— Мои родственники, а еще знакомый геммолог сестры, который и организовал экспертизу.

Дочитав до конца, Джорджина кладет отчет текстом вниз на стол.

— Эшли, ты не должна показывать это ни мне, ни кому-либо другому.

— Почему?

— Ты сама знаешь почему.

— Потому что он стоит десять миллионов долларов? — Эшли принужденно улыбается, чувствуя, как бешено скачет сердце.

— Дело не в стоимости. Ни один уважающий себя аукционный дом не согласится стать твоим представителем.

Эшли ощутила подступающую тошноту. Выражение лица у Джорджины смягчилось, и Эшли поняла, что хреново маскирует свое смятение.

— Послушай, между нами: бриллиант пропал в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Возможно, к твоей бабушке он попал совершенно законным образом, но, как только станет известно, что он вдруг всплыл, многие предъявят на него претензии. Прежде чем показать его кому-то еще, тебе нужно выяснить, откуда он взялся в вашей семье. Мой совет — поговори с юристом и начинай изучать его происхождение. — Джорджина стучит ногтями по стеклянному столу, и Эшли понимает, что та тоже нервничает из-за бриллианта.

— Ты ведь никому не расскажешь, правда? — Что за ребяческая формулировка и зачем она с такой явной тревогой повысила голос в конце фразы!

— А рассказывать и нечего. Ты пришла предложить камень на продажу, но он не отвечает нашим требованиям. Вопрос закрыт. — Джорджина, улыбаясь, встает.

Эшли знает эту улыбку удовлетворенного тщеславия. Хоть и «нечего рассказывать», бывшая подруга наверняка уже включает этот эпизод в свои ненаписанные мемуары — «Признания ювелирного эксперта из „Бартлис“».

Следуя за Джорджиной по коридору, Эшли пытается вспомнить, был ли у них хоть один содержательный разговор. Она знает, что приятельница выросла в Верхнем Ист-Энде, но не припоминала, чем занимаются ее родители, есть ли у нее братья и сестры, встречалась ли она с Райаном.

Джорджина вызывает лифт и на прощание целует старую знакомую в обе щеки.

— Приятно было повидаться. Нужно как-нибудь сходить вместе в бар.

— Обязательно. — Эшли слышит в своем голосе пораженческие нотки.

Как только двери лифта закрываются, она прижимается лбом к зеркалу. Как ей вообще пришло в голову обращаться к Джорджине, представлять ей «Флорентийца», словно она ждала какой-то награды? Хорошо, что Джорджина никому не расскажет. Хотя как можно быть в этом уверенной? Эшли смотрит в зеркало. Флуоресцентный свет усиливает синие круги у нее под глазами, и она выглядит не просто усталой, а изможденной. Эшли отводит взгляд, и ее пронзает резкое подозрение, что она совершила ужасную ошибку.



Джейк всегда лучше всего работал по строгому расписанию. Именно так ему удалось закончить «Мое лето в женском царстве» всего за несколько месяцев, и именно поэтому он не написал с тех пор ни одного сценария: не смог вернуться к такому же жесткому распорядку. А потому он каждый день ставит будильник на восемь, отмеряет определенное количество кофе для турки, наливает триста пятьдесят пять миллилитров во флягу для Кристи и садится за кухонный стол, чтобы до работы успеть написать несколько страниц.

— Я ведь могу к этому привыкнуть, — говорит Кристи, появляясь на кухне в розовой униформе, хватает кофе и на прощание быстро клюет бойфренда в щеку. Джейк размышляет, что она имеет в виду: что он готовит ей кофе, что он пишет по утрам или и то и другое?

Также Джейк всегда знал, что работа над хорошим сценарием продвигается легко. Контуры сюжета возникают сами собой, и сцены хлещут из него, словно он медиум, который только передает увиденное, но не в трансе, а в полном сознании. Поэтому, когда на первой странице курсор мигает после букв «ИНТ.», а место действия не лезет в голову, Джейк приходит в полное замешательство. Где мы видим Хелен? В доме на Эджхилл-роуд? В венской квартире, где она выросла? Квартира большая или маленькая? И где «Флорентиец»? И вообще, эта история посвящена тому, как Хелен обнаружила бриллиант, или чему-то совершенно другому?

Стоящая позади ноутбука чашка из-под кофе уже пуста, а он еще не написал ни слова. Джейк идет в гостиную и выдвигает ящик тумбочки, где хранит заначку. После возвращения с Восточного берега он решил покончить с травкой. Он предпочитает осознанно воспринимать беременность Кристи, появление ребенка. Выбросить электронную сигарету было просто, но избавиться от пяти косяков, которые он хранит в тумбочке, было бы оскорблением его прошлому «я», и так он бросать не хочет. Из пяти осталось только три. Джейк подносит один из них к носу и сразу же чуть не торчит от сладкого, землистого аромата.

Кончик самокрутки шипит, занимаясь огнем. Джейк откидывается назад и закрывает глаза. Неудивительно, что он застрял. В «Моем лете» он знал историю целиком. Теперь же он не знает вообще ничего: ни как бриллиант оказался в Америке, ни даже как Хелен оказалась в Америке. Ему известно, что на корабле, но она никогда не рассказывала, почему осталась одна и что случилось с ее семьей. Как же он сможет выстроить сюжет, если не представляет ни начала, ни конца?

По пути на работу он стискивает руль байка и мучается от стыда за потраченное впустую утро. А ведь Кристи думает, что он продуктивно потрудился. Она безусловно верит в него. Он однозначно этого не заслуживает.

Расстановка товаров по полкам обычно помогает ему проветрить голову, а потому Джейк просит, чтобы сегодня его назначили на работу в зал, а не на кассу. Аккуратно раскладывая горкой сетки с авокадо, он постепенно входит в ритм. Его мысли возвращаются к Кристи, ее беспричинной вере в него. За время их совместной жизни он не закончил ни одного сценария. Прошлой весной, когда родители Кристи заехали в Лос-Анджелес по пути домой из Китая, он было задумал новый сюжет. Во время трапезы с камчатскими крабами в банкетном зале в «Альгамбре», куда они часто наведывались, мать Кристи показала им фотографию дома в Гуанчжоу, где она выросла. Чжаны надеялись выкупить дом ее семьи, откуда их выселили, прежде чем они бежали из страны. Мать Кристи рассказывала об их побеге: сначала вплавь через залив Шенчжень в Гонконг, потом кораблем к тете в Сан-Хосе в Калифорнии. Джейк ясно увидел замысел фильма об их жизни, посвященного травмам Культурной революции, в котором рассказ о современных попытках вернуть семейный дом перемежается картинами идиллического детства.

Во время визита Чжанов Джейк только и думал что о фильме. Он станет киноэпопеей. Он тронет души. Он даст новый толчок карьере Джейка. Пока родители жили в квартире с Кристи, он ночевал у Рико на диване, набрасывая в уме первый акт. Он знал, что надо бы провести основательное исследование фактов, но хотел обрисовать историю миссис Чжан, пока не забыл подробностей. В конце недели, когда Чжаны вернулись на залив Сан-Франциско, а Джейк — в свою квартиру, ему не терпелось рассказать о сценарии Кристи.

— У твоей мамы, оказывается, очень увлекательное прошлое. — Он поколебался и осмелился взглянуть на Кристи, которая стояла перед зеркалом в ванной, завернув вокруг головы полотенце, и красила ресницы. — Может получиться отличный фильм.

Кристи отвернулась от зеркала.

— Скажи мне, что ты не думаешь о том, о чем подумала я.

Джейк выдернул заусенец.

— Я вообще ни о чем не думаю.

— Я серьезно, Джейк. Жизнь моей матери — это личное. Я вообще удивлена, что она рассказала тебе о побеге из Китая. Это значит, что она тебе доверяет. — В воздухе повисла следующая непроизнесенная фраза: «Не разрушь это доверие».

— Я просто заметил, что это интересный сюжет, и все.

Кристи засмеялась и возобновила свое общение с зеркалом, нанося на щеки румяна.

— Только представь, как ты, Джейк Миллер, написал такой сценарий? Соцсети сожрут тебя живьем.

Вечером, когда они вернулись из бара, Джейк дождался, пока Кристи уснет, и нащупал в темноте ноутбук. Эту историю он поместил в папку «Бредовые идеи» — кладбище незаконченных сценариев.

Расставляя по полкам приправы, Джейк думает о том, что мать Кристи доверилась ему, а Хелен не сочла это возможным. Как он может писать о ней, если она не хотела посвящать его в свое прошлое?

Телефон жужжит, и он видит имейл от Бек: «Дело сделано!»

Чему она радуется?

Во время обеденного перерыва Джейк не собирается рассказывать Рико о «Флорентийце». Он не планирует ставить в известность даже Кристи — не хочет обнадеживать ее перспективой получить большие деньги от продажи, пока не будет уверен, что бриллиант по праву принадлежит Миллерам.

Но когда Рико берет у Джейка косяк и говорит: «Прими мои соболезнования по поводу смерти бабушки. Как ты справляешься?» — Джейк не знает, как ему объяснить свои чувства. Рико способен так подробно описать процесс устройства своей матери в дом престарелых, что Джейк даже некоторое время безуспешно собирался написать об этом сценарий. Рико видится с сестрами, братьями, кузинами и кузенами в доме его abuela3 каждую неделю. Рико его лучший друг, но что это на самом деле значит? Они вместе курят травку и ходят в бар смотреть баскетбол. Господи, когда это марихуана стала наводить на него такую тоску?

Киснуть Джейк не хочет, а потому издает искусственный смешок и говорит Рико:

— Хочешь послушать убойную историю?

Рико с загоревшимися глазами передает ему косяк.

— Ты что-нибудь знаешь про алмаз «Флорентиец»?

И в Джейке просыпается рассказчик. Рико смеется, не веря ни одному его слову, но Джейку все равно. По правде, он даже чувствует облегчение: это проясняет для него сценарий. Сюжет не будет правдоподобным, пока он не найдет пружину действия — не придумает, как Хелен получила бриллиант и почему сохранила его.

— Тебе разве не надо к двум возвращаться на работу? — напоминает Рико.

Джейк проверяет телефон и видит, что уже двадцать минут третьего. Он затаптывает самокрутку и машет другу на прощание. Когда он пробегает через фудхолл под открытым небом, на глаза ему попадается обедающий за столом в одиночестве человек с сальными седыми волосами и в кожаной куртке. В тот момент посреди погожего жаркого дня Джейк только замечает про себя, что у мужика, наверно, яйца сопрели в таком прикиде.



Дебора переезжала столько раз, что превратила это в целую науку. Она знает точные габариты Красного Кролика, в багажник которого вмещается вся ее одежда и кухонная утварь. Она умеет так сдвигать пассажирское сиденье вперед, чтобы на заднем уместить белое кресло-качалку, и двойным узлом закрепить матрас на крыше так, чтобы его не сдуло на шоссе. Кресло-качалка — единственный предмет, который перебрался из их с Кенни первой квартиры в Фейрмаунте, где она нянчила Эшли, в дом в Маунт-Эйри, где первые годы растила остальных, а потом в семейное гнездо на Эджхилл-роуд, куда она сейчас возвращается. Жаль, что нельзя позвать Честера на помощь. Его «тойота-фораннер» пришлась бы кстати, так же как его мускулы, но Честер не звонил всю неделю, с тех пор как бросил ее голой на процедурном столе. Так что Дебора оставляет мебель, которая не влезает в машину, в студии и направляется в дом своего детства. Владелец квартиры, разумеется, не вернет ей задаток.

Прежде чем начать распаковывать вещи, Дебора поджигает связку шалфея и заряжает свое намерение занять дом позитивом. Она начинает с кухни, затем дымит в гостиной и выносит горящий пучок на крыльцо, пытаясь избавиться не от флюидов Хелен, а от ауры ссор, которые происходили в этом доме. Очистив энергетику на первом этаже, она окуривает три спальни на втором и усаживается в столовой раскладывать карты Таро. Только когда ей выпадает шестерка Жезлов, Звезда и Рыцарь мечей, все прямые, она готова вселяться.

Дебора выгружает кухонную утварь в ящики и на полки шкафов и ставит кресло-качалку в гостиной, но одежду убрать некуда. Дебора уже решила, что разместится в комнате Хелен — самой большой и светлой, — однако шкаф и комод там забиты материнским барахлом. Шалфей изгнал из дома энергетический осадок их ссор, но сшитые Хелен платья так и висят на своих местах.

Она звонит Бек и предлагает как-нибудь поужинать вместе.

— Ну пожалуйста, — умоляет она, когда Бек колеблется, — мне одной тоскливо.

Как бы Бек ни истолковала отчаянную просьбу Деборы, она обещает заглянуть в начале следующей недели.

Приехав, Бек не может скрыть изумления перед тем, как Дебора изменила бабушкино жилище. Дом на Эджхилл-роуд никогда не менялся. Улица застраивалась в тысяча девятьсот двадцатых годах, стена к стене, зданиями в тюдоровском стиле с каменными колоннами и кирпичными фасадами, оштукатуренными вторыми этажами и двускатными крышами. Хелен растила Дебору во второй спальне, которая позже, когда Миллеры после ухода отца жили с бабушкой, стала комнатой Бек и Эшли. Джейку пришлось ютиться в швейной мастерской Хелен, где женщины с Мэйн-Лайн вставали на ящик, чтобы Хелен могла измерить необходимую длину платьев. Джейка раздражала необходимость делить комнату со всей этой тафтой. Он ненавидел, что каждое утро нужно скручивать матрас — вечное напоминание о том, что комната, где он спал, ему не принадлежит. Когда Эшли уехала в колледж, Джейк подкупил Бек, предложив махнуться с ним комнатами, за что пообещал научить ее водить машину и брать с собой на вечеринки старшеклассников. Но ради этого Бек не стала бы меняться. Ей нравились тени, которые бросали на стены кружева, перечный запах свежеотрезанной ткани, цветные нитки, которые всегда приставали к ее джемперам. Она совершенно не возражала против того, чтобы сворачивать по утрам матрас, и знала, что, если обстоятельства изменятся, она легко может переехать.

Теперь прежде кремовые стены перекрашены в яркие цвета. Естественные ароматы цветочного парфюма и сигарет погребены под резкими запахами карри, острого перца и шалфея.

— Я немного добавила красок, — признается Дебора, заметив, что Бек с удивлением разглядывает сине-зеленые стены гостиной.

Бек оборачивается к матери, готовая накинуться на нее, но Дебора заметно нервничает, страстно желая получить одобрение дочери. Переезд сюда, видимо, дался ей труднее, чем полагает Бек.

Поэтому дочь подавляет желание сказать матери, что она испортила их дом, и вместо этого произносит:

— Превосходно.

Дебора с явным облегчением вздыхает.

После ужина Бек идет следом за матерью по коридору с персиковыми стенами в бабушкину комнату — она теперь мятного цвета и завалена горами материнской одежды. Дверь стенного шкафа закрыта, и Бек понимает, что Дебора его еще толком не открывала.

Этот шкаф — единственный уголок в доме, который все еще хранит запах Хелен. В тесном помещении без окон запахи нафталина, сигарет и цветочного парфюма усилились. Вешалки ломятся от ярких брючных костюмов, шерстяных брюк, блузок с глухими воротниками. На верхней полке аккуратно составлены одна на другую картонные коробки. Внизу стоит ряд бежевой ортопедической обуви.

Мать с дочерью начинают с одежды, раскладывая ее на две кучи: одна — оставить, другая — отдать. Поначалу все предметы идут в первую, но что делать с клетчатыми брюками, которые шила Хелен, шелковыми блузами, шерстяными пиджаками, давно вышедшими из моды?

— Давай сложим это все в коробки и уберем в шкаф в гостевой комнате, — предлагает Бек.

Другое дело — обувь. Хелен не владела ремеслом сапожника. Все туфли они быстро складывают в мешок и присоединяют к куче для раздачи нуждающимся.

— А что в тех коробках? — Бек указывает на полку над перекладиной с пустыми плечиками.

Дебора пожимает плечами и берет одну коробку. Она заполнена бухгалтерскими книгами, относящимися к временам, когда Бек еще не родилась, с условными обозначениями услуг, которые она может разобрать только частично. «ПЛ», видимо, означает «платье», но что такое «МК»? Все цены удивительно низкие для одежды, сшитой по индивидуальному заказу, даже для 1962 года.

— Так вот почему мы ели мясо не чаще раза в неделю, — бормочет Дебора, листая журналы.

Бегло просмотрев записи, Бек и Дебора ставят коробку на полку и берут другую. В ней лежат фотографии незнакомых женщин, с которых Хелен снимала мерки. На одном снимке Хелен стоит рядом с невестой в парадном зале. Щеки у бабушки неестественно румяные, сапфирово-синее платье режет глаз.

Они достают с полки третью коробку, ожидая увидеть прочие реликвии, оставшиеся от швейной мастерской Хелен. Дебора усиленно пытается скрыть от дочери свое разочарование. Так вот что Хелен хранила в стенном шкафу? Фотографии чужих свадеб?

Но, открыв новую коробку, Бек ахает от удивления. На двух фотоальбомах лежит старая кукла в голубом платье. Непропорционально большие аквамариновые глаза уставились прямо на Бек. Маленький нос и рот придают кукле странный облик. Жесткие коричневые волосы вьются до плеч, фарфоровое лицо, ноги и руки персикового цвета залапаны грязными руками.

— Это твоя?

Дебора качает головой. Такая кукла с пухлыми красными щеками и уродливыми чертами могла бы напугать ребенка.

— Я никогда ее не видела. — Помолчав, она добавила: — Как ты думаешь, это игрушка Хелен?

— А чья же еще? — Бек крутит куклу, рассматривая ее. Задирает платье и видит на тряпичном туловище выцветшую красную печать: «Сделано в Австрии».

— Видимо, она привезла ее из Вены, — говорит Дебора, беря у дочери куклу и прижимая ее к груди. Фарфоровые конечности хоть и чумазые, но не имеют ни трещин, ни сколов. Выскользни кукла случайно из рук — и они разбились бы вдребезги. И тем не менее игрушка пережила беспечность детства и переезд на другой континент.

Дебора не отпускает куклу, и Бек вынимает два фотоальбома. Мать с дочерью садятся на бабушкину кровать и листают первый. Он посвящен важным событиям из жизни Миллеров: выпускной Бек в детском саду, первое выступление Джейка на сцене с гитарой, день рождения Эшли в комнате, украшенной по мотивам «Моего маленького пони», школьный выпускной вечер Джейка и Эшли, празднование окончания Бек колледжа, которое состоялось в гостиной ниже этажом.

На одном снимке они стоят на заднем дворе дома в Маунт-Эйри. Джейку примерно одиннадцать, мелкие кудри только еще приобретают его фирменный стиль. Эшли, видимо, двенадцать, но она выглядит на несколько лет старше. Бек улыбается, у нее совсем недавно выросли большущие постоянные зубы; правой рукой она держит за краешек ломтик дыни. Рядом часть фотографии была неровно оторвана, а потом опять приклеена, так что там вместе с детьми стоит Дебора. От отца на снимке осталась только рука, которая сжимает плечо матери.

Дебора смеется. Это превосходный пример, характеризующий Хелен: с виду суровая, но по сути заботливая.

— Я оставлю это себе. — Дебора кладет куклу на кровать и вынимает фотографию из прозрачного кармашка.

Так же как и в первом альбоме, во втором снимки расположены в хронологическом порядке, начиная с черно-белых карточек, сделанных еще до рождения Деборы. Известные ей фотографии бабушки Флоры, дедушки Лейба, дяди Мартина, семейной лавки на улице Фляйшмаркт в Вене. Снимки, запечатлевшие пикники на Дунае и прогулки по Венскому лесу, где Лейб мог перечислить латинские названия каждого растения. Были ли это настоящие названия, или он просто сочинял их, чтобы поразить детей, Хелен не знала и никогда не интересовалась.

— По этим снимкам и не скажешь, — говорит Дебора дочери, — но у твоей прабабушки Флоры были восхитительные рыжие волосы.

— Хелен так никогда и не узнала, что стало с ее семьей? — спрашивает Бек, глядя на карточку, изображающую Флору, Лейба, Мартина и Хелен в скромно обставленной комнате, видимо гостиной их дома.

Дебора качает головой.

— Ее брата и отца отправили в Дахау, так что они, скорее всего, погибли там. Что случилось с матерью, она, кажется, так и не выяснила. Когда в девяностых годах открылся Музей холокоста, помню, она пыталась навести справки, но не нашла никаких сведений. — Дебора смотрит на фотографию в руке дочери. — Жаль, что я их не знала. Так же как и своего отца. Иногда я думаю, если бы он вернулся из Кореи, моя жизнь сложилась бы иначе.

Деборе было всего три месяца, когда Джозефа Кляйна призвали в армию, и два года, когда он погиб. Хелен редко говорила о нем, никогда не водила дочь на его могилу и всегда меняла тему, когда Дебора просила рассказать о нем так же, как она рассказывала о жизни своей семьи в Вене. Хелен объясняла, что до свадьбы они были знакомы всего несколько месяцев, что он для нее почти такой же незнакомец, как и для Деборы. «Твой отец геройски погиб. Больше мне добавить нечего, — объясняла она. — Я тоже хотела бы знать его лучше». И у Хелен, которая почти никогда не показывала своих эмоций, краснели глаза, отчего маленькая Дебора испытывала смешанное чувство сожаления и тоски. Понятно, что матери больно было обсуждать потерю мужа, но Дебора все же грустила, что ей ничего не известно об отце. В конечном счете смерть Джозефа Кляйна была еще одним поводом, отдалившим Хелен и Дебору друг от друга, хотя могла бы их сблизить.

Дебора шмыгает носом, и Бек испытывает подобие вины — она не догадывалась, как одинока была ее мать в детстве. Однако этот душевный порыв быстро проходит: мать тоже не знает об одиночестве Бек в юности.

Дебора чувствует, что в настроении Бек что-то меняется, — вечер под угрозой. Хотя и в других обстоятельствах, но она последовала примеру Хелен в отношениях с собственными детьми — отдалилась от них, чтобы избежать вопросов о потерях.

— Знаешь, я о многом жалею, — начинает она, — о том, как я жила после ухода твоего отца. Я… я должна была… я не должна была бросать вас.

Бек не может смотреть на мать. До чего же она предсказуема. Хотя извинения могли быть и более убедительными.

Бек продолжает листать альбом и доходит до нескольких фотографий, на которых Хелен держит на руках младенца. Даже в таком нежном возрасте у Деборы уже выделялись высокий лоб и тяжеловатая челюсть.

Но Дебора изучает не снимки, а лицо дочери. Возможно ли добиться ее прощения? Сказать что-то в объяснение своих ошибок? Пусть не оправдать их, но показать, что это ошибки человека, а не чудовища?

— А это кто?

Дебора переключает внимание на черно-белую фотографию незнакомого мужчины, который сидит в гостиной ниже этажом, держа на коленях Дебору.

— Твой отец? — Бек вынимает карточку из кармашка и подносит к глазам. Между Деборой и этим человеком есть очевидное сходство: тот же тонкий нос, высокий лоб, квадратная челюсть, широко расставленные глаза. — Нет, не может быть. Этому мужчине лет пятьдесят. Такого бы не призвали в Корею. Может, это твой дедушка? Ты когда-нибудь встречалась с семьей отца?

— Нет. Они жили на Среднем Западе или что-то вроде того. — Дебора наклоняется к плечу дочери, и у нее захватывает дух. Она не помнит этого момента и все же, глядя в лицо незнакомцу, чувствует безотчетную тоску.

— Смотри!

Дебора показывает пальцем на другую фотографию того же человека, снятую в темном ресторане. Хелен сидит рядом с ним, а он обнимает ее за плечи. На столе перед ними два бокала с шампанским. Плакат на заднем плане гласит: «С Новым годом! 1955». Волосы у Хелен зачесаны наверх, что выгодно подчеркивает ее шею над меховым палантином. С правой стороны к палантину приколота брошь в виде орхидеи.

В 1955 году отец Деборы уже умер. В 1955 году Дебора была дочерью вдовы. У мужчины на фотографии видно кольцо на безымянном пальце, но у Хелен колец нет.

Они находят еще несколько снимков Хелен и того же человека — в Атлантик-Сити и парке Фэйрмаунт. На некоторых фотографиях они вместе с Деборой, на других смотрят только друг на друга.

Когда Дебора училась в первом классе, им задали нарисовать семейное древо. Она попросила Хелен помочь, и та пришла в ярость: «Что это еще за задание такое? Учителя не имеют права совать нос в личные дела учеников!» Тогда Дебора подумала, что такая реакция объясняется травмой из-за утраты семьи во время холокоста и героической гибели мужа в Корее. Действительно, недопустимо, чтобы первоклассники афишировали такие трагедии перед товарищами. Однако, судя по этим фотографиям, Хелен могла скрывать другой секрет, о котором не следовало знать малолетней дочери.

Дебора захлопывает альбом.

— На сегодня достаточно.

— Хочешь, заварю тебе чаю? — предлагает Бек, вставая с кровати.

— Необязательно. — Дебора пытается улыбнуться. — Просто очень много впечатлений.

Когда Бек выходит, держа альбом под мышкой, Дебора окликает ее:

— Оставь его, пожалуйста.

Бек кладет альбом на комод, за которым нашла брошь. Расследование истории «Флорентийца» и личности дедушки поворачивается малоприятной стороной. И все же снимок, сделанный в новогоднюю ночь 1955 года, неоценимо помог им. Он свидетельствует, что бриллиант был у Хелен как минимум с тех времен. Прощаясь с матерью, она думает, сколько еще секретов дремлет в бабушкиной комнате, сколько еще открытий о прошлом Хелен Миллерам предстоит сделать?

Но когда Рико берет у Джейка косяк и говорит: «Прими мои соболезнования по поводу смерти бабушки. Как ты справляешься?» — Джейк не знает, как ему объяснить свои чувства. Рико способен так подробно описать процесс устройства своей матери в дом престарелых, что Джейк даже некоторое время безуспешно собирался написать об этом сценарий. Рико видится с сестрами, братьями, кузинами и кузенами в доме его abuela[3] каждую неделю. Рико его лучший друг, но что это на самом деле значит? Они вместе курят травку и ходят в бар смотреть баскетбол. Господи, когда это марихуана стала наводить на него такую тоску?

Семь

Прошло две недели после шивы по Хелен, и уже начали происходить странные события, которые можно объяснить только появлением у Миллеров бриллианта «Флорентиец». Первой это замечает Эшли. Возвратившись из Филадельфии, она снова вернулась к своему ритуалу, которому посвящала день, пока дети были в школе, — стала ходить в бассейн. Это не так дорого, как психотерапия, и гораздо эффективнее. Сейчас ей нужно найти незатратный способ дать выход своему гневу на Райана. Несмотря на его продолжающиеся заверения, что он уладит все недоразумения с компанией, ничто не может стереть воспоминаний о том, как он съежился в углу ванной и с каким страхом признался жене, что свалял дурака.

Когда Эшли въезжает на парковку около бассейна, за ней сворачивает темный седан.

Через полтора часа Эшли выходит с влажными после душа волосами, приятно уставшими мышцами и прояснившейся после плавания головой. Моросит, и женщина бежит к машине мимо темного седана, стоящего на месте для инвалидов. Знака «Инвалид за рулем» на стекле, однако, нет. Водитель — франтоватый мужчина среднего возраста — поднимает глаза от газеты и приятельски улыбается Эшли. Наверно, ждет жену после занятий аэробикой.

Прямо от бассейна Эшли направляется в библиотеку и, остановившись на красный сигнал светофора, ест заранее приготовленный салат. После физической нагрузки ее одолевает голод, и потому она быстро и жадно засовывает еду в рот. Это один из тех случаев, когда машина дает обманчивое ощущение приватности. Стекла у нее не затонированы, и все вокруг могут видеть, что сидящая внутри женщина ведет себя как свинья. Устыдившись своих дурных манер, Эшли бросает взгляд в зеркало заднего вида и замечает темный седан, ожидающий на светофоре позади нее. Водитель относится к тому типу мужчин, которых она всегда считала привлекательными: высокий, смуглый, недурен собой. Такой, как Райан. Впервые после того, как она увидела мужа на полу в ванной, она чувствует к нему влечение.

Направляясь по знакомым улицам к библиотеке, Эшли прибавляет звук стерео. Когда она въезжает на подземную парковку, седан заруливает в туннель следом. Мужчина в нем один. Никакой жены в спандексе. Зачем он стоял у спорткомплекса, если не нужно было никого забирать? Может, пережидал дождь? Странно все это. С другой стороны, люди вообще странные существа. По пути в библиотеку Эшли уже отбрасывает эти мысли.

В дополнение к бассейну Эшли начала ежедневно посещать местную библиотеку. После плачевной встречи с Джорджиной она перераспределила усилия и вместо поисков возможностей продать бриллиант занялась поисками доказательств, что он принадлежит им по праву. Единственной проблемой было то, что она не имела представления, как подступиться к прошлому Хелен. В библиотеке она рассчитывала найти какое-нибудь руководство по поиску предков, а нашла Клару, главного библиотекаря.

Клара не профессиональный исследователь, но завзятый генеалог-любитель. Корни своей семьи она проследила аж до викингов и с энтузиазмом предложила помощь, когда Эшли поинтересовалась соответствующими ресурсами. Она показала Эшли, как пользоваться сайтом ancestry.com. Вместе они нашли результаты самой ранней доступной переписи, 1940 года, где с радостью обнаружили, что Хелен проживала в пансионе на Монумент-стрит в Филадельфии. Эшли не подозревала, что в том году Хелен уже находилась в США. Тогда ей было всего четырнадцать лет, а значит, умерла она в возрасте девяноста двух. Старшая внучка предполагала, что бабушке было около ста.

Потом Клара помогла Эшли составить генеалогическое древо, которое назвала по фамилии Миллер, хотя Миллерами в нем были только Дебора, Бек и Джейк; даже у Хелен была другая фамилия, а также у самой Эшли Джонсон. Добавив Миллеров и Хелен, Эшли включила в схему Райана и своих детей. Найти свидетельство о рождении Хелен или брачное свидетельство своих прабабушки и прадедушки она не смогла, но хорошо знала членов их семьи по именам: Флора, Лейб и Мартин Ауэрбах. О других предках у нее сведений не было.

Когда Эшли поинтересовалась у матери девичьей фамилией Флоры, Дебора тут же ощетинилась.

— Не знаю, что ты от меня хочешь, — сказала она. — Мне известно только, что она научила Хелен шить и что у нее были ярко-рыжие волосы.

— Ты знаешь, где она умерла?

— Неужели я не рассказала бы тебе об этом? Отца и брата Хелен отправили в Дахау, но что случилось с Флорой, она так и не узнала.

— А как насчет твоего отца? — продолжала Эшли.

Когда она забила в базу сочетание «Джозеф Кляйн», система выдала больше 70 000 людей с таким именем. Она ограничила поиск списками военных, но среди жертв войны в Корее Джозефа Кляйна не оказалось.

— Не копайся в этом, — предупредила ее Дебора.

— Наверняка Хелен хоть что-то тебе говорила. Когда его призвали? Когда он родился? Откуда он?

— Я сказала, оставь это. — В голосе Деборы прозвучала необычная резкость.

Когда Эшли сообщила о странном поведении матери Бек, сестра поведала ей про фотографию, которую они нашли в стенном шкафу, и про мужчину, который очень похож на Дебору, но выглядит слишком старым, чтобы воевать в Корее.

— Так, значит, Джозеф Кляйн не наш дедушка? — спросила Эшли.

— Не уверена, что Джозеф Кляйн вообще существовал, по крайней мере среди знакомых Хелен. Я тут немножко покопалась и не нашла о нем ничего.

Эшли сразу же стало совестно: зачем она так насела на мать? Потом она поняла: не нужно сильно углубляться в прошлое, чтобы сообразить: в истории Хелен концы с концами не сходятся. Дебора, видимо, давным-давно оставила попытки разузнать что-то об отце.

Дерево с ветвями Ауэрбахов, Миллеров и Джонсонов выглядело худосочным, но у Эшли закончились родственники для его пополнения. Ну, позже, может быть, добавятся еще какие-нибудь Миллеры. Было бы легче отыскать семью ее отца, Кенни, но Эшли запретила себе подобное любопытство. Так что она сохранила семейное дерево Миллеров, состоящее всего из одиннадцати имен, и подозревала, что о других родственниках никогда не узнает.

Когда сегодня Эшли приближается к кафедре выдачи книг, Клара машей ей рукой, торопя подойти.

— Я все утро вас жду. Вы не поверите, что я нашла.

Заинтригованная, Эшли с волнением склоняется к ее плечу. Клара пахнет белым мускусом. На ней платье с иллюстрациями из книг. Она не похожа на других подруг Эшли, и это сближает их еще больше.

Клара кликает на ссылку «Нью-Йорк. Списки пассажиров и членов команды, 1820–1957», и имя Хелен Ауэрбах выскакивает в манифесте парохода «Президент Гардинг», вышедшего из Гамбурга в Нью-Йорк 23 апреля 1939 года.

Имя Хелен Ауэрбах встречается посередине страницы. Четырнадцать лет; род занятий: школьница; владение языками: немецкий; страна рождения: Германия; город: Вена; национальность: еврейка.

— Почему здесь написано, что Вена в Германии?

— Я тоже задалась этим вопросом, — объясняет Клара. — Оказалось, что перед войной, в тысяча девятьсот тридцать девятом году, Австрия была аннексирована Германией и потеряла независимость.

Эшли проводит пальцем по списку из шести имен, следующих за именем Хелен на первой странице манифеста. Имена и возраст разные, но под словом «ученица», под словом «немецкий», под «Веной» и «еврейкой» шесть раз повторяется: «ТЖ».

— ТЖ значит «то же», — говорит Клара, прищуриваясь, чтобы разобрать буквы.

И как это Эшли сама не догадалась? Она листает манифест дальше.

— Стоп. — Клара проводит пальцем по колонке на экране. — Путешествие Хелен оплачено господином Ирвином Гольдштайном. Он также назван как «ДР» — друг, — у которого Хелен поселилась в Соединенных Штатах, на Сайпрус-стрит в Филадельфии. И снова шесть строк под «ДР» и под пунктом назначения гласят «ТЖ». — Вы знаете Ирвина Гольдштайна?

Эшли качает головой.

— Никогда о нем не слышала. Итак, он заплатил за их поездку? И они все приехали к нему? Вроде бы мы выяснили, что бабушка жила на Монумент-стрит?

— Может быть, этот Гольдштайн устраивал их судьбу, — рассеянно произносит Клара, продолжая просматривать манифест. Вдруг она хватает Эшли за руку. — Смотрите…

Список продолжается, на странице повсюду мелькает «ТЖ». Клара и Эшли насчитывают еще сорок три имени, всего пятьдесят, и все эти пассажиры путешествуют с господином Ирвином Гольдштайном.

Клара пробегает указательным пальцем по графе с возрастом.

— Они все дети.

— Хелен из них самая старшая, — замечает Эшли, тоже бегло проглядывая эту колонку.

— Так, значит, этот Ирвин Гольдштайн спонсировал переезд еврейских детей в Соединенные Штаты?

— Вы раньше слышали о таких случаях?

— Никогда, — отвечает Клара, лихорадочно что-то печатая. — Невероятно.

Она находит в «Гугле» список статей из «Нью-Йорк таймс», «Филадельфия инкуайрер», «Филадельфия джуиш икспонент», «Филадельфия рекорд», «Джуиш таймс»: «Пятьдесят детей-беглецов прибывают из Вены», «Филадельфийский адвокат с женой едет в Вену, чтобы спасти пятьдесят еврейских детей», «Юные беглецы становятся добропорядочными американцами».

Неизвестно, имеет ли эта история отношение к бриллианту, но в любом случае открытие очень важное. Хелен никогда не говорила Миллерам, что ее вывезли в США вместе с другими детьми. Должно быть, на то была причина.

У Эшли жужжит телефон. Сообщение от Лидии: «Можно мы купим мороженое по пути домой?»

Эшли недовольна, что у одиннадцатилетней дочери появился мобильный телефон. Райан купил его ей, пока Эшли была в Филадельфии; такая неприкрытая попытка перетянуть ребенка на свою сторону — очевидный знак, что он вот-вот потопит корабль ее жизни.

Эшли смотрит на часы и спохватывается: через пятнадцать минут ей надо забирать детей.

— Мне пора идти, — отрывисто произносит она.

— Давайте я распечатаю вам сканы манифеста и статьи.

Принтер скрипит, выдавая страницы со списком пассажиров парохода «Президент Гардинг», статьями о господине Гольдштайне и пятидесяти детях. Эшли достает кошелек, чтобы заплатить десять центов за каждую страницу, но Клара отмахивается от нее:

— Это бесплатно.

Эшли несется к лифту, проклиная себя за опоздание. Хотя пунктуальность никогда не была ей свойственна, она всегда старалась в конце учебного дня ждать детей у школы. По парковке Эшли идет так быстро, что почти не обращает внимания на седан, припаркованный на месте для инвалидов, и симпатичного мужчину в нем, наполовину скрытого газетой.

На следующий день, когда Эшли видит ту же самую машину темно-синего цвета возле продуктового магазина, по спине у нее пробегают мурашки. Уж не следит ли за ней этот человек? Да нет, это просто темный «бьюик», говорит она себе; в Уэстчестере, наверно, сотни, если не тысячи темных «бьюиков». Проходя мимо подозрительной машины, она видит за рулем того же самого мужчину неопределенно-привлекательной внешности. Позже, когда она, не выходя из машины, снимает деньги в банкомате, «бьюик» въезжает на парковку.

Когда тот же самый автомобиль останавливается у тротуара возле школы, в которой учатся ее дети, Эшли цепенеет. Точно, водитель седана за ней следит, но почему-то не пытается делать это скрытно. Значит, хочет, чтобы она знала о слежке. Хочет, чтобы она боялась. По пути домой дети щебечут о том, как прошел день. Тайлер помирает со смеху, рассказывая об учителе музыки, который пукнул на уроке и притворился, будто это звук с записи. Лидия настаивает, что это неправда, на что Тайлер начинает имитировать пуканье, и Лидия просит:

— Мама, скажи, чтобы он перестал.

Эшли не слушает. Ее внимание полностью сосредоточено на машине в зеркале заднего вида, которая неотступно и терпеливо поворачивает вслед за ней.

— Мама! — кричит Лидия. — Ты проехала мимо нашего дома.

Эшли смеется, делая вид, что замечталась, и разворачивается. Седан останавливается у обочины. Когда они подъезжают к крыльцу, Эшли говорит детям:

— Бегите домой, а я сейчас.

Она ждет, глядя в зеркало. Через несколько минут седан проплывает мимо и уносится прочь.

Это уже не просто подозрение. Эшли достает телефон и отправляет сообщение брату и сестре: «За мной следят».

С чего бы кому-то следить за ней? В голову приходит только один ответ: из-за «Флорентийца».



Джейк получает сообщение от Эшли по пути в спортзал, расположенный на той же улице, что и супермаркет, где он работает. После возвращения с Восточного побережья Джейк решает не только бросить курить травку, но и заняться спортом. Вернее сказать, несколько раз в неделю повышать частоту сердечных сокращений и готовить бицепсы для того, чтобы качать на руках младенца.

Он не успевает ответить и даже осмыслить сообщение от Эшли, как получает еще одно, от Бек, потом снова от Эшли, и разговор складывается без него.

«Что значит — следят?»

«Верзила на машине всюду таскается за мной».

«Зачем ему это?»

«А ты как думаешь?» — Эшли добавляет эмодзи в виде бриллианта.

«Откуда кому-то знать о бриллианте?»

На экране появляются и исчезают три точки. Джейк сует телефон в задний карман и идет в спортзал, заключив, что Бек права: о бриллианте никому не известно. Даже если Эшли проболталась подруге, как он другу, все равно им никто не поверит. Пока. Пока они не выяснили, как алмаз попал к Хелен и почему она не продала его.

Пока Джейк переставляет ноги на эллиптическом тренажере, он размышляет над мотивом — пружине любого сюжета. Почему Хелен хранила бриллиант стоимостью десять миллионов долларов? Чем он был так важен для нее? Через открытое окно, выходящее на улицу, в кардиозону просачивается сигаретный дымок. Странно, но этот запах успокаивает Джейка.

— Что за мудак дымит под окном? — спрашивает Джейка накачанный пожилой мужик на тренажере позади. Его рельефные мускулы вызывают у Джейка глубокий стыд, поскольку его мышцы никогда не бугрятся, даже если их напрячь.

Джейк смотрит на улицу и видит прислонившегося к парковочным часам мужчину с сальными волосами, который размеренно затягивается сигаретой. На нем кожаная куртка. Тот самый тип, который ел тако, когда Джейк рассказывал Рико о «Флорентийце». Левая нога Джейка соскальзывает, и он едва успевает восстановить равновесие, чтобы не врезаться головой в консоль тренажера.

— У вас все хорошо? — заботливо интересуется человек, тренирующийся рядом с ним. Джейк выпрямляется и кивает, увеличивая темп. Он снова смотрит в окно. Неизвестный делает последнюю затяжку и давит сигарету металлическим носком ботинка, такого нелепого в столь теплую погоду. Потом мужик садится в машину и уезжает. Сердце у Джейка выскакивает из груди, хотя нагрузка более чем скромная.

Позже, во время дневной смены, Джейк раскладывает на пластиковые подносы запеченную рыбу и думает о странном человеке. Может, это случайность? Силвер-Лейк — такой район, где ты постоянно встречаешься с одними и теми же людьми. Например, он часто видит мускулистого мужчину из зала в супермаркете и в спортбарах, где они с Рико смотрят баскетбол. Кроме того, тип в кожаной куртке не мог слышать разговор Джейка и Рико, если только не обладает суперслухом. Они стояли на парковке позади мусорного контейнера, а он сидел в закусочной. Джейк качает головой и смеется над собой. Хорошо, что он бросает курить травку — она туманит ему мозги.

Джейк несколько дней не видит мужика с сальными волосами и все больше уверяется, что Эшли тоже накрыла паранойя. Это на нее, вообще-то, не похоже, но с тех пор, как в их жизни возник бриллиант, она на взводе. Джейк решает не принимать участия в обсуждении, когда сестра сообщает, что темно-синий «бьюик» таскается за ней на фермерский рынок, к косметическому салону, к приюту для животных.

Джейк не ожидает снова увидеть мужчину в кожаной куртке ни возле спортзала, ни у супермаркета и уж точно не чаял лицезреть его в «Палермо», ресторане, куда ведет Кристи на свидание. Его девушка всегда была прожорливой, а с тех пор как объявила о беременности, ее аппетит одновременно удвоился и уменьшился. Все, кроме углеводов, вызывает у нее тошноту. Ей хочется только пиццы и пасты — не изысканных блюд, которых в этом районе в изобилии, а старой доброй итальяно-американской еды, на которой они оба выросли.

«Палермо» практически безупречен. Красные кожаные диванчики. Приглушенный свет люстр. Ламинированное меню. Бесплатный чесночный хлеб и официантки с сильным итальянским акцентом. Кристи и Джейк заканчивают салаты, когда человек в кожаной куртке садится за стол позади них. Джейк давится листом «айсберга» и начинает кашлять так сильно, что Кристи вскакивает с места, подбегает к нему и стучит его по спине.

— Все хорошо?

— Кто бы знал, что поедание салата — это экстремальный вид спорта, — отшучивается Джейк, как только к нему возвращается способность дышать. Мужчина притворяется, будто не видит его, и очень долго разглядывает меню. Это точно он. У Эшли не паранойя. За ней следят. И за ним тоже.

Кристи слишком увлечена своим салатом и не замечает паники на лице бойфренда, когда тот знаком подзывает официантку. Кристи прекращает есть только после того, как Джейк просит счет.

— Кристи, нам надо идти.

— О чем ты говоришь? — Изо рта у нее выглядывает кусок чесночного хлеба. — Мы еще даже не закончили с закусками.

— Доедим дома. Поверь мне, нам нужно идти.

Кристи начинает надевать джинсовую куртку. Когда они уходят, Джейк отваживается оглянуться на преследователя, сидящего в углу, и тот улыбается ему дружелюбной — даже слишком дружелюбной — улыбкой. Джейк еще решительнее направляется к двери, придерживая Кристи за талию.

— Ты проверил, нам дали дополнительно чесночный хлеб? — спрашивает девушка, когда он ведет ее по Вермонт-авеню.

Как только они садятся в машину, она требует ответа:

— Что происходит, Джейк? Расскажи мне немедленно.

Размышляя, как ей все объяснить, Джейк гладит руль.

— Хелен оставила нам брошь с бриллиантом, возможно очень ценным. Думаю, тот парень, который сел рядом с нами в ресторане, считает, что она у меня.

— Ничего не понимаю.

— Бек нашла брошь у Хелен за комодом. Бриллиант называется «Флорентиец». Он принадлежал императорской семье Австрии, а когда империя пала, он исчез. Его стоимость где-то десять миллионов долларов, и тот парень думает, что камень у меня.

— Погоди-ка. У вас обнаружилась брошь стоимостью десять миллионов долларов и ты не удосужился рассказать мне об этом?

— Мы еще не уверены, что алмаз принадлежит нам по закону. Неизвестно, как он достался Хелен.

— Дело не в этом. Давно тот человек ходит за тобой?

— Не знаю. Неделю-две. За Эшли тоже следят. Ну мы и попали. Ума не приложу, что делать.

— Звонить в полицию, — отвечает Кристи так, словно это само собой разумеется.

— Нельзя. Никто не должен знать, что у нас есть бриллиант.

— Почему?

— Потому что он мог попасть к Хелен незаконным образом.

— И что, теперь ты будешь связываться с черным рынком? Господи, Джейк.

— Я не хотел волновать тебя.

— Мне от этого, конечно, гораздо легче. Ты не хотел мне сообщать, что кто-то тебя преследует, потому что думает, будто у нас есть бриллиант стоимостью десять миллионов долларов. Какое утешение. Джейк, если мы собираемся создавать семью, у тебя не должно быть от меня секретов.

— Почему ты говоришь «если»?

Тревога волной подкатывает к горлу, когда Кристи отворачивается и смотрит в окно. «Если» повисает в воздухе. Он действительно оберегал ее от беспокойства и не хотел обнадеживать по поводу денег, пока не убедится, что получит их.

Когда они останавливаются около своего многоквартирного дома, Кристи спрашивает:

— У тебя ведь нет бриллианта, правда?

— Он лежит в банке в Филадельфии.

— Что ж, — она отстегивает ремень безопасности, — раз у тебя его нет и достать его ты не можешь, нам ничего не грозит. — Однако тон ее голоса говорит об обратном.



— С чего бы ему думать, что бриллиант у тебя? Откуда ему вообще о нем известно? — спрашивает Бек вечером, когда Джейк связывается с сестрами по «Фейстайму».

Эшли старается сделать невозмутимое лицо, в душе проклиная себя за глупость: какой черт понес ее в офис Джорджины? Она распекает себя выражениями из лексикона своих детей. Вот ведь лохушка, бздюлина сопливая, коза педальная — последнее ругательство Тайлер особенно любит. Примерно через два часа после их встречи, как только Эшли вернулась в Уэстчестер и с наслаждением забралась в пенистую ванну, она вспомнила, что забыла на столе у Джорджины копию экспертного заключения из Геммологического общества. Тогда ей удалось убедить себя, что Джорджина скормила его шредеру — ведь ответственный человек так бы и поступил. Но теперь, когда она слушает рассказ Джейка, Эшли уже не уверена в этом. Как она вообще могла довериться Джорджине?

— Ну, — собирается с духом Джейк, — я мог проболтаться Рико.

— Что? — восклицают одновременно Эшли и Бек, каждая по-своему: Эшли возбужденно, Бек в ярости. Ни одна из них не знает, что это за Рико, да и какая разница?

— Ну ты и кретин, — добавляет Бек.

— Не ори на меня, я просто трепался с другом.

— И не нашел другой темы для трепотни, кроме как семейные секреты?

— Ну да, я накосячил. Не нападайте на меня, пожалуйста.

Джейк и Эшли видят, как Бек нарезает круги по кухне, снова и снова повторяя:

— Не нужно было рассказывать вам о бриллианте.

— Бек, я боюсь. Кристи беременна. Если с ней что-нибудь случится…

— Кристи беременна? — переспрашивает Эшли.

— Пока еще, типа, десять недель, но…

— Ты будешь отцом? — Бек не может скрыть своего презрения.

— Да, обычно, когда у тебя рождается ребенок, ты становишься отцом, — рявкает в ответ Джейк. — Я не знаю, что делать. — Неясно, к чему относится эта реплика: к слежке или к перспективе стать папашей.

Бек перестает метаться по кухне.

— Я скажу тебе, что делать: зашей себе рот! — И она отключается, не дожидаясь ответа от собеседников.

Эшли смотрит на брата. Волосы у него растрепаны, кожа землистого цвета — кажется, что он не спал много дней.

— Вы с Кристи приедете к нам погостить?

Джейк качает головой.

— Кристи не сможет взять отпуск.

— В конце концов, можно позвонить в полицию. — Эшли и сама понимает, как абсурдно все это будет звучать в полиции, если не говорить о бриллианте, а если говорить, то тебя, возможно, вообще сочтут чокнутым.

— Я не знал, что так все обернется. Не прощу себе, если что-нибудь случится с тобой или с детьми из-за того, что у меня язык за зубами не держится.

Эшли почувствовала укол вины. Хотя Джейк и проболтался другу, слежка, скорее всего, исходит от знакомых Джорджины, которая связана со всем ювелирным миром. Однако картина выглядит такой нелогичной, что вызывает странное ощущение — кто-то следит за Миллерами, потому что Эшли показала своей знакомой заключение экспертизы. Без сомнения, скоро преследователи начнут следить за Бек, а потом перейдут к активным действиям.

— Пообещай мне, что не будешь нарываться на неприятности, — говорит Эшли брату, прежде чем отключиться. — И, Джейк, не сомневайся: из тебя получится хороший отец.

Эшли глядит в окно на темный задний двор. Из гостиной, где Райан смотрит телевизор, доносятся звуки спортивного матча. Она не рассказала мужу ни о слежке, ни о Джорджине, ни о бриллианте. Ей все еще доставляет удовольствие иметь от него секреты. Более того, это становится обыкновением, и Эшли размышляет, не так ли начинают распадаться браки — не из-за тайн, а из-за взаимного отчуждения?



Хотя она не заикнулась об этом в разговоре с братом и сестрой, Бек боится, что скоро начнется слежка и за ней. Из-за этого она не спит по ночам, стала дерганой и настораживается при малейшем шорохе. Вдали ревет мотоцикл, приближается, рычит под самыми окнами — и вдруг снова тишина. Он что, около ее крыльца? Кто-то шпионит за ней? Бек лежит без сна, пока первые лучи солнца не пробиваются сквозь жалюзи. Только через час она собирается с духом и выглядывает на улицу. Байк припаркован у ее дома, мотоциклиста нигде не видно.

Бек опаздывает на работу и занимается делами как в тумане. Не помнит, как отправила одному из партнеров оформленную записку по делу. Машинально выделяет релевантные фрагменты показаний для работающей первый год адвокатессы, менее опытной, чем она, но с зарплатой вдвое больше. Проходит час, страх Бек растет, и больше всего из-за того, что ничего не происходит.

Когда вечером она встречается с подругой по имени Диа, то косится на каждый барный стул, опасаясь преследователя. Сидящий неподалеку мужчина во фланелевой рубашке исподтишка рассматривает ее. Потом он предлагает купить ей выпивку, и Бек расслабляется. Это просто какой-то чувак из бара в поисках приключений, не имеющих отношения к легендарному бриллианту. Она отвергает его ухаживания, хотя Диа подталкивает ее локтем, намекая, что парень симпатичный и подходит ей больше, чем Том.

Бек выпивает еще два бокала вина и выходит из бара одна, озираясь на каждый угол. Вечер теплый, улицы в это время суток предсказуемо пусты. Дома благодаря опьянению она быстро засыпает, но через несколько часов резко просыпается. Приснилось что-то мутное про наручники на запястьях. Бек тянется к телефону, уверенная, что увидит оповещение от «Нью-Йорк таймс» или «Эппл ньюс»: «Обнаружился бриллиант, пропавший сто лет назад». Конечно же, никаких новостей нет, только сообщение от Диа: «В следующий раз я не позволю тебе уйти в одиночестве!» — и еще одно от Эшли: «Он по-прежнему следит за мной». Бек не готова сейчас отвечать ни одной из них, а потому отключает телефон и тщетно пытается снова уснуть.

Единственное, что можно сделать, решает Бек, это опередить события. А единственный способ опередить события — это узнать все, что только получится, о Хелен.

Придя на работу, она начинает с того, что изучает манифест парохода «Президент Гардинг», который отправила ей Эшли, и газетные статьи о героизме простой еврейской четы, в 1939 году отправившейся в Вену, в то время как никто из американцев не ездил в нацистскую Германию, не говоря уже об американских евреях. Гольдштайны использовали визы с истекшим сроком действия, которые американское правительство согласилось переписать на детей, и привезли с собой в Филадельфию пятьдесят малолетних евреев. В статьях спасенные дети упоминаются только все вместе — милые, благодарные существа без имен, чьи семьи погибали дома. Бек известно, что одной из них была Хелен, одной из семей — Ауэрбахи, но узнать о них что-либо из беглых газетных репортажей невозможно.

Но каким-то образом алмаз «Флорентиец» переместился из музея в Вене в брошь, застрявшую у Хелен за комодом. Бек начинает выяснять происхождение броши, которая спрятана у нее в тумбочке. Виктор сказал, что ее изготовили в середине прошлого века. В новогоднюю ночь 1955 года Хелен надевала ее, отмечая торжество вместе с загадочным мужчиной, а это значит, что украшение выполнено, самое позднее, в 1954 году. Если Хелен не сама заказала брошь, значит, та попала к бабушке вскоре после изготовления. Бек вспомнила изогнутые буквы «ДжШ» на обороте — клеймо ювелирной компании.

Не вставая из-за стола, Бек пишет Виктору: «Есть ли возможность выяснить, чье клеймо стоит на оборотной стороне броши?»

В ожидании ответа она изучает официальные базы данных в поисках информации о Габсбургах и их фамильных драгоценностях. Загружает статью из «Хауэра стар» 1924 года об аресте барона, пытавшегося нелегально продать сокровища австрийской короны. Читает материалы процесса 1980-х годов, где псевдо-Габсбург судится с младшим отпрыском последнего императора Австрии за оставшиеся драгоценности. Больше ничего значимого поисковые запросы не приносят ни из газет, ни из судебных протоколов. Однако «Флорентиец» был одним из самых ценных камней Габсбургов. Где-то же он должен упоминаться. Нужно просто продолжать поиски.

Позже в тот же день Виктор отвечает Бек: «Крайне маловероятно. Потребуется найти определенный справочник по клеймам за определенный год. Но я всегда приветствую трудные задачи. Хотите, чтобы я этим занялся?»

«Да, пожалуйста. — Бек готова компенсировать ему потраченное время, но Виктору деньги не нужны. — А когда вы его найдете, я приготовлю вам ужин на ваш страх и риск».

«Я никогда не видел в вас повариху», — отвечает ювелир.

После работы Бек направляется в Центральное отделение бесплатной библиотеки, где обнаруживает целый стеллаж изданий о Габсбургах. Ее внимание привлекает книга «Гибель империи» — подневная хроника последних событий правления династии, на протяжении многих столетий казавшейся несокрушимой. Где-то в этом труде должно быть упоминание об императорских драгоценностях, взятых из казны, об их продаже в годы изгнания монаршей семьи. Возможно, в этой книге найдутся важные подробности, позволяющие проследить историю бриллианта.

Во время обеденного перерыва Бек читает книгу, периодически оглядывая соседние столики в «Либерти плейс» — бдительность не помешает. Первое, что она выясняет, — хотя империя и распалась, Карл не отрекался от престола. Даже на смертном одре в 1922 году в Португалии он приложил к губам распятие и сказал жене Ците: он умирает, чтобы империя могла снова жить. Хотя Карл был последним признанным императором Австрии, его сын Отто стал неофициальным монархом. Читая об участии Отто в создании Европейского союза, Бек обратила внимание, что в этой главе часто упоминается имя человека, не имеющего кровного родства с Габсбургами, — Курт Винклер. Он был одним из ближайших друзей Отто, безудержный пьяница, который бросил свое пристрастие после того, как Отто приказал ему как его император. Странно, когда двадцатилетний человек провозглашает себя императором своего друга, но еще более странно, что это возымело действие: Винклер никогда больше не притрагивался к спиртному. Он посвятил свою жизнь документированию жизни изгнанной императорской фамилии.

Имя Курта Винклера появляется в сносках и указателях к фотографиям Габсбургов, приписываемых к его частной коллекции. Цитаты взяты из его книг, «Die ungekrönten Habsburger» и «Das Vermächtnis des großen Imperiums», названия которых «Гугл» переводит как «Некоронованные Габсбурги» и «Наследие великой империи». Коллекция Винклера, кроме прочего, включает интервью с последней императрицей, Цитой, где она рассказывает о лишениях, пережитых семьей в изгнании. Что, если Цита упоминала незаконную продажу «Флорентийца» в одном из своих интервью? Что, если она поведала Винклеру, как Габсбурги потеряли бриллиант? Нужно немедленно найти эти книги.

Но в библиотеке их нет. Тогда Бек обращается к «Амазону», и сайт предлагает ей издания на немецком языке, все по несколько сотен долларов.

Ожидая ответа от одного из юристов, которому она отправила готовый отчет, — молокососа на втором году работы, разговаривающего с ней как с глухой старухой, — Бек ищет в «Гугле» упоминания о Курте Винклере. Экран заполняют ссылки на немецком. Когда она запрашивает у поисковика перевод, четвертый результат оказывается ссылкой на газетный некролог. Он включает уже известные Бек подробности об усопшем: что он был официальным биографом Габсбургов, другом Отто, — и некоторые новые обстоятельства. У Курта было двое детей — умершая в молодости дочь и сын — и жена, пережившая его. Некролог написан десять лет назад. Бек смотрит сведения о его вдове, Мариетте; она тоже уже скончалась. Сын же Винклера Петер еще жив и владеет галереей на Шлюссельамтсгассе в Кремсе-на-Дунае. На сайте галереи Бек находит электронный адрес. Петер наверняка знает, что случилось с габсбургской коллекцией его отца. Недолго думая, Бек открывает почту и начинает писать:


Уважаемый мистер Винклер!
Я любительница австрийской истории. Недавно я наткнулась на имя Вашего отца в своих исследованиях, посвященных падению Габсбургов. В биографиях, которые я прочитала, упоминается, что Ваш отец владел коллекцией семейных реликвий Габсбургов. Я думаю, что некоторые из этих предметов способны помочь мне в моих изысканиях. Скажите, пожалуйста, можно ли найти их список в публичном доступе или могу ли я получить к нему доступ удаленно?
Благодарю Вас за внимание к моему письму.