по этому поводу?

– Самые потрясающие, – говорит Джонатан.

У нас с ним много общего. Как жаль, что он женат… К тому же ловит убийц. Увы, наш мир несовершенен.

2

К авторскому вечеру издательство предоставило целую стопку экземпляров книги и коробку гелевых ручек. Отрядило молодого энергичного человека из отдела по связям с общественностью. Его задача – передавать автору одну за другой книги с вклеенным на развороте стикером, где значится имя читателя, жаждущего дарственной надписи.

Джону надлежит перекинуться словом с каждым подходящим к столу, выслушать мнения о любимых выпусках подкаста, а иногда – о книге, которую пишет сам читатель (или желает написать). Кое-кто рассказывает об идее собственного подкаста – мол, организую, когда не буду так сильно занят. На каждом подобном вечере находится человек, заявляющий, что сам стал жертвой преступления. Эти хотят от Джона помощи в кампании по сбору средств и обычно получают предложение прислать свой вопрос в форме обратной связи на сайте. Обязательно кому-нибудь приспичит обсудить опечатку на странице двести шестнадцать последней книги. Джон просит подобные замечания направлять в издательство. Большинство, к счастью, желает лишь получить автограф на титульной странице и на разговоры не напрашивается.

А еще есть Саймон.

– Привет, Джонатан, – поздоровался он, бочком подойдя к столу.

Сегодня Саймон пришел в своем обычном наряде: бежевый пиджак поверх синего джемпера, из-под которого выглядывает воротник голубой рубашки. Волосы, как всегда, аккуратно зачесаны через лысину, ногти тщательно отполированы, лицо выбритое, розовое, в очках отражается рекламный баннер на заднике сцены.

– Вы здорово выступили, – улыбнулся он.

– Спасибо, Саймон, – поблагодарил Джон, принимая от пиарщика очередной экземпляр. – Вроде бы я видел вас совсем недавно…

– В Ноттингеме, на прошлой неделе. Вы были в тех же ботинках, что и сегодня.

– Умеете вы подмечать детали!

– И на работе так говорят. Наверное, это у нас с вами общая черта.

– Это ваш экземпляр? – удивился Джон, глянув на стикер. – У вас ведь уже есть штук пять.

– Просто поставьте рядом с подписью сегодняшнюю дату. Иду на рекорд. Помните, что мое имя можно прочитать как Саймон Саймонс, а на самом деле оно звучит…

– Да-да, помню. Саймон Симонс.

Джон подписал книгу точно так же, как и остальные:


Саймону Симонсу:
удачных вам расследований!
С наилучшими пожеланиями
Джонатан Дерозье


Добавил дату и закрыл обложку. Саймон взял книгу обеими руками, однако с места не сдвинулся, не обращая внимания на выстроившуюся за ним очередь.

– Понравилось, как вы сказали: убийство – это стечение обстоятельств, а не предначертанное судьбой событие. Считаю, что вы правы. Любой из нас в определенной ситуации может стать убийцей. Много об этом размышлял. Мой сосед…

– Тот, у которого куча кошек?

– О, вы помните! Я польщен, Джонатан. Да-да, тот самый. Вчера посчитал. Богом клянусь, там уже пятнадцать штук! Вы бы видели, сколько мисок для еды стоит у его двери, а он их даже толком и не моет. С ним явно что-то неладно. Все хочу, чтобы вы посмотрели на это безобразие и сообщили мне свое мнение.

Джон подмигнул следующему в очереди и виновато опустил уголки губ.

– Ну, если у него много кошек… Может, это хороший знак? Тот, кто держит такое количество животных, наверняка человек неравнодушный. Вряд ли он станет хладнокровным убийцей.

– Да, это вроде как лежит на поверхности, и все же вспомните Денниса Нильсена с его псом Блипом и Гарольда Шипмана[5]…

– Что я могу сказать… Человек человеку рознь.

– А у вас есть домашние животные, Джонатан?

– Так получилось, что я никого не завел. Саймон, мне приятно с вами беседовать, просто люди ждут…

– О, конечно! Послушайте, Джонатан… Не сочтите за дерзость, но меня увлекла наша дискуссия. Не хотите выпить после окончания? За углом есть паб «Красный лев». По-моему, я обязан вас угостить.

Ах, Саймон, Саймон… Он все так же стискивал в руках книгу; его розовые щеки побагровели – похоже, решался давно, да все никак не мог набраться смелости.

– Простите, сегодня никак не могу.

– Наверное, вы планировали встретиться с Эми?

– Да, – соврал Джон. – Но за предложение спасибо.

Он взял новый экземпляр и ободряюще улыбнулся стоящей в очереди женщине. Та сделала шаг вперед, когда Саймон вновь подал голос:

– Что ж, хорошо. Спасибо за книгу! Думаю, увидимся в следующем месяце в Оксфорде. До последнего не был уверен, что поеду: собирался посетить концерт, однако билетик удалось продать.

– Я вам всегда рад, – отозвался Джон, уже переключив внимание на следующее имя на стикере.

* * *

Джон вылез из машины у своего дома в Шепердз-буш в первом часу ночи – после авторского вечера он заглянул в паб (правда, не в «Красный лев»). Странно, но в окнах гостиной еще горел свет. Пришлось повозиться, чтобы попасть ключом в замочную скважину.

– Детка? – подал голос Джон, снимая туфли. – Извини, задержался. Думал, ты уже спишь. Посидел после мероприятия с пиарщиком и интервьюером.

Куртку он повесил на крючок со второй попытки. Наверное, последняя пинта была лишней…

– Вымотался, чувствую себя столетним старцем. Надеюсь, ты поможешь мне прийти в себя?

В гостиной Джон ожидал увидеть включенный телевизор, бутылочку вина на кофейном столике и уютно устроившуюся под одеялом жену, но та стояла посреди комнаты при полном параде, с двумя чемоданами у ног.

– Решила не уходить, пока ты не появишься, – сказала Эми. – Не хотела оставлять прощальную записку на столике.

У него на секунду перехватило дыхание, а потом слова полились неудержимым потоком:

– Эми? Что ты задумала? Куда собралась? Я считал, что все утряслось…

– Это ты так считал и даже не спросил, что думаю я.

– Куда ты идешь?

– Теперь это уже не твое дело. Коттедж записан на меня, но я не хочу оставлять тебя бездомным. На время уйду в другое место, дам тебе время подыскать новое жилье.

Она закинула сумочку на плечо, и Джон, инстинктивно сделав шаг в сторону, заступил дорогу к двери.

– Но… ты последнее время вроде была счастлива, – пробормотал он.

– Куда уж счастливее… Джон, я несчастна и одинока уже много месяцев. Не месяцев – лет!

– Из-за моей работы?

– Ты просто одержим! Ты не ходишь на работу, ты в ней живешь! Для тебя больше ничего не существует!

Он поднял руки в знак примирения:

– Погоди, это ведь несправедливо.

– Еще как справедливо! Разве мы с тобой нуждаемся? Заработали достаточно, вполне можем позволить себе отдохнуть, насладиться жизнью. Но ты постоянно торчишь в студии, прилипнув к компьютеру, или болтаешься невесть где, общаешься с разными бедолагами и оттого сам впадаешь в депрессию. И меня заражаешь. Наш дом просто переполнен чужим несчастьем.

– Нет, несправедливо! Я делаю это не ради денег. Хочу помочь людям…

– Если желаешь помочь, Джон, – стань волонтером в благотворительном фонде. Запусти марафон, построй школу в какой-нибудь глухомани. Почему бы тебе не заняться чем-нибудь подобным?

– Я не могу.

– Не можешь? Ты не хочешь, потому что вся твоя жизнь крутится вокруг убийств.

– Эми, ты просто…

– Ничего я не «просто»! Я сыта по горло, Джон!

Она указала на книжные шкафы, забитые трудами по криминалистике. По столикам в беспорядке валялись блокноты, а двадцать с лишком экземпляров последней книги Джона были задвинуты в угол.

– Ты думаешь только о мертвых. Раньше такого не было! Куда ни глянь – убийства, убийства… А я жить хочу!

Эми подняла тяжелые на вид чемоданы – неужели уходит навсегда?

– Пожалуйста, останься! Давай поговорим.

– Время для разговоров прошло давным-давно. Пропусти меня.

Он не двинулся с места.

– Я думаю не только о работе, но и о тебе тоже. Причем все время, Эмс. Если бы ты только знала…

– Если даже и так, то выражается твоя забота довольно странно, – жестко ответила жена.

– Прошу тебя… Мы сможем все исправить. Я изменюсь. Сделаю что угодно…

– Джон, боюсь, измениться ты не сумеешь.

Последние ее слова прозвучали столь грустно, что он невольно сделал шаг в сторону и позволил Эми пройти к выходу.

– Я тебя люблю, – бросил вслед Джон.

– Извини, – ответила она, открыла дверь и вышла в ночь.

3

На следующее утро он проснулся в одиночестве и долго не мог продрать воспаленные глаза. Проковылял в ванную и ополоснул лицо холодной водой, отметив, что зубная щетка Эми отсутствует. Полочка, на которой она хранила разные сыворотки и увлажняющие средства, опустела.

«Зачем столько всяких флаконов и тюбиков? – дразнил он жену каждый раз, когда на полке появлялись новые средства. – Неужто все для одного-единственного лица?» Эми всегда отвечала: «Чтобы быть красивой», – а сегодня утром Джон осознал, для чего в ванной стояли баночки. Они символизировали присутствие Эми в их доме, являлись доказательством: она существует в его жизни, ее духом пропитан каждый уголок.

Джон снова лег в кровать. Голова гудела, во рту было сухо. В бокале на прикроватной тумбочке осталось немного виски. Интересно… Стаканчик на ночь, когда ты в постели с женщиной, – вполне себе сексуальный жест. И он же выглядит предельно жалко, если наливаешь снова и снова, пытаясь забыть, что тебя бросила жена.

– Эми ушла, – хрипло сказал он в потолок. – Ушла…

Джон гордился способностью вникать в мельчайшие подробности; на этом строилась его карьера. Как он не догадался о намерении жены – единственного человека, которого по-настоящему любил, – с ним расстаться?

Вчера ночью после ее ухода он выбежал на улицу. Умолял вернуться, пока Эми не села в подкатившее такси. Видимо, вызвала машину заранее. Хлопок дверцы стал жирной точкой. Окончательной, подобно исчезновению косметических средств из ванной, одежды из их общего гардероба и любимых книг Эми – с книжных полок. Обручальное колечко одиноко лежало на кухонном столе.

Поступок жены не был импульсивным. Она тщательно готовилась.

Джон нащупал телефон, лежащий рядом с бокалом виски. Вдруг Эми звонила или прислала сообщение? Вдруг передумала, и он сейчас прочтет покаянные слова: «Милый, прости, случилось недоразумение. Давай поговорим?»

– Сделай так, чтобы сообщение было, – прошептал он, хотя в Бога не верил.

К кому обращался – непонятно. Должно быть, к Эми.

Кроме длинного списка его отчаянных вчерашних звонков, на экране ничего не высветилось. Джон звонил и писал, однако вызовы остались неотвеченными, а сообщения – непрочитанными.

Тишина в эфире – вполне недвусмысленный сигнал: она не хочет его слышать. Если Джон будет продолжать попытки, то, во-первых, произведет впечатление человека, впавшего в отчаяние, а во-вторых – Эми решит, что он намеренно игнорирует ее желания.

И все же палец сам нажал на нужную кнопку. Джон прослушал автоответчик: «Оставьте сообщение…» Вчера надиктовал их столько – особенно после нескольких первых порций виски, – что сбился со счета. Не факт, что сейчас он скажет что-то новое, и тем не менее.

– Эми, пожалуйста. Давай поговорим.

Наступив на горло своей гордости, позвонил теще.

– Ах, Джонни… Мне так жаль! – вздохнула Моника, едва услышав, кто на проводе. – Прости, я не могу тебе ничего сказать. Ты в порядке? Еда у тебя есть?

Мать жены его любила.

– Я не подозревал, что она несчастна. А ты?

– Ну…

– Ты знала?

– Это ведь было очевидно, Джонни.

– Что она тебе наговорила?

– Заявила, что последнее время ты работаешь круглые сутки, куда больше, чем обычно.

– Да, но я планировал…

Джон прикусил язык. Планировал проводить с женой больше времени? Пустые слова… Он не раз обещал Эми ставить брак выше карьеры, и что? В путешествия не возил, в ресторанах столик не заказывал. Надеялся, что романтика в их жизни не нуждается в подпитке, никаких усилий прикладывать не нужно.

– Джонни, – мягко сказала Моника, – сам ведь понимаешь, почему твой образ жизни стал для Эми проблемой. Ее отец много лет вроде и жил с нами, а вроде и отсутствовал.

– Передай ей, что я выеду из дома, как только подыщу жилье, – буркнул Джон и прервал разговор.

Швырнул телефон в стену, словно обвиняя его в расставании с Эми. Я, дескать, тут ни при чем.

* * *

Вариантов продолжить день было два: прикончить бутылку виски или отправиться на пробежку. Он понюхал подмышку и скорчил гримасу. Так пахло от его отца – смесью пота и виски. В детстве Джон даже находил этот запах успокаивающим, а теперь возненавидел.

Он натянул спортивные штаны и футболку, которую вечером бросил в корзину для грязного белья. Физическая активность позволит ему собраться. Потом съест сэндвич с беконом, выпьет ибупрофен, сядет и подумает над выходом из создавшегося положения. Ему задали головоломку – как спасти брак – и он ее решит.

Разгадывать загадки Джон умел, причем самые разные. Как выяснилось, кроме одной. У этой шарады был единственный ответ: Эми ушла, и никто, кроме него, в этом не виноват.

Пройдя в кухню, он вставил капсулу в кофемашину – подарок Эми, стараясь не смотреть на лежащие на столешнице кольца. «Если собираешься кофе пить дома, пусть уж он будет приличным, не растворимым», – сказала тогда жена.

Значит, вот что его ждет? Каждый раз, когда он задумает побаловаться кофейком, кофемашина будет напоминать о развалившемся браке?

«Купи другую», – мысленно сказал Джон. Обманывал себя: чувство непоправимости происходящего не даст ему так поступить. Поэтому каждый взгляд на подарок Эми станет причинять ему боль. Он будет вспоминать, как радовалась жена, когда он распаковывал кофемашину. Будет продолжать ею пользоваться, потому что душевные муки означают: их счастье ему не приснилось. Вот только чем в итоге все закончилось…

Джон остановился у стола и сделал глоток кофе. Ничего, кроме горечи и презрения к себе, не ощутил. Правда, в голове немного прояснилось. Он нашел кроссовки, которые последний раз зафутболил под табурет, завязал шнурки, а потом минут десять искал ключ от входной двери.

Наконец, выйдя на крыльцо, едва не споткнулся о черный пакет для мусора. Мешок был полон и крепко завязан.

– Какого черта… – пробормотал Джон и бросил взгляд в один конец улицы, затем в другой.

Прохожих немного, однако все равно не определишь, кто из них бросил мусор перед порогом. Все вели себя совершенно естественно: кто-то шел на работу, кто-то выгуливал собак. Ни одного подозрительного лица. Возможно, соседи? Вряд ли. Брайди, жившая в следующем доме, с излишней обстоятельностью объясняла им при переезде, когда появляется мусоровоз да как следует сортировать отходы. Потом не раз повторяла инструкции, вероятно, на случай, если Эми с Джоном все забудут.

Может, он перепутал мусорные баки и Брайди демонстративно указывает ему на допущенный промах? Да нет. Джон никогда не покупал подобные мешки, а Брайди была ярой противницей использования пластика и полиэтилена и не забывала напоминать о своей мании.

У него застучало в висках. Оставить пакет на крыльце, отправиться на пробежку? Все равно потом придется с ним возиться, а Джон к возвращению будет потным и усталым. К тому же какой-нибудь хулиган или уличная собака вполне могут распотрошить мешок в его отсутствие и раскидать мусор по крыльцу.

Вздохнув, он взял пакет за узел. Надо выбросить в соответствующий, одобренный соседкой бак. Хм, странно. Почему такой тяжелый? Складывается впечатление, что вместо обычного мусора внутрь наложили кирпичей. Джон стащил мешок по ступенькам и швырнул в мусорку. Тот упал с глухим стуком.

– Доброе утро, Джонатан, – послышался знакомый голос.

Он оглянулся. Брайди стояла на крыльце своего домика – якобы вышла проверить почтовый ящик.

– Не видели, кто оставил мусор у моей двери? – поинтересовался Джон.

– Нет, но точно не я. Слышала вчера ночью какой-то шум. Вы, часом, не ссорились?

Она прищурилась, глядя ему в лицо сквозь старушечьи очки.

– Понятно. Нет, у нас все нормально.

Джон потер лоб и вдруг уловил нотку довольно сильного запаха. Духи? Знакомый аромат, хотя Эми таким не пользовалась. Похоже, мужской. Вероятно, лосьон после бритья. В голове отчего-то возникла ассоциация с синей шерстью.

– Хлопали двери, машины то приезжали, то уезжали, – недовольно продолжала соседка.

– Мы ведь живем в большом городе, – пожал плечами Джон. – Увидимся позже, Брайди.

Он неторопливо затрусил вниз по улице и вдруг остановился: кто знает, вдруг в мешке вещи Эми или его собственные? Например, жена забрала что-то по ошибке, а потом вернула.

Он встал за почтовыми ящиками, дожидаясь, когда Брайди исчезнет в доме, а потом быстро зашагал к мусорному баку.

Мешок лежал поверх разнокалиберных пакетов с бытовыми отходами – обертками от еды, кофейной гущей, старыми носками и использованными тюбиками из-под зубной пасты. Остатки от вещей, которые они покупали совместно с Эми, когда жили вместе, а потом, когда те превращались в хлам, не задумываясь от них избавлялись. Точно так же получилось и с их браком…

Джон потянул за узел. Завязано туго. Пришлось повозиться, пустив в ход ногти. Он довольно долго стоял, наклонившись над мусорным ящиком, чувствуя, что представляет из себя нелепое зрелище. Совсем уж собрался плюнуть, когда узел поддался.